Привычный про́клятый мир

Друзья вчетвером ехали по дороге, укатанной за лето крестьянскими телегами, и время от времени переговаривались. Дорога шла вдоль неширокой речки, заросшей до невидимости ивняком и бузиной. Вокруг простирались возделанные земли, рожь волнами шла под лёгким ветром. Вдоль обочин глаз радовали жёлтые зонтики пижмы, васильки и беленькие кашки. Поля перемежались лесами, так что заночевать подальше от людских глаз при желании не представляло трудности. Прошло три дня после переворота в Орлином Гнезде. Все опасались крупной резни между гвардейцами Колтона и людьми леди Виолетты. Но командир гвардии, сидящий с гарнизоном в Подмётке, узнав, что лорд Колтон убит, а леди Виолетта с отрядом взяла крепость под контроль, дал дёру, прихватив с собой нескольких самых отъявленных головорезов из казарм. Видно, понял, что даже в случае победы его гвардейцев и гибели леди здесь им ловить больше нечего. Мать Драконов королева Дейнерис назначит и пришлёт из Королевской Гавани нового наместника в Долину. Кто знает, каким он окажется, новый наместник! Драться и рисковать головой не пойми ради чего эти люди не хотели, им привычнее было бряцать оружием перед беззащитными крестьянами и ремесленниками при сборе подати. Вояки, оставшиеся в казарме, тоже не полезли на рожон и в тот же день присягнули на верность леди Виолетте. Как и те, кого лекарю удалось поднять на ноги после их стычки с Геральтом в коридорах замка. Ночь, первую после событий, Геральт, Лютик и вырученные из плена Ундин с Петером провели в замке, ожидая нападения гвардейцев и готовые драться за леди вместе с теми горожанами, которых привёл Фридрих. Это оказался добротно одетый, серьезный сухощавый мужчина средних лет с близко посаженными глазами и острой бородкой. Он разместил немногочисленных защитников крепости у главного входа, а гостей — на более безопасных позициях — у бойниц, в основном, для обзора. Перед этим все бойцы были допущены в оружейную, где Ундин любовно перебрал коллекцию мечей, со знанием дела взвешивая в руке каждый и осторожно пробуя остроту. Да, изучать искусство боя на мечах ему не довелось, но оценить мастерство оружейников, выковавших эти мечи, он был в состоянии, хотя сам ещё не достиг такого уровня знаний и навыков, который требуется, чтобы вступить в высшую касту кузнечного цеха — оружейную. Петер и Геральт следили, на чём он остановится, и одобрили его выбор. Меч был ему по руке и по росту, не слишком тяжёл, а твердый сорт стали не требовал частой заточки. Лютик от оружия отказался, не стесняясь признавать свои слабые стороны. Зато в течение вечера он успел вызвать доверие Фридриха и ближе к ночи, пока защитники дежурили на позициях, расспросил его, какая судьба ждёт возвращённую из башни хозяйку замка. Разве из столицы не пришлют дознавателей? Разве её не обвинят в убийстве? На что получил ответ, что королевский суд вмешивается в дела провинций крайне редко. Обычно вся власть сосредоточена в руках местных лордов. Случившееся с лордом Колтоном Фридрих планировал изложить, как несчастный случай, как падение лорда в пропасть через Лунную Дверь во время его тренировки боевых навыков. Он считал, что этого будет вполне достаточно. Правосудие за последние десятилетия стало не в пример гуманнее и справедливее к простолюдинам, но повлиять на разборки сильных мира сего пока было не во власти молодой судебной системы. В тот же вечер с подачи Петера и Ундина была организована кормёжка узников, пока ещё остающихся в камерах. Леди всё это время держалась мужественно, но видно было, что следует повременить и избавить её на время от таких обязанностей, как судилище. Она то внезапно бледнела, то её глаза затуманивались и наполнялись непролитыми слезами. Даже увидев, что Петер жив, она не изменила своей убеждённости, что верно поступила с сыном. Фридриху удалось уговорить её вернуться в покои, принадлежащие ей до заточения в башне, чтобы поспать. И правильно! Оказалось, что брать приступом неприступную крепость так никто и не явился ни ночью, ни с рассветом. Пара местных разведчиков, отправленных из замка в Подмётку, принесла вести, что гарнизон остался без командования, и опасность миновала. На следующий день друзья пустились в путь, уже верхом все четверо, а Ундин — ещё и с тем самым мечом, полученным от леди в подарок. Она предлагала