Привычный про́клятый мир

Петер присмотрелся к Ундину, не задело ли его то, как Петер описывал его лицо. Он уже жалел, что пустился в откровенности, — его спутник мог найти в этих словах нечто обидное, мог расстроиться, что выглядит старше, чем думал. Всё-таки нужно внимательней следить за языком, особенно, когда крепкое пиво ещё ходит по жилам и мутит ясность ума. Но Ундин, на его счастье, не выглядел огорчённым. Он смотрел на Петера ясным взглядом, и огонек лампы тёплым светлячком поблёскивал в его зрачках. Следы улыбки смягчали жёсткие черты Ундина, резко подчёркнутые границами света и тени. Вдруг из-за двери послышался тихий стук. Ундин и Петер рывком разняли руки, как будто их застали за чем-то плохим. Для Петера эти письмена Ундина на его коже до сих пор были чем-то, смутно связанным с проклятием и со всеми сумбурными чувствами, с которыми он не хотел быть пойманным. Но и Ундину ни с того ни с сего показалось, что скрывая эти прикосновения, он тем самым продолжает оберегать от огласки и свои необычные склонности. Он и сам не понял, когда Петер создал из этого нечто большее для него, чем просто способ говорить. Оба они тут же пожалели о своём рывке, который проявил скрытый смысл в том, что им всегда удавалось считать рядовой необходимостью. Пока они, замерев на вдохе, прятали глаза друг от друга, дверь медленно приоткрылась, и в тишине на пороге появился Лютик. — Ой-ой! — шёпотом сказал он, увидев своих новых друзей сидящими рядышком на кровати. — Не хотел мешать! Продолжайте! Считайте, что я ошибся дверью. И он с поклоном попятился, притворяя за собой дверь. — Ты не помешал, — привстал Петер, стараясь разогнать нелепые, но так некстати озвученные подозрения. Голос его прозвучал натянуто, и стало только хуже. А Ундин не растерялся. Он поднялся, распахнул пошире дверь, потянув её на себя, и обеими руками сделал жест Лютику «просим к нашему столу». Видя сомнения Лютика, он вышел из комнатки и подтолкнул его в спину. Улучив момент, когда Лютик вопросительно глядел на Петера, а не на него оглядывался, он послал Петеру совершенно хулиганский воздушный поцелуй и, до самого конца не отрывая от Петера озорного взгляда, закрыл дверь с той стороны. — А я не услышал ни разговора, ни других звуков, проходя мимо, — Лютик мялся у двери. — Подумал, сидишь в одиночестве… А это вы молчали… Ты молчал. Сегодня день такой суматошный, столько нового, что я не мог заснуть. Ну и задался вопросом, не будет ли оскорблением заглянуть к тебе, Петер… Развеять скуку. В том смысле, конечно, что… ну… Не желаешь ли ты продолжить нашу беседу об истории и легендах прошлого? А Петер поначалу чуть не бросился догонять Ундина. Уж слишком нелепо и неожиданно он ушёл, а Петер его так и отпустил. Но уговаривать его, тащить обратно за руку? Ундин же по доброй воле ушёл, значит — захотел уйти. И к чему был этот воздушный поцелуй? Намёк, что он не в обиде и не считает себя изгнанным? Он скорее слегка иронизировал над бедным Петером, попавшим в распоряжение к следующему гостю. И Петер обратил внимание на Лютика, который стоял в дверях, словно преграда. Хоть ему дружелюбно ответить! Он-то ничем не заслужил пренебрежения. — Да, я рад, что ты зашёл, Лютик! Я вовсе не собирался в такую рань ложиться. Жаль, что ушёл Ундин, ему тоже было бы интересно. Наверное, я его совсем замучил уроком чистописания. Но тебе я очень рад! Заходи, садись сюда! Усадив Лютика на стул, Петер присел на краешек кровати. — Ох и песни у тебя! Такого я давно не слышал, — сказал он, чтобы завязать разговор. — Что, ужасно? — спросил Лютик, неосознанно отодвигая подальше от края чернильницу с перьями и группируя исчёрканые и разбросанные листы в ровную стопочку. — Нет, что ты! Как ты можешь так думать? — всплеснул руками Петер. — Это было восхитительно! Особенно «Голос огня». Видно было, что ты всего себя вложил в него, весь отдался. Я бы тоже так хотел