Записка на последней парте

Я никогда не был на реальных концертах раньше; посещать музыкальные мероприятия я просто не видел смысла и не испытывал никакого желания. Однако с тех пор как я узнал об истинной страсти Саске, о его увлечениях, которые он хотел поставить в основу своей жизни, всё изменилось. Сегодня я жаждал начала. И продолжения. И я знал точно: те первые выступления Така, что я смотрел когда-то на узком экране смартфона Саске, не могли подготовить меня к тому, как всё будет выглядеть сейчас, в реальности. У меня захватывало дух от атмосферы, от предвкушения; приятное возбуждение рассекало мурашками спину, сушило рот, и мне хотелось бессмысленно прыгать на месте, лишь бы поскорее увидеть, увидеть, увидеть. Почти сразу, как только мы воссоединились с Сакурой и — теперь — Какаши, в баре резко потух общий свет. Осталась лишь парочка тусклых ламп в начале зала, у входа, и над барной стойкой. Толпа возбуждённо зашумела, приветствуя сдвиг в обстановке, и… Портьеры медленно разъехались в стороны. Красно-белые софиты осветили четверых участников на сцене. Началось. Это нельзя было сравнить даже с саундчеком. Вокруг группы Така образовалась совсем иная аура. Карин уже кокетливо улыбалась взбудораженной толпе, держась за стойку микрофона. Красный свет огней придавал всем четверым опасную загадочность, подчёркивая цветовую гамму сценических костюмов. Шум толпы позади подхлёстывал предвкушение, и я думал, они начнут с долгого приветствия, обратятся к фанатам, представятся, но — они никого не заставляли ждать и дали музыку, вместо приветственных слов. Сперва зазвучала партия ударных, задавая ритм, в первых аккордах подключилась гитара Карин, а затем — Саске, Суйгецу раскрыли мелодию перед куплетом, и — Карин запела. Её голос, усиленный микрофоном, разнёсся по залу, обволакивая забитое людьми пространство. Казалось, в те первые секунды я почти не дышал — Карин была хороша, а я даже не мог заставить себя вслушаться в английский текст песни; лишь наслаждался звучанием и тем, как расслабленно, лениво она пела, прикрывая глаза и будто вся окунаясь в музыку. Если она поприветствовала толпу кокетливой улыбкой, то на первой же песне эта толпа будто перестала интересовать её совсем. Она была в своей стихии. Возможно, не зря говорят, что настоящие таланты человека раскрываются вовсе не в стенах учебных заведений. Однако мой взгляд неизбежно ускользал к Саске, который, напротив, совсем не пытался выделиться и привлечь чьё-то — даже моё — внимание. Он уверенно, сосредоточенно исполнял свою партию, и спокойная непоколебимость в его исполнении разносилась по сцене, переходила в толпу; а я всё думал: неужели это тот же парень, у которого ещё десять минут назад были холодные влажные руки, неподвижные от волнения пальцы и бледные губы? В самом деле — от нервозности Саске не осталось и следа. Но я знал, что это всё не только моя заслуга. Я замечал, как Саске наслаждается процессом, как он вскидывает голову, чтобы посмотреть в толпу. Возможно, с середины сцены ему было не очень видно людей из-за слепящего света софитов, но он будто и не хотел цепляться за лица и выражения — он лишь напоминал себе, что выступает не для пустого зала. Публика была очень отзывчивой. После первой песни поднялся шум и аплодисменты. Я не постеснялся добавить к этому свой личный восторг, сложив рупором ладони и поощрив начало выступления громким воем — так, что Сакура сбоку даже пихнула меня в бок, мол, не ори так сильно. Я широко улыбался. На этом моменте Карин, наконец, поздоровалась — спросила, как всем их заглавная песня? На них обрушился новый шквал одобрения, и тогда Карин с улыбкой представила всех участников для тех, кто пришёл на концерт в первый раз. Я немного поёжился, услышав слишком возбуждённые девичьи визги, когда Карин представила Саске. «Он мой», — пронеслось в сознании. Но вместо мерзкой, собственнической ревности, сейчас мою грудь затопила гордость. Удовлетворение. Внезапное спокойствие. Конечно, Саске был моим — тепло нашего тайного поцелуя за сценой до