Цветы Бога Смерти

«Страх — ещё один повод идти вперёд».

«Гуррен Лаганн»

Девять лет назад. Январь. Полуостров на юго-востоке от Вергероса, республика Гравас. «Всего в мире существуют три точки отправления к границам врат, которые разделяют наш мир и то, что находится за его пределами. Первая находится на полярной станции Кергелен в ЛГВ (Ледниковое Государство Вистинг, кликните на ссылку для продолжения) и является северной точкой отплытия. Порт Отовасан Дзудэра на самом восточном мысе Какина в городе Индзай — вторая точка отправления. Порт Мана на юго-востоке страны Гравас считается южной и последней точкой отправления на Темный Континент. Примечательно, что на юго-востоке Граваса также находится научно-исследовательский университет Токкоу, занимающийся сбором информации о внешнем мире, их анализом и подготовкой кадров для предполагаемых экспедиций, но его точное местоположение в общем доступе не находится (Требуется СЛГЗ: Специальная Лицензия Государственного Значения, кликните на ссылку для повторного доступа). В настоящее время, согласно конвенции Мирового Совета Безопасности, принятой главами ста двадцати трех стран в тысяча семьсот пятом году «О пересечении границ человеческого мира» пункту три точка восемь «… всем без исключения государственным и частным организациям, в том числе и тем, кто ранее имел доступ к экспедиционным маршрутам, отныне запрещено пересекать географическую черту между двумя мирами во избежание повторения катастроф, именуемых Пять Великих Бедствий… Хотите подробнее ознакомится с содержанием конвенции?».       Едва приветливая голограмма вывела ему с пару так сотен ссылок с выдержками из разных статей про конвенцию, Ренджи вытащил лицензию из картосчитывателя — в тот же момент порт для доступа на Сайт Хантеров исчез, и вместо него на экране компьютера открылась поисковая строка Всеобщей Сети.       Город Медайн, бывший фортпост Федерации Очима, когда та ещё вела политику экспансии, все ещё сохранила аутентичный колониальный шарм, который перекликался с цепкой, горластой азиатской жизнью: специальные районы со сверкающими небоскребами, пятизвездочными отелями, торговыми центрами и кооперативными новостройками с благополучным средним классом, находилист прямо по соседству с трущобами Юнги и Сирача — кварталами крайней нищеты, в которых вовсю процветали кражи, насилие, наркоторговля и проституция. Многослойные ветхие лачуги, сооруженные из кусков пластмассы и картона или тростниковых циновок, натянутых на тонкие бамбуковые шесты, воткнутые в землю, с проваливающимися крышами и полчищами крыс и затхлыми квартирками, в которых жили самые бедные гравасийцы, так и нелегальные экспаты, теснились вдоль берега реки Яра. Среди местных река считалась священной, но на деле являлась грязной канавой с мутной водой, из которой круглый год под палящим солнцем тянуло гнилью и смрадной вонью канализации.       Ренджи не интересовал Медайн. Ему тут делать было нечего. Хотя, если подумать, Бейонд вполне мог залечь на дно именно здесь — все на юге знали, что лучше убежища для того, чтобы спрятаться от ищеек из НББ, наемных охотников Ассоциации из Бюро Безопасности и других правоохранительных органов, не найти. В одном только Медайне населения было больше восьмидесяти миллионов, и это не последняя цифра с учетом того, сколько здесь незаконных мигрантов. Многие уголовники, контрабандисты, фальшивомонетчики, торговцы оружием с разных концов света приезжали в город, чтобы переконтоваться, пока не улягутся страсти на родине, но в итоге застревали здесь на месяцы, а порой и на годы, теряя всякую надежду выбраться, потому что город затягивал в свою трясину любого, кто оставался в нем дольше положенного.       Ренджи допил ледяной кофе, сунул купюру между блюдцем и столом вместе с чаевыми официантке, которая принимала заказ, улыбаясь во весь рот уж со слишком явным намеком, и вышел из интернет-кафе под жалящее солнце в снующую толпу, ревущий, кипящий жизнью центр города.       От стоящей на улице дикой, удушающей влажности и жары перехватывало дыхание, сердце колошматило за грудиной. Воздух тут пропитан щекочущим ароматом специй, доносившихся из лавочек с уличной едой, выхлопными газами, пряным запахом сотен храмов, усыпальниц и церквей, масляными духами, которые продавали в стеклянных колбышках смуглые женщины, увешанные с ног до головы яркими побрякушками, спертым людским духом суеты миллионов жителей. Рестораны, магазины, многоуровневые матии, строились тут буквально друг на друге, теснясь подобно попрошайкам с уличными торговцами на тротуаре, из магазинчиков с позолоченными Буддами доносилась гипнотическая мантра.       Заторы на дорогах тут были адские — один квартал можно было проезжать чуть ли не два часа, но на таком адском пекле идти пешком было ничем иным, как самоубийством. Пораскинув мозгами, Ренджи купил билет на автобус — общественный транспорт в Медайне, что удивительно, был быстрее любого такси.       Поездка в битком забитом автобусе уже сама по себе стала испытанием: сиденья засаленные, залатанные изолентой, любая кочка на дороге — и зубы стучали друг о друга, как религиозные побрякушки, свисавшие с потолков: амулеты, бусы из яшмы, шурангама, кружившаяся на пластмассовой цепочке и картинка с бородатым гуру в тюрбане, который пронзительно таращился на пассажиров, подняв с благословением руку. Четыре часа до железнодорожной станции Нгухау, откуда на поезде до поселения Нишияма ещё два, проезжая тропические леса — с открытыми окнами и лениво гонящими душный воздух пластмассовыми лопастями вентилятора на потолках.       Судя по наводке, которую дал ему Юрген, Бейонд направился именно туда. Юрген был старым знакомым Ренджи и первоклассным поддельщиком — за фальсификацию документов бывшим заключенным, он уже лет пять как числился в списке Международной уголовной полиции; по мнению Ренджи, пытаться поймать таких, как Юрген, все равно что попытка попасть в летающего комара из рогатки. — Сказать по правде, местечко то имеет скверную репутацию. — не отрывая глаза (левого; на месте правого было бельмо) от одного из трех гигантских мониторов компьютера, сказал Юрген; Ренджи в этот момент разглядывал поддельную визу, примеряясь к своему новому имени. — Ещё и заброшенный концлагерь рядом. Слушки ходят, что в относительном прошлом там чёрте что творилось — фь-ю-ю! — он театрально присвистнул. — Такие тёмные делишки, аж волосы дыбом… — Какие ещё делишки?       Стрекотня клавиатуры прекратилась. Юрген выглянул из-за монитора и загадочно посмотрел на него, прищурившись единственным глазом. — Заключенные, братан, благодатная почва для всяких экспериментов, если ты понимаешь, о чем я.       Полуразрушенная деревушка Нишияма, в которую отправился Ренджи, находилась недалеко от утеса, где стоял бывший концентрационный лагерь для членов «Тени». То, чем было это место на самом деле, Ассоциация надежно подчистила и подгладила, потому все местные считали, что живут рядом с заброшенной тюрьмой для военных преступников.       Ренджи стоял у подножья холма, откуда до концлагеря рукой подать. Что могло понадобится Бейонду в таком месте? С тех пор, как Паристон вручил ему в руки фотографию, больше о нем Ренджи ничего не узнал — ни род деятельности, ни происхождение, так что оставалось только догадываться, для чего ему понадобилось ошиваться именно здесь. Возможно ли, чтобы он был потомком «Тени»?       «С учетом того, что я ищу его уже третий месяц, с этим хмырем возможно всё, чего бы я себе не представил» — хмыкнул про себя Ренджи.       Остаток дня ушел на то, чтобы обойти деревушку и дойти до концлагеря.       Он и сам не знал, что искал. Никаких конкретных зацепок, по которым можно было ориентироваться, у него не было. Было место, был человек и смутное предчувствие, ворочающееся где-то в затылке.       Построек в концлагере было двенадцать — приземистые развалюхи с жестяными заржавевшими крышами и заколоченными окнами, похожие на бункеры или железные мавзолеи. Обойдя каждый, Ренджи не нашел ничего, что свидетельствовало бы о прошлом лагеря и том, кто в нем находился, ни документов, ни других вещественных доказательств.       Проводились ли тут эксперименты тоже было неясно. По общеизвестному факту, тюрьма уже полвека как стояла на утёсе заброшенной, но осматривая все больше и больше бараков, у Ренджи возникло ощущение, что от содержимого, которое находилось в них, избавились совсем недавно: темнеющие следы от мебели ещё хранили сырость, плесень только-только покрыла углы, воздух был затхлым, кислым и пыльным, но не так, как в помещении, которое не открывали пятьдесят лет. За такое время внутри бы вовсю буйствовала растительность, природа на заброшках всегда берет своё, все бы уже давно заросло пыреем, амброзией и сорго, но ни клочка сорняков Ренджи не обнаружил. Опустение тут было такое, что даже ему сделалось не по себе, да и не удивительно, если учесть, сколько народу здесь померло — от бараков так и пышет стародавними смертями.       