Горечь цветущей вишни

Жарко. Подступивший апрель жмется горячим объятием к коже, сушит губы, прорываясь в горло пыльной духотой. Пальцы цепляют ворот кимоно, оттягивают тяжелые слои ткани, позволяя легким глотнуть обжигающий воздух. Жара или подступившая паника – Мидорима, обессиленно прильнувший спиной к каменному ограждению у ворот, решить не мог. Он сошел с проторенного, изученного до сантиметра пути, и земля под ногами пошатнулась. Теперь вслепую по вязкому илу, что ни шаг, то риск провалиться. Уже и забылось, как страшно идти наперекор себе. Но со старым собой жить было уже невозможно. Кагами и Куроко исчезли. Он рисковал, появившись в доме Миядзи, чтобы удостовериться. Рисковал еще больше, невозмутимо убеждая Аомине, что к пропаже «его гейши» не имеет никакого отношения. - Мидорима-доно. Шинтаро выпрямился и посмотрел на своего слугу, застывшего у ворот. - Ваши родители просят вас пройти к ним. Он уже знал, чем все закончится. Родители присматривались к нему с момента ухода Такао, но контакта удавалось избегать, и Мидорима надеялся, что, исчезнув из вида, исчезнет и из памяти. О нем вспомнили, и это не значило ничего хорошего. Он шел за домоправителем до главных дверей, потом через коридоры и залы, по бесшумным половицам, мимо молчащих стен. Шинтаро смертельно устал от этого мертвого дома, от глухой тяжелой тишины. В дорогие и бессмысленные декорации он больше не вмещался, как снег жарким летом, только теперь это было заметно и остальным. Мидорима рассматривал тонкую вязь рисунка на вазах, едва заметную рябь на рисовой бумаге седзи, словно прощался. Нелепая коробка, в которую превратилось поместье, потеряв свое волшебство иллюзии, молчала в ответ, кажется, тоже понимая, что останется только один из них. Он остановился за спиной домоправителя, ожидая, пока перед ним откроют дверь. Такао ошибся. Быть собой – не легче. Когда ты никогда собой не был, а если и был, то и не помнишь вовсе, – не легче. Мир Мидоримы рухнул окончательно, с той лишь разницей, что теперь это больше не беспокоило. Он доломал его сам, когда спас Кагами и позволил им с Куроко уйти, но после этого стало легче. В зале для совещаний, за низким столиком напротив огромного окна, что выходило в сад, сидели его родители – непривычно близко: раньше мать держалась позади. Рядом, значит, заодно. Заодно, значит, против. Мидорима едва заметно усмехнулся. Как же удобно, что всем троим известны их роли. Он сел за дальний край стола, наблюдая за родителями из тени. Отец щурился то ли от солнца, то ли от недовольства - он всегда так делал, когда что-то раздражало его, и в этом случае раздражитель очень быстро исчезал. - Твоя помолвка состоится завтра. - У нас же была договоренность, - спокойно напомнил Мидорима, ничуть не удивившись такой новости. - И она завершена. Тем более, как мне известно, - холодно продолжил мужчина, - твоя гейша куда-то исчезла. - Нет, я лишь позволил ей уйти. - Шинтаро долго смотрел в окно, зачарованный мерным качанием ветвей на ветру. - У людей есть право выбора, и она сделала свой. - Мне безразлично, что между вами произошло. - И у меня тоже есть право выбора, - перебил Мидорима, наконец посмотрев в удивленные глаза отца. – Поэтому я говорю «нет». - Что это значит?.. Мидорима повел плечами, выпрямляясь. Воздух словно загустел и потяжелел, надавливая на спину. - Во-первых, я даже не знаю, кто эта несчастная, и, честно говоря, - он устало выдохнул и потер виски, - мне надоело, что все решения принимаются за меня. Отец будто на секунду растерялся, удивленный не меньше Мидоримы тому, что слышал от своего совершенно чужого