сих пор фантомно покалывало мои губы; прохлада его пальцев будто жгла внутреннюю часть ладони, с тех пор как я пытался их отогреть. Мне было не о чем волноваться, и я, довольный, лишь важно сложил руки на груди, продолжая с хитрой ухмылкой наблюдать за происходящим на сцене. А потом Карин представила следующую песню — и толпа в очередной раз пришла в восторг. Я чувствовал это так остро, будто сам стоял на сцене, сам принимал восхищение публики на себя — словно я был частью происходящего не только как зритель и слушатель, но как исполнитель. Я не знал, было ли дело в Саске и в том, что я чувствую к нему и к его увлечениям, или я просто слишком глубоко коснулся закулисья? В конце концов, я прошёл весь сегодняшний путь от приезда в Токио и встречи с Саске на вокзале до того момента, как он переодевался у себя дома перед саундчеком и как он начал этот саундчек вместе с Така. Мне казалось, я действительно смог стать элементом большой картины, элементом выступления, открывшегося сейчас залу. И я сменил роль стороннего наблюдателя, которым был, когда смотрел одни лишь записи с концертов, на своеобразную роль участника. Теперь я знал о группе Саске больше, чем вся собравшаяся сегодня толпа; я глубже понимал их эмоции, и я ощущал, чья душа кроется за текстами, что пела Карин, когда я наконец привык к звучанию и стал разбирать слова и фразы. Я ни за что не был благодарен себе больше, чем за желание догнать Саске во время нашей разлуки и на должном уровне выучить другой язык. Правда, об одном я всё-таки жалел: я никогда особо не задумывался о своих музыкальных предпочтениях, и теперь я не мог восхищаться музыкой Така как истинный ценитель, но… Я чувствовал благодаря их песням. Так много чувствовал, что где-то в середине концерта стал понемногу забывать, ради кого по-настоящему я здесь. Я был заворожен, увлечён, я понимал, что хочу приходить на их выступления снова, снова и снова; я был готов купить билет, десять билетов, для каждого своего знакомого из Конохи — и я знал, что не пожалею ни одной йены. Песни перетекали из одной в другую. На подвижных — я не стеснялся мотать головой и подпевать куплетам, которые успевал запомнить (или вспомнить) прямо в процессе. Сакура смеялась надо мной сбоку, но тоже чувствовала себя весело и расслабленно, и иногда даже подпевала вместе со мной. В удивлении к ней поворачиваясь, я сразу замечал рядом Какаши: он наблюдал за нами краем глаза и улыбался, будто сдерживая лёгкий смех. А меня поражало, насколько не лишним он здесь казался; я не мог сказать, что ощущал его как друга, но ведь и точно не как учителя, который когда-то пытался спасти меня от наказаний директрисы в средней школе. На медленных, романтичных, но всегда пронизанных тоской песнях я чувствовал, как атмосфера между Какаши и Сакурой менялась. Сакура будто отстранялась от меня, чтобы быть ближе к нему, а я не возражал, потому что в эти самые минуты смотрел на сцену и… И Саске подходил к самому краю, пока у него не было сольных партий и зал наполняла звучанием акустическая гитара Карин. Мы встречались взглядами. Он посылал мне маленькую улыбку, а я широко улыбался в ответ, как полный идиот — счастливый и переполненный теплом в сердце. И тоска в песне уже переставала иметь для меня смысл. Если Саске писал эти тексты когда-то, пока скучал по мне в тишине своей одинокой квартиры, то теперь его одиночеству пришёл конец. Теперь, когда я был здесь. В толпе. На первом ряду, для него. Я не замечал, как летит время. Уже ближе к финальной части, заметно подуставший от выступления, Саске стянул с себя куртку и бросил её на пол позади себя, придавленный жарой душного зала. Я интуитивно знал, что он вовсе не желал вызвать бурную реакцию, но высокие женские визги раздались опять, прямо как в начале. Я же, подавив всплеск негодования, удовлетворённо про себя подумал: «Визжите сколько угодно, но откусить кусочек от этого могу только я». А откусить кусочек хотелось ещё как. Бледные, в меру подкачанные на базовых тренировках руки Саске теперь были напоказ; его шея