Невозможно

Возможно, это произошло потому, что он совсем недавно вернулся из шестого мира, а его организм волей-неволей приспособился к тамошнему свежему воздуху и пока отвыкать не собирался, но Пламя, заполняющее всю атмосферу его собственного мира, он теперь чувствовал слишком ярко. Всё то, чего ему не хватало в шестом мире, теперь было ему как кость в горле, будь проклята его способность к адаптации. Всё, что он мог сделать для того, чтобы облегчить своё состояние, так это забежать в аптеку по пути на вокзал, схватить с кассы пачку медицинских масок и сразу же после того, как он бросил на прилавок пару купюр, номинал которых он даже не посмотрел, нацепить одну из масок на себя, наконец вдыхая полной грудью, и тут же закашляться с поистине смертельным энтузиазмом. Пожалуй, ему стоило купить респиратор вместо маски. Он скучал по тем временам, когда Пламя он ощущал только стоя очень близко к его источнику и только очень лёгким дуновением будто ветерка, специфического каждому виду Пламени запаха. Сейчас, когда ему в лёгкие будто горсть песка насыпали от пронизывающего воздух концентрата мирового Пламени, он только молился, чтобы его способность к адаптации быстро справилась и с отвыканием от чистого шестого мира. Только его отчаянными молитвами —по-другому и быть не могло, так как обычно он не был человеком, которому сопутствовала удача — в вагоне, в котором ему посчастливилось ехать, никаких Пламенников не было, а так как вагон — это закрытое, крайне душное помещение, дышалось ему тут получше, чем на улице. Но это всё равно не останавливало его организм от задыхающихся хрипов время от времени, которые уже давно благополучно отпугнули от него пассажиров на расстоянии двух метров. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Здраво рассудив, что он здоровый, полный жизненных сил молодой человек, он решил постоять, освобождая места для более слабых людей. И вот так он и стоял, схватившись за поручень, а ближайшие к нему места оставались свободными, несмотря на то, что в вагоне царило явное перенаселение. Всё же этот поезд, проходя мимо Наминори, шёл в Токио и другие многомиллионные префектуры, а потому был довольно популярным. Оду на самом деле помимо приступов кашля накрыл и приступ ностальгии. Не так давно, где-то около восьми лет назад, он вот точно так же ехал на поезде, но только отправным пунктом был Наминори, конечным — Токио, ехал он в глухой ночи, а пассажиров, окромя него, не было вообще. Ода, как уже ранее говорилось, обладал ужасно хорошей памятью и даже то, что в то время он находился в состоянии перманентной истерики и мир вокруг него воспринимался им, откровенно говоря, плохо, не могло помешать ему вспомнить и заспанную старушку, продавшую ему билет в один конец, даже не спросив документов, и кожаную застиранную сумку, на которую он клал голову в попытках заснуть, и газировку с привкусом химозного винограда, которую он, как самый настоящий вандал, прицельным ударом ноги выгнул из уже токийского автомата. И вот такая память у него была ровно до того момента, как он где-то в забытой уже гостиной на журнальном столике подписал заляпанный кофе договор. Всё, что было до этого — ложь и провокации, как думал его явно повреждённый чем-то мозг. Книга протестующе вякнула в его кармане и примерно там, где располагались звёзды, но послушно смолкла, стоило ему нахмуриться и погрозить пальцем куда-то в пустоту. Некоторые пассажиры, очевидно, осознали, что он мало того, что физически нездоров, так ещё и ментально. Поезд въехал в туннель. Приятный женский механический голос, немного омраченный интршумами, вежливо сообщил о скором прибытии на следующую остановку в их поездке — Наминори. Некоторые люди дёргано засуетились, подготавливаясь к своему выходу. Ода, не изменяя себе в своём спокойствии, поправил сумку на плече и кашлянул почти по-вороньи. Как только их вагона достигли первые лучи солнца, бьющие жарким огнём в глаза после глухой темноты туннеля, Ода застыл. Его пальцы крепко сжались на металлическом поручне, так, что уже можно было разглядеть лёгкий намёк на вмятины. Он резко согнулся, прикрывая рот рукой и пытаясь сделать хоть вдох, но из его рта выходили только сиплые незаконченные звуки, приглушённые маской на его лице. Этот факт как-то подзабылся, но Наминори всегда был нейтральным городом с наибольшей концентрацией Пламени, которую люди могли себе представить. Он, равно как и Йокогама, был пристанищем для всевозможно-нелегальных изгоев общества, только если в Йокогаме собирались в основном эсперы, то в Наминори —Пламенники. Ещё со времён Вонголы Примо, уехавшего в этот город на свою мирную и, главное, гражданскую