Одиннадцать из двенадцати сооружений стояли совершенно пустыми. Кроме последнего.       Внутри оказался большой зал, напоминающий помещение для собрания религиозных сектантов — в полумрак из зашоренных металлическими пластинками окон пробивался слабый казенный свет. В центре, перед полудюжиной рядов железных стульев, на полукруглом подмостке стояла трибуна, похожая на церковный амвон. Спереди к ней была пришпилена поблекшая, бронзового цвета табличка с поцарапанными краями и высеченными буквами, складывающимися в надпись. Ренджи подошел поближе:       «Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздает её: ибо он постоянно дарит и не хочет беречь себя».       Ренджи хмыкнул. Что за бредятина… Тут же от чего-то вспомнилось, как Шиго (тогда они ещё не разругались в прах и иногда вместе выпивали) сказала ему, что он, мол, не умеет дивиться жизни и получать от неё удовольствие. Ренджи был с ней согласен, хоть и не особо понял, что охотница имеет ввиду. Впрочем, даже когда он был ребенком, ему не нужно было, чтобы кто-то пояснял ему многие вещи — с детства он принимал мир такой, каким он есть. Для него все было либо черным, либо белым, безо всяких полутонов.       Покинув концентрационный лагерь, он пошел вниз, к поселению Нишияма, которое и деревушкой назвать можно было с натяжкой — так, с пару дюжин домишек, натыканных посреди буйства влажного тропического леса, и зашел там в первый попавшийся бар. Помещение было тесным, полупустым— помимо него за столиками ютились пара-тройка посетителей — сплошь разрисовано граффити, плетеная разномастная мебель, дымный желтый свет горит только над барной стойкой. Стоял запах табака, солода, мускатного ореха. На витражных окошках прилеплены плакатики с арканами Таро и нарисованными аляповатыми мандалами. Бармен — вполне дружелюбный гравасец, узкое, вытянутое лицо зататуировано, в ушах крышесносного размера золотые серьги, смоляные черные волосы собраны в пучок на макушке.       Заказав умешю — такое приторное, что казалось, у него глаза сейчас вытекут —Ренджи погрузился в свои мысли, как его вдруг окликнул бармен: — Тоже приехали поглядеть на тюрьму?       В эту секунду он подносил спичку к сигарете, чтобы прикурить. Гравасец расценил его замешательство за вопрос, и закивал, мол, да ладно вам, курите сколько влезет. — А что, сюда много людей приезжает? — со скептичным смешком отозвался Ренджи, подтянув к себе любезно поставленную на стойку костяную пепельницу. — Ну, как сказать. — бармен пожал плечами. — Жутковатый шарм есть у этого места. Как дом с привидениями, только в «Арад» бродят призраки бывших заключенных. Приезжают историки, журналисты всякие, чтобы собрать материалы, только ничего они тут не находят. Бараки уже как лет пятьдесят стоят пустыми. — Материалы?       Позади раздался всплеск голосов, одобрительный гогот — двое мужчин играли в нарды, третий следил, взобравшись на стул босыми ногами. Бармен размашисто взмахнул рукой и прикрикнул на них на своем языке. Стало заметно потише. Потом поглядел на него, и вдруг прошелся по нему быстрым, цепким взглядом, изучая: — Слушай-ка, акцент у тебя какой-то странный, не пойму откуда ты… — Хадер. — не раздумывая ответил Ренджи. Так гласила его поддельная виза, Юрген сам выбрал какой-то городишко на севере республики Одори. Бармена ответ удовлетворил. — Я так и понял, что ты из Азии. Чем занимаешься? — гравасец взял со стола позади себя тряпочку и непринужденным видом начал натирать стаканы. Посетителей почти не было, а с учетом того, что Нишияма находилась посреди сельвы, в дремучей глуши на отшибе острова, в бар наверняка заглядывали только местные жители, и ему хотелось поболтать с экзотичным приезжим. А Ренджи его общительность была только на руку. — Я еду по приглашению в университет Токкоу, так что здесь только проездом. — Ясно-ясно. — бармен, казалось, вообще не удивился, дальше заладил. — Тут за последние три месяца я видел человек пять приезжих и все также, как и ты, в Токкоу. Я-то, знаешь, всегда считал, что их до материка частный дирижабль должен довозить, они же там все такие крутые, в этом институте научном, а нет, все своим ходом добираются, в такую-то глушь.       Ренджи поглядел на стены — выцветшие мандалы, изображения йогических практик, строчки из сутр. Хоть Гравас давно избавился от оккупации, тем не менее восточный налёт никуда не делся, не ушел вместе с колониальными войсками Очимы, а крепко засел в местной культуре. — Так что за материалы эти журналисты собирают? — Сложно сказать, но в основном — доказательства того, что над военнопленными в тюрьме проводили эксперименты. Полвека назад, когда Вергерос поднял восстание против Очимы, войска Федерации свозили сюда всех попавших в плен комбатантов. Тюрьма простояла все пять лет, что шла война, а потом военных якобы отпустили, но ходят слухи, что из трех тысяч заключенных вернулись домой только двести, ну может триста. Из тех журналистов немало родственников умерших, которым не дает покоя правда, вот и приезжают что-то узнать. — смуглое лицо гравасца скривилось в циничном оскале, махнул тряпкой в сторону грязного окна. — Но их тут ждет не правда, а разве что разочарование.       Ренджи молчал. Альянс, конечно, иногда переписывал историю в свою пользу, но такие детальные подробности могли значить, что военнопленные вполне могли содержатся в концлагере вместе с бывшими членами «Тени».       Откуда-то из глубины тренькнул звонок. Поставив натертый до блеска стакан, бармен отошел в подсобное помещение, скрытое от посторонних глаз кисеей из желтых и рыжих бус.       С учетом новых сведений, у Ренджи сложилось три основных предположения: либо он ищет беглого преступника, либо Бейонд как-то связан с тем, что происходило в концлагере, либо с членами «Тени».       Хотелось бы думать, что он, человек не лишенный интуиции, сможет определить верное направление поисков по тому скудному объему информации, что ему досталось, но с мраком понял, что пока что он мог лишь анализировать их и заниматься фрустрацией.       Допустим, Бейонд военный преступник. Хорошо. Но тогда в списках нацбюро и международной полиции должно было где-то проскочить его имя. Ренджи по специфике профессии имел доступ к некоторым делам, которые они вели в отношении террористов и всякого рода серьезных, межнациональных преступлений, и быстро смекнул, что если бы все было так просто, то Паристон и сам смог бы выйти на Бейонда или дать ему больше информации. Крыса, конечно, та ещё подлая скотина, но вряд ли он бы стал намеренно усложнять Ренджи задачу.       «Хотелось бы в это верить...»       Он достал из кармана фотографию и внимательно в неё вгляделся, хоть за три месяца и запомнил, что на ней изображено вдоль и поперек.       Кадр был сделан откуда-то с возвышения, возможно с охранной башни или контрольного поста. Тюремный двор, унылые коричневые робы, двадцать человек, закованных по рукам и ногам стоят перед шеренгой вооруженной охраны, среди которых был и его клиент. К проволочной сетке, огораживающей двор, словно животные в клетке в хаосе прибились заключенные, на лицах которых застыла звериная злоба, дикость, необузданная ярость. В мире было всего две тюрьмы с похожими нечеловеческими условиями — Гарона и Беракдар.       Беракдар — тюрьма не так уж далеко отсюда, на изолированном острове восточнее Вергероса. Сами вергероссцы называют эту тюрьму «Безумный Тигр», намекая на то, что она пожирает своих жертв. В ней содержатся заключенные, приговоренные к смертной казни, либо к пожизненному сроку заключения, поэтому никто из них никто не выходит из пасти «Тигра». Бесчеловечное обращение в стенах этой тюрьмы сделали ее печально известной во всем мире. Изнасилования, голод, физические расправы, обезглавливание там были обычным явлением. В Беракдаре практикуются изощренные пытки, осужденных по двадцать человек содержат в тесных камерах пять на шесть метра, где не то что сесть негде — им в буквальном смысле приходится стоять друг на друга. Из-за антисанитарии, грязи, духоты и испражнений в таких камерах люди гнили заживо, некоторые умирали прямо там же, а трупы могли не выносить по несколько дней. Если Бейонд смог сбежать оттуда… Что ж, тогда Ренджи придется готовится к худшему.       