сына. Шинтаро и сам не понимал, что говорит, но остановиться уже не мог – вместе с жизнью рухнули и барьеры, и он шагал по ним, не разбирая дороги, потому что шел в совершенно противоположную сторону. - Неблагодарный мальчишка… - голос императора дрожал от негодования. – Ты действительно думал, что сможешь свободно развлекаться с мужчиной под моей крышей, да еще и на глазах у прислуги? – Император подался вперед и впечатал ладони в поверхность стола. – Но даже этот каприз я тебе позволил! - Дорогой… - еле слышно выдохнула супруга, обеспокоено касаясь его плеча. Шинтаро прищурился. Никто из слуг, даже самых прозорливых, не смог бы доложить отцу, потому что единственное, чего теперь не знал Мидорима-старший, - что младшего они боялись не меньше. Но любили больше. Шинтаро горько усмехнулся и облокотился на стол. Теперь терять ему было нечего – правда вскрылась. - Это ты ему рассказала, - сказал он с едва заметной улыбкой, глядя в пристыженные глаза матери. – А ведь Акаиро всегда твердила, что для родителей мое счастье превыше всего. Удобно, когда тебя так боятся, что могут рассказать любую тайну, пусть это и сломает кому-то жизнь, - он перевел взгляд, - да, отец? - Здесь каждая стена – мои глаза и уши и, даже зная это, ты бесстыдно позволил себе заниматься мужеложством с дешевой шлюхой! - Не смей называть так Такао, - холодно произнес Шинтаро, мрачнея. - Значит, это правда, - мужчина скривился. – Тот самый мальчишка. Еще тогда его стоило выбросить в канаву за то, что испортил мне сына. - Ты и пальцем его не тронешь, - процедил Мидорима. Напускная вежливость, взращиваемая в их семье через силу под тяжестью традиций, треснула и взорвалась вместе с тем, как загремел голос Мидоримы-старшего. - Опусти глаза! – взревел отец. Женщина рядом вздрогнула и уставилась в пол, словно приняв приказ в свою сторону, потому что Шинтаро все еще с вызовом смотрел в глаза ее мужа. – Не смей смотреть на меня, когда я к тебе обращаюсь! Шинтаро снял ладони со стола и незаметно сжал и разжал кулаки. В детстве он делал так же, когда чувствовал на себе этот взгляд отца, и пальцы холодели от благоговейного ужаса. Тогда это, казалось, вызывало в нем уважение к старшему, а на деле было не более чем страхом. Все изменилось. И даже его ладони, когда-то холодевшие до невозможности согнуть пальцы, оставались по-прежнему теплыми, только воздух нагревался, словно разбухая. А на самом деле распирало самого Мидориму - он больше не мог здесь находиться. И заставить себя, как раньше, не мог. Став собой - стал чужим. - Ты же единственный наследник, моя истинная кровь, - с горечью произнес мужчина, наблюдая за тем, как юноша поднимается с татами, - а стал позором для этой семьи! - Отныне тебе не о чем беспокоиться, отец, - спокойно произнес Шинтаро. - Больше я ей не принадлежу. Он не ждал ответа или бури в свою сторону. Отец, никогда не видевший сына таким, наверняка едва ли мог подобрать слова. Шинтаро, выучивший роль идеального сына, знал об этом, поэтому просто покинул зал и неспешно двинулся по коридору. Куда ему торопиться? С шорохом закрывшихся за ним седзи отрезало жизнь, которую он знал. Только безумцы кидаются в неизвестность. - Шинтаро! Он обернулся и с удивлением уставился на мать. Надо же, он был уверен, что ничто не изменит правил, за которые с глупой истерией держалась его семья. Высокая, стройная женщина, что всегда медленно и гордо вышагивала по залам поместья, словно весь мир ждал ее следующего шага… Сейчас же она превратилась в испуганную мать, готовую висеть на рукаве сына, если бы это могло его удержать. - Одумайся, - прошептала