Привычный про́клятый мир

Спустя полчаса ожидания Петер почувствовал, насколько же в подвале холодно. Если верхние помещения обогревались водой горячих источников, протекающей в толще стен, то здесь сохранялась естественная подземная прохлада, нужная для хранения вин и продуктов. Сначала Петер даже порадовался, что холод остужает его лихорадочное состояние, но совсем скоро он уже не помнил о своей течке, стучал зубами и со страхом так и сяк вертел в голове мысль, что кузнец бросил его и занялся своими делами. Это же ясно, сомнений нет. Петер вёл себя грубо с ним, например, оттолкнул, когда Ундин пытался писать буквы на ладони. Как будто не хотел слушать. Да, конечно, Петер не мог читать в таком возбуждённом состоянии, но всё выглядело так, как будто не хотел. К тому же Петер ни разу за всё время не сказал Ундину ни спасибо, ни пожалуйста. Даже последние его слова, что будет ждать, можно было расценить, как требование лорда вернуться, обращённое к слуге, а не как просьбу, полную надежды. Пусть даже Ундин и низшего сословия, он мог посчитать Петера неблагодарным и зарвавшимся, ведь слуга не обязан подчиняться господину в делах проклятия. И этот не обязан. Петер пока не придумал, как незамеченным выбраться из замка, и стоит ли так рисковать. Он обнял себя покрепче и задумался, ушёл с головой в размышления, это помогало ему отвлечься от ощущения холода. В далёком прошлом могло бы и так сложиться, что проклятие не было бы наложено. Тогда и его судьба, наверное, сложилась бы совсем по-другому. А как изменилась бы история, если б лорды регулярно не теряли контроль над собой? Возможно, в мире было бы меньше жестокости. А так лорды привыкали, что задача держать себя в руках невыполнима, и даже в дни, когда проклятие их не беспокоило, относились к себе слишком снисходительно, а к другим — более эгоистично и бездушно, чем могли бы. Женщины во все века были заметно милосерднее. Наверное, это потому, что они избежали проклятия. Петер изучал в своё время, что когда Первые люди нашли путь на континент Вестерос и начали заселять его с юга, они постепенно оттеснили на север Великанов и Детей леса, но имели общую с ними веру в Старых Богов, понимали языки этих народов. Несколько веков спустя пришла вторая волна людей — Андалы — и, мешая свою кровь с Первыми людьми, они вовсе истребили оставшихся представителей других разумных рас. По легенде, передававшейся долгое время изустно и записанной столетиями позже самих событий, последний шаман из расы Детей леса по имени Булверд был свидетелем истребления своих сородичей. Маленькие создания защищались, как могли, но людей было больше, а лесов становилось всё меньше, и, глядя оком ворона, Булверд не смог спасти последних. Он был так потрясён зверствами лордов-завоевателей, что собрал всё могущество, дарованное ему уже почившими шаманами, явился королю Андалов и изрёк на его языке: «Можно ли называть разумной вашу расу — расу, что не знает жалости? Вы считаете дикарями нас, видя наше слияние с Лесом. Вы не видите, что Лес разумен, и что мы — разумные существа. Если мы — дикари, то вы — хуже! Вы — слепые животные без тени сознания, без искры совести. Только низменные страсти правят вами! Так будьте же животными во веки веков, до конца дней своих и передайте свою животную сущность детям вашим!» И он принёс в жертву свою жизнь, чтобы сотворить столь мощное проклятие, которое затронуло кровь всех знатных мужчин континента и передалось их потомкам. Мейстеры до сих пор вели научные споры, мог ли Булверд Проклявший затронуть людей всех сословий, а не только лордов? Была ли такая избирательность следствием недостатка его силы? Или следствием его милосердия, желания справедливого возмездия, как он его понимал? Ответа не было. Особенность проклятия проявлялась ещё кое в чём. Вновь пожалованные королями титулы никак не влияли на человеческие тела новоявленных дворян, которые так и оставались обычными