У границы вседозволенного

С того самого дня они начали экспериментировать все чаще и чаще погружаясь во внутренний мир друг друга, крепко стоя у штурвала — и не рискуя уходить слишком глубоко. Морщащая носик Интегра догадывалась, что ее подсознанию и предложить нечего: что там может быть кроме двойки во втором классе начальной школы да любовных переживаний о Марти Макконахи из параллельного класса? Другое дело — зубастое, свирепое, опасное нутро Алукарда, голодное и… многоголосое, пожалуй — всякий раз за своей спиной, все более умело дергая Алукарда за руки и колени, Интегра чувствовала, что за ее спиной стоит огромная толпа, которая только того и ждет, чтобы вцепиться в нее, отступившую от спасительной нити, и уволочь так далеко, как она себе и не представляет. Но до чего аппетитными были те крохи, что доставались ей! Покуда Алукард с трудом припоминал, как там устроены тринадцатилетние девочки и почему они так урывчато и нескладно двигаются, Интегра понемногу осваивалась с его бесконечными ногами и руками, с осколками тех ощущений, которыми он бурлил: присутствуя будто повсюду. Они оттачивали мастерство управлять друг другом сперва в его подвальной комнате, потом, когда уверенности в жестах прибавилось — на всем минус-первом этаже. Интегра скользила все увереннее, задаваясь вопросом — насколько это сложно, ходить сквозь стены. Пока что — лишь мысленно, не отваживаясь спрашивать Алукарда и уж тем более упрашивать его. После была лестница — ведущая в подсобные помещения через отвратительно пахучий и раздражающий Интегру даже через третьи руки чулан-пролом в стене, которым спешно маскировали спуск во времена заточения Алукарда. Целую ночь Интегра не спала, когда столкнулась с горничной Мариэтт, усмехнулась его, проговорила, ловко дергая за голосовые связки, глубоко и бархатно, какую-то фальшивую банальность, от которой девушка залилась краской и, прихихикивая, просочилась в подсобку. — Неплохо, госпожа. Совсем неплохо, — прокомментировал Алукард привычным своим менторским тоном: говорил он все еще много ниже Интегры, так что от его манеры у нее еще долго после саднило горло. Он сидел на корточках буквально на первой же ступеньке той самой лестницы: у них еще долго не получалось разойтись на приличное расстояние без потери связи. Интегра прикусила губу, уже привычно поранив ее, и наклонила голову набок — почти-его движением. — Насколько неплохо? Лучше, чем… Интегра прикусила язык — почувствовала, как тут же засочилась кровь, вкуса которой она предпочитала не слушать. Она слишком поздно спохватилась, что тема эта, по известным причинам, может быть неприятной, если не болезненной, для Алукарда. Но тот, вопреки ее ожиданиям, закатил глаза почти мечтательно, улыбнулся загадочно и отстраненно. Странным было это ощущение — понимать, что где-то совсем близко от нее живут воспоминания бессмертного вампира, к которым она, при известно сноровке, могла бы даже прикоснуться. — В мастерстве перевоплощений в другого человека никто не превзошел бы вашего деда. Он был настоящим мастером — я чувствовал себя перчаткой, причем не самой гожей, он же вертел мною, как хотел. Что за разум был, что за гигант! Отец же ваш… вы и впрямь хотите знать? Что же, ваше право: отец ваш был столь пуглив и слабохарактерен за внешним лоском и броским глянцем, что предпочел в одну ненастную ночь упечь меня в подвал. Уолтер уверен, что мое отсутствие последующие десятилетия так подорвало его здоровье, что однажды я имел честь познакомиться с вами лично, моя госпожа. — Серьезно? — изумилась Интегра так сильно, что у тела Алукарда на секунду подкосились ноги. — Из-за тебя?! — Из-за него, — почти натурально оскорбился вампир. — Из-за его неблагодарности и паранойи. Вашему отцу стоило бы хоть изредка оборачиваться, чтобы понять всю чистоту моих помыслов. Он был хуже ребенка и вбил себе в голову, что однажды я ворвусь в его разум, скомкаю