Весенняя бабочка

— А вы слышали? — кто-то ночью пробрался в учительскую и выкрал ключи от второго спортзала! — И кто же это? Он должен был попасть на камеры. — Говорят, что они не работали после половины пятого утра. Все утро только это и обсуждают. Выкрал и выкрал, что тут обсуждать? Ключи же утром на месте были. Как же хочется их заткнуть. Хару надела на голову наушники и выставила на плеере свою любимую песню. Хоть как-то можно абстрагироваться от этих обсуждений. Спокойствие медленно охватило ее сознание, настраивая девушку на продуктивную, но бесполезную, работу. Она начала рисовать на листке знаки для разных атак. Их никто не увидит, а значит и использоваться они нигде не будут. Обычно Хару не занимается теми делами, что ни несут никакой пользы, но сейчас она просто успокаивается и тратит время перемены, стараясь не слушать слишком громкое — настолько, что даже музыка не заглушает, — обсуждение «вора» и кто им может быть. Так бы она и просидела до самого звонка, если бы к ней не обратились, причем довольно грубо — толкнули в плечо, отчего рука дрогнула, и линия на бумаге получилась намного длиньше и кривее, чем задумывалось изначально. Подняв голову, Кочо оглядела нарушителя ее спокойствия. Это была девушка с каштановыми волосами, заплетенными в высокий хвост. Еще с первого дня она дала понять, что ее слово — закон для женской половины класса, а кто посмеет перечить — получит наказание. Хару так и хотела съязвить ей за ее поступок, но вовремя вспомнила, что ей нужно вернуться к той Хару, что была несколько лет назад, та которая еще не встретилась с жестокостью этого мира и не спряталась за бездушной маской отчуждения. Было ужасно сложно возвращаться к той дружелюбной девочке — за много лет маска будто приросла к лицу, спрятав за собой истинную личность. — Что думаешь, Кочо-чан? Это могла сделать ты? Потому что тут все склоняются к тому, что только ты выглядишь достаточно странно для такого поступка. Хару сняла наушники, оставив их висеть на шее, и поставила музыку на паузу. — Прости, я не услышала. Можешь повторить? — Я говорю, что весь класс уверен, что ты выкрала ключи сегодня утром, — уже не слишком доброжелательно повторила девушка. — Я не фанат спорта, чтобы в такую рань красть ключ от спортзала. И я не хочу отстранения от занятий. — Тогда почему у тебя руки забинтованы? — Это допрос? — Просто ответь на вопрос. Если не ответишь, мне придется сходить в учительскую и сказать, что ты замешана в краже ключей. Просто заткнись. Не смотри на меня таким взглядом, будто я должна подчиняться тебе, королеве этого класса. Хару была уже на пределе. Она сжала в руке карандаш, мечтая, чтобы он оказался в теле этой надоедливой девушки, чтобы она наконец перестала говорить своим — слишком высоким — голосом. Хару обещала себе, что эта школа станет ее последней. Обещала, что из-за неё родителям не придётся тратить кучу денег на новую школу, место проживания, учебники и форму. За свои девять лет обучения Хару сменила достаточно школ, чтобы понять, что ей не по нраву постоянно переезжать с одного места на другое. Она уже и не помнила, — да и не хотела помнить, от этой информации больше боли, чем пользы, — где была ее первая школа, как звали ее первых друзей, почему она сменила школу. В большинстве случаев это случалось из-за ее конфликтного поведения и слишком высокомерных одноклассниц. Сейчас же Хару просто хотела спокойно учиться в Карасуно без друзей и врагов, чтобы точно нигде не напортачить, а жизнь в который раз переворачивает все так, чтобы все пошло по кривой дорожке. И Хару поддаётся; обещание с треском ломается на мелкие кусочки и разлетается по и так израненной душе. Позже, дома в ванной, она будет сожалеть об этом поступке, наказывая себя всеми возможными способами. Положив карандаш в тетрадь, она отодвинула их подальше, чтобы в случае чего никто не испортил ее зарисовки и самым невинным и чистым взглядом бирюзовых глаз посмотрела на собеседницу. Та все ещё стояла рядом с партой, всем своим видом показывая, что стоя здесь она тратит своё драгоценное время на такую простушку. Довольно странно, ведь они в Японии, а не дешевом