и виски поблёскивали от пота, и я, сглотнув слюну, хотел это всё слизать, а потом просто нагло лечь под него. Так, чтобы он держал меня за запястья, вжимая в любую горизонтальную поверхность, нависал сверху, смотрел в глаза и обещал, обещал своим дьявольским голосом сотворить со мной все ужасно-прекрасные вещи, которые… — Челюсть с пола подними, — захихикала рядом Сакура, наверняка первым делом посмотрев на меня, когда Саске стал раздеваться на сцене. — Отвянь, — буркнул я, но рот всё-таки захлопнул, чтобы не выглядеть совсем уж безнадёжным. Саске же ухмылялся, глядя на свою руку с медиатором рядом с корпусом гитары так, будто слышал нас с расстояния в этом шуме. Уж явно его ухмылка не была адресована кричащим фанаткам. А я всё ещё восхищался тому, как легко Така захватывали внимание. Между песнями они болтали с толпой — в основном языком чесали Карин и Суйгецу, и их шутливые перепалки на публику, в самом деле, задавали жгучую атмосферу. Карин даже осмелилась сказать, что они целовались за сценой на удачу, отчего по толпе пронеслось удивлённое «ох!». Суйгецу громко возмущался тому, как жестока Карин. Карин играла образ сердцеедки и намекала мужской половине зала, что им тоже не на что рассчитывать. Хотя, по-моему, после её комментариев все стали рассчитывать на «что-то» больше прежнего. Я наконец стал понимать, в чём крылась ещё одна причина быстро растущей популярности маленькой неизвестной группы. Помимо хорошей музыки и вдумчивых текстов, они умели… делать шоу. Шоу, в котором Саске и Джуго принимали минимальное участие, однако, когда прозвучала финальная песня и концерт стал двигаться к завершению, то… — Вообще-то, сегодня у меня есть сюрприз для одного человека из зала, — потеснив Карин у главного микрофона, внезапно заявил Саске. Моё сердце пропустило удар. Что? Для одного человека... из зала? Для?.. Неужели… — Да, придурок, это для тебя, — Саске посмотрел в первый ряд, где я продолжал стоять с отупевшим выражением лица. — Карин, подвинься, я спою это сам. Толпа, казалось, была страшно озадачена. Как и я. Одна Сакура почему-то смеялась рядом, безуспешно пряча глупое хихиканье ладошкой, будто она всё знала. И я резко вспомнил их странные, подозрительные переглядки с Саске на вокзале после нашей первой встречи в Токио. — Ты знала?! — повернулся я к ней, грубо пихая в плечо. — Ауч! — возмутилась она. — Это сюрприз, Наруто! Я помогала Саске сочинять текст, так что тшш! Я хочу послушать, что получилось! — Ты помогала?.. Я недоумённо моргнул, переводя взгляд с Сакуры на сцену, где Саске уже настраивался, встав прямо посередине и заменив солистку. Кроме того, он забрал у Карин акустическую гитару, на которой она играла в последней медленной песне, а свою сольную отставил на подставке где-то с краю, неподалёку от ударной установки Джуго. Улыбка Карин, наблюдавшей за всеми его передвижениями, была поистине хищной, и хитрое выражение лица Суйгецу меня тоже всерьёз настораживало. Одного Джуго мне не было как следует видно, но я знал, что он единственный, кто не выдаёт никакой реакции. Чёрт. Я резко почувствовал себя как в шпионском фильме: тот самый момент, где раскрылась настоящая личность агента, и он оказался окружён врагами. Они намеревались раздавить его, как жука. И неоткуда было ждать подмоги, поддержки. Всё оборачивалось против. Меня захлестнула лёгкая паника. Однако я с нетерпением ждал, что будет дальше, как зритель обычно ждёт, чем кончится криминальная драма на экране, и удастся ли главному герою пережить безвыходную ситуацию. — Подбодрим Саске! — вдруг крикнула Карин, подбежав к микрофону и пошевелив руками, мол, давайте, давайте. Толпа послушно зашумела, наверняка заинтригованная тем, что за сюрприз от Саске ждёт загадочного человека в зале. То есть, меня. А я стоял, словно парализованный. Я даже вспомнил, как Саске говорил мне, что с вокалом у него не ладится, поэтому я понятия не имел, чего ждать и… Саске прочистил горло. Переведя взгляд на Карин, пробормотал в микрофон, идеально сохранив свой стоический фасад: — Спасибо, это