она дрожащим голосом, - если ты не извинишься, он отправит тебя на запад! Ты не выживешь в этих кошмарных восстаниях! Мидорима хмыкнул. - Уж лучше сражаться с китайцами, чем быть марионеткой отца. - Глупый, глупый мой сын. - Женщина протянула руки и обхватила лицо юноши ладонями. - Никакая любовь не стоит твоей свободы. - Ты называешь это, - отступив, Шинтаро развел руками, - свободой? Каждый мой шаг контролируется, любое слово и дело – под приказом отца. Ты знаешь, каково это - однажды понять, что ты ни минуты не был собой? – он покачал головой. – К черту такую свободу. - Ты думаешь, - женщина замешкалась, - с ним тебе будет легче? - Не в нем дело – во мне. - Шинтаро попятился назад. – Я хочу стать тем, кем я захочу. Если ради этого нужно отправиться на границу, я согласен. Если Такао останется жив – тем более. - Ты не понимаешь, что делаешь, - тихо вздохнула она. - Понимаю, мама, - юноша слегка улыбнулся. – Кажется, впервые понимаю. Он развернулся, уже через много шагов услышав отчаянный возглас матери: - Да он же убьет его! Мидорима даже не остановился. Эту проблему он собирался решить в первую очередь. Двери в сад поддались рукам и под напором ветра легко разъехались в стороны. Шинтаро на секунду остановился и прикрыл глаза из-за внезапного головокружения. Границы его картонной реальности развалились, и за ними оказался целый мир. Воздух был слаще, шум ветра в листве – отчетливее. Он словно слышал шорох каждого листика. Реальность приобрела четкость, как если бы Мидориме только что вернули зрение, добавила последние штрихи и замкнулась в новый мир. Юноша спустился с лестницы в сад медленно и осторожно, как входил в этот свой новый мир, законный и законченный. Прошел мимо деревьев, вскользь коснувшись каждого, за которым прятал Такао в своих объятиях. Сел у пруда, где любил лежать Такао, разметав цветные полы кимоно по траве и свесив ладонь к воде, кончиками длинных пальцев пуская круги по поверхности. Мидорима тогда сидел рядом, не смея повернуть голову. Рассудок бы потерял от такой невозможной красоты. Он долго смотрел в спокойную гладь воды, а потом сам положил на нее ладони, будто так мог забрать прикосновения Такао обратно. Шинтаро не чувствовал тоски или сожаления, его грусть была светлой и смиренной. Потому что эту цену он готов был заплатить и ради своей свободы, и ради Такао. Что значит одиночество в новом мире по сравнению с его жизнью? Ему казалось, будто кроме него здесь был кто-то еще, и он старался думать о том, что всего лишь выдавал желаемое за действительное. Пока знакомые руки не обняли его за плечи. Сердце пропустило удар и рухнуло вниз. - Почему ты мне не сказал? - тихо спросил Такао, вжавшись лбом в чужую спину. - Что именно я должен был тебе сказать? – Мидорима старался говорить с привычным холодом, но голос надломился хрипом. Это оказалось тяжело. То, что столько лет было привычным и естественным, – да он и не знал, как говорить по-другому, – оказалось тяжело. – Что я не такое чудовище, которое ты во мне увидел? Сработало. Такао расцепил руки и пересел поближе к пруду, всего в шаге от Мидоримы. Неужели поверил? - Ты же знаешь, что это было сгоряча, - со вздохом произнес Такао, склоняясь над водой. - Нет, ты был прав. Со мной может быть только хуже. - Мидорима сцепил руки в замок, незаметно сдавив ладони пальцами. Держи голос под контролем. Это последняя ложь, так пусть же он в нее поверит. – Мы оба думали, что что-то могло получиться. Все закончилось еще тогда, семь лет назад. - Я не верю, что ты серьезно, - усмехнувшись, признался Такао и посмотрел на Мидориму. Усмешка растаяла, как