его, уничтожу, займу его тело и буду править на два царства. Что это, если не душевная слабость? Интегра некоторое время покусывала губы. Ответить она решила честно исключительно из уважения к их общему состоянию: — Ты производишь впечатление того, кто способен на… подобное. Вместо ответа Интегра впервые ощутила на себе всю силу того, что Алукард впоследствии, принося своеобразные свои извинения, назвал «ударом»: словно ее рассудок выдуло из черепа, словно разнесло по воздуху на тысячу кусков. «Если переусердствовать, — заговорил с ней Алукард почти трое суток спустя, — можно и вовсе свести человека с ума». Он буквально взял ее в горсть и вытряхнул из собственной головы — то ли давая понять, на что он способен в самом деле, то ли просто обозлившись. Интегра предпочла не задавать новых вопросов, в том числе самый ее волновавший: если уж обида его была так велика, что у нее почти сутки из носа хлестала кровь и не слышало левое ухо, то стоило ли возобновлять общение? Ответ она, придумывавшая для Уолтера самые глупые оправдания, знала и сама, практически чувствовала его телом (ах, была бы их связь чуть крепче, чуть отзывчивее!..) — они созависели друг другом с некоторых пор, и без этих погружений, без общения, перетекающего от разума к разуму без помощи слов, чувствовали себя неполноценно. За это возвращение Интегра решила спросить сторицей и проверить заодно глубину его раскаянья: — Мне надоело прогуливаться, — заявила она однажды в небольшом пролеске почти в двух километрах от особняка: если верить Алукарду, расстояния на их «связь» не влияли никак. — Что желает опробовать госпожа? Какие новые ощущения постичь? — вполне буднично спросил Алукард, старательно выводя левой рукой каракули, отдаленно напоминающие ее почерк. — Познать мое тело? — В некотором роде, — ожидавшая подобного ответа Интегра даже не залилась краской. — Раз уж ты портишь мне триместровые оценки по истории, будь добр это компенсировать. — Просто ваша миссис Саржент напрочь лишена надежных источников информации о раннем Возрождении, — невозмутимо поставил Алукард кляксу. — Дьявол, и как вы делаете это левой рукой? — Ты ведь и с левой руки стреляешь, — удивилась Интегра. — И не только стреляю. Но не будем об этом — что вы хотите опробовать, моя госпожа? Какие тайны Тени вам любопытны? И чем вы готовы рискнуть? Интегра рискнула своим зачетом по математике в обмен на краткий экскурс в хождение сквозь стены. Если бы это было физически возможно, она набила бы Алукарду с десяток шишек только за полчаса. — Если вам проще начинать с визуальных образов, то представьте себе, как протискиваетесь между молекулами, — посоветовал Алукард, невозмутимо покачивая ногой в вызывающе яркой красной туфельке. — Что-то мне подсказывает, что этот вариант неправильный, — пробурчала Интегра, потирая его лоб. — Скажи, как нужно, а не как можно. — Границы, — веско произнес Алукард, довольно улыбаясь. Интегре понадобилось еще несколько часов, чтобы научиться проталкивать сквозь стену палец. Еще две недели — чтобы просочиться сквозь нее и благополучно застрять на полпути, но стоило ей единожды выпутаться из вязкого, будто плавающего вокруг нее бетона, как она поняла — и более не ошибалась. Премудрости вампирского тела оказались намного проще для юной леди с подвижным воображением и гибкой психикой: однажды ее не смогли испугать даже выстрелы родного дядюшки, что уж говорить о таких мелочах, как отваливающиеся конечности? И если самой Интегре не надоедало пользоваться, пусть и самую малость, теми бесконечными возможностями, которые давал ей Алукард, она не могла уложить у себя в голове, что же интересовало его. Эти мысли она приучилась прятать особенно глубоко в подсознании, чтобы любопытный, как и его Хозяйка, вампир не дотянулся до них. Постепенно и хождение сквозь тени, и невероятная сила, и даже легкий трепет летучей мышки, бывшей минуту назад