Горечь цветущей вишни

Мидорима потянулся, устраиваясь как можно удобнее в утопленной в стене нише, в которой располагалось окно. Створки были распахнуты – парень вдыхал теплый весенний воздух, пропитанный запахом цветущих в саду деревьев. Голова нещадно болела, кажется, не желая перенимать томную расслабленность тела. Мидорима закрывал глаза в надежде унять боль, погружался в блаженную темноту, тихий шелест листьев, пока спокойствие не прерывалось эхом чужих стонов. Тогда Шинтаро открывал глаза и устало откидывался спиной на стену. Невозможно, думал он, задумчиво покусывая костяшку указательного пальца. Он почти не спал. Воспоминания вспыхивали легким жжением в груди: тихие стоны, что не покидали его голову, горячие ладони на своем теле, требовательные торопливые поцелуи, подпаленная похотью синева глаз. Такао не выпускал его из рук, а Мидорима не хотел уходить. Обещал, сжимая тонкое тело в объятиях, что следующий поцелуй станет последним, и снова терялся в сбивчивом шепоте у своего уха, уже не пытаясь разобрать слова. И оставался. Потому что невозможно было уйти. Ушел из комнаты под утро, пережидая ломку у окон в сад. Хотелось вернуться обратно, забраться под одеяло, сгребая теплое изможденное тело в охапку. А дальше что? Возможно, Такао одолевали те же вопросы. В своей комнате Мидорима парня не нашел, в его – тоже. Чтобы избежать поисков по всему поместью, он спросил первую попавшуюся служанку и направился в сад. «Казунари-сан просила передать…». Мидорима усмехнулся. Ради того, чтобы в очередной раз показать, что он предугадывает любое действие Шинтаро, Такао готов был изъясняться с прислугой жестами. Мидорима остановился на ступенях и прислонился к колонне, высматривая одинокую фигуру. Парень действительно оказался в саду, сидел на подушке под сенью цветущих вишен – деревья взмывали вверх, раскидывая объятия навстречу ветру, послушно склоняя ветви под его силой, и возвращали собственную стать, вздрагивая, осыпаясь сотнями лепестков. И Такао словно бы чувствовал, насколько похожим был на них, прижимался затылком к стволу, вдыхая потерявшийся в ветвях шепот ветра, и закрывал глаза. Мидорима спустился и направился в сад, не переставая крутить одно единственное слово. «Невозможно». Невозможно – дальше вот так, словно живешь вслепую, терять рассудок рядом с другим человеком и не понимать причины, злиться и уходить, чтобы потом снова возвращаться. Все, что происходило между ними, было невозможным, потому что не было дальше пути, не было будущего, а то, где им приходилось бы скрываться, обманывать и обманываться, не имело права называться будущим. Невозможным был сам Такао. Мидорима остановился неподалеку, разглядывая сидящего под деревом парня. От одного взгляда на него болезненно, томно щемило в сердце, не хватало воздуха, и каждый выдох обжигал губы. Он был весь здесь, непостижимый, наполненный тем, что Мидорима не в силах был вынести, а подбираясь ближе, пугался и закрывал за собой двери. Открой нараспашку и посмотри – растопит все, что осело внутри коркой давнего льда, подожжет и осветит полюбившуюся темноту, в которую многое прятал, засыпая перегоревшей золой. Невозможно. - Зачем ты там стоишь? – тихо спросил Такао, не открывая глаз. Мидорима подошел ближе и встал рядом, прижимаясь спиной к жесткой коре ствола. Такао был похож на вишню: сгибался под силой ветра, едва ли не надламываясь, выдерживал и снова становился собой. Шинтаро скользнул взглядом по темным кругам под прикрытыми веками, следам от своих поцелуев, что тянулись по шее, словно размытые по бумаге карминовые чернила, и исчезали под воротом, – и закрыл глаза. Кажется, он знал, кто был ветром Такао. - А знаешь, - голос вырвал его из блаженного забытья, паутиной окутавшего сознание. – Ты ведь такой же. Мидорима опустил голову и посмотрел на сидящего у его ног парня. Тот подцепил кончиками пальцев рассыпанные на ладони розовые лепестки. - Красивый, - протянул он, задумчиво лаская собственные губы хрупким лепестком, и, лизнув его кончиком языка, сдул. – А приблизишься – горечью вяжет. И быть с тобой так же. Красиво, почетно, дух захватывает, - Такао поднял голову и улыбнулся Мидориме, - но больно. Последнее слово потерялось в шуме заплутавшего меж ветвей ветра. Шинтаро спрятал ладони в рукава кимоно – почему-то внезапно стало холодно. - Хочешь уйти, - спокойно констатировал он. Такао долго смотрел на парня, глупо хлопая ресницами, и вдруг рассмеялся. Смеялся долго, заливисто, зажмурившись, так, что Мидорима, очарованный, уставился на его сияющее лицо, немея подхваченным чьими-то горячими руками сердцем. От того, как слезами рассыпалась сакура по темным волосам, светлой коже и вниз по белому кимоно с вышитыми золотой нитью птицами. Именно так, как ему хотелось, нестерпимо хотелось повторить пальцами. - Это мне нужно бояться, что ты снова уйдешь, - произнес Такао, все еще посмеиваясь. - Снова? – Мидорима прищурился. Казунари кивнул. - Я ведь знаю о тебе больше, чем ты можешь представить. А вот ты обо мне… - Почему я должен тебе верить? - Хм… - Такао посмотрел на свои ладони. Дрожали. Начинал вспоминать и дрожали. – Ты не любишь темноту, но во время грозы забиваешься в самый темный угол и ждешь. - Он посмотрел в удивленное лицо Мидоримы. - Правда? - Откуда?.. – только спросил Шинтаро, растеряв слова. Брюнет поднялся, чтобы уйти, но Мидорима перехватил его за рукав, дернув сильнее, чем рассчитывал. Такао выдернул руку и ухмыльнулся. - Тогда давай сделаем так, - предложил