Останься со мной

Дни в Шинкоми походили один на другой, и если кого-то подобное могло угнетать, то Мадараме всё устраивало. Пожалуй, оторванность Шинкоми от континента была ему даже на руку. Прогнивающий мир в своей естественной дикости, управляемый якудза, наркотиками, насилием, царство греха и разложения человеческой души, он снимал оковы выдуманной морали. Если бы Мадараме решил убраться отсюда, то лишь в место, где он мог бы быть так же свободен. В его мире пахло порохом и кровью, и его всё устраивало. Скучать Мадараме не умел. Кага шутил про дзен, зная, как Мадараме мог провести вечер с бутылкой пива и сигаретой в пустой квартире, не включая даже телевизор, а если сидеть надоедало — выходил в ночные улицы и просто шатался по грязным кварталам в небезосновательной надежде, что кто-нибудь наткнётся на него случайно и не уследит за языком. Якудза не любили дерзости, неуважения, зато любили пустые понты. Мадараме тоже дерзость не терпел, но по зубам обкуренный нахал мог получить не потому, что выбрал не то словечко для бандитской элиты, а просто потому, что за слова надо отвечать. Злиться напоказ Мадараме тоже не умел, так считали многие. Поговаривали, что он был просто психом, а таким не нужно злиться, чтобы переломать кому-то ноги. Мадараме всегда выглядел хладнокровным, либо улыбался так задорно, что сложно было назвать это злостью. Но по правде чувство злости ему было знакомо, просто гнев это не крик и не застланная безумием агрессия. Гнев был близок к желанию убить, но убийство не то, что совершалось в состоянии аффекта, убийство — это его заслуженное право более сильного. А потому от злобы не всегда стоило уничтожать обидчика на месте, более сильный умеет ждать. Однако яростная энергия не могла испариться в никуда, в такие дни кому-то на Смертельных матчах просто везло чуть меньше, чем обычно. На этот раз его взбесил Тоно. Тоно вообще был мерзким типом, Мадараме сомневался, что тот умел с какими-то добрыми намерениями относиться хоть к кому-то, но даже от искренней благосклонности Тоно людям, наверняка, хотелось испариться. И ко всему прочему он тихо воевал с Кагой. Тоно и Сакаки — правая и левая руки Такасато Рюдзиро, они занимали высокое положение в клане, но Кага всё же был сыном босса и с лихвой оправдывал все его ожидания. Очевидно, что старикам рассчитывать на карьерный рост было бессмысленно, а Тоно ещё постоянно проворачивал какие-то мутные схемы с наркотиками, что даже Рюдзиро были не по нраву, что уж говорить про Кагу, который выступал против него открыто. Мадараме не раз предлагал Каге убрать Тоно, уж больно руки чесались завязать эту скользкую змею в узел, но Кага не шёл против правил клана. Мадараме на эти правила было наплевать, однако слово Каги было для него не пустым звуком. Он бы проигнорировал и его, если бы Тоно оскорбил Мадараме лично, но тот всегда держался в рамках, точно зная, где проходила грань видимого терпения Мадараме. К пущему разочарованию, это не мешало тому раздувать в Мадараме угли гнева, которые не всякий решился бы тронуть. И поднятые со дна искры нужно было куда-то стряхнуть. Мадараме несколько дней не появлялся в зоне Смертельных матчей, но уж теперь звёзды сложились наилучшим образом для отменной драки. Он услышал своё имя, звучащее от восторженных поклонников его боевого искусства, свист и шелест купюр, которые заядлые участники и наблюдатели азартно вынимали из карманов, наблюдая, как он аккуратно сворачивал пиджак, откладывая его в сторону. Мадараме закатал рукава рубашки, расстегнул несколько верхних пуговиц и вошёл в круг, оглядывая толпу в поисках отчаянных владельцев слишком большого количества зубов. Первого он отделал быстро. Раньше он вроде бы не встречал его здесь, потому Мадараме сразу стало ясно, отчего тот с искрящим энтузиазмом и совершенно без осторожности бросился на него — не видел никогда, как дерётся Мадараме. Даже из тех, кто видел прежде его стиль, сегодня бы ни один не решился. В этот раз Мадараме не играл с противником, не давал ему и шанса показать себя, просто бил, вколачивая свою пылающую злость в упругую, сопротивляющуюся плоть. После первой молниеносной драки вылезло ещё двое желающих. Нападать вдвоём на одного считалось подлым в среде бойцов, что