Привычный про́клятый мир

Перед уходом из замка Ундин заглянул на королевскую кухню, чтобы разузнать новости. Пока он бегал к мейстеру, а потом за тёплой одеждой для своего подопечного, он нигде не задерживался, чтобы послушать разговоры, а теперь спешить было некуда. Главную кухню и смежные помещения заполняла густая смесь запахов: рыбной похлёбки для слуг, тетеревов, запечённых в соусе к ужину для лорда Петера и его благородных гостей, пережаренного масла на сковородах, кислого запаха закваски для теста завтрашних пирогов. Все это надёжно забивало еле заметный запах омеги, который шел от одежды Ундина. Да и без кухонной душистой вакханалии люди обычно почти не ощущали запахи, предназначенные проклятыми для проклятых. — Ундин! Давно не виделись! — радостно обернулась к нему старшая кухарка, Ирга, красивая полная женщина, румяная от огня и пара. Ундин развёл руки и с извиняющейся улыбкой пожал плечами. — Молли, помешай-ка! — Ирга подозвала помощницу, передала ей свою огромную ложку и велела следить за кипящим морсом, а сама ухватила Ундина под локоть и увлекла за собой в дальний уголок, скрытый от входа кадушками с маринадом. Она усадила мужчину на лавку, поставила перед ним большую миску похлёбки и положила рядом щедрый кусок пирога. — Голодный, мой дружочек? С утра до ночи в трудах? Только сейчас закончил? И пожрать-то тебе дома приготовить некому. Ты заходи, у меня кусочек всегда в запасе найдется, — ворковала она. Ундин благодарно кивнул, но не дал понять, что распознал заигрывания. Он склонился над миской, наворачивая похлёбку. После подвальных копчёностей как раз хотелось чего-нибудь жидкого. Ирга смотрела, как он ест. — А ты хоть слыхал там, в кузнице твоей, чего у нас тут в замке делается? Ундин помотал головой и уставился на кухарку расширенными глазами, изображая простодушное любопытство. — Ну так слушай! Лорд-наследник где-то прячется, вместо ужина удрал от благородных гостей, в дураках их оставил. Видно, что не по нраву ему эти альфы залётные! А они от этого злющие, как голодные псы, рыскают везде, орут, посуду бьют, а найти его не могут. Весь замок уже обнюхали! Как есть — псы! — стыдливо хихикнула Ирга, прикрывая рот ладонью. Ундин положил ложку, обтёр губы, приложил запястья тыльной стороной к своим плечам, вывалил язык и быстро задышал по-щенячьи, жалобно приподняв брови. Ирга зашлась в беззвучном хохоте, подняла фартук и закрыла им лицо. — Чтоб тебя, Ундин, ты ж нас под розги подведешь, — с трудом успокоившись, шикнула она и оглянулась. — Нынче за такое уже не казнят, но ты полегче с эдакими шуточками. За подобные разговоры действительно могло и не поздоровиться, если донесут. Но сейчас никого, кроме верной Молли, не было: поварята, кто не из местных, разбрелись подальше от начальницы и завались спать по укромным углам за тёплыми печами, а местные работники давно разошлись по домам. — Ужин господа съели, хоть и остывший, когда притомились от погони, а сейчас с досады напиваются, к гадалке не ходи, — продолжала повариха. — Они и давеча напивались, а теперь вот и повод есть. Тиль им подавал ви́на в обеденной зале, так рассказал: лорд Болти хотел продолжить поиски, но лорд Зиц заявил, что сегодня больше ни шагу не сделает, пусть его хоть режут. И велел натаскать вина к воротам, чтобы, значит, полночи на воздухе дежурить, а с полуночи поменяться. Кусок пирога Ундин, так ни разу и не откусив, завернул в платок, сунул за пазуху и взялся за кружку с сидром. — Где-то наш лорд Петер прячется? — вздохнула Ирга. — Его величество, поди, надеялся, что наследник смирится, не станет бегать от проклятья, а оно вон как обернулось. Ещё хуже. Что теперь будет? От проклятья ведь не убежишь. Ундин поставил пустую кружку и глубокомысленно покивал. Он встал, отвесил вежливый поклон в благодарность за угощение и отправился домой. Должок за ужин он всегда успеет отдать, а ушлая кухарка давно смекнула, что хорошего кузнеца иметь в должниках в любом случае невредно. *** Ворота Винтерфелла стояли вечно распахнутые за неимением никаких угроз от ближних или дальних соседей. На ночь оставляли для охраны несколько гвардейцев, но лишь по традиции. Лорд Зиц, альфа, торчащий на страже над воротами, к удивлению Ундина не спал, он следил из окна башни за всеми выходящими, но не обратил на кузнеца никакого внимания. Ундин спокойно вышел за ворота, быстро миновал несколько тёмных улочек посёлка и добрался до дома в Мастеровой слободке, неподалеку от кузнечного ряда. Последние годы поселение в стенах замка уже не умещалось. Сначала мастеровые, торговые, а потом и жилые ряды выросли вокруг крепостных стен и постоянно расширялись, предрекая возникновение многолюдного города. Войдя в дом, Ундин не стал зажигать лучину, боясь разбудить хозяина. Приехав в Винтерфелл на заработки, он купил небольшой домишко и попробовал жить в одиночку. Но