Эффект кролика

У нас могла бы быть чудная семья, если бы я родился кем-нибудь другим, или же вовсе не родился. Иногда задумываюсь над тем, почему вселенная решила сделать всё таким эгоистичным образом — ради чего всё это было нужно? Забавы ради? Нет… Я не верю в Бога, но о существовании ада слыхал не понаслышке, а если быть точнее, то моё место проживания стало сущей преисподней, особенно, когда я постепенно стал входить в сознательный возраст. Родное гнёздышко, где прошло моё детство и юность, оказалось жестокой тюрьмой без окон и дверей. Я родился двадцать второго июня в роддоме города «N». Отец работал детским хирургом, а на спине матери весел весь дом и вскоре с неба свалилось такое недоразумение, как я. Папа первый, кто взял меня на руки в тот момент, когда я родился. Мама плакала от счастья, да и папа тоже, а вместе с ними ревел и я, не умолкая. В тот день казалось, что на нашу семью снизошло божественно чудо, но нет… На свет родилось исчадие ада, которому по-зубам подчинить самого Люцифера. Уильям Эфтон — это я. Вскоре через несколько дней после родов маму выписали из больницы. Её встретил отец, с огромным букетом роз, а после он сообщил, что скоро уходит в отпуск и будет больше времени проводить с нами. Мои родители были и впрямь хорошими людьми: за долго до моего появления, они обустроили для меня комнату, где стояла детская кроватка, шкаф с одеждой, столик для рисования; пол был устелен специальным мягким ковриком, чтобы малыш, когда начнёт учиться ходить, случайно не поранился, а по углам стояло множество разных мягких игрушек в виде миленьких зверушек. Порой ночью я кричал как резаный, тогда родители брали меня на руки и старались успокоить такого неугомонного ребёнка, как я. В основном ночью мой сон «патрулировал» отец, ведь он сильно пёкся об ментальном здоровье матери. Она и так целыми днями заботилась обо мне, совсем позабыв о себе, а сердце Билла разрывалось от усталого вида супруги. Ему пришлось научиться кормить меня из бутылочки и петь песенки, чтобы я стих. Как же этот мужчина был счастлив, но счастье длилось не долго, ведь всему хорошему рано или поздно приходит конец. А конец идиллическому семейному счастью пришёл тогда, когда мне исполнилось четыре года. Именно тогда родители заметили во мне что-то неладное. Они говорили, что всё это пустяки и я вырасту хорошим человеком, но это была лишь глупая причина, которой родители пытались оправдать то, что со мной действительно что-то не так. Они поверили в собственную ложь, но вскоре, когда мне исполнилось шесть лет, смогли раскрыть глаза на действительность. Я был абсолютно пустым, неполноценным ребёнком, полностью лишённый каких-либо эмоций. В тот момент, когда нужно радоваться, я стоял с окаменевшим лицом и был не в состоянии выдавить хотя бы один нелепый смешок. Улыбка попросту не натягивалась на лицо и даже самую слабую ухмылку никак не удавалось изобразить. Это было чем-то невозможным для меня. Даже самые приятные воспоминания связанные с моей роднёй, остаются самыми серыми и скучными. Я и рад бы посмеяться хоть над чем-нибудь — над чем угодно, но всё без толку… Никто из ровесников не хотел со мной играть, как будто бы между мной и собеседником создавался невидимый барьер, который отталкивал нас друг от друга. Я старался найти общий язык и с мальчиками и с девочками, но все они отворачивались от меня, заставляли уйти и не мешать их игре. Сначала я думал, что всё так и должно быть — что всё это форма правильной жизни. Мне пришлось смириться с этим и продолжить жить обычной жизнью, которая совершенно не имела смысла. Большую часть времени я проводил у себя дома. Жилище у нас был добротное — всем всего хватало; у каждого была своя комната, а также роскошная гостиная и кухня. Лепив фигурки из пластилина, я придумывал им имена. Создавал в основном животных, которые в какой-то части походили на людей. «Было бы здорово, если бы животные понимали нас — людей», — думал я. В детстве мне очень полюбились собаки, но родители запрещали мне заводить домашнего питомца, в особенности щенка, ведь у мамы была аллергия на шерсть, а папа их попросту не переносил. Я был единственной, но колоссальной обязанностью, которую было нелегко держать