Если предполагать второй вариант, то с ним было довольно много несостыковок, которые относились скорее не к Бейонду, а к тому, что из себя представлял университет Токкоу. Токкоу — закрытое учреждение, подчиняющееся непосредственно главам «Большой Пятерки», в котором проводились исследования и эксперименты над тем, что должно быть скрыто от общих масс. Флора и фауна, собранная экспедициями на Темном континенте, Пять Великих Бедствий, которые удалось обуздать прежде, чем те уничтожили мир. В общем-то и всё. И это лишь то, что находилось в доступе на Сайте Хантеров. Ренджи знал, что попасть в Токкоу можно только через специальное приглашение от научного сообщества, которое порой не дожидались и всемирно известные учёные, у которых полки ломились от наград за открытия. Имена сотрудников университета строго засекречены, количество их тоже было неизвестно. Если Бейонд связан с этим местом, тогда полное отсутствие информации о нем вполне логично объяснялось. Может, он сбежал оттуда, прихватив результат какого-нибудь сверхсекретного и опасного эксперимента? Или стащил одного из чудищ Пяти Катастроф?       Ренджи поймал себя на мысли, что сверлит взглядом телефон, думая о Шиго. Если он захочет звонить ей, чтобы спросить о Токкоу, ему нужно быть готовым к долгому, мучительному монологу, полному оскорблений, в которых Шиго во всех подробностях ему расскажет, какой он равнодушный мудак, жестокий ублюдок, язвительного удивления, как он до сих пор не захлебнулся своим ядом и — вишенкой на торте из дерьма —пожеланий сгнить в подворотне. Может, Шиго и трудно всерьез обидеть, но она была злопамятной, как черт, и если до обид дело все-таки доходило, она их запоминала надолго.       А «Тень»… это предположение тоже вполне себе объясняло тот минимум сведений, который был о Бейонде, и нежелание Паристона давать задание Мизайстому или Ботобаю. Старейший Зодиак всю жизнь занимался охотой на международных террористов, лидеров картелей, комбатантов, активистов геноцида, политических экстремистов, дезертиров разведки. Но, опять же — Ботобай, хоть и был Зодиаком, и связан с Ассоциацией статусом хантера, как и многие охотники за террористами подчинялся не руководству Ассоциации, а Альянсу «Большой Пятерки». Именно они давали ему миссии по задержанию преступников. Задержанию — не устранению. А вот когда дело касалось не слишком чистых дел, шишки из Альянса брали пример с так нелюбимого им Какина, который известен своей дерзостью по внесудебной ликвидации врагов. — Слушай-ка, а тот патлатый, что вчера заходил, прямо вылитый мужик на этой фотографии!       Подняв голову, Ренджи равнодушно уставился на бармена, но внутри у него так и ёкнуло. Что он сейчас сказал?... — Да? — Ренджи постарался выглядеть незаинтересованным. — Точно-точно, я сразу узнал его. — он ткнул морщинистым смуглым пальцем в лицо Бейонда. — Частенько заходит сюда поболтать с местными. Я когда спросил, чем он вообще тут занимается, мне ж интересно, сам понимаешь, туристов у нас тут раз-два и обчелся, и то, лишь те, кто проездом в Токкоу… — И что же? — Ответил, исследует местную флору. — гравасец покрутил рукой. — Типа ученый он, ботаник. Сведения о растениях собирает.       «Ученый, ага, как же» — судя по загоревшейся искре любопытства в глазах, поглядев на фотографию бармен засомневался в правдивости этих слов. — Он где-то здесь остановился? — А ты что, ищешь его? — с прыткой готовностью, будто только и ждал, когда Ренджи это спросит, поинтересовался мужчина, бросил быстрый, исподтишка взгляд на фотографию. — Он уголовник? Из тюрьмы сбежал, да?       Такой вот нескончаемый поток вопросов был в менталитете гравасцев: те отличались нездоровым интересом к жизням родственников, друзей, соседей, сослуживцев, даже нечаянных знакомых, которых только что встретили, ушки на макушке, разнюхивают да рыщат, так что говорить с ними нужно было, тщательно подбирая слова. И Бейонд — если он действительно тут ошивается — вполне мог также знать об этом самом менталитете, и тогда болтливый бармен с большой долей вероятности ляпнет про него.       Надо уходить.       Ничего не ответив, Ренджи взял фотографию, залпом опрокинул в себя остатки ликёра, и вышел из бара. Теперь надо бы найти, где переночевать, а дальше… — Мистер.       Ренджи обернулся. Выглядывая из-за лавра, держась за ствол, будто боясь упасть, на него смотрело маленькое существо неопределенного пола в замызганной футболке, слишком больших шортах на тощих, как соломинки, ножках. Мальчугану на вид лет было девять, может десять, но лицо у него было старческим, осунувшимся, волосы светлыми и лохматыми, а василькового цвета глаза смотрели настороженно, по-волчьи. — Больше не ходите туда. Иначе с вами случится беда. — произнес тихий, высокий голос.       Нахмурившись, Ренджи вопросительно дернул головой. Что-то в этом ребенке его смущало. Он был совершенно не похож на местных жителей, смуглых, черноволосых и черноглазых. — Ренгоку!       Из темноты раздались два голоса на разной частоте. К странному мальчишке подбежали двое детей постарше: низкий, коренастый, и высокий, с гладкими черными волосами. Ярко-желтые, вытянутые, как у василиска, глаза последнего вспыхнули в ночном полумраке, как только тот поглядел на Ренджи через пламя фонаря. Оба были в похожих лохмотьях и выглядели, как сбитая стайка волчат. — Ты о чём? — услышал Ренджи свой собственный голос.       В тишине заходились стрекотом ночные цикады. Откуда-то неподалеку, в глубине леса, вовсю голосили казуары да истошно квакали лягушки. Ренджи шагнул вперед, и дети тут же испуганно шарахнулись, будто он замахнулся на них и прежде, чем он успел что-то сказать, рванули в глубину леса.

***

      Местная фауна к человеку в здешних лесах была, мягко говоря, недружелюбна — в нем ползали, плавали и летали самые разные ядовитые твари: древолазы, ядовитые жерлянки, пауки-отшельники, кайманы, гарпии, гигантские сколопендры. К тому же, все они просто кишели змеями: полозы, гадюки, плоскохвосты, медянки, тайпаны, водяные питоны. Они зарывались в грязь, плескались в воде, грелись на солнышке, прятались под камнями. Смрадная змеиная вонь стелилась по туманным речным бережкам и доносилась с мелководья, с топких болот, попахивающих грязевым душком ила, и озёр со стоячей парной водой.       Ренджи посмотрел наверх. Небеса были покрыты бесконечной, бездумной синевой. Он отбросил мокрые волосы со лба. Стояла влажная духота, жарко было, как в геене огненной. Его хаори с длинными рукавами и штаны уже насквозь промокли от пота. Солнце слепило пламенно и безжалостно.       Он шел по лесу уже столько часов, что потерял счет времени. За все время он не обнаружил ни запаха, ни обычных следов, ни отголосков ауры. Думать, что Бейонд не владел нэн было опрометчиво, потому он заранее настроил себя на то, что и способность у того могла быть весьма проблематичной. Бытует мнение, что если человек скрывает свое присутствие с помощью хацу, то его невозможно заметить, однако это было неправдой — поры сёко, которые находятся на теле человека, нельзя закрыть до конца; жизненная энергия так или иначе всё равно найдет, откуда ей просочится наружу, и хантеры с острым чутьем, либо профессиональные ищейки, натасканные, как псы на наркотики, на малейшие явления нэн, могли их обнаружить. И Ренджи ощущал её, еле-еле уловимую, все равно что бабочка, покидая цветок, взмахнула крыльями и оставила после себя пригоршню пыльцы.       Ноги по щиколотку увязали в черной грязи. Чем сильнее воздух пропитывался сырой, глинистой вонью, тем ближе были болота.       Он остановился возле баньяна с раскидистой горизонтальной кроной и таким широким стволом, что, казалось, в нем переплелись несколько деревьев; воздушные корни гирляндами свисали с ветвей подобно древесным лианам или кудзу. Сверху раздавались захлебывающиеся, хмельные трели квезалий, примостившихся на верхушке кроны, а снизу по стволу ползали серые ящерки.       Из зарослей рогоза донеслось шипение. Ренджи посмотрел вниз. Между стеблями промелькнула золотая, блестящая чешуя, и голова полосатки с немигающими красными глазами выскользнула наружу. Значит, болото было ближе, чем он думал.       Пройдя ещё какое-то расстояние, за высокими побегами ярко-оранжевых геликоний , он увидел, наконец, очертания водоема. Воздух над топью с зеленоватой водой гудел от комарья. От верещания птиц и несмолкающих трелей квакш, знойной духоты у него разболелась голова. Среди какофонии звуков, концентрация требовала усилий, да и гнилостные запахи разложений тянущиеся от болота, перетягивали на себя внимание.       