Первое, о чем подумал Шэнь Юань при входе в Императорские покои — что они оказались еще более безвкусными, чем помнились ему ранее.
Не сказать, что дизайн остальных помещений борделя выполнен с особым вкусом, однако, как минимум в комнате Шэнь Юаня мебель выдержана в едином стиле из неброского красного дерева, а свисающие с верхних перекладин полотна ткани можно отвести в сторону по окончанию ночи. Императорские покои предназначены для приема членов императорской семьи лишь номинально, зато именно в них наносят визиты самые богатые посетители Теплого Красного павильона, проявляя экстравагантность. Начиная с отделанного под золотой мрамор дивана, рассчитанного на пятерых, и заканчивая рядами белых нефритовых светильников на потолке, отбрасывающих бледный радужный свет, все говорило о том, куда Госпожа вложила большинство средств борделя.
В данный момент пламя свечей полыхало ярко, не оставляя в комнате места для тени. Это так отличалось от едва различимого освещения, которого привык ожидать Шэнь Юань при развлечениях, что он остро почувствовал благодарность за прикрытие лица вуалью — нашел ей причину помимо обыкновенного усмирения собственной паранойи.
К тому времени, как он явился в покои, его цзецзе уже суматошно порхали вокруг. Мудань укрывала спичку ладонью, согнутой лодочкой, и осторожно поджигала полный благовоний подсвечник, а Мэйгуй суетилась над сервировкой блюд из искусно приготовленных сладостей. Они едва бросили взгляд на его появление, прежде чем вернуться к своим задачам, так что Шэнь Юань направился к расположенному в углу комнаты низкому столику, на котором покоился гуцинь.
Он опустился на колени, проигнорировав ответную боль в пояснице, и осмотрел инструмент. Отличный экземпляр: древесина окрашена в янтарный оттенок, струны шёлковые и крепкие, под бережным поглаживанием пальцев Шэнь Юаня чувствуется их гладкость. Прямо под корпусом гуциня спрятана пилочка для ногтей и уже спустя мгновение он достает ее и начинает подпиливать правую руку. Говоря откровенно, в этом не было реальной необходимости — поскольку его положение в цветочном саду связано с его талантом к музыке, Шэнь Юань заботился о благосостоянии рук строже большинства, — но монотонные движения туда-сюда несколько успокаивают, и, сосредоточившись на них, куда проще игнорировать тот факт, что в любой момент через эти двери может войти Шэнь Цинцю.
Долго ждать не пришлось.
Только Шэнь Юань решает отложить пилочку — ведь позволь он себе слишком увлечься, мог ненароком спилить ногти под самый корень — раздался торопливый топот ног, и двое мальчиков-слуг врываются в двери, держа их широко распахнутыми. Они почтительно клонят головы и…
Второе, о чем подумал Шэнь Юань, когда Шэнь Цинцю ступил в Императорские покои — Путь Гордого Бессмертного Демона не воздал должное Главному Злодею.
Ладно, вообще-то новелла не давала никаких детальных описаний внешности Шэнь Цинцю помимо общего поверхностного представления, предпочитая куда сильнее акцентировать внимание на его злодеяниях и жестокости… А Шэнь Юань мог находиться под ее влиянием и позволять себе вольности, воссоздавая в своей голове его образ… Но несоответствия почти противоречивы.
Шэнь Цинцю само воплощение элегантности.
Она в его лебединой походке, в наклоне головы, которым он отпускает слуг, в развязном изгибе длинных бледных пальцев поверх рукояти веера. К тому же он прекрасен, но это уже не так удивительно. Каким бы долговязым он ни был, пубертат оказался благосклонен к Шэнь Цзю, да и его леденящее мальчишеское обаяние вряд ли ушло бы с подростковыми годами — и правда, фигура Шэнь Цинцю, что вклинилась в мантии пика Цинцзин, сейчас была преисполнена грации. Словно одеяния
были созданы, чтобы их носил именно он; изумрудно-мятная ткань существовала только чтобы дополнять нефритовый блеск его глаз и светлый оттенок кожи.
Пока Шэнь Цинцю скользит взглядом по комнате, вдоль позвоночника Шэнь Юаня пробегает нечто подобное электрической искре, покалывающей и резкой, когда взгляды их пересекаются; время будто замедливается на долю секунды, пока они смотрят друг на друга. Шэнь Цинцю рассматривает его с некоторым любопытством, но его затмевает сдержанная настороженность, а Шэнь Юань, вопреки здравому смыслу, все ждет, ждет и
ждет момента, когда в глазах старшего мелькнет узнавание.
Но его не было.
…
Ну конечно же не было. Шэнь Юань сделал все возможное, чтобы удостовериться в этом. Глупо, насколько сжимается теперь его грудь, и он яростно подавляет маленькое семя предательства, засевшее у него в животе до того, как оно успеет прорасти; у него не было никакого права винить Шэнь Цинцю за его реакцию — или ее отсутствие… Даже… Даже если то, как старший игнорирует его, чтобы обернуться к его цзецзе — повернувшись всем телом, оставляя Шэнь Юаня вглядываться в тень его спины — причиняет острую боль.
И каким бы жалким это ни казалось, Шэнь Юань мог только пялиться.
Он знает, что ему следовало бы остановиться до того, как Шэнь Цинцю заметит и он попадется, но он просто не в силах был отвести от него взгляд — не мог даже заставить себя
моргнуть. Шэнь Юань мог только отчаянно упиваться видом мужчины в попытке наложить образ угловатого юноши, каким был его Цзю-гэ, на утонченность этого незнакомца. Хоть… Что-нибудь, знак,
что угодно, чтобы доказать, что мальчик, которого он знал, до сих пор существовал под внешней уравновешенностью.
— Мудань-сяоцзе, Мэйгуй-сяоцзе, — не подозревая о его внутренних смятениях, Шэнь Цинцю по очереди приветствует обеих девушек, одетая на нем хризолитовая корона сверкает в свете фонарей. Похоже, его плечи слегка расслабляются, когда он обращается к ним, и пусть это не совсем улыбка, уголки его губ на секунду приподнимаются, пока он произносит. — Давно не виделись.
— О, обойдемся без формальностей, господин Шэнь! — Мудань-цзецзе присаживается на край дивана и с энтузиазмом похлопывает по месту рядом с собой. — Что задержало Вас на этот раз? Снова тот гэгэ?
Сквозь темный туман, начавший застилать разум Шэнь Юаня, прорывается смесь шока с удивлением от откровенно грубого поведения его цзецзе. Это же просто… Пусть даже секс здесь не замешан, перед одним из самых почтенных посетителей Теплого Красного павильона явно должен поддерживаться
хоть какой-то уровень обольстительного этикета? Госпожа впала бы в
истерику, прознай она об этом! Хотя, с другой стороны… Шэнь Юань зарекся спрашивать своих цзецзе насчет визитов Шэнь Цинцю — о чем он теперь жутко сожалеет — но раз так, то может… Для них это нормально?
Ему оставалось лишь признать это, когда Шэнь Цинцю не сделал девушке выговор за ее вопиющее неуважение, а действительно принял предложение и сел рядом.
Раскрывая веер одним плавным движением, Шэнь Цинцю начинает неспешно обмахивать лицо нарисованным на нем пейзажем величественного горного хребта.
—
Чжанмэнь-шисюн всегда был занозой в моей заднице, но нет, на этот раз проблема не в нем, — многозначительно поправляя ее, он хмурит лицо.
Мэйгуй с серебряным блюдцем в руке предлагает ему золотистый юэбин. Шэнь Цинцю задумывается на мгновение, прежде чем принять кондитерское изделие, осторожно подхватывает его большим с указательным пальцами и откусывает маленький кусочек. Жует, прикрывая рот веером, а Мэйгуй пользуется возможностью подсесть с другой стороны, чтобы присоединиться к вкрадчивой беседе Мудань.
— Да бросьте, господин Шэнь. Может поделитесь сплетнями? Тут накатывает такая ужасная скука, — коснувшись его рукава своим, что можно расценить как вежливое подстрекание, она продолжает весело дразнить. — …Это был Лю-шиди, не так ли?
И — вот он. Первый признак Шэнь Цзю проявляется в том, как Шэнь Цинцю цокает языком и почти выплевывает требование.
— Буду признателен, если имя этой
скотины не станет упоминаться в моем присутствии — особенно когда я ем.
Перемена в поведении настолько внезапна, но до боли знакома, что Шэнь Юань замирает, а во рту пересыхает. Ответ его цзецзе остается неуслышанным, поскольку последующий разговор отходит на задний план, становясь не более чем фоновым шумом, пока Шэнь Юань внутреннее переносится в прошлое после ухода Юэ Ци, в котором разъяренный Шэнь Цзю ощетинился бы подобно кошке со вздыбленной шерстью при одном только упоминании мальчика.
