Записка на последней парте

Саске не разговаривал со мной до конца обеда. Сперва я попробовал извиниться, но в процессе случайно сболтнул больше о своих чувствах, о своей уязвимости перед ним, корни которой уходили глубоко в прошлое, о своих слабостях, неуверенности, и в конце концов — Саске, болезненно сморщившись, сказал мне заткнуться и доедать суп молча, быстро, потому что у нас по плану ещё рис с угрём под соусом унаги. Мне едва лез кусок в горло, но стряпня Саске оказалась такой вкусной, что я съел всё до последней рисинки, даже несмотря на взбудораженные нервы и травмирующее волнение. Я боялся того, что он скажет. Впрочем, Саске не выглядел злым или напуганным, пока доедал свою порцию со мной за компанию. Он не выглядел так, будто хочет сбежать и никогда не возвращаться. Он был скорее… очень задумчивым, глубоко погруженным в себя. Будто там, внутри, он искал ответы, которые не смог бы обнаружить нигде, кроме собственного сердца. — Наруто, — наконец позвал Саске, когда мы расправились с обедом и он убрал со стола грязную посуду. — М? — осторожно. — Я… — Саске встал ко мне спиной перед раковиной и взял в руку сухую губку, пока ещё не включив воду. Я быстро понял, что он собрался мыть тарелки, и тут же вскочил с места, подбегая ближе, чтобы остановить его, намеренно игнорируя начатое предложение. — Саске, брось, давай я! Ты и так в магазин сходил, поесть приготовил, не заморач… — Наруто, просто помолчи! — внезапно раздражённым шипением перебил Саске. Я, стоя рядом, вдруг увидел, что он весь дрожит. Его мелко трясло, знобило, как в болезненной лихорадке. И то, как сильно он сжал в кулаке бедную губку, стало последним штрихом в картине его полного внутреннего разрушения. Я понятия не имел, что теперь, что дальше. Можно ли его коснуться? Погладить по плечу? По волосам? Как ему помочь? Что он обо мне думал? Что сейчас творилось в его мыслях, в сердце? Что он хотел сказать? Страдальчески нахмурившись, я так и замер с приподнятыми руками, не зная, куда их деть. Ещё немного — и я сам так же задрожу. Так же разобьюсь. Что мне можно было сделать для Саске? Неужели я был обречён продолжать всё, всё бессмысленно портить? Однако стоило мрачной мысли вспыхнуть в моей голове, Саске остервенело бросил губку в раковину и рывком развернулся ко мне. Я затаил дыхание. Потому что глаза Саске горели, щёки — тоже. Он весь пылал. Он был маленькой огненной бурей, которая приближалась ко мне, нападала, обжигала меня, и вот уже… Я не понял, как оказался у стола, за которым мы ещё недавно сидели в напряжённой тишине, пытаясь полноценно пообедать. Ровный край мебели впился мне в заднюю часть бёдер, и я поморщился, а Саске непоколебимо встал напротив, схватившись рукой за моё плечо. Я едва мог выдержать его новый, прожигающий насквозь взгляд. В нём было слишком много опасности, слишком много обещаний, преданности, обожания, отчаяния. Я до сих пор считал себя единственным, кто верил, что внешне собранный Саске способен испытывать такое бурлящее множество эмоций разом. И каждую из этих эмоций он проживал до глубины, до дна, осушая бокал из неразбавленных чувств целиком, не страшась опьянения. — Наруто… — Можешь ничего не говорить в ответ, — выпалил я, сглотнув, и протянул руку, касаясь футболки Саске на груди. Чуть было не отдёрнул ладонь, когда почувствовал, как быстро и тяжело стучит у него под рёбрами сердце. Он правда мог не говорить; мне уже всё открылось. И я понимал, что Саске весь, с головы до ног, от кожи до костей, ошарашен моими спонтанными признаниями. Ему было тяжело их принять, переварить, ответить, и я хотел его спасти от обязанности иметь с ними дело. — Я просто… Ты знаешь, я никогда не умел держать язык за зубами… Не то чтобы я собирался делать из своих чувств тайну, но я понимаю, второй день… — Не второй день, — тут же помотал головой Саске, и его пальцы, расслабившись, сползли вниз по моему плечу. Погладили, закрались в рукав футболки, будто намереваясь изучить текстуру кожи. Проверить, как густо она покрылась мурашками. Пожирающий, поглощающий взгляд Саске отпустил меня, отвлекаясь на эти мягкие, лёгкие касания, следя за ними так, будто в них крылась тайна создания мира. — Не второй день, — повторил он пропавшим голосом. — Все последние годы… Я сглотнул и шепнул ему в тон — робко, мягко: — Все? — Да, — мы окончательно перешли на шёпот, и интимная тишина в паузах плавно сгущалась вокруг нас, оборачивая уютным тёплым одеялом. — Я знал, что ты… Спустя месяц, как я переехал в Токио... я уже знал, что влюбился. Очень сильно. Здесь Саске вдруг поднял на меня глаза. Опять. И я вновь увидел