Привычный про́клятый мир

В этот день в дороге у Петера оказалось вдоволь времени, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Лютик, ненадолго пресыщенный его историями, задумчиво отстал, замедлил ход Парнаса, чтобы переброситься парой слов с Геральтом, пытаясь заинтересовать разговором и Ундина. Лошадка Паутинка резво и размеренно шла, Петер покачивался в седле и вдыхал вольный воздух, напоённый солнцем. Итак, в этой жизни он оказался не только чудаковатым омегой, неудобным для окружающих, он не только неуместно сильно привязался к человеку, который в глазах прочих не мог стать ему постоянным наперстником — нет, Петер хотел еще раз поцеловать его! Воспоминание заставило его сбиться с дыхания и сглотнуть. Он усилием воли вернул замутившийся взгляд вперёд, на дорогу. Могло ли это желание целоваться быть обманчивым, навеянным впечатлениями, которых он набрался, буквально притёртый к Ундину обстоятельствами во время последней течки? Можно ли на Ундина, обычного человека, обрушивать то неукротимое, с чем он и сам иной раз едва справлялся? И если Петера сейчас, в спокойный день, так кроет, что же будет во время следующей течки? Было бы легче, если бы вчера Ундин повёл себя ожидаемо и оттолкнул Петера. Если бы он дал понять, что Петеру нужно остановиться. Но он подался навстречу, сделал ответное движение, поцеловал в губы, и как поцеловал! Петер не стал на этот раз сопротивляться воспоминанию. Его никто не торопил, и он, уйдя в себя, напитался упоением, вновь переживая те ощущения. Наконец он очнулся и подумал: как всё усложнилось от того, что Ундин тоже оказался необычным. Что им теперь делать? Нет готовых решений. Хотя, постойте-ка! Вот же перед ними ходячее готовое решение! Геральт с Лютиком! Можно ли представить себе других более далёких друг от друга людей? Что по интересам, что по повадкам, да хоть по манере одеваться!.. Петер усмехнулся. Положа руку на сердце, конечно, можно. А у этих двоих и общего довольно много, стоит только присмотреться. Но главное, различия не мешают им ни жить вместе, ни путешествовать, ни шутить друг над другом без обид, ни преданно любить друг друга. Петер попробовал примерить на себя это слово. Любить. Мог бы он сам себе сказать, что полюбил Ундина не просто как отличного товарища по приключениям, а как… Да просто. Полюбил. Петер обкатал это слово на языке, воображая, что произносит его. Да, оно хорошо подходило к его состоянию. И похоже ли это сложное многогранное чувство на то, что чувствует Ундин? Вдруг да? А если нет? Как это можно узнать, не пугая его пресловутой «любовью до гроба»? Ничего не понятно! Петера и самого немного пугало, что физическая тяга к Ундину в нём неотделима от восхищения перед его личностью, и ещё от желания присвоить его и оставить себе навсегда, да и всё. Заговорив на эту тему с Ундином, он мог выдать свои глупые ребяческие жизненные планы и всё испортить. После долгих раздумий Петер пришёл к нехитрой мысли, что пока попробует при случае еще раз поцеловать Ундина. Петер честно постарается не навязываться со своими мечтами о большем. Только поцеловать и всё. Это такая ступенька в их отношениях, где они уже были, и ничего ужасного не произошло. Ундин потом поглядывал на Петера на обеденном привале, искал контакта взглядом, но, видя, что он прячет глаза и избегает разговаривать, тихонько хмурился и не подходил ближе. Лютик и Геральт, конечно, заметили неладное, но вели себя как обычно, не лезли в душу, надеясь, что они скоро сами разберутся. На вечерней стоянке, устроенной в чаще леса, Петер перестал дичиться и, пока варился ужин, бросил Ундину несколько доброжелательных реплик, как будто ничего не случилось. По крайней