пенсию, Наминори был городом, который, по молчаливому соглашению мафиози, являлся некой нейтральной территорией — что-то вроде старого «Шизуку-но-Ракюен», только в больших масштабах. И никто из здесь живущих даже не думал скрывать своё Пламя —нейтральная ведь точка — заставляя Наминори превращаться в некий ярко-горящий в астральном плане костёр. Костёр был в лёгких у Оды, который имел неосторожность не обратить внимания на данный факт. Инстинктивный самоироничный смех смешался с его хрипами, ухудшая и без того плохое состояние. В глазах потемнело. Мир поплыл. «Кислородное голодание?» — смазано пронеслось у него в голове, и Ода нашёл это невероятно смешным. С его телосложением, подчистую перестроенным Пламенем ещё в тринадцать, а в пятнадцать избавленным от неприятных эффектов Акико-кун, даже о самой элементарной простуде вспоминать не приходилось. Но это, разумеется, ни капли не помогало тогда, когда дело было связано с Пламенем. В ушах зазвенело. Оду престранным порывом затошнило, и он приложил руку к груди в абсолютно бесполезном жесте. Он не использовал свою способность, но будто бы был в ней, оказавшись в тёмной пустоте разноцветных помех. Где-то, словно очень далеко от него, на границе его сознания раздался громогласный, тяжёлый, режущий барабанные перепонки смех. Замелькали границы чёрно-белых клеточек. Восковое лицо расплылось в рвущей рот улыбке. — Давно не виделись. Голова затрещала резкой болью. — Ну что, вам знакомо… это лицо? Ода зашипел и опасно покачнулся. Поручень под его рукой грозил в любой момент окончательно разорваться. — Это всего лишь один из моих обликов, предназначенных Три-Ни-Сетте. Блеснули круглые очки. Мелькнула острая улыбка. — Молодой человек, — обеспокоенный скрипучий голос прозвучал над его ухом. Маленькая рука легла на его плечо и слабо потрясла, — Молодой человек, вам плохо? На самом деле, уже не так сильно, как прежде. Спасибо хорошей адаптационной способности. Ода резко выпрямился, стараясь не вдыхать особо резко, и немного наклонил голову, находя обеспокоенные глаза приземистой седой старушки в смешной розовой шляпке. Ода кивнул ей, а затем помотал головой и убрал её руку со своего плеча. — Не волнуйтесь, всё в порядке, — поспешил заверить он. Голос его звучал на удивление очень чисто, — Просто кашель мучает. — Да вы как при смерти! — воскликнула старушка, подняв брови. Она как-то потеряно оглянулась и схватила его за локоть, пытаясь утянуть на сиденье, — Присядьте хоть, что вы так себя мучаете! — Да я выхожу уже, мадам, — он похлопал по её руке и остался стоять на своём месте, не сдвигаясь ни на миллиметр, — Мне в Наминори. А там я уже зайду в аптеку. Старушка удивилась и смешливо хмыкнула. — Надо же, какое совпадение, — она мягко сощурила глаза, — мне тоже в Наминори. Навещаю сестру. Ода понятливо кивнул. В окнах замелькали сельские пейзажи. Они въехали на территорию Наминори. Почему он раньше не мог вспомнить, что именно в этом городе предпочитает проживать Шаман? Что же, не вините его, он не помнит полжизни, ему простительно. На самом деле Ода успел жутко себя накрутить, как только понял, что к нему в голову заявился Шахматноголовый, как только он въехал на территорию города. Благо, интуиция не дала ему погрузиться в метания о том, что же будет, если все его знакомые из той жизни - ведь Автор шестого мира говорил о том, что с ним приключилась действительно невозможная в обычном случае ситуация - вдруг узнают его нынешнюю личность, читай, не дала Оде погрузиться в истерику. Она радостно звякнула, что то, ради чего они сюда приехали, и правда работает – Ода начинает вспоминать. После прокрутки в голове тех фраз, что он услышал в своём нежданном припадке, на ум ему пришло весьма говорящее название: «Битва Представителей». И благодаря хорошему ассоциативному ряду он смог вспомнить, как сам же и участвовал в этой битве, впрочем, безрезультатно, смог увидеть какой-то намёк на лица окружающих его людей, и всё же понять, что нынешняя его личность не поддаётся опознанию. Пламя переделало его организм до неузнаваемости, а Акико-кун и способность до неузнаваемости переделали его Пламя. Он сейчас, считай, совершенно другой человек. «Особенно, если вспомнить, что воспоминаний о том времени, когда я был Савадой Тсунаёши, у меня до этого момента не было вообще» — мысленно хмыкнул Ода. Собственно, а почему он смог вспомнить Шамана? Да потому что весь Наминори хоть и глушит личности его обитателей многообразием присутствующего Пламени, но конкретное Пламя Шамана всё равно выделяется, хоть и очень слабо. Но Ода своим всё ещё не слишком отвыкшим от шестого мира организмом смог его почувствовать. В эту же секунду