Заткнись, А-Юань! Он не вернется, понял?! Так что не… Больше никогда не упоминай его при мне.
Он затаил дыхание от воспоминаний, поражающих своей яркостью — не осознает этого, пока звук голоса, который, как он думал, вновь услышит лишь во сне, не перекликается со звучащим у него в ушах прямо сейчас. Хотя теперь голос Шэнь Цинцю глубже, чем прежде — а учитывая, что прошло уже больше десяти лет, было бы странно, не изменись он — когда Шэнь Юань действительно заостряет на нем внимание, сходство неоспоримо; он узнал бы его где угодно.
Вздох, который он издает при этом осознании, граничит с припадком удушья, и вуаль заметно трепещет под его натиском. Звук умудряется привлечь внимание троицы на диване, что смотрят на него в поисках причины, по которой их прервали. И все же Шэнь Юаню нечего сказать, ведь он
не собирался издавать никаких звуков, и пока он лишь хлопал глазами в ответ, силясь сформулировать оправдание, молчание затянулось и становилось неловким.
…Однако Мудань вклинивается и спасает положение солнечной улыбкой с хлопаньем в ладоши, чем почти физически развевает момент.
— А-Юлань! — восторгается она. — Эта цзецзе слышала, что ты сочинил нечто новенькое. Не сыграешь для нас?
Резкая смена темы до боли очевидна.
Не дождавшись ответа, Мудань бросает на Мэйгуй многозначительный
взгляд, чем заставляет младшую поспешно закивать в знак согласия.
— А-ах да, произведения собственного сочинения А-Юланя просто восхитительны! Я уверена, господину Шэнь понравится.
И вот Шэнь Юань вновь в центре внимания.
Хоть он и благодарен за неуклюжее, но с добрыми намерениями вмешательство, он не может заставить себя даже взглянуть на них. Только не тогда, когда внимание Шэнь Цинцю вновь переключается на него. В его глазах до сих пор присутствует любопытство, пусть приглушенное — а вообще-то он выглядит скорее… Раздраженным? Расстроенным? Шэнь Юань не уверен,
как описать увиденные эмоции, но они точно не позитивные… Ему кажется, что с ним совсем все плохо, раз при этом он все равно переполнен странным чувством облегчения, будучи придавленным тяжестью испытующего взгляда Шэнь Цинцю. Но он ничего не мог с собой поделать, ведь напряженность его взгляда была почти той же, что и в их первую встречу — колкий, пронзительный и тяжелый с тонко завуалированным осуждением. Шэнь Юань не думал, что когда-нибудь скажет такое, но он соскучился по этому покалыванию по коже.
Но вместе с тем… Поскольку с тех пор, как Шэнь Юань в последний раз чувствовал подобное прошло долгое время, он
почти поежился от неловкости, когда пристальный взгляд задержался дольше, чем ожидалось. Почти. Но те времена прошли, и он больше не ребенок, что ждет нагоняя; когда Шэнь Цинцю наконец обратился к нему, единственной видимой реакцией, которую демонстрирует Шэнь Юань, была выпрямленная спина, с которой он удобнее устраивался на своей подушке.
— Юлань… Сяньшэн, — Шэнь Цинцю наклоняет голову, продолжая обмахиваться веером; его голос нейтрален, в нем не было и капли той фамильярной теплоты, с которой он обращался к его цзецзе. Спрашивает, как отсекает. — Ланьхуа-сяоцзе… Где она?
Шэнь Юань не знал, чем заслужил подобную резкую смену поведения, но он хорошо скрывает свой дискомфорт и облизывает губы, прежде чем ответить.
— Ей нездоровится и она отдыхает… Этот заменит ее на сегодняшнюю ночь.
— Я заметил, — Шэнь Цинцю сразу хмурится. И в то же мгновение выражение его лица разглаживается, но крошечная складка меж бровей, выдававшая его печаль, не скрылась от Шэнь Юаня. Резко захлопнув веер, он прижимает его кончик к подбородку. — Пусть с этим нельзя ничего поделать, но все же довольно прискорбно. Если бы я хотел провести свой вечер с мужчиной, я бы не покидал свой Пик.
Шэнь Юань моргнул, обрабатывая услышанное.
И.
Не сами слова заставили его отшатнуться; учитывая их прошлое, отвращение Шэнь Цинцю к мужчинам не стало большой неожиданностью. Дело скорее в тоне, каким они были произнесены — лишенный какой бы то ни было злобы, как само собой разумеющееся, каким сказал бы, что небо голубое, а трава зеленая, что Шэнь Цинцю не хочет находиться рядом с Шэнь Юанем.
Хуже всего, что Шэнь Юань рассчитывал на такой расклад, в котором с ним обращались как с незнакомцем. Вплоть до этого вечера он рассматривал именно этот сценарий, ведь Теплый Красный павильон не такой уж большой и существовала вероятность, что если Шэнь Цинцю зачастит свои визиты, они могли в конце концов столкнуться друг с другом. Поэтому он планировал такой вариант, ожидал его, думал — наивно, — что справится с ним.
Но когда этот момент настал, все, о чем мог думать Шэнь Юань, так это насколько от него больно. Сердце в его груди сжимается и становится все меньше с каждым ударом; оставляя его бездыханным, чего никогда не сможет повторить ни одна физическая рана.
Уже не в первый раз за этот вечер он благодарен вуали, защищающей его лицо, поскольку она скрывает от чужих глаз грустный, смущенный румянец, пылающий на щеках. Его цзецзе тоже молчат, что довольно красноречиво — раз даже беспечная душа компании Мудань лишилась дара речи, значит, Шэнь Цинцю вряд ли часто ведет себя подобным образом. А раз он вызвал такую реакцию, разве это не делает Шэнь Юаня особенным? Ах, какая честь.
Он позволил себе на секунду прикрыть глаза. Да… Он очень расстроен, но всплеск эмоций был бы сейчас… некстати, по множеству причин. Как хорошо, что он научился отделять эмоции, потому для него не составляет труда обратить эту кипящую, кислотную боль во что-то приятное, несущественное и управляемое. Добавив ее к той куче других неприятных эмоций, которую он запер сегодня ранее, Шэнь Юань мог лишь надеяться, что они не станут гноиться слишком сильно.
Когда он наконец открывает глаза, взгляд Шэнь Цинцю все еще прикован к нему, и он не вздрагивает, спокойно встречая его. Впечатляюще спокойным голосом, который абсолютно ничего не выдает, Шэнь Юань говорит.
— Если моя компания настолько нежелательна, господин Шэнь волен вызвать больную Ланьхуа-цзецзе с постели. Я уверен, по вашей просьбе она развлекла бы вас еще на одну ночь.
Слова повисли в воздухе, и Шэнь Юань ничего не добавляет, позволяя ему проанализировать сказанное. Шэнь Цинцю счел его предложение оскорбительным — возможно, намек на то, что тот мог бы по собственным эгоистичным причинам вызвать больную девушку, пришелся ему не по душе? Шэнь Юань не знал и он сомневался, что старший станет уточнять причину.
Какой бы она ни была, ее хватило, чтобы Шэнь Цинцю не скрыл своего хмурого взгляда в его сторону при опровержении этой идеи.
— В этом нет необходимости.
Голос, подозрительно похожий по звучанию на Госпожу, визжит в его голове: «знай свое место!», но что-то бунтует внутри него и вместо того, чтобы отвести взгляд, как ему бы следовало, Шэнь Юань сохраняет зрительный контакт и лишь клонит голову, признавая его решение. Шэнь Цинцю с непроницаемым выражением рассматривает его и, поскольку он больше ничего не говорит, происходит странная и напряженная игра в гляделки.
Похоже, Мэйгуй не хватает духу разрядить растущее напряжение, так что, используя в качестве оружия серебряное блюдце, она старается спасти момент с помощью своего арсенала бобовых пирожных. К несчастью для нее, Шэнь Цинцю на это предложение лишь издает пренебрежительный звук из глубины своего горла, но все же не сводит глаз с Шэнь Юаня.
В какой-то степени Шэнь Юань осознает, что ведет себя по-детски, но ему не хочется доставлять Шэнь Цинцю такого удовольствия и первому отводить взгляд. Результатом подобного упрямства становится тишина, вероятно, длящаяся не более пары минут, но кажется, будто она тянется целую вечность.