одарить их всех, но от оружия остальные отказались. Петера и Геральта устраивали их клинки. Но они приняли в качестве благодарности снаряжение для дальнейшего похода, запас денег на еду и на фураж для лошадей. Петер подобрал себе неброскую одежду, свойственную путешественникам, едущим из города в город с деловыми поручениями. За день они добрались до следующего постоялого двора, где в первую очередь выспались после ночного бдения у бойниц Орлиного Гнезда. В Долине Аррен им теперь ничего не угрожало. Но по мере приближения к Королевскому Тракту, ведущему с Севера к южным землям, снова приходило время избегать шумных и людных мест, поэтому решено было при любой удобной возможности делать ночёвки, углубляясь в леса. В предыдущую ночь они так и сделали. На поляне, выбранной для ночёвки, Петер улучил минуту и попытался поговорить с Ундином кое о чём важном, но после этого разговора между ними установилась натянутая неловкость, потеснившая радость встречи. И теперь Петер был рад, что Лютик, восседающий на гнедом Парнасе, поравнявшись с его пегой Паутинкой, с неиссякаемым любопытством выспрашивает его обо всём на свете, а Ундин на красавце Логане, наоборот, отстал и едет довольно далеко позади, разделяя с Геральтом и его Плотвой молчаливое любование мирным пейзажем. Лютик начал свои расспросы вчера вечером на привале. Оказывается, ещё по дороге к Орлиному Гнезду, пока Лютик с Геральтом пытались нагнать пленённых друзей, он успел нахвататься обрывков легенд и слухов, заговаривая чуть ли не с каждым встречным. Главным его интересом были сведения об отряде стражников, который они с Геральтом преследовали, но Лютик умудрялся кроме всего прочего маскировать этот интерес болтовнёй о драконах. — Слышал я, — спрашивал Лютик Петера вчера на привале, ожидая, пока разварится перловка в котелке над костром, — что, мол, королева Дэйнерис… Она же Таргариен, я верно запомнил? Так вот, что она не могла произвести на свет детей, но могла бы продолжить род от своих же драконов, ведь все трое — самцы. Есть же легенда, что некий Таргариен-омега отдался дракону в незапамятные времена, и родил драконьи яйца. Те самые, которые дали жизнь нынешним троим. — Но омеги не могут рожать! — возмутился Петер, стараясь сдержать смех. А Ундин покатился со смеху, причем буквально: схватился за живот, завалился на спину и задрыгал ногами. — Ну и глупость! С ума сойти, что люди выдумывают! — не выдержал Петер, тоже невольно рассмеявшись. — Чего сразу глупость, — надулся Лютик. — За что купил!.. Древние Таргариены, омежий род, якобы хвастались, что никогда не отдаются альфам, а только драконам. И поэтому причисляли себя к драконьей крови. — К драконьей причисляли, и сейчас причисляют, но это скорее особое взаимопонимание с драконами, — примирительно объяснил Петер. — А о том, чтобы драконы интересовались омегами в этом смысле, я никогда не читал, и даже намёков не слышал. Не думаю, что такое вообще физически возможно. *** И сейчас, помахивая берёзовой веткой, чтобы отгонять случайных оводов, и небрежно придерживая накинутые на луку седла поводья левой рукой, Лютик продолжил расспросы. — Ну хорошо, с драконами даже род омег смог стать самым могущественным на континенте. Но как быть с изменами? Скажем, соблазнись жена альфы омегой, так ведь она и родит омегу! И наоборот. — Верно подметил, — охотно отвечал Петер, лишь бы выкинуть из головы то, вчерашнее, с чем он не знал, как быть. Тема разговора тоже была скользкая, но в хитросплетениях судеб знатных родов он хотя бы разбирался. — С этим связаны несколько историй и моей собственной семьи. — Я весь внимание, — поощрил Лютик. — Например, всем известно, что проклятие передаётся по мужской линии. Угадай, как вышло, что мой прадед Эддард Старк был альфой, решительным и прямодушным, а я и мой лорд-отец Антоний — омеги? — Боюсь озвучить своё предположение, — смущенно пробормотал Лютик. — Да-да, хотел тебя смутить! — хихикнул Петер. — Потому что история эта совершенно приличная! Когда леди Санса стала Королевой Севера, она взяла в мужья Тириона, омегу. С ним она уже была когда-то повенчана насильно, но сбежала. И только долгая разлука и перенесённые от другого мужчины страдания позволили ей понять, что Тирион — достойная для неё пара, что он, хоть и не красив, но — благородный человек, умный и сострадательный. — И