он. - Отпусти меня. - Что ты имеешь в виду? – спросил Мидорима напряженно. - Ты не можешь удерживать меня в поместье вечность и прятать ото всех, пока я буду притворяться, - Такао развел руками в дорогом кимоно, - во всем этом. - Тогда чего ты хочешь? - Только чтобы ты посмотрел на реальность моими глазами. Они договорились встретиться на центральной площади через час. Мидорима пришел раньше – в поместье одолевали мысли, запутывая его в паутине коридоров. Но обдумывая слова Такао, выжимая из взбудораженного сознания догадки и воспоминания, он начинал раздражаться. И дело было не в чьем-либо превосходстве, не в том, что Такао, казалось, знал и чувствовал больше, предугадывая каждое его движение, а в том, что Мидорима боялся. Шагал к обрыву, больше всего желая увидеть скрытые в нем тайны и сваленные в громоздкую кучу воспоминания, но, заглянув в непроглядную тьму, содрогался, едва балансируя у самого края. Сзади держали уверенные руки Такао, готовые в любую секунду столкнуть его вниз. - Эй. Когда на его плечо легла чужая ладонь, Мидорима вздрогнул и нервно обернулся. И, увидев Такао, растерянно шагнул назад… - Ты чего? – спросил Такао недоуменно, разглядывая обеспокоенное лицо. Мидорима осмотрел показавшегося чужим – лишь на секунду – человека. Простые гета на босых ногах, которые раньше бесшумно ступали по половицам его дома в белоснежных носках, скромное темно-синее юката, подвязанное обычным поясом без былой аккуратности, собранные в тугой пучок волосы, лицо без грамма косметики. Он смотрел глазами, обычно подведенными для того, чтобы слуги в поместье ни о чем не догадались, сейчас - чистыми, с густыми пушистым ресницами. Мидорима замер, что вот оно, подкатывает, звенит дрожащим перед штормом стеклом - разобьется и рассыплется в прах, погребая его под осколками. Но заглянул в глаза – и облегченно выдохнул. Осознание опустилось на его плечи теплым, легким, словно лепестки сакуры, касанием. Ничего не изменилось. Шинтаро верил, цеплялся за эту правду как за единственно верную из всех: ему нравилось женское начало Такао, его загадочная притягательность, красота, которую неудержимо хотелось пить поцелуями, но… На Мидориму смотрел мужчина. И ничего не изменилось. - Как привидение, честное слово, - засмеялся Такао. - Или без грима не признал? - Насмехаешься, - спокойно заметил Мидорима. – Дальше что? - Прежде чем все зайдет дальше того, когда мы еще сможем все изменить, - Такао отвел взгляд, - я хотел спросить тебя… - И снова посмотрел на Мидориму. - Насколько я могу тебе доверять? - Нелепый вопрос. - Почему я спрашиваю… - опередил Такао. – Мы практически перешли все границы, но… Шинтаро сложил руки на груди. Практически. Он уже чувствовал, как трещала под ногами земля, осыпаясь песком его сдержанности. До обрыва не просто «практически» - нет уже ничего. - Такао, - только произнес Мидорима с понятной лишь им обоим интонацией. И Казунари, расслышав и расценив ее правильно, вздохнул. - Тогда просто: да, нет? - Такао, - повторил Мидорима настойчивее. - Пойдем. Они шагали бок о бок, пересекая площадь и теряясь среди людей там, где артерии города сужались до хрупких капилляров - людных улочек, таких же душных, шумных, пропитанных жизнью. И люди словно тромбы сбивались вместе и преграждали путь. Тогда Такао выходил вперед и пробивал дорогу резкими движениями без прошлой грации и осторожности. Мидорима шел за ним, рассеяно уставившись в черный затылок. Это не было похоже на то, как Шинтаро позволял парню идти впереди себя или же, наоборот, оставлял чуть позади, прямо за плечом, как на то указывали им надуманные обществом рамки. Сейчас Такао действительно вел его, изредка прихватывая за рукав, когда менял направление. Мидорима чувствовал, как трещат зажатые в его руках рамки, набухают и измученно скрипят, рассыпаясь на болезненные занозы. Отпусти - и станет легче. - Мы пришли, - произнес Такао у его плеча. - Такао-кун! Мидорима повернулся одновременно с названым. От одной из торговых палаток, что тянулись друг за другом вдоль улицы, им навстречу шел Куроко и вел за собой неизвестного парня. Шинтаро окинул незнакомца быстрым взглядом, тот смотрел в ответ хмуро и будто бы растерянно и пару раз раздраженно растрепал торчащие в разные стороны, словно наспех обрезанные, волосы цвета жженной меди. Нервничал? Куроко остановился напротив, все еще крепко сжимая чужую руку. - Ну, вот как-то так, - Такао усмехнулся и развел руками. Но на него никто не смотрел – все трое напряженно уставились друг на друга. - Мидорима-сан, - начал Куроко. - А как же Аомине? – спокойно произнес Шинтаро. - Аомине-сан мой данна, а… - Тецуя оглянулся на стоящего рядом парня и поджал губы. - Понял. Как зовут? - Кагами Тайга, - произнес незнакомец. - А Аомине, судя по всему, ничего неизвестно. - Да перестань же ты ребят запугивать, - фыркнул Такао, глядя на Мидориму укоризненным взглядом. - Ну, любовь у них. Ты ведь не собираешься бежать к своему другу и все рассказывать? Шинтаро недоуменно посмотрел на Такао. Рассказывать? Парочка перешептывалась, что-то обсуждая, Кагами шипел, как раздраженная гадюка, Куроко же отвечал осторожными прикосновениями и тихим шепотом, успокаивая. Кинув подозрительный взгляд на наследника, Тайга вздохнул и прикрыл глаза. Мидорима взглянул в глаза Куроко, поражаясь тому, насколько успокаивающим был его взгляд. Шинтаро так глубоко затянуло в собственную жизнь, что он уже и забыл, что у кого-то другого тоже могла быть жизнь, с болью и переживаниями, любовью