на плечах, тем более, когда твой ребёнок чрезмерно скучный и совсем неинтересный. Все малыши такие милые, весёлые, забавные, а посмотри на меня, так сразу же уснёшь от скуки. Как бы отец не старался завалить меня подарками, игрушками и сладостями — ничего не помогало. Они с матерью не могли найти хотя бы малейшее предположение, которое бы могло пролить свет на истину. Тогда отец предложил Сью (так звали мою маму) пройти медицинское обследование, чтобы понять, что именно со мной не так. Они верили, что найдут ответы на все вопросы, но врачи лишь пожимали плечами, отвечая: «ваш ребёнок здоров как бык», — но они не сдавались: водили меня по психологам, психотерапевтам, но и те говорили так же. Папа продолжал устраивать весёлые праздники с «друзьями», правда, своим усталым видом, я лишь только портил вечеринку, и в конце все расходились с таким же лицом как и у меня. Он отчаянно продолжал пытаться понять, что именно подавляет моё состояние: спрашивал не обижают ли меня ровесники или же дети постарше. Я отвечал, что всё отлично; говорил, что им не о чем беспокоиться и с грустной миной уходил обратно к себе в комнату. Сев на кровать, разбросав перед собой комочки разноцветного пластина, принялся к лепке новых персонажей. Курочку жёлтого цвета с детским слюнявчиком на груди я назвал — Чикой; синего кролика с крутой красной гитарой — Бонни, а имя Фредди я дал бурому медведю с микрофоном в правой руке и с элегантной чёрной шляпой на голове. Я гордился своими творениями: поставил зверушек на полку с книгами и любовался ими каждый день. Мне хотелось всем показать, что на самом деле я не пустое место; закричать во весь голос: «смотрите, какие красивые фигурки у меня получились! Вы бы вряд-ли смогли бы сделать, что-то похожее!» — Правда, глубоко в душе я понимал, что всем плевать хотелось на мои творения. Они лишь видели пустую оболочку меня и ничего более. Боже!... Как же это не справедливо! Неужели в этом огромном мире, не найдётся места для такого маленького человека как я. Хочу, чтобы меня воспринимали как за своего, но в ответ получаю плевки, да насмешки. Правда, меня перестали дразнить, с тех пор, как в первый раз втащил парню, которому было отнюдь не шесть лет, а где-то десять либо двенадцать. Я не осознавал, то как именно это случилось. Всё произошло с такой необыкновенной скоростью, что от удивления у меня закружилась голова. Противник лежал на земле, еле осознавая действительность, а все остальные усвоили ценный урок и с того дня оскорбления прекратились вовсе. С началом первого учебного года, ситуация с приобретением друзей и адаптацией в школьном коллективе только ухудшилась. Все что-то яро обсуждали, шутили, смеялись, а я стоял в углу классной комнаты, прижав стопу правой ноги к стене, скрестив руки на груди, наблюдал за тем, как одноклассники весело проживают жизнь. Я же скитался от класса до туалета и обратно, совсем не замечая, того, что происходит вокруг меня — будто бы я живу отдельно ото всех: в каком-то вакууме, где нет места другим. Не сказать, что это меня расстраивало — напротив… Мне было куда комфортнее жить одному, чем с этими серыми мешками мяса, правда, в их глазах я и есть тот самый неразговорчивый мешок с мясом: никто со мной не общался, не предлагал мне дружбу, даже в элементарной помощи отказывали. Я искренне не понимал чем заслужил такое отношение к себе. Разве любовь к одиночеству, это признак того, что я иное существо — не человек? Когда я проходил мимо той или иной компании друзей, за спиной я слышал подлые смешки учеников. Мне хотелось поубивать всех и каждого, но разве кто-либо из них заслуживает смерти? Пусть я что-то между человеком и неизведанным, но прекрасно понимаю, что лишать жизни людей — это чудовищно. С детства у меня сложилась неприязнь к убийцам и маньякам. В нашем городе частенько пропадали люди. Вот идёшь по улице, а группа молодых подростков сплетничают между собой, разговаривая о том, сколько людей пропало на этой неделе. Бывало, что их родственники и знакомые становились жертвами этих монстров. А когда узнал, что похищенных людей могут продавать на органы, внутри меня как будто бы всё перевернулось. Каждый день проклинал этих мразей, думая над тем, что