Привычный про́клятый мир

Никакого помоста для музыкантов в этом кабаке не было. Отставив кружку, Лютик поднялся и передвинул один из грубо сколоченных столов к стене, да так спокойно, деловито, словно хозяйничал у себя дома. Местные, сидевшие вокруг этого стола — делать нечего — отодвинулись вместе со стульями чуть назад, образовав первую линию зрителей, ведь они для этого и пришли. Теперь уж точно все присутствующие смотрели на эти приготовления с ожиданием. Лютик, подхватив со скамьи лютню, взгромоздился задницей на передвинутый стол, и Петер уже больше не мог отвести от него взгляда. Как же они с Ундином соскучились по песням! Для начала Лютик завёл весёлую кабацкую, и после озорного куплета публика заметно оживилась, жалея, что не хватает места пуститься в пляс. Люди и монетки начали бы кидать, чтобы подбодрить певца, но не смели оскорбить своими медяками так дорого одетого артиста. Серебряные застёжки на его камзоле и позолоченные пряжки на запылённых красных туфлях ясно давали понять, что он лорд и не нуждается в мелких подачках. Они и так-то удивлялись про себя, почему знатный господин решил исполнить что-то здесь для них. Лютик спел ещё одну смешную песенку о хитрой разбойнице и ее глупом братце. Народ прибывал, мужчины и женщины уже не только сидели, но и стояли, собираясь в толпу у дальней стены, чтобы не загораживать певца сидящим счастливчикам, а дети пролезали между сидящими вперёд и садились прямо на пол у ног барда. Жена и дочка хозяина резво бегали между столами, едва поспевая разносить пиво всем желающим. Хозяин стоял в дверях кухни и вёл учёт выпитому. Лютик тем временем преподнёс публике несколько возвышенных баллад о сражениях между королями, о победах героев над небывалыми чудовищами. Петеру хотелось записывать слова каждой из песен, но одна сменяла другую, и, сбившись со счета, сколько их спето, парень расслабился и просто наслаждался каждым моментом, больше не сожалея, что он пройдёт. Ундин кивал в такт музыке головой, покачивал ногой, закинутой на ногу, иногда переглядываясь с Петером, когда желал отметить какое-нибудь особенно яркое слово или строку. В конце концов Лютик встал и раскланялся, обнимая лютню. Зрители, решив, что представление окончено, затопали и разочаровано загудели. Но Лютик с загадочным взглядом уселся обратно и снова тронул струны. Шум разом затих. И снова голос Лютика полился естественно и уверенно, согласуясь с пением струн. Песня, начавшись лирично и задумчиво, набирала силу и мощь от строфы к строфе, от образа к образу. Всё у нас на троих: ты да я, и дорога. Ты не сразу привык, что я рядом: Порой в полный голос, а то и чуть слышным сверчком. То сраженья, то греться бок о бок. То отрава, а то молоко. Дай мне звучать твоим хлебом, Дай мне звучать твоим днём, Дай мне звучать твоим небом, Дай мне Твоим быть огнём. Посмотри на меня — сегодня это не я. То, что вместо меня — это голос огня. Весь наш хлеб будет съеден, и в землю стекут наши дни, там их выпьет трава. Лунный шёлк молоком на губах обсыхает и гаснет. Если можешь, поверь — нигде не будет меня. Только голос луны. Голос огня. Последний торжественный звук прозвенел и затих. Зал — а эта песня превратила захудалый кабак в зрительный зал — выдержал пару мгновений тишины, давая утихнуть отзвуку струн, и бурно захлопал. Если слова и показались замудрёными здешним слушателям, подумал Петер, то музыку и голос каждый мог оценить в полной мере. Сам он не отрывал заворожённого взгляда от певца, но на последних аккордах незаметно взглянул на ведьмака, сидящего напротив него вполоборота, так, чтобы видеть