дрались ради спортивного интереса больше, чем ради денег, но Мадараме всегда было на это плевать. Плевать на правила вообще и на неравное соперничество, он даже против оружия в руках, что вообще-то было запрещено в Смертельных матчах, не возражал — так опаснее, а значит горячее. Обычно бы он улыбнулся, благосклонно встречая увеличенное количество соперников, но сегодня ему было не до улыбок. Напасть на него вдвоём было отчаянным жестом, но бессмысленным — Мадараме в считанные минуты раскидал обоих, превращая их лица в кровавые маски демонов, кривые и болезненные. Кожа на ладонях горела, будто минуту назад он загребал руками горячие угли, и вместо того, чтобы разжать кулаки, освободиться, остудить пыл и собственные пальцы, он только сильнее сжимал их и скользил глазами по лицам вокруг. Ему нужно было видеть, видеть себя в их глазах, искажённого их страхом и восхищением. После этих молниеносных побед желающих схлестнуться с ним больше не было. Мадараме был разочарован. Он уже шагнул было прочь, как движение в толпе заставило его замереть. Он усмехнулся, увидев нового смельчака. Даже если Това умел драться, тягаться он мог разве что против дворовой шпаны. Даже если бы лучшие бойцы клана Такасато обучали его боевым искусствам с самого детства, ему не удалось бы дотянуться до Мадараме ни разу. Ни единого шанса. Това скинул свою куртку. Та была ему велика и всё время сваливалась с плеч, и это делало его ещё более хрупким на вид, хотя хрупким он не был. Мадараме смотрел на его голые плечи — изящные, иначе и не скажешь — крепкие, но всё ещё худые руки, тонкие запястья. На шрам от ножевого на предплечье, на выпуклый рубец, видневшийся на груди в вороте майки. На мягкие светлые пряди, щекочущие шею, нежные губы, изогнутые в самонадеянной ухмылке, и дерзкие глаза. Мадараме плохо разбирался в чувствах, но если бы ему нужно было обличить в слова то, что сейчас чувствовал Това, то Мадараме не назвал бы ни азарт, ни страх, ни вызов. Похоть. В любой другой день Мадараме бы не стал с ним драться, разве что оплеуху отвесил, если бы Това слишком упорствовал, но сегодня мальчишке не повезло. Хочет в пекло — добро пожаловать. Мадараме даже не собирался дать ему шанса напасть первым. Первый его удар не смог бы заметить и опытный боец, а Това даже вдохнуть толком не успел, когда тяжелый кулак впечатался в живот, сминая желудок. Он практически сложился пополам. Потрясённый сдавленный звук, сорвавшийся с губ Товы, не был похож на стон, больше на кашель. Мадараме готов был поспорить, что парень не обедал, иначе всё, что он сегодня съел, уже бы выплеснулось ему на ботинки. Не дав и секунды на передышку, Мадараме ударил его снова, снизу в челюсть, заставляя разогнуться против желания. Това нелепо взмахнул рукой и отступил на пару шагов назад, пытаясь удержать звенящее в ушах равновесие, но всё же устоял. Не каждому бы удалось. Кажется, до него наконец дошло, что размышлять и хлопать глазами было некогда, а стоило действовать. И он попытался. Това бросился на Мадараме с яростью дикого зверя, вот только ни один его удар не достигал противника. Мадараме с лёгкостью уворачивался, отталкивал его руки и не упускал возможности ударить в ответ. Он бил везде — в лицо, в грудь, живот, по шее, по ногам — будто не хотел оставлять ни одного живого места. Не было стремления научить щенка жизни, привить привычку выбирать соперника по зубам. Подразнить желания тоже не было. Мадараме просто бил. Това влез в драку сам, а значит все последствия — его личное дело. Мадараме внимательно смотрел в его лицо, пытаясь поймать момент, когда упорство и дерзость треснут, превращаясь в беспомощное отчаяние и страх, но ничего подобного не происходило. Това рвано дышал через рот, а разбитые губы неестественно искривлялись в улыбке. Он пялился пристально и в глазах его было понимание, что Мадараме убьёт его, если захочет, но как будто именно это Тове и было нужно. С головой у него точно беда. Чем дальше, тем больше этот бой походил на схватку с котёнком, который пытался расцарапать Мадараме лицо своими маленькими коготками. Нелепо и смешно. Това бросился на него в очередной раз и несмотря на то, что сил в нём уже почти не осталось, ему наконец удалось подобраться ближе. Но