только вместо любимого лица он увидел застывшую маску. – Что я сделал не так? Или это твои родители постарались? Мидорима боялся смотреть в ответ. Знал же: сорвется, не выдержит, прижмет к себе и сдастся, потому что меньше всего на свете сейчас он хотел отпускать Такао от себя. Слышал его взвинченный, испуганный голос и разрывался изнутри оттого, что приходилось делать больно тому, кем дорожил больше жизни, и все из-за того, что кто-то не оставил выбора. - Мои родители здесь ни при чем, - Мидорима тяжело вздохнул, будто ему предстояло объяснять элементарные вещи. Вдох дался с трудом – горло сцепило судорогой. – Мы с тобой изменились. Ты искал меня, который умер семь лет назад, а я – тебя, от которого тоже ничего не осталось. Мы же были детьми, Такао, о чем тут можно говорить. Такао долгое время молчал. Шинтаро все еще безразлично смотрел на воду, одолеваемый мыслями. «Просто поверь и уходи, - крутилось в его голове, - поверь и молча уходи. Только не говори ничего, пожалуйста». - Что изменилось? Узнал меня ближе? Испугался? – голос Такао дрогнул и задрожал. – Да ты просто трус. Тогда сбежал и сейчас сбегаешь! Мидорима закрыл глаза. Нельзя на него смотреть. Ни за что, ни при каких обстоятельствах не смотреть на него. Голос Такао - болезненный, надломленный - гремел в его голове, вместе с выдержкой разъедая то последнее, что осталось от Мидоримы, который не мог представить себя без Такао. Тот Мидорима корчился от боли, не находя выхода, метался. Шинтаро незаметно положил ладонь на грудь, будто хотел поправить кимоно, на самом же деле опасаясь, что его разорвет. - Мы не знаем друг друга и поэтому ищем то, чего в нас уже давно нет. - «Только ты знаешь меня настоящего». - Тем более, со мной ты в опасности. - «Я не переживу, если моя семья убьет тебя». - Что ты несешь… - едва слышно произнес Такао, неверяще уставившись на Мидориму. - У нас разные пути, Такао, - «Я хочу тебя спасти», - поэтому лучше уезжай. Чем меньше мы будем видеть друг друга, тем быстрее сможем начать заново. - Начать заново? – эхом отозвался Казунари. – Что начать заново? – спросил он с усмешкой. - Все. Мидорима и сам не был уверен, что он имел в виду. Новое начало, еще один шанс. Или то самое «все», когда понимаешь – обратного пути нет, твоя исходная линия уже под твоими ногами, а дальше ничего, кроме темноты. - Посмотри на меня. И он посмотрел. Такао долго выискивал в темно-зеленых глазах следы глупой бессмысленной лжи и, не найдя ничего, кроме подернутой льдом пустоты, удивленно вскинул брови. Не веришь и не верь, потому что никогда не узнаешь, чем поплатился за возможность еще раз, в самый последний раз, посмотреть в глаза – недосягаемые озера, с застывшей от холода потемневшей водой. С этим взглядом умер Мидорима, который находил свою жизнь в Такао, а все, что осталось, зеркалило собственную пустоту. Казунари поднялся с земли. - Я надеюсь, ты уверен в том, что ты делаешь, - тихо произнес он, исчезая за спиной Шинтаро. – Ты ведь любишь меня, идиот. Сознание молчало. Следом затихали чужие шаги, шорох травы под подошвами дзёри, даже ветер выпутался из ветвей и взмыл вверх, оставляя Мидориму в оглушающей тишине. Он вновь опустил руки к пруду, приник к нагретой солнцем поверхности, зачарованный тем, как вода захватывает ладони, ползет вверх по рукавам, меняя синий цвет кимоно на черный, до самых плеч, цепляет кончики волос… Что-то булькнуло, на секунду прервав вязкую тишину. Вода замкнулась, вырывая из объятий реальности. «Люблю». Мидорима резко распахнул глаза, машинально прижав ладони к мокрому лицу. - Не вздумай спать. Рядом сидел его не