Привычный про́клятый мир

— Я болтаю всю дорогу из лечебницы, а ты меня не думаешь ни останавливать, ни перебивать. — Уэнд откинулся, разложив руки на спинке скамейки, и оценивающе взглянул на Петера, сидящего напротив. — Я всё думаю, когда ж тебе надоест? — Мне? — опешил Петер. — Мне — никогда! Да и странно было бы сердиться, ты же столько вынужден был молчать! К тому же у Петера от голоса Уэйда по телу проходили приятные тёплые волны, но как это выразить вслух, он не знал. Они сидели в обеденном зале того постоялого двора, куда друзья заехали с самого начала, прибыв в Королевскую Гавань. Уэнд отъедался за три голодных дня, а Петер только что вернулся от Алфеи. Необходимо было забежать туда и успокоить её, что Петер не пропал и не угодил в беду. Чего стоило Петеру скрыть от неё, что Уэнд нашёлся, знал только он. Но радость с лица он стереть не мог, поэтому выпалил, что смог напасть на след Уэнда и, ничего больше не объясняя, поскорее сбежал из её дома, уверяя, что спешит на поиски. Геральт и Лютик обходили старых знакомых Уэнда, и надо было бы их остановить, но Петер не знал, где их искать. Уэнд предполагал, что от этой парочки ему здорово влетит за побег, но одно то, что Петер простил его за всё, вылечил и принял, затмевало любые опасения. Уэнд чувствовал себя так, как будто воскрес. Он с энтузиазмом предложил Петеру обойти своих друзей лично — где-нибудь они да пересекутся с ведьмаком и бардом. Но эта парочка вскоре объявились сама. Узнав все хорошие новости и видя, как распирает от счастья Петера, отложили головомойку для Уэнда и ушли прогуляться по городу, без слов согласившись друг с другом. Они догадались, что Петеру сейчас нужен только Уэнд. Может, влюблённые захотят подняться в комнату Петера, уединиться, так зачем им мешать? Они угадали, Петер хотел этого, но Уэнд не поддался ни уговорам, ни провокациям, он до сих пор чувствовал себя заразным и прямо сказал ему, что намерен подождать, пока всё не заживёт. Против этого Петер не смог возражать, и снова постарался задавить своё нетерпение, вызванное течкой. Хотя в присутствии Уэнда Петер так и сиял от невольного ощущения, что вот-вот его затащат в постель. Заливистым смехом, громким голосом, здоровым румянцем и блеском глаз, каждым широким несдержанным жестом он выдавал бурление своих чувств. Со стороны он производил впечатление слегка пьяного, но Уэнд понимал причины и поэтому взгляда не мог от него оторвать. Так бы и сожрал вместе с этими его вихрами, то и дело падающими на лицо, не прижатыми сегодня ни серебряным обручем, ни простым шнурком. Тем временем Петер продолжал расспрашивать Уэнда о его жизни, старался узнать хотя бы то, что не опасно было обсуждать в таверне, полной чужих людей. Ими никто не интересовался, но о том, как Уэнд смог расправиться со своими врагами, Петер спросит потом. — Ты ещё не рассказал, что произошло на том корабле, куда ты пробрался, сбежав от отца, — напомнил он. — На шхуне? О, точно, расскажу! А нет, мне несут ещё одну тарелку. Так что пока я ем, ты мне что-нибудь расскажи. — О чём? — Ну, например, — Уэнд придвинул к себе полную мясного рагу тарелку, кивнул разносчице и вдохнул душистый горячий пар, — я никогда не понимал секрет вашей семейки, а спросить стеснялся. — Петер усмехнулся, догадываясь, что Уэнду вряд ли помешало бы стеснение, а вот немота — мешала. — Скажи, почему Нэд Старк, твой предок, был альфа, а вы с отцом — омеги? Уэнд подозревал, что это невежливый вопрос, потому что статус передавался по наследству по мужской линии. Случаев рождения сыновей-альф от отцов-омег и наоборот не бывало, значит, замешана женская измена. Но он всё-таки задал этот вопрос, потому что захотел вдруг убедиться, что и Петер будет откровенен с ним, посмотреть на его реакцию. — Как вышло, что наследником альфы