Ода начал молиться о том, чтобы такая его чувствительность всё же продержалась ещё некоторое время. Может, таким темпом он сможет вспомнить свою жизнь более детально, чем он рассчитывал. Ода не знал, на что он надеялся, когда со слабым воодушевлением сделал свой первый шаг на платформу единственного вокзала в Наминори. Возможно, на то, что воспоминания нахлынут на него резкой и информативной волной, как то случилось с ним в поезде? Только через некоторое время к нему пришли картинки того, как он сбегал из этого города, но то было не новым, он и без этого это помнил, ведь из Наминори он сбегал уже после смены своей личности. «Видимо, до того момента я никогда не покидал Наминори», — немного расстроенно нахмурился Ода, и уже вот этот вывод подкинул ему странную мысль о том, что они с матерью — вернее, просто он сам, потому как мама не имела своей личности, как таковой, а только чудесные заводские настройки — всегда ждали пропадавшего годами отца, а потому просто не могли сдвинуться с места своего жительства дальше, чем в Кокуё. Ода прищёлкнул пальцами, как только над его головой зажглась метафорическая лампочка. «Кокуё! — радостно подумал он и почти подпрыгнул от того, как же у него всё гладко идёт, — Точно! Я там тоже дрался!» Ода решил, что будет восстанавливать память с помощью ассоциаций на битвы. Очевидно, что это помогло бы ему открыть наиболее яркие и глубокие воспоминания. В своей голове он уже наметил план своих дальнейших действий и обозначил места, которые он просто обязан был посетить и вспомнить. Но прежде всего, конечно, хорошо бы заселиться. Мысля подобным образом, Ода уже было развернулся в сторону выхода, ведущего за границы вокзала, как что-то розовое тревожно замаячило на границе его сознания. Ну розовое и розовое, мало ли в этом мире розового? Но интуиция настойчиво звенела, чего с ней бывало очень редко, а потому выбора у него не оставалось. «А, — завидев знакомую по поездке шляпку, Ода также разглядел и знакомую старушку в ней же. Она настойчиво трясла другую тоже не слишком молодую женщину, на плечи которой была накинута красная шаль, и руки которой были активно заняты вязанием весьма длинного розового шарфа, — ну что же, прислушаемся.» И Ода прислушался. Спасибо замечательным возможностям организма за то, что те при желании обострялись и были способны помочь различить даже малейших звук в ужасно шумной толпе. — Да что ты, дура старая! — ворчливо, но вроде бы с ноткой какой-то обеспокоенности и горести проворчала старушка в розовой шляпке. Женщина в шали всё так же не обращала на неё своего внимания, будто и не замечала активных попыток привлечь его, — Лили, да услышь ты меня наконец! Неужто маразм уже пришёл, старость настигла? Так я старше на шесть лет, Лили! Лили! Нитки сползли со спиц от очередной интенсивной тряски. Шарф упал на пол. Но старая женщина в шали, Лили, совершенного этого не заметив, продолжала водить спицами в воздухе. Спицы стукались друг о друга, звенели, а Лили продолжала свои движения, она вязала. — Лили, — севшим голосом простонала знакомая Оде мадам и порывисто бросилась к рукам своей собеседницы, видимо, в попытке вырвать злосчастный инструмент из чужих рук. То ли руки её были скользкие, то ли старушка в шали держала спицы слишком крепко, но вяжущие что-то своё, невидимое обычному глазу, руки лишь дёрнулись, проезжая по морщинистой коже. Его знакомая в шляпке чуть было на том же месте не упала, прижав руки ко рту, смотря, как по чужой коже растекается кровь. Женщина в шали продолжала вязать. Ода предприимчиво оглянулся вокруг и быстрым, резким шагом, рассекая толпу, в миг оказался рядом с человеком в форме, скорее всего, служащим на вокзале охраной. Тот невнятно бормотал гневные слова себе под нос, дёргая свои пышные, наверняка выращенные с большим трудом усы, и чиркал зажигалкой в руке, что было движением больше нервным, нежели действительно нужным, потому как сигарет у него не наблюдалось. — Да что такое… в мою смену-то! О, как…! Да что же за день сегодня! Только начал… Чёрт возьми, премия мне не светит! — мужчина даже притопнул своей ногой, выражая, тем самым свои эмоции. Рядом снующие приезжие дёрнулись в сторону от него, переглядываясь и смотря на него странными взглядами. Оду это, конечно, не смутило ни капли. — Извините, — вежливо привлёк он внимание охранника. Горящие огнём мелкие чёрные глаза раздражённо уставились на него. Но, видимо, мужчина всё ещё не забыл устав в приливе ярости, а потому ответил весьма корректно, хоть и грубоватым тоном: — Чем я могу вам помочь? Ода попытался улыбнуться, дабы немного сгладить впечатление, но попытки эти бросил, так как знал о истинно