почему ты не носишь фамилию своего благородного деда? Тириона? — осторожно поинтересовался Лютик. — Он что, твой дед со стороны матери? — Нет, он отец моего отца, Антония. Это леди Санаса поставила такое условие — её потомки будут носить фамилию Старк и будут наследовать Север. Правда, мы теперь — омеги. — Ну вы даёте, Старки! — оценил Лютик. — Удивительная история! А из какого рода пришёл к Старкам Тирион? — Ты уже слышал, что мы упоминали город Ланниспорт. Так вот, западными землями правит род Ланнистеров. Мой дед Тирион был рождён в их семье. Он много вынес от Тайвина Ланнистера, которого всё детство считал своим отцом. Тирион считал, что причиной этому было то, что он уродился с огромной головой и перекошенным лицом, он считал себя уродом, да ещё и оказался карликом, не вырос. Но когда он вошёл в возраст созревания, оказалось, что он не альфа, а значит — не Ланнистер. Это подтвердило давнишние подозрения Тайвина, что Тириона зачал не он, а Эйрис Таргариен, прозванный Безумным Королем. Была ли эта связь взаимной со стороны матери Тириона, а может, насильственной, теперь уж не узнать. Тем не менее, молодой Тирион был изгнан из родового замка Ланнистеров без какой-либо надежды… — Постой, — перебил Лютик, — если твой дед Тирион оказался Таргариеном, то, выходит, в тебе тоже есть драконья кровь? Улыбнувшись, Петер приподнял бровь, пожал плечами и кивнул. Глупо было отрицать очевидное. — Зато своей дочери Серсее Тайвин Ланнистер благоволил, — продолжил он свой рассказ, — прощал ей всё и покрывал её измену мужу, королю Роберту Баратеону. Отец моей леди-бабушки Сансы Великой Эддард Старк был казнён, когда собирался раскрыть то, что она зачала всех своих детей не с супругом, а с её собственным братом, благо — и муж, и любовник были прирожденными альфами. Эта измена имела хорошие шансы остаться тайной навсегда, ведь любые признаки внешности отпрысков Серсеи, доставшиеся им от настоящего отца, все приписывали сходству детей с их собственной матерью. — Да уж, безупречное прикрытие! — Лютик оценил коварство создавшейся тогда ситуации. — Достойная жемчужина в мою копилочку сюжетов! — Это ещё что! — Петер почувствовал своеобразный азарт, видя, как остро Лютик воспринимает специфические сюжеты, порождённые альфа-омежьим проклятием. — Когда Санса была маленькой, с ней в доме Эддарда Старка, кроме её родных братьев и сестёр, жил Джон, бастард Эддарда, который тоже оказался Таргариеном и омегой. — Как? — удивился Лютик, который теперь внимательно следил, чтобы альфы были потомками альф. — Эддард Старк — альфа, а его собственный кровный сын — омега? Таргариен? Ты умеешь сбить с толку! — Или я не омега?! — самодовольно ухмыльнулся Петер. — Ну, ну? — подбодрил Лютик. — Джон на самом деле был не его сыном. Джона родила сестра Эддарда, которая зачала его от сына Безумного Короля, от Рейгара Таргариена! Малыш осиротел при рождении, но его мать перед смертью обязала Эддарда хранить тайну происхождения ребенка. Эддард, верный своей клятве, успешно выдавал его за своего сына, по крайней мере до той поры, когда не подошло время его взросления. И тогда Эддард отправил Джона служить на Стену, в закрытый орден защитников северной границы. Бедный Джон долгое время верил, что он — не только бастард, но какая-то аномалия, позорная ошибка природы, омега, рождённый от альфы, которого даже он сам считал родным отцом. Когда годы спустя правда открылась, Джон, потомок сразу двух великих родов, имел бы огромные шансы стать Императором всего континента Вестерос. Но жизненный путь, который он прошёл к тому времени, настроил его решительно отказаться от такого непомерного бремени. Лютик, как ни странно, не стал выспрашивать у Петера подробности, а погрузился в себя, притих, меланхолично глядя вдаль. Петер тут же вернулся в мыслях ко вчерашнему разговору с Ундином, хотя зарекался. *** Вчера вечером на стоянке Петер, пользуясь тем, что Лютик ушёл с их поляны за хворостом, а Геральт — промышлять на ужин кролика или какую-нибудь куропатку, подошёл к Ундину, который насыпал овёс в торбы, чтобы повесить их на шеи лошадям. — Ундин, — начал Петер и замялся. — Я должен тебя спросить, — напряжённо сказал он. Ундин закончил с первой лошадью, остановился и вопросительно посмотрел на Петера. А тому слова не шли в голову. Но он себе обещал это выяснить! — Ундин! Как