Лютика. Геральт слушал со спокойным лицом и лёгкой улыбкой, играющей в уголках губ, как будто давно привык к возвышенным словам в свой адрес. Неужели и между двумя мужчинами бывает непостижимая душевная связь, во всём подобная божественной любви, связывающей во все века юношей с девушками? А ведь эти двое не знают, кто такие омеги и альфы, не в этом ли дело? В здешнем мире никому и в голову не приходило воспевать что-либо, связанное с проклятием. И тут Петер заметил, что рядом с ним на лавке больше нет Ундина. Геральт, увидев заметавшийся взгляд юного лорда, всё понял и подсказал: — Он неслышно вышел в середине этой песни. Должен скоро вернуться. Лютик тем временем наигрывал вступление к следующей песне, давая отдых голосу. Петер понимал, что Ундина могла заставить выйти естественная нужда, но не мог подавить нехорошее предчувствие. Почему Ундин ушёл так внезапно? Даже ему не подал никакого знака. И почему не дождался конца песни, как все обычно делают? Что-то было не так. — А если я тоже выйду, Лютик не обидится? — спросил Петер, наклонившись к Геральту через стол. — Иди, — ответил Геральт тихо. — Я объясню ему, если будет нужно. Петер прокрался вдоль стены, стараясь не привлекать внимания, и выскользнул на улицу. Начинало темнеть, спустились сумерки. Парень обошёл вокруг здания постоялого двора. Ни у главного входа, ни у отхожих мест, ни на заднем дворе Ундина не было. Задумчиво завершая обход и пускаясь на второй круг, Петер пытался догадаться, могла ли именно песня о прекрасном и вечном голосе как-то расстроить Ундина, что ли. Голос Лютика доносился и сюда, хоть и приглушённый расстоянием. Куда же мог уйти Ундин, чтобы не слышать пения? Проходя снова мимо чёрного входа на кухню, Петер уловил тихий свист. Из кухни появился Ундин. Он протянул Петеру ключ с выбитым на головке номером и накрученными на кольцо мохнатыми обрывками веревки, показав при этом взглядом на второй этаж. Петер машинально протянул руку, и Ундин вложил в неё ключ. — Это ключ от комнаты? — сразу понял Петер. — Где нам можно спать? На настоящих кроватях? Как здорово! Он не мог сдержать голос — был так рад, что Ундин не пропал и с ним ничего не случилось! — Ты всё оплатил? Сколько это стоило? Я сейчас отдам тебе! — И полез за пояс за кошелём. Ундин кивнул на первую часть вопросов и отмахнулся в ответ на вторую, твёрдо отвёл руку Петера от пояса. Надо же, удивился Петер, он успел потолковать с хозяином заведения, решить все дела! Даром что немой, обошёлся жестами и встречными вопросами. — Тогда следующую ночёвку я оплачиваю, не забудь! — с напором воскликнул Петер и уже осторожнее спросил: — Ты сразу наверх? Не будешь больше слушать? — И рискнул добавить: — Ты чего ушёл-то? Ундин с вытянутым лицом отвёл глаза. Потом горестно сжал губы и взглянул на Петера с укоризной. Это взгляд прожёг Петера до самого сердца. — Ой, извини! Я неверно построил вопрос! — спохватился он. — Ты что, из-за той песни? Но Ундин вдруг улыбнулся, замотал головой и всем своим видом изобразил величайшее презрение к такому предположению. Тем не менее, в само́й этой преувеличенной реакции Петер распознал, что был недалёк от истины. Ундин указал большим пальцем через плечо на второй этаж и сложил ладони у щеки, намекая, что собирается спать. — Ладно, на. — Петер протянул Ундину ключ. — Иди пока один, а я позже поднимусь, стукну в дверь. Я хочу послушать ещё пару песенок, не возражаешь? Песни Лютика тянули Петера к себе, как руда магнитное железо. Но Ундин отстранил ключ, который протягивал Петер, торжествующе улыбнулся и потряс у Петера перед носом другим ключом. — У