и тайнами. Перед его глазами разворачивалось то, что касалось жизни его друга, и он, наверное, должен был рассказать, но… - Мне все равно, это не мое дело. - Тогда вперед. Они слились с толпой, что вилась бурным потоком меж торговых рядов. В первой же палатке Такао купил панаму и со смехом натянул ее на голову Мидориме. - Это еще что? – хмуро отозвался тот. - А это чтоб тебя не узнали, - объяснил Такао. - Теперь можешь расслабиться. Шинтаро шел рядом с парнем, несмело прислушиваясь к ощущениям. Он и правда почему-то расслабился. Мир Такао изнутри оказался непривычным: живым, шумным, настоящим. Здесь не нужно было притворяться, потому что никому и дела не было до Мидоримы. Он был обычным человеком, таким же обычным, как десятки других людей, но даже к тому, чтобы быть собой, необходимо было привыкнуть. И это… далось с трудом. Он шел по жизни, закрыв глаза и уши, а настоящая жизнь ударила в его сознание, стоило ему снять защиту – яркими цветами и звуками, слепящим весенним солнцем и гомоном людских голосов. Такао украдкой кидал на него заинтересованные взгляды, заверяя теплыми улыбками «ты привыкнешь, я помогу», и, удостоверившись, что все в порядке, утягивал его в очередную лавку, рассказывая про странные, непонятные Мидориме безделушки, заставлял пробовать незнакомую еду. Радовался как ребенок, когда Шинтаро, удивленно вскинув брови, признавал что-нибудь вкусным, или звонко смеялся, когда парень морщился и обещал, что подобного больше никогда не станет есть. И конечно же дразнил, подтрунивая на пару с Кагами: - Персоне высших кровей не пристало пробовать еду простолюдинов, - вздыхал Такао. - Императорский рот создан лишь для того, чтобы вещать правду с небес, - ухмыльнулся Кагами, - а не есть нашу мерзкую речную рыбу. Мидорима только фыркнул, не обращая внимания на смех. Интересно, а как они вчетвером смотрелись со стороны? Что видели в них люди, не обремененные рамками условностей? Наверное, четырех обычных людей. Может быть, друзей, что пришли в торговый квартал развлечься. Мидорима оглядывал залитую солнцем улицу и не верил. Вдохнул, выдохнул. Все то же самое – только легче. - Рот не разевай, - весело посоветовал Такао. - Почему это? – не понял Мидорима. - Ну… у тебя что-нибудь ценное есть с собой? - Кажется, нет. - Тогда хочешь, покажу кое-что? – Такао улыбнулся и подвел его к лавке с древними монетами. – Какую выберешь? – Он протянул ему две, серебряную и медную, гораздо крупнее первой. - Вот эту, пожалуй. - Мидорима ткнул в медную, и та тут же оказалась в его ладони. Потом Такао начал засыпать его вопросами, указывая на монеты, сгружая их в широкие ладони Шинтаро. «А вот эту посмотри!», «А вон та тебе не нравится?», «Взвесь на ладони, попробуй». - А какая тебе там понравилась, говоришь? – спросил Такао. Мидорима разглядел монеты в ладони. - Не могу найти. - Не вот эта, случайно? – Такао с улыбкой выудил из-за пояса медный круг. Мидорима нахмурился. - Да ты просто внимание мое отвлек своими вопросами. - Вот как… - задумчиво протянул парень и следом достал сложенные вдвое четки с бусинами, окутанные беспокойными волнами малахита. - А это не твое? Мидорима задрал рукав кимоно и, обнаружив пропажу, поднял на парня удивленный взгляд. - Как ты это сделал? - У меня было… насыщенное прошлое, - произнес Такао, слегка улыбаясь. Он взял Мидориму за руку и осторожно, будто не он секунду назад стянул четки, отодвинул рукав и надел их обратно. Согретые теплыми пальцами бусины мягко прокатились по коже, Такао огладил их и соскользнул с его запястья, слегка царапнув ногтями. Мидорима вздрогнул – словно горячими брызгами хлестнуло по спине. Он все еще ничего не знал о нем. - О, пойдем туда! – Такао ткнул пальцем в спрятанную под тенью деревьев площадку, зажатую между торговыми палатками клочком драгоценного свободного пространства. - Там сегодня схватки на боккенах, кажется, - отозвался Кагами. - Ха, - ответил Такао с улыбкой, - да я тебя уделаю. - Потом не жалуйся, что я твою нежную кожу синяками украсил, - Тайга рассмеялся. Мидорима, невольно оказавшись рядом с Куроко, молча плелся следом – два парня громко переругивались, в шутку поддразнивая друг друга, в пылу азарта забыв о том, что с ними был кто-то еще. Шинтаро задумался – выброси из его жизни Такао серьезнее, чем сейчас, что ему останется? Чего стоят воспоминания нескольких недель против двадцати лет неизвестности? Чем он жил, что любил, кого впускал в свою жизнь?.. - Мидорима-сан? – осторожно позвал Куроко. – Не хотите партию в сёги? Шинтаро пожал плечами и проследовал за парнем под сень старого, с массивными ветвями клена, к столу с забытой кем-то игровой доской. - Их теперь не оторвать друг от друга, - объяснил Куроко, возвращая фигуры на места. - И ты решил меня развлечь, - догадался Мидорима. Тецуя кивнул. - Профессиональное, наверно. - Он указал на доску. – Черные. Шинтаро лениво передвинул фигуру, больше внимания уделяя вступившим в схватку Такао и Кагами, чем игре, – будучи подростком, он слишком часто играл в сёги с Акаши, разыгрывая партии на несколько дней, что уже потерял всякий азарт. Вряд ли существовал человек, способный удивить его более замысловатой тактикой, чем та, которой придерживался его бывший товарищ. - Как вы познакомились с Такао? - Мы оказались в одном юкаку и частенько пересекались. Мидорима вскинул голову. - Что?.. – голос поддался со скрипом. Куроко оторвал от доски непонимающий взгляд и продолжил тем же будничным невозмутимым тоном. - Нас