американском сериале, для которого такие сцены в порядке вещей. — Как тебя зовут? — неожиданно спросила Хару, нарушая тишину класса. Казалось, будто всем одноклассникам интересен исход этого разговора. — Ч-что? — опешила девушка. — Ты настолько тупая, что спустя неделю обучения забыла имена одноклассников? Могу подарить тебе на какой-нибудь праздник записную книжку, чтобы не забыла ничего, — она быстро взяла себя в руки, выливая на собеседницу новую порцию оскорблений. Ничего нового. Хару не первый раз называли тупой, это и за оскорбление можно уже не считать. Она к ним привыкла, поэтому в ответ просто хмыкнула. — Я их и не запоминала. А ты, будь любезна, ответь на мой вопросик, а я отвечу на твой, — на лице появилась милая улыбка. Хару перестала сопротивляться своей натуре, давая волю гневу. — Хира Аяно. — Большущее спасибо. Аяно-чан, — решив не церемонится Хару назвала ее по имени, удивив этим не только не саму, но и всех присутствующих, которым хоть немного был интересен этот разговор, — прости меня пожалуйста за мои следующие слова. Раз ты решила свалить вину с другого человека на меня, значит ночным вором являешься ты. Зачем бы тебе еще это делать? Поднять свой авторитет? Возможно. Но не находишь это странным? Под твоим каблуком и так почти весь класс — а ведь прошла всего неделя, — зачем еще и меня приплетать ко всему этому? Или ты завидуешь мне? Завидуешь тому, что я могу делать и говорить, что я хочу, а не то, что требует статус в школьной иерархии. Хару быстро вывернула ситуацию в свою сторону. Ей доставляло истинное удовольствие быстро сменяющееся выражение лица Хира. За несколько секунд уверенность и надменность сменились на непонимание. Девушка только хотела ответить хотя бы на один из вопросов, но Кочо не дала ей этого сделать продолжив свой монолог: — А теперь, Аяно-чан, прошу, покинь мое поле зрения, если не хочешь, чтобы я рассказала учителю, как ты ночью украла ключ. На этом разговор закончился. Аяно тихо пролепетала что-то в ответ и убежала. Наверное, сейчас она будет плакаться своим подругам, что сразу поспешили за ней. В классе снова стало тихо, и к Хару потеряли интерес. Конечно, ведь главный участник всего обсуждения убежал. Хару снова надела наушники и продолжила рисовать схемы в тетрадке. Это особо хорошо получалось под немецкий рок. Ни единого слова понятно не было, так что подпевать (даже мысленно) не сможет, что очень хорошо — не будет отвлекаться от дела. Снова с головой погрузившись в музыку и работу, она не заметила, что к ее столу подошел парень. Он быстро оставил на краю стола записку и прикреплённый к ней значок с группой AC/DC и пошёл по своим делам. Хару подняла голову и проводила его взглядом. Высокий — настолько, что ему пришлось немного наклониться, чтобы не стукнуться головой о дверной проем, — короткие светлые волосы, школьная форма. Ничего примечательного. Среднестатистический ученик старшей школы. Но что-то в его поведении настораживало. Пришёл, положил записку и ушёл. Ни «привет», ни «можно тебя на минутку». Он будто сам не был заинтересован в своих действиях. Словно сделал их, потому что ему кто-то сказал, что так надо. Отметив в голове найти этого парня и, хотя бы спросить имя, Хару сняла наушники и убрала их в рюкзак. Прозвенел звонок на очередной урок, последний перед обедом. Открыв учебник на нужной странице, Хару сделала вид, будто усердно конспектирует материал, на самом деле аккуратно разворачивая записку. Значок она незаметно положила в открытой карман сумки. Как оказалось, под видом записки скрылось настоящее письмо, которое окончательно разбило хрупкое сердце Хару на тысячи мелких кусочков, подтвердив утренние опасения. «Здравствуй, Кочо-чан. Мы учимся в одном классе (к моему удивлению) и я сижу прямо перед тобой. Никогда бы не подумал, что девушка за мной может оказаться той самой девочкой, которая пять лет назад запустила в мое окно самолётик с предложением начать переписку. А ведь в тот день я не хотел отправлять свой самолётик в твоё окно. Как ты могла понять из прошлого письма… Ты ведь не тупица, чтобы не понять, правда? Очень надеюсь. Я хочу прекратить наше общение. Да, это