мужчинами до конца своих дней. Но их жёны впредь рожали мальчиков только альфами или только омегами. Проклятие переходило и всем высокородным потомкам вместе с дворянством. Существовали династии альф и династии омег, этот признак передавался по мужской линии. А вот какого типа окажется новая фамилия, альфами или омегами, нельзя было предсказать, тут уж как повезёт. Выходило, что проклятие Булверда до сих пор в силе и нет надежды, что с веками оно слабеет. Век за веком такое положение вещей стало привычным и самим лордам, и простолюдинам, всё это обросло традициями, законами, предрассудками, и нынешние дворяне в большинстве своём даже гордились своеобразным особым положением, ведь проклятие чётко и недвусмысленно отличало их от простонародья на физическом уровне, подтверждало их высокий статус. Петер не гордился. Но и не презирал себя. Что есть то есть. Он не чувствовал за собой никакой вины, но и не страдал от самого факта, что проклят не пойми за что. *** Послышался скрип двери, шаги по лесенке к бочонкам с вином и весёлое насвистывание. Петер так глубоко задумался что, услышав эти звуки, дёрнулся всем телом и взбрыкнул ногами от неожиданности. Он потерял равновесие и начал заваливаться на бок, хотя до этого сидел на мешке довольно устойчиво. Повезло, что, падая, он успел упереть руку в пол и аккуратно завершил падение, встав на одно колено и чудом не нашумев. По звукам Петер сразу понял, что это не Ундин. Полоска света от переносной лампы пролегла вдоль коридора и была видна ему в проход. Но это была и не погоня за ним. Всего лишь кто-то из поварят послали за продуктами для кухни. Просто нужно затаиться. Но Петер запаниковал, что парнишка-поварёнок зайдёт именно к нему. Он тихо встал, попытался спрятаться за мешками, но ворочать их бесшумно не получалось. Почему он не подготовился заранее?! Ему удалось забраться за гору мешков, он согнулся в три погибели, но спина всё равно торчала и была видна. Оставалась надежда, что её можно принять за один из мешков, если не присматриваться в тусклом свете лампы. Петеру на этот раз повезло. Слышно было, как парень нацедил в пустой кувшин вина, взял что-то из закута, который был у самой двери, и ушёл наверх. Немного подождав и убедившись, что он не вернётся, Петер осторожно выглянул в коридор. Дверь! Он так и знал. Дверь была теперь прикрыта неплотно. Прямоугольная щель в палец толщиной выделялась пугающим, хоть и приглушённым светом. Сходить, закрыть? Или это лишний риск? Петер сложил мешки большой горой, оставив для себя лаз, чтобы за ними можно было спрятаться в следующий раз. Во время этой работы он размял затёкшие мышцы и немного согрелся. Теперь ему ужасно хотелось сходить и затворить дверь как следует. Он некоторое время боролся с собой, но понял, что эта мысль не даст ему покоя, и снова выглянул в коридор подвала. Из-за двери не было слышно никаких признаков присутствия людей, и он решился. Быстро пробежав к выходу в свете из щели и взлетев по лесенке, он осторожно, чтобы не хлопнуть, прикрыл дверь и в наступившей темноте стал спускаться обратно. И тут дверь снова распахнулась, осветив его сзади. Петер инстинктивно пригнулся, но это не могло ему помочь скрыть своё присутствие, и он сделал огромный прыжок через все ступеньки вниз, чтобы пуститься наутёк. И тут дверь закрылась, сделалось темно. Петер прижался к стене и оглянулся, пытаясь понять, почему. Никому, кроме Ундина, не могло бы прийти в голову лишить себя света. Раздался шорох, лёгкий стук, и в темноте сверкнула россыпь искр огнива. Петер успел рассмотреть в этой вспышке лицо. Да, это был Ундин. После вспышки темнота казалась особенно густой, но Ундин поднял всё, что нёс с собой, спустился по лестнице и прошёл мимо Петера в их убежище. Петер поплёлся за ним, стараясь ни на что не налететь в потёмках. Судя по звукам, Ундин принёс и положил на пол большой мягкий мешок, а рядом поставил отхожее ведро, которое брякнуло