уметь! Но раз не дано — просто наслаждаюсь. — Спасибо, — серьёзно ответил бард, ничуть не рисуясь, — а то никогда не понимаю насчёт новых песен — хорошо ли вышло. По Геральту не скажешь, каково ему. Это его застарелая привычка — притворяться, что ведьмаки не знают чувств. Вот и маюсь в неведении. Одолжишь лист бумаги? Раз понравилось, запишу слова, пока не забыл. — Так она новая? — Петер, не скрывая восторга, уставился на Лютика. — На ходу придумал? — Да, сегодня пришла, — со скромным удовольствием ответил Лютик и, изящно взмахнув рукой, добавил, — иногда оно само хлещет, хоть затыкай. Рад, что на этот раз хорошая песня получилась. Петер заметил, что Лютик не раздулся от гонора, а скорее принял его восторг опосредованно, как мать, услыхавшая похвалу не себе, а своему чаду. Петер пододвинул Лютику чернила и перья разрешающим жестом, и тот бегло записал текст песни, не заботясь об аккуратности и половину слов оставляя недописанными. Петер смотрел на всё это, как на священнодействие. — С ума сойти, я думал, такое пишется много дней, правится и переписывается, пока не достигнет идеала. — Бывает и так. Но сегодня вот повезло. Места тут такие, что ли, — Лютик насытился откликом и увёл разговор в сторону. — И воздух пахнет этак… Иначе. Вот я и не мог заснуть, пошёл бродить. Эх, лучше бы на улицу отправился. Прости, что с Ундином так вышло, я ж не ожидал. Но ты сам утром сказал, что вы не парочка, да и поселились отдельно, вот я и подумал. Испортил вам вечер, да? Петеру надоело оправдываться. Он решительно хлопнул по колену и сказал: — Лютик, пойми, тебе не за что извиняться. Чтобы прекратить твои догадки, так и быть, скажу прямо — между Ундином и мной ничего быть не может. Это у вас такое бывает. У нас всё совершенно по-другому. Сегодня я просто учил его писать чернилами, и потом мы повспоминали немного о прошлом. Мы всё равно собирались расходиться. Петеру казалось, что он объяснил всё, прямее некуда, но Лютик выглядел возмущённым. — Погоди! Почему это между вами ничего быть не может? Вы это обсуждали? Или ты сам решил? — Что тут обсуждать, — с досадой на его непонятливость вздохнул Петер. — Ясно без слов, что мы можем только дружить. — Хм, а ты видел, как он на тебя смотрит? Ставлю на кон восемь драных струн, что это больше, чем дружеский интерес! Петер уже заметил, что Лютик иногда чересчур увлекается и начинает домысливать реальность. — Тебе показалось, Лютик. Он прекрасно видит, кто я. Он мужчина и не может мною интересоваться. — Если ты о том, что вы оба мужчины… Так нам же с Геральтом это не мешает! — Лютик начал выходить из себя от недоумения. — Мы здесь устроены иначе и не подходим друг другу так, как вы с Геральтом, — Петер старался сохранить спокойный тон. — Я бы хотел пережить хоть немного подобного, но с Ундином ничего не выйдет, — неожиданно для себя добавил он. — Да почему?! — полушёпотом вскричал Лютик, чтобы не перебудить соседей. — Как тебе сказать? Потому что только я из нас двоих лорд… Петер оборвал себя. Лютик не сегодня завтра вернётся в свой родной мир, так пусть останется в неведении насчёт истинной сути проклятия. — О… — Лютик оторопело уставился на Петера, будто не веря. — Значит, не Ундину что-то мешает? Значит, то, что он не лорд, мешает тебе? — Да! — выпалил Петер, догадываясь, что они сейчас о разном, но понимая, что не объяснить такое в двух словах. И действительно, Лютик странно покосился на Петера и на некоторое время замолк. Он тщательно сложил вчетверо листок с текстом песни, сунул в нагрудный карман камзола и финально выпрямился, как перед тем, чтобы распрощаться. Петер нервно поправил положение лампы, хотя она стояла на своем месте, и при этом уронил со стола пару перьев. Зачем-то наклонился, нашарил их на полу, выпрямился и, болезненно сжимая их в пальцах, взглянул на Лютика. — Лютик. Ты прав, я понимаю, что для тебя это звучит странно. А для меня странно