было здорово, но сейчас я хочу закончить это все. Мы уже не дети. Можем просто начать общаться, будто ничего не было. Но лучше не надо. Прощай. P.S. Значок можешь забрать обратно, я не фанат этой группы. Да и в принципе не люблю всякие значки и брелки.» С каждой прочитанной строчкой становилось все больнее. Глаза наполнились слезами. Почему он тоже ее бросил? Этот парень был единственной причиной постоянного возвращения Хару в Мияги. Своими письмами он давал ей повод улыбаться даже в самые ужасные дни. За пять лет она позволила себе рассказать ему намного больше, чем кому-либо в своей жизни. И вот он уходит. Как с любого другого человека, с него спала маска идеальности. Теперь Хару могла не гадать, как он выглядит — теперь она каждый день будет видеть его спину перед собой. Лучше бы они учились в разных классах, а ещё лучше — школах, чтобы точно никогда больше не встретиться. На бумагу упала одна слезинка. Черт. Быстро стерев тыльной стороной ладони слёзы с лица, Хару аккуратно сложила письмо и положила в сумку. Затолкав грусть и обиду поглубже в себя, заглушив безразличием к миру, она наконец начала слушать слова учителя математики. И как раз вовремя, потому что началась та самая часть урока, когда он начинает вызывать учеников к доске. Первой вышла Хару. Ей нужно было срочно отвлечься, забыть о существовании образа того парня, в который — можно сказать — была влюблена последние два года. Пример был довольно лёгким на вид, но решение получилось в три строчки. Хару быстро писала цифры и переменные, постоянно вычисляя в уме, чтобы не тратить и так небольшой мел на дополнительные записи. У неё ушло пятнадцать минут на решение. Довольная собой, она уже собралась идти на своё место, но ее остановили: — Ответ верный. Но в одном действии ошибка, — слова словно стрелой врезались в мозг. Сегодня слишком отвратительный день. — Кто скажет какая? Или Кочо-кун найдёт ее сама? — но она не собиралась ничего искать. К горлу подступили слёзы. Спасти ее может только чудо или звонок на перемену. Ничего из этого, к сожалению, не случилось. — В третьей строчке, после первого равно вместо сложения должно быть умножение, — ответил тот высокий парень со светлыми волосами, что уже успел сегодня разбить Хару сердце. Она не хотела смотреть на него, просто исправила ошибку и села на своё место, чтобы больше не испытывать вину перед самой собой.

***

— Как думаешь, в каком классе учится та девушка? — В 1-4. — Почему ты так уверен, Кагеяма? — Она только что вышла оттуда, тупица. Внимательнее надо быть. Хината сразу нашёл в толпе высокую девушку с окрашенными в белый цвет волосами и побежал за ней. Он схватил ее за руку, заставив тем самым остановиться. — Чего тебе? Если пришла извиниться, то сначала сними свою корону, а потом проваливай… Ой. Прости. Я думала это моя одноклассница, — поспешно начала извиняться Хару. — Ничего страшного! — он широко улыбнулся, задрав голову вверх, чтобы видеть лицо Хару. — Ты такая высокая! — Это просто ты низкий, коротышка, — раздалось сбоку. Опять этот парень. Он специально несильно задел Хару плечом. Та злобно посмотрела на него и как-то странно улыбнулась. Она была похожа на сумасшедшую, что придумала план кровавого убийства. — Если ты такой широкий, что коридора не хватает, ходи боком, шпала двухметровая. И будь внимателен в дверях, вдруг ударишься. Двери же не рассчитаны на таких гигантов как ты. Хината засмеялся, прикрыв рот рукой. Подоспевший вовремя Кагеяма сделал тоже самое. Светловолосый парень же просто проигнорировал и направился дальше. А вот его друг ненадолго задержался. Тадаши-кун тут с самого начала стоял? — Ты прости Цуки за это. И за его письмо… — Почему он извиняется за своего друга? — Я говорил ему, чтобы написал не так резко, но он не послушал. — Ничего. Я не злюсь, — Всего лишь хочу парочку раз ударить его по самодовольной роже. — Я Хару. — Ямагучи Тадаши. А полное имя Цуки — Цукишима Кей. Я побегу. До встречи! — ответил Ямагучи и помахав на прощание, побежал догонять друга. Хару повернулась к уже успокоившимся Хинате и Кагеяме. Они выжидающе на неё смотрели, словно хотели что-то спросить, но никак