Нэда Старка оказался омега Антоний Старк? — конкретизировал он. Но Петер только улыбнулся каверзному вопросу и начал рассказывать. История его семьи была приличной и секретом не являлась. А он вообще любил рассказывать истории, в его памяти начали всплывать страницы летописи, дополняясь удивительными рассказами леди-бабушки Сансы Великой. И, похоже, Петер обрёл благодарного слушателя, Уэнд поглядывал заинтересованно, даже наклонившись к своей тарелке. Петер вошёл во вкус и незаметно для себя перешёл на напевный стиль исторических трудов и сказаний о древних веках. Он поведал Уэнду о своем прадедушке Нэде — верном Эддарде Старке, что отдал жизнь, пытаясь предупредить Роберта Баратеона, тогдашнего Короля всего континента Вестерос, о предательстве. Нэд, как и король Роберт, был альфой и, как подобает благородному альфе, имел прямодушный бесхитростный характер, славился бесстрашием, честью и справедливостью. Петер перечислил отпрысков Нэда Старка, начиная от старших — Роба и Сансы — и заканчивая младшими — Браном и Риконом. Пересказал Уэнду ключевые события Большой Предзимней войны и объяснил, что Королевой Севера была избрана его бабушка, Санса Великая. В пыльной и тяжеленной Книге Престолов, которую с детства изучал Петер, целая глава была посвящена жизни леди Сансы Старк и гласила: она избрала своим мужем мудрейшего из мужей континента, Тириона Ланнистера, но, заключая брак, оставила себе и своим потомкам право на родовое имя своих великих предков — Старки. В то же время Петер помнил, что бабушка посмеивалась, когда он читал ей эти строки, повторяя свой урок. Но она так и не объяснила, что тут смешного. –Так и вышло, что мой отец и я — омеги, — рассказывал Петер. — Благородный лорд-дедушка Тирион определил омежий статус нашего рода. Но при этом мы — Старки. Мой лорд-отец гордится, что от Тириона ему передались логический ум и любовь к знаниям. Я тоже льщу себя надеждой, что проявлю себя в науках, — застенчиво улыбнулся он. На этом месте Уэнд ухмыльнулся про себя: любовь Тириона к хмельному, немилосердно воспетая менестрелями в иронических куплетах, очевидно, досталась Антонию по наследству. Но было тут и странное. Уэнд тронул рукав Петера, чтобы остановить поток слов, и тот с готовностью протянул ему руку для общения. И только тогда понял, насколько привык, что Уэнд будет писать ему свои слова на ладони. Петер ужасно смутился и отдёрнул руку. — Погоди, Петер! Опять не сходится! — проглотив недожёванный кусок, быстро сказал Уэнд, чтобы замять для Петера неловкость. — Ланнистеры — тоже альфы! А Тирион как омегой оказался? — А ты что, не знаешь? — удивился Петер. — Ну откуда мне, я же не лорд, — пожал плечами Уэнд. Об этой подробности в балладах, очевидно, стыдливо умолчали. И Петер тут же с жаром рассказал, что Тайвин Ланнистер, альфа, считавшийся отцом Тириона, с детства люто ненавидел его, да и сыном-то никогда не считал. Мало того, что Тирион погубил своим появлением на свет свою мать, жену Тайвина — она умерла при родах — так ещё и в конце концов оказался не только карликом-уродцем, но и омегой! А значит, отпрыском омеги Эйегона Таргариена. - Почему его? - вклинился в рассказ Уэнд. Петер продолжил объяснять. Тайвин подозревал, что тогдашний владыка Вестероса Эйегон принудил его жену к близости. И Тайвин ненавидел заранее плод этой связи, Тириона, как живое напоминание о своём унижении. Когда мальчик подрос и вошёл в возраст Проклятия, его происхождение стало очевидно — к нему пришла течка. Уэнд снова тронул рукав Петера, не столько по необходимости, сколько потому, что он тоже скучал по возможности прикоснуться, и задал вопрос: — Так ты Таргариен, а вовсе не Старк? — Я Старк! Я Старк и наследник Севера! — горячо воскликнул Петер и аж привстал. — Не ори, — бесцеремонно бросил Уэнд своему