ты ко мне относишься? — наконец выжал из себя Петер, понимая, что надо же как-нибудь начать. Ундин пару мгновений испытующе смотрел на Петера, а потом принялся наполнять торбу для второй лошади. Петер понял, что это был не упрёк за неправильный вопрос. Ундин почувствовал натянутость и давал Петеру собраться с мыслями, получше сформулировать, что его интересует. Петер тоже взял торбу и мешок с овсом, чтобы занять руки, но так и остался стоять, потому что заговорил и забыл о них. — Когда я сидел там, в небесной тюрьме, то подумал — было бы здорово, если бы мы… вместе… мы с тобой… — Петер мучительно понимал, как он плавает. Ундин глянул на него и продолжил дело. — Мы бы не только путешествовали, но и потом… Когда надо будет где-нибудь осесть, я бы хотел жить с тобой рядом! Петер сказал то, что смог. Лучше у него не выходило. Наверное, надо было объяснить, почему он это говорит. — Понимаешь, я вижу, какой ты человек, я с тобой подружился, привязался к тебе… — Не то. Ундин бросил на него ещё один быстрый взгляд. Петер сжал в руках мешок так, что пальцы побелели. — Ты мне нравишься! Я хочу быть с тобой рядом! И сейчас, и потом. А… А ты? Ундин как раз закончил со второй лошадью. Он подошёл, взял у Петера из рук мешок и пустую торбу, отложил в сторону. Положил руки ему на плечи, с любопытством рассматривая парня и как будто пытаясь заново оценить. Петеру казалось, что он сказал не всё. И поэтому выходило, что он покривил душой, что должен был сказать не это. Не только это. Но что? — А ты? — непослушными губами повторил Петер. Ундин на это слегка притянул его к себе и крепко, ласково обнял. Было в этом объятии и то долгожданное для Петера сообщение, что Ундин его полностью принимает. Принимает его самого с его характером, его возрастом, его проклятыми течками, его противоречивыми желаниями. Принимает он и его теперешние слова, его признание, его смутную тягу быть вместе. Но был в этом объятии и горький привкус сожаления. В том, как Ундин поглаживал его по голове, обнимая, был оттенок утешения для неразумного дитяти, который возмечтал о несбыточном. И как ни сладко было обниматься, как ни хотелось продлить эту минуту навсегда, остаться слитным, Петер не выдержал этой горечи. Он слегка отстранился всем телом, но взял Ундина за голову, склонил её к себе и стал быстро покрывать поцелуями его щеки, глаза, лоб. Откуда это вырвалось из него, Петер не знал, ведь на этот раз происходящее нельзя было свалить на течку. Но только этим дерзким шагом он смог разрушить нависшее над ними ощущение, что их судьбы когда-нибудь разойдутся. Но вот коснуться губами губ Ундина он почему-то не мог, всё ещё чувствовал заскорузлый запрет в глубине души. Тогда Ундин, сначала принимавший поцелуи с закрытыми глазами, притянул Петера к себе, прижал, взглянул в глаза, проверяя, не встретит ли отказ, и сам поцеловал в губы. Это был неглубокий поцелуй чуть приоткрытыми губами, но долгий, внимательный, трепетный и разом лишающий Петера твердости в коленях. Петер робко ответил, и слияние губ стало живым, подвижным, обволакивающим. Петер понял, что катастрофически возбуждается, но, совершенно не зная, что с этим делать, испугавшись, что Ундин заметит, почувствует, он отпрянул. Стоя перед Ундином и спрятав лицо в ладонях, он бросил сумбурное: «Прости!..» Повернулся и побежал. Остановился он только среди деревьев, когда зелень подлеска скрыла его от Ундина. Ундин смотрел вслед Петеру, стараясь отдышаться и унять дрожь. Но не такая это была минута, чтобы пытаться понять, что он не так сделал. Кажется, он был не в себе. Кажется, наделал делов. А ведь так старался осторожничать! Как, впрочем, и всегда. И ведь Петер сам начал его целовать! Сам отвечал на поцелуй в губы. Сам прижался, обнимая. Все это обрушилось на Ундина и до сих пор не давало мыслить связно. Наконец он очнулся, расслышав удивлённое ржание двух ненакормленных лошадей. Он повернулся и задал корма оставшейся паре. Петер вернулся на стоянку раньше Лютика, но держался в отдалении, мало говорил и усиленно находил, с чем повозиться по хозяйству, лишь бы не встречаться глазами с Ундином. Лютик притащил большую вязанку сухого валежника, весь румяный, лучащийся удовлетворением и напевающий какие-то мажорные обрывки. Но даже он не смог растормошить Петера разговорами о легендарных событиях и героях.