собственный дом вскоре стал казаться ему угрюмым чудищем, с трудом терпящим его присутствие, таким же молчаливым, скрипучим и вздыхающим, как он сам. Несмотря на достаток, приносимый его профессией, Ундин не смог придать пустому дому признаки человеческого жилья. В тех стенах всегда было запущенно и мрачно. Соседи советовали ему хоть собаку завести двор охранять, а семьи победнее иногда и сватов присылали. Но кузнец жалел глупеньких девушек-невест: одни пугались его немоты, другие брезговали этим уродством, так что он сватам всегда отказывал. В конце концов он продал домик и поселился постояльцем у старичка-вдовца. Пусть хозяин был угрюм и ежедневно зудел, что такому здоровому лбу, как Ундин, жениться положено, но зато каждый вечер оставлял для него свежий хлеб на столе и тёплый горшок с кашей в печке. Пройдя в свою комнату и притворив плотно дверь, Ундин набрал ковшик из бадьи с чистой водой, умылся, спрятал свою одежду, опасаясь, что неслышный ему запах Петера ещё остался в ней, и забрался в кровать. Под одеялом сначала было прохладно, но потом Ундин согрелся и ему захотелось обнять кого-нибудь. Вспоминать Королевскую Гавань, шумную торговую столицу рода Драконов, он себе запрещал, всё то было в другой жизни, и кого бы он там ни обнимал, того уж нет. Поэтому он поскорее вызвал в памяти образ Ирги. На её намёки Ундин отвечать не собирался, он с замужними не путался. Но отчего бы не измыслить на досуге что-нибудь пикантное для собственного развлечения! Лежать, укутавшись одеялом, было уютно и томно, Ундин закрыл глаза и обнял себя за плечи. Сейчас он особенно легко мог понять лорда Петера, который так остро реагировал сегодня на их совместную ночёвку. Согревшись под одеялом, и лорд не мог отгонять мысли о телесном. А как малец подзавёлся-то от него! Это ведь не течка была причиной, по меньшей мере — не одна только течка. Пусть он и омега, но прижимался он вовсе не к альфе. Парнишка среагировал на его тело, на близость, на его плотную задницу и свои тесно прижатые к ней колени. Ундин в тот момент старался не шевелиться, надеясь, что Петер так и заснёт, и он готов был уютно лежать с ним вот так хоть всю ночь. Смятение Петера было напрасным, не было Ундину противно его возбуждение, даже наоборот. Но как объяснишь? Пришлось уйти. Ундин неожиданно вспомнил, как смотрелось утром ловкое тело молодого лорда, когда тот спускался из окна по связке покрывал, и мечтательно улыбнулся. Сколько он себя помнил, ему любой человек нравился, кто по характеру не скотина. Все более-менее нормальные люди казались интересными, физически привлекательными: и девушки, и парни, и простые, и знатные, и дородные матроны, и огромные мощные воины. Он рано понял, что уродился не таким, как все, но верил, что боги не случайно сделали его особенным. Жаль, что Петер так испуганно отреагировал на вопросительный знак Ундина. И откуда Петер взял, что он кажется Ундину отвратительным? Странно было, чего уж там, услышать такое от беглеца после всей оказанной ему помощи. Естественно, Ундин не надеялся, что у него может что-то выйти с высокородным лордом, мало того — наследником Севера! Надеяться на нечто подобное было несусветной глупостью. Но теперь, после сегодняшних приключений Ундин хотел бы провести ещё и ночь рядом с Петером. Жаль, что никак не показать и не рассказать, какой Петер привлекательный в его глазах. Ундин вздохнул. К тому же, шашни омеги с простым человеком были чем-то неслыханным. Несмотря на возбуждение лорда, Ундин не тешил себя иллюзиями. Где уж обычному мужчине тягаться со статью и выносливостью истинного альфы! Запросы омег слишком высоки. Но помечтать Ундину никто не мешал! И он вспомнил, как подрагивала рука Петера, когда Ундин писал ему что-то на ладони. И как блестели его глаза в свете свечи, когда он шутливо нападал, пытаясь отнять у Ундина ложку. Как подполз на коленях и держал его ледяную руку в своих тёплых ладонях, стараясь придумать способ его согреть. Как заставил Ундина прилечь рядом и как старательно укрывал его одеялом. Как до этого, посылая за омегавоском, с волнением в голосе обещал ждать. Ундин представил, как Петер мог бы его встретить особенно благодарно, как мог бы броситься к нему с крепкими объятьями, поцеловать на радостях прямо в губы, обвить ногами его бёдра… А Ундин не устоял бы на ногах от такого натиска, и они упали бы на пол, и Петер случайно оказался бы снизу. Парень изумлённо ёрзал бы всем телом под Ундином, пытаясь выбраться из-под него и подняться, а Ундин долго не давал бы ему выскользнуть, притворяясь глупым и неловким, терял бы равновесие, то падая на него всем весом, то снова приподнимаясь. И попадал бы ему между ног коленом то и дело, успевая где надо потереться и распознать, его ли одного возбудила эта возня или всё-таки нет. Помечтать-то можно было! И Ундин, конечно, помечтал. Два раза.