было необязательно. Толпа отчего-то сочла его комментарий забавным, и за моей спиной посыпались смешки. Саске ударил по струнам гитары. Аккорд оказался раздражающе мажорным и банальным, особенно с учётом общего стиля их интересной инди-музыки. А потом Саске запел странным голосом, будто вовсе даже не пытаясь попадать в ноты; более того, он запел на японском, что окончательно меня обескуражило: — Ты любишь рамен и глупые шутки, А я люблю помидоры, Ты не мечта и не носишь юбки, Какие тут разговоры? Мы не совместимы, мы не-е!.. совместимы, — Саске протянул так скрипуче и режуще по ушам, что всем в тот же миг стало очевидно: это какая-то больная шутка. В том числе и мне. По толпе стало расходиться откровенное хихиканье, а я весь съёжился от подступающего гнева и недоумения: какого хрена?.. — Так скажут многие, и меня спросят: Что ты нашёл в нём, в этом балбесе? Ты храпел мне под ухо, Когда я проснулся, Ты бормотал во сне О том, как хотел покататься на мне-е… Смех в толпе раздался так громко и откровенно, что я, одновременно преодолевая желание рассмеяться вместе с ними, едва не побагровел от гнева. Да что он?!.. этот мелкий ублюдок! — Твой парикмахер с другой планеты, Потому что у твоих волос всегда проблемы, Я хотел бы причесать их однажды, Но тогда всё станет ещё хуже-е… Ты безнадёжен, когда болтаешь, Ты смотришь порно и вкладки не закрываешь, У тебя в голове чепуха, Быть с тобой — такая беда-а… Но, может, я ненормальный, Может, я экстремальный, Может, у меня сдвиг по фазе, Может, всё дело в нашем первом разе-е… о-оу… — он так смачно протянул последнее «о-оу», прикрыв глаза и приняв вид талантливого певца, что я не выдержал: возмущённо расхохотался, положив руку на плечо Сакуры рядом и согнувшись впополам, так что Сакура вздрогнула и, тоже смеясь, потрепала меня по моим «проблемным» волосам. Я понял, что Саске услышал мой смех, когда его взгляд зацепился за первый ряд и нашёл меня. Вскинув голову обратно, чтобы продолжать наблюдать, я увидел, как в его глазах плясали смешливые чёртики; а ещё у Саске покрылись очаровательным розовым румянцем щёки — наверняка от попыток не рассмеяться прямо посреди пения и, возможно, от неловкости тоже. Ведь нужно было иметь яйца, чтобы озвучивать на всю толпу такую песню и намеренно выставлять своё отсутствие вокальных данных. Я не знал, что думать. Он пел ужасающую песню с самой банальной на свете мелодией обо мне, и я смеялся, и смеялись все, но какого чёрта?.. Ох, какого грёбаного чёрта я влюбился в такого идиота? И какого грёбаного чёрта он до сих пор казался мне идеальным? — Я стал твоим открытием, И лучше уже не будет, Не с тобой, по крайней мере, Тебе придётся задержаться со мно-ой… со мной… Со-о-о мно-ой… — это явно был конец. Конец. Он провёл по струнам гитары в последний раз, позволив звучанию раствориться в резко наступившей тишине. А потом — публика взорвалась так, будто Саске выступил с шедевром мирового уровня; откуда-то даже раздались свисты, а я продолжал стоять и думать, что такого сделать, чтобы… Сузив глаза, я резко опустился к полу, стянул с ноги свой тяжёлый кроссовок и, хорошенько замахнувшись, бросил прямо на сцену. В Саске. Его глаза мимолётно расширились, но в последний момент он всё же успел увернуться. А я мстительно прокричал с первого ряда, чтобы слышали все: — Знаешь что?! Иди в зад, Учиха! Саске прочистил горло, опять приближаясь к микрофону: — Только если в твой. Я остолбенел. Толпа возбуждённо загудела, а откуда-то даже донеслись высокие девичьи вскрики. Я мельком подумал: как странно, что те же самые девчонки, которые с таким энтузиазмом приветствовали Саске в начале концерта после представления Карин, а потом восхищались его голыми плечами в майке, теперь нисколько не стеснялись выражать восторг его… откровенно заявленным гомосексуальным предпочтениям. Чёрт. Недолго размышляя, я тут же снял кроссовок со второй ноги и снова бросил в Саске. Он увернулся опять. Я не обращал внимания на веселье Карин и Суйгецу: мы с Саске играли в переглядки со сцены и из толпы. Я