недостаточно. Мадараме перехватил его кулак у своего лица, сжал запястье и вывернул его руку за спину, сгибая тело в неестественную позу. Това вскрикнул от боли, подчиняясь выкручивающей суставы силы, колени его подогнулись. Мадараме знал: ещё сантиметр и он сломает ему руку в двух местах. Минуту назад он бы так и поступил, но теперь Мадараме с удивлением заметил, что гнева и злости в нём уже не было, только звенящее напряжение и удовольствие. Он с силой оттолкнул Тову от себя. Толпа расступилась в стороны, и Това влетел в стоящие грудой ящики, ломая их и падая вместе с ними на землю, разбивая колени. Любой другой просто бы не встал, даже если бы мог физически — не встал бы, потому что это означало не иллюзорный шанс быть забитым до полусмерти, а проигрыш и так был очевиден. Но Това поднялся. С трудом, пошатываясь и хватаясь за всё подряд. Он не мог выпрямиться полностью, выкрученная рука повисла безвольной плетью, а правый глаз почти не открывался из-за отёка, но он стоял на ногах, готовый драться дальше. Мадараме покачал головой. Он в два быстрых шага оказался рядом, схватил его за шею, чувствуя, как взмокшие пряди скользнули между пальцев, и дёрнул вниз, одновременно врезаясь коленом в грудную клетку. Глаза Товы распахнулись, а изо рта вместе с булькающим кашлем брызнула кровь, пачкая грудь Мадараме, и он упал мешком, с хрипом пытаясь поймать окровавленными губами воздух. Мадараме хмыкнул и отошёл, подхватывая свой пиджак и роясь в кармане в поисках сигарет. На этот раз можно было даже надеть его, ведь кроме кровавых слюней Товы на его обнажённой груди, других следов на Мадараме не было. Он закурил и присел в отдалении, заметил, как какой-то паренёк с розовыми волосами помог Тове подняться, а дальше не следил — переключил внимание на других желающих повыбивать друг другу зубы. Наблюдая за пляской более опытных бойцов, Мадараме думал о Тове. Причина, по которой тот ввязался в драку, была очевидна: когда попытка соблазнить в туалете провалилась, Това быстро понял, чем на самом деле можно было привлечь внимание. И конечно, он понимал, что у него не было против Мадараме ни единого шанса, но не испугался. Вот что обычно называли глупостью или безумием. Мадараме вспоминал взгляд его глаз и выражение лица в момент пронзающих тело вспышек боли, вспоминал его громкое дыхание, что щекотало слух, стоило оказаться на расстоянии выдоха. Тихие стоны и горячие выдохи. Если закрыть глаза, можно было поверить, что они в постели, а не на асфальтовой арене Смертельного матча. Тот же огонь на теле, то же животное притяжение. Тове понравилась их схватка, в этом сомнения не было. Пусть и пришёл он прежде всего из-за Мадараме, удовольствие он получал от самой драки. Пусть проигрывал, терпел боль и так и не смог ударить в ответ, Това был в восторге. Мадараме впервые встретил человека, который так же, как и он, мог просто наслаждаться боем, не тая за этим никаких других чувств. Именно это наполнило его, заставило остановиться, не ища более других противников. Именно это заставило улыбаться, думая теперь о белобрысом потрёпанном котёночке. На улицах начинало темнеть, но матчи и не думали прекращаться, наоборот, в потёмках на освещенную переносными прожекторами площадку стекалось ещё больше народу, те, кто развлекался так регулярно, собирая целые команды, поклонников и превращая уличный бой без правил в искусство и состязание. Это было Мадараме неинтересно. Он поднялся с места, где на него уже никто не обращал внимания, и двинулся сквозь неосвещённые улочки к более живым кварталам. Тень в подворотне он заметил издалека, узнал и едва сдержал улыбку, проходя мимо. — Всё ещё не хочешь потрахаться? — окликнул его Това низким голосом. Мадараме остановился и глянул на него с интересом. Тот стоял у стены, сгорбившись, будто живот ещё болел, опираясь на неё спиной, и держал сигарету в левой руке. Кажется, правая, пострадавшая, до сих пор слушалась плохо. — Я недостаточно дерьма из тебя выбил? — усмехнулся Мадараме. — Не боишься, что я затрахаю тебя до смерти? — Не особо. В голубом свете луны и отсветах костров, которые жгли наркоманы и бездомные, что тёрлись в этих брошенных кварталах среди недостроя, испачканные кровью волосы Товы казались почти чёрными, на