Привычный про́клятый мир

Петер немного сник, поняв, что вырваться на свободу сегодня ночью не получится. Крепостные стены Винтерфелла высоки, а ворота — под контролем альфы. — Это Блоти или Зиц караулит? — спросил он и по движению кистей рук Ундина догадался, что он пожал плечами. — Ну, Блоти выше ростом, — начал объяснять Петер, — с усами и лысоватый, а Зиц ниже и такой, знаешь, с большим носом. «Зиц», — написал Ундин. — Так может, он напьётся пьяным и заснёт? Я заметил, он любит на вино налегать. Дай угадаю — и у ворот с бутылкой засел? Ундин издал тихий смешок-выдох, и Петер понял, что угадал. — Вот видишь, значит, стоит попробовать! Ундин предупреждающе сжал его руку и быстро написал: «Не рискуй. Завтра они будут обшаривать замок, я прослежу, где они, и подскажу тебе подходящий момент, чтобы улизнуть». — Да? Спасибо! Не забудь, ты обещал! — взволнованно сказал Петер, даже не обратив внимания, как приятно было ощутить это пожатие руки. Главное, Ундин его не бросит! Юный лорд встал, пробрался за гору мешков в своё убежище и переместил два из них на пол, чтобы не ложиться прямо на камни. Ундин в темноте протянул ему одеяло. — Как жаль, что люди не едят сено, как кони, да? — с улыбкой пробормотал Петер, укладываясь и подтыкая под себя края одеяла. — Сейчас лежал бы я на мягком сене, а не на этих сухих бобах! Ундин снова без голоса хмыкнул и Петер порадовался, что шутка получилась сносной. Подумал, неужели уже стемнело и весь Винтерфелл погрузился в сон? Не верится, но Ундин написал, что так и есть. Если завтра весь день придётся скакать, чтобы скрыться, надо действительно выспаться. Он полежал некоторое время на спине, ощущая дневную ясность мыслей, смутную тревогу и сильную скуку. Сна не было ни в одном глазу. Ещё бы, после пережитых волнений! Он поёрзал, чтобы устроиться на боку, просунул руку под голову и ещё раз попытался уснуть, надеясь, что темнота поможет. Задумался, как Ундину удаётся сидеть так долго и неподвижно в тишине? Неужели не скучно? О чём он думает, интересно? На ум пришло, как крепко, но осторожно кузнец сжимал его руку, когда хотел что-то важное сообщить. Петеру захотелось узнать, а свою женщину он обнимает так же крепко, но осторожно? Не о ней ли он сейчас думает? Не по её ли губам мысленно проводит пальцами? Петер вдруг разозлился на себя и вскочил. — Зажигай свечу! — бодро и весело скомандовал он. — Я не могу уснуть, потому что не поел. Будем ужинать! Он даже слегка пихнул его в плечо от нетерпения, а когда их свечка загорелась, Петер схватил Ундина за руку и потащил вдоль полок, приглашая. Ему хотелось не есть, а двигаться, танцевать, прыгать и тормошить Ундина. — Ты что любишь? — тараторил лорд. — Вот черника, вот малина, вот клюква в меду… А это что? Не пойму. А, не важно! Выбирай! О! Смотри, инжир! Я думал, он кончился два года назад. Ты пробовал когда-нибудь инжир? Хочешь? А в соседнем закутке, наверное, соленья есть и овощные закуски. Мясо тоже можешь брать! Не зря же оно тут висит. Вот! Тебе бедро целиком или колбаску? — он качнул рукой подвешенные к потолку связки колбас. — Жаль, хлеба нет, но можно есть и так. Сейчас!.. Он отвязал одно колбасное кольцо от связки, разломал его руками на две половины, одну сунул под нос Ундину, а в другую впился зубами прямо на изломе, пытаясь отхватить сразу огромный кусок. Ундин сначала пошёл за ним, подняв брови от удивления, но, глядя на такой всплеск активности, и сам разулыбался, кивнул, взял колбасу и откусил по примеру Петера сразу много. Они некоторое время жевали, глядя друг на друга, как заговорщики, и стараясь не засмеяться. Потом, отхватив ещё по куску и жуя на ходу, развязали крышки на нескольких крынках. В ход пошли пальцы, они вытаскивали из крынок и банок куски персиков, груш, слив и совали в рот. Потом Ундин озорно взглянул на