На матовой водной глади дрейфовали островки ряски. Положив ладонь на стоящую рядом гевею, заросшую эпифитами, он нагнулся вперед, высматривая противоположный берег. Болото тянулось на приличное расстояние, и если он не хочет тратить лишнее время, то придется переходить её вброд, но для этого должен быть смысл…       Он убрал ладонь с дерева и замер. Напрягся. Что за…       Ренджи резко отшатнулся в сторону — за долю секунды до того, как мимо уха просвистело лезвие серпа и воткнулось в дерево по самую рукоять. Выхватив из-за пояса катану, он повернул голову и увидел того, кого искал столько времени. — Что ты творишь, тупой ублюдок?! — Я не говорил, что буду драться честно! — воскликнул Бейонд, и с этими словами метнул в него второй серп.       Тот воткнулся прямо над первым. Ещё б чуть-чуть и всё — урод целился прямо ему в шею, не тратя времени ни на силу, ни на размах. Схватив рукоять, Ренджи попробовал выдернуть его из дерева, но едва прикоснулся, как с шипением отдернул руку — рукоять тягучей массой потекла по стволу и влажно шлепнулась на траву, растворяясь в удушливом влажном воздухе. По ладоням разлилась жгучая боль — они выглядели опухшими и ошпаренными, словно он сунул их в кипящую воду.       Рядом раздался самодовольный хохот, и Бейонд, рванув с места, унесся в лесную чащу. Ренджи, процедив отборное ругательство, сорвался с места и побежал за ним.       Ветки трещали у него под ногами, едкий запах примятого мятлика вихрился в раскаленном воздухе. Он съехал по обрыву в канаву с мутной водой: желтой, тягучей, маслянистой, всколыхнув со дна такую ядреную вонь нечистот, запревшего ила и гниющей рыбины, что к горлу подкатила тошнота. Перемахнув канаву вброд, он помчался вслед за мелькающей между деревьев тенью, едва замечая, как меняется пейзаж вокруг, как ровная поверхность начинает стремится вниз, к равнинным низинам, где лес постепенно редел, и обрывался открытой, облысевшей долиной.       Там они сразу друг друга заметили. Перед глазами Бейонда пронеслось, как тот отвернулся от всаженного в дерево серпа, повернулся к нему и пепельно-серый взгляд тотчас же вспыхнул, забегал по нему, будто отсылая закодированное сообщение: распознание, найдено. Неизвестно как, но мужчина узнал его, и, может ему всего лишь показалось, но тот был первым человеком за долгое годы, кто смотрел на него по-настоящему внимательно.       Преследователь глядел на него с жутковатой неподвижностью кобры, держа наготове катану. Быстро оценив обстановку, Бейонд намотал две петли цепи кусаригамы на ладонь. — Ты кто такой, мужик? — крикнул Бейонд со своего места. — Я тебя не знаю! Что я тебе сделал?       Преследователь молчал, не шелохнулся, только и стоял, как изваяние, не сводя с него немигающих глаз. Он не выглядел скованным от напряжения, готовым вот-вот, прямо через секунду, броситься на него, но та опасная неподвижность, что от него веяла, как будто говорила: ну, рискни, давай деру. Давай, рискни, попробуй шелохнуть хоть гребаным пальцем, увидишь, что будет.       Неподвижные глаза дернулись, посмотрели на раскачивающееся, словно маятник, оружие. В руках у Бейонда была кусаригама — серп, к которому с помощью цепи крепился ударный груз в виде молота. Ренджи начал лихорадочно соображать:       «Эта цепь длиннее, чем мой меч. У него значительное преимущество. Я должен взять инициативу в свои руки и нанести удар первым».       Он вынул из ножен вакидзаси. Теперь у него в руках было два меча. Атака и защита.       «Ясно, этот чертяга будет использовать дайсё» — пронеслось в голове у Бейонда. — А ты не лыком шит! — одобрительно расхохотался, увидев, что в руке у противника появилось второе оружие. — Покажи мне, на что ты способен.       Волна уверенности накрыла его, желание победить бесновались на волнах разгоревшегося азарта. Бейонд взметнул кусаригамой — цепь взмыла в воздух, словно змея, и молот, со свистом рассекая, полетел в сторону противника.       Ренджи увернулся, отклонившись в сторону — молот глухо ввернулся землю. Оружие было из нэн, катаной, пусть и покрытой сю, цепь ему точно не перерубить. Нужно как-то сократить дистанцию, иначе он будет танцевать со своей кусаригамой вокруг него, пока инстинкты не возьмут вверх, и он не откроется для удара. Это немного раздражало. В бое на таком расстоянии у него нет и шанса схватить ублюдка. Вон он, стоит возле иссушенной сурианы, скалится, поглядывая на него, как на сладкую добычу.       Никакого стиля боя. Даже стойку не принял. Он выглядит, как самоучка, но приемы говорят об обратном. Несмотря на рост и тело, двигается так изящно и совершенно неотделим от своего меча. Он не из тех хантеров, кто полагается исключительно на нэн. Этот человек — классический пример прирожденного бойца. Ха… Ха-ха-ха! Интересно!       Уворачиваясь от цепи, он продвигался вперед, пытаясь уменьшить дистанцию, подобраться поближе, но черт подери, это было нереально. Два, три, четыре… На сколько бы шагов он ни просчитал бой, тот предвидел их. Кажется он вовсе ни о чем не думал. Как бы ему не хотелось, пора использовать нэн…       Ренджи ослепила яркая, будоражащая пощечина боли — молот кусаригамы шарахнул его по лицу. Птицы вокруг подняли оглушительный гам. Он отшатнулся назад, зажал нос одной рукой — между пальцев хлестала кровь, горячая, маслянистая, привкус крови был во рту.       «Если не буду осторожнее, эта штука проломит мне череп к чертям собачьим».       Кровью были перемазаны все пальцы, ладони скользили по рукояти катаны, мешая ему сжать её крепче. Не глядя, Ренджи подхватил с земли пригрошню песка — Бейонд, заметив это, отступил, посчитав, что тот бросит его, но он растер его между ладонью и катаной, пока тот впитал в себя кровь. Сразу стало лучше.       Кусаригама взметнулась в его сторону, и цепь обернулась вокруг его катаны, обнимая лезвие. Бейонд потянул оружие на себя, и наконец-то наступила возможность, которую он ждал. Покрепче схватив рукоять катаны, Ренджи бросил вакидзаси вперед. Тот увернулся от направленного в свою сторону клинка, и цепь кусаригамы в тот же миг ослабла, позволив ему с силой потянуть ту на себя, использовать преимущество, чтобы лишить противника оружия. Вырвать серп из руки противника ему не удалось, урод уж очень крепко ухватился за него, но произошло то, чего Ренджи не ожидал — змеей метнувшись к вакидзаси, Бейонд схватил его с пожухлой травы и направился к нему.       «Интересно, что он задумал?»       Все чувства Ренджи и его интуиция были напряжены до предела. Он вошел в азарт. Не надо так возбуждаться. Его нельзя убивать. Он опустил катану вниз — цепь, обернутая вокруг лезвия, упала на землю шелковой нитью. Они не сводили друг с друга глаз. Так стремительно, что и моргнуть не успеешь, Бейонд бросился к нему, метнув серп ему в голову, и одновременно с размаху делая подсечку клинком. Дернув головой, Ренджи увернулся, и затем, не думая ни секунды, ударил ногой лезвие по цубе, меняя направление атаки клинка. Из раны по ноге хлынула горячая кровь, но за всплеском адреналина он едва почувствовал боль. Ренджи перехватил катану, собираясь нанести рассекающий удар, но Бейонд, едва он успел отвести руку, раскусил его намерение и навалился на него, с размаху поваливая на землю.       Не мешкая, Ренджи нашарил в земле упавшую цепь, схватил её двумя руками, сиганул с такой скоростью, какой сам от себя не ожидал, ударил коленом почти поднявшегося мужчину, перебросил через его голову цепь и со всей силы затянул на горле — её было достаточно, чтобы переломить человеку трахею, и все, что за ней находилось, размозжить позвонки в труху, но Бейонд успел покрыть шею кэн. Тот брыкался и выворачивался с такой силой, что Ренджи подумал — сейчас порвет её, порвет цепь и вырвется. От навалившейся тяжести колени подогнулись — он упал на спину, и тут же сверху свалилась тяжелая туша бешеной паскуды. Его захлестнуло таким мощным приливом ярости, что Ренджи, отпустив цепь, зажал его шею согнутой в локте рукой, а другой с силой ухватил за похожие на черные водоросли волосы, словно хотел снять с него скальп. Ему так хотелось его убить, боги, так хотелось, забить, зарезать, порешить, как не хотелось ещё никого и никогда в жизни. — Да не рыпайся ты, урод! — зарычал, будто зверь, удерживая брыкающееся тело в захвате, и перекрывал ему горло, пока свистящие вдохи не перешли в лязгающие всхлипы, будто скрежет сломанных шестеренок. Когда душишь человека, он издает едва ли не самые худшие звуки в жизни, хуже, чем истошные, звенящие в жилах вопли, когда заживо сдирают кожу или отрезают конечности наживую пилой. Он чуть не оглох от них, чуть не спятил от клокочущих свистов, которые доносились до ушей, проникая прямо в мозг.       Все мышцы в плечах перекрутились от боли. Скосив глаза вниз, Ренджи увидел как на его руке вздулись черные вены, как лицо у Бейонда побледнело, набрякло, что у утопленника и почувствовал, как чужая нэн постепенно ослабевает. Когда она окончательно утихла, он приспустил хватку.       