не решались. — Что вам нужно? — первая спросила она, желая поскорее выйти на улицу. — А… Суга-сан просил передать, что в эту субботу ты участвуешь в матче три на три, — протараторил Хината. — Будешь в нашей команде, а Танака-сан на замене, если мы будем проигрывать. — Хорошо. Что-то ещё? — Ты не знаешь наших имён… — Я Хината Шоё, а это, — он указал на Кагеяму, — Кагеяма Тобио! — Тот самый «Король площадки»? — Не называй меня так. — Хорошо, Ваше Величество, — она сделала реверанс. — В субботу ждите от меня золотую корону в честь победы, потому что со мной вы не проиграете, — съязвила Хару и поспешила уйти, чтобы избежать продолжения и без того неприятного разговора. Она быстро спустилась на первый этаж и вышла во двор школы. Легкий весенний ветерок приятно холодил лицо. Негативные эмоции медленно улетали из тела вместе с ним, оставляя после себя неприятную пустоту. Но она лучше бесконечной обиды на ещё одного предателя из множества. Правда он слишком был ей дорог, чтобы так просто его отпустить. Она не чувствовала былой влюбленности, затуманившей ей голову; чувства были больше похожи на стокгольмский синдром — хотелось продолжать общение, но Цукишима сделал ей слишком больно, чтобы воплощать желание в жизнь. Сидя на бетонных ступеньках закрытого спортзала, Хару слушала музыку и пила недавно купленный сок, чтобы хоть как-то притупить чувство голода. Ладони все ещё были замотаны бинтами. В местах ран они окрасились кровью. Не критично. Если кто-то спросит — просто испачкалась краской. Довольно убедительно. Наверно. После ошибки на математике она уже ни в чем не уверена. Ты не ничтожество. Маленькая ошибка не делает тебя хуже других… Пыталась убедить себя она, как делала множество раз. Но именно сегодня все устоявшиеся обещания и действия ломались и не помогали. Чувствовать отвращение к самому себе — не очень-то нормально, а если это ненависть, то все ещё хуже. Обычно помогала Томоки: просто приходила, обнимала и молча выслушивала Хару, пока та не придёт в норму. Сейчас ее рядом нет, а желание почувствовать себя в безопасности росло. Хару старалась его подавить, как и все остальные чувства, но все полетело к чертям, стоило в ее поле зрения снова появится Цукишиме. Этот очкарик следит за мной? Убавив громкость музыки, чтобы как можно сильнее сократить возможный разговор, она надеялась, что Цукишима просто пройдёт мимо, сделав вид, будто они друг друга никогда и не знали. Но — нет! — он целенаправленно шёл прямо к ней. — Привет, — сказал он, оперевшись на стену рядом. Слишком просто для того, кто решил расписать причины прекращения переписки с тайным другом. — Ты писал, что нам лучше не общаться. У меня вопрос: зачем приперся? — выплюнула Хару, сняв наушники. — Просто хотел прояснить кое-что. Ты специально допустила ошибку в примере? Ответ ведь правильный получился. — Конечно специально! Мне же больше делать нечего, кроме как проверять размер мозга всяких очкариков из моего класса, — каждое слово было пропитано сарказмом, чтобы разговор быстрее сошёл на нет. — Я с тобой нормально разговариваю, а ты меня обзываешь. Я настолько тебе противен? Тогда почему не закончила переписку раньше? — Цукишима будто специально строил из себя дурачка. Или он правда таким был? Слегка наклонив голову вбок, повернувшись корпусом к Хару, опираясь уже на левое плечо, он усталым взглядом смотрел на неё, ожидая ответа, который ему и не нужен был. — Мне не противен тот Цукишима, который искренне радовался небольшим победам в волейболе, который жаловался на обман старшего брата. Мне противен только ты. С тем несуществующем Цукишимой я хотела бы дружить, с тобой — нет. Можешь исчезнуть. — Ты неправа. Тот я существовал, но давным-давно. А сейчас есть только эта версия меня. Не хочешь общаться, настаивать не буду. Не хочу дружить с высокомерной идиоткой вроде тебя. Он оттолкнулся от стены и ушёл обратно в здание школы. Хару молча проводила его взглядом и продолжила слушать музыку. Ее задели его слова, но она решила заглушить и это чувство. Дома оно все выльется в очередную истерику, которую будут слушать лишь холодные пустые стены когда-то горячо любимого дома.