перевозбуждённому лорду. Он огляделся, но вроде бы никому не было до них дела. Мало ли, что пьяные выкрикивают… — Пойми, — Петер приглушил свой звонкий голос, — по закону Тирион Ланнистер — никакой не Таргариен. Это не было доказано. Он не был признан своим настоящим отцом, Эйегоном, так что мы и права не имеем причислять себя к этой великой фамилии. Эйегон, конечно, был кровавым безумцем, особенно в последние годы правления, но сама фамилия всё же великая. У них одна Дейнерис чего стоит! *** Через пару дней Уэнд убедился, что Серая хворь отступила, и повреждённая кожа на руке и шее стала заживать и рубцеваться. Тогда он решился. Сходил к маме и Алфее. Никому не разрешил идти за компанию, сказал, что это личное. Перед его уходом мать долго уговаривала его остаться ночевать, но Уэнд умчался в комнатушку, которую занимал на постоялом дворе Петер. И заодно решился ещё на одну вещь. Раздеться при нём. Петер не хотел заострять внимание на его шрамах, да и света от масляной лампы было не много. Но Уэнд сам рассматривал свою руку, не стесняясь Петера, и он тоже глянул и тут же невольно похолодел, поняв, как сильно успело разрастись пятно — от запястья до самой шеи и даже немного заходило на грудь. Хорошо, что они успели с лекарством вовремя! После укола развитие болезни в тот же день остановилось, и теперь это была просто неровная, потемневшая, вся сплошной шрам, но зажившая кожа. Петер скинул свои одёжки и, глядя озорно и вопросительно, поставил колено на колени Уэнда, сидящего на краю кровати. Тот поднял глаза, в которых счастье, промелькнув, сменилось весёлым голодным азартом. Он решительно повалил Петера на кровать, резко развернувшись и чуть не сбив лампу, на беду стоявшую рядом на столике. Они сплелись в клубок, обнимаясь, извиваясь, прижимаясь крепче и стискивая друг друга руками и ногами. Петер прошептал что-то в том роде, что он хочет почувствовать Уэнда внутри, и тот, сам не зная как, понял. — Слишком быстро, — прохрипел он, — надо готовить тебя. Хочешь, сначала я ртом?.. Он бы много отдал сейчас за разрешение втиснуться в эту великолепную сладкую задницу, но не так, чтобы его милому человечку стало больно. — Ты что, — жарко зашептал в ответ Петер, — это же течка, всё вокруг уже мокрое, я так ждал тебя, так ждал, так хотел — ведь видел тебя каждый день — что даже моя течка на этот раз продолжается дольше обычного… Пожалуйста, Уэнд… — в его голосе послышалась слёзная мольба. Уэнда не пришлось долго уговаривать, тем более Петер уже приподнял ноги, и осталось только вставить. О, да! Это было очень тесно и влажно, оба аж застонали, так сильно их тянуло вот так слиться. Уэнд решил держаться так долго, как только сможет, чтобы Петер кончил первым. Пусть Уэйд не альфа и, видимо, никогда не сравнится, но постарается затрахать своего лорда до полного удовлетворения. Уэнд держался, и держался, и ещё немного. Для этого он отгородился от происходящего мысленным щитом, приглушив и свои ощущения, и старался не смотреть на Петера, вздрагивающего от желания, разметавшегося и истекающего соком. — Ну же, — взмолился Петер, — не могу больше, давай!.. — Что? — спросил Уэнд, вжимая пальцы в его бёдра. — Я так хочу тебя, давай кончай, я сейчас сдохну, если ты не кончишь!.. — А ты? Кончи сначала ты, я прошу. — Уэнд, омеги не могут в течку кончить раньше альфы. Только после этого запускается… Ну ты понял… Петер задыхался, хныкал и едва мог говорить от возбуждения. Как только Уэнд мысленно приопустил щит вынужденного равнодушия и подумал, что Петер изнемогает от наслаждения уже так долго, но кончить не может, когда Уэнд представил эту степень возбуждения, то тут же кончил так бурно, так конвульсивно забился, с размаху вбиваясь в Петера, что тот зажал себе рот рукой, чтобы не заорать, и тоже затрясся в оргазме. Измазанные