Петера, постучал по его плечу кончиками двух пальцев, чтобы точно привлечь внимание, и… торжественно извлёк из-за спины ложку! Петер догадался, что она пряталась в каком-то из подсумков, обильно свисающих что спереди, что сзади с поясного кожаного ремня Ундина. Петер разинул рот в притворном изумлении и шутливо накинулся на Ундина с кулаками. — И ты молчал?! — полушёпотом кричал он, толкая его в грудь. — У тебя была ложка, а ты мне не сказал? Ах ты, сын угря и сколопендры!.. Петер каким-то шестым чувством понимал, что Ундин на него не обидится ни за удары, ни за абсурдные упрёки в молчании. Ундин, действительно, только увёртывался от ударов, даже и не особенно удачно, и сам при этом широко улыбался, но не давал вырвать свою ложку, азартно размахивая рукой. Он улучил момент и больно дал этой ложкой Петеру в лоб. Петер ойкнул и схватился за лоб обеими руками, а когда Ундин озабоченно подался к нему, резко выбросил руку вперёд и выхватил у него ложку. Тот только воздух схватил рукой. Петер отпрыгнул, цапнул с полки какую-то банку, юркнул за гору мешков и заявил: — Я в гнезде! И начал нагло есть ягоды из банки ложкой, дерзко поглядывая на побеждённого кузнеца. Тот пригладил сладкой от сиропа рукой короткие растрёпанные волосы, вроде как концентрируясь перед прыжком, набычился и сделал угрожающий шаг к Петеру. Тот с набитым ртом карикатурно попятился, упёрся задом в стену, упрямо замотал головой и прижал добычу к груди. Тут Ундин изобразил, что отчаялся, уронил руки и печально опустился на свой мешок. Поднял голову и стал жалобно провожать взглядом ложку Петера от банки ко рту и обратно. Петера хватило ровно на два глотка. Потом он оттолкнулся от стены и подошёл к Ундину. Протянул ему банку и ложку, не говоря ни слова. Ундин распахнул глаза и прижал обе руки к груди. Потом вдруг спрятал руки за спину, вытянул шею вперёд и раскрыл рот, предлагая его покормить. Петеру вдруг стало как-то неловко. Он отвернулся, решительно поставил банку на полку, положил туда же ложку и сказал: — Ну, хватит. Хочешь — доедай. А я посплю, пожалуй. И он ретировался на своё место, дерзко облизал пальцы, будто маленький, потому что ему с детства запрещали это делать, а сейчас вот захотелось. Петер снял с головы повседневный серебряный обруч с позолотой, который удерживал от падения на лицо его волосы, отросшие до плеч, положил на пол неподалёку от себя и улёгся, чтобы снова попытаться заснуть. Но ничего не выходило. Хотя Ундин и погасил свечу, сон не шёл. Петер вертелся, пытаясь улечься так и эдак, вздыхал и мучался. Убедившись, что идеального положения не существует, он попытался, наоборот, лежать долгое время неподвижно, но только отлежал себе плечо, хотя меховая куртка вроде бы отлично смягчала жёсткий мешок. Он встал и, ведя рукой по стенам, сходил с ведром в соседний закут, чтобы отлить, но и это не помогло. Ундин сидел тихо, иногда меняя положение. Он то сидел, поджав ноги, то откидывался, то вставал и почти неслышно ходил туда-сюда тихонько шмыгая носом. Это не мешало Петеру, наоборот, напоминало, что он не один, что этот человек будет охранять его сон. Но место здесь было слишком непривычное, неприветливое, и, наверное, Петер подспудно опасался, что не идеально безопасное. Ему случалось спать на природе во время охоты, и то было совсем другое дело. Полежав ещё некоторое время, он резко сел и слепо уставился перед собой. Было неважно: держать глаза открытыми или закрытыми, это ничего не меняло в кромешной темноте. Ундин понял, что что-то неладно, и чиркнул огнивом. Вспыхнули искры, на секунду осветив каморку. Поняв, что юный лорд не в состоянии заснуть, Ундин встал и осторожно пошёл в темноте к выходу. Поскольку он никак не дал понять, куда он отправился, Петер сидел, слушал тихие удаляющиеся шаги и ждал его возвращения. Он услышал журчание