мере, показал, что его дружеские чувства никуда не делись. Ундин после этого выглядел скорее озадаченным, но, не имея возможности легко поддержать разговор, по своей привычке просто терпеливо ждал развития событий. Казалось бы, в их походе на остановках было множество забот от костра и готовки до ухода за лошадьми, но в восемь проворных рук они быстро справлялись с работой. Сейчас подошла Геральту очередь кашеварить, Петер с Ундином чистили лошадей, а Лютик, дав Геральту пару бессмысленных советов и поняв, что тот закипает быстрее, чем котелок, пропал за деревьями. Вернувшись, он обнаружил перед компанией ещё один талант — знание грибов и растений. Выпростав сорочку из своих узких штанов, он принёс полный подол хорошеньких пузатых грибочков и сочных корешков толщиною в палец, снабжённых пучком зелёной ботвы каждый. — Ундин, Петер, посмотрите, это съедобно? — позвал он, высыпая всю добычу рядом с Геральтом, как некое подношение первобытному божеству. — После полного совпадения вашего и нашего внешнего вида, а также чудес с речью я не удивлюсь, если и съедобные штуки в наших мирах растут одинаковые. Петер и Ундин отложили щётки и подошли. Ундин, как городской житель, в грибах не разбирался, хоть и прожил пару лет в лесной деревне. Как-то не было нужды. А вот Петер оказался горазд в знании разносолов и уверенно одобрил белые грибы, белые ложными не бывают. Зубрёжка энциклопедии по видам и родам растений оказалась не бесполезной! Корешки он тоже опознал, как разновидность дикого редиса и тут же один из них отёр об штанину и схрумкал. Всё добытое очистили от лишнего и покрошили в котелок. Пошёл умопомрачительный запах. Лютик уселся напротив Геральта, упёр щеки в ладони и преданно смотрел, как тот помешивает варево. Когда снова закипело, Геральт попробовал немного с кончика ложки, довольно кивнул и послал Лютику неожиданно изящный воздушный поцелуй. Петер, заканчивая свою работу, время от времени поглядывал на них и заметил этот момент. Он невольно обернулся на Ундина, желая проверить, видел ли он это. И видел ли он, что Петер это видел. И заметил ли он при этом, какого цвета у Петера уши. Ундин попытался сдержать улыбку, но сам факт этого немого вопроса, этого взгляда, испуганного, неосмотрительного, но объединяющего их с Петером маленькой общей тайной, уничтожил его попытку сохранить серьёзный вид. Так что Ундин расплылся в широченной улыбке и подмигнул Петеру. Петер неожиданно развернул плечи и ответил тем же. Уверенно улыбнулся, задрал нос и понимающе подмигнул. Через несколько минут они одновременно подошли к разложенным вьюкам, убрали туда щётки и скребницы. И тут Ундин победно поднял пятерню вверх, а Петер на лету подхватил его порыв и в ответ хлопнул его ладонью в ладонь. На радостях, что жест получился с обоих сторон завершённым, они тут же ещё и весело толкнулись друг в друга плечами. Ундин краем глаза заметил, что Лютик слегка пихает Геральта кулаком в бок, а сам показывает на них глазами. Ужин прошел в самой непосредственной и раскованной атмосфере. *** Когда начало темнеть и ленивые сытые разговоры вокруг костерка сошли на нет, Петер улёгся на свою рогожку, радуясь, что Ундин расстелил свою совсем неподалёку. Это добавляло уюта. Лютик с Геральтом, не особенно стесняясь, положили свои подстилки впритык и легли с другой стороны от костра, накинув на себя общее одеяло. Когда Петер начал было уже дремать, он услышал с их стороны приглушённый шёпот, такой интимный, что сон с него как ветром сдуло. Он лежал лицом к костру, к ним обоим и не смел открыть глаза. Он притворялся спящим, но не мог не слушать. Ундин у него за спиной завозился ненадолго, но тоже притих, словно и не дыша. — Угадай, о чём