указательным пальцем Алукарда, умудрились наскучить Интегре Хеллсинг. — Истинная дочь своего отца, дщерь многих поколений воинствующих норманнов, — заметил Алукард с веселой усмешкой на прыщеватом, некрасивом ее лице, — кому как не ей может надоесть бесконечная власть? — Я и вполсилы ее не использую, — раздраженно заявила Интегра, меряя шагами клетушку, которой теперь казался ей подвал Алукарда. Потолки его терялись где-то за границами ее человеческого взгляда, но она-то знала! Она, уже окунувшаяся в особенности внутренних движений этого тела, жаждала подействовать им… по-настоящему. — В сущности, — рассуждала Интегра, подглядывая вполглаза, что происходит в школьном классе, — мы с тобой по полдня можем проводить вот так. А то и больше. Прекрати так делать! У меня коленки видны! И ты опять доводишь миссис Уинстон, старый ты дурак! Какая еще Дания столица Хельсинки?! — Вас ждут великие свершения, а вы переживаете из-за второсортной географии, что преподает старая дева, не выезжавшая дальше Шеффилда? Ах, оставьте, вас все равно ждут блестящее будущее, надомное обучение и экстернат. Лучше развейте свою мысль, она любопытна мне. — Но ты только в школу меня и водишь. А я — маюсь в подвале. Ну, вот еще сейчас развлекаюсь. Ух ты, хорошо бабахнуло! — Вы засыпали осколками старика Гасси. Бедолага едва ли это заслужил. А над меткостью можно бы и поработать. — Нечего было подсовывать мне разрывные, сам виноват. Это я к тому, что… — …совершенно исключено, — без возмущения, но непреклонно заявил Алукард, деловито отрабатывая костлявой коленкой удары по незащищенной мужской гордости. Поморщившаяся Интегра, не припоминавшая, когда это у нее с Финки Слоуном наметился конфликт, требовавший такого вот разрешения, гневно потопала ногой — на пискнувшую от ужаса горничную, не понявшую, что вот этот многозубый ужас на худом вытянутом лице — вообще-то, обворожительная улыбка. — Но… — Без моего непосредственного присутствия рядом с вами, без моего контроля и без препаратов от мигрени я посещал вашу школу от силы на два часа, всегда зная, что в стенах особняка, где грачует и хохлится наш с вами приятель Долленз — с вами ничего не произойдет. Но выезд из особняка… — …я уже гуляю по крышам, — продемонстрировала она близоруким своим глазам чуть размытый пейзаж с флюгера, на котором Интегра балансировала на одной ноге, не замечая ни свирепо налетающего ветра, ни гнусной, скользящей под сапогом сырости. — И вообще-то уже была у самого дальнего края плаца. Что мне мешает сделать еще полшага, чтобы оказаться за пределами территории? — Хорошее воспитание примерной девочки, — Алукард холодно сложил руки на груди и с презрением воззрился на учителя физкультуры, вздумавшего делать замечания ее манере отжиматься. Учитель как-то съежился за своим свистком и необъятными щеками и поспешил удалиться к другой отстающей девочке, которой большая грудь мешала бегать. Интегра только вздохнула: да, ей уже не раз довелось выслушать от Лиззи и Тильды, ее подруг, что с ней иногда «что-то» такое случается, отчего она, обычная незаметная мышка, на которой отыгрывались в остроумии что учителя, что одноклассники, вдруг становилась «той еще засранкой», «оторвой» и «ужас какой нескромной». По сравнению с Алукардом она была еще той пай-девочкой, но… — Послушай, — она попросила его уже из своего тела, незнакомым и чужим жестом сжимая пальцы — будто они были длиннее — и потирая устало виски. — Ты сам говорил мне… — она со скрипом попыталась припомнить хоть какую-нибудь подходящую случаю занудную сентенцию Алукарда, но не смогла. — Что я, в общем, человек и все такое. — Именно, — Алукард, если и испытывал при обратном переходе какие-то сложности, никак этого не показывал, садясь в свое кресло и протягивая руку за бокалом. — Это предполагает некоторую хрупкость ваших костей, уязвимость органов чувств и общую слабость организма. — А еще любопытство, — нетерпеливо