божественном уровне выразительности его лица. Так что он просто указал рукой в сторону двух женщин. — Там одной пожилой леди плохо, — сообщил он, действуя как добропорядочный гражданин. Охранник завертел головой, и Ода подошёл ближе к нему, пытаясь направить его взгляд наиболее точно, — Вон там, она в красной шали. Рядом с ней, на полу, розовый шарф. Она не отзывается на слова и даже поранила свои руки. Мне кажется, ей нужна помощь. Мужчина прищурился, наконец углядев всю картину. На мгновение он замер, а затем стиснул зубы, да так, что Оде послышался треск его зубов. — Да что же за напасть! Вот…! — он плюнул в сторону, не договорив, и быстро пошёл в ту сторону, сжимая кулаки и приговаривая, — В мою смену…! «Даже ничего не сказал», — единственное, о чём подумал Ода в этой ситуации, — Существует же элементарная вежливость.» И, нахмурившись, рассудил, что нравы уже не те, а раньше, без сомнения, было лучше. «Вот в моё время…» Протиснувшись между мужчиной с выпирающим из-под свитера животом и огромной собакой, чей размер наверняка вызовет некоторые дискуссии на охране, Ода смог-таки вырваться из душного здания вокзала. Телефон, зажатый между его плечом и ухом, продолжал драматично надрываться: — Как ты мог так поступить со мной, Одасаку-у-у?! Кхем, — судя по звуку, Дазай налил себе стакан воды, прокашлялся и промочил горло, — Единственный достойный человек в моём окружении оказывается так далеко от меня! Кстати, насколько ты далеко? — В часе езды на поезде, — Ода оглянулся, пытаясь угадать, в какой стороне находился отель, и пошёл куда-то вперёд, следуя подсказкам интуиции, но, он признавал, не слишком внимательно. Он даже дорогу особо не разглядывал – своим нежданным, как всегда, впрочем, звонком Дазай выбил из его головы все прочие мысли, что было неудивительно, с его-то внезапно нагрянувшей рассеянностью по приезде в Наминори. Ода винил плохие нервы, но сам себя не верил, — примерно. — Так далеко! — ещё более артистично воскликнул его друг, — Как ты мог меня бросить?! Неужто всё, что было между нами – ложь! — Прости пожалуйста, я правда виноват. Я прекрасно знаю, как тебе тяжело приходится в нынешнее время, со всем этим конфликтом, прессингом начальства, ужасным напарником, непослушным подопечным, подготовкой к повышению… — Именно! А ты…! — А у меня в жизни некоторые трудности, — выдохнул он, устало потерев переносицу. Нужда оправдываться даже от шутливых нападок ему особого удовольствия не доставляла, — Мне самому тяжело… Мой отпуск даже не был одобрен Боссом, мне правда довольно сложно справиться со всей этой ситуацией, ещё и дети в подвешенном состоянии… «А ещё девочки из «Шизуку-но-Ракюен» и проблема с Правительством», — про себя добавил Ода и возвёл глаза к небу, физически чувствуя те проблемы, что навалились на него из-за слишком поспешного отъезда. По сути он в самоволку ушёл в отпуск в то время, когда Мафии больше всего нужны были люди – буквально каждый, кто может ползти и нажимать на курок, серьёзно – и если бы Дазай, несмотря на своё надуманное возмущение, не прикрыл его, такое его решение грозило бы ему огромной, просто гигантской головной болью. Сакура и Синдзи, которых он взял не так давно, к нему ещё не до конца привыкли, не говоря уж о хозяине ресторана «Свобода». Он мог только надеяться, что дети смогут безболезненно перенести период конфликта – тот период, в который он даже не мог как следует с ними познакомиться. Он честно боялся оставлять их с кем-то помимо себя и чуть не послал ребят в Токио, к девчонкам, но еле остановил себя, прекрасно понимая, что те и без того завалены поручениями, а детей хоть и двое, но это тоже весьма весомые проблемы. А ещё эти проблемы с Отделом и Правительством в целом, от которых Ода каждый раз, просто подумав о них, инстинктивно поворачивал в сторону бара. Опьянеть он не мог, но мог притвориться, что опьянел – самообман был прокачен до уровня бога, не меньше. Возможно – Ода иногда позволял себе думать об этом, примерно раз в пять минут с того момента, как он вернулся из шестого мира – ему не следовало так срываться с места ради призрачной надежды что-то вспомнить. Но да, у Оды был некоторый пунктик насчёт своей личности, и просто вся его натура яро требовала восстановления своей целостности. Ведь как он может быть собой, если целый пласт воспоминаний, длинной в тринадцать лет, был подчистую вырван из его головы? Автор шестого мира, Шедевр, конечно, предупреждал его о возможных опасностях, но когда это Ода боялся их хоть немного? Да и что какие-то опасности по сравнению с возможностью себя вспомнить? Он умрёт от этого, что ли? Ха-ха. Ха. А Дазай в трубке издал странный булькающий звук