тебя свой ключ? Прекрасно! Ундин заснёт, и можно будет наконец спокойно раздеться и лечь спать в постель по всем правилам, без верхней одежды. Надо сказать, нижнее бельё он предыдущим утром полоскал в ручье, так что оно было довольно свежим, и с серьёзной стиркой можно было не спешить. «Что мы говорим стирке? Не сегодня!» вспомнил он присказку двоюродной бабули леди Арьи и прислушался, не перешёл ли там Лютик к следующей песне. Но Ундин отрицательно помотал головой и показал, что на его ключе вырезан другой номер. — О! Ты что, взял две одноместные комнаты? — Петер такого не ожидал. — Зачем?! Это же дорого! Но Ундин только довольно пожал плечами и, как бы извиняясь, развёл руками. Он зажал свой ключ в кулаке и направился внутрь, пройдя к лестнице напрямик через кухню. Петер, положа руку на сердце, был доволен — две разные комнаты позволят избежать неловких моментов, подобных тем, в которые он то и дело вляпывался, имея дело с Ундином. И теперь можно было слушать Лютика хоть до глубокой ночи и лечь спать сколь угодно поздно. Он благодарно прижал ключ к груди и побежал к главному входу, чтобы успеть к началу следующей песни. Пока Петера не было, в зал, кажется, набилось ещё больше народу, но его место было свободно. Никто не решился бы посягнуть на скамейку за столом артиста, тем более под мрачным взглядом ведьмака. Петер застал вторую половину длинной баллады о печальной судьбе народа неких эльфов, о которых он, ясное дело, никогда не слышал. Еще пара песен, и для завершения утомлённый Лютик остановил свой выбор на тихой любовной серенаде о прекрасных глазах незнакомки. Когда артист раскланялся, а зрители отхлопали, откричали и стали расходиться, за окнами как раз стемнело. Петер поднялся по лестнице вместе с Геральтом и уставшим, но воодушевлённым Лютиком. Хозяин показывал дорогу и всё порывался разместить их всех в лучших отдельных спальнях. Ведь приток народа сделал ему сегодня недельную выручку с пива! Но Лютик и Геральт выбрали комнату на двоих, и он пришёл к выводу, что лорд-музыкант платит воину за неусыпную охрану. Петер вошёл к себе, держа за ручку масляную лампу, бросил котомку с пожитками в угол и осмотрел уютную комнатку, где, кроме мягкой на вид постели, покрытой стёганым одеялом и украшенной взбитыми подушками, уместился стул и небольшой столик с кувшином воды и умывальной чашей. При виде столика Петер вспомнил, что собирался написать длинное письмо домой, а это значило снова спускаться и требовать письменные принадлежности — не хотелось, но на него накатило чувство вины: обещал. И он, захватив лампу, пошёл догонять хозяина. Разжившись письменными принадлежностями и поднявшись по лестнице, Петер обнаружил, что на дверях нет номерков и он не уверен, которая дверь ему нужна. Не страшно, решил он, ведь его дверь — единственная тут, которая не заперта. Не было смысла запирать, отлучаясь на пять минут. Зажав бумагу и перья под мышкой, лампу в одной руке, а чернильницу в другой, Петер бесшумно надавил плечом на первую от лестницы дверь. Ничего. Вторую — и та открылась. Но он увидел чужую комнату, тоже одноместную, только здесь кровать стояла у другой стены. На кровати поверх одеяла лежал Ундин. Чтобы тихо закрыть дверь, не разбудив его, нужно было поставить что-нибудь на пол и освободить руку. Но пока Петер мешкал, Ундин открыл глаза, как будто вовсе и не спал. Да скорей всего и не спал! Кто же спит, не запирая дверь! *** Ундин наслаждался мягкой постелью, но не спешил засыпать. Жалко было сразу провалиться в черноту сна, когда твоей спине так приятно! Если честно, ему хотелось бы