С рвущим глотку надсадным всхрипом Бейонд откатился в сторону. Пошатываясь от напряжения, Ренджи поднялся с земли, разжал сначала один кулак, потом второй. Взор был мутным, белесым, будто он глядел на мир через запотевшее стекло. Где, где катана? Мотая головой, он заозирался в поисках, а, нашел, вот же она, там, в грязи лежит. Он попытался сдвинуться с места, но в мозге будто перегорел какой-то проводок, проводящий сигналы к телу, и ноги его не слушались. — Ну и силища! — долетело до него снизу. — Не человек, а сущий зверюга. Я всерьез решил, что ты убьешь меня! — А не ты ли собирался своей кусаригамой меня отходить или мне померещилось? — голос его звучал низко, сипло, дыхание тяжелое, будто не он, а его душили.       Кое-как встряхнувшись, он тяжело дошел до катаны, подхватил её и спрятал в ножны. Хаори почернело от крови, насквозь пропитанная ткань липла к коже — хотелось стащить с себя кусок грязной ткани, но выбрасывать его здесь или сжигать было нельзя — если кто-то найдет, то безо всякого труда сможет найти их по следам, а нюхачей и ищеек в этой стране пруд пруди.       Ренджи сел на камень, оторвал край от хаори там, где не оно не было испачкано кровью, достал из сумки флягу и нещадно плеснул на ногу — изрубленная рана полыхнула огнем. Стерпев первый, острый приступ боли, он вылил на неё остатки и перевязал рану. Штаны воняли жижой из канавы, рыбьими кишками и ещё чем-то неопознанно склизким, чуть повыше налипли длинные зеленые нити.       «На удивление глубокая».       Ренджи бросил беглый взгляд на Бейонда. Лицо у того было асфальтово-серым; потирая рукой горло, захлебывался воздухом, дыша хрипло и шумно.       «Черт, а он хорош. Я планировал использовать вакидзаси, как отвлекающий маневр, и нанести основной удар правой рукой, но он не стал для него неожиданностью… Впрочем, в этом уже нет смысла — моего демона он все равно не заметил». —Поднимайся. — Мужик, ты меня чуть на тот свет не отправил, дай хоть дух перевести.       Ренджи цыкнул, схватил Бейонда за шиворот и поставил на ноги. — Я не собираюсь тратить на тебя свое время. Дух переведешь на том свете. Давай, пошел.       Тут Бейонд, наконец, заметил инагуми, сидящего у него на плече. Они с демоном уставились друг на друга. Тот прижал уши, глядел на него, не мигая, горящим желтым взглядом. — Что за дьявол?!       Демон вытянулся вперед и обнюхивал царапину у него на щеке, шевеля в слаженном темпе торчащими, как антенны, огромными ушами, и пушистыми хвостами. — Собрался меня убить такой штучкой? — смех у него звучал нервно, истерично. — Да это ж просто курам на смех!       Не ответил, Ренджи отвернулся. Рана в ноге пульсировала, как второе сердце, но боль была хорошей, отрезвляющей, прочистила мозг, завела рассудок. Посмотрев назад, он увидел, что Бейонд размахивает руками, пытаясь спихнуть с плеч скачущего по ним инагуми, который злобно загавкал, когда тот заехал ему по ушам. — Он все время будет мне на ухо орать? — недовольно буркнул Бейонд. — Не пытайся использовать нэн, этот мелкий его просто обожает. Если будешь дергаться, вытянет всю подчистую. — Удивительно, как у человека с такой грубой, отвратительной нэн может быть столь забавная техника… — Рот закрой и иди вперед. — отрезал Ренджи. Пока демон сидит на нем, нэн он использовать не сможет, так что сейчас Бейонд не сильнее обычного человека.       Надо поостыть, как следует все продумать, шажок за шажком. Над головой тонкой пленкой теснились облака. До порта Мана добираться ещё уйму времени, день как минимум. Он достал бутылку воды, которая болталась в сумке ещё с Медайна, отхлебнул теплой воды, отдающей привкусом пластика, огляделся. Нишияма осталась позади, на юго-востоке, значит, идти нужно было прямо. В этой глуши ни связь не ловила, карту он тоже не догадался взять, а использовать эн в таких местах все равно что махать над собой красным флагом с надписью «Я ЗДЕСЬ». — Ты из Ассоциации? — раздался рядом голос Бейонда. — … — Дай угадаю, охотник за головами? — Дальше что? — хмыкнул Ренджи. — Тогда понятно, откуда такая дикая жажда крови. Для другого ты кажешься слишком опасным. — У тебя какие-то счеты с Ассоциацией или что?       Хмырь резко повернулся к нему так, будто он его оскорбил. — Плевать я хотел на вашу Ассоциацию. Её репутация давно уже сгнила и лежит на самом дне. Хантеры сейчас не более, чем кучка ничтожных слабаков, ручные шавки, смотрящие в рот председателю, а вся верхушка — пресмыкающееся перед «Большой пятеркой» отребье. Никто из них мне не ровня. — А ты явно от скромности не помрешь.       На миг повисла тишина. Бейонд насмешливо фыркнул. — Не притворяйся, что сам так не думаешь.       Вдалеке, на возвышении, виднелась водонапорная башня, а слева — высокий обрывистый берег реки, на котором мрачнели черными размытыми пятнами бараки концентрационного лагеря.       Через несколько часов они дошли до железнодорожных путей. День постепенно клонился к закату — оранжевый солнечный диск висело над горизонтом, по небу плыли буйные облака. Залитые золотым светом рельсы переливались, как черная медь. После них равнина тянулась ещё на два-три километра, и снова сплошные джунгли изумрудного цвета.       Ренджи шел вперед, не оборачиваясь. Ему это и не нужно было — благодаря инагуми он знал, что Бейонд тащится за ним. И ещё благодаря тому, что тот весь путь говорил, не затыкаясь: — Отличный баланс. Мы идем уже несколько часов, а твоя нэн все такая же ровная и спокойная, словно вода в реке. Ни поток, ни концентрация ни разу не поколебались, словно ты и не устаешь от её использования. — От того, что ты начнешь лизать мне задницу, я дружелюбнее не стану.       Бейонд расхохотался. — Чего-чего? Дружелюбнее? Я не настолько тупой, чтобы надеяться на это! Ты человек, который в первую очередь ценит силу, словами к тебе не подобраться. Держу пари, ты, как и я, терпеть не можешь пустозвонов, которые точат лясы, но ничего из себя не представляют.       Резко обернувшись, Ренджи покрыл вакидзаси сю и приставил её к горлу Бейонда. — «Ты, как и я»… Вот этого тоже не надо. Даже не пытайся внушить мне, что мы якобы на одной стороне. Ты прав, я не выношу тех, кто слишком много чешет языком, поэтому заткнись и прекрати меня раздражать. Я не могу убить тебя, но мне ничто не мешает отрезать тебе ноги и весь путь, который нам остался, ты не пройдешь, а проползешь на своих культяпках.       Ренджи не хотел опускаться до банальных угроз, но тот сам напросился. Заткнув за пояс вакидзаси, он развернулся и пошел дальше, прибавив шагу, — Охотников за головами, работающих на Ассоциацию, не так-то много. — раздался возле уха надоевший до тошноты голос. — Чтоб их удержать, они предлагают им неплохие условия — выгодные контракты с правительством, доступ к секретным серверам Сайта Хантеров, материалам полиции... А если речь идет об охотнике со звездой, то и особую лицензию, которая позволяет безнаказанно рыться в архивах служб безопасности. Они считают, что если придется столкнуться с тигром, то лучше держать его под рукой.       Ренджи стиснул зубы. Бейонд шел с раздражающе безмятежным видом и вел себя удивительно покорно для того, кто так яростно отбивался от атак Ренджи. За все это время он даже сбежать ни разу не попытался. — Ты не из Зодиака, это уж точно. Пару лет назад на меня охотился Сайю, ты на этого говнюка с обезьяньей мордой вообще не похож….       Они шли по полю, поросшему войлочной полынью и ковылем уже несколько часов, а конца и края ему всё не было. От горького, дурманного запаха вело, во рту осел едкий привкус из-за чего смочить горло хотелось нестерпимо. Ренджи натянул арафатку на нос и прибавил шагу, одновременно молясь богам дать ему немного терпения, чтобы не разрубить болтливого ублюдка пополам.       «Внешний враг существует только тогда, когда гнев присутствует внутри тебя».       Мысленно он хмыкнул. С чего на ум пришла сутра Махаяны? Ренджи уже и не вспомнит, когда в последний раз читал их или хотя бы молился, а последний храм, в который он зашел, был Шинкогёку…       «Наверное, это все потому, что молится — это все, что мне, похоже, осталось».       Меж тем Бейонд самозабвенно продолжал беседовать с его спиной: — Нынче большинство охотников только за деньгами да славой гоняются, и чтоб нахаляву все получать. Золотое времечко Ассоциации уже давно прошло… Мужик, напомни, как твое имя?       Молчание. — Эй, ты что, оглох? — каркнул позади Бейонд. — Тебя как звать?       Ренджи стиснул зубы, прилагая немыслимые усилия, чтобы сохранить последние капли выдержки. Жаль, нельзя спросить у Паристона, сильно ли ему нужна возможность Бейонда говорить — так бы он с удовольствием отрезал ему язык.       