я сейчас думаю? — слышался шёпот Геральта, обращённый к Лютику. — Что у меня красивые глаза? — смеющимся голосом тихо отвечал Лютик, намеренно предлагая маловероятную версию, уверенный, что не угадал. — Нет. — Что у меня оригинальный головной убор и восхитительные волосы? — Лютик продолжил строить придурка. — Нет, — Геральт сдерживал улыбку, стараясь говорить строго. — Что у меня… прекрасный вкус в одежде?.. Чёрт, Геральт, нечестно! Я тебя не трогаю! — Не-ет. Подумай ещё. — Ах! Да, вот так приятно! — тихий голос Лютика стал совершенно бархатным. — Не отвлекайся. О чём я думаю? — гнул свою линию Геральт. — Но твоя рука у меня в штанах… Вот же ты шулер!.. — Лютик от возмущения перешёл на прерывающийся шепот. — Итак?.. — Что у меня божественный голос? — Лютик задышал чаще и громче. — Не то, — Геральт был неумолим. — Что ты видишь мои губы и хочешь их поцеловать? — на последнем звуке голос Лютика ушёл в придыхание. Некоторое время в тишине слышались звуки глубоких чувственных поцелуев. — Но ты не угадал, — снова донёсся голос Геральта, и в нём отчетливо слышалась улыбка. — Так о чем я думаю? — Что у меня… Ох!.. Да, да, высвободи его… Что у меня… Длинные ловкие музыкальные пальцы? — Немного теплее, но нет. — Что у меня… Геральт!.. Что ты со мной делаешь! — Лютик ещё пытался протестовать, но явно сдавался. — …Что у меня… Шикарный член? — Мне нравится ход твоих мыслей. Нет. — Это так… коварно… Чёрт, ещё!.. Сильнее! — зашуршал Лютик. — Спокойно, мы же не спешим. Думай, Лютик, думай, — проговорил Геральт так, как будто он был кот, облизавший с усов сметану. — Ладно! О, нет! Я не могу думать, когда ты… М-м-м! — разрывался Лютик от противоречия. — Постарайся. Для меня, — властно уговаривал Геральт. — Что у меня… Ф-с-с-с! Отличная задница? — Лютик то заходился паузой на вдохе, то снова шумно дышал. — Хорошо, но нет. — теперь Геральт зашуршал одеялом, немного меняя положение. — Нет, Лютик, убери руки. Сейчас я вожу. — У-у, ты злюка, я тоже хочу за тебя подержаться… Ох, ладно... уж. Только не останавливайся! — Я и не думал. Продолжим? Напомнить вопрос? — Бессердечный ты, бесчувственный ведьмак!.. — Именно. — Наверное, ты думаешь, что я… А-а-у! — шепотом взвыл Лютик, не в состоянии сосредоточиться. — Что я… Что у тебя стоит на меня до звона… — наконец выдал он. — Молодец. Совсем близко. А теперь, Лютик, зарифмуй для меня что-нибудь, — торжественным шёпотом объявил Геральт. — Не-е-ет… Я не смогу… — жалобно проскулил Лютик. — Давай же, что угодно. — О, нет, только не соски! О! О-о! — Не сдавайся. Я в тебя верю. — Ты… Ты не представляешь… Ухм… — Я жду рифму, поэт! — вкрадчиво шептал Геральт. — Ох! Ну… «Мои соски…» — начал он первое попавшееся, но сбился. — А! Ах! О, нет! — Рифму! Лютик! Любую! — «Мои соски…» Ой, бля! Я же пытаюсь! Честно! Мои соски… Как… как… О-о! О-о! — Рифму! — Как две доски! — выпалил Лютик, не помня себя. — Да бля-ять! Н-е-е-ет! Только не это! — слова его стали неразборчивыми, потому что он, видимо, закрыл лицо руками. — Не смейся, пожалуйста! И никому не говори! Боги, как стыдно! — Ты смог, — влюблённо сказал Геральт. Он не смеялся. — С ума схожу, кода ты теряешь разум под моими руками. — Так же нельзя… — пожаловался ему Лютик, чуть не плача, но тут же передумал. — То есть нет, можно, продолжай. — Конечно, как скажешь. А теперь зарифмуй слово «член», — коварно улыбаясь, предложил Геральт. — Геральт… Это слишком! О, да, вот здесь… Вот так… — Давай! Рифму на «член»! — Твой член… Ох! Да, да!.. Наши члены… — Ну? — Наши члены… Лучшие во вселенной… А-оу-а!.. Еще немного! Я почти… — Отлично! А теперь зарифмуй моё имя. — Бля, Геральт! Это