Будучи среди них двоих всегда более взрослым, Шэнь Цинцю
в конце концов опускает взгляд, вновь раскрывая веер, и Шэнь Юань гадает, значит ли это, что старший признал поражение в этом одностороннем соревновании. Победа — если ее вообще можно было таковой назвать — кажется пустой.
— Полагаю, ты способен играть настолько же хорошо, как и она?
Задавая вопрос, Шэнь Цинцю продолжает разговор с того места, на котором он прервался, очевидно, решив проигнорировать эту маленькую… «вспышку». Невозмутимая смена темы с Ланьхуа-цзецзе еще менее тонка, чем прошлая попытка Мудань спасти ситуацию, и Шэнь Юань едва не вскинул от удивления брови. Однако он не так эмоционально нестабилен, чтобы сделать нечто настолько откровенно грубое.
— Само собой, — вместо этого соглашается он. — Что-то меньшее было бы оскорбительно по отношению к господину Шэнь.
— У меня сложилось впечатление, что я познакомился уже со всеми цветами, — ритмично постукивая по ребру веера, Шэнь Цинцю внимательно изучает его. — В чем заключаются твои таланты?
Шэнь Юань изо всех сил старается удержать нейтральное выражение лица при этом вопросе — это что, собеседование на работу? Но он предполагает, что
технически их разговор считается за развлечение… Поэтому он отвечает.
— Музыка, мой господин.
Похоже, тот ожидал не совсем этого, отчего оценивает его с едва прикрытым подозрением.
— Да? Тогда странно, что ты не развлекал меня раньше, — язвит он.
На этот раз Шэнь Юаню не удается совладать с дергающимся глазом. В детстве защитное недоверие Шэнь Цзю ко всем и каждому казалось благом для их жизни уличных детей, при которой те немногие, кто легко доверял, становились поучительной историей для остальных, поясняющей, почему это
плохая идея. Похоже, что даже став бессмертным заклинателем со всей той силой и безопасностью, которая приходит с этой должностью, Шэнь Цинцю не сумел до конца избавиться от старой привычки. Паранойя Главного Злодея являлась основой ранних дней сюжета ПГБД — все же Ло Бинхэ нужна была причина страданий, какой бы бессмысленной она ни была — и хоть теперь Шэнь Юань знал, что паранойя его не была такой беспочвенной, как в этом убеждал его роман, но легче от этого не становилось.
К тому же ученик Ло Бинхэ, несмотря на свою ауру белого лотоса, был главным демоническим героем романа! Можно сказать, что опасения Шэнь Цинцю по его поводу были оправданы… Пусть и на десять лет раньше положенного. С другой стороны, Шэнь Юань в свои двадцать пять находился на таком поверхностном уровне совершенствования, что Шэнь Цинцю пришлось бы физически коснуться его, чтобы узнать о его существовании. Так кто кого тут должен опасаться?!
Поэтому его голос звучит куда язвительнее, чем он изначально планировал, когда огрызается.
— Что ж, учитывая
предпочтения господина Шэнь, разве оно не к лучшему?
Мэйгуй-цзецзе издает странный отрывистый звук на его резкий ответ — хотя она довольно удачно маскирует его под кашель — но Шэнь Цинцю не утруждает себя этим и многозначительно приподнимает бровь.
Шэнь Юань не съежился в ту же секунду, поскольку позвоночник его прочнее стали, но… С чувством, будто его отчитали, он прочищает горло и поясняет.
— Пожалуй, мое положение в Теплом Красном павильоне… Уникально. Грубо говоря, я мужчина. Обычно я не присутствую, если того явно не требуют.
Он подумывает вдаться в еще большие подробности, а может даже немного поязвить, но останавливает себя до того, как успел это сделать. Не сказать, что Шэнь Юаня волновала возможность заработать
себе неприятностей поведением этого вечера, потому что Госпожа всегда сможет дать ему только самое минимальное наказание с учетом его положения. Но раз он здесь от лица Ланьхуа-цзецзе… Ох, черт.
Прикусывая изнутри щеку, Шэнь Юань подавляет свою гордость и делает противоположное тому, чего ему хочется: он кланяется.
Поклон не слишком глубокий, учитывая, что ему мешают стол с гуцинем, но ему кажется, что жест значимый — а судя по всему он прав, потому что Шэнь Юань замечает вспышку неподдельного удивления, промелькнувшего на лице Шэнь Цинцю до того, как он вынужденно не опускает взгляд, чтобы держать голову опущенной.
— Видимо, Ланьхуа-цзецзе ошибалась, думая, что я стану подходящей заменой на сегодняшний вечер. Этот надеется, что господин Шэнь сможет простить ее и меня за этот просчет, — говорит он древесному узору стола.
Шэнь Цинцю не отвечает в течение очень, очень продолжительного времени, и Шэнь Юаню оставалось лишь гадать, смогло ли даже это вывести мужчину из себя. Он взвешивает плюсы и минусы того, чтобы принести извинения вслух — плюсы: будем надеяться, Шэнь Цинцю расслабится достаточно, чтобы отдыхать весь оставшийся вечер, минусы: вообще-то Шэнь Юань
ничего не сделал.
Но до того, как он определяется с планом действий, Шэнь Цинцю тихо вздыхает и спрашивает.
— Что входит в твой репертуар?
И, ну — это
совсем не те слова, которых он ожидал. Он поднял взгляд, на лице его отпечатано замешательство, когда он глупо переспрашивает.
— А?
Сложив веер, Шэнь Цинцю постукивает им по раскрытой ладони, пока терпеливо поясняет.
— Песни, Юлань-сяньшэн. Что ты можешь исполнить?
— Нет, я-я знаю что… —
что такое репертуар, мысленно заканчивает он, прежде чем решить,
а знаете что? хрен с ним, и поплыть по течению. Сформулировав более вразумительный ответ, он отвечает. — Разумеется, я знаю классику, но к тому же сочиняю собственную музыку. Однако, эм… Вопреки некоторым утверждениям, — он глянул на Мэйгуй-цзецзе, молча наблюдавшей за их перепалкой, и та застенчиво улыбается, когда ловит его взгляд. — Они могут прийтись не по вкусу господину Шэнь.
Конечно, можно и так сказать.
Итак,
вполне возможно, что Шэнь Юань порой переписывает опенинги и эндинги из тех аниме, которые вспомнит. Может выходит немного неуклюже, но не похоже, чтобы кто-то из здешних стал ругаться из-за его исполнения опенинга Ангельских Ритмов. Плюс ко всему, это послужило ему дополнительной мотивацией когда он понял, что придется научиться играть на музыкальных инструментах, хочет он этого или нет. Своим хобби он заработал звание эксцентричного композитора, ведь хоть некоторые из мелодий лучше других раскрывают эмоциональный колорит гуциня, они все еще довольно странные по меркам музыкальных стандартов этого мира.
Шэнь Цинцю обдумывает ответ, проводя большим пальцем по рукояти веера в процессе размышлений. Шэнь Юань замечает как часто тот играется с веером, но неясно, осведомлен ли тот сам о своей привычке.
— Если тебе не принципиально, я бы предпочел что-то простое и успокаивающее, — после сказанного Шэнь Цинцю вздыхает — глубоко вздыхает — и это первое его открытое проявление эмоций за сегодняшний вечер. — У меня весь день голова раскалывается.
А затем следует движение. Вставая, Шэнь Цинцю сбрасывает с себя верхние одеяния; Мэйгуй мигом подхватывает их до того, как они упадут на пол, и аккуратно складывает. Оборачиваясь к дивану, он бросает взгляд на Мудань, и на короткий миг Шэнь Юань накрывает хлесткая волна паники, что его заставят играть сянься-эквивалент «Twinkle Twinkle Little Star», пока его гэгэ будет обжиматься с одной из его цзецзе. Облегчение, которое он испытывает, стоило моменту пройти так же быстро, как и наступить, почти болезненно — Мудань двигается лишь для того, чтобы освободить для Шэнь Цинцю больше места, когда тот садится на диван, на этот раз скрещивая ноги и принимая позу лотоса.
Судя по всему взгляды, которые посылают ему цзецзе, призывают приступить к игре, поэтому Шэнь Юань переключает свое внимание на гуцинь. Лениво пощипывая пару струн, он прокручивает в голове список песен, пытаясь выбрать наиболее подходящую. Пусть до этого он шутил, но какая-нибудь колыбельная может оказаться неплохой идеей, учитывая, что Шэнь Цинцю хочет просто расслабиться — по крайней мере на данный момент.