будет, если моих родителей коснётся та же участь. Вдруг они бесследно исчезнут, а может ещё чего хуже. Эти мысли я старался отогнать так же быстро, как и надоедливых мух от лица. Мой папа умный, добрый, смелый человек и не позволит таким низким падлам причинить нам боль. Мой папа хоть и добрый человек, но со временем стал меняться в лице и мне стало казаться, что каждый день Билл превращается в иного человека: он стал часто опаздывать на работу, домой приходил поздно, а к маме отношение и вовсе изменилось — ни с того ни сего мог повысить голос, но быстро остывал и просил у неё прощения, украдкой смотря на меня с некой злобой, когда мы ужинали за столом. Но сколько бы отец не извинялся, он всё в том же репертуаре продолжал срываться на Сью. Папа мог на неё накричать за самую незначительную оплошность: например, однажды она забыла положить рядом с тарелкой супа ложку. Отец заорал матом, но позже, стал оправдывать своё поведение тем, что он перенапрягся на работе и ему нужно отдохнуть. Со мной происходило тоже самое: он стал тщательнее следить за моими школьными оценками, проверял убрана ли моя комната и делаю ли я уроки. Вы скажете, что это элементарная забота, но нет — это способ найти хотя бы малейшую зацепку, чтобы сорваться на слабом и, порядком надоевшем, ребенке. Папа до поры до времени наказывал меня совсем не строго: недолго покричит и уйдёт. С супругой отношения только накалялись. Их ссоры стали куда чаще, чем обычно. Раньше отец вообще не допускал стычек с женой, а сейчас кричит на неё, что это она во всём виновата — видите ли он хотел нормального ребёнка, нормальную семью, а получил чёрт знает что. И это только мягко сказано! Иногда всё доходило до того, что мама сидя на кровати, в одиночестве, тихо плакала, закрыв лицо руками. Мне было её безумно жаль, поэтому я решил подойти к ней и обнять, а она меня так же крепко прижимала к себе и целовала в волосы, а её тёплое дыхание согревало душу. Такой холодный человек как я, не способен охарактеризовать, что на самом деле есть любовь, но я на все сто процентов уверен, что это — то самое чувство, когда мама крепко-крепко обняла меня. Именно тогда я понял насколько бывает доброй любовь. Не всегда отец был строг и не справедлив со мной: его характер и отношение ко мне менялись частично, временами. Не всегда он мог подойти и накричать за плохую оценку по экзамену, нет. Он всё так же продолжал искать путь к ответу на то, почему я так бесчувственно отношусь ко всему живому, что меня окружает. Однажды, мы прогуливались по парку и ели мороженое, а мне было чертовски неинтересно находиться в кругу весёлых жизнерадостных людей. Билл предлагал мне пойти поиграть с ровесниками, но на все его просьбы я отвечал разочарованным кивком головой в знак протеста. День был долгий, насыщенный разного рода событиями. Домой мы вернулись поздно, а за всё время проведённое с родителем, я ни разу не улыбнулся. Раздражённый отец бросил с порога сумку и злой направился в сторону кухни. Мужчина сел за стол, нервно качаясь на стуле, закрыв лицо рукой. Он громко вздыхал, наверное, с большим усилием старался скрыть слёзы, но они неконтролируемо лезли из глаз. Я стоял за уголком, не зная каким образом должен поступить. Я подошёл к нему и виноватым взглядом посмотрел на отца. Тихо шепнув ему «прости» по его щеке потекла слеза умиления. Я извинился за испорченный день, а он крепко прижал меня к себе, таким образом, что я приник головой к его груди. Он целовал меня множество раз, но при этом я ничего не чувствовал. Я понимал, что папа очень-очень любит меня и для него, основной задачей является привести меня в чувства, но как объяснить этому несчастному мужчине, что это невозможно. Все девять лет я пытался хоть как-то испытать к кому-то сожаление, почувствовать радость или грусть — тоску и печаль, но всё безуспешно… Я как будто другой человек, с неизвестной планеты, о существовании которой знаю только я. Папа осыпал моё лицо десятками поцелуев, а я кричал ему слова извинений, сам не понимая за что я прошу прощения. Мне просто хотелось показать ему, что я хотя бы чего-то стою, но прекрасно понимал, что все эти доводы всего лишь ложь чистой воды. Я прекрасно осознавал свою бесполезность