спермой и смазкой Петера, они наконец расцепились, чтобы упасть навзничь. Через некоторое время, намочив водой из кувшина полотенце, они начали вытираться, и эти вытирания плавно перешли в следующий заход. И этот заход не был последним. Утром Уэнд и Петер выползли из комнаты такие уставшие, что за завтраком даже не обращали внимания на ироничные взгляды Геральта и дружеские намёки Лютика, что у кого-то ночка особенно удалась. *** После завтрака Уэнд снова отправился к маме, пробыл там весь день, чтобы наговориться. А ближе к вечеру он убедил их с Алфеей, что если останется жить в городе, то снова рискует быть схваченным, поэтому опять уезжает. Перед тем, как вместе со всей компанией покинуть город, Петер сходил в почтовое управление. Всё это время он так и планировал — заглянуть на почту в последний момент, он не хотел привлекать к себе внимание. И получил письмо от Сансы. Друзья удивились, откуда она узнала, что Петер будет в Королевской Гавани. И Петер объяснил, что ничего странного нет. Он отправил первое письмо домой родным сразу после событий в Орлином Гнезде, перед тем, как покинуть Подмётку Гиганта. Он считал, что бабушка, отец и Вирджинс имеют право знать, что с ним, он верил, что они его любят и поймут. Просто раньше не было возможности написать. В том письме Петер описал подробно, что сейчас нужен своему другу Ундину, что это не блажь и не придурь, что Петер действительно ради него готов на всё. Петер писал, что не следует считать Ундина виноватым в нападении на двух альф в подвале Винтерфелла, потому что Ундин защищал Петера. Петер просил отца оправдать Ундина, а если те лорды всё ещё в претензии, то, может быть, задобрить их подарками, чтобы замять дело. Юный лорд просил не преследовать Ундина и не искать его самого. Петер даст о себе знать, когда получится, а пока не знает даже, куда направится, в какой город забросит его дорога. Всё зависит от того, что выберет Ундин. "Если нужно будет сообщить что-то важное, - писал Петер из Подмётки, - отправьте одинаковые письма в почтовые управления крупных городов Вестероса, я получу, когда буду там". Волнуясь, Петер сломал фамильную печать, вскрыл письмо и начал читать про себя, чувствуя взгляды всех троих друзей, сидящих с ним за одним столом. Они были готовы завтра выдвигаться, но если письмо важное, планы могли поменяться. Письмо оказалось от Сансы. "Петер, - писала она, - я чувствую по твоим строчкам, что этот человек - Ундин - не просто друг тебе, что, возможно, ты решишь, что он и есть твоя пара. Ты сказал написать во все города, если будет что-то важное. Так вот, если я правильно почувствовала, то это и есть самое важное: держись за свою любовь, борись за неё, сделай всё, чтобы вы смогли быть вместе. Я пишу ещё и потому, что Бран - Вещий Бран - изрёк пророчество, которое касается тебя. Тебе нужно встретиться с драконами, которые живут в горах на западе. Бран редко даёт советы, основанные на его Даре, но когда даёт, следует слушать. Уверена, что это не менее важно для тебя. Для всех нас, для судьбы нашего Дома, а возможно - и всего Севера. Ты наследник, от тебя многое зависит. Неси это бремя с честью. Я верю, ты сможешь решить, что важнее всего, если придётся делать выбор. И хочу тебя обнять и напомнить, что выбирая любовь, чаще всего делаешь верный выбор." "Петер, милый, — писала Санса, - ты не знаешь, какой я была глупышкой в детстве! Я думала, что все хорошие люди - красивы, а все злые - уродливы, как всегда бывает в сказках. Ничто в родном доме не разубедило меня, ведь все вокруг были красивы, добры и милосердны, только Арья казалась мне дурнушкой и поэтому бесполезной. А на поверку вышло, что она - самое преданное и верное сердце в мире. Детство моё кончилось слишком рано, Петер. Но и вырванная из дома в гнездо врагов, я