очень заботливый будильник с пустой чашкой в руке. Он несколько секунд всматривался в растерянное лицо товарища и, убедившись, что тот проснулся, откинулся обратно на сваленные в кучу мешки. - Я не спал, - хмуро отозвался Шинтаро. - Спал. Еще и во сне разговаривал. - Не выдумывай. - Мидорима потянулся вперед, разминая затекшую на бревнах спину, и подкинул веток в слабеющий огонь. После полуночи холодало. - Ты сказал «люблю». Надеюсь, не мне. - Что за глупости, Мурасакибара, - он фыркнул. – Меня не интересуют такие вещи. - Да мне вообще без разницы, - тот зевнул и, не открывая глаз, протянул Шинтаро пиалу с кусковым сахаром. – На, - лениво отозвался Ацуши, - для мозга полезно. Будешь лучше спать. Может, перестанешь отключаться на посту. - Я не могу спать. В последнее время одолевали странные сны. Он видел картинки, мучился, словно проживал две жизни одновременно, а просыпаясь, не мог вспомнить, что видел. Сны были тревожными, ядовитыми – он тонул или что-то рушилось – и он просыпался взмокший и уставший и уходил гулять по лагерю, крепко вцепившись в лук за спиной. Будто так мог яснее чувствовать, что существовал он все-таки здесь. Счет времени Шинтаро уже потерял. С жизни в лагере запустился новый отсчет его странного времени, которое из-за бессонных ночей смазывалось и превращалось в невразумительный ком. Днем он мотался с отрядом в чертовых тропиках, вдыхая воздух, как размокшую вату, ночью блуждал по лагерю в кромешной темноте. Несколько раз дозорные увязывались за ним, надеясь совместными вылазками наладить отношения, – а вдруг Мидорима просто стеснительный? – и уже позже понимали, что расположить к себе этого совершенно замкнутого человека невозможно ничем: ни бессмысленной болтовней, ни вылазками. Во время вторых он всегда молчал и просто шел вперед с таким лицом, что собеседнику самому хотелось потеряться между деревьев, только бы избежать этой жуткой, тяжелой тишины. В стычках с китайцами он тоже мало походил на человека. Увидеть, ранить, захватить. Сопротивляется – убить. Пока только Мурасакибаре удавалось найти с ним общий язык, потому что, оставаясь дежурить с ним, Мидорима никогда не покидал лагерь. Их невозможно было назвать друзьями, просто по какому-то волшебному стечению обстоятельств два самых странных члена отряда поймали общую волну. - Мурасакибара, Мидорима, - к ним подошла девушка в плотном тяжелом кимоно и уставилась сверху вниз, - смена караула. - Мы менялись четыре часа назад, - ответил Шинтаро, продолжая помешивать угли в костре. - Я остаюсь. - Ты себя в зеркало видел? Иди спать. Это приказ. Мидорима холодно уставился на девушку. Масако Араки, командир отряда и единственная женщина во всей армии нации. Никому и дела не было до этого вопиющего факта, потому что в их группе были лишь те, кого страна забыла или хотела забыть, и командир не был исключением. Отношения между ней и Мидоримой можно было назвать миролюбивым игнорированием – страха перед ней он не испытывал, в отличие от остальных, а уважать было за что. - Вы же знаете, что я не подчиняюсь приказам. Араки слегка улыбнулась. О, она знала. Поняла еще в тот момент, когда, услышав это впервые, сгоряча предложила Шинтаро отправляться восвояси. И следующие несколько минут, разинув рот, наблюдала за тем, как парень молча уходит в противоположную сторону. Никакая гордость не стоила такого ценного стрелка. - Хорошо. - Она села у костра напротив, сняла зачехленную катану и положила на колени. Мидорима задумался. А он ведь ни на секунду не вспомнил о том, что Масако женщина. И даже не потому, что та вела себя и одевалась как мужчина. Наверняка