Он остановился, обернулся. — «Катись к черту» вот как меня звать. Если будешь продолжать трепаться, лишишься руки. — предупредил Ренджи, слегка распахнув хаори, демонстрируя лезвие катаны.       Бейонд никак не отозвался: с чего-то вдруг, прищурившись, начал буравить взглядом, оглядывая с головы до ног. Глаза задержались на его лице, на шраме под глазом и на шее, висящей на бедре катане. — Послушай-ка, а не Ренджи ли ты Садахару, знаменитый «Бешеный пес»?       Ренджи отвернулся и двинул вперед, игнорируя ликующий гогот за спиной — догадался, мать его. — Говорят, от тебя еще никто не уходил живьем. Сколько времени ты потратил, чтобы выйти на мой след? Недели? Месяцы? Преследовал добычу, как настоящий охотник. Вижу, ты предпочитаешь использовать нэн, когда жертва у тебя уже в руках. Ну и зря, техника-то у тебя чертовски занимательная! А катана твоя, держу пари, столько глоток вспорола, что крови наберется на целое озерцо. Ага, да, мне действительно стоит тебя опасаться, Бешеный пес. — Еще раз назовешь меня так и на твоей патлатой роже появится еще один шрам. — Ха-ха! Ненавидишь это погоняло?       Чтобы наемнику заработать себе имя, приходится крепко затыкать свою совесть и поступаться нравственностью, а чтобы стать первоклассным убийцей — отбросить всякую человечность. Но это мерзкое прозвище, которое придумал бог знает кто и бог знает когда… Зверь, демон, дикий пёс — прозвища не изменились с тех пор, как он был ребенком.       Да пошло оно все. Я это я. И ничего больше. — Ты кто, мозгоправ? Заткнись уже.       Некоторое время они шли в тишине. Только Ренджи успел обрадоваться, что наступила благословенная тишина, как проклятый Бейонд опять подал голос: — Эй, Бешеный Пес, может, скажешь, чего ты от меня хочешь, а? — Я хочу, чтоб ты заткнулся. — ответил Ренджи, которого уже заколебала бесконечная болтовня за спиной. — У меня от тебя уже голова болит.       От порывистого ветра задрожали листья. Вдалеке послышался грозный громовой рокот. Стремительно, одним мигом, будто кто-то хлопнул в ладоши, и небо заволокло тучами, став графитово-серым. Не прошло и минуты, как на равнину накатил стремительным порывом ливень.       Отлично… Просто замечательно.       Когда в подобных местах спускалась ночь, темно становилось, что глаз выколи. Загрубелыми руками Ренджи чиркнул спичкой, попытавшись поджечь мало-мальски сухое древко, да только влажность была такой, что затея была обречена на гибель с самого начала — здешние деревья до того пропитаны влагой, что сколько не води огнем, суше они от него не станут. — Решил дать мне отдохнуть? — ехидным тоном произнес Бейонд, когда Ренджи стащил со спины сумку и прислонил катану к дереву. — Какой ты заботливый. — Я решил дать отдохнуть себе. Дернешься хоть на сантиметр… — Да-да, и ты меня убьешь, слышал уже сто раз, придумай что-нибудь посвежее, охотничек. — скучающим тоном протянул его пленник, отмахнувшись от его слов, как от бессмыслицы, не стоящей его внимания.        Через несколько минут, как следует повозившись, дерево поддалось; огонь дробно затрещал, неспешно охватывая ветки своим пламенем.       Ренджи устало прикрыл глаза. Под закрытыми веками пульсировал оранжевый свет. Боль током прострелила виски. Нервы были напряжены до предела. Последнее время с ним творилось что-то неладное. Он так долго гнался за Бейондом, что почти забыл, зачем это делает. Пару дней назад он очнулся над листом бумаги, держа в руках ручку. Собирался писать сестре письмо, и время как раз было подходящее — прошло четыре месяца с тех пор, как он отправил ей свое, и получил её. Телефоны уже давно у всех появились, электронные почты тоже, но Рев нравилась сама традиция, которую они придумали много лет назад: минимум три письма в год, от руки, обо всем, что угодно. Его письма были короткими, еле размазывал все свои «новости» в одну страницу, а вот сестра строчила по пять, шесть, а порой и по десять страниц обо всем на свете, но в основном о детях, которые были для нее центром мира. С того несостоявшегося звонка прошла уже уйма времени, и Ренджи ловил себя вот на таких вот странностях. С тех пор, как Рев, Нацуки и Ишида умерли, пожалуй, самое нормальное, что он делал, так это смотрел телевизор. Ну как смотрел — не просыхал по нескольку дней под монотонное гудение телепередач.       Ренджи услышал подле себя шорох. Двигаясь медленно, к ним исподтишка подобрался детеныш крысолиса. Как только звереныш почувствовал, что на него смотрят, мгновенно замер и, мигнув пару раз, поднял острую лисью морду, вытаращив глазища на Ренджи. Не имея никакого желания вступать в контакт со зверьем, он равнодушно посмотрел на него, и, поразмыслив пару секунд, кинул в его сторону рисовую пластинку, которую держал в руках. Крысолис проворно цапнул пластинку и скрылся в темноте, на прощание взмахнув желтым, как лимонная шкурка, хвостом. — Дал бы мне какой-нибудь нож, я б зайца хоть словил и пожрал прилично. — бухтел рядом Бейонд. Рисовую пластику он жевал с таким видом, словно ему подсунули какую-то отраву. — Как ты на этой траве вообще на ногах держишься?       Пламя костра едва отбрасывало свет, из-за чего дальше десяти шагов вглубь леса видно было лишь сплошную чернь. Призрачная луна казалась такой крошечной, словно светила над другой планетой, туманной, затерянной.       Сидели они рядом, но друг на друга не смотрели, словно два враждующих кота. — Знаешь, что это за тюрьма?       Ренджи неохотно вскинул голову. Бейонд ткнул пальцем куда-то в ночную мглу, где, по всей видимости, он сумел разглядеть утес. — Это не тюрьма. — Значит, ты знаешь. — довольно отозвался тот. — В том концлагере были убиты тысячи потомков «Тени». Земля, взывающая к крови.       Последняя фраза прозвучала с какой-то напускной трагичностью. — Какого черта ты тут забыл?       Ренджи не собирался это спрашивать, вернее, спросил от нечего делать, но Бейонд выглядел так, словно только и ждал, когда же он у него это спросит. — Я ищу здесь один артефакт, который понадобится мне для путешествия.       В этот момент Ренджи искал по карманам пачку сигарет — потерял что ли, когда этого урода пытался завалить? — как вдруг остановился, замер. — Путешествия? — переспросил, хоть где-то в подсознании уже знал, какой получит ответ на свой вопрос. — На Темный континент. — торжествующе заявил Бейонд.       Ренджи едва удержался от того, чтобы не закатить глаза, но скептичное хмыканье себе позволил.       Бейонд, прищурившись, глянул на него одним глазом. Выглядел он слегка разочарованным отсутствием реакции со стороны охотника. — Тебе что-то о нем известно, верно?       Достав смятую пачку (картонка местами отсырела, прилипла парочка зеленый нитей тины), он взял сигарету. Поддерживать злополучную тему Ренджи не хотелось, у него до сих пор ещё не выветрился из головы неприятный осадочек последнего раза, когда она поднималась. С привкусом сахарного виски. — Ничего мне о нем неизвестно. — ответил Ренджи достаточно резко, чтобы дать понять — разговор окончен. — Знания о нэн пришли к человечеству оттуда. Хантеры зазнались из-за своей силы, но после своего путешествия я понял, что человек на самом деле ничтожен и может постичь чего-то великого только там.       Это Шиго его прокляла. Это всё она.       Ренджи не отрывал взгляд от шелковицы, стоящей посреди поляны. Если бы не было такого мрака, то наплевав бы на всех ядовитых тварей, что ползают под ногами, он бы даже не стал делать передышку — до порта Мана идти было ещё часов шесть, и к рассвету бы они бы как раз добрались. Но Ренджи и так почти не спал последнюю неделю, а впереди ждали ещё три дня плавания по морю до Минво, которые на одном адреналине, находясь пока ещё в здравом уме, ему точно не пережить.       Темный Континент просачивался сквозь его мысли, подобно яду. Что он знал о нем? Да, собственно, ничего. Эта книженция, про которую соловьем заливалась Шиго, «Журнал путешественника в новый мир», как-то попалась ему на глаза ещё лет двадцать назад, когда он только попал в Шинкогёку.       «Потрясающие воображение чудеса. Огромный дивный мир, который невозможно ни постичь — пишет автор, — ни измерить взором. Его существа поистине диковинны и внушают трепет, а в неразведанных водах страшнее морей только небеса. В земных недрах, рожденные ползать, научились бегать, а те, кто шел на четырех ногах, научились летать. Неизведанная земля, где мертвые оживают и обретают тела, где зол разум, лишенный пристанища… Из преисподней восстает жизнь, а хтонические монстры терзают ее, чтобы поглотить.       