крышкой. Он снова покопался в кармане, достал огниво, присел, высек искры и зажёг небольшую тряпицу на каменном полу. Осветились полки с рядами горшков вдоль стен, низкий каменный свод потолка. От огонька Ундин засветил короткую свечку, приклеил её на жестяную плошку и пристроил на полку, плотно уставленную крынками с медом и засахаренными фруктами. Подвинул к Петеру мешок, вышел из закута и уселся за углом. Он хотел дать лорду время разобраться с его бунтующим телом. Петер запустил руки в мешок, достал одеяло и накинул себе на плечи. Также там обнаружилась теплая одежда, а на самом дне — небольшая, но тяжёлая баночка с омегавоском. Петер приспустил штаны и сначала отлил в ведро, а затем заменил промокшую внутри порцию омегавоска на свежую и сухую. Манипуляции отзывались ноющим чувством «продолжай же, сделай ещё что-нибудь с этим местом, ну же, что угодно». Но парень сжал зубы, завершил процедуру, бросил использованный омегавоск в ведро, обтёр руки и застегнул штаны. Он закрыл крышкой ведро, задвинул его поглубже под нижнюю полку и позвал Ундина. — Я всё, можешь заходить. Ундин зашёл, уселся на один из мешков и удовлетворённо смотрел, как лорд надевает вязаные шерстяные штаны поверх своих летних и просовывает руки в рукава меховой куртки. Петер оделся, а одеяло протянул Ундину, предлагая закутаться, но тот отвёл его руку. Парень испугался, что его спаситель собирается уходить, раз не видит нужды утепляться, но тот продолжал сидеть, и Петер только теперь заметил в свете свечи, что кузнец вернулся одетым иначе — куда теплее, чем когда уходил — на нём теперь были плотные штаны и куртка с заячьей опушкой. У Петера отлегло от сердца. Значит, останется хотя бы на какое-то время. Юный лорд осознал, что рядом с бессловесным человеком сам заразился молчаливостью. И почему Ундин так смотрит на него? Как будто рассматривает. Хочет что-то сказать? Или ждёт, что скажет Петер? Показал бы жестом, что у него на уме. Сидя в шаге от него и глядя в сторону, Петер стал мысленно перебирать, о чем бы поговорить, но приходящие в голову фразы казались какими-то мелкими, пустыми и глупыми, как ореховые скорлупки. К тому же он совсем согрелся, и ему снова приходилось подавлять мысли о телесном. Да, альфы сейчас были далеко, но он только что трогал себя, и теперь ему нужно было заставлять себя дышать глубоко и ровно, чтобы не заметно было, как он возбудился. В верхних коридорах опять послышались приглушённые дверью голоса, на этот раз спокойные, повседневные. Но Ундин привстал и загасил свечу на всякий случай. Когда снова стало тихо, Петер облегчённо выдохнул и решился заговорить: — Спасибо тебе, Ундин. Я и рассчитывать не мог… Я же понимаю, тебе это не нужно, даже опасно. Кому из вас хочется иметь дело с про́клятыми. Но знай, я в долгу не останусь. Только скажи, и у тебя будет всё, что попросишь… Он забыл, что свеча погашена и Ундин не может ему ответить жестами. Но внезапно почувствовал, как к его губам прижались два жёстких мозолистых пальца. Пока огонёк свечи горел, Ундин видел, где и в какой позе сидит лорд, и, несмотря на темноту, уверенно протянул руку к его лицу и прикрыл ему рот осторожным жестом «замолчи», останавливая поток обещаний. — Ш-ш-ш, — сказал он и отнял пальцы от губ Петера. Тот сидел, приоткрыв рот и обмерев. Ундин прикоснулся к нему так! Возбуждение и возмущение одновременно взметнулись в нём, и он только судорожно вздохнул, когда разорвался этот вроде бы простой контакт, между друзьями вполне допустимый, но неожиданный по отношению к лорду, к тому же такой пьянящий сейчас и сводящий с ума недозволенной интимностью. Тем не менее Петер не двинулся, не отшатнулся, и через минуту похвалил себя за это. Он не выдал того, как сильно на него влияет каждый пустяковый жест. Петер смутился своего всплеска возмущения, ведь как ещё Ундину было выразить свои мысли? И чтобы проявить вежливость, Петер сам нашёл в темноте руку