продали туда примерно в одно время, поэтому мы держались вместе, - рассказывал парень, не подозревая, что каждое слово вбивалось в уши Мидоримы словно гвозди в открытую рану. – Иногда в тот юкаку наведывался Кисэ-сан, искал симпатичных девушек в окия, которым владел. - Кисэ-сан? – переспросил Мидорима. – Кисэ Рёта, владелец театра кабуки? - Ага. - Куроко бездумно уставился на доску, слегка улыбаясь своим мыслям. - Искал девушек, а нашел нас. Пообещал забрать с собой и обучить профессии гейши, при условии, что мы не вынесем наш секрет за пределы окия. Мидорима облокотился на стол, уткнувшись подбородком в ладонь, и закрыл глаза. Такао ничего не хотел скрывать, наверняка всего лишь не мог этого сказать. От короткого сухого рассказа Куроко душно сдавило горло. Тогда чего бы стоило Такао произнести все то, что он испытал на себе? Сколько бы ему понадобилось мужества, а еще больше – доверия? Которого Мидорима не мог пообещать, тем не менее, почему-то ожидая ответной откровенности. - Разве он сам не рассказывал? – спросил Куроко. Мидорима мотнул головой. – Может быть, стоит тогда спросить его? Шинтаро долго смотрел в широко распахнутые светлые глаза парня и, усмехнувшись, откинулся на спинку сидения. Он ничего не мог прочитать на его лице. Стратегии Куроко уходили далеко за пределы игровой доски, и Мидорима попался, недооценив противника. - Может быть, - неопределенно ответил он, разглядывая площадку. Такао и Кагами закончили спарринг и выступили против другой пары спина к спине. Мидорима обратил внимание, как гармонично сидел боккен в руках Такао - легкий, быстрый, словно не меч был зажат в ладонях, а тростниковый прут. Парень двигался быстро, не позволяя себя зацепить, подшучивая над соперниками и медлительным, жестким в нападении Кагами. С каждым шагом и взмахом боккена стирался въевшийся в память образ хрупкой девушки. И ведь умещал в себе обе противоположности… - Что-то не так, - задумчиво произнес Куроко, но Мидорима понял это уже тогда, когда боккен Такао выбили из рук, а самого парня вздернули за ворот. Рванул с места, едва не сбив доску сёги, и успел втиснуться между противниками прежде, чем Такао получил кулаком в лицо. - А вот этого не надо, - спокойно произнес Шинтаро, удерживая взбесившегося парня за руку. - Он меня оскорбил! – возмутился тот. Акцент. Странный акцент. - Да ничего я не делал, всего лишь дружеская шутка, вы будто японских шуток ни разу не слышали. - Такао примирительно улыбался, выглядывая из-за плеча Мидоримы. Ближе тот его просто не подпускал, слегка удерживая другой рукой за собой. - Такао, - позвал Кагами, внимательно наблюдая за вторым соперником, - они, кажется, и не японцы даже… - А я тебя знаю! – закричал первый, уставившись на Мидориму шальным взглядом. Шинтаро вспомнил - панаму оставил на столе. Люди на площадке, привлеченные ссорой, заинтересованно покосились в его сторону. Догадаться – дело нескольких секунд. - Императорский выродок! - Такао… - протянул Тайга предупреждающе. - Да знаю я! – кинул Такао раздраженно и, схватив Мидориму за руку, бросился бежать. Людная улица поддавалась неохотно, редея лишь ближе к концу, но Такао упорно пробивался через толпу, умудряясь тащить за собой ничего не понимающего Шинтаро и следить за бегущими рядом Кагами и Куроко. - Чертовы китайцы! – гневно выплюнул Тайга. - Ну, кто знал? – усмехнулся Такао, задыхаясь, и быстро обернулся, окидывая взглядом толпу. – Все, разделяемся. Встретимся там же, где всегда. Кагами без лишних слов нырнул в переулок, утягивая Куроко за собой в полумрак. - Такао! – позвал Мидорима. И повторил нетерпеливее: - Такао! Что происходит? - Тебя что, в цветочном горшке растили? – Такао засмеялся, повернув голову. – Оторвемся и я объясню. Можешь мне просто довериться? Мидорима бежал следом, наблюдая, как колышутся выбившиеся из пучка короткие черные пряди волос. Довериться. Кто-нибудь раньше просил его довериться? Кому-нибудь раньше он доверял вот так, без просьбы, убежав черт знает куда, ввязавшись черт знает во что и… Совершенно не переживая по этому поводу. Мидорима взывал к собственному рассудку, ожидая услышать привычный укоризненный внутренний голос, но вместо него робко отвечала новорожденная тяга к свободе, распустилась цветами, опутывая листвой старые цепи. Такао, споткнувшись, полетел на землю, успев только бухнуться на колени, – Мидорима подхватил его на ходу, буквально силой вскидывая себе на спину. Такао понял его с полувзгляда, потянулся к рукам не раздумывая, обвиваясь крепко, намертво вцепившись кулаками в плечи. - Теперь в переулок и вниз с холма. Мидорима вздрогнул от того, как горячим воздухом лизнуло ухо. Такао прижимался тесно, плотно обвиваясь ногами, все еще тяжело дыша над его плечом. Возвращало в воспоминания прошлой ночи: как вцепились друг в друга, как вжимался Мидорима, прижатый закинутыми на спину ногами Такао, как задыхался сам Казунари, сбиваясь в тяжелом дыхании совсем как сейчас. - Все, оторвались, - отозвался Такао ровно в тот момент, как Мидорима начал прикидывать, как бы придать своим мыслям иное направление. - Давай поближе к берегу, так не видно будет. Мидорима спустился с холма, уже осторожнее, бережно поддерживая Такао под бедра. Не нужно было никуда торопиться и на нелепое происшествие уже не свалить то, что он все еще нес парня на спине. Что не хотел отпускать. Такао молчал, отказавшись даже от колких шуточек - возможно, тоже почувствовал странную неловкость. - Черепахи! – раздался радостный голос