и резко втянул воздух сквозь зубы. — Дети? — чётко, но тихо переспросил он. — Да, сироты, которых я взял на своё попечение, — Ода слабо улыбнулся при мысли о милых существах, которые, несмотря на трагедию своей жизни, всё ещё были способны так ярко улыбаться, — Кажется, я не успел рассказать тебе о них? Дазай немного помолчал и как-то странно тихо усмехнулся. — Нет-нет, я помню! — неопределённо-весёлым тоном воскликнул он, — Красавица-девочка и четыре сорванца-мальчика? Ты говорил, что они очень хорошие ребята! Ода даже замер на секунду, не сумев связать смысл его слов со своей жизненной ситуации. — Нет, ты что, — медленно ответил мужчина, — У меня только один мальчик. И одна девочка. Синдзи и Сакура. Дазай хихикнул. — Хм, а ведь точно-точно, — его собеседник ахнул и снова хихикнул, — Только два ребёнка. Милая Сакура и чудесный Синдзи. Совсем заработался, ты уж пойми. Слишком много детей в моей жизни. — Рюноске и Гин, — Ода понимающе кивнул, хоть и знал, что Дазай этого не увидит, — Как они, кстати? Дазай ответил ему молчанием. То ли не захотел отвечать, то ли, что вероятнее, больше просто не мог воспринимать слова. Ничего странного в этом не было. Это была такая странная привычка Дазая: позвонить только для того, чтобы позвонить, и слова в таком случае становились попросту бесполезными. Через пару минут их совместного молчания Ода спокойно завершил звонок. Он тяжело выдохнул, поднял глаза с очередной трещине на давно не меняемом асфальте и нахмурился. «Этот дом…», — Ода не мог понять, что же такого в самом обычном доме, таком же, как и все прочие – Наминори креативностью не славилось – перед которым он оказался совершенно случайно, совсем заговорившись – замолчавшись – с другом. Такой же песочно-белый цвет внешних стен. Такой же аккуратной, но пусто-безразличный сад с парой клумб. Такой же низкий декоративный заборчик с маленькой калиточкой, совершенно от возможных воров не защищающий, да и откуда им взяться здесь, в Наминори? По голове ему постучали. Такое странное ощущение – и правда будто в дверь ломились, но не в дверь, а в череп, в мысли. Сумка выпала из рук. — Какой милый ребёнок, — старик в гавайской рубашкой, с такими приятными и добрыми чертами взъерошил его пушистые волосы, — и такая прекрасная жена! Тебе очень повезло, Иемицу! Блондин в оранжевом рабочем костюме, такой высокий, что ему и подбородка мужчины было не видать, не подняв головы, разразился грохочущим смехом. Мама мягко постучала его по плечу. Перед глазами встала её светлая и такая нежная улыбка. — Это дедушка Тимотео, Тсу-кун! Будь вежливым мальчиком и поздоровайся. Он бодро закивал головой и открыл рот. В этот момент, кажется, из его груди исчезло всё былое тепло. — А-а, — протянул Ода, безэмоционально уставившись на теперь замеченные им участки выжженной травы, — этот дом. Мужчина поднял руку и пальцем поскрёб себя по виску. Он чувствовал себя компьютером, который из источника данных загружает новую информацию. Голова его то и дело щёлкала, трещала, и Ода не мог разобрать, были ли это его кости, зубы и мышцы или же простые психологические иллюзии. Тук-тук. Ода костяшками пальцев постучал себе по лбу. Тук-тук. Поднял с дороги сумку и отряхнул её от пыли. Тук-тук. Он не мог сосредоточиться. Из прострации его вырвал приятный женский голос: — Вы новый покупатель? — Ода бездумно повернул голову к говорившей. Это была женщина среднего возраста, лицо которой всё ещё могло радовать глаз любого мужчины, с длинными тёмными волосами и мягкими карими глазами, которые в нынешний момент светились слабой обеспокоенностью. Кроме того, женщина говорила медленным, настороженным и взволнованным тоном, а по её совершенно инстинктивным движениям: случайному поворот головы и защитным тянущим рывком повадка маленькой собачки, тявкающей в её ногах – можно было ясно заметить её беспокойство, — Я знаю, что не имею право как-либо вмешиваться в ваши решения, потому что я совершенно посторонний, не знакомый вам человек, но, пожалуйста, я настоятельно прошу вас не покупать этот дом. Ода наклонил голову к плечу и нахмурился. В голове зияла дыра. — Простите, но я боюсь, что не совсем понимаю… — У нас не принято говорить об этом приезжим, а вы явно нездешний, — женщина передёрнула плечами и быстро оглянулась по сторонам. Никого, кроме них, на улице не было, и только слабый лай собаки нарушал звенящую между ними напряженную атмосферу, — но я видела, как вы смотрели на этот дом. Поверьте, он того не стоит. Предыдущие жильцы все съехали спустя неделю-две максимум. Есть здесь, — она опустила глаза, вздрогнув, — неприятная история… — История? Женщина выглядела так, словно вопросы Оды напрямую