Когда гаснут светлячки

Тонкие бледные пальцы мягко скользят по дорожке из клавиш. Скарамучча сидит за роялем, держа спину ровно, его взгляд направлен на инструмент, парень сосредоточен на игре. Помещение освещается немного тусклыми лампами, блики на стаканах за баром, разноцветные бутылки с различным алкоголем, тёмный пол, фиолетовая подсветка… взгляд фотографа бегло проходится по любым деталям, которые могли бы хорошо смотреться в кадре. Зал наполнен чарующей мелодией, слегка неспокойная, но до дрожи пробирающая. Но Альбедо сфокусирован совсем не на звуке, он полностью погружен в визуал: как красиво смотрится актер за роялем, как изящно его пальцы поглаживают клавиши, как едва заметно раскачивается его тело. — Эстетика во плоти… — проговаривает фотограф, делая снимок. — Ах, ещё и музыка… Шопен, если не ошибаюсь? — «Весенний вальс». — Хех, а «за окном» уже зима, — усмехается, затем обреченно вздыхает и опускает голову. «Хочу домой… Как же я устал… — Альбедо смотрит на фотографии, которые уже успел сделать, и в груди что-то сжимается. — Бесконечное путешествие…» — Эй, ты меня вообще слушаешь? — кое-как голос Скарамуччи пробивается к сознанию Альбедо. — А? Да… прости, я залип. Не мог бы ты повторить? — Я сказал, что могу сыграть тебе что-то зимнее… Кажется, ты упоминал какие-то заснеженные тропы… любишь зиму? — Если позволишь… — Альбедо убирает фотоаппарат и подходит к Скарамучче сзади. Он прижимается к тому со спины и опускает руки сверху рук актёра. — Я бы хотел сыграть вместе… Он ощущает прикосновение мягких перчаток к гладкой коже, слышит дыхание фотографа у себя над ухом, чувствует этот чарующий запах сесилий, которые он никогда не видел, и, кажется, он даже может уловить сердцебиение Альбедо — настолько сильно фотограф прижимается к нему. Блондин проводит по клавишам, срывая первые ноты, и в голове Скарамуччи вдруг всплывает необычная картина, он точно никогда не был в подобном месте, но воображение сейчас так чётко рисует его, что становится немного не по себе: он идет по белой тропе, снег под ногами хрустит, он слышит шорох и поворачивает голову — необычная лиса с большими ушами пробегает через ветки кустарника, скрытые пушистыми снежными шапками; мотнув головой, он идет дальше — где-то впереди он видит как тонкая дорожка пара поднимается вверх, кажется, кто-то готовит; ещё несколько шагов, и он стоит перед разрушенным деревянным мостом, снег тихо опускается на землю, ветра совсем нет, так спокойно и лишь отдаленно он слышит чьи-то неразборчивые возгласы. — «Snow-buried Tales», — проговаривает фотограф, так легко и просто вырывая Скарамуччу из забвения. — Так называется эта композиция. — Никогда не слышал… это что-то современное и зарубежное? Так-то я больше по классике… — Да… — тихо отвечает Альбедо. Он уже закончил играть, но так и не убрал руки и ни на сантиметр не отстранился. — Это музыка моего дома… — Мм? Я думал, ты местный. Ну, в смысле, в столице вырос… — Я тоже так думал… Ты когда-нибудь был в горах? — На съемках только, но не сказал бы, что у меня было время особо оценить их «величие» и другие красивые слова, — с усмешкой проговаривает. — В горах человек настолько близко к небу, что можно в буквальном смысле прикоснуться к облакам… Можно подняться выше и для тебя небо покажется ниже земли… а далеко на горизонте от гор остаются лишь призрачные очертания… — Да Вы, оказывается, романтик. — Эстет, — поправляет Альбедо, затем слабо усмехается. — Хотя, одно другому не мешает… Он тихо выдыхает, и наконец Скарамучча понимает, что сейчас сидит, упираясь фотографу в грудь, что лицо блондина настолько близко, что вот-вот и их щеки соприкоснутся. Неловко. Он, словно кукла, замер, устремляя взгляд в пустоту. Лицо обдало жаром. Кажется, покраснели даже уши. Актер нервно сглатывает и неуверенно поворачивает голову: — Эм… — Мне отойти? — так легко и просто, словно читая его мысли и страхи, спрашивает Альбедо. — Нет… я просто… — Такие большие и такие глубокие, — проговаривает фотограф, рассматривая глаза Скарамуччи. — Бездонные… немного рассеянные, но такие пронизывающие… в них отражается сама душа. Твоя душа. Смотрел бы бесконечно… — он наконец отрывает руку от клавиш и опускает актеру на грудь. — А это… слушал бы бесконечно. — Это…? — Твоё сердцебиение. — Не первый раз ты уже упоминаешь что-то подобное. У тебя кинк на сердцебиение? «У меня кинк на тебя.» — Да, конечно, — с легкой улыбкой отвечает фотограф. — И ещё целый букет других кинков и фетишей. — Например? — Кинк на руки, — он подносит к губам руку актёра. — Тонкие пальцы, ярко выраженные косточки, аккуратные ногти, и даже эти мелкие царапины (кстати, откуда они?)… а плавность движений твоих пальцев… и эта маленькая круглая косточка у кисти… бархатная кожа и такой приятный аромат… для меня от тебя пахнет орхидеями. — Мм…? — вопросительный взгляд, полный непонимания, падает на фотографа. — Тяжело сказать, почему, но ты ассоциируешься с синей орхидеей. Ты знал, что зачастую, синие и голубые орхидеи получаются из-за вмешательства человека? И я сейчас не про упорную работу селекционистов, а про химию. Но разве их «искусственный» цвет делает их менее прекрасными? Не думаю… кстати, у семейства Орхидеевых есть такие цветы как Ванды и Каттлеи. И они могут иметь голубой и синий оттенок от природы… но это ведь не делает их ничем лучше «искусственно-синих» орхидей, верно? — Полагаю, что так… я не ценитель цветов. — Если бы существовали искусственные люди, они чем-то отличались бы от других? К примеру, общаешься ты с человеком, а потом в один момент узнаешь, что он — ненастоящий. Был выведен через пробирку, либо это просто ходящий искусственный интеллект… поменял бы к нему свое отношение? Считал бы, что ты — лучше него лишь потому, что «не искусственный»? — Ого… что за философские рассуждения? Искусственных людей не бывает. — Как и синих орхидей. Природа не создавала их, их создали другие люди… — так ровно и спокойно проговаривает, а затем оставляет на руке актёра невесомый поцелуй.