Кагами издалека. Парень помахал им из реки, окатив водой взмокшую макушку Куроко, который сидел в воде до самого носа. У берега Такао слез со спины Мидоримы, сумбурно, еще больше подчеркивая, что чувствовал себя не в своей тарелке не хуже Шинтаро, и прошел по берегу до сбитых в стайку деревьев. - Ты обувь потерял, - тихо заметил Мидорима, разглядывая утонувшие в траве босые ступни. - А… - Такао махнул рукой и разлегся меж вздутых древесных корней. Он явно был здесь не впервые, оттого и вел себя так непринужденно, в отличие от Мидоримы, всегда собранного и напряженного, приучившегося быть готовым к любой неожиданности. - Так вот, насчет китайцев, - вспомнил Такао, когда Шинтаро сел рядом. – Ты же знаешь, какая напряженка у нас с ними. - Знаю. - А что они сделают, обнаружив сына императора? - Я бы справился, - ответил Мидорима уверенно. - Против пары десятков китайцев? – улыбнулся Казунари. – Поэтому и пришлось… - он замялся, - бежать. Мидорима откинулся назад, прижавшись затылком к коре, и закрыл глаза. Он ждал опасности отовсюду, но в тот момент не это было его первой мыслью. Не избавиться от противника, не защитить себя. Другая мысль развернулась в сознании осколочной бомбой, цепляясь острыми зубами в комья нервов, вынудив все тело броситься вперед. Всего одна мысль. «Защитить Такао». - Я испугался, - произнес он, удивившись собственной откровенности не меньше Казунари. Тот усмехнулся и коснулся его ладони пальцами. Мидорима приоткрыл глаза, разглядывая реку сквозь затянувшую взгляд пелену сна. Тяжелые цветущие ветви, выгибаясь, покорно тянулись вниз, нежно касались воды лепестками, словно целуя, неохотно отстранялись, проскальзывая по поверхности осторожными касаниями. Так касался Такао – легко, едва ощутимо, но внутри разворачивалось приятное тепло, разжигаясь искрами под его пальцами. Мидорима закрыл глаза, укутываясь в теплый кокон чужого шепота. - Я рядом. *** Дождь заливал город четвертые сутки, напирая на крыши густыми взбухшими комьями туч. Мидорима иногда оглядывался на оставшееся за спиной поместье с торчащей верхушкой крыши. Одна из туч, самая большая и черная, словно зацепилась за черепицу, грозясь прорваться столбом воды. Поэтому Шинтаро сбежал из дома – если прогулка со слугами за спиной могла считаться побегом, – не в силах больше терпеть нависшее чувство паники. Он не боялся. Сын императора не имел права на страх. Но нервозность гнала его прочь из дома, а отсиживаться в комнате Акаиро он больше не мог. Не то чтобы сестра смеялась над ним - скорее наоборот, была слишком внимательной, сидела с ним в кровати, рассказывая свои сны успокаивающим, тонким голоском, и это наводило Шинтаро на мысль о собственной слабости. Подумать только, он пугался грозы больше своей восьмилетней сестры. В такую погоду люди прятались по домам, поэтому Мидорима больше всего любил это время на улице. Но сегодня все было по-другому. В полумраке зажатого меж домов переулка трое мужчин загнали в плотное кольцо неизвестного парнишку, выкрикивая неразличимые сквозь шепот дождя угрозы. Тот стоял на коленях, уткнувшись руками в грязь, сплевывал кровью и вновь поднимал глаза. Его взгляд не пугал обидчиков, только злил: мужчины срывались в крик, впечатывая твердую подошву гета в мальчишеские ребра. Но Мидорима ни у кого не видел такого взгляда – нахального, самоуверенного, обожженного болью. Такие, как этот парень, ничего не боялись, прижимаясь к зависшей у самого лица опасности непозволительно близко, словно в мех дикой кошки. Такой взгляд хотел себе Мидорима. Его качнуло вперед, неосознанно, вытаскивая из безопасного купола зонта, что держали слуги, в реальность. Там грязь смешалась с бесконечным потоком воды и чужим хриплым кашлем, а воздух пропитался запахом крови. - Перестаньте. Мужчины недоуменно обернулись и, опустив голову, наконец заметили мальчишку рядом с собой. - Проваливай, пацан, пока своих ребер не лишился, - выплюнул незнакомец. - Я сказал, перестаньте, - жестче велел Шинтаро. Не бояться. Этот парень не боялся, смотрел на него как на безумного, удивленный, но без капли страха во взгляде – значит, и Мидориме нечего было бояться. Мужчина подошел ближе и навис над мальчиком, склонив голову на бок. - Какой грозный, - расхохотался он и обернулся к своей компании. - Может, его тоже с собой заберем? Мидорима не оборачивался, но почувствовал, как за спиной возникли две массивные фигуры. Увидел исказившееся лицо своего обидчика, когда тот повернулся обратно. Но Шинтаро не надеялся на своих слуг, он попросту забыл о них - в этот момент для него единственной реальностью стали чужие пронзительно синие глаза и желание защитить. - Так, валим отсюда, - кинул незнакомец и, собрав остальных, кинулся бегом сквозь переулок, теряясь в проемах между домами. - Что прикажете, Мидорима-доно? – прозвучало за спиной. Но Шинтаро не обратил внимания. Он присел перед парнем, тот, словно осознав, что угроза отступила, расслабился и припал к земле, сорвавшись на болезненный стон. - Эй… - неловко отозвался Шинтаро, услышав сдавленный всхлип, и осторожно протянул руку. – Перестань… Черноволосый мальчишка вскинул голову и ударил его по руке, хлестнув раздраженным взглядом. - Отстань от меня! Ты такой же, как они! Шинтаро поджал губы. Задело, конечно, цепануло больно и защипало тонкой, но ощутимой царапиной. Но он тоже был упрям. - Я не сделаю тебе больно, - пообещал он, протянув руку снова, - никогда не сделаю. Незнакомец долго раздумывал, но, заглянув в глаза, слегка