шее и лице расцветали синяки, и на контрасте с ними кожа казалась мертвенно-бледной, прозрачной почти. Мадараме ждал, что глаза его будут гореть во тьме, как у настоящего зверя, но их тоже почти не было видно, отчего цепкий взгляд едва ли ощущался на собственной коже. — Что скажет на это твой отец? — поинтересовался Мадараме. Не то чтобы авторитет Такасато Рюдзиро его остановил, если бы он хотел сделать с Товой что угодно. — А тебя так уж сильно это волнует? Мадараме подошёл ближе и, схватив его за подбородок, заставил задрать голову выше, вынуждая выпрямиться во весь рост. — Что ж, думаю, пока ты будешь жив, у меня не возникнет проблем. Теперь он видел его глаза отчётливо. Правый некрасиво отёкший и почти не открывающийся, левый — манящий, почти сладкий взгляд под опущенными ресницами. Дело было не в огне, что горел в них, не в чувствах, что пульсировали под кожей, глаза Товы были банально красивыми, даже такому бесчувственному типу как Мадараме нравилось смотреть. У Рюдзиро и у Каги глаза были совсем не такие, Това вообще мало походил на своих родственников, наверное, пошёл в мать. Глядя в эти глаза, можно было понять, что соблазнило когда-то старого развратника Рюдзиро. Мадараме был выше Товы на пол головы, и тому пришлось чуть приподняться на носочках, чтобы скользнуть рукой по его шее и коснуться губ языком, дразня. Мадараме наскучили эти ласковые игры, стоило им только начаться, и он прижал Тову к стене, вызывая болезненное шипение сквозь зубы, и поцеловал. Особой прелести в поцелуях не было, всего лишь минутная прелюдия перед сексом, максимум, что Мадараме мог подарить партнёру, но Това будто изо всех сил стремился убедить его в обратном. Он целовал жарко и торопливо, лаская языком так властно, будто пытался взять верх на поле, где у него были все шансы на победу. Он был то нежным, даря невесомые поцелуи и гладя кончиками пальцев лицо Мадараме, то грубым, прижимаясь до боли и дёргая за волосы, он укусил Мадараме за нижнюю губу, словно бы в отместку за проигранную драку. Вкус его крови, смешанной с собственной, пьянил, и Мадараме позволял ему всё. Това проник холодными ладонями под не застёгнутую рубашку и гладил накачанную грудь и стальной пресс голодными руками, царапался, сжимал, обжигал кожу. Даже правая упорно не отставала от левой, пусть и более напряжённая от боли в плече. В темноте татуировку на груди и плечах Мадараме было не разглядеть, но Това так настойчиво скользил по ней пальцами, словно помнил рисунок наизусть. Мадараме сжимал его в ответ, надавливая на самые уязвимые места — левый бок, где от безжалостного удара уже наверняка расцвёл синяк, живот, болезненно отзывавшийся на прикосновения дрожью, рёбра, стонущие даже от попытки вдохнуть. Мадараме настойчиво прошёлся по ним грубыми пальцами — перелома не было, но вероятность трещин велика. Това вздрагивал от каждого такого прикосновения, шумно выдыхал и стонал Мадараме в губы, прижимаясь ближе. Это заводило всё сильнее. Мадараме не вставляло причинение боли, но продлить вот так их драку, нажимая на сломанные им самим же места, было приятно. Это вновь будило в нём воспоминания о том, как кулак врезался в уязвимую плоть и сминал сопротивляющиеся кости. Его захлёстывало адреналином, как будто они опять были на поле боя, и Мадараме собирался одержать победу вновь. Мадараме оторвался от Товы, держа его за горло и не позволяя прижаться к себе снова. Желание отыметь его прямо в грязной подворотне на глазах у случайных прохожих было невероятно острым, но ревность к чужим взглядам отчего-то была острее. Това словно знал его мысли, он потянулся в сторону, и Мадараме его отпустил, позволяя выскользнуть из своих рук, а потом последовал за ним. В районе брошенных и недостроенных строений, пустующих некогда жилых домов и так и не заселённых зданий можно было с равным успехом найти уединение или наткнуться на кого-то, кто это уединение нашёл раньше, но лестница в доме, куда они ввалились, не пройдя и десятка метров, была пуста. Было темно, не разглядеть даже, вели ли бетонные ступени, не имевшие перил, выше второго этажа. Где-то на верхних этажах скрипело от ветра окно, впуская призрачный лунный свет, кругом был какой-то хлам и проржавевшая арматура. Това