В голову приходит песня, которой Сюй Шань недавно обучил его — тихая мелодия, предположительно способная уложить спать даже самых буйных его младших братьев и сестер. Хоть подобный расклад событий
разительно отличается от предполагаемого, начать с него не повредит. Он отыгрывает всего несколько первых аккордов, а Шэнь Цинцю начинает медитировать, и от внезапного присутствия его ци пальцы Шэнь Юаня проскальзывают по струнам. Из-за чего по всем покоям резонирует гулкий звон, а Шэнь Цинцю открывает один глаз, чтобы посмотреть на него. Тот ничего не произносит вслух, но ему и не нужно — одного взгляда более чем достаточно.
Когда лицо начинает полыхать, он задумывается, так ли себя чувствуют ученики Шэнь Цинцю — но он не ребенок, которого нужно учить, отчего разочарование во взгляде старшего приносит еще больше жгучей боли. Устремив взгляд точно на гуцинь, Шэнь Юань отстраняет все лишнее, фокусируясь целиком на движениях своих пальцев и вибрациях инструмента. Поначалу немного сложновато, ведь аура Шэнь Цинцю вам не шутка, но стоило ему только влиться в ритм игры, концентрация его быстро восстанавливается и он замечает как теряет ход времени, выщипывая одну песню за другой.
Должно быть, кто-то из его цзецзе в определенный момент погасили светильники, потому что когда он в следующий раз поднимает глаза, в комнате царит более привычный этому времени суток полумрак.
Ну, за исключением частичного свечения вокруг Шэнь Цинцю.
Шэнь Юань старается не позволять себе слишком отвлекаться, поскольку гордость не допустит еще одного промаха. Но все же он не может перестать время от времени бросать украдкой взгляды на медитирующую фигуру Шэнь Цинцю. Раз Шэнь Цзю смог обуздать свою ци где-то в подростковом возрасте, этот подвиг только подтверждает богатство духовной энергии, заключенной в мальчике. Ци, пропитывающая сейчас пространство вокруг него, явно лишь малая часть его силы, а Шэнь Юань мог сказать лишь что она отличается от той, которая была в их детстве — сильнее и чище как по форме, так и по наполнению. Глупо, но Шэнь Юаня одолевает желание увидеть его с Сюя в руках. Глупо, потому что посетители обязаны оставлять оружие за пределами покоев — так что даже если он сумеет вывести его из себя настолько, что Шэнь Юань спровоцирует свое убийство, этой мечте не суждено сбыться.
Следующий шичэнь он исполняет неспешную меланхоличную классику и нежные мягкие колыбельные. В какой-то момент Мудань-цзецзе покидает комнату, возвращаясь спустя время с расческой и флакончиком масла. То, что Шэнь Цинцю не реагирует ни на ее приближение, ни на то, как диван прогибается под ее весом, свидетельствует о том, как комфортно он чувствует себя рядом с девушкой; когда Мудань бережно распускает его прическу чтобы втереть в пряди масло, старший только откидывает голову назад, позволяя ей легче дотягиваться.
От легких соприкосновений у Шэнь Юаня заныли зубы; он склоняет голову, не отрывая взгляда от гуциня и танца пальцев по струнам.
Как только волосы Шэнь Цинцю закончили ароматизировать маслами, ночь продолжилась без особого торжества. Спустя шичэнь или около того ему становится ясно, что тот будто и правда
не заинтересован ни в чем, кроме тихой медитации этим вечером. Может и вызывает облегчение, но Шэнь Юань надеялся, что сыграет в карты или займется буквально чем угодно, что позволило бы ему немного передохнуть. Пусть он тренированный музыкант, часы беспрерывной игры заходят за пределы даже
его возможностей; многократные зажатия шелковых струн дают о себе знать сквозь защиту мозолей острой пульсирующей болью.
И все же он не решается просто… Остановиться. Хотя из главного зала и других покоев могут доноситься звуки, сквозь стены Императорских покоев просачивается лишь
малая их часть, но Шэнь Юань уверен, что его внезапный перерыв в игре покажется неприятным — не говоря уже о непрофессионализме. Но, ох… Его пальцы правда очень,
очень болели…
На гуцинь падает тень.
Едва осознав, что
прямо перед ним внезапно оказался человек, Шэнь Юань взвизгивает, пронзительно и недостойно, пока руки не накрывают рот от смущения. Либо он был сфокусирован на своей дилемме
гораздо сильнее, чем представлял себе, либо Шэнь Цинцю обладал талантом к скрытности, но в любом случае прямо сейчас он стоял перед ним. Подняв широко раскрытые глаза, он испытывает небольшое удовлетворение при виде того, что невозмутимый Шэнь Цинцю сам немного испуган, хотя, к сожалению, уже мгновение спустя лицо его разглаживается.
— Юлань-сяньшэн, — начинает он медленно. — Что ты делаешь?
Шэнь Юань внутренне стенает.
Вообще-то это я хотел спросить?!
Необходимость вытягивать шею, чтобы посмотреть на него, ничуть не помогает вернуть ему свое лицо, но он все равно старается выглядеть достойно, спрашивая.
— Я не понимаю… Что господин Шэнь имеет ввиду?
Вскинув брови, Шэнь Цинцю молча обходит стол, а ему едва удается не дать себе разинуть рот, когда старший грациозно опускается рядом с ним на колени. Разумеется, они на приемлемой дистанции друг от друга без возможности соприкоснуться даже рукавами, но Шэнь Цинцю сел —
сам решил сесть — рядом с ним.
И тут он...
Что ж, учитывая сложившееся у Шэнь Юаня впечатление, что тот твердо придерживается позиции «я ненавижу мужчин», он никак не мог понять, как реагировать на такое событие.
Расправив рукава, чтобы они правильно легли, Шэнь Цинцю без лишних предисловий перетягивает гуцинь в свою сторону. Выдергивая этим его из ступора, в котором он пребывал. Он выплескивает наружу свое смущенное негодование.
— Господин Шэнь! — протестует Шэнь Юань.
Ведь это перестало иметь хоть какой-то смысл. Чтобы тот пришел вопреки своей неприязни к мужчинам, забирая на себя единственную обязанность Шэнь Юаня — разве это не безмолвное увольнение? Он почти инстинктивно протягивает руку, чтобы схватить его за запястье, но в последнюю секунду передумывает и кладет ее поверх гуциня; он уже понял, что подобное случайное касание было бы нежелательно.
— Зачем… — начинает он, затем закусывая губу и меняя тактику. — Игре этого чего-то недоставало?
— Я бы не слушал ее и вполовину так долго, будь оно так, — сухо отвечает тот. Но продолжил тянуть к себе гуцинь, отчего рука Шэнь Юаня беспомощно падает на стол.
— Тогда почему? — спрашивает он, теперь окончательно сбитый с толку. — Я не устал. Господину Шэнь нужно только отдыхать, а я буду…
— …будешь играть, пока пальцы не закровоточат? — Шэнь Цинцю перебирает струны, ознакамливаясь с инструментом. — Не знаю, какие у тебя на мой счет заблуждения, Юлань-сяньшэн, но у меня нет никакого желания видеть нечто подобное.
Оу.
— Они бы не закровоточили… — он чувствует необходимость защититься, хотя слова звучат до неприличия раздраженно, слетая у него с губ.
— Правда ли, — это
должно было стать вопросом, но не вышло.
Просунув руки в рукава, чтобы скрыть доказательство правоты Шэнь Цинцю с его глаз, он осторожно прижимает ноющие кончики пальцев к внутренней стороне запястья и морщится, когда их пронзает острой болью. Ладно, возможно Шэнь Цинцю был прав — но это не значит, что он поспешит уведомить его об этом.
Пряча руки за шелковыми рукавами, Шэнь Юань с интересом наблюдает, как он выпрямляется и принимает нужное для игры положение. Тот факт, что он сейчас услышит игру старшего на гуцине запоздало доходит до него, из-за чего он очень волнуется; все же владыку пика Цинцзин не стали бы восхвалять за одаренность к искусству безосновательно.
Когда Шэнь Цинцю приступает к игре, невольно всплывают воспоминания о первом неуклюжем выступлении Шэнь Цзю на гуцине. Во времена их совместного пребывания в доме семейства Цю, Хайтан понемногу обучала его искусству гуциня с тем же энтузиазмом и весельем, каким обучают очень умную собаку сложному трюку. Те простые, повторяющиеся последовательности аккордов ушли в прошлое — не идут ни в какое сравнение с тем мастерством владения инструментом, каким тот обладает теперь.