как будто бросал ему вызов, я говорил глазами: поверь, я найду, что ещё в тебя кинуть, ублюдок! А если не найду, то сам залезу на сцену и… — Ладно, а теперь, когда ты остался без обуви, болван, — в толпе опять подбадривающе захихикали, — я буду говорить серьёзно, — дразнящая улыбка в самом деле стаяла с губ Саске. Я немного подобрался и нахмурился. — Это не тот сюрприз, который я на самом деле тебе приготовил. И очевидно, это не та песня, которую я для тебя написал. Но чтобы её нормально спеть, мне понадобится помощь Карин. Надеюсь, ты не против. Что?.. Я сглотнул, и всё моё негодование вмиг улетучилось, растворилось, как морская пена на песке. Возражал ли я? Если Саске в самом деле… Если он написал настоящую, серьёзную песню для меня, было уже плевать, кто именно её споёт — да пусть бы сама воскресшая Мэрлин Монро, не имело значения. Самое главное Саске уже объявил, и я точно был не из тех людей, которые придираются к деталям и условностям. Я в который раз за вечер затаил дыхание. Толпа тоже успокоилась, чувствуя смену настроения. Саске и Карин не поменялись местами — он всё ещё стоял по центру, а Карин разогнула один из стоящих сбоку, подключённых микрофонов и настроила его под свой рост. — Оу, а вот об этом даже я не знала… — неожиданно пробормотала Сакура, не менее изумлённая. Я хлопнул ресницами. Раз. Два. Музыка началась с акустической гитары, которую по-прежнему держал Саске. И если быть совсем честным, я всё ещё не отошёл от тех шока и восхищения, когда впервые услышал его игру через видео с концертов, выложенных на их маленьком ютуб-канале; от восхищения, которое я испытал сегодня, наблюдая за ним почти неотрывно. В прочих талантах Саске, ещё со школьных лет, мне никогда не приходилось сомневаться, но было нечто абсолютно волшебное и завораживающее в том, как он перебирал пальцами по грифу. Как легко скользил его медиатор по металлическим струнам. Он будто даже не задумывался о процессе — прямо как с готовкой еды: он просто знал, что правильно, как правильно. Он играл душой. Он всё делал в первую очередь душой, а не телом. И любил меня так же, хоть тело и помогало ему выражать, передавать все умения и переживания во внешний мир. Так, чтобы они не оставались закупоренными в нём одном, но чтобы другие люди видели их тоже, чтобы я их видел. И я видел. Я смотрел на него, всё ещё чувствуя странную вибрацию в венах после смеха, волнения и недоумения, которые вызвала у меня его первая песня. Однако, не обращая внимания на то, как подмерзают ноги в носках на полу бара, я был полностью поглощён и очарован этой новой мелодией. А потом, к моему изумлению, через пару тактов к гитаре присоединился мягкий ритм ударных. Саске запел вновь, но вовсе не так, как в начале. Его голос был тихим, низким, с лёгкой хрипотцой, от которой интимность песни и её слов мгновенно увеличилась в сотни раз: — I found love in a moment / Я нашёл любовь в тот момент, когда I watched your breath as it touched the wind / я увидел, как твоё дыхание касается ветра, As it painted cold night air / раскрашивая холодный ночной воздух And it came to rest upon my skin / и ложась теплом на мою кожу. По моему телу мгновенно скользнули мурашки. Меня всего прострелило, когда я сам вспышкой вспомнил, как смотрел на Саске тогда, перед нашим первым поцелуем; на его дыхание, растворённое бледной дымкой в холодном переулке. — I don't know if you noticed / Я не знаю, заметил ли ты, But I found my heart in that moment / но в том моменте я нашёл своё сердце. Неожиданный ком начал застревать поперёк моего горла. Саске не скрывался — он смотрел прямо на меня в переднем ряду, не отводя взгляд, чтобы следить за грифом гитары, и почти прижимаясь губами к микрофону. — When I'd ran towards the subway / И когда я побежал к метро, You grabbed my arm and you called my name / ты схватил меня за руку и позвал по имени, And we stood right in the alley / и мы стояли прямо в переулке, I saw passion upon your face / я видел страсть на твоём лице. Моё сердце почти не стучало. Я слышал лишь голос