струйки вина из бочонка в кружку. Ундин вернулся и вложил деревянную кружку с металлической окантовкой в руки Петера. Тот обхватил её ладонями, резкий запах неразбавленного вина ударил в нос. — Нет! — попытался слабо возразить он. — Что это? Вино? Я не хочу. Да и вообще, сейчас мне нужна свежая голова, и утром тоже… Он попытался вернуть кружку в руки Ундину. Тот упрямо подтолкнул её обратно к нему, поддержал за донышко, чтобы Петер отпил. Петер понимал, что это действительно может помочь уснуть, но он не любил вино, особенно неразбавленное. Он сделал несколько глотков через силу, как будто это было лекарство, и отвёл кружку от лица. — И ты выпей, — предложил он Ундину, сам не зная, почему. То ли хотел разделить с ним горечь неприятного ему винного вкуса, как с другом, то ли наоборот, отомстить за принуждение таким странным образом. Но Ундин продолжал неподвижно стоять рядом и не хотел забирать у него кружку. Петер ещё раз понюхал вино, и на этот раз оно не показалось таким уж противным. Он маленькими глотками стал пить и незаметно для себя выпил всё до дна. Неожиданно стало очень тепло, даже пальцы ног в парусиновых летних туфлях на тонкой кожаной подошве согрелись. Ундин забрал кружку из его рук и слегка надавил на плечо Петера, подсказывая ложиться. Петер почувствовал, как из-под его локтей уходит жесткое ложе, странно качаясь, но Ундин не дал ему упасть, поддержав за другое плечо и помогая лечь удобно. Петер укрылся, не от холода, просто по привычке, и послушно закрыл глаза. Какой же Ундин хороший, блаженно подумал Петер. Он и сам не знает, какой он хороший. Надо будет ему сказать, потом, когда язык станет послушнее. Пусть ему будет приятно. Ундин отошёл на свое привычное место, сел, и, когда Петер уже начал проваливаться в дрёму — Ундин вдруг неожиданно громко чихнул. Оказывается, и без голоса можно чихать на всё подземелье, удивился Петер сквозь сон. «Будь здоров», — пробормотал он по привычке, почти не просыпаясь. И открыл глаза. Если Ундину вздумается простудиться, он же завтра выдаст их обоих! Наведёт погоню на их убежище! Так громко чихать! Да и вообще! Петер только сейчас понял, что свою зимнюю одежду, меховую, кузнец отдал ему, а сам всё это время был одет не так тепло. Петер осторожно приподнялся, откинув одеяло и проверяя, не слишком ли его качает. Он спустил ноги со своего ложа, убедившись на всякий случай, не уходит ли пол из-под ног. Опираясь обеими руками на те мешки, что были сложены горой, обошёл их, чтобы поговорить с Ундином. Он неловко, на полусогнутых ногах, пробрался к нему, опустился на колени рядом, потому что не был уверен, что сможет стоять ровно, заправил за уши волосы, упавшие на лицо. Протянул в темноте руку, пальцы встретили тело Ундина, но Петер не смутился — что тут такого? Он сразу понял, что это его колено, а значит, и ладонь где-то рядом. Он передвинул руку и нащупал искомую ладонь. Она была холодной, очень. — Ундин, ты совсем замё-о-орз, — удивлённо протянул Петер, язык его не слушался. — Какие-у-тебя ру-у-уки холодные! Тебе нужно согреться! Давай, теперь я принесу тебе вина? Ты мне приносил, теперь моя очередь! Петер подскочил, но покачнулся, взмахнул рукой для равновесия, задел и чуть не сбросил с полок несколько горшков. Ундин вскочил вслед за ним, умудрился поймать его за плечи и не дал упасть. Он крепко взял Петера за руку левой, а правой написал ему короткое «нет» и потом для убедительности прихлопнул его ладонь сверху. Петер предложил ещё один выход: — Тогда иди домой, сам же говорил, что ночью бояться нечего! Согреешься там, выспишься, — Петер смутно помнил, что ему не нравилась эта мысль, но сейчас она показалась ему разумной. Действительно, очень глупо, что он собирался всю ночь трястись от страха! Никто и не думает его искать до самого утра! Но Ундин ещё раз написал «нет» и не выпустил его ладонь из рук, а сжал ещё крепче. — Хорошо же, если не хочешь уходить, дай мне эту куртку, а сам возьми мою. Твоя, конечно, на вязаной подкладке, но только оторочена мехом. Меховая теплее! Я-то всё равно буду под одеялом! Петер распахнул свою куртку, попытался снять её, но одну руку сжимал в своей руке Ундин, а другая застряла в сморщенном рукаве. Но Ундин и тут не дал ему победить. Он дёрнул Петера к себе за руку, поймал его в объятья, поддёрнул его куртку обратно на плечо и запахнул у парня на груди. — Да что ты будешь делать, ты же так заболеешь, — возмущённо бормотал Петер, но его боевой запал иссяк. — Подумай, кто мне завтра поможет сбежать, если ты сляжешь с лихорадкой? Он позволил Ундину отвести себя под руку на прежнее место и уложить, позволил нащупать одеяло и накинуть поверх. Но как только Ундин отошёл на шаг, Петер приподнялся, сбросил пару мешков с верха кучи на пол, разложил их рядом со своими и похлопал, чтобы сделать плоскими. Потом, передвигаясь прежним манером с опорой на то, что оказывалось под руками, он догнал Ундина, и, не дав ему сесть, потащил за собой на это временное ложе. Он, конечно, пьяный, но не дурак. Не даст замёрзнуть своему спасителю. Пусть кузнец не думает, что перед ним избалованный роскошью мальчишка, не знающий товарищеских чувств. — Ну вот что, — сказал Петер, — я, конечно, не могу тебе сейчас приказывать, но не отстану, пока ты не согреешься! Не хочешь по-хорошему, значит, лезь под одеяло! — тут он лёг сам, потянул Ундина за руку вниз и заставил лечь рядом с собой. — Будем греться друг об друга. Одеяла хватит, смотри, какое большое! И он взмахнул одеялом, чтобы укрыть их обоих. Ундин лежал, неуверенно приподнявшись на локтях, но Петер потянул его за плечи вниз, не позволяя вставать. — Ложись-ложись! — воскликнул он. — Вот когда руки станут тёплыми, тогда и встанешь. А пока — чтоб лежал и грелся! Видя, что Ундин смирился, Петер тоже лёг и расправил одеяло до самого горла им обоим. Между горой мешков и стеной вдвоём было довольно тесно, так что он забросил руку через грудь Ундина и проверил, не прижался ли тот к холодной каменной стене, и заодно закутал его плотнее в одеяло с той стороны. Он улёгся спиной к горе и вполоборота к Ундину, чтобы не занимать плечами много места, и удовлетворённо вздохнул. — Ну вот, теперь спи, — прошептал он. — Нечего тут меня сторожить. Если кто и заявится, мы издалека их услышим. Ундин, к его удивлению, послушался. Осторожно повернулся на бок, спиной к Петеру, устроился поудобнее и сунул руку под голову. Петер доверчиво прижался к нему со спины, пытаясь согреть. Он совершенно упустил из виду, что ему противопоказаны прикосновения во время течки. О чём он только думал! Оказывается, он всё-таки ужасно пьян! Внезапно оказалось, что лежать под одеялом рядом с рослым мускулистым мужчиной, так похожим на альфу, это сложное испытание на сдержанность, почти невыполнимое. Мягкий мех с капюшона Ундина нежно щекотал ему нос и щёки, а под общим одеялом разливалось расслабляющее тепло. Петеру захотелось снова перекинуть руку через Ундина, ощутить его грудь под своей ладонью, осмелиться погладить. Петер попытался отвлечься, подумать о чем-то повседневном, об отце или сёстрах, например, но руки, неудобно скрещенные перед грудью, не давали сосредоточиться. Петер попробовал положить их под голову по примеру Ундина, завозил ими, ища новое удобное положение, но ничего не выходило. От этих манипуляций Петер случайно съехал со своего мешка вплотную к Ундину и обратил внимание, что передней стороной бёдер прижимается к его ягодицам. Об этом обстоятельстве он уже не мог не думать. Его охватила тяга подвигать ногами посмелее, чтобы почувствовать, каков на ощупь этот мужчина. Ему хотелось трогать его, обнимать его, поглаживать и провоцировать. Он