Опираясь только на технические навыки, Шэнь Юань мог бы поспорить, что они с ним примерно на одном уровне. Однако в игре Шэнь Цинцю есть нечто большее, отчего она кажется такой пленительной — возможно, дело в страсти? Шэнь Юань никогда истинно не желал стать хорошим музыкантом, и пусть он в качестве награды погладил себя по голове за то, что действительно смог обучиться игре на эрху и гуцине, никогда не стремился стать лучше только лишь ради развития. В нынешнем положении он готов сделать что угодно ради доставления удовольствия мужчине, как бы противно ему ни было — пока у Хоу Сяньжуна нет жалоб, ему этого достаточно.
Одной мыслью об имени этого ублюдка он почти полностью портит себе настроение, поэтому закрывает глаза и сосредотачивается на музыке, позволяя увлечься ею. Ему не знакома песня, которую тот исполняет, но она расслабляющая, нежная и навевает воспоминания о колышущейся от легкого летнего ветерка высокой траве. Шэнь Юаню кажется, что он мог бы задремать под нее, если бы Шэнь Цинцю не перешел на другую,
гораздо более знакомую ему мелодию.
Резкого колебания эмоций хватило, чтобы получить словно удар под дых — но стоило теплым чувствам заледенеть, морозом покалывать его кожу, а его желудку опуститься на дно, сердцу выбить беспорядочный, оглушительный ритм в ушах — он понимает, что ему плевать.
Когда оборванная мелодия, которую сам он напевал в детстве, теперь звучит для него; когда Шэнь Юань слышит слабые части мелодии, дополненные гармониями, которые мог сочинить только Шэнь Цинцю; когда он слушает, как доказательство его существования увековечивается в торжественном звучании гуциня, все, о чем он может думать, так это:
О, Цзю-гэ.
Часть его была встревожена — в ужасе, если точнее. Хотя он всегда ссылался на безопасность Шэнь Цинцю, как на причину, по которой никогда не искал его — причину, по которой избегал его как огня, как только он прослышал о его визитах — если бы он был предельно честен, может сумел бы признать, что одной из главных причин, почему он так долго держался на расстоянии был страх.
Страх, что человек, которого он встретит, окажется напрочь лишен всего знакомого; незнакомец, облаченный в шкуру его гэгэ.
Этот страх даже не иррационален, ведь в романе
никогда не было персонажа по имени «Шэнь Юань». Факт, с которым, как он думал, уже давно смирился… Но это было до того, как они с Шэнь Цзю разлучились, до того, как он стал Юланем, а Шэнь Цзю — Шэнь Цинцю.
Следовательно, существовала вероятность — и весьма правдоподобная — что Шэнь Цинцю сбросит с себя мантию прошлого уличной крысы и всего, что с ним связано, в день становления горным лордом. А… раз это путь, который он избрал, вряд ли Шэнь Юань имел хоть какое-то право осуждать его.
Музыка затихает и внезапная тишина прорезает его мысли подобно ножу, когда его охватывает странное горестное чувство. Ему хотелось отбросить все приличия и потребовать от старшего продолжения игры, хочет тот того или нет — вот только Шэнь Цинцю смотрит на него со странным, почти обеспокоенным выражением — и это единственное, что Шэнь Юань замечает до того, как он обращает внимание, что ему вообще-то довольно плохо видно.
От частого моргания затуманенное зрение Шэнь Юаня наконец проясняется, когда слезы катятся из глаз, и от осознания, что он
плачет, унижение обрушивается на него со всей силы. Он поспешно решает прикрыть лицо рукавом, хотя он не ребенок
или женщина, но сама мысль, что Шэнь Циню увидит его в подобном состоянии перевешивает любые доводы дурацкой гордости. Прижимая ткань к глазам, он с силой давит на них до тех пор, пока за веками не заплясали искры. Он держит на них руки в течение долгого-долгого времени, остро ощущая на себе тяжесть его проницательного взгляда.
— Я… — начинает Шэнь Юань, съеживаясь от того, каким хриплым звучит его голос. Проглотив ком в горле, он пытается снова. — Этот приносит извинения за то, что проявил перед господином Шэнь нечто столь неприглядное.
Когда тот продолжает хранить молчание, он просчитывает риски и опускает рукава, чтобы выглянуть из-за них и увидеть, что делает старший. Кажется, тот вытаскивает что-то из своего рукава — маленький квадратный кусок ткани, бледно-зеленый под тон его мантии. Шэнь Юань понимает, скорее всего слишком запоздало, что это носовой платок и его предлагают… Ему?
Молча уставившись на протянутый платок, он поднимает глаза на Шэнь Цинцю, а тот лишь непоколебимо встречает его взгляд. Шэнь Юань не торопится, медленно протягивая к нему руку и частично ожидая, что Шэнь Цинцю отдернет платок как только он окажется в пределах его досягаемости. Но тот не дергается — вместо этого проявляет нехарактерное терпение, дожидаясь, чтобы он взял платок, прежде чем отвести руку. Зеленая ткань контрастирует с желто-красной парчой, одетой на нем, и с легкой дрожью в руках он водит большим пальцем туда-сюда по гладкой ткани, чувствуя под подушечками пальцев выпуклость эмблемы пика Цинцзин.
Он… Растерян. Сбит с толку. Будто вся мебель Императорских покоев была сдвинута влево на пять сантиметров, а он обратил на это внимание только сейчас. Его так резко уведомили о просьбе Ланьхуа-цзецзе прикрыть ее, что у него осталось совсем мало времени на подготовку, не говоря уже о том чтобы обдумать неминуемое воссоединение, которое ему предстояло. Но похоже, что Шэнь Юань подсознательно рассчитывал на отличный исход событий от того, какой произошел на самом деле. И разве кто-то мог его винить за это? Впервые за десять лет встретить своего гэгэ лишь чтобы он отверг тебя и вел себя с тобой как с посторонним… Как его сердце могло не разбиться? Как он мог не желать большего? Но теперь, когда он получил хоть каплю утешения после вмешательства, которым его уберегли от игры, ведущей к травмированию себя — так он не нравится Шэнь Цинцю или нет?
Шэнь Юань не знал. Но это и не должно иметь значения, поскольку после сегодняшней ночи он никогда больше не увидит его… Но для него это
имеет значение, и нет смысла обманывать самого себя. Для Шэнь Юаня важно, что Шэнь Цинцю не презирает «Юлань-сяньшэна» слишком, слишком сильно.
Моргая, он возвращается к реальности и понимает, что все это время просто сидел и поглаживал платок… Что более чем странно. Послушно поднеся его к глазам, он промокает уголки глаз до тех пор, пока большая часть слез не впитается. Он колеблется и смотрит на испачканный платок в своих руках, прежде чем украдкой бросить взгляд на Шэнь Цинцю из-под ресниц. Он знает, что этикет требует вернуть ему платок, но… Возвращать перепачканный платок кажется тоже не сильно вежливым?
Почти измяв платок от своих колебаний, Шэнь Юань моргает, когда тот лишь махнул на него рукой — он переживает почти противоречивый внутренний конфликт.
— Оставь себе, — говорит ему Шэнь Цинцю. — Это меньшее, что я могу сделать для первого человека, который был до слез тронут моим исполнением.
Это настолько противоестественно и откровенно, что Шэнь Юань не уверен, смог бы он сдержать скептичное фырканье от изумления, даже если бы попытался.
— Господин Шэнь, должно быть, шутит. Безусловно, ваша игра прекрасна.
— Лестью ты ничего от меня не добьешься, — невозмутимо отвечает тот, бросив на него равнодушный взгляд.
Непрошенные воспоминания о Шэнь Цзю, постепенно тающим под непреклонной привязанностью Шэнь Юаня, заставили его усомниться в правдивости этого заявления, но Шэнь Цинцю может отличаться. Шэнь Цзю правда никогда не был открытым человеком, но так грустно представлять, что маленький уголек тепла отныне заперт — защищен так тщательно, чтобы уберечь то, что от него осталось, отчего возникает вопрос, а теплится ли в нем еще хоть что-нибудь. При этих мыслях улыбка его тускнеет и он возражает.
— Однако я был искренен, — за свою попытку он был удостоен лишь поднятой бровью, поэтому Шэнь Юань сдерживает вздох и говорит. — Но я принял к сведению, господин Шэнь.
Поскольку Шэнь Цинцю не возвращается к игре на гуцине, вокруг них повисла тишина. Молчание не приятное, но и не гнетущее, и для Шэнь Юаня это победа, учитывая, как мгновение назад он плакал перед ним. Однако вскоре он становится беспокойнее — может дело в позднем часе, а может постоянные эмоциональные качели истощили его, но ему не удается спокойно усидеть даже несмотря на то, что этим, похоже, и желал заняться Шэнь Цинцю.