не сразу разобралась с этим убеждением. Первый раз Тирион застал меня ещё дурочкой. Когда меня отдали ему в жёны, он мог бы воспользоваться мною, как делают многие мужчины, не думая о страхах молодой невесты. Но он оставил меня в покое, сказал, что не дотронется, пока я сама не решу. Тогда я не поняла, что это признак человека, умеющего любить. И вот как я поплатилась за свою глупость. Только много позже я смогла оценить, как бережно и благородно обошелся со мной этот безобразный карлик с мерзким лицом. Джоффри со мной не церемонился бы, благо, я почти не успела отведать его "милостей". А уж про Болтона я и не говорю. Я тебе не рассказывала, потому что считала ребенком, но теперь ты взрослый, принимаешь решения и сам отвечаешь за них. Имеешь право знать. Я до сих пор не понимаю, как от Болтона живой ушла. Этот "брак" тоже был насильственным. Думаю, Старые Боги дали мне стойкость, чтобы вынести все его пытки и сберечь свою жизнь для новой встречи с Тирионом." Дальше Санса написала, что в своё время не посмотрела, что её суженого все считают посмешищем. Она не сразу, но оценила и полюбила его, и тогда отринула из своей души чужие правила. "Я не говорю, - написала она, - что любовь важнее всего на свете, но уж точно важнее предрассудков, Петер". *** Кончилась Великая война. Самая длинная зима в истории уже прочно обосновалась на Севере, но только недавно вступила в свои права в центральных и южных районах Вестероса. Эту зиму ещё не называли Великой Зимой. Но Санса Старк, несмотря на молодость, доказала во время войны, что её не напрасно нарекли Великой королевой. И теперь эта королева почему-то вспомнила о Тирионе и пригласила его на торжество в своем родовом замке. Он приехал, хотя не знал, чего ожидать. Во время войны он служил ближайшим советником, десницей Дэйнерис. С Сансой виделся только в официальной обстановке, исполнял свои обязанности и старался не вспоминать, что она была когда-то его невестой, и что он ей не понравился. Хотя если бы он позволил себе вспоминать, то после первого чувства — горькой обиды, что она его отвергла, он с высоты своих теперешних лет только мудро улыбнулся бы той юной девочке, которая не смогла совладать с испугом перед его внешностью. Теперь главным его чувством было уважение к ней. Она больше не была наивной и беспомощной. Не каждому дано так разительно измениться. И ещё он чувствовал — самую малость — восхищение её красотой. Их брак до сих пор не был формально расторгнут, но и состоявшимся его нельзя было назвать. Тирион ожидал, что Санса вызвала его в Винтерфелл, потому что хочет уладить формальности с разводом, чтобы снова выйти за кого-нибудь замуж. На пиру, поистине королевском, он был осторожен с вином, предчувствуя деловой разговор. Но в первый день она удалилась с пира, ничего не сказав. Лорд Тирион Ланнистер пошёл к своей несостоявшейся молодой жене в покои, чтобы пожелать спокойной ночи и уйти. Счёл, что имеет право увидеться с ней наедине и убедиться, что правильно её понял. Видимо, дела она решила оставить на завтра. После окончания войны их брак снова стал бы для всех выгодной сделкой, закрепляющей всеобщий мир, но Тирион не собирался ни препятствовать ей, ни неволить никого, особенно эту молодую женщину. Она и так настрадалась. Всё время, пока длился роскошный пир, Санса Старк сидела, не поднимая глаз на несостоявшегося мужа, как будто снова была испуганной девицей. Тирион не узнавал её. Она по-прежнему восседала во главе стола с гордой королевской осанкой, но избегала встречаться с ним взглядом. Тирион шёл к ней, собираясь с духом и намереваясь повторить, что не будет против развода, что по-прежнему не претендует на её тело, что уважает её выбор. Но когда он вошёл, затворил за собой тяжёлую дверь и приблизился к ней, стоящей у своего высокого