После того, как я вернулся из того места, я заключил, что величайшее милосердие природы заключается в том, что человеческий разум не способен осознать и связать воедино все то, что наш мир в себе таит. Мы, люди, столетиями живем себе на тихом островке незнаний посреди темного моря бескрайних тайн, и многие, в страхе потерять душевное спокойствие, вовсе не собираются покидать свой остров и отправляться на далекие расстояния. Но однажды объединение обрывков знаний, которые будут приносить в наш мир те, кто отважился покинуть гавань в поисках истины, откроет перед нами такой ужасающий вид на реальную действительность, что человек либо потеряет разум от этого откровения, либо постарается спрятаться от губительного просветления под покровом мракобесия…»       Ренджи было восемнадцать, и тогда он не слишком понял, о чем, собственно, идет речь, но и не слишком хотел понимать. Сколько он себя помнил, ему приходилось решать настоящие, реальные, насущные проблемы — деньги, еда, жилье, безопасность — базовые потребности, от которых зависела жизнь, которые волновали его куда больше, чем какие-то там истины и мистические тайны, скрывающиеся от человечества. Даже став хантером он продолжил относится ко всем этим тайнам с изрядной долей скепсиса. По сути, он был ничем не лучше тех, кто хотел получить лицензию, чтобы им жилось получше. Так что такие люди, как Бейонд и Шиго, вызывали в нем только непонимание и раздражение.       Человеку плевать на истину. Его волнует то, что с ним происходит здесь и сейчас, и, может, в обозримом будущем, на которое он строит шаткие планы в надежде, что они сбудутся. Все люди, по большей части, увлечены только собой и своими проблемами, но чтобы не казаться перед другими невежественными посредственностями, делают вид, что им интересно, кто создал мир и как появился человек. Кто есть Бог. Что такое истина. В чем смысл жизни. Если как следует задуматься, то рано или поздно понимаешь, что примитивному человеческому разуму размышлять о подобных вещах бессмысленно и даже опасно для психики, а вся философия — псевдонаука для тех, кому доставляет кайф доводить себя до ручки. Он помнил, как сокрушенно качал головой Сейширо, пытаясь донести до него какие-то вещи, но добивался лишь того, что Ренджи заводился ещё сильнее. Мир такой, какой он есть, и точка.       «Что такого интересного в том, чтобы рисковать жизнью и делать безрассудные вещи?» — подумал Ренджи и понял, что сказал это вслух, когда Бейонд удивленно вскинул бровь. — Просто это… интересно. — медленно, будто смакуя слова, проговорил он. — Я впечатлен ответом. — с саркастичной усмешкой сказал Ренджи, выбрасывая окурок в огонь. — Чего вы все хотите? — Пожалуй, нечто важное, но недосягаемое. Правду и силу. Я все время их ищу, но после своего путешествия пришел к выводу, что только за границами нашего мира смогу найти то, что мне надо. — Ренджи молчал. — Не понимаешь, да? Я хочу узнать, насколько огромен мир. То, что мы называем миром, всего лишь песчинка посреди гигантского нечто, который и есть истинный мир. Есть ли там другие разумные существа? Я видел такое, что заставляло трепетать. Выше всяких законов мироздания, невообразимые для человеческого разума создания… вселяющие благоговейный ужас. Создания, перед которыми мы до смешного ничтожны. Настоящее не здесь. Оно там, далеко за океаном, на границе миров.       Луну наполовину заволокло рыжими облаками. Хоть она и была яркой, налитой, все равно казалась до странного зыбкой, бесплотной. Ренджи слушал его вполуха, не поворачиваясь, от чего казалось, что Бейонд сам с собой говорит, да и, вроде, ему, судя по тому, как он весь путь разговаривал с его спиной, собеседник и не нужен был. — После того, как я вернулся, единственный выживший из путешествия, «Большая Пятерка» потребовала от меня хренову тучу отчетов о том, что произошло. В экспедицию отправились почти пять сотен человек, а вернулся только я. Они пытались заставить меня подписать пакт о неразглашении информации, но я отказался это сделать. Но эти политиканы заткнули мне рот и упекли в тюрьму. Они намеревались меня приструнить, однако же, как видишь, ничего у него не вышло. Заключив под стражу, Альянс посчитал, что в тюрьме сможет меня контролировать, но там я обзавелся надежными союзниками, которые также, как и я, ненавидели Ассоциацию, и они помогли мне сбежать.       «Любопытно, за что это он так люто ненавидит Ассоциацию?» — подумал про себя Ренджи. Он видел многих охотников, кто в благоговении преклонялся перед председателем, словно он был каким-то божеством, причем совершенно искренне, а не так, как делал это, например, подпевала Паристон, видел тех, кто жизнь за Ассоциацию готов был отдать, но вот столь яростного отвращения пополам с презрением Ренджи ещё ни у кого не встречал. — Того, что видел… этого недостаточно. Я лишь едва царапнул поверхность. Прошло тридцать лет с тех пор, как я вернулся с той земли, и с тех пор я тщательно готовился к новой, куда более масштабной вылазке, чем та прогулка, которую «Большая Пятерка» окрестила «Последней масштабной экспедицией». Напороли галимы, и сидят довольные в своих теплых домишках, что больше никто не сунется к вратам… Они-то все уверены, что я давно мертв. Но в реальности всегда что-то скрыто от посторонних глаз. — Я смотрю, Темный континент вам всем никак покоя не дает. — произнес Ренджи, кинув в тлеющий костер разломанных веточек. — Что толку рисковать жизнью, чтобы попасть на землю, кишащую неизвестными тварями, которые рано или поздно тебя все равно прикончат, ради каких-то сокровищ, которые никто даже никогда в глаза не видел? — А что, много толку в том, чтобы работать на лжецов, мошенников и власть имущих, притворяющихся жертвами? — ехидно спросил Бейонд. — Или у охотников за головами нынче другой контингент работодателей, а? Вы, наемники, все одинаковые, даже пошевелить извилинами не в состоянии, чтобы придумать себе занятие поинтереснее. Мне вас даже жаль. Не могу представить, чтобы я всю жизнь просыпался по утрам с мыслью о том, кого мне сегодня заказали порешить. По мне так охотники за головами самые убогие хантеры из всех. Такая трата человеческих ресурсов. Если мне суждено умереть, пусть это произойдет на той земле, на пути свирепого бога.       Ренджи на это заявление только ухмыльнулся. — У меня есть знакомая, которая тоже грезит о Темном Континенте. Хочет найти там сокровище, Цветок Металлион или как его там. По-моему, ты такой же наивный идиот, как и она. Воображаете о путешествии как о каком-то великом предназначении. Захватывающее приключение? Тайны мироздания? Несметные богатства? Всё это детские фантазии. Вы вбили себе в голову, что там может быть найдется что-нибудь поинтереснее, но открою тебе секрет: на той земле вы не найдете ничего необыкновенного. Если повезет, то просто разочаруетесь, а если нет, то подохнете, как и все, кто до вас туда пытался влезть. Нет никакой истины или предназначения свыше. Всё это глупая выдумка, придуманная, чтобы человек не спятил от осознания, что в жизни нет никакого смысла. Мне только одно интересно — какого хрена вы все продолжаете хвататься за свои безумные, несбыточные мечты?       Бейонд на поваленном стволе так вылупился на него, что на долю секунды Ренджи даже напрягся, допустив абсурдную мысль: «А если все-таки?..», но потом также быстро отогнал её обратно. — По-твоему, лучше жить так, как ты? Как живой мертвец? — протянул Бейонд. — Мир гораздо безумнее, сложнее и интереснее, чем ты думаешь. — Хочешь помереть ради чего-то сложного и интересного, скатертью дорога, только не надо вываливать на меня всего этого дерьма. Я не собираюсь вовлекаться в этот абсурд.       Бейонд критически оглядел его. Ренджи никого не собирался разубеждать в намерениях, но позволять навязывать их себе тоже не желал.       Где-то рядом раздалось клокочущее шипение. Ренджи опустил глаза и увидел, как из густой дерновины осоки выползает гадюка. Не успел он подобрать лежащий рядом с рукой вакидзаси, как Бейонд бросил в змею камень. Та отскочила и всем телом, словно кнутом, выстрелила в сторону Ренджи. Он выхватил из-за пояса нож и вонзил в змею — тот попал ей прямо в бледное брюхо. Со злобным неистовством та принялась извиваться и яростно колотить хвостом, вырываясь из лезвия, пока по траве разливалось все больше маслянисто-красной, густой, почти черной крови. — Ты идиот?! С хрена ты в неё камень кинул? — презрительно выплюнул Ренджи, выдирая из мертвой змеиной туши нож и обернулся.       