Ундина, собираясь предложить снова писать слова, если у него возникнет такое желание. И уже нащупав его руку, он как назло представил, что может поднести её к своему лицу снова. Что, если он не будет сдерживаться и снова прикоснётся губами к его пальцам? Петер опомнился и запретил себе думать о таком провокационном движении, слишком похожем на поцелуй, совершенно неуместном, если уж на то пошло. И он больно закусил себе щеку изнутри, чтобы вернуться в реальность. Он немного перехватил пальцы Ундина в своей руке и направил их, но теперь не в ладонь свою, как в прошлый раз, а на тыльную сторону ладони. И едва слышно сказал: — Напиши здесь. Я буду читать, сколько смогу. Разбирать твои слова с кожи мне сейчас не так уж просто, но я постараюсь. Ундин поддержал его протянутую руку под ладонь, а сверху начал писать. «Из замка уходить», — прочитал Петер. — Я тоже об этом думал! — он обрадовался, как будто дал правильный ответ одному из своих учителей. — Да, в подвале место хорошее, незаметное, и копчёности маскируют мой запах. Но я хочу оказаться как можно дальше отсюда. «Дослушай. Из замка уйти нельзя», — написал ему Ундин. — Значит, ночевать здесь? А вдруг найдут? — засомневался Петер, не отнимая руки из рук Ундина. — Можно было бы уйти из замка ночью, когда все спят. «Поешь и ложись спать. Завтра нужно быть весь день начеку, а сейчас лорды не придут, я уверен». Петер представил, что он сейчас ляжет, закутавшись в одеяло, и будет лежать без сна весь вечер до глубокой ночи, а Ундин уйдёт до утра, а может, и насовсем. И Петер не знал, сколько сейчас времени. Ежечасный бой башенных часов, установленных мастерами нынешнего короля, который обычно доносился через окна, не был слышен в подвале. — Не могу я сейчас спать! — капризно воскликнул Петер, взмахнув свободной рукой. — Не смогу уснуть. Ведь ещё рано, только что вечерняя трапеза минула. Зря я вышел к общему столу, к гостям! Они почуяли запах. Сказался бы больным, как обычно! — с досадой заметил он. — Послушай, мы дождёмся, когда все заснут, и я убегу из замка. Только не уходи сейчас, я хочу посоветоваться. Хотя Петер напоминал себе, что он лорд, что надо сохранять важный вид и вести себя, как будто знаешь, что делать, но в поведении Ундина чувствовалось столько взрослой силы, жизненного опыта, что парень то и дело сбивался на просительный тон. Тем более, он чувствовал себя обязанным ему и опасался показаться слишком высокомерным. Да и сложно выглядеть солидным, когда твою руку держит другая рука, шире и сильнее, чем твоя. Петер надеялся, что ему удастся задержать здесь Ундина до глубокой ночи, до самого побега. Не хотелось оставаться один на один со своими страхами, и он заговорил скороговоркой: — Я уверен, что надо бежать. Ночью я проберусь в конюшню, возьму лошадь и ускачу верхом подальше отсюда, в леса, чтобы они не почуяли мои следы. К утру запах развеет ветром. Вернусь через несколько дней, когда у меня всё пройдёт. Возьму с собой еды прямо из этих кладовых на первое время. Переночую несколько раз в лесу или в поле. Проситься пожить в какой-нибудь крестьянский дом Петеру не хотелось, даже если ему удастся за ночь далеко уехать, забраться в самую глушь. Ужасно, если бы пришлось признаваться кому-то, что он бежит и прячется вместо того, чтобы сражаться, как подобает человеку чести. Но не мог он сражаться! В такие дни в присутствии альфы просто терял волю. К тому же попроситься на ночлег означало бы, что Петер вмешивает приютивших его крестьян в дела проклятия. — Я не замёрзну, сейчас ночами тепло. Даже на рассвете не бывает так холодно, как здесь. К тому же у меня теперь есть тёплая одежда. Ундин прервал его поток слов, крепче сжав его руку. Петер притих. «Один альфа стоит у ворот крепости, а другой ушёл спать. Думаю, будут караулить ворота по очереди всю ночь. Так что уйти не выйдет, ни на лошади, ни пешком. Уже стемнело. Ложись спать. Я посторожу. Разбужу тебя, если что».