алькова с балдахином, Санса, смело глядя ему в глаза, вдруг резко сбросила платье, заранее расстёгнутое, и предстала перед ним обнажённой и босой. От увиденного Тирион онемел. Всё её тело от шеи до самых ступней было изъедено шрамами от порезов, ожогов, а местами особенно грубо искорёжено. Все слова застряли у Тириона в горле. — Что-то здесь — от Джоффри, но в основном — от Рамси, — тихо пояснила Санса. Тирион потрясённо молчал. Что он мог сказать? Обещать отомстить за неё? Оба ублюдка мертвы. Он знал, что эта женщина сама за себя отомстила. Говорили, что она натравила голодных зверей на эту мразь Рамси Болтона и не скрывала этого. На войне как на войне. — Я… Я не… — Тирион редко терял дар речи, но то, что он хотел сказать, теперь прозвучало бы глупо. — Тирион. Ты примешь меня такой, какая я есть? А он только и подумал — вот настоящая королева. Он в нерешительности стоял перед ней, пытаясь понять, что теперь делать и какой ответ будет достойным. Тело Сансы выглядело ужасающе, но она сама всё равно вызывала восхищение вплоть до преклонения. Наконец, вместо ответа он просто наклонился, стащил свои сапоги, а после спокойно, без спешки и позёрства разделся, бросая одежду на пол около себя. Разделся весь, догола. Повернулся, встал перед ней во весь свой смешной рост. У него шрамов тоже хватало, но пропорции его нелепого тела сами по себе были таким, что несколькими боевыми шрамами испортить его ещё сильнее было трудновато. — Санса! А ты? Ты примешь меня таким, какой я есть? — спросил он. И уголок его рта дернулся, непонятно, брезгливо или в усмешке над собой. Санса подошла к нему, аккуратно опустилась на одно колено, на другое, встала вровень с ним — глаза в глаза. — Конечно! — и она обняла Тириона. А Тирион — её. Санса издала тихий облегчённый всхлип. Он покачал её в объятьях, как будто убаюкивая, утешая. — Ну, что ты… — выговорил он. — Я столько о тебе думала… Всё это время. Весь этот ужас… А ты был со мной таким… Если бы я тогда согласилась… Быть с тобой! То ничего бы не было. Всех этих шрамов. Всех этих месяцев еженочных бессмысленных пыток… — Тихо-тихо, — продолжал утешать Тирион, поглаживая её, путаясь пальцами в волнистых прядях её распущенных по спине тёмно-рыжих волос. — Жаль, что я не могу отнести тебя. Уложить спать. Укрыть. Он чувствовал себя беспомощным, негодным даже для утешения, но понимал, что сейчас неуместно пошутить над собой, использовать привычный сарказм к своему телу. Не тот момент, чтобы высмеивать себя, как обычно защищаясь от боли и предвосхищая чужие насмешки. Всегда это работало. Здесь — нет. Санса, всё ещё стоя на коленях, протянула руки, развернувшись назад, стащила с кровати огромное покрывало из пушистых шкур, расстелила на полу. — Ляжем здесь, — полувопросительно произнесла она. И легла так просто и непосредственно, как будто была одна. Не красуясь и не прикрываясь. Робко потянула Тириона за руку, чтобы лёг рядом. Он лёг так, чтобы быть с ней лицом к лицу. Их объятия только сначала, во время соития, были крепкими, а потом перешли в поглаживания, в нежные ласки. Это было удивительно для Сансы — сама возможность взаимного доверия, возможность простого и естественного обладания друг другом. То, что казалось ей несбыточной мечтой, навсегда разрушенной её собственными руками, было рядом, было с ней, происходило с ней сейчас. Это было более, чем пришедшим в её дом счастьем — это было прощением того, что она отвергла Тириона в прошлый раз, растворением вины за то, что она когда-то натворила с ним и, главное, с самой собой. Их любовь вышла сегодня быстрой, жадной, но вместе с тем не острой, а бережной. И главным во всём этом было то, что любовь никуда не делась, осталась здесь и после слияния их тел. Теперь обоим было ясно, что эта любовь будет всегда. В нём. В ней.