спуститься, послушать следующие песни. Лютик поистине мастер. И через дверь было немного слышно музыку и голос, но слов не разобрать. Зря он сбежал. Просто из-за одной-единственной пронзительной песни в памяти стало всплывать плохое, и он испугался, что вернётся то, что лишило его голоса. И когда он пробирался за спинами зрителей к выходу, то оглянулся: а лорд Петер даже не заметил его ухода. Ну ещё бы! У Лютика «голос огня»! Музыка. Поэзия. И он лорд. Вообще-то, Ундин не претендовал на что-то особое в отношениях с Петером, но невнимание неожиданно царапнуло. Привык он к мальчишке. Пусть Лютик и не заметит восторг парнишки, но даже безответная увлеченность в юности — естественна и приятна. А если, паче чаяния, бард отреагирует, соблазнившись интрижкой в чужом мире, — что ж, пусть у Петера появится хоть небольшой полюбовный опыт. Такие мысли ходили в голове Ундина, пока он оплачивал ночлег. Но как только он понял, что Петер вышел следом, как только увидел эти блестящие радостью глаза, устремлённые на него, обида растаяла. И то, как Петер переминался и поглядывал в сторону доносящийся музыки, разговаривая с Ундином у дверей кухни, вдруг перестало иметь для него значение. Пусть Лютик и неотразим, Петеру не все равно, что происходит с Ундином. По дороге из леса Геральт успел пару раз подшутить над тем, какой Лютик ветреный и легкомысленный. И всё же интуиция подсказывала Ундину, что Лютик серьёзно относится к своему выбору. Недаром в его песне говорилось «ты не сразу привык, что я рядом». Значит, бард добивался, приручал Геральта, подстраивался и не станет так просто рисковать его расположением. Ундину было и странно, и приятно видеть между их новыми знакомыми лад, согласие и нежные чувства, причём, возникшие по их собственному выбору, а не вынужденные, как у здешних дворян. Он и не знал, что между мужчинами так может быть. В столице он повидал многое, но в основном помойные канавы общества. Если там какие-то мужчины, знатные или нет, хотели мужчин, то всё это пряталось в вонючих трущобах, в клубке стыда, агрессивной похоти, бесконтрольной власти одних над другими, в виде торговли телом или насилия. Ундин не сталкивался с этим напрямую, только догадывался, слыша сплетни. Он рано научился избегать опасных мест подобного толка. То, что не только женщины ему нравятся, но и мужчины не меньше, он привык скрывать. Не так поймут. А Лютик и Геральт были совершенно из другого мира, не только буквально, но и тем, как смотрели друг на друга, как шутили, как уважали, поддерживали, понимали с полуслова, как они знали друг друга. Ундин допускал, что даже у них могли быть секреты друг от друга, но верить в это не хотелось. Хотелось любоваться ими, впитывать, учиться, убеждать себя в их реальности. Вернуться, что ли? К тому же, когда снова выпадет шанс наслушаться песен? Ундин почти уговорил себя пойти вниз и, поднявшись, отпер дверь. Но, приоткрыв, тут же затворил обратно. По лестнице, гомоня, поднималась вся его компания. Представление кончилось. Теперь неловко было скрежетать ключом в скважине, чтобы запереть, и он вернулся на кровать. Если случайно войдут — он не торчит у двери неизвестно зачем. Прислушавшись к голосам, Ундин довольно кивнул сам себе, поняв, что счастливая парочка действительно ночует вместе. Сейчас всё успокоится, все разойдутся, и он запрёт дверь перед сном. Меньше всего он мог рассчитывать, что Петер вспомнит, как однажды в начале путешествия обещал заставить его описывать свою жизнь, когда они доберутся до человеческого жилья. Но его лорд объявился на пороге с чернильницей в руке и бумагой под мышкой.