вытягивали из неё жизнь. Она явно не хотела говорить о чём-либо, но, видимо, не могла остаться в стороне из-за особенностей своего характера. Тяжело сглотнув, она всё же заговорила: — Около десяти лет назад здесь произошла страшная трагедия, — женщина перешла на тонкий шёпот, — Тут когда-то жили Савада – обычная, милая семья, мать и сын. Отец всё время в командировках. Да вот только… В один момент они, кажется, связались не с теми людьми. Выстрелы, клянусь…взрывы… страшное дело! Постоянно доносились из их дома! Вот поэтому-то никто и не поверил, когда сказали, что пожар в их доме произошёл из-за утечки газа. Савад заживо сожгли! Теперь вот… говорят, их духи всё ещё там бродят! Ищут мести! В голове Оды щёлкнуло. К нему вернулась прежняя ясность. Он заново прокрутил их разговор в своих мыслях. «Скорее всего, мафия попыталась скрыть свои следы, — здраво рассудил он, услышав, что его собственный злой дух всё ещё бродит по его бывшему дому, — Это… неприятно.» Как он предполагал, в те времена за ним действительно следили. Иначе было бы не объяснить тот момент, что в доме было обнаружено два трупа – а именно этот вывод можно сделать, послушав его непроизвольного информатора. Почему же это было неприятно? Да потому что если мафия подделала его смерть для гражданского мира, то Савада Тсунаёши всё ещё был необходим мафии, на него у неё были какие-то планы, иначе выгоды в этом никакой не было. Ода много раз благодарил своё Пламя, хоть и доставившее ему немало почти смертельных проблем в своё время, но подчистую переделавшее ему организм. Пламя, телосложение, внешность, кровь – всё это было изменённым, не таким, как прежде. По сути он, можно сказать, переродился, словно феникс, восставший из пепла и начинающий совершенно новую жизнь, в смысле: уже начавший. Вот уже как восемь лет он Ода Сакуноске. Не счастливая верёвка, не счастливый тунец – спасибо. Ну а что до злых духов... «Что-то думаться стало лучше», — он наклонил голову, радостно отмечая этот факт, и хмыкнул, мягко поведя руками в успокаивающем жесте. Женщина всё ещё выглядела очень нервной. — Спасибо вам за ваши слова, — в то время, как он очень пытался мягко ей улыбнулся, Ода в голове уже продумывал линию своего дальнейшего поведения, — Я рассматривал этот вариант, но, думаю, раз здесь действительно твориться что-то странное, то мне лучше потратить больше времени на выбор. Всё же у меня дети – мне бы не хотелось так рисковать. Женщина, становившаяся всё спокойней с каждым его следующим словом, в конце его речи удивлённо ахнула и прикрыла рот ладошкой. — У вас дети? — она поморгала, прищурившись. Её собачка, казалось, также удивлённо затявкала, — Но вы выглядите так молодо! — Они мне не родные, я взял двух сирот, оставшихся без родителей после вооружённого конфликта, — он слабо усмехнулся с ноткой горечи на уголке губ. Ему никогда не нравилась тема детей, потерявших родителей и вынужденных учиться выживать в этом мире так рано и совершенно без поддержки. — Ох, вот как, — женщина сочувственно приложила руку к груди, сведя брови вместе, — Боже мой, сколько же им лет? — Совсем маленькие, даже в школу ещё не пошли. — Какой ужас. Значит, вы хотите переехать в Наминори со своими детьми. Откуда вы? — Токио, — не моргнув и глазом, соврал он. Слишком опасно в подобном месте оставлять нить, ведущую к себе. Тем более, что это была не совсем неправда, — Понимаете, это очень шумный и беспокойный город. Детям нужна смена обстановки. Они ещё не до конца оправились. Его собеседница понимающе покивала головой На самом деле, когда он думал об этом, это звучало как действительно хорошая идея: просто взять детей и переехать куда-нибудь в места не столь шумные и известные,но всё ещё в Японии – после жизни в Италии он чувствовал некоторое предубеждение по отношению к зарубежным странам. Спасибо, он получает достаточно проблем в своей стране, чтобы сменить их на, возможно, ещё большее количество проблем, к тому же на языке, который не является тем, чему его учили с рождения. Он не отрицал у себя наличие некого языкового барьера, хоть и прекрасно знал несколько иностранных языков. Ода винил в этом Реборна, хоть и не мог вспомнить, почему. Но это правда было бы просто замечательно. Он имел ввиду начать жить где-нибудь в отдалении ото всех, может быть, у моря, не выходя из своего дома дальше, чем метров двести до продуктового. К сожалению, в его жизни было слишком много той самой ответственности, которую он просто не мог и не хотел скинуть на чужие плечи. Как же он ненавидел ответственность. Возникал вопрос, почему же он буквально делал всё, чтобы взять хоть немного ответственности от всего, во что бы себя ни