Саске, лишь его слова. Я не мог поверить, что сегодня, в этот вечер, он был готов так откровенно доверить целой толпе свои чувства ко мне. Я с ужасом ощущал, как слёзы бесконтрольно подступают к глазам и неизбежно наполняют их влагой. — I don't know if you noticed / Не знаю, заметил ли ты, But I left my heart in that moment / но там я оставил своё сердце. Я прикусил губу. Каждый вздох теперь давался с трудом, но у меня получилось взять себя в руки за время проигрыша, после которого мелодия двинулась к припеву. Я уже предчувствовал, что к концу песни расклеюсь окончательно. Голос Саске, когда он старался, звучал удивительно: возможно, он специально тренировался ради меня и… Да, он не мог петь громко и надрывно, как получалось у Карин, но было нечто особенно цепляющее в его гладком, успокаивающем тембре, в хрипотце, которая не мешала и не фальшивила ноты, но придавала им особую текстуру. Я в очередной раз крупно вздрогнул, когда раздался припев, и к песне подключился проникновенный, необычный, красиво надломленный голос Карин. — With your arms on my shoulders / С твоими руками у меня на плечах, And that look in your eyes / И с тем взглядом в твоих глазах — I knew you and I were the same / я знал, что мы — одно. And I bathed in your aura / И я искупался в твоей ауре, When you led me inside / когда ты пустил меня внутрь, Guiding me to somewhere safe / привёл меня в безопасное место, Where I've found home / где я нашёл дом, I've found home / где я нашёл дом, I've found home / где я нашёл дом. Взгляд помутили первые слёзы, но я даже не думал, даже не пытался их прятать. В толпе стояла завороженная тишина, и никто не издавал ни звука, ни шороха — будто каждого напрочь поглотило чувство, которое Саске с помощью всей своей группы передавал мне. Только мне одному. — Remember we lay in your bedroom / Помнишь, мы лежали в твоей спальне, Almost asleep as I heard you say / почти засыпая, когда я услышал, как ты говоришь: «I don't know if we're meant to be / «Не знаю, предназначены ли мы друг другу, Though this certainly feels like fate» / Но это точно похоже на неизбежность судьбы»? Я помнил. Я помнил так хорошо, что у меня закружилась голова. А ещё я помнил, как сильно испугался на следующее утро и решил, что мои слова заставили Саске сбежать. Что он, крадучись, ушёл ночью из моей квартиры, не захотел нашей связи; подумал, я слишком серьёзно отнёсся к спонтанной страсти, вспыхнувшей после нашей встречи в кафе. Именно поэтому следующие слова абсолютно добили меня, пронзив насквозь грудную клетку: — I don't know if you noticed / И я не знаю, заметил ли ты But I fell in love in that moment / Но тогда я в тебя влюбился. «Тогда я в тебя влюбился». Я больно прикусил губу, хмурясь и не понимая, как, почему и за что. В те пару секунд, что звучал проигрыш перед припевом, в моих мокрых от слёз глазах, в размытом разноцветном тумане из огней над сценой будто пронеслась вся наша история. С самого начала. Я вспомнил, сколько удивительных моментов пережил с Саске; всё, чему он меня научил — в своё присутствие и в своё отсутствие тоже. Я вспомнил тоску по нему. Вспомнил осознание большого и сильного чувства в шестнадцать лет, и как сильно мне тогда хотелось встать на самую высокую крышу в Конохе и закричать о том, что я был влюблён — так громко, чтобы Саске услышал мой голос в глубине шумного Токио. Но мне пришлось ждать. Моё сердце мучилось. И наконец — обрело. Моё сердце тоже обрело дом. — With your arms 'round my waist / С твоими руками вокруг моей талии, And that look in your eyes / И с тем взглядом в твоих глазах, I knew you and I were the same / Я знал, что мы — одно. And I melted into your kiss / И я расплавился в твоём поцелуе, As you led me inside / когда ты пустил меня внутрь, Guiding me to somewhere safe / привёл меня в безопасное место, Where I've found home / где я нашёл дом, I've found home / где я нашёл дом, I've found home / где я нашёл дом. Я не мог даже моргнуть. Моё дыхание застыло, да и дышать было больше нечем из-за забитого носа. Я