она и сама об этом забыла. – Считай это советом старшего по званию, который заботится о членах своего отряда. - Да ладно, командир, - лениво протянул Ацуши, догрызая последний кусок сахара, - всем плевать, что с нами будет. Даже если мы сдохнем – никто и не вспомнит. Так что мне тоже плевать. - Поддерживаю, - согласился Мидорима. - А мне плевать, что думают о нас остальные, - спокойно возразила девушка. – Меня волнует только мой отряд, даже если самая серьезная проблема сейчас - это бессонница Мидоримы. - Отстаньте вы от моей бессонницы. - «Сейчас»? – Мурасакибара склонил голову набок. - Мне доложили о расположении еще одной группы. Утром мы выдвигаемся, поэтому я приказала спать всем, - Араки кинула укоризненный взгляд на Шинтаро, - кроме Мурасакибары. - Это бег за собственным хвостом, - раздалось за их спиной. К неспящим подсел Химуро, доверительно прижавшись боком к локтю Ацуши – выше он просто не доставал. Шинтаро окинул парня беглым взглядом. Он не знал наверняка, что связывало этих двоих, но любопытство иногда подавало голос. – Мы носимся за желторотыми уже три года – и что? Перебиваем один отряд, появляется другой. - И мы продолжим это делать, пока император не поставит точку в переговорах, - спокойно ответила Араки. - Император – гордый идиот, - вздохнул Тацуя. – И вся его семейка – идиоты. - С этим не поспоришь, - сказал Мурасакибара, протягивая огромные ладони ближе к огню. - Так что от нас требуется? – Мидорима не придумал ничего лучше, чем сменить тему. - С рассветом выдвигаемся на юго-запад. Готова поспорить, китайцы уверены, что их не станут искать у побережья – меньше деревьев, больше пространства… - Масако задрала голову, что-то высматривая в черном небе, и поднялась. – Через два часа будите остальных и сворачивайте лагерь. - Какие-то еще указания? Девушка посмотрела на Химуро. - Как всегда, уходим без следа. Никто не должен знать, что мы здесь были. Если бы Мидорима имел глупое хобби всему на свете давать названия, то свой отряд он бы назвал отрядом призраков. Перед дорогой они всегда очень быстро собирались, в пути молчали и передвигались почти бесшумно. Только вой ветра да темные тени между деревьев. С приближением врага замолкали даже самые шумные - их общества Мидорима особенно избегал. Подумать только, он прожил с этими людьми без малого три года, но так ничего и не знал о них как о личностях - с характером, привычками, манерой общения… Как воинов Мидорима знал их от и до и в случае, если бы Араки не смогла руководить отрядом, ему наверняка удалось бы встать на ее место. Но об этом не знали, как не знали самого Шинтаро. К счастью для него, прошлое в этом месте никого не интересовало. Масако, идущая впереди, подняла руку, и весь отряд одновременно опустился на траву. Она осмотрела редеющий лес, обернулась к Мидориме и покачала головой. - У меня получится, - беззвучно произнес он, зная, что командир читает по губам, и уже хотел привстать, как почувствовал чужую руку на своем предплечье. - Да ты ж свалишься, - прошептал Ацуши, который шел позади отряда вместе с ним. Мидорима выдернул руку и, низко пригнувшись, двинулся между деревьями. Много слабых и подпаленных солнцем, но даже среди них он нашел несколько камфорных деревьев, которые смогли бы удержать его вес. Он выбрал одно, самое близкое к своему отряду, перекинул лук через голову и привычно протянул за стволом скрученную ткань, благодаря которой поднимался наверх, намотав края на кулаки. - Мидорима! – послышалось шипение Масако, но парень и не думал отвечать. Он продолжал взбираться, вскидывал руки, цепляясь тканью за