Привычный про́клятый мир

Петеру было и страшно, и азартно. Тот вызов Ундину, которому Петер позволил сорваться со своего языка, был далёк от его честных дневных планов просто поцеловаться. И не случайно Ундин уходит сейчас со стоянки в глубь леса от нежелательных ушей и глаз, ожидая, что он пойдёт следом. На Петера обрушилось понимание, что по своей милости он сейчас окажется лёгкой глупой щепкой в стихии бурных весенних потоков, что он сейчас летит в стремнину такой силы, где его понесёт без всякой возможности повернуть всё вспять. А он как раз этого по большому счёту и боялся всегда, сталкиваясь со своими и чужими неукротимыми страстями. Но Петер сам принял решение прыгнуть в эту пучину, и прыгал он туда вместе с Ундином. И пусть сердце, ухнув было в живот, теперь стучало у него поперёк горла, он хотел хотя бы казаться уверенным в себе. Расправившись с упрямым одеялом, которое будто бы вознамерилось его не пускать, он перепрыгнул через раскиданные в траве вещи, легко пробежался, догнал Ундина и даже не нашумел. Петер поравнялся с Ундином и пошёл рядом, поняв, что тот решил спуститься к лесному ручью. Там было красиво: прозрачная вода, журча, струилась с уступа на уступ, крутые бережка, покрытые мхом, нависали над руслом, а выше, между крон поблёскивали звёзды. Ундин на ходу, не глядя на Петера, подал немного свою ладонь в его сторону, как бы предлагая, и Петер взял его за руку. Тогда Ундин коротко глянул на Петера, и тот вдруг понял, что Ундину тоже не по себе, так взволнованно были приподняты его брови, так облегчённо и робко он улыбнулся, ощутив его руку в своей. Дойдя до ручья и пробравшись по валунам немного вверх по течению в поисках ровной полянки, они наконец остановились, нерешительно посмотрели друг на друга. Хорошо, что их руки оказались уже соединены, потому что иначе на первое прикосновение решиться было бы сложно. Петер крепче сжал руку Ундина и завёл её себе за спину, показывая, как его обнять. А сам положил пальцы ему на плечо, прополз ладонью ниже по его рельефной руке, ощущая, запоминая, впитывая. Он хотел насладиться обладанием, раз уж решился. Но Ундин не стал привлекать Петера к себе за талию. Глядя ему в глаза, осторожно поднял руки, обнял лицо Петера, глубже зарылся пальцами ему в волосы, ненароком сбивая стягивающий их шнурок, погладил большим пальцем по щеке, тихо и невесомо поцеловал. Петер, ожидавший напора и сам готовый стать неистовым, как ураган, изумлённо вздохнул, незаметно гася свой почти агрессивный импульс поскорее загрести Ундина в крепкие объятия. Ощутив этот лёгкий поцелуй, Петер поймал настроение Ундина, подстроил дыхание, прикрыл глаза и подарил Ундину такой же лёгкий поцелуй в ответ. Чуть отстранившись, посмотрел ему в лицо, мягко пробрался ладонями вдоль его боков к сильной спине, проскользил по ткани рубашки снизу вверх, обнимая так, что это стало не отчаянным порывом, а внимательной лаской. Весь сегодняшний день, да и раньше, Петер только и хотел, что трогать Ундина, тискаться с ним, тереться, жаться, получать об него удовольствие. Он не то чтобы прямо и осознанно планировал утолять свою жажду при помощи его тела, но не умел представлять ничего иного и подспудно знал, как от этого будет хорошо. Но такое собственническое отношение к Ундину Петера и возбуждало, и смущало, он чуял какой-то изъян в себе из-за этой тяги. Думал, что порочно само его желание. Думал, что это Проклятие виновно в том, что ему хочется вытягивать, брать, пользоваться, вычерпывать из близости с Ундином сладкий трепет и телесную негу. Считал, что следует сдерживаться. Стыдно было втягивать человека в своё извращённое самоудовлетворение. Но Ундин сейчас одним только взглядом, руками, прикосновением губ сообщил Петеру нечто новое — огромней и прекрасней, чем просто близость тел. Без всяких слов смог это показать. И Петер ещё не присвоил названий тому, что пытался выразить Ундин, но почувствовал всё это, и его окатило таким неизъяснимым счастьем, что захотелось отдать хоть чуточку этого счастья в ответ. Оказалось, что страсть Петера не имеет значения, что не важно, стыдная она или нет, не осталось страха, покоробит ли она Ундина. Сейчас в его мыслях осталось только одно желание — единственно важное и правильное — сделать счастливым этого удивительного, самого родного на свете человека. Ундин завёл руки Петеру на затылок и снова потянулся к нему губами, Петер встретил этот поцелуй уже откровенней. Приоткрыл губы, прижался ими сильнее, чуть поворачивая голову, подставляясь, подлаживаясь, и поцелуй сделался влажным, чувственным, головокружительным. Петеру уже не приходилось ни думать, ни планировать, ни мучиться, пытаясь догадаться, а то ли он делает. Не приходилось спрашивать, выяснять, советоваться. Он прижимался, гладил, целовал, он вдыхал, тёрся и обнимал Ундина так, чтобы выразить ему готовность дарить себя и радовать. Он не ослеп, он смотрел, ощущал и видел, что поймал верную волну, что Ундин тоже с жаром отдаётся этому потоку, что между ними рождается что-то, ранее не испытанное, трепетное и прекрасное. Они даже остановились на мгновение и просто поглядели друг на друга со счастливым недоумением — неужели это происходит? Было ощущение, что они не просто стоят посреди леса, а вовлечены в некий волшебный ритуал и вольны его продолжать так, как им подскажет вдохновение. Ундин снова обнял Петера, встал поустойчивей и, спустившись руками по его спине вниз, подсадил его ягодицами на свои ладони, оторвав от земли, а сам чуть откинулся и уложил Петера грудью на себя. Петер ощутил, как пальцы Ундина дерзко мнут его задницу. Он посмотрел на Ундина вопросительно — разве они так договоривались? Разве это не пошлость? Ундин вдруг самодовольно ухмыльнулся и, слегка подбросив Петера, обхватил его за попу ещё крепче. И приподнял бровь, мол, что не так? И Петер подумал — а действительно? И в ответ просто вернулся к поцелую, снова погружаясь в сладкую волну возбуждения и чувствуя, как руки Ундина тискают его зад, а в паху он притирается к нему всё плотнее. Чтобы сделать положение удобнее для Ундина и не соскальзывать, Петер попытался обвить его ногами вокруг талии, и это напомнило ему, как Ундин выносил его из ручья во время течки, вспомнил свою мечту о том, как кто-то такой же большой и сильный, как Ундин, будет владеть его телом. Подумать только, мечта воплощалась в явь именно с Ундином! Почувствовав, что Петер обхватил его ногами, Ундин опустился на одно колено, потом на оба, усадил Петера себе на колени. Он потянул с парня курточку, помог снять через голову рубашку. Петер, как только руки освободились от рукавов, положил ладонь Ундину между ног. Хотелось сделать что-то не менее смелое, чем пальцы Ундина, обхватывающие его зад. Петер ощутил под тканью большой плотный бугор и вдруг сам зашёлся от прилива жара в пах. Ундин его хочет! А потом в животе потеплело и в заднем отверстии пошла знакомая приятная и требовательная пульсация, как во время течки. Ундин судорожно вздохнул и прижал руку Петера к себе, накрыв своей рукой. Петер послушно и бережно пожал эту выпуклость, смело уставившись прямо в глаза Ундину, жадно наблюдая, как он раздувает ноздри, как рвано дышит ртом. Петер отвёл прижимающую руку и стал не спеша развязывать на его штанах шнурок. Закушенная в нетерпении губа Ундина послужила ему наградой за обстоятельность, а когда Ундин откинул голову и прикрыл глаза, почувствовав на обнаженной коже пальцы Петера, у того у самого искристые мурашки по шее побежали, а в живот ушла новая горячая волна желания. Ундин выносил сладкие ласки неподвижно довольно долго, но наконец не выдержал, повалил Петера на траву, помог избавиться и от нижней части одежды. Петер тоже хотел сорвать с него рубашку и штаны, но забыл обо всём, когда Ундин плотно обхватил его естество и начал восхитительно двигать ладонью. Петер только нашарил край рубашки Ундина, задрал её и обхватил у него в ответ. Делал ли он этой рукой что-нибудь дальше, он не помнил, наверное двигал в такт. Но всё его существо поглотили те вещи, которые вытворял Ундин, используя обе свои прекрасные, волшебные, невероятные руки. — Подожди, я хочу раздеть тебя, — выдохнул Петер, чудом остановив его через время и выворачиваясь из его рук, чтобы вернуть себе способность хоть как-то соображать. — Мне кажется, у меня там сзади уже стало влажно, — говорил он, стаскивая с Ундина штаны и не упуская случая огладить его ноги. — Там, внутри, понимаешь? Ты так сильно действуешь на меня, что моё тело воспринимает тебя как альфу. И я хочу тебя… Туда. Внутрь. Это ничего? Что я такой? Ты слышишь? Ундин слышал, но в сомнении мотнул головой. Время следующей течки для Петера ещё не пришло. Ундин