проигнорировала она оскорбления. — И я буду в твоем теле, в конце концов! — Вашими действиями на боевом задании, — подчеркнул Алукард, — вы можете спровоцировать целую эпидемию вампиризма на Альбионе. — Смотрите, какие мы стали внимательные и исполнительные! — воскликнула Интегра. — Тяжела работа: стреляй себе по бегущим мишеням и головы отрывай! Ты и ответственность — да не смеши! — Тем более — к чему юной госпоже такие примитивные упражнения? — пожал Алукард плечами. — К тому же я не люблю, когда мои сапоги, плащ и голова оказываются обкусанными какой-нибудь нежитью. — Никто тебя не обкусает, я твоим телом управляю не так уж и плохо! И способностями владею! — Вы сами говорили — с наперсток. — Ну так это же твой наперсток, — попыталась подольститься Интегра, но поняв, что не сработало, только разозлилась еще пуще. — И вообще, это в обе стороны работает! — В каком это смысле? — В таком, что я уж не знаю, чем тебе нравятся мои юбки и блузки, но ты в них охотно рассекаешь по моей школе. Что бы ты там ни устраивал, тебе никогда не бывает скучно в моем теле. А я могу и перестать тебе его одалживать. Интегра, сама не очень рассчитывала, что эта угроза сработает, однако Алукард, внимательно посмотревший на свою маленькую кипящую от злости хозяйку, задумчиво почесал подбородок и похмыкал, а не разразился хохотом, столь ему присущим. — Ну… необязательно же боевой выезд, — залебезила Интегра, тихонько подкравшись и встав у Алукарда за плечом, просительно положив на него руки. — Сейчас лето, вечера длинные… я могу взять какой-нибудь вечерний смотровой выезд на восток города. А ночную смену оставлю тебе — поменяемся, когда будут заправлять фургон. Всего один патруль, ну? А ты сможешь сходить на классы по пению (будь они прокляты трижды). Алукард тяжело раздумывал, насупившись и уставившись перед собой. Все это время Интегра, давно уже мечтавшая проверить, насколько хорошо она дурачит окружающих на ком-то кроме горничных, не дышала и давила про себя, бессознательно ударяя, как по струне, натянутой связи между ними: давай. Давай, ну! Ну! — Пусть это будет шесть часов вечернего патруля. До этого потренируетесь оставаться в моем теле во сне — чтобы упрочить нашу связь. Через две недели, — вздохнул Алукард. — В день солнцестояния. Я отдам вам весь предзакатный выезд. — И если что-нибудь произойдет, — быстро вставила Интегра. — Если мы, ну, найдем что-нибудь… кого-нибудь не очень живого, то я возьму его на себя! — Юная леди… — Но ес… когда я пойму, что не справляюсь, я непременно поменяюсь с тобой местами. Тут же. Сразу же! И можешь все эти две недели как хочешь меня тренировать! В тире стрелять буду, на плацу отжиматься! — Если бы вы проявляли такую ретивость на уроках английской литературы, — утомленно, окончательно сдаваясь на откуп человеческой любознательности, усмехнулся Алукард. — Она все равно дается тебе лучше. По-моему, миссис Стентон единственная из учителей еще не ненавидит меня за то, что я то блею у нее на уроках, как овца, то становлюсь такой дерзкой, что впору бы сечь. — О, поверьте. Все ваши педагоги списывают это на сложный переходный возраст. Но я бы порекомендовал вам придумать какое-нибудь слезливое оправдание в ближайшее время. — Это еще зачем? — Что-то подсказывает мне, что вам предстоит визит к школьному психологу в ближайшее время. Что-то по поводу массовой драки в столовой с использованием подносов и матерных шотландских песен. И если что — я тут совершенно не причем, я бы пел по-румынски. Интегра недоверчиво хмыкнула, но спорить не стала: все эти бесконечные «задачки», оставляемые Алукардом, все-таки шли ей на пользу и развивали крепость духа. И предвкушение от двух недель интересных тренировок и настоящего, полноценного задания будоражили ее воображение так, что никакому школьному психологу с потухшим взглядом и мерзким запахом изо рта не получилось бы испортить ее настрой.