вовлекал. Он не знал, но тут явно была замешана какая-то внутренняя травма. Оде становилось тошно от мысли, что он должен был нести ответственность за себя – будьте прокляты вы, неравнодушные люди – но он всё равно с поистине мазохистским энтузиазмом брал ответственность за других: бездомная, но сильная женщина с внутреннем стержнем? Ребёнок, весь в грязи и с ободранными коленками? Парень, больше похожий на смесь кота и воробья? Мужчина, который является олицетворением головной боли? Старик, который и не старик, но он не может не называть его оскорбительно? Что же. У него проблемы с этим. — Вы, наверно, хотели бы взглянуть на школу? — услужливо наклоняет голову женщина. Её длинные волосы плывут по её плечам странным образом. — А? — Ну конечно, вы бы хотели на неё взглянуть, — ей не нужно было его подтверждение или какое-либо участие в разговоре, — Всё-таки это естественно: интересоваться образованием своих детей. Вы знали, что в Наминори только одна школа? В том смысле, что их, конечно, три: младшая, средняя и старшая – но все они принадлежат одной и той же образовательной организации. На самом деле это недалеко отсюда. Вот, — она протянула руку в сторону, казалось, бесконечной дороги, со всех сторон обрамлённой аккуратными домиками, — Вам нужно просто идти прямо. Не то чтобы у нас тут был особо большой город. Не потеряетесь. «Это звучит как хорошая идея», — подумал он, вспомнив, что школа имела большое значение в его старых рассказах Леону о его прошлой личности. Это должно было принести ему некоторую пользу. Ода вежливо раскланялся с той женщиной, так и не узнав её имя, и пошёл туда, куда она указала, краем уха слыша, как та ругает свою собаку, пытаясь заставить её сдвинуться с места. Уже на подходе к школе Ода, кажется, почти проникся всеми теми предупреждениями об опасности, что давал ему Автор шестого мира. Его чуть не сбил какой-то бегун. Ода смотрел вслед явно, кажется, довольно бодрому взлохмаченному парню в спортивках, а его мозг, тем временем, загружал ещё некоторое количество информации, возникновение ассоциаций к которой он даже не предполагал. — Экстри-и-и-и-м! — раздавался на весь город громогласный крик, взрывная уши всех тех несчастных, забывших о расписании Сасагавы на день и так непредусмотрительно не купивших беруши. Ода только сморщился и потёр уши, страдающие от фантомов той сирены, каким был его Хранитель Солнца. Интересно, как он там? Взгляд грозных серых глаз – сейчас они напоминали ему другие, более мягкие, но абсолютно такие же глаза, принадлежащие одному весьма неприятному мечнику – резал всех посмевших приблизиться к школе учеников ещё с расстояния метров пятьсот. Хибари Кёя, соответствуя своему репертуару и ни на секунду не отклоняясь от своей привычной линии поведения, придирчивым и острым взглядом прошёлся по его одежде. Ему на секунду стало стыдно – вчера он черти как запихнул школьную форму под кровать, не задумываясь, отвлекаясь на новую приставку, подаренную мамой, и сейчас его одежда выглядела, мягко говоря... Непрезентабельно. Но стыдно ему было недолго: Хибари блеснул своими тонфа, которые он всегда доставал непонятно откуда, если не постоянно зажимал в руках, и ему стало страшно. Его рот открылся в непроизвольном восклицании: — Хи-и-и-и! — Ну-ка, ну-ка, дети! Поторопитесь, перерыв закончится через пять минут! — сейчас вместо Хибари стояла грозная с виду – ладно, не такая уж она и грозная – Марго, и та была больше похожа на акулу, чем сами акулы, но он её не боялся – молодая женщина примерно его возраста с весьма приятными, а главное знакомыми чертами лица. Курокава Хана поразила его своими изменениями – как только его жалкий мозг удосужился её вспомнить, естественно. Во-первых, ей так шли её новые короткие волосы, да и в целом впечатление она производила такое, что Ода, наверно, в других обстоятельствах не задумываясь назвал бы её самой привлекательной женщиной мира. Всё в ней: её приятные, аккуратные черты, шелковистые на вид чёрные волосы, мягкие синеватые глаза, аура, интеллигентная и элегантная – выдавало в ней благовоспитанную молодую леди, стойкую, но вовсе не холодную, какой он помнил её в школьные годы. Она с такой нежностью смотрела на детей, даже на самых отбитых с виду хулиганов, что не оставалось сомнения: её профессия – это действительно её призвание. Сильно ли он удивился, придя к школе, увидев там эту милую женщину, стоящую у ворот и зазывающую детей, узнав её и осознав, что теперь она по своей воле работает учителем средней школы, хотя со всем рвением, у неё имевшимся, когда-то утверждала, что детей люто ненавидит и на практике это утверждение доказывала? Что же, не