***

Венти сидит за столиком в кафе, колупая маленькой ложкой мороженое. Алатус стоит около стены, опираясь, и как обычно скрестив руки на груди. Он уже привык, что по правилам должен всегда находиться рядом, но при этом стоять в стороне. Нельзя сидеть с Венти за одним столом, нежелательно разговаривать с ним на публике, и тем более запрещено прикасаться к нему. Аналогичная ситуация и у Сайно, к большому удивлению Сяо, они с этим парнем смогли более-менее найти общий язык. — Как прошла твоя встреча? — спрашивает Барбатос, с интересом вглядываясь в зеленые глаза модели. — Гость не пришел, — фыркает фенек. — Но встреча прошла отлично. — Хотел бы я, чтобы и ко мне гость не пришел, — слабо усмехается. — Что-то случилось? — Снова эти люди. Они так яро уверены, что именно я у них что-то «украл», что я уже сам в себе сомневаюсь. Кошмарят меня и не убивают, потому что думают, что я что-то знаю… но я ничего не знаю. — Тц… Они и сюда добрались… может, тебе следует отменить все выступления и просто запереться в номере до конца круиза? Страшно как-то за тебя… можешь у меня в номере спрятаться… Или у Альбедо, у него же вроде каюта вообще глубоко расположена. — Не поможет… угрожают мне и моей семье, но я понятия не имею, что им надо от меня. Прямым текстом не говорят, но что-то надо… — вздыхает и опускает голову. — У меня уже настолько сильная паранойя, что я начинаю бояться Сяо… — Ого… почему? — Не знаю… неприятное ощущение… будто он тоже работает на тех людей, а меня водит за нос… и знаешь, что самое смешное…? — Мм? Венти робко оглядывается по сторонам, и, убедившись, что никто не смотрит и не слушает, приподнимается и придвигается к уху Тигнари: — Я всё равно буду любить его. Лис вздыхает, понимая, что другу сейчас ужасно тяжело, но помочь он ничем не может. — Венти… если хочешь, мы могли бы поменяться с тобой? Попрошу Сайно побыть твоим телохранителем, а сам побуду с Сяо… может, так будешь чувствовать себя в безопасности? — Я провел без него полчаса, за это время я успел напиться, накуриться, раздеться в чужом номере, где-то проебать одежду, прорыдаться и уснуть. Полчаса, Нари. — Могёшь. — М-да… — он протягивает руки на стол и кладет голову сверху. — Я безнадёжен, да? — Просто влюблен, — пожимает плечами лис и аккуратно смотрит на Сайно. — Отлично тебя понимаю… прости, я не знаю, чем тебе помочь… но если что, то ты всегда можешь на меня положиться. — Спасибо… Сяо наблюдает за общением со стороны: Венти кажется беззаботным и ветреным, как обычно, но в его глазах застыли страх и боль. Алатус вздыхает, понимая, что скорее всего он и есть причина этой самой боли. — Угадай, кто может переходить дорогу в любом месте и всегда будет прав, — с полностью безэмоциональным лицом проговаривает Сайно. — Сын прокурора? — предполагает Алатус. — Всадник на зебре. — …. — Ты не понял? — блондин наклоняет голову в бок. — Ну, на зебре… Типо он везде может переходить дорогу, потому что он везде «на зебре»… понимаешь? — Да, я понял, разрывная шутка. — А «сын прокурора» — это про лучшие в мире батарейки, которые никогда не сядут. — …. Кажется, в какой-то момент Алатус словил себя на мысли, что в шутках Сайно есть что-то особенное. Может, они и довольно глупые, но иногда вызывают усмешку. И даже не истерическую. — Почему змея пошла учиться на филфак? — Почему? — Потому что там нужны два языка. — А почему с чемоданом с кирпичами никто не хочет дружить? — подхватывает Алатус. — Почему? — У него характер слишком тяжелый. — Пхахах… Почему художник перестал рисовать, когда упал с лестницы? — Мм? — Сломал кисть. — Хорош, — Сяо кивает головой, а затем усмехается сам с себя. — Чем я занимаюсь вообще… Барбатос, наблюдая за милым общением двоих телохранителей, поворачивает голову к Тигнари: — Нари, мне кажется, Сайно укусил Сяо. — «Звуки ревности», — с усмешкой отвечает лис. — Зато посмотри, мне кажется, я вижу как плавится мозг Сяо. — А я слышу, как он тормозит. — Что ещё нужно для крепкой дружбы?