Бейонд воспользовался тем, что он отвлекся на змею, и безо всякого стеснения схватил прислоненную к дереву катану, рассматривая под свечением, отбрасываемым пламенем. — Положи на место. — угрожающе рыкнул Ренджи, держа в руках выпачканный в змеиной крови вакидзаси. — Судя по гарде, форме рикассо и чистоте стали, клинок высокого происхождения. Никак меч Мурамаса, если не ошибаюсь. Их же всего сорок клинков сохранилось? — он ловким движением вынул треть клинка из ножен, поднес лезвие к глазам. — Слышал, мастер заковывал в них заклятия и воинствующих духов демонов. Его мечи требуют крови и несут смерть, а все его владельцы безумели, совершали жуткие преступления или погибали от своего же меча. Икканши?.. Не-а, не похоже… Тенка-Гокен, верно? — Ёта. — нехотя поправил Ренджи, когда Бейонд уставился на него в ожидании ответа. — Ого! Да ты умудрился отхватить самого кровожадного братишку! — одобрительно загоготал Бейонд, шлепнув себя по бедру. — Триста лет назад лезвие этого клинка обошло целую императорскую семью. Как оно к тебе попало?       Ренджи промолчал — встряхнув пачку, он закурил очередную сигарету, хотя за сегодня выкурил их столько, что во рту был мерзкий привкус. — Можешь не рассказывать. Всё равно я знаю, где этот меч лежал и как ты смог его получить. Клинок Ёта хранился у воинствующих монахов из секты Синсю в храме Асакура-дзи. Спросишь, откуда знаю? Когда-то я и сам хотел его получить. Для них защита демонического клинка была дороже собственных жизней. Ну, так скольких ты убил, чтобы получить свое оружие? — Не помню. — Ты мне по ушам-то не езди. Ты сделал себе имя с помощью своего клинка, которое эхом раздается в кругах, где люди зарабатывают на чужих смертях. Ренджи по прозвищу «Бешеный пес», двухзвездочный охотник за головами. Тебя не знает разве что тот, кто в жизни не слыхал про хантеров.       Наступившая тишина казалась какой-то просевшей, перекошенной от прозвучавших слов. Уперев локоть в согнутую ногу, Бейонд подпер ладонью голову, усевшись в позу человека, который наблюдает за неким необычным зрелищем, доселе ему незнакомым.       Ренджи ненавидел его. Он ненавидел таких людей, как он, тех, кто брал отмычки для мозгов, влезал в чужую голову и рылся там, копались безо всякого стеснения, как крысы в мусорных отходах в поисках чего посъедобнее, чего повкуснее. Ренджи и сам знал, что у многих людей творится в уме, чего они боятся, о каких извращениях грезят, о какой дикости думают, поэтому понимал, почему те начинают зудеть от раздражения, как только им транслируют собственные мысли, с катушек слетают, звереют, потому что сейчас сам трясся, как паровой агрегат, который вот-вот взорвется. — Что ты почувствовал, убив всех этих людей, а, проклятый ракшас?       По хребту прошелся холодок — Ренджи ощутил себя загнанной в ловушку крысой под взором довольного собой кота. — Ты думаешь, мне стало скучно, и я решил податься на Темный континент? Вот тут ты ошибаешься. Я вижу перед собой человека, чье лицо выражает настоящую, беспредельную скуку. Ты сидишь и ни о чем не думаешь, в тебе нет никаких эмоций. Тебя даже моя болтовня на самом деле не особо-то и раздражает, да, правда? Я словно пинаю камень, валяющийся на обочине. Но в бою, когда ты пытался найти способ обезоружить меня… нет, цеплялся за причину, которая не даст тебе прикончить меня здесь и сейчас… да-а, ты выглядел взволнованным. Твои эмоции возвращаются к тебе во время сражений, где на кону стоит твоя жизнь. Ты живешь, когда играешься со смертью, верно говорю? — Ты и правда мозгоправ. — голос его предал, зазвучав отвратительно хрипло.       «Испуганно» — смекнул Бейонд, вглядываясь в каменное лицо хантера. Мда, хоть и ублюдок редкостный, а лицом вышел словно в противовес дрянному характеру — наверняка от баб отбоя нет. — Послушай-ка, мужик, за всю свою жизнь я повстречал столько людей, что почти сразу понимаю, кто они и какие у них намерения. Ты уж прости мне мою откровенность, но несмотря на неприступность, тебя очень легко раскусить. Сказать, как я это определил?       Он наклонился к нему так, словно собирался открыть великую тайну Вселенной. — От тебя прямо-таки несёт смертью. Может и странно прозвучит, но по-моему если бы тебе сказали, что ты завтра умрешь, ты был бы не против… — Бейонд постучал пальцем по подбородку, призадумавшись о чем-то. — Сидишь, балаболешь о том, что смысла жизни нет. Самому от себя не противно? Никто не знает, зачем он приходит в этот мир. Сидеть и размышлять о том, зачем ты родился таким или эдаким бессмысленно и бесполезно. Есть значительно более подходящие темы для обдумывания и вообще более подходящие занятия. Действовать нужно, действовать. Тогда и понимание придет. А если только повторять дурацкое «смысла нет» и еще более дурацкое «зачем о чем-то мечтать?», никакое понимание не придет наверняка.       Инагуми куснул его за ухо. Бейонд взревел. — Черт бы тебя побрал!!! Мужик, это был грязный прием! — У меня есть имя. — И как тебя зовут? — Издеваешься надо мной? — рыкнул он. — Нисколько. Ты знаешь, как зовут меня, а я как тебя, но мы с тобой не знакомы. Так что, имя-то мне свое скажешь?       Цирк какой-то. — Ренджи. — с короткой заминкой ответил хантер. — А меня Бейонд. — ответил он чересчур уж дружеским фальцетом. — Будем знакомы, Ренджи.       «Не понимаю, чего он добивается». Чем больше Ренджи пытался узнать, тем больше зацикливался. Бейонд не выглядел и не вел себя, как пленник, он будто вообще не воспринимал сложившуюся ситуацию, как захват собственной персоны. Неужели он был настолько самоуверен, что не видел для себя никакой опасности?       «Плевать, что у него на уме. Как бы то ни было, я не могу из-за сомнений потерять бдительность». — Сам как думаешь, ты сильный? — Не знаю. — честно ответил Ренджи. — Мне говорили, что мерилом силы может быть тот, кого ты хочешь превзойти. — И кто же это?       Он промолчал. — Знаешь, в мире есть много удивительных людей. А есть совершенно уникальные личности, не вписывающиеся ни в какие общественные нормы. Словно огонь, сжигающие все вокруг себя, а остальные могут лишь тянутся к их свету. По сравнению с ними наш так называемый талант абсолютное ничто. Тогда я понял, что сила это мираж — подойдешь ближе. — Бейонд протянул руку перед собой и сжал ладонь, словно схватил невидимое нечто. — и она исчезнет. Такие противники настоящее сокровище. — он запрокинул голову и скучающе вздохнул. — Эх, хотел бы я с ними сразится. — Что мешает?       И снова — внезапный взрывной хохот, будто он сейчас оплюет тебя с ног до головы. — Хах, ты никак шутишь? Я еле выжил после битвы со своим стариком! Вернее, пришлось позорно сбежать, чтобы спасти свою шкуру. — Так и знал, что толкать заумные речи ты горазд, а как доходит до дела сразу улепетываешь. — Ага-ага, и все же, когда ты поймешь, что столкнулся с превосходящей тебя силой, что произойдет?       Ночные цикады вовсю стрекотали песни, заглушая другие звуки. Ренджи отчего-то вспомнил Джина Фрикса. Один из пяти лучших пользователей нэн, его называли хантером от Бога. Невероятный талант, которым тот был наделён, заставлял благоговеть не только новичков, и опытных хантеров. Никто, за исключением, разве что, председателя, не знал, на что способен Джин, отчасти потому, что он вел отшельнический образ жизни: тот редко появлялся в обществе, не переносил церемонные беседы и был одиночкой. Если так подумать, то в Ассоциации не найдется много хантеров, кто, как и Джин, терпеть не мог командную работу. Остальные Зодиаки предпочитали работать с кем-то в паре, кроме Паристона: у этого была своя собственная пашня. Но то, что Фрикс был силён, это факт.       «Хотел бы я сразится с ним?»       А ты бы смог?       По нутру разлился холод.       «Наверное, неприятно, когда кто-то знает, что твои способности на самом деле не твои?»       Первый раз в жизни Ренджи задался вопросом, который начинался с «мог бы», а не «хочу». Потому что тот почуял то, о чем не догадывались другие. — Я его одолею даже если мне придется рисковать собственной жизнью. Так уж я устроен. Я не преследую славы. Если хочешь быть непобедимым, просто стань сильнее всех остальных.       Бейонд в ответ лишь хохотнул — коротко и понимающе. — Все сводится к дилемме «Убей или будешь убит», верно?       Ренджи смотрел на огонь. Внезапно он понял, что раздражение, что плавилось будто в раскаленном тигле, само по себе сошло на нет. Этот человек… да кто он такой? — Я всю жизнь считал своего отца самым сильным человеком в мире. Непобедимым бойцом, которому нет равных. Все остальные на его фоне выглядели просто посредственностями. Это признавали все, кто хоть раз вступал с ним в схватку…. Когда он победил меня, я понял, что его боевые навыки выше моего понимания. Ты вот совершенно другой. — Ну и что это значит? — вяло отозвался он.       Бейонд состроил злобную рожу и пару раз взмахнул катаной. — Размахиваешь ей так, будто каждый твой удар может оказаться последним. Как же?... А, точно, как остервенелый! Ни секунды не колеблешься во время боя, готов поставить на кон свою жизнь в любой момент. Ну и безрассудство! Давненько мне не встречался такой отчаянