Привычный про́клятый мир

Ундин лежал в засыпанной сухой хвоей яме, надёжно прикрыв себя ветками. Он сам решил всех покинуть. Так было надо. Он поступил правильно. И нечего тут лить слезы. Он зло вытер щёки. Да, в лагере все переполошатся, а когда устанут его искать, вполне могут начать злиться за то, что тщетно затратили столько сил. Ну и пусть. А что, если его найдут, заставят вернуться? Нет, он, конечно, уйдёт снова — с их ли согласия, или тайком — только придётся сначала объяснять, убеждать, что разделиться будет для них же безопаснее. А если уговоры не подействуют, нужно будет из последних сил врать, что Петер Ундину не нужен, что это было мимолётное удовольствие, что нет в нём ни привязанности, ни желания продолжать отношения. Нужно будет притвориться, глядя Петеру в глаза, что после всего пережитого парень ему больше не интересен, что он, Ундин, и так собирался дальше идти один. Ведь если Петер будет знать, что для Ундина всё серьёзно, он не даст ему уйти. Особенно ужасно, что без голоса доказать всё это будет в разы сложнее, займёт больше времени, выкрутит обоим всю душу наизнанку. Нет, лучше уж пусть его не найдут. И он лежал, свернувшись калачиком, смаргивал набегающие слёзы, глотал их, стараясь не издать ни звука. Но горло перехватывало, а слёзы набегали снова и снова. Как же так устроен этот мир, что стоит ему найти своего человека, почувствовать любовь, поверить наконец, что все мечты сбываются, как он лишается всего? В прошлый раз произошло так же. Он так же думал поначалу, что их с Нэсс слишком разделяет то, кем они родились. И когда он смог поверить, что их любовь сильнее всего того, что принято и нормально, случилось ужасное, и он остался один с зияющей раной в душе. Со временем рана затянулась, боль перестала затмевать весь мир. И вот теперь ещё раз. Снова в то же место, снова конец всему. Слишком много для одной жизни. Слишком много. Может, и он проклят? Тоже подвернулся под чьё-то проклятие ни за что ни про что. Ундин, возможно, не идеальный, но не до такой же степени, чтобы заслужить всё это! Обида на судьбу снова скрутила гортань, мешая вздохнуть. Только они с Петером поняли друг друга, нашли, увидели, открылись друг другу. Только они решились заняться сексом… Да их вчерашнее откровение и не назвать простым словом «секс», это было нечто гораздо, гораздо большее! Можно подумать, что Ундин по сексу плачет, который больше ему не достанется! Ему от этой мысли стало ещё горше и досадней на себя. О да, такого секса действительно было жаль. Но ведь не в этом дело! Ведь для него то, что он потерял своего Петера, затмило даже осознание собственной скорой смерти. Не так пугало, что он скоро умрёт, как разливалась в нём сжимающая всё тело безнадёжная обречённость, что не достоин он счастья почему-то. Одна только мысль делала его состояние немного легче. На этот раз умрёт он. Не его любовь. Хорошо. Хоть за это спасибо тебе, сука-судьба. Пусть лучше Петер живёт, а Ундин будет знать, что где-то там, далеко, его любимый человек жив, и это поможет Ундину постепенно угаснуть с подобием мира и смирения в сердце. *** — Что мы знаем? — спросил Геральт, видя, что Петер сделал усилие и постарался взять себя в руки. — Он оставил какое-то объяснение или хотя бы намёк? — Мы не нашли, — ответил за Петера Лютик. — А хорошо искали? — Не очень, — признался Петер и встал, вытирая слёзы и шмыгая. Ему уже сделалось стыдно за эту вспышку слезливости, которая не ему единственному из омег постоянно досаждала и вызывала у врагов омег ухмылки. Он поднял с травы свою котомку и держал её в нерешительности. Обыскивать свои вещи после ухода Ундина всё ещё казалось Петеру каким-то предательством, символом недоверия к нему. Но Геральт подошёл, взял котомку у него из рук, расслабил завязки и решительно вывалил всё на траву. — Мой блокнот! — вскрикнул Лютик и, перепрыгнув затухший костёр, бросился к своему сокровищу. — Твой блокнот! — вместе с ним воскликнул Петер. Но Геральт уже поднял блокнот и протянул его Петеру. Понятно было, что не зря эта вещица оказалась спрятана именно в мешке Петера. Петер взял блокнот и вопросительно взглянул на Лютика. Вдруг на этих страницах что-то слишком личное? Но Лютик воскликнул: — Что там? Ищи быстрее! Петер развернул блокнот и на последней страничке сразу обнаружил запись. Лютик встал рядом и заглянул на страничку, не подумав, что послание может быть адресовано лично Петеру. Блокнот-то был его, Лютика! Петер пробежал глазами записку. Прочитал заново. Поднял до сих пор влажные глаза на Геральта. Переглянулся с Лютиком. — Что там? — сдержанно спросил Геральт. — Пишет, что заболел неизлечимой болезнью и уходит, чтобы не заразить нас. Прощается, — сказал Лютик. — Ох. — Геральт, нахмурившись, шагнул вперёд. — Неизлечимой? А откуда он знает, что не успел заразить нас? Инкубационный период болезней… — Так мы тоже в опасности, — понял Лютик и побледнел. — Разве что Геральта такая дрянь не берет. Меня тоже, вообще-то, меня даже «Бич Катрионы» миловал. А вот Петер… Да и куда Ундин теперь пойдёт, ему же нельзя к людям… — Чёртов тупой болван! — заорал Петер как разъяренный дракон, сжав кулаки, уставившись в лес и невольно перебив Лютика. Куда только слёзы подевались! Лютик аж отшатнулся и воскликнул: — Ты чего?! — Что такое? — поддержал Геральт, неужели Петер так злится от страха? — О-о-ой! — с отчаянием простонал Петер, присел на корягу и, протянув одной рукой блокнот барду, другую прижал к глазам. Лютику показалось, что реакция Петера немного не соответствует смыслу записки и ситуации вообще. В этом движении сквозило не горе, не злость, не страх смерти, а… разочарование? — Что это такое — «серая хворь»? — осторожно спросил Лютик, беря блокнот. — Да это уже год или два, как не смертельно! — выкрикнул Петер и вскочил. — Изобрели же средство! И оно работает даже на недавно заражённых, вылечивает их. Нам и самим нужно будет его принять, но главное — найти побыстрей Ундина, пока не стало поздно. — Сколько у нас времени? — спросил Лютик. — Чем скорее, тем лучше, конечно. Нужно найти его срочно — его болезнь уже проявилась, так что наверное, у нас не больше недели. А для нас самих быстрота почти не играет роли. Скорей всего никто из нас и не заразился, но на всякий случай — не помешает. Мы это сделаем по дороге, в любом храме, в любой городской лечебнице. — М-да, знал бы он, так не сбежал бы, — сочувственно кивнул Геральт. — Наверное, он только сегодня утром обнаружил первое пятно на теле, — предположил Петер. — Иначе вчера не стал бы рисковать и обниматься со мной… — А как это передаётся вообще? — спросил Лютик обеспокоенно. Волноваться за Петера теперь не приходилось, конечно, но это могло помочь предсказать действия Ундина. — Он постарается скрываться от людей? Или сможет с ними разговаривать, стоя в отдалении? — Серая хворь передаётся, только если прикоснуться к больному участку кожи, — пояснил Петер. — Так что Ундин сможет спокойно появляться среди людей, особенно, пока пятно больной кожи можно скрыть одеждой. Посоветовавшись, друзья разошлись в разные стороны в лес — на поиски беглеца, но сколько ни искали, сколько ни звали, как далеко ни ушли от стоянки, не смогли найти его. Собравшись снова у костра, они задумались, как теперь быть. — Петер, — попросил Лютик, — постарайся вспомнить всё, что ты знаешь об Ундине, любые сведения. Что-то, что поможет найти связанных с ним людей, места, куда он мог бы податься. Петер печально поджал губы. — Да ничего я о нём не знаю! Ни где он жил в столице, ни как зовут его родных, ни даже его настоящего имени! — Так это кличка? — опешил Лютик. — Да! — выкрикнул Петер, опять готовый расплакаться. — Все равно, расскажи хоть что-нибудь, тут важно начать. Память — непредсказуемая штука, — уверенно посоветовал Геральт. И Петер послушно начал вспоминать и рассказывать. Что вырос Ундин в Блошином Конце, самом бедном и преступном районе Королевской Гавани. Что его отец умер, а мать, наверное, жива, и ещё есть друг семьи, некая слепая кружевница Эл. Что Ундин по юности связался с бандой, но ушёл от них и сделался учеником кузнеца. Что с ним случилась какая-то беда, и он потерял близкого человека, возможно, мать, возможно, кого-то другого. И сразу после этого покинул столицу, скорей всего, пустился в бега. Ундину, кажется, грозила смерть в тех краях, но почему — Петер не мог вспомнить, а может, и не знал. Как называлась деревня, где он скрывался два года, в чьих владениях она лежала, Петер тоже не мог сказать. — Вот видишь, не так уж и мало, — ободрил парня Геральт. — Но это же почти ничего! — Петер взглянул на него с надеждой, но при этом несчастно вздохнул. — В столице есть кузнечная гильдия… — Точно! — подхватил Лютик. — Не может такого быть, чтобы они забыли историю, в которой была и чья-то смерть, и угроза жизни подмастерью, и его побег в связи с этим! Кто-то что-то натворил, он или его враги. Это же явно были драматичные события, слух о которых облетел всю округу. — Да, — добавил Геральт, — обратимся к кузнецам, и они вспомнят, у кого работал сбежавший ученик. А потом узнаем от его мастера, где и с кем Ундин жил и водил знакомство. После того, как они нашли записку, ждать Ундина на лесной стоянке смысла не было. То, что он написал, ясно говорило, что его решение твёрдое. — Если его мама жива, он захочет с ней встретиться, я думаю, — тихо сказал Петер, пока они сворачивали лагерь и седлали лошадей. — Ведь он думает, что скоро умрёт. И они отправились в Королевскую Гавань кратчайшей дорогой. Чтобы скакать быстрее, они покинули извилистую просёлочную дорогу и вышли на прямой мощёный Королевский Тракт, соединяющий Винтерфелл с югом. Вдоль оживлённого Тракта стояло множество крупных поселений и почти во всех жители строили септы — храмы Семерых Богов. В одну из таких Петер провёл своих друзей и договорился, чтобы для них приготовили лекарство. Геральт с Лютиком были немало удивлены, что вводить средство приходилось в кровяную жилу, но шприцов в этом мире изобретено не было. Игла прикреплялась к мягкому кожистому бурдюку, сделанному из зоба рыбы-пузыря. Этот бурдюк выдерживал многократное мытьё, а кипятили только иглы. Тем не менее, из-за этих нелепых бурдюков порции приходилось делать больше нужного и половину оставлять не введённой, чтобы исключить попадание пузырька воздуха в кровь. Процедура считалась сравнительно безопасной по сравнению с риском умереть от серой хвори. Лютик с Геральтом поделились идеей шприца с мейстером, приготовившим лекарство, и лекаршей, которая искусно сделала по уколу в вену всем троим. Мейстер и лекарша сначала отнеслись к идее скептически, но обещали посоветоваться с мастерами.