снова стал терять волю и заметил, что едва сдерживает совершенно развратный призывный стон. Еще немного, и он начнёт недвусмысленно тереться об это тело, тёплое, плотное и такое доступное. В этот момент он наконец испугался, как Ундин отреагирует, если заметит его состояние. Со стороны всё это выглядело бы по меньшей мере нелепо! Ундин может рассердиться или начать высмеивать его. А самое ужасное — он может брезгливо отшатнуться. Петер раздражённо втянул воздух через зубы, зло развернулся спиной к спине Ундина, чуть не стащив с него всё одеяло, и до боли зажал руки между коленями. Ундину, конечно, будет неприятно узнать, что он оказался объектом желания чокнутого лорда помимо своей воли. Ведь кузнец — человек простой и, надо полагать, мечтает в постели только о женщинах, как и все незнатные люди. Петер однажды слышал, как слуги шушукались о том, что бывают простолюдины-чудаки, живущие с другими мужчинами, как с жёнами, но он не знал, стоит ли верить таким глупостям. Если и существуют, то они наверняка просто притворяются, чтобы присвоить себе ауру знатных альф и омег. Но даже отвернувшись, Петер не мог перестать думать о том, как он хочет развернуться обратно, просунуть руки под мышки Ундину, прижать его к себе и для верности обвить ногами. *** С тех пор, как они легли, Ундин дышал ровно, но когда Петер резко заворочался, то он ухватился за одеяло, не давая стянуть его с себя, и вопросительно повернул голову, прислушиваясь. Увидеть он ничего не увидел — темень — но уловил, как напряжена спина парнишки, как отрывисто его дыхание. Он поколебался и положил указательный палец на плечо Петера. Тот замер и затаил дыхание. Ундин вывел на этом плече знак вопроса. Петер сел и откинул свою часть одеяла, надеясь, что холод остудит его распалённое воображение. — Мне сейчас трудно… — помолчав, через силу признался он. — Мне трудно сдерживаться, трудно контролировать себя… Ну, ты понимаешь, проклятие действует на меня. Я всё время хочу альфу, это сильнее меня, а ты лежал так близко, и я… Ты не подумай, я не собирался тебя… трогать… Просто, ну… тебе это, наверное, было бы противно… Да? В общем, ты должен уйти домой! Ундин медленно протянул руку, желая ответить, и наткнулся в потёмках на бедро Петера. Тот прямо подпрыгнул. — Да не трогай же меня! — крикнул он, забыв об осторожности. Его голос разнёсся по коридору эхом. — Это может плохо кончиться, — испуганно добавил юноша теперь уже придушенным шёпотом. Ундин отогнул свой край одеяла и начал осторожно выползать с их ложа, стараясь не задеть Петера. — Я надеюсь, ты не обиделся? — заискивающе проговорил Петер, когда тот встал на ноги. Он вынужден был оттолкнуть, хотя кто бы знал, чего ему это стоило, но теперь он боялся потерять. — Ты мне ужасно помог, я и не знаю, как тебя благодарить, но просто переночуй всё-таки у себя дома. И приходи утром, если можешь. Узнаешь с утра всё, что там наверху творится и мне расскажешь. Да? Я без тебя совсем пропаду… Как я был бы рад, если бы ты остался, но про́клятые дни!.. Мне нужно остаться одному. Понимаешь? А? Понимаешь? Ундин повернулся, ободряюще хлопнул Петера по плечу и, на этот раз ориентируясь на голос, попал куда надо. Он достал из переднего подсумка огниво, вложил в руку Петера, чтоб он мог зажечь свечу, если понадобится, и пошёл к выходу. Петер сунул огниво в карман куртки, свернулся клубочком, закутался в одеяло до самого носа и с тоской слушал, как удаляются шаги Ундина. Когда тот поднялся по лестнице и дверь за ним закрылась, Петер всё-таки издал длинный жалобный стон измученного омеги. Он облизал пересохшие губы, запустил руку в штаны, другой одновременно расстёгивая их, и за несколько движений достиг разрядки. Это принесло ему некоторое облегчение. Он перестал вздрагивать от перевозбуждения и провалился в крепкий хмельной сон.