эти чувства: искренность, уязвимость, доверчивость — сладко-разрушительные, безошибочно узнаваемые. Каждым своим выразительным взглядом Саске будто бы вверял мне своё сердце: здесь и сейчас, на моей маленькой кухне, в свете полуденного солнца, купающего нас сквозь стёкла окон в своих жёлтых лучах. — Да? — я выдохнул почти неслышно, едва шевельнув губами. — И что, это… изменилось? — Нет. — Нет? — Я думал, что упаду. Вчера, когда увидел тебя в кафе, — у Саске будто сорвало фильтры. Чуть склонив набок голову, приблизившись к моей шее лицом и спрятавшись там от моих же глаз, Саске продолжал гладить моё плечо, говорить уязвимо, осторожно — мне пришлось напрячь весь слух. И постараться не тонуть в мурашках от его тёплого дыхания рядом с кожей. От кончиков его пальцев, скользящих к сгибу локтя и обратно. Я старался слушать Саске так внимательно, так сосредоточенно, как не делал ничего в жизни. — Ты был… Я не знал, что у людей бывают такие яркие глаза. Я всегда помнил их особенно, но когда мы встретились… Я остановился, потому что не поверил. Глаза, хах… Это глупо, но я думал, что меня сломает. Я не знал, что тебе сказать. Всё было как в тумане, а потом ты заговорил с той официанткой… так просто, непринуждённо… и я вдруг вспомнил, как сильно мне тебя не хватало, как часто я думал о тебе. Оказалось, что в реальности ты… вырос даже лучше, чем я себе представлял. В смысле, не внешне, хотя это тоже, но я… нет… нет, тут другое. Я боялся, что ты сильно изменишься, что я помню тебя иначе и всё будет совсем не так, как в моих глупых мечтах, но… Тебе стоило заговорить, и я сразу понял, что по-прежнему… то есть, всё, что произошло в эти пять лет… агрх, — Саске запутался в мыслях, но, помотав головой, закончил тем, что заставило моё сердце треснуть, как скорлупу. А потом родиться заново — кроваво-свежим, юным и пламенным. — Только мысли о тебе вытаскивали меня со дна в последние годы. Хотя и тащили на дно тоже. Много раз. Думаешь, мне было легко жить в одиночку? Здесь он мягко отстранился и ещё раз приподнял лицо. Я не удержался — нежность к нему, любовь к нему затапливали меня от макушки до пяток: я поднял руку и ласково заправил прядку волос ему за ухо. Погладил костяшками пальцев по румяной щеке. Глаза Саске были отчего-то влажными, и мне стало казаться, что я тоже готов прослезиться. — В старшей школе… — продолжил Саске, судорожно вздохнув. — У меня был музыкальный клуб. Суйгецу, Джуго. Ещё пара других ребят, но… они все считали меня идеальным. Непогрешимым. Они полагались на меня, если возникали трудности — даже Джуго, который на год старше. Может, я не хотел, но мне пришлось научиться ответственности и… — Саске сглотнул. — Иногда всего становилось так много. Я не справлялся. Я сидел один в квартире и всё, о чём я мог думать, — лишь бы ты позвонил. Да, спустя столько времени — лишь бы позвонил. Я думал, что это уже невозможно, но я так хотел услышать твой голос, я… Я хотел, чтобы ты снова заставил меня… почувствовать эту лёгкость. Словно я могу быть собой. Словно мне не нужно быть самым первым, самым сильным, самым надёжным. Словно я могу… делать что угодно, для себя. Быть свободным. Я хотел избавиться целиком от чужих ожиданий, от этого жуткого веса у себя на плечах... Ты давал мне это чувство раньше. Я скучал по нему. Я скучал по тебе, Наруто. Моя душа трещала по швам, готовясь рассыпаться в разноцветные лоскуты, обратиться фейерверком крохотных ниток, похожих на яркую пыль. Я открыл было рот, чтобы ответить Саске взаимностью, сказать, мол, да, да, я тоже ужасно по тебе скучал, не знал, смогу ли прожить с этой тоской всю жизнь, но… Саске вскинул руку и аккуратно положил ладонь поверх моих губ. — Нет. Дай мне закончить. Я тихо кивнул, но, не сдержавшись, обхватил его запястье пальцами и с мучительной тягой в груди поцеловал прижатую ко рту руку. Саске вздрогнул, хлопнув ресницами — они почти сразу намокли. — Так вот, я… — он вновь отвёл глаза, пытаясь спрятать слабость. — Я сидел один в квартире, зная, что нужен всем, но совсем не чувствуя себя нужным. Люди вокруг… они никуда без меня не могли. Ребята в клубе держались за каждое моё слово. Родители не переставали хвастаться в высшем свете моими успехами. Я был… да, я был нужен. Но я был нужен… как будто не целиком. Думаешь, кто-то когда-нибудь удивлялся тому, что я умею готовить? Хах. Думаешь, кто-то восхищался тем, что я хорош в музыке? Нет. Нет, всё во мне… Это словно базовый режим. Будто я не работал ради этого, будто я родился с сотней талантов и не прилагал для их развития никаких усилий. Я до слёз уставал от их ожиданий. От их