почти пропустил момент, когда Сакура вдруг потрепала меня по плечу, а потом вложила прямо в руку несколько сухих бумажных носовых платочков — наверняка, достала из своей сумочки. Я хотел сказать ей спасибо, но ком, застрявший в горле, был слишком большим. Я знал, что лишь сильнее расчувствуюсь, если попробую говорить. Я почти остервенело вытер слёзы платками и даже высморкался — мне было плевать, как это выглядит со стороны и заметил ли Саске на сцене. Я чувствовал себя обновлённым этими слезами. Я чувствовал, как не прекращает трепетать моё сердце, и последнюю часть песни я слушал, будучи словно на дне океана, сквозь толщу воды: — In your arms as I wake up (Home) / В твоих руках, когда я просыпаюсь (дом) Each direction this takes us (Home) / Неважно, по какой дороге мы пойдём (дом) In every breath that I make I'll know / В каждом вздохе, который я делаю, я буду знать, That I've found… / Что я нашёл… Я сжал руки в кулаки, борясь со всеми своими инстинктами, чтобы не прыгнуть прямо сейчас на сцену и не вжаться губами в губы Саске, что произносят, поют эти слова. С чувством, с лёгким надрывом, дрожа, почти срываясь, но не сбиваясь с мелодии. — If we lie in or stay late / Засыпаем ли мы вместе или проводим бессонные ночи. Feels like we could just talk for days / Мне кажется, мы могли бы говорить с тобой целыми днями. Every hour I lay awake, I know / И каждый час, когда я лежу без сна, That I've found home / я знаю, что нашёл дом, I've found home / что нашёл дом I've found home / что нашёл дом. You are my home… / Ты и есть мой дом… В ушах у меня звенело. Я знал, что песня кончилась. Кончается. Музыка ещё звучала, но Саске отошёл от микрофона. Я видел блеск влаги в его глазах тоже, но он улыбался; он смотрел на меня. Весь вспотевший, уставший, в чёрной майке, липнущей к телу, он будто бы сиял. Я видел это так. Он сиял для меня. И тут я абсолютно не выдержал. Скомкав салфетки в кулаке и торопливо сунув их в карман джоггеров, я в своих несчастных носках рванул вперёд, прямо к сцене. Расстояние оказалось не таким уж большим — я опёрся ладонями о край, резко подтянулся вверх на тренированных руках и зацепился коленом, чтобы вскарабкаться прямо туда, наверх, где ещё шло выступление. На меня недоумённо смотрели. Джуго, Суйгецу, Карин — даже Саске. И, конечно, уже знакомая мне толпа размером с минимум двести человек, с которой я за время концерта внутренне будто успел породниться. Да, я чувствовал прожигающее внимание двух сотен людей спиной и затылком. И мне было так волшебно плевать. Ещё никогда мне не было так плевать на толпу и в то же время ещё никогда я не чувствовал столько странной, необъяснимой, невидимой поддержки. Тяжело поднявшись на ноги, я бросился на Саске, заставив его пальцы сорваться с гитарного грифа и рядом с декой, чтобы то ли оттолкнуть, то ли принять меня в объятия. Я был готов к любому исходу. Но я не мог логически мыслить, не мог удержать чувства внутри. И если ещё в начале дня я постеснялся целовать Саске у всех на виду на вокзале, то теперь… Мне казалось, что-то особенное произошло сегодня, за весь этот день. Я увидел Саске с новых сторон, окунулся в кусочек его жизни: мне казалось, я увидел его дом, но нет — здесь и сейчас, он пел о том, что его дом — это я. Не Токио. Не Така. Я. И именно там, в Конохе, когда мы были вдвоём, я показал ему дом, по-настоящему. Я чувствовал это так же. И ничего не трогало меня больше его взаимности, в которую до сих пор мне бывало трудно поверить. Ведь Саске такой… такой… Я обхватил руками его голову, заранее не давая увернуться, на мгновение заглянул в его расширенные от паники глаза, а потом — поцеловал прямо в губы. Жарко, чувственно и бесстыдно. Я смутно слышал, как толпа разразилась удивлённым оханьем. Биение моего сердца было громче. Саске не отвечал мне на поцелуй, замерев бездвижно с приоткрытым ртом и вскинутыми в воздух руками. Лишь крохотный медиатор, кажется, выскользнул у него из пальцев и упал на пол сцены. Я был не против целовать без ответа. Я припечатал свои губы к его