улыбнулся и уперся в его руки, с трудом приподнявшись. Мидорима поддержал его под плечи, помогая разогнуться. - Как тебя зовут? - Зови просто Такао, - протянул незнакомец, сдавленно застонав. Он быстро ощупал свои ребра, вытер рот резким движением ладони и отстранился, все еще слегка пошатываясь. – А ты кто? - Мидорима Шинтаро. Такао постучал пальцем по подбородку. - Где-то я уже это слышал… Ладно, - он махнул рукой, - спасибо, что выручил, буду должен. Я пошел. - Стой! – воскликнул Шинтаро, когда Такао уже хотел развернуться. – Куда ты? - Ну… - Казунари задумался и пожал плечами, - домой? - Я с тобой. Ты один не пойдешь. Глаза Такао широко распахнулись. - А вдруг тебя там подкараулят, - добавил Мидорима. – Я с тобой. - Но Мидорима-доно… Отделаться от слуг ему все же удалось после того, как клятвенно пообещал быть дома через несколько часов и не влезать в неприятности. Люди его отца знали, что от Шинтаро никогда не было проблем, и, даже будучи двенадцатилетним ребенком, он уже вел себя так, что его словам беспрекословно верили. Поэтому оба мужчины, все-таки беспокойно переглянувшись, оставили его с неизвестным мальчишкой. У Такао была совсем иная жизнь. Настолько иная, что Мидорима, вышагивая с ним по грязным улицам, чувствовал себя героем книги, в которых он читал о жизни за пределами поместья. Только все оказалось реальнее того, что он мог где-либо прочитать: нависали притихшие дома, глазея потухшими окнами, беспокойно ныли заваленные грязью тупики и укромные углы переулков. Мидорима неосознанно жался ближе, все еще пытаясь скрывать то, каким неуютным, мрачным оказался этот мир. Такао не смеялся над ним, только улыбался слегка виновато – «ну, вот уж как есть». Его жилищем оказался старый, расплывшийся на два этажа дом. Мальчик кивком головы позвал за собой и прикрыл входные седзе. Попросил у соседки чистых тряпок и, благодарно улыбнувшись, повел Мидориму наверх, в темную крохотную комнату. Разговаривали долго, поначалу неловко, сгорбившись на полу у разбитой мутной лампы. Неловко себя чувствовал только Шинтаро, все еще неуверенный как вести себя в другом, непонятном ему мире, а Такао охотно болтал, отвечая на редкие вопросы, и рассказывал сам, ярко, так, что Мидориме не нужно было стараться – картинка всплывала у него перед глазами, будто ему пришлось все пережить. - Семья-то была, но… Отец связался с этой бандой, поверив тем ребятам, будто у нас и правда могла быть лучшая жизнь. Дальше только хуже: долги, проблемы, он завяз в этом болоте… С его смерти все началось. В канаве, брюхом вверх, как рыбу дохлую… - выдохнул Такао. Уже спокойный. Столько раз вспоминал и прокручивал, что уже не беспокоило. – Мать долго маялась - куда ей семерых тянуть? - вскоре заболела да тоже умерла. Нас хоть и много, все работали, а я-то старший. Мне и расхлебывать. Вот и… И Мидорима слушал, бездумно наблюдая за растянувшимся по коленям Такао осколком оранжевого света от разбитого стекла лампы, за руками, что окунали ткань в чан с водой и промывали порезы, ссадины, разбитые бровь и губы, размазывая запекшуюся кровь. Шинтаро не выдержал и вырвал ткань из его рук, вытирая алые разводы. Рассказ продолжался, и Мидорима слушал его как самую лучшую книгу на свете. Обещание он выполнил, вернулся через три часа, но всю ночь пролежал на футоне, все еще чувствуя на себе запах размокшей древесины, и смотрел в потолок. Словно почувствовав, пришла Акаиро и молча забралась под одеяло, утыкаясь носом в плечо. Мидориме не терпелось услышать следующую главу своей неожиданной истории, и на следующий день он снова ушел. Ушел и на третий. Сбегал к Такао по вечерам, привыкая к его жизни как к своей собственной. Неделями позже сезон дождей привлек за собой грозы. Первая застала Мидориму на улице и, увидев лопнувшее над головой небо, он рванул не обратно домой, а к Такао – по переставшим быть мрачными улицам. Вбежал по лестнице, успев только занести кулак для удара. Казунари распахнул дверь в ту же секунду и втянул друга внутрь, долго искал сухую ткань, чтобы обтереть его, насквозь промокшего, а когда обернулся, увидел, что тот уже забился в угол, самый далекий от окна, почти растворившись в темноте. - Ненавижу темноту, - подал голос Шинтаро. - Но когда гроза – ничего с собой поделать не могу. Такао не нашел ничего лучше, кроме как сесть к нему в угол, надежно прижимаясь плечом. - Прости, я даже не принес ничего, - признался Шинтаро виновато. Такао засмеялся. Поначалу Мидорима носил ему сладости с кухни, а потом и вовсе заворачивал обеды с собой, убеждая поваров, что отныне хочет есть в комнате, и приносил Такао. Тот научил его есть с аппетитом, потому что ел вкусно, с наслаждением, без стеснения облизывая запачканные рыбой пальцы, и Мидорима позже понял, что есть без Такао не то что не вкусно – бессмысленно. Повара радовали родителей, что наследник впервые так плотно ел и частенько просил добавки, а Шинтаро молча склонял голову на их похвалу, пряча очередной обед за собой и желая уйти поскорее. Каждой встречи ждал с нетерпением. Подступившее ярким солнцем лето принесло с собой прогулки по городу, до озера с его цветными, волшебными рыбками, которых они вместе ловили руками, неизменно оказываясь вымоченными до нитки. Уходили дальше, за холмы, затерявшись в высокой траве. - Шин-тян, ты когда-нибудь видел такое небо? – спросил Такао. Мидорима замотал головой. Он чувствовал себя так, словно раньше и вовсе не знал, как выглядит небо. Рядом с Такао хотелось не только есть – чувствовать, смеяться до охрипшего голоса, смотреть на мир с его невероятными, щемящими красотой цветами, дышать неожиданно сладким воздухом. Жить. Однажды они ушли слишком далеко, погнавшись за какой-то лисой, и шторм загнал их в пещеру. Такао, как считал Мидорима, кажется, умел все – нашел сухие ветки, умудрился разжечь огонь и, зажав в объятьях сонного Шинтаро, засыпал сам, откинувшись на холодный бок пещеры. Ночью просыпался, подкидывая веток, проверял, не дрожит ли его друг, и засыпал, но об этом Мидорима уже не знал. По приходу домой сын императора, конечно же, оказался наказан. - Мы из-за тебя весь город перевернули! – кричал отец. – Бессовестный мальчишка, твоя мать не спала всю ночь и теперь лежит с мигренью! Стыдно было, но совсем немного. Сильнее было желание вернуться обратно. Три дня ему было запрещено выходить из дома, и он буквально лез на стену. Поместье, раньше казавшееся просторным дворцом, душило тесной коробкой, гоняя Мидориму по ненавистным коридорам. Через три дня мать сама пришла к нему в комнату. В отличие от отца, злиться она не умела. - Шинтаро, - мягко позвала она, присаживаясь на подоконник рядом с сыном. Мальчик смотрел на город, не желая поворачиваться. – Может, расскажешь, что за друг у тебя там? - Кто тебе сказал? – жестко отозвался Мидорима. - Твоя сестра очень о тебе беспокоилась. Шинтаро кинул гневный взгляд на дверь, и лицо Акаиро на секунду исчезло из проема, но вскоре виноватые, блестящие от слез глаза показались снова. Мидорима вздохнул и покачал головой. - Просто друг. Он бедный. Вы не общаетесь с бедными. - Кто тебе сказал? – улыбнулась женщина. – Разве в человеке самое главное - его богатство? Богатство души - вот что ценнее. Шинтаро опустил глаза. - Пригласи его к нам. Он вскинул голову. - А можно?! Мать рассмеялась и кивнула. На следующий день Шинтаро бежал к Такао еще более окрыленный, чем обычно, крепко зажав подмышкой новый мешок. - Что сегодня притащил? – весело спросил Такао, любопытно заглядывая внутрь. Вытащив сложенную в стопку ткань, расправил ее, держа самыми кончиками пальцев, будто что-то отвратительное, и показал Мидориме. – Это что? - Мама разрешила пригласить тебя в гости. Я подумал, что нужно принести тебе одежду. - Вот уж нет! – фыркнул Такао и разжал пальцы. Юката расстелилась по полу. – Чтобы я, да в дом императора… Ты с ума сошел. Куда я там… - Она сама мне сказала, что богатство души – главная ценность. - Об этом легко трепать языком. - Казунари отошел к окну, рассматривая линию торговых палаток с людьми, что работали там с самого рассвета. – Когда ты не прочувствовал это на себе, тебе остается только красивыми словами разбрасываться. - Значит, я такой же? – тихо спросил Мидорима. Такао удивленно обернулся и, увидев, как друг поджимает губы, тщательно скрывая обиду, кинулся к нему. - Нет! – Он сжал его плечи. – Как раз ты знаешь, каково это. Ты видел оба мира, ты знаешь… - Такао выдохнул. – Ты знаешь. Ты не такой, как они. - Тогда пойдем со мной. Считай, что так ты вернешь мне долг. Такао хмыкнул. - Кажется, я плохо на тебя влияю. Ты узнал, что такое провокация. Все время, что они находились в поместье, Шинтаро наблюдал за его лицом, пытаясь понять – неужели только он нервничает? Такао держался хорошо, улыбался беззаботно, свободно разговаривая с четой Мидорима, словно был не выросшим на улице ребенком, а сыном чистокровной семьи, который зашел к другу в гости. Родители тоже поразили Мидориму: не было в их словах ни намека на то, что гость был «не свой». Шинтаро кусал губы, пытаясь скрыть рвущуюся улыбку. Неужели могло быть все так, как он тихо, с опаской, желал ночами, пытаясь уснуть? Это ведь все-таки его родители, они ведь, естественно, хотели сделать сына счастливее. Даже разрешили оставить Такао на ночь. - Ты не умеешь читать? – удивился Шинтаро, когда они ушли в комнату. Такао посмотрел на него, не менее удивленный, и, рассмеявшись, устроился рядом за низким столиком. - И писать, - добавил он. – Твои книги? - Ага. - Покажешь? Такао словно чувствовал, чего хотел Мидорима, – Шинтаро заметил это давно, но именно сейчас прочувствовал особенно четко. Потому что боялся, что прожившему в четырех стенах человеку нечего дать тому, у кого весь мир, с его удивительностью и многогранностью, был в руках. Мидорима показывал ему книги, немного читал, удивленный тем, как внимательно слушал Такао. Мальчик прикрыл глаза, раскачиваясь под его голос. - И как ему удалось спастись? – спросил Такао, когда они, оборвав чтение, отправились спать. – Он же остался единственным самураем. - Ну… - задумчиво произнес Мидорима, укутавшись в одеяло. – Я тебе когда-нибудь дочитаю. - Нет! – Такао повернулся набок, оказываясь нос к носу с Шинтаро. – Я хочу знать сейчас. - Когда-то давно его возлюбленная оставила ему ленту для волос, и она стала его талисманом. - Шин-тян, а у тебя есть талисман? Мидорима пожал плечами. - Нету. Такао потянулся и осторожно коснулся его губ своими, тут же отстраняясь. - Теперь есть, - он широко улыбнулся. Мидорима застыл, распахнув глаза от удивления. - Ты придурок, Такао! – прошипел он, взъерошив черные волосы, но Казунари только заливисто засмеялся в ответ. - Знаешь… - чуть позже раздался тихий голос Шинтаро, - я не хочу сегодня спать. Ты же завтра уйдешь. - Я тоже, Шин-чан. - Такао ткнулся в его плечо, совсем как Акаиро, и Мидорима обнял его одной рукой. – Ты лучше спи. - А ты? - Я буду охранять твой сон. Утром, проснувшись, Мидорима увидел перед собой