развернулся, не успела за ними хлопнуть дверь, и вновь прижался к Мадараме трепещущим от жажды телом, скользнул языком по его шее, подбородку, обдавая горячим сигаретным дыханием. Позволять ему ещё один раунд высасывающих душу поцелуев Мадараме был не намерен. Он оттолкнул его, и Това чуть не запнулся о лестницу. Он послушно отошёл, опускаясь на ступени, торопливо расстёгивая джинсы и стягивая их с себя. Мадараме рассматривал откинувшееся на грязные ступени обманчиво хрупкое тело, острые колени, бесстыдно разведённые в стороны, и жаждущий ласки член, твёрдый и блестящий от выступившей влаги, и вены его наполнялись огнём желания. Куртка Товы опять свалилась с плеч, а майка задралась, и хоть на лестничной клетке почти не было света, синяк на его боку был таким чёрным, что всё равно был отлично виден на бледной коже. Мадараме дёрнул пряжку ремня, расстегнул брюки, освобождая собственный пульсирующий член, и плюнул на ладонь, растирая слюну по стволу. Невесть что, но малыш должен был понимать, на что идёт. Мадараме перехватил Тову под коленом, разводя его ноги шире, и тот с готовностью двинулся навстречу. Он вскрикнул, как будто не был готов, и тело его инстинктивно сжалось, не позволяя Мадараме войти в него полностью. Но Мадараме не собирался быть аккуратным и, стоило Тове чуть расслабиться, двинул бёдрами резче. Тову затрясло и выгнуло от прошившей позвоночник боли, он прикусил губу, сдерживая крик, а потом выдохнул так горячо Мадараме в ухо, цепляясь руками за его шею, что по спине поползли мурашки. В голове звенело и пульсировало от криков Товы, от его стонов наслаждения, от того, как его тело пробивало от рефлекторной реакции на боль. От того, как сильно он сжимал в себе Мадараме. Спустя пару минут двигаться стало проще, и Мадараме уже не замирал на выдохе, а ускорял и без того агрессивный темп. Поначалу ему хотелось заткнуть Тову, чтоб тот так не орал, но вскоре крики стали всё больше походить на бархатный рокот, прокатывающийся от низа живота к самому горлу, вызывая ненормальный трепет и дрожь. Тове должно было быть очень больно: даже если первые вспышки агонии от вторжения в сопротивляющееся тело утихли, он всё ещё был ранен и при каждом резком движении Мадараме бился о бетонные ступени поясницей, лопатками и локтями, но возбуждение его не спадало, наоборот, член становился только твёрже и, зажатый между их телами, упирался Мадараме в живот, пачкая рубашку. Това не касался себя, и Мадараме угадывал по его отчаянным движениям и вываренным в страсти стонам, что это ему было не нужно — он и без того был уже на грани. Мадараме схватил его за спутанные, перепачканные кровью волосы так, как давно хотелось, с силой дёрнул, заставляя откинуть голову, и впился зубами в изгиб шеи у самого плеча. Он ощутил губами, как под кожей Товы прокатился дрожащий стон, и они кончили почти одновременно. Вид Товы, распластанного на лестнице, измождённого, мокрого от пота и спермы, с разбитыми о лестницу локтями и ладонями, будоражил почти так же, как вид его жаждущего близости тела пятнадцать минут назад. Мадараме, пожалуй, трахнул бы его ещё раз прямо здесь, если бы не был так уверен, что в следующий заход сломает тому позвоночник о каменные ступени. Мадараме достал сигареты и закурил, наблюдая, как на ступеньке между ног Товы образовывалась лужица вытекающей из тела спермы, смешанной с кровью. Това дрожащей рукой опёрся на лестницу, пытаясь сесть поудобнее, вторая рука снова не слушалась. — Дай закурить, — сорванный голос его звучал в этих стенах до черта уместно, словно затхлый ветер, тащащий по полу пыльный строительный брезент. Мадараме протянул ему свою сигарету, и Това, сделав пару затяжек, вернул её назад. Мадараме размышлял, стоило ли бросить его тут и уйти или лучше забрать с собой. Им двигала не жалось, желание помочь или чувство ответственности за братишку Каги, — он хотел при более ярком свете рассмотреть синяки и шрам на бедре, что так и не увидел в темноте, но нащупал, стискивая задницу Товы. Редко ему хотелось повторить с кем-то более одного раза. У Мадараме бывали когда-то и постоянные любовники, но никто из них так отчаянно не отдавался ему, умоляя своим телом не останавливаться. Настолько отбитые мазохисты ему ещё не попадались.