Переминаясь на коленях, он переключает свое внимание на платок в руках. За неимением более интересных занятий, Шэнь Юань начинает складывать и раскладывать его — разглаживая ткань на бедрах, сворачивая ее как можно мельче, только чтобы снова расправить.
— Юлань-сяньшэн.
Звучание собственного имени рушит его концентрацию, и он смотрит на Шэнь Цинцю, вскинув брови.
— Господин Шэнь?
Хотя Шэнь Цинцю сейчас не медитирует, но глаза его вновь закрыты; в мерцающем свете фонарей на лице его отброшены тени — бледный лунный свет, проникающий сквозь полураскрытое окно, выделяет его силуэт сиянием. Это отвлекает и он понимает, что пропускает сказанное ему — он понял это только из-за того, что наблюдал за губами старшего, как они произносили слова, оставшиеся неуслышанными.
Упс.
— Не могли бы вы, эм, — он прокашливается, прежде чем закончить. — Не мог бы господин Шэнь повторить?
Шэнь Цинцю выдыхает через нос и открывает глаза. Смотрит на него из-под полуприкрытых век.
— Я сказал, что ты можешь отдыхать, если хочешь.
Отдыхать? Даже несмотря на то, что до рассвета еще так далеко?
…Если так задуматься, Шэнь Цинцю прикрыто дает ему причину уйти, а предложение заманчивое, признаться честно. К этому моменту он физически и эмоционально вымотан, а от мысли о том, как он проскользнет в свою постель, он закусывает щеку изнутри, чтобы не застонать вслух. Но все же…
— Господин Шэнь любезен, однако я еще не утомился, — Шэнь Юань отвергает его предложение. Какими бы ни были последствия, он разберется с ними завтра; он переживал вещи и похуже за меньший срок. — Я могу остаться.
Шэнь Цинцю издает низкий, вдумчивый звук.
— Чтобы просто сидеть со мной в тишине?
В его голосе звучит сомнение, но вопрос определенно риторический. Тем не менее он отвечает.
— Если этого желает господин Шэнь.
Шэнь Цинцю долго смотрит на него. Проходит время, прежде чем он переспрашивает.
— А чего желает Юлань-сяньшэн?
…Чего я хочу?
Он бы рассмеялся от этого вопроса, если бы не был так им удивлен. Он не мог припомнить, когда в последний раз у него спрашивали что-то настолько забавное; будто такое новшество, как его мнение, имело здесь какое-то значение. Должно быть, его озлобленные мысли просачивались даже из-за навесы непроницаемой вуали, потому что глаза Шэнь Цинцю почти загадочно черны, едва отражают полумрак комнаты — но в их глубинах есть какой-то проблеск понимания, от которого у Шэнь Юаня скручивает желудок. Его впервые за все это время одарили следующими словами.
— Ты можешь сказать мне нет, Юлань-сяньшэн.
Сказанное повисло между ними. Шэнь Юань гадает, осознает ли он вес произнесенных им только что слов — как такое может быть, что так легко брошенные одним человеком слова будут так сильно значимы другому. Стоило этой мысли посетить его, как он отвесил себе мысленную оплеуху. Человек перед ним в прошлом был рабом в доме Цю на побегушках у хозяина и хозяйки — именно поэтому он понимает, что тот сказал это искренне.
— Что ж, — в итоге говорит он. — Если Вам все равно, господин Шэнь, я бы предпочел остаться.
Если Шэнь Цинцю и удивлен его ответом, то тщательно это скрывает. Момент между ними рассеивается, как пепел на ветру, и старший позволяет своим векам опуститься вновь.
— Как пожелаешь.
Но на этот раз Шэнь Юань не чувствует той неловкости или напряжения, не чувствует себя ребенком, который ожидает чего-то неизбежного. Вместо этого тишина кажется успокаивающей, размеренное дыхание Шэнь Цинцю и тихое бормотание сквозь сон его цзецзе действует как колыбельная. Он чувствует как спираль, туго затянувшая его грудь, наконец ослабляется и позволяет ему тоже прикрыть глаза, чтобы погрузиться в странный покой окружения. Если именно так проходят все визиты Шэнь Цинцю, он понимает, почему тот так популярен у его цзецзе.
Благодаря своему полусознательному состоянию он опасно подумывает, что не прочь еще раз прикрыть свою цзецзе.
***
Шэнь Юань не знал, когда провалился в сон — только то, что стоило ему открыть в следующий раз глаза, Императорские покои уже купались в слабых рассветных лучах. Его шея смертельно затекла и громко хрустит, пока он выпрямляется с того места на столе, где развалился. Потирая глаза после сна, он заспанно осматривает окружающую обстановку, сразу замечая, что он один.
Впрочем, отсутствие Шэнь Цинцю не так удивительно. С помощью своих попыток избегать его он четко убедился в нерегулярности его визитов… Однако довольно странно, что его не разбудили цзецзе. Но он словно слышит тихое бормотание их голосов за пределами комнаты, так что решает, что может сходить и разузнать у них об этом.
Но сначала сосредотачивается на задаче встать — а он знает, что это будет пиздецки больно — Шэнь Юань кряхтит, в то время как суставы его хрустят, точно неоновые палочки. Он шатается на полуонемевших ногах, опираясь на стол, чтобы удержать себя, пока не чувствует, что готов дойти до двери.
Понимая, что мало чем можно спасти свой взъерошенный вид, Шэнь Юань довольствуется попыткой пригладить выбивающиеся пряди волос, а после хватается обеими руками за ручки двери и тянет за них.
Чуть впереди он видит своих цзецзе, что прислонились к открытому дверному проему и выглядят куда собраннее его несмотря на ранний час, тихо переговариваясь между собой. Мэйгуй первая замечает его приближение и слегка виляет ему пальцами поверх скрещенных рук.
— Хорошо спалось? — спрашивает она вместо приветствия.
Шэнь Юань жестом одной руки показывает «так себе», а другую запрокидывает и прикрывает ею рот, пока зевает. Глаза слезятся, он грубо трет лицо руками, уступчиво позволяя Мудань-цзецзе развернуть его, чтобы та смогла начать прочесывать его волосы пальцами.
— Я вообще не должен был спать, — обращается он к стене, сдерживая мат, когда Мудань дергает за тугой колтун. — Что было?
— А, ничего особенного… — отвечает та как-то рассеянно из-за спины, явно сосредоточившись больше на движениях рук. Когда Шэнь Юань прочищает горло, до нее доходит, что от нее хотят получить больше трех слов и уточняет. — Господину Шэнь пришлось уйти раньше по… тем или иным причинам, — воздух за спиной колышется, и он понимает, что та пожимает плечами. — Он не говорил нам, а мы не лезли, но раз ты спрашиваешь, я думаю, это как-то связано с тем «Чжанмэнь-шисюном» гэгэ… Ну что?!
Под конец она визжит, оправдываясь, а Шэнь Юань оглядывается как раз вовремя, чтобы заметить, как та прячет пальцы обратно в рукава.
— Так оно или нет, не наше дело строить предположения, — при этих словах Мэйгуй смотрит на Мудань, а затем обращает свое внимание на него и улыбается. — Но похоже у него правда были дела, о которых нужно было позаботиться. Мы собирались разбудить тебя, однако господин Шэнь сказал не беспокоить тебя.
— Я заметил, — просто отвечает он и больше ничего не говорит, несмотря на испытующий взгляд Мэйгуй. Когда Мудань спрашивает у младшей, есть ли у той лента для его косы, Мэйгуй отводит взгляд, но он знает, что рано или поздно она захочет расспросить его о… Ну, всем произошедшем прошлой ночью. Он старается не морщиться — это не тот разговор, которого ему хотелось бы.
Однако он не мог не задаться вопросом, насколько глупо было бы счесть решение Шэнь Цинцю позволить ему поспать проявлением доброты, а не следствием желания уйти, не общаясь более с Шэнь Юанем. Пусть он мгновенно берет себя в руки, чтобы умерить ожидания, но все же не мог не почувствовать какое-то сформировавшееся между ними понимание. Может это
и глупо, но… Он не думает, что ему почудился этот взгляд Шэнь Цинцю.
Самодовольное фырканье Мудань прерывает его поток мыслей и он принимает его как знак, что та закончила с волосами; перекинув косу через плечо, он проводит рукой по ее выступам.
— А теперь катись отсюда, — говорит она, ведя его по коридору. — Отдохни еще немного. Я говорю это при всей моей любви к тебе из самого сердца, но ты выглядишь ужасно, А-Юлань.
Фыркнув, Шэнь Юань позволил выдворить себя, засунул руки в рукава и заковылял обратно к себе в покои.