не поверил, что будет достаточно влажно. Парень просто слишком увлёкся и преувеличивает. Он же не представляет, как мучительно ему будет без смазки или масла, когда никакой течки нет. Нет-нет, Ундин не причинит Петеру боль. Особенно бережным надо быть сегодня, в его первый раз. Через неделю, когда течка начнётся, у них ещё будет вдоволь времени насладиться. И он обнял его, чтобы замять неловкость, снова усадил на свои колени спиной к себе, продолжил ласкать и гладить внизу, желая довести до оргазма. Петер просунул руки назад, между их телами, нащупал и взялся покрепче. Сначала просто гладил, думая, что Ундин не хочет полноценного соития, брезгует — он же явно отказался. Но потом не удержался, уж слишком провокационной была поза, и рискнул направить внутрь себя. Вдруг Ундину понравится! Ундин, который оказался вдруг в плотном, влажном, нежнейшем, но крепком плену, замер. Его обхватило туго и явно скользко. Если это не течка, то что? Может, у омег всегда там немного смазки есть? Но вдруг её слишком мало? О, как же не хватало Ундину возможности спросить сейчас, как оно Петеру! Потому что после стольких дней воздержания и редкой дрочки украдкой это было почти на грани боли для Ундина — переживать такой невыносимый соблазн. — Я хочу тебя, — как будто читая его внутренний крик, срывающимся голосом ответил Петер. По крайней мере, в этот момент Ундин не смог заставить себя поискать в этой фразе ничего, кроме явного и прямого разрешения. А Петер, проскулив это, лишь пытался как-то оправдаться, что так насвоевольничал. Он даже не двигался больше, насадившись, так боялся своей выходки. Чувствовать Ундина внутри, оседланного и крепко сжатого, уже было верхом дерзости. Он и не знал, что Ундин ощущает там ещё и лёгкие сжатия в ритме пульса. А Ундин изнемогал, ожидая следующего движения от Петера. От избытка чувств он зажал зубами его мышцу у основания шеи, не больно, просто чтобы обозначить свою страсть. Петер длинно и беспомощно застонал. Тут уж Ундин издал внутри себя такой же отчаянный стон и больше не смог медлить. «Это его первый раз!» — всё ещё билась в мозгу мысль, наполняющая его ужасом, потому что он уже понял, что теперь не сдержится. Одним движением он поставил Петера на четвереньки, сам навалился сверху, опираясь на одну руку, другой перехватив его под живот и заработал над ним, ритмично прогибаясь в талии, чтобы размах выходил шире. Мелькнула мысль, что оставил Петера без внимания к его стояку, да и руки самого парня были заняты — он изо всех сил упирался ими обеими в землю в попытке не вписаться в неё лицом. Но остановиться было уже выше его сил, он бы смог, только если бы услышал возглас боли. Хорошо, что звуки, которые издавал Петер, были отрывистые, глухие, но явно поощряющие. Продержался он не очень долго, конечно, но в таких обстоятельствах очень даже недурно. О, боги, старые и новые, что это был за оргазм! Яркий, мощный, долгий. Ундин уже и забыл, как же хорошо бывает с любимым человеком! Не время было вспоминать прежнюю любовь, но это воспоминание вышло мирным и как бы озарённым новым счастьем, так что он на минуту расслабился, поднимая и притягивая Петера к себе, пытаясь обнимать и гладить его везде, всего. Но Петер, вновь усевшись на его колени задом, схватил его руку и поместил её себе туда, куда надо. Ундин понятливо обхватил, и Петер сразу же изогнулся, давя крик и забившись в кольце его другой руки, как рыбка, и Ундин еле удержал его. Потом, полежав на траве и отдохнув в объятиях друг друга, они сполоснулись в ручье, подобрали одежду, оделись и пробрались на стоянку, на свои места у потухающего костра. Вообще-то Петер, как только очухался, захотел ещё, но не посмел предложить. Он не знал, сколько обычному человеку нужно секса за ночь. Кажется, он где-то слышал, что больше одного раза — перебор. Побоялся оскорбить Ундина, что ему мало оказалось. А Ундин молчаливо волновался, не повредил ли он Петеру своим напором, не натёр ли. И он не притянул его к себе, чтобы начать снова просительно поглаживать. Придя в лагерь, Петер нашёл свою котомку, достал запас омегавоска и принял обычные меры против проявлений течки. Несмотря на желание, которое они только раздразнили друг у друга, сон к обоим пришёл сразу и крепкий, а проснулись они позже всех и обнаружили себя обнявшимися под сбитыми в спутанный ком одеялами.