улыбающееся лицо Такао – пришлось на секунду отвернуться. Голубые глаза смотрели на него с такой теплотой, что внутри защемило. Обещание он сдержал. Шинтаро зря волновался, что ему нечего дать другу. Уже позже он понял, что если Такао мог дать ему чувства, то Мидорима в ответ – знания. Он понемногу учил его читать, обращаться с боккеном – это Такао удавалось лучше всего – и даже играть на сямисене, чему его учила уже Акаиро, которая вечно таскалась за мальчишками, если они были в поместье. Мидорима был счастлив настолько, что по ночам приходилось прятаться под одеяло, – чувства рвались из него волной горячего света, и он боялся, что, не удержи их, те вырвутся наружу, осветив весь дом. Но к следующей весне все закончилось. - Я настаиваю, чтобы ты прекратил общение с этим мальчиком. - Но, отец… - вымученно ответил Мидорима, опустив голову. Спор ни к чему не приводил. Отец никогда не устраивал скандалов, но, видя его напряженное лицо, Шинтаро уже знал – не уступит. За спиной императора молча стояла жена, смотря на сына с сожалением. Ее спокойные уговоры тоже ни к чему не привели, Мидорима злился и повышал голос, и чем жестче становились его слова, тем сильнее плакала застывшая у дверей Акаиро. Чувствуя боль брата и зная, каких усилий ему стоило держать разрушительную бурю внутри, плакала его слезами, спрятав лицо в рукавах юкаты. - Ты совсем забыл о своих обязанностях! – продолжал отец. – Спутался с грязным щенком! - Не называй его так! – закричал Мидорима. - Шинтаро… - выдохнула мать. - Ты забыл, кто ты? – Отец подошел ближе и сжал плечи сына. – Ты надежда этой страны! Мидорима зажмурился, закричав так, что голос волной ударил в стены: - Это не я! Он вырвался из рук отца и выбежал из дома. За ним пустили людей, но Мидорима воспользовался тайными путями, которыми его научил Такао, и быстро пропал из виду. Небо скорбно разливалось слезами в ответ, забираясь водой под ткань. Шинтаро не чувствовал холода, обида разбилась внутри, царапая душу и обнажая горячую кровь. Увидев нужный дом, рванул еще быстрее, но у самых дверей остановился. Увидел, почувствовал или просто показалось - обошел дом, замечая сидевшего у стены Такао. Опустился на колени, погружаясь в липкую грязь, и поднял заплаканное лицо ладонями. - Такао?.. – выдохнул он, испугавшись незнакомого взгляда с померкшей синевой. - Что такое? - Все. Все, Шин-тян, - произнес Такао срывающимся шепотом. – Они забирают меня. - Кто? Куда? Такао только покачал головой – с волос срывались капли, разбиваясь о ладони Мидоримы. - Я сбегу, - ответил Такао. – Я сбегу. Ночью, перед рассветом, - отвел взгляд на секунду и снова посмотрел в глаза Шинтаро, - а ты? - Мидорима-доно! Шинтаро обернулся, замечая слугу за своей спиной. Он поднялся. - Пожалуйста, еще немного, - попросил он сбивчиво, - пожалуйста… Он никогда не просил. Пресмыкаться перед другими было слабостью, которую он не мог себе позволить. Но ради Такао он готов был на это пойти. Слуга оказался удивлен не меньше, отступил назад и замер. - Я не могу остаться. Я не… - начал Шинтаро, но Такао неожиданно разрыдался, и от этого в горле Мидоримы вспух болезненный сухой ком. – Мне нельзя. - Он наклонился над сидящим у его ног другом, касаясь ладонью мокрых волос. – Родители запретили… - Я сбегу, - отрезал Такао, поднимая взгляд. – И буду ждать тебя. - Такао… - Мне все равно как долго! – закричал он. - Обещай, что ты вернешься за мной. Слова терялись в шелесте ливня, и тогда он срывал голос, пытаясь перекричать раскаты грома. Поскальзывался в грязи и снова хватался за протянутые руки, повторял одно и то же раз за разом, словно молитву, пока не начинал задыхаться, давясь слезами и текущим по лицу дождем. - Обещай, что вытащишь меня отсюда! Обещай! - Я обещаю. Мидорима не выдержал, опустился вниз и прижал худое тело к себе, зарываясь лицом в намокший воротник. Такао всхлипывал у его уха, жадно цепляясь за спину. Во рту было горько. - Мидорима-доно… - осторожно позвал слуга. Шинтаро поднялся, отстраняясь, все силы приложил, чтобы выпустить его руки. Отвернулся. Невыносимо было смотреть, как Такао беспомощно опускает голову и замолкает, сливаясь с тишиной переулка. После этого Мидорима заболел. Первые дни метался в постели в бреду, вслепую находя чьи-то руки и сжимая взмокшими ладонями. Тело не выдержало давящей боли, что с каждым днем раздувалась, впечатываясь в мясо шипами, - окунулось в лихорадку. Что-то в нем сломалось, умерло. Иногда в своих снах он возвращался и брал в ладони мертвую плоть, уже не узнавая. Когда-то это было чем-то важным, но сейчас… В памяти всплывало чье-то лицо, запах сырости, бескрайний, ошеломляющий купол неба… Там же была чья-то улыбка, но, кажется, так улыбалась мама, когда он приходил в себя, чьи-то голубые глаза, но у Акаиро они тоже были голубыми. И к его плечу она прижималась неожиданным знакомым теплом. За телом не выдержало сознание: подменило воспоминания, засыпая зияющие дыры соломой, заливая тлеющий костер новорожденных чувств холодной водой. Вода застыла, обернувшись самой прочной стеной. Он снова стал собой – надежда страны, гордость семьи. Были партии сёги с Акаши, Акаиро рассказывала свои сны, а по вечерам он читал про самураев и их талисманы. Он ел как обычно, спал как обычно, жил, кажется… А по ночам приходили странные, размытые сны и чей-то незнакомый голос: - Шин-тян, ты когда-нибудь видел такое небо?

Гета - деревянные сандалии. Юкаку – квартал, где работают только публичные дома. Боккен – деревянный меч.