завышенных планок. Потому что я вовсе не такой, я… — Я знаю, — прошептал я, глядя на Саске большими, внимательными, абсолютно влюблёнными глазами. — Я просто человек... самый обыкновенный, — наконец выдохнул Саске, а потом робко ткнулся вперёд, скользнул руками по моей спине и тихо, тепло обнял меня, падая виском на плечо. Я сперва замер. Задохнулся. Забыл, как шевелить конечностями, но уже через миг — прижал Саске к себе за лопатки, крошась внутри от нежности. И я вновь услышал шёпот себе в шею, рядом-рядом с ухом: — Но за эти два дня… даже меньше… неважно… когда ты просто смотрел на меня, когда ты не мог перестать целовать меня… Впервые за долгое время, я вдруг почувствовал: да, я лишь человек, но ты — ты, из всех людей на свете, ты, который можешь иметь рядом кого угодно — всё равно… тянешься ко мне. И я нужен тебе. Весь. — Весь, — повторил я, кивая, соглашаясь, чувствуя, как всё ноет в груди от искренности, с которой я выпалил это слово. Весь. Конечно, он нужен мне весь, с каждым тараканом у себя в извилинах. А на другое я просто не согласен. — Ты не отпустил меня, когда я ушёл, потому что сомневался… — Я бы не простил себе. — И ты не перестал… отвечать на те мои глупые сообщения. — Они не были глупыми, — я усмехнулся, а потом, зажмурившись, быстро поцеловал его пахнущие шампунем волосы. И пробормотал в них же: — Вообще-то, они были горячими. Саске обессиленно хмыкнул, потираясь носом о сгиб меж моей шеей и плечом. — Ты... мне просто впервые в жизни стало так хорошо, Наруто. С тобой. Стало не одиноко. Спокойно. И теперь я хочу, чтобы ты каждый день вот так ждал меня дома. И я хочу… ругать тебя за безалаберность, хочу играть для тебя песни, искать тебя взглядом в толпе, я… я так не готов уезжать, но мне придётся. Через четыре дня у нас новый концерт, я должен быть в Токио, но я не хочу, не хочу, чтобы всё это, здесь, кончалось... не хочу, чтобы ты опять исчез со всеми своими глупостями и… — Саске, — я больше не мог это слушать. Иначе меня бы действительно разнесло в космическую пыль. Я отстранил его от себя и взял в обе ладони его лицо. Разгладил большими пальцами волосы у висков, посмотрел прямо в глаза. — Саске… Я всё понял, я знаю, боже, я правда знаю… потому что я тоже не хочу, чтобы ты уезжал, но послушай. Клянусь, мы разберёмся. И я буду рядом. Буду ходить на твои концерты. Договорюсь с Джирайей, перееду в Токио, я что-нибудь придумаю, мы придумаем. Но мы уже не потеряем друг друга, ясно? Ни за что. И тебе больше не придётся страдать одному, не придётся нести это… бремя. Что бы там на тебя ни взвалили. Чего бы от тебя ни ждали. На моём фоне ты всегда будешь выглядеть лучше, хах? Тебе даже не придётся стараться. С губ Саске сорвался уязвимый смешок, а потом он пару раз моргнул, и по его румяной щеке скатилась чистая прозрачная слеза. Я тут же стёр её большим пальцем, смазывая влагу по коже. Я сам был на грани; ком плотно засел в горле, и как бы я ни пытался его сглотнуть — ничего не выходило. — Я скажу это ещё раз, — давил я из себя, почти задыхаясь: — Я люблю тебя. И ты прав: не два дня. Пять лет. Все эти годы. Да, я осознал гораздо позже, мне было тогда… шестнадцать. Но это неважно. Я тоже знал, я знал, что ты моё. Я знал… Тут Саске убрал мои руки и снова вернулся в объятия, тесно прижимаясь ко мне, к моей груди, всхлипывая судорожно, дыша прерывисто, и так я понял, что он уже целиком плачет. Именно в тот момент я тоже позволил себе разбиться. Это были очищающие слёзы. Слёзы счастья, слёзы облегчения. Слёзы по тому, что мы утратили, но обрели опять. Слёзы благодарности ко времени; к тому, какой у нас с ним ещё путь впереди — целая жизнь. Целая жизнь, которую мы уже после школы будем строить вместе, а не порознь. Я потерял счёт минутам — не знаю, сколько мы провели в этом объятии. В итоге дошло до солёных, смазанных, прерывистых поцелуев, потому что нам нечем было дышать из-за забитых носов. Удивительным образом я не чувствовал ни капли возбуждения, ни толики страсти — только нежность. Мне хотелось отдать Саске всего себя, рассказать все свои секреты, доверить ему то, что раньше открывал только Сакуре (надеюсь, она не обидится). Я был влюблён в Саске так страшно, что это казалось невероятным: может, оттого что мне было ещё восемнадцать; может, оттого что он — самый первый. Однако я понимал, что дело не только во внешних условностях. Просто Саске был удивительным. Уникальным. Он был — для меня, а я — для него. Вот и посмотрим ещё через десять лет, буду ли я любить его меньше. Впрочем, глупо даже спрашивать об этом своё сердце: конечно, я полюблю Саске только сильнее.