шершавый ствол, следом подтягивался сам. Дело было даже не в том, что Шинтаро больше не следовал приказам. Он слишком привык действовать сам. Еще несколько рывков, и Мидорима, обняв ствол, размотал ткань и пересел на ветку. Та опасно закряхтела – снизу послышался чей-то испуганный вздох. Шинтаро даже не посмотрел вниз. Его насторожил шорох травы в нескольких метрах. Там же через секунду треснула ветка, и Мидорима стремительно стянул лук со спины, вытащил стрелу и натянул тетиву. Словно чувствуя опасность, люди выбежали из укрытия и бросились на отряд с оружием. У Мидоримы было несколько секунд, пока его люди, подскочившие с земли, отвлекали внимание. Пять, десять, пятнадцать, двадцать пять… Их было вдвое больше тогда, когда он перестал считать. Больше времени у него не было: он начал отстреливать тех, кто подбирался слишком близко к его товарищам. На Мурасакибару боялись нападать поодиночке, поэтому его окружили трое, не зная, как подступиться. Мидорима прищурился и оттянул тетиву – Ацуши тут же вскинул голову и кивнул в другую сторону. Все также невозмутим и бесстрашен, даже трое врагов не могли вывести его из душевного равновесия. Шинтаро проследил за взглядом товарища и увидел лежащего на земле Химуро. У него выбили катану, и теперь ему приходилось лишь отползать назад. Мидорима ослабил тетиву, вытащил клинок, который всегда носил с собой на всякий случай, и, практически не целясь, швырнул в дерево рядом с головой Химуро. Тот коротко кивнул в благодарность и вытащил рукоять из коры. Рядом раздался свист. Мидорима был настолько удивлен, что только когда ранило одного из его товарищей, понял – здесь был лучник. Он быстро оглядел землю, кусты, за которыми тот мог прятаться. Ничего. Третья стрела пролетела в опасной близости к Мурасакибаре. Шинтаро раздраженно прикусил губу и одним рывком пересел на ветвь по другую сторону ствола. Свист. Чей-то вскрик. Мидорима вскинул лук, отвел стрелу и ошарашенно уставился перед собой. Пронзительно зазвенело в ушах, так оглушающее громко, что мир перед глазами поплыл. Только юноша, сидевший на дереве в десятке метрах от Мидоримы, приобрел странную, чуть мутную, четкость. Темные, рвано стриженые волосы, угловатые черты лица, острый, сосредоточенный взгляд – два огонька над наконечником стрелы. Он целился. Мидорима опустил лук. Тело не слушалось, обманувшись надеждой, что наконец нашло свое снотворное, и больше не будет болезненных бессонных ночей, в которых только нескончаемая погоня за чужими глазами. И имя в тишине. - Такао… - выдохнул он. Он поднял лук, поставил стрелу, оттянул тетиву из последних сил – хвост мок во влажных пальцах и выскальзывал. Мидорима перехватывал стрелу, чувствуя, что та раскачивается из стороны в сторону… Зачем он это делал? Неужели сознание, которое выбрало сбежать и никогда не вернуться, все еще верило – нет никакого Такао, есть призрак, нужно лишь выпустить стрелу, и он развеется, как дым? Или проще. Устал бежать, не было больше сил. Смерть их обоих - самый счастливый конец, что мог у них быть. И больше не будет призраков, снов и темноты. Следом за свистом взорвалась волна боли под ключицей. Мидорима, потерявший всякое понимание реальности, глупо уставился на торчащую из груди стрелу и закрыл глаза. Дерево ускользало из-под ладони, и что-то нежно тянуло назад, обхватив плечи горячими руками. Так обнимал Такао в глубине сада, в то время, когда призраки еще были людьми, и Мидорима откидывался назад в его объятия совсем как сейчас, засыпая под голос. Тот голос просил довериться и уснуть, ведь нечего было бояться… Шинтаро никогда не мог ему отказать.