Поднимись, Илья!

Обломов подходит к письменному столу и открывает ящики один за другим в поисках чистой бумаги. Перо лежало рядом с чернильницей, напрочь засохшей изнутри. – Захар! В соседней комнаты послышалось топанье, а через минуту из коридора показалась седая макушка Захара. Встав в дверях, он наблюдал за тем, как его барин что-то оживлённо ищет в столе, заглядывает и перекладывает. Даже тарелку, что лежит у него ещё со вчера он задел локтем и чуть было не опрокинул. — Кхм, кхгм, — Захар прочистил горло, давая о себе знать. Обломов обернулся. —Захар, подай мне чернила с бумагой. — Неужели писать будете? — Да. Ну же, чернильница пустая. А бумага? Где бумага? — В столе, Илья Ильич, там же где и мелочь, за которую вы у меня спрашивали... — Что? — озадаченно спросил Обломов. Он присел на стул, сложив руки на колени, и посмотрел на стоящего в дверях Захара. — Ааа, видать нашел, да? Вчера не было а сегодня, вот нашлась мелочь-то. По волшебству, как же ещё? — Так вы сами ее туда положили, только зря вчера накинулись на меня. А Тарантьев... — Молчи, молчи Захар. Слушать сейчас ничего не хочу. Подай чернила. Вылетевшая муха из пустой баночки дала о себе знать. Через пару минут Обломову принесли перо и чернила. Сев за стол, он принялся за письмо. —Так... Как начать-то? — он почесал свой затылок. — Дорогой Штольц... Прошло пять минут, а Илья все писал, да зачеркивал, снова писал и снова зачеркивал. Тут он не так высказался, тут опять напутал с предлогами, а там и вовсе предложение обрывается. Сам не понимает, что такое с ним твориться: «Даже другу обычное письмо написать не в состоянии?» С гадким ленивым чувством он оставляет перо и бумагу. В голове целый клубок из мыслей. В груди постоянно что-то ноет и тянет. Вспоминая о письме из деревни, он жалобно вскидывал брови и от внезапно нахлынувшего бессилия заваливался на диван. Ему уже не выносимы эти серые обои и пыльные шторы. Снова диван. Илья чувствует как весь напрягся, как его боль в висках и звон в ушах заставляют сжимать челюсти. Илья встаёт с дивана и продолжает стоять, обнимает себя за плечи. Хочется куда-то идти, что-то делать, что угодно, лишь бы не лежать и не замыкаться. Что-то внутри него бьёт тревогу, пытается донести до него, что так нельзя. Не отголоски ли совести? Или сама душа не может больше терпеть такого бездействия? В его голове срабатывает сигнал. Звоночек. Нельзя сейчас лежать и мечтать, жалеть и забываться. Обломов выдыхает и начинает ходить по комнате. Берет в руки книгу, листает, — сейчас он ничего не видит и не понимает, строчки мутнеют перед глазами и не складываются ни в какой сюжет, — кладет на место. В горле начинает давить и Илья старается держать себя в руках, но не получается. По щекам скатывается пара слез, но он утирает их рукавом своего халата. Обломов смотрит в покрытое толстым слоем пыли зеркало и отражение в нем совсем не устраивает. — Как же все тяжело... Приводит его в себя шум из гостиной. Распахнув дверь, в комнату заходит Штольц. — Илья, встречай гостей! — Андрей, как я рад! — воскликнул Обломов, кинувшись обнимать своего друга. — Я тоже рад видеть тебя, Илья. Как ты? Что с тобой, у тебя глаза красные. Ты болеешь? — заботливо спрашивал Штольц. — Ох, — Обломов и сам забыл, что минуту назад он чувствовал себя паршиво. Но он думал, что то состояние скоро прошло бы, а он, как минимум, привел бы себя в порядок. А неожиданный визит Штольца обрадовал, дал снова сделать глубокий вдох-выдох и успокоиться. — Ячмень, замучил совсем. Вот только недавно сошел и опять. — Знаешь, я хотел к тебе приехать ещё на той неделе, но задержался. — Ничего. Я всегда рад тебе. Последний раз мы виделись два месяца назад, по-моему. — А ты все лежишь! Но закрыв глаза на очевидное, все же спрошу, как твои дела? Помимо этого чем-нибудь занят? — Много всего навалилось на меня, Андрей! Вот письмо с деревни пришло от старосты. — Дай-ка глянуть, — Штольц стал читать протянутое ему письмо, а Обломов параллельно рассказывать про те же дела, что плохо идут в имении. Штольц засмеялся. — Ну и староста у тебя хитёр, вот же плут. Вон как пишет, - потом без иронии добавил. —А мужиков распусти. Тебе же самому от того выгодней будет. — Так ты про парочку говоришь, а если так все уйдут? — Тогда возьми и сам лично распорядись на месте. Да, у тебя есть план, но ты слишком долго с ним возишься. Нужно что-то делать. — Мне сложно... — Ты хочешь, чтобы я помог тебе? — Нет, не хочу утруждать тебя лишний раз. Я сам. — Вот как? Илья очень хотел бы верить, что он действительно найдет в себе силы и сделает что-то сам. Звоночки внутри него все не стихали. — С одним не успеешь разобраться, как тут еще проблемы одна за другой. Их много, а у меня просто не хватает сил на все... Я устал. И все время тяжело в груди. Что-то тянет, ноет... Мне плохо, — признался Обломов. — Доктор был? — забеспокоился Штольц. — Да, сказал, что на моем месте он заграницу поехал бы. Иначе плохо будет и удар хватит. — Илья, — Штольц сел ближе и положил руку на плечо друга. — Я думаю тебе правда стоит собраться и съездить заграницу. — И что я там буду делать? — А что ты будешь делать здесь? Илья не знал что ответить, не знал, что делать здесь и сейчас. На самом деле он даже думал взять и бросить всё: не разбираться со своим именем, не писать никакого письма, наплевать на переезд и нехватку денег. Ему уже надоедает строить планы на будущее, которое таким, каким он его представляет себе никогда не будет. А ненависть к себе начала разрастаться, губя в Илье все его цветы и прелести души, которые смогла пощадить лень. Он не любил винить во всем других, никогда не ненавидел других, даже больше — не мог. Обижаться - да, прощать - да, ненавидеть - нет. И Штольц знал эти его качества лучше, как никто другой. Если раньше Обломов мог смириться, принять себя таким, каким он есть, то почему именно сейчас ему стало невыносимо? Значит ли это, что его состояние ещё не достигло того самого пика, когда уже хочется просто рвать на себе волосы и драть кожу. От одной такой мысли Обломову становится не по себе. Он не сдерживает себя и тянется к Штольцу за объятиями, которых так не хватало в последнее время. — Знаешь, — Андрей не удивляется, не отшучивается, не отталкивает. Он успокаивающе поглаживает Илью по спине.— Если тебе действительно нужна помощь, я без раздумий помогу тебе всем, чем смогу. Даже в замен ничего просить не смею. — Знаю. Спустя минуту(которой было так недостаточно) объятий Штольц отпрянул. — А теперь чай пить? — заботливо спрашивает он. Обломов кивает и даже улыбается. Через несколько минут друзья спокойно пили чай и мирно беседовали, не затрагивая определенных тем, дабы не портить более вечер.