губам. Я скользнул по ним влажным языком — мне было важно чувствовать тепло. Чувствовать его близость, быть ласковым с ним — за всё, что он мне подарил. Я не думал о последствиях этого своего порыва, не думал, как теперь будет прорываться группа Така, когда один из её гитаристов, по которому уже сохли девчонки, столь ярко заявил о своей ориентации и более того — о том, что его сердце занято. Я думал о моменте. И в моменте Саске — не знаю, сколько времени прошло — вдруг ожил, а потом резко обвил мой затылок руками, повалил на себя так, что мы чуть пошатнулись, делая неловкий шаг вглубь сцены. И он начал целовать меня в ответ. На этот раз из толпы раздался одинокий визг. А потом аплодисменты. А потом что-то ещё, ещё звуки, ещё крики и шумы, и Карин что-то сказала в микрофон — что-то про нас. Всё слилось в белый шум. Саске отвечал мне. Его язык был нежным и тёплым, и совсем не торопливым — в поцелуе не осталось нетерпения, отчаяния, не осталось страхов. Была лишь уверенность. Устойчивость. Истина наших чувств друг к другу, которые зрели и копились столько лет и теперь лишь разворачивались наяву. Я не сомневался в том, кого целую, а Саске — в том, для кого он писал свою песню, на чей порыв отвечал сейчас. Мы были счастливы с ним здесь, в этой секунде. Я хотел превратить её в вечность. — Наруто… — Саске отстранился первым и выдохнул мне в губы, тихо, но всё ещё ошеломлённо. — Люблю тебя. Я знаю, что уже говорил раньше, но… твоя песня, Саске… твои чёртовы песни… ты такой придурок… — Это всё правда. — Я знаю, потому я и… — Тебе понравилось? — Я залез на грёбаную сцену, чтобы тебя поце… — И-и-и! Смотрю, наши мальчики уже разобрались, а теперь просто нагло нас задерживают! — будто гвоздём по стеклу, раздался голос Карин. Теперь я расслышал её слова очень чётко и поморщился, не закончив фразу, предназначенную лишь Саске. — Эй, милый блондинчик, кыш-кыш со сцены! Может, мы ещё не закончили! Может, мы хотели сыграть «на бис»? Агрх, и как я должна прощаться с аудиторией в таких условиях? — Как будто ты тут одна, — раздался в другой микрофон голос Суйгецу. — Мы все хотим попрощаться с аудиторией. — Очевидно, все, кроме Саске… — поддразнила Карин, и по толпе пронеслась очередная серия смешков. Мне казалось, публика была шокирована нашим проявлением чувств даже в половину не так сильно, как должна бы. Может, это веяние времени и общий возраст слушателей Така. А может, этот бар в принципе был известен за особую, открытую атмосферу. Мне совершенно некстати вспомнился странный бармен Орочимару, его прикид, вульгарные комментарии и вызывающий макияж. Кто знает, может, иными ночами на этой сцене совершалось какое-нибудь кинковое дерьмо, и хотя бы парочка сегодняшних зрителей увидела в нашем поцелуе не скандальное проявление однополой любви, а лишь невинную мальчишескую нежность? Впрочем, что было думать об этом? Я уже поцеловал Саске. Саске уже поцеловал меня в ответ, и дорог назад в прошлое не существовало. Я ни о чём не жалел. Хотя подумал, что пожалею, если вдруг в будущем этот вечер негативно отразится на его карьере. Я начал отстраняться. Может, я поступил как полный эгоист. Может, мне стоило всё же сдержать себя в узде, но… — Спасибо, что помог мне с каминг-аутом, придурок. Теперь точно ни у кого не останется сомнений, — напоследок сказал мне Саске, ухмыляясь и всё ещё держа руку у меня на плече. Я хмыкнул. — Как будто у кого-то могли остаться сомнения, когда на «иди в задницу», ты ответил, что пойдёшь в мою. — Туше́. Я фыркнул, неохотно делая ещё полшага назад. — Встретимся, когда все разойдутся, — последнее, что сказал я Саске. На его губах мелькнула маленькая, многообещающая улыбка. — И не забудь забрать кроссовки! — раздался голос Карин. — Айщ! Я выплыл из своего влюблённого транса, только чтобы, как последний придурок, пробежать по сцене и забрать свою обувь. У меня уже зрел в голове план, как одновременно отомстить и вознаградить Саске за сегодняшнее шоу. К моменту, когда все разойдутся, я был уверен, что этот план будет готов к исполнению.