же… Подача-неберучка!.. Гр-р-рх! — Сможешь? — Нет! Геральт, пощади! Сжалься!.. — Ладно, передышка. Отдохни. Продышись, — Геральт явно отодвинулся. — У-ё-о-о! Ну во-о-от… — разочарованно выдохнул Лютик. — Сейчас продолжим. — Геральт, подумать только! — в голосе Лютика послышалось отчаяние. — Соски!.. Ох, твою ж мать! Мы с тобой были слишком близки, — ритмично зашептал он, — Ты сжимал мою волю в тиски, Злая рифма ввинтилась в виски, Под тобой рифмовать не с руки, Ты разбил мою гордость в куски, Я ж теперь удавлюсь от тоски. — Реабилитировался? — тепло спросил его Геральт. — Кажется, да, — вздохнул поэт. — Полегчало? — Да, вроде того. — Прощаешь меня? — Геральт сменил тон на просительный. — За что? Нечего прощать. Это было… прекрасно, — теперь потеплел голос Лютика. — Хорошо. Развяжешь мою шнуровку? Давит. — Ага, наконец-то! М-м, ещё бы она не давила! Приятно так? А так? О чём же ты сейчас думаешь? — Лютик не преминул отплатить вопросом, осторожно лаская Геральта пальцами, но надолго его не хватило, ответил сам. — О моём развратном языке и о плотных сжимающих губах? — О-о-о, да… — протянул Геральт, откинув голову, благодарный Лютику за идею. — Тогда запрыгивай… Седлай. Воображать, как Геральт сидит на груди у Лютика, было так же возбуждающе, как до этого слушать их. Да и сейчас разных звуков хватало, чтобы распалять воображение. — А давай теперь так, — шепнул Лютику Геральт через время, снова ложась под одеяло, — повернись на бок, ко мне спиной. — Возьмёшь меня? — Нет, у нас нет масла. Придётся просто потереться. — Может, лучше тогда в рот? — Нет, хочу тебя обнимать сзади и хочу чувствовать твой член ладонью. — Так удобно? — Разведи… Ах-х-х… — Паузы между его словами всё увеличивались. — Да… Лютик… Да… — Быстрее? — Нет, как раз. Через минуту-другую они притихли, по прежнему вжавшись друг в друга. — Так о чём ты думал-то? — спросил наконец Лютик умиротворённо. — Ну, с самого начала? Что ты загадал? — Ничего. — Серьёзно? Вот курва! Геральт тихо посмеялся. — Но нужно было загадать, что я самое счастливое существо на свете, — прошептал он. — Я тоже, — эхом ответил ему Лютик. *** Петер еще некоторое время лежал, сиротливо поджав к животу ноги, чувствуя, как спадает возбуждение от невольного подслушивания. И в то же время его закрытые глаза наполнялись слезами. Он лежал и боролся с ними, но горькие мысли вновь и вновь провоцировали его жалеть себя. Часть слёз всё же вылилась на висок, а часть попала в нос. Он тихонько шмыгнул пару раз, надеясь, что это не слишком его выдаст. Сзади послышалось шуршание. Ундин встал, передвинул свою рогожку к рогожке Петера вплотную и лёг рядом. Прямо рядом! Но не сделал ничего, не придвинулся, не притронулся, не вывел знака на плече Петера. Ничего. Петер полежал, ощущая спиной присутствие Ундина и борясь с желанием сказануть что-нибудь такое, о чём будет потом очень сильно жалеть. Но не выдержал и развернулся на спину: — Я тоже хочу потерять разум под твоими руками, — прошептал он вверх, в пустое пространство перед собой непослушными губами. Ничего. Возможно, те двое его сейчас так же отлично слышат, но Петеру было всё равно. Их же это только что не смущало! Петер вдруг понял, что ведь Ундин мог отнести его слова и не на свой счёт. Мало ли о чьих руках мечтает Петер, по его мнению. Тогда Петер повернулся на бок и уставился на Ундина прямым взглядом. Ундин внимательно смотрел на него. — Под твоими руками, — пояснил Петер. Ундин серьёзно опустил веки, показывая, что понял. Он встал, сунул под мышку одеяло, скрутив его в ком, махнул Петеру рукой, чтобы следовал за ним, и пошёл было к реке. Но у края поляны остановился, обернулся и подождал, пока Петер встанет, перестав путаться в своём одеяле, догонит его и пойдёт рядом.