слишком. Вообще, насколько он помнил, именно ей в их юности, можно сказать, по праву принадлежало оскорбление «обезьяна» в сторону всех мужчин, попадавшихся на её пути?... Как же хорошо, что она, вроде как, выросла из этого своего состояния. По крайней мере, смотрела она на него весьма благосклонно и обращалась неизменно учтиво, выглядя всей такой из себя... Он просто не мог это описать. В приятном смысле, разумеется. «Кажется, я стал немного ностальгичен, если есть такое слово», — он слабо качнул головой и искренне улыбнулся, наблюдая за Ханой. В его голове было две картинки: та страшная, как ему казалось, девочка, которая, несмотря на то, что являлась лучшей подругой его школьной любви, была на удивление неприятным человеком, и та женщина, которую он видел сейчас – и так эти картинки поразительно хорошо накладывались друг на друга, так сочетались, что Ода только удивлялся тому, как же может изменится, но в то же время совершенно не изменится какой-то человек. Хана смешливо, но без какой-либо присущей старой ей саркастической нотки, которую он мог бы ожидать, посмотрела на него и наклонила голову в бок. — Сакуноске-сан, — ладно, он мог признать: что-то в этом обращении заставляло чувствовать себя слишком разнеженным, чем-то вроде подобия на человеческое никчёмное желе, — А мы с вами точно раньше не встречались? И она улыбнулась... немного остро. Ода подавил желание умилиться и в то же время нервно сглотнуть. Интуиция Курокавы Ханы безо всяких наследственных примочек была выше всяких похвал. И она, разумеется, смогла бы различить ложь. Поэтому он попытался как-то сгладить свой ответ, оставляя тот без особо явных границ. — У меня здесь когда-то жили родственники, — абсолютная и безоговорочная правда, — так что я приезжал сюда на каникулы, — он не вылазил из Наминори – полу-правда, — мы могли случайно пересекаться, — он никогда не подходил к Курокаве намеренно – правда. Хана кивнула. Ода чувствовал крошку того груза, что свалился с его плеч. Только крошку, но уже это воспринималось огромным облегчением. — В независимости от этого, — он резко почти вскрикнула эту фразу и со скоростью молнии рукой метнулась в карман своего пиджака и обратно, — Вот. Ода опустил взгляд и с удивлением обнаружил визитку с её номером, ткнувшуюся ему в живот. «О», — в голове у него стало восхитительно пусто. В этот момент он просто пытался понять: действительно ли он выглядит... благонадёжно? Не как, ну... убийца с огромным послужным списком, которым он и является? Она смотрела прямо ему в глаза решительным и волевым взглядом, но кончики её ушей, выглядывающих из-за её волос, были, определённо, ярко-ярко-ярко-красными. — Я могла бы показать вам город, знаете, — она говорила строго, так очевидно избегая своих истинных мыслей, — Вы определённо не помните ничего из своих поездок сюда, судя по вашему поведению, и так же определённо не знаете, куда вам пойти в первую очередь. Вот, например, вы уже заселились в какой-либо отель? Ода мягко усмехнулся. — Нет, — прищурив глаза, он забрал визитку из её рук, косо на неё глянув. Он проигнорировал то, как сказала ему интуиция, что это было личным номером женщины, — Можете называть меня по имени. Она дёрнула бровями, в чём Ода угадал жест радости, которую он таким же способом иногда выражал на своём лице. — Тогда вы тоже можете называть меня Ханой, Ода-сан. — Хана-сан, — он кивнул. Она просияла. На некоторое время они зависли в состоянии счастливого весеннего ветра, которому гордится было нечем, кроме своего удивительно лёгкого тела. Без мыслей, без слов, без действий. Бессмысленный доселе взгляд Ханы, видимо, в конце концов зацепился за мелькающую точку на границе их сознаний. Она отвернулась от него и уставилась куда-то вдаль. Ода моргнул и повернул голову за ней. — Что-то он уж совсем себя измучил, — обеспокоенно прокомментировала она состояние того бегуна, чуть не сбившего его у школы и снова пробегающего рядом с ней. — Знаешь его? — поинтересовался мужчина. — Известный энтузиаст, — хмыкнула Хана. Её взгляд затуманился, будто вспоминая что-то очень далёкое. Ода даже мог предположить, что, а точнее кого конкретно, — Но обычно он не доводит себя до такого состояния. Выглядел бегун не слишком хорошо. Весь вспотевший, с ошалелыми, выпученными глазами, с высунутым изо рта языком, со слюной на подбородке – он выглядел так, будто не сам хотел бежать, так, будто кто-то заставлял его бежать, будто.. Ода оборвал себя на этой мысли, благополучно проигнорировав истеричные завывания интуиции и беспечно пожал плечами. — Очень целеустремлённый парень. Может быть побежит марафон. Хана только хмыкнула. Интуиция Курокавы Ханы была очень хорошей.