Голова трещит: тяжелая, словно ватная от усталости после вчерашнего дня, ко всему прочему гудит от тысячи и одной мысли, которые только и ждут, когда за них зацепятся. Раздвигая занавеску из бисера, он уже знает, что следующим днем первым делом после пробуждения будет устранять все косяки… будь то подкуп мальчиков-слуг, которые вели Шэнь Цинцю в Императорские покои, или умолять своих цзецзе придержать язык за зубами, Шэнь Юань сделает все, что будет нужно.
Ведь если Хоу Сяньжун прознает, что он вчера развлекал Шэнь Цинцю… Шэнь Юань прикрывает глаза, чувствуя приступ головокружения, от которого чуть не опадает на колени.
Нет, этому не бывать — он об этом позаботится.
***
Последующая за «Той самой ночью», как ее окрестил для себя Шэнь Юань, неделя на удивление рутинна. Он ни в коей мере не параноик, но жизнь научила, что осторожность никогда не помешает, так что, по его мнению, небольшая настороженность тем, как гладко все идет вполне оправдана. Впору забыть, что для остальных тот вечер, когда Шэнь Цинцю принимал гостей, все-таки не стал таким же грандиозным событием, как и для него. Именно по этим причинам, вкупе с тем фактом, что ни Шэнь Цинцю, ни Хоу Сяньжун не заявлялись в Теплый Красный павильон, он позволяет себе ослабить бдительность.
Ложное чувство безопасности, которое предшествует последствиям.
Прошло три недели, и Шэнь Юань сидит на кровати скрестив ноги, перед ним стопка книг, одна из них уже раскрыта у него в руке. Он читает дерьмовое порно, но не веселья ради; пару дней назад Госпожа сообщила ему, что этим вечером он будет принимать гостей. Клиент — возрастной мужчина, почти пожилой, страдающий от, эм,
дисфункции нижней области. Никто не знает, почему он продолжает часто наведываться в бордель при своем состоянии, но поскольку мужчина из раза в раз просит лишь кормить его сладостями и зачитывать ему эротические романы, он все же безобидный клиент, которого Шэнь Юань не прочь обслужить.
Только он предварительно отобрал пять книг, из которых выберет отрывки, как вдруг слышит стук бисера, оповещающий о госте. Подняв глаза, он видит высунутую из дверного проема голову Сюй Шаня, явно ожидавшего приглашения войти. Видимо, не важно, сколько раз Шэнь Юань говорил мальчику, что рядом с ним он может расслабиться, тот никогда не избавится от привычки соблюдать формальности.
Убедившись, что все книги закрыты, потому что их содержание абсолютно не предназначено для детей — и да, Шэнь Юань знает, что уж не ему говорить такое, пока Сюй Шань работает на него,
но все же — он наклоняет голову и улыбкой приглашает мальчика войти.
Пробравшись сквозь бусины, Сюй Шань не стремится тут же подбежать к его кровати, как делал это обычно. Зато он остается стоять у входа в покои, покручивая кончик своего высокого хвоста, пока пытается взглянуть в глаза Шэнь Юаню, но в итоге смотрит куда-то ему за плечо.
Сюй Шань никогда не умел скрывать эмоций — этим он и расположил к себе Шэнь Юаня, поскольку при жизни, в которой приходилось сомневаться в намерениях каждого, общение с мальчиком казалось подобно глотку свежего воздуха. Именно поэтому улыбка спадает с его лица, ведь каждый, у кого есть глаза, заметил бы, что с ним что-то не так.
— Что случилось? — спрашивает он прямо по делу, нахмурившись.
— А??? — Сюй Шань чуть не подскочил от испуга, как будто не ожидал, что к нему обратятся, и это странно, поскольку он по собственной воле пришел к нему в покои, правда ведь?
— Сюй Шань, — повторил он. — Что происходит?
— Ничего, сяньшэн! Просто, просто… — нервно перебирая пальцами, тот наконец нехотя встречает взгляд Шэнь Юаня, а его охватывает дурное предчувствие. — К Вам гость, сяньшэн, он ждет за дверью.
Взгляд Шэнь Юаня проскальзывает к занавеске из бисера, но если за ней и есть силуэт, то он не может его разглядеть.
Не сказать, что ему это нужно.
Для прибытия Ван-сяньшэна еще слишком рано, так как старик — человек привычки и всегда ужинает перед посещением павильона; вид за окном сообщает ему, что еще даже не стемнело, хотя до этого уже не далеко. Более того, Госпожа сообщила бы ему, если бы пришлось обслуживать другого клиента перед следующим.
Его гость мог быть лишь одним человеком; Шэнь Юань надеялся, что он ошибается.
— Ван-сяньшэн, — неуверенно окликает он, ожидая ответа.
Но его нет — по крайней мере не сразу.
И тогда.
— Ожидал другого мужчину? Боже, кажется, ты ранил мои чувства.
Голос из его ночных кошмаров звучит игриво, будто слова его были простым поддразниванием и не несли никакой угрозы. Хоу Сяньжун проходит сквозь занавесь бисера, а Сюй Шань поспешно отступает назад, чтобы мужчина не наткнулся на него, но тот не обращает на него внимания. Его глаза прикованы к одному лишь Шэнь Юаню, и его губы изогнуты в извечно добродушной улыбке.
— Господин Хоу, — он инстинктивно здоровается, но внутренний нарастающий страх повысился в десятки раз; Хоу Сяньжун — очень занятой человек, и он никогда не явится в Теплый Красный павильон без предупреждения, а значит,
причина для визита у него есть.
Солнце начало опускаться за горизонт, последние его лучи заливают покои Шэнь Юаня тусклым бронзовым свечением. В этом угасающем свете темно-рубиновые одеяния Хоу Сяньжуна создают впечатление кровавого плаща, плавно двигающимся в такт его походке, пока он направляется к его кровати.
Только когда мужчина встает перед ним, заправляя прядь его волос за ухо со всей нежностью любовника, он осознает, что на нем до сих пор его спальная одежда. Пальцы Хоу Сяньжуна обводят раковину уха и проходят по линии челюсти к подбородку, а Шэнь Юань старается незаметно запахнуть халат на груди посильнее, когда старший поднимает его лицо.
— Мой милый Юлань, — шепчет он, своими бездушными глазами пытаясь встретиться с его. —
Как же тебе удастся загладить свою вину передо мной?
И желудок Шэнь Юаня сжимается, когда под давлением хватки Хоу Сяньжуна на место страха приходит уверенность.
Он знает.
Из-за того, что голова его зафиксирована в одном положении, он может лишь краем глаза посмотреть на Сюй Шаня в углу комнаты; мальчик на удивление до сих пор в комнате, хотя он явно на грани того, чтобы сбежать.
— Сюй Шань, — зовет Шэнь Юань. Он звучит странно, поскольку не может нормально двигать челюстью, старается не обращать внимание насколько это унизительно и приказывает. — Уходи и скажи Госпоже, что я буду занят в течение ближайших нескольких шичэней.
— Весь остаток вечера, — ровно поправляет Хоу Сяньжун.
Блять.
Медленно, сосредоточенно вдыхая, он неохотно исправляет себя.
— …Весь остаток вечера.
Мальчик колеблется и взгляд его нервно мечется между ним и Хоу Сяньжунем. Тот поступает так из своей милой, детской доброты, во многом благодаря этому Шэнь Юань ужесточает свой голос, повторяя.
— Сейчас же, Сюй Шань, — ведь даже если Хоу Сяньжун до сих пор не обращал на него внимания, это еще не значит, что
так и не обратит.
Шэнь Юань не знает, стала ли тому причиной внушительная фигура Хоу Сяньжуна или то, что он никогда не повышал на мальчика голос раньше, но тот пугается — даже не отвечая на его приказ, выбегает из покоев, и только хаотичный стук бисера свидетельствует о том, что мальчик тут когда-то был.
— Если… — его голос снова звучит неестественно. Ну серьезно, с него довольно. Отталкивая руку, все еще сжимающую его подбородок, он испытывает некоторое облегчение, когда старший мужчина позволяет сдвинуть ее… Пока та же самая рука не лезет под ворот его мантии. Силясь не кривить лицо, он продолжает. — Если господин Хоу планировал свой визит, ему стоило предупредить о нем заранее.
— Оу, но когда ты был помладше, тебе нравились сюрпризы. Не говори мне, что вырос из них.
