Невозможно

      — Простите, что долго не приходил, — Ода наклонил голову в бок, завесив глаза неровной чёлкой. На холодный камень по очереди опустились два букета камелий. Слабый поток ветра немного потревожил цветы, чуть растрепав букеты, но вскоре прекратился, оставив их в покое, — никак не выходило. Много дел навалилось в последнее время. Сами ничего не предпринимают - заставляют нас разбираться с последствиями. Тоже мне, у меня отсрочка, мне ещё пять лет можно чем угодно заниматься, служить на государство я должен позже! А в итоге я, конечно, не под их прямым подчинением, я в организации, которой они закулисно управляют, но всё же! Просто произвол!        — Никогда ещё не видел тебя жалующимся на что-то. — сзади послушался хриплый, ехидный голос, — Не похоже на тебя!       — А ещё я завёл знакомство с одним плохим мальчиком. — тряхнув головой и сложив руки на груди, с энтузиазмом, как не бывало, продолжил Ода. «Мальчик» задохнулся в возмущении, — Познакомились мы на стройке, мне убить его надо было, но я потом передумал. А вот он когда узнал о том, что мне убить его надо, так он меня убить захотел, но потом тоже передумал. И он такой непостоянный, совершенно ненадёжный! Таких сейчас навалом, честно говоря, ужас просто.       — Хей, хватит меня позорить перед незнакомыми мне людьми! — Ода обернулся к Леону как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как он скрещивает руки на груди, грозно нахмуривая брови, — Кстати, перед кем же ты меня позоришь?       Ода приподнял колени над землёй, становясь на корточки. Отряхнув джинсы, успевшие изрядно изваляться в пыли, парень встал и громко хрустнул спиной. Не обращая внимания на мужчину, всё ещё ожидающего ответа на свой вопрос, Ода немного покрутил верхней частью тела, разминая поясницу и выпрямляя замкнувшуюся спину.        «Погода сегодня на удивление тёплая, — Ода отстранённо поднял голову вверх, оглядывая голые ветви рядом стоящих деревьев. Небо было ясным, что тоже было удивительно, особенно для времени наступающего заката. Немного качнувшись в сторону, Ода сошёл с постамента, — не иначе как предвестник новой войны.»        — Это моя мама, — Ода небрежно махнул в сторону безымянного надгробия. Нежно-розовые цветы сильно выделялись своей краской на фоне серого камня, — а это Йорико.        Рука парня указала на, соседнее с безымянным, надгробие. То было выполнено по всем правилам, с датой рождения, с датой смерти. Красивой фразы, как на безымянном надгробии, не наблюдалось, но зато витиеватыми буквами было выведено ёмкое «Сакурашики Йорико».        Леон молча окинул взглядом надгробия, уделив особым вниманием то, что принадлежало той Йорико.        «Даты совпадают с недавним падением, — мужчина чётко сопоставил имеющуюся у него информацию, — Матильда недавно здесь появился, как раз сразу после. Видимо лишился последних родственников. В «Ракюен» много женщин работало, одиноких женщин, вполне могущих иметь детей от своих клиентов. В таком случае, нет здесь ничего удивительного. Правда, — он задумчиво нахмурился, — почему надгробие матери пустое? Не верю, чтобы такой, как Матильда денег на мать родную пожалел.»       Помолчали.       — Мама понятно, а Йорико? — Леон с лёгким, вежливым интересом покосился в сторону зависшего Оды, — Она тебе сестра? Но фамилии же разные.        — Любовь она мне. Великая, — припечатал Ода. Парень недовольно глянул на Леона, неприлично широко разинувшего рот после такого высказывания, и всё же пояснил, — Это моя лучшая подруга, дурак. Лучшая и, до недавнего времени, единственная.        Леон с кривой улыбкой вернул свой взгляд на могилу Йорико.        Оду нельзя было назвать сильно эмоциональным человеком. Но и камнем Леон его не считал. Ода, по его мнению, был, как и все вполне обычные люди. Грустил, радовался, сердился, боялся. Просто создавалось такое впечатление, будто Ода считал само выражение эмоций как таковое - вещью совершенно неэффективной и не стоящей его внимания. Нет, он, в отличие от других таких вот «ледяных» людей, что специально давили свои эмоции, надевали маску безразличия, просто не обращал внимания на эмоции. Ода смотрел на мир вокруг и видел только его, в большинстве своём, парню было не важно, что происходит конкретно с ним.        Но кроме того, Ода был ребёнком, хотя бы с точки зрения физиологии.       Четырнадцатилетний ребёнок, что мог в любое время дня и ночи пойти туда, куда он сам захочет. Неважно - то был магазинчик на углу или Амстердам, что находился вообще не понятно где.       Четырнадцатилетний ребёнок мог курить, чем он и занимался иногда, подолгу стоя у открытых окон в штабе Коалиции, в ожидании новых заданий.       Четырнадцатилетний ребёнок мог пить, не любил, но мог, если сам Леон звал его куда-то в бар.       Четырнадцатилетний ребёнок мог убивать.       Ода сам ставил себе ограничения, решал, что для него хорошо, а что плохо.       Определял, куда ему податься, в каком направлении идти.        У Оды никого не осталось.        Он это подтвердил.        А потом он упомянул про «подругу, что была единственной до недавнего времени».       «Таки растаял лёд», — со смутным удовольствием подумал Леон.       — Знаешь, может это и странно, для моего-то рода занятий, но я никогда никого не терял, — мужчина пожал плечами и потянул Оду за рукав ветровки, вовлекая в прогулку вдоль могил, — Я пришёл к этой профессии по дурости, верно. Я не понимаю, какого это, когда у тебя никого не осталось. Я соболезную твоей потере, но, эй, не кисни!        Леон шутливо дёрнул Оду на себя, заставляя парня, что находился в некой прострации, врезаться в своё тело и прийти в себя. Испустив тихий смешок на резкий взгляд чужих глаз, мужчина продолжил:        — У тебя всё ещё есть я, хорошо? Мы, конечно, не прям, чтобы сильно близкие люди, но я же не пустое место, могу чем-то помочь! Ну давай, приходи в себя, на тебя это не похоже, Матильда!       Ода встрепенулся и вырвал свою руку из чужой хватки. Он быстро приподнялся на носочках и с размаху хлопнул ладонью по чужой голове. Леон, не ожидавший такого, запнулся и чуть не полетел вниз, всё-таки сумев удержаться.        — За что?! — мужчина зашипел и потёр затылок, всё ещё чувствующий на себя тяжёлый удар.        — А вот не надо решать, что там на меня похоже, что не похоже, — Ода неопределённо помахал рукой в воздухе и ещё раз замахнулся ей же, заставляя Леона моментально уйти в сторону, — Я сам себя решу сначала, а потом и ты можешь подключаться.       — Ладно, ладно, хватит быть таким серьёзным!        — Аминь. Господи, вот уже заканчивается этот день, и перед ночным покоем я хочу душою вознестись к Тебе. Этот день я начал во имя Твоё и во имя Твоё хочу завершить его. Благодарю Тебя за все блага, которыми Ты одарил сегодня мою душу.. .               Леон с неким умиротворением в душе прислонился к резной раме дверей, ведущих в основное помещение церкви.        Сколько он себя помнил, церковь всегда помогала восстановить его душевное равновесие. С самого раннего детства, когда цвели и пахли экономические кризисы, когда нельзя было одному выходить на улицу даже при свете дня, когда отец с утра до ночи пропадал на заводе, мама водила его в церковь. Туда она каждый раз собиралась как на войну: крепко закрепляла защитные каски, складывала в обоз немного самых необходимых продуктов, подолгу молилась перед иконой, что всегда висела в своём углу. Маленький Леон сидел на высоком буфете, активно болтал ногами и возбуждённо сжимал в своих руках самодельные свечи. Поход в церковь представлялся ему невероятным приключением. Он играл в шпионов вместе с мамой, прячась по теням и скрываясь от взоров бдительных глаза, что принадлежали огромным, глупым дядям с пистолетами.        Мама всегда говорила ему: «Это очень важная игра милый, — она умывала его святой водой, перед выходом. Леон только отфыркивался, вода пахла ужасно, но подставлял лицо под мамины руки, наслаждаясь таинственностью ещё одного непонятного ритуала, — попасться ни в коем случае нельзя. Иначе плохие дяди поймают нас и не пустят в церковь!»        Леон каждый раз пугался, как в первый. В церкви ему очень нравилось, он не хотел пропускать ни одного дня её посещения. Было ли дело в своеобразной архитектуре, интерьере, что соответствовал церкви, а может его привлекало пение молитв, что разливалось по всей округе волшебным мгновением, а возможно Бог действительно существовал, и присутствие его так влияло на тогда ещё мальчика.       Леон обернулся и недовольно нахмурился.       Ода, ради которого он вообще-то и пришёл на кладбище, стоял на улице, прямо перед входом в церковь, и, видимо, заходить не планировал. Голова его была отвёрнута в сторону, руки скрещены на груди, он не проявлял никакого интереса ни к архитектуре, ни к интерьеру, ни к молитве. Его, казалось, интересовали только бесчисленные ряды надгробий, хорошо видных с того места, где он стоял.       — Ну же, заходи! — Леон громким шёпотом обратился к Оде, подзывая его рукой. Тот кажется притворялся глухим, немым и слепым, и просьбы самого мужчины попросту улетали в воздух.        Церкви Ода откровенно не любил.       Ещё когда Ода носил имя Тсуна - что-то этот период стал вспоминаться всё чаще за прошедшее время, что выглядело не очень здорово - Реборн, приехав и став навязывать свои взгляды и обучение, попытался ещё и религию свою навязать.       Тсуна ничего против разных религий не имел, сам он был атеистом, что так и не смог сделать адекватный выбор в пользу того, какая же религия ему нравится больше. Ну, то есть, это было что-то вроде: «В синтоизме много богов, запоминать их замучаешься, но истории у них интересные. А в буддизме богов по пальцам, но что-то скучновато.»        Так что против того, чтобы стать католиком, Тсуна ничего не имел, тем более, то была религия его родного отца, и мама бы наверно порадовалась.       Но всё это разбилось на том факте, что даже просто на экскурсию, в церковь зайти Тсуна не смог. Вернее смог, но не то, чтобы это длилось долго.        Он ничего не мог с собой поделать. Ему было просто неуютно среди всех этих икон, верующих людей. Тсуне хотелось поступить так, как он обычно поступал в таких неуютных ситуациях - сбежать. Сбегать от своих проблем он умел достаточно хорошо, что было очень применимо для самых различных случаев.        Он практически сразу, не обращая внимания на угрожающие возгласы Реборна, недоуменные своих хранителей, выбежал из церкви и предпочёл остаться снаружи до конца службы при том, что ни пуля Посмертной Воли, ни попытки запихнуть его туда силой не помогли никак.        Позже, оказавшись дома, Тсуна зарылся в некоторые источники информации, как раз вовремя притащенные Реборном на досуге. В результате своих изысканий, Тсуна малодушно решил, что он одержим каким-то злым духом. Ну, а что, потому и лень у него была смертельная, всё то дух, не дающий ему жить нормально, да и сходилось всё, не мог же он в церковь зайти.       Ода, несмотря на то, что от лени ничего больше в помине не было, всё ещё предпочитал думать на злых духов.        Вспоминать о существовании такого чувства как «вина», решительно не хотелось.        — Да не хочу я! Мне здесь не нравится! — Ода отошёл на несколько шагов назад, — Я ведь говорил, мне в таких местах неуютно, я тебя здесь подожду, иди.        — В смысле иди, в смысле неуютно?! — праведно возмутился Леон и, выйдя за границы церкви, тут же повысил голос, — Твоё же кладбище, ты выбирал, тебе церковь не нравится? По моему, она просто прекрасная! Я бы понял ещё, если б у тебя религия была какая-то чудная, так нет, католик же вроде!        — Не католик я, — Ода сошёл с траектории движения рук Леона, что сейчас активно ими жестикулировал, — атеист. В богов не верю. Всё, иди, а то службу щас свою всю пропустишь!        — Тогда я тем более не понимаю! — Леон быстро схватил Оду за талию и дёрнул на себя, утягивая в сторону дверей. Мужчина тихо айкнул от, прилетевшего ему в лицо, тяжёлого удара ладонью. Ода просто так сдаваться не собирался, — Давай же, просто зайти, в этом ничего сложного нет!        Леон вновь перешагнул через порог церкви.       — Ты.. Тебе правда? — мужчина настороженно следил за состоянием друга. Тот застыл куклой в его руках, загнанно оглядываясь по сторонам.        Ода резко помотал головой.       Парень всем телом дёрнулся, легко отпихнул от себя чужие, не ожидавшие того, руки и молча пошёл обратно на улицу.        Стоило ему пройти не больше двух шагов, как он почувствовал хватку на запястье.       — Ну давай я тебя за руку подержу, а? — Леон спустился рукой чуть вниз, переплетая свои пальцы с чужими, и слабо потянул в свою сторону. Ода, неподвижным монолитом, даже не шелохнулся, — Прости, ну кто же знал, что у тебя тут опять какая-то травма. Просто постоим здесь, в холле, никуда дальше не пойдём, ну, пожалуйста.       В ответ, по нему резанул острый взгляд синих глаз.       Ода и Леон, прислонившись к холодной, каменной стене и скрестив руки на груди, молча слушали мелодичное пение хора.        «Всё не как у людей, — удручённо подумал мужчина, оглядывая напряжённые плечи напарника, — Хотели же просто прогуляться, а в итоге я его мучаю, только настроение порчу.»       — У меня нет никакой травмы, — медленно начал Ода, повернув голову к Леону. Тот внимательно прислушался, — просто неуютно. Среди всех этих прихожан, эти иконы, эти молитвы. Я ведь не верю в бога, я как бы чувствую своё несходство с окружающей обстановкой, я не на своём месте, понимаешь?       Леон только покачал головой.       — Нет не понимаю. — мужчина прошёл вперёд, шире открывая двери, ведущие в основное помещение церкви. Он небрежно махнул рукой в сторону находящихся там людей, — Они мне тоже чужды, не ты один в бога не веришь. С нашей работой вообще сложно верить в подобное. Но я не чувствую себя отщепенцем среди них, я нахожу в них покой. Лично я верю в веру. Вера - вот, что способно сделать нас во много раз сильнее. Понимаешь, просто верить достаточно. Эти люди верят, и их вера настолько искренна, насколько вообще может быть. С них стоит брать пример, они - эталон. Именно среди них я чувствую себя в полной безопасности, ведь с такой верой во что-то, просто ничего плохого случиться не может. Ты понимаешь?       Ода наклонил голову в бок, всматриваясь в проём между дверей. Синие глаза пусто смотрели на прихожан. Парень скатился по стене вниз, упёршись руками в колени.        — Наверно.       По комнате пронёсся тяжёлый вздох.        Леон подошёл вплотную к, сразу же выпрямившегося, Оде. Лёгкими движениями, мужчина повернул его к себе спиной и аккуратно обернул свои руки вокруг чужой шеи.        — Что это? — Ода с некоторым любопытством задал вопрос, ощутив какой-то слабый, неясный дискомфорт на ключицах.       — Символ веры, — Леон застегнул цепочку и повернул Оду обратно к себе, — ты всё-таки не понимаешь. Может поймёшь поносив его немного. Он со мной с детства, он собрал в себе веру множества людей. И я верю, что он тебе поможет.        Ода моргнул и опустил взгляд вниз. Его рука потянулась к цепочке и приподняла её, давай рассмотреть вещь получше.        Просто золотой крест.       Может то было лишь самовнушение, но Ода почувствовал себя на капельку уютнее.