звучат твои мысли. Но знаешь, я по крайней мере рад, что увидел вашу с Геральтом… любовь. Лютик с интересом склонил голову набок и положил ногу на ногу, передумав уходить. Ждал, что ещё скажет Петер. — И вообще, в вашем мире много чудес, — продолжил тот. — Я как раз хотел расспросить об эльфах из твоей песни. Это правда или вымысел? — Эльфы — правда, и их история в моей балладе — почти правда, лишь немного приукрашенная, — сдержанно ответил Лютик. — Но меня ты и так слушал весь вечер. В сторону эльфов! Твоя очередь рассказывать. — Лютик водрузил локти на стол и положил подбородок на сцепленные ладони, готовясь слушать. Он как нюхом чуял здесь важную тайну. Петер пожал плечами и задумался, перебирая в памяти исторические события и красивые легенды. Лютик решил помочь ему: — У кого эльфы, у кого альфы. Ты, например, так и не рассказал мне о ваших злобных страшных альфах и о тех загадочных существах, что их приманивают запахом. Почему и, главное, — зачем?! Петер криво усмехнулся и очень глубоко вздохнул, смиряясь с тем, что на этот раз не отвертеться, как тогда на озере. Он бросил измятые пёрышки на стол, снял походную обувку, забрался на кровать с ногами, накинул на плечи углы стёганого одеяла и принялся рассказывать историю проклятия с самого начала. И об истреблённых людьми детях леса, и о шамане, который за это наслал на дворян континента периоды безумия, когда они уподобляются диким животным и не могут преодолеть накрывающую их похоть. Лучше уж рассказать сейчас, пока они наедине, чем завтра краснеть перед остальными, отвечая на неудобные вопросы Лютика, невинные с его точки зрения. — Выходит, ваши лорды и леди набрасываются друг на друга как помешанные каждый месяц, когда происходит течка, и занимаются любовью ко взаимной радости? Звучит неплохо, — заметил Лютик. — Так в чём же проклятие? — Не лорды и леди. Только лорды, — сухо сообщил Петер, с каким-то извращённым удовольствием глядя, как медленно вытягивается лицо Лютика. — Леди не воевали, вот и вышло, что проклятие их не коснулось. Леди разделяют постель со своими лордами в обычные дни, а когда к лордам-омегам приходит течка, они притягивают запахом лордов-альф. — Петер подтянул к груди колени и плотнее закутался в одеяло, но, видя нетерпеливый взгляд Лютика, вынужден был продолжить. — Альфа, почуяв омегу, забывает обо всём, сходит с ума, теряет человеческий облик, пока не овладеет им, и остановить это невозможно, как бы кто-то ни хотел. Да и сами омеги в течке готовы на что угодно, — зло выпалил он. Лютик в изумлении прикрыл рот рукой и уставился на Петера. — И всё это… резко? Через боль? — решился уточнить он. — Нет. — Петер понял, что придётся сказать всё до конца. — Смазки много. Даже слишком много. Это я тебе как омега ответственно заявляю. Больно не должно быть. Но я ещё не пробовал… Тут Петер выдохся и уткнулся лицом в локти, закутанные одеялом. — Занятно, — только и смог выговорить Лютик. На него вдруг навалилось осознание, почему Петер избегал этого разговора. Насколько всё это лично для бедного парня. И что он, Лютик, сейчас заставил его вывернуть душу наизнанку. И теперь мальчишка, ни в чём не виноватый, опустошён и унижен по его, Лютика, милости. — А я-то, старый дурак… — пробормотал Лютик. Он встал и положил руку Петру на плечо. Осторожно обнял его голову и прижал к себе, погладил волосы. — Столько лет прожил, а ума не нажил, — продолжал ворчать на себя Лютик. — Да ты ложись, Петер, ложись. Стемнело давно, можно и баиньки. Вот так. Он помог Петеру улечься, расправил на нём одеяло. Петер был устало послушен и виновато улыбался. — Я пьяный, да? — тихо спросил он. — Не так чтобы очень. Но поспать не помешает. Завтра всё образуется. Завтра всё будет хорошо. Лампу потушить? Петер мотнул головой и привстал, собирать запереть за Лютиком дверь. Лютик осмотрел напоследок обстановку, потрепал парня по плечу и покинул его комнату.