Шэнь Юань скривил губы в отвращении. Мужчина заслуживает осуждения одними своими поступками, но он ничего не может поделать с тем чувством дискомфорта, которое у него вызывают извечные брошенные комментарии, сквозящие тоской по его молодости. Хоть его попросили научиться контролировать ци, чтобы избежать физического старения, похоже, Хоу Сяньжун никогда более не будет удовлетворен им как прежде — если, конечно, тот не найдет способ обернуть время вспять. И разве эта мысль не вселяет кромешный ужас? Слегка помотав головой, он вскидывает бровь.
— Тогда господин Хоу не расскажет, что привело его сегодня ко мне?
Хоу Сяньжун в ответ тоже поднимает бровь. Он словно веселится.
— Зачем еще мужчине посещать Магнолию цветника? — подаваясь вперед, он говорит ему прямо в ухо так, что у Шэнь Юаня мурашки бегут по коже. — Развлеки меня, Юлань-сяньшэн.
***
Когда Хоу Сяньжун наконец позволяет вытащить член, губы Шэнь Юаня уже влажные от спермы. Даже в такие моменты мужчине удается удерживать самообладание, лишая его хоть жалкого удовольствия от вида идиотского выражения лица на несколько секунд. Сведя брови, он перегибается через кровать и выплевывает извергнутое Хоу Сяньжунем на ковер, испытывая каплю сочувствия к тому, кто следующим вынужден будет убирать его покои, потому что он пиздец как уверен, что сам не притронется к этой грязи.
Пальцы, что проскальзывают по его волосам, переключают его внимание обратно на мужчину, и когда он поднимает глаза на старшего, Хоу Сяньжун задумчиво на него смотрит.
— Умелый, как и всегда, — небрежно делает комплимент, поглаживая Шэнь Юаня по волосам словно домашнюю зверушку, каковым он его, вероятно, считает.
Шэнь Юань не знает, как на это отвечать, ведь если мужчина ждет от него слов благодарности, то пусть катится ко всем чертям. Храня молчание, он вытирает рот тыльной стороной ладони, но на его щеках остаются липкие остатки. Ему не терпится принять ванну, но он может только надеяться, что Хоу Сяньжун как можно раньше устанет и он сможет отмыться дочиста до конца ночи.
— Интересно, — продолжает тот, никогда не меняя своего будничного тона. — Наслаждался ли Шэнь Цзю этим так же сильно, как и я.
Лицо Шэнь Юаня вытянулось.
— А, кажется, теперь он носит имя Шэнь Цинцю…
Шэнь Юань все задавался вопросом, когда же он сменит тему. Их «встреча» затянулась достаточно надолго, чтобы он начал глупо надеяться, будто тот вообще не поднимет эту тему; оглядываясь назад, уже очевидно, что Хоу Сяньжун с самого начала желал получить удовольствие, растоптав маленький росток ложной надежды.
Попытка успокоить свой голос требует невероятных усилий, и все тщетно. Когда он говорит с напускной уверенностью, нервозность в его словах очевидна даже ему самому.
— Если мой господин уже так хорошо осведомлен, то несомненно знает, что было, а чего не было той ночью.
Хоу Сяньжун задумчиво хмыкает.
— Как бы то ни было, это не меняет того факта, что я в тебе разочарован, Юлань.
Ему не дали и шанса придумать ответ, прежде чем он чувствует, как пальцы, которые бережно прочесывали его волосы, затянули их в кулак и запрокинули его голову вверх. Принуждение настолько внезапное, что он не смог воспротивиться ему — испуганный вскрик вырывается у него изо рта, стоило Хоу Сяньжуну протащить его так, чтобы он почти уперся ему в грудь. Продолжив как ни в чем не бывало, словно его рука все еще не сжата в кулак и не выдирает волосы Шэнь Юаня со скальпом, он напевает.
— Будь честен, Юлань. Не имей я своих способов узнать, ты бы рассказал мне об этом скромном…
свидании?
Последнее слово он прорычал, а Шэнь Юань знает —
это опасно. В глазах Хоу Сяньжуна мелькает безумие — и это
единственное, что светится в его глазах — выражение лица начинает искажаться, фальшивая доброта становится безумной. Судя по всему, его ревность к Шэнь Цзю прошла проверку временем.
— Этот не видел необходимости, поскольку выбор идти был не моим, — чувство самосохранения вынудило Шэнь Юаня вернуться к формальной манере речи, и он тщательно формулирует в голове следующее предложение. По тому, как тот смотрит на него, он понимает, что одного неверно сказанного слова достаточно, чтобы вывести этого человека из себя. — Мое присутствие обусловлено лишь заменой приболевшей цзецзе… Большую часть ночи я играл на гуцине, а когда мы вели разговор, это было лишь обменом парой фраз. Он даже не… — он замолкает, колеблясь, что было явно неправильным решением, ведь секунду спустя его скальп
горит, и при этой боли он задыхается от страха и мучений. — Он даже не узнал меня!
Выражение лица Хоу Сяньжуна непроницаемо, пока он убийственно вглядывается в лицо Шэнь Юаню — выискивая любой признак его лжи. Следующие секунды наполнены таким плотным напряжением, что он мог бы подавиться им, а голова его пульсирует в том месте, где мужчина до сих пор цепляет его за волосы. Отстраненно размышляет о том, что если он в конце концов облысеет, то будет кого в этом винить.
Хоу Сяньжун выдыхает, его дыхание, горячее, влажное и отвратительное окатывает лицо Шэнь Юаня. Наконец-то ослабив хватку, тот нежно проводит пальцами ему по волосам, оставляя в качестве извинения, как это может предположить Шэнь Юань, поцелуй у линии роста волос.
— Он не узнал тебя. Разумеется, разумеется… — шепчет тот, разговаривая скорее сам с собой; Шэнь Юань абсолютно неподвижно лежит у него на груди, сосредоточенный на том, как умиротворенно звучит голос мужчины — похоже, пока что он вне подозрений. Он может лишь надеяться, что так оно и будет. Спустя мгновение Хоу Сяньжун касается губами его лба, мягко интересуясь.
— Было больно, Юлань?
Он рискнул посмотреть на него из-под ресниц, встречаясь взглядом со старшим.
А то, ехидно думает он,
а как иначе? Но Шэнь Юань осознает, что неправильно воспринял вопрос Хоу Сяньжуна, что тот говорил не о том, как дернул его за волосы, стоило мужчине уточнить тем же нежным тоном.
— Видеть своего дорогого гэгэ, — улыбается тот. — И знать, что он думает, будто ты мертв.
У Шэнь Юаня перехватывает дыхание, руками он цепляется за его плечи; если бы на мужчине не было халатов, кожу под ключицами украшали бы десять синих полумесяцев.
—
Ты, — он задыхается от раздирающей его грудь боли, а затем давится уже языком Хоу Сяньжуна, когда тот целует его прямо в губы.
— Должно быть больно, — Хоу Сяньжун прерывает его мурлыканьем, словно ликуя от такой вероятности. Шэнь Юань желает ему
сдохнуть. Проводя большим пальцем по нежной коже под его левым глазом, прямо над шрамом, мужчина надавливает достаточно сильно, чтобы удержать его взгляд неподвижным. — Ты плакал из-за него? Как бы мне хотелось это увидеть… Ты так красив в своей печали.
Когда Хоу Сяньжун вновь целует его, он отбивается единственно доступным ему методом — целует с зубами, кусает и истязает, пока мужчина наконец не отстраняется с окровавленными губами, а Шэнь Юань проглатывает металлический привкус меди.
— Боже мой, — тот замолкает, поднося пальцы к губам и стирая размазанную по ним кровь. — Ведешь себя подобным образом. Мне нужно переучивать тебя, А-Юлань?
Этот ублюдок — психопат, думает Шэнь Юань, тошнота подкатывает к горлу, когда Хоу Сяньжун кажется возбужденным — воодушевленным — подобной перспективой.
Конченный псих.
— Нет, — отвечает, но слишком быстро и звучит
слишком испуганно, проклиная себя за это. Похоже, что где-то за этой чертой, сам того не осознавая, Шэнь Юань потерял самообладание — за своей единственной линией защиты. Теперь в воде кровь, а рядом изголодавшаяся акула.
— Я не согласен с таким решением, — урчит Хоу Сяньжун, хватая щеки своей жертвы обеими руками. — Не переживай. Наступит утро и ты снова будешь знать, как вести себя наилучшим образом.
Глаза Шэнь Юаня непроизвольно закрываются, как будто его веки тянет неведомой силой. Он не видит, как Хоу Сяньжун наклоняется, чтобы поцеловать его, но когда снова чувствует прикосновение губ, покрытых кровью, сдается без сопротивления. Ему остается только молиться, чтобы горечь его отчаяния отравила Хоу Сяньжуна на долгие недели; ядом, от которого нет лекарства.