в этом мире — свою никчёмность. Будучи ребёнком я не раз прибегал к попыткам самоубийства, но что-то останавливало меня сделать это… Наверное, не позволяла мне сдаться моя любящая семья, которая всеми силами старалась принять меня таким какой я есть. Мама вполне себе смирилась с моим поведением, а вот папа нет. Он всё ещё желал направить мои эмоции в нужное русло, поэтому решил дать мне последний шанс. Это был хороший весенний денёк, правда для меня, будни в основном ничем не отличались друг от друга: они продолжают и остаются быть серыми и скучными, но на это раз, на мою голову свалилось серьёзного объёма недоразумение. К нам в гости приехала сестра мамы по имени Изабелла вместе со своей дочерью — Эмили. Она была не старше пяти лет, но эта гиперактивная девочка чуть-ли не развалила весь дом за день. Началось всё с обычного семейного застолья. Мама уже была готова к приезду старшей сестры, приготовив много разных вкусностей, но меня об этом никто не предупреждал. Вероятно, отец хотел сделать сюрприз, думая, что с маленькими детьми мне будет проще поладить, чем с обычными, но он ошибался, ведь это ребёнок творит хаос: к чему бы она не прикоснулась — всё будет сломано и разрушено. После чаепития, мама попросила меня показать Эмили свою комнату, чему я был не слишком-то и рад. Моя комната — это мой мир, отделившийся от настоящего и мне бы не хотелось, чтобы кто-то вторгся в моё «государство». Но Эмили самостоятельно нашла комнату и нарушила моё личное пространство. Я мог простить и это, но эта дрянная девчонка, начала крайне неосторожно рассматривать мои пластилиновые фигурки. Она требовала, чтобы я ей их подарил, но я был решительно против этой затеи. Эмили начала жутко плакать, но эта мелкая мразь не знала, что её крокодильи слёзы не заденут моё окаменевшее сердце. Тогда она начала кричать и угрожать, что если я ей их не отдам, то она оторвёт им руки и ноги. Я совершенно серьезно заявил, что если она посмеет сделать это, то я без раздумий сломаю её лицо. Сучка заплакала и всерьёз начала отрывать моим зверушкам головы и конечности. Я впал в ярость. Схватил девчонку за волосы и вышвырнул за порог комнаты. Эмили вся в слезах и в соплях прибежала в гостиную, где на кожаном диване сидели мама и тётя и что-то весело, шутя, обсуждали, но как только малышка показалось им на лицо, то они тут же подбежали к ней и обеспокоенно начали расспрашивать, как она могла так сильно испортить причёску. Малышка во всём призналась, умолчав факт, того что сломала мои поделки. Мама была сильно зла, заставляя меня извиниться перед Эмили. Я хотел им всё рассказать, но тётя высказала сестре всё, что обо мне думала и ей было плевать, что знакомы мы всего несколько часов. Сестра и её малолетняя стерва сразу же отправились домой, показательно хлопнув входной дверью. Такой огорчённой маму я не видел никогда: она не хотела со мной разговаривать, плакала и одновременно кричала, говорила, что я крайне избалован и обещала рассказать всё отцу. Как только Билл вернулся с работы он сразу же обратил внимание на разочарованный вид супруги. Вскоре, он обо всём узнал, влетел в комнату без стука и принялся неистово на меня кричать и замахиваться руками. Он оскорблял меня, говорил, что я ужасный сын. Реакция любого другого ребенка была бы совершенно иной — мне должно быть обидно, страшно, но на деле, я не испытывал ничего. Я молча смотрел в разъярённые глаза родителя, не проронив ни слова. Мама стояла за дверью и тихо плакала, смотря на то, что происходит. Она прекрасно видела то, как я наплевательски смотрю на папу, не пытаясь даже извиниться перед ним. Ей даже казалось, что я над ним смеюсь, хотя по правде говоря, так оно и было. Я еле сдерживал смех, пока отец пытался сымитировать то, как избивает меня рукой. В конце, он добавил, что теперь мне придётся месяц сидеть под домашним арестом и полностью забыть о посещении школы. Я не выдержал и расхохотался, а лицо Билла было не то, чтобы шокирующим — он был вне себя от страха. В детстве, не раз, мой дед бил его ремнём от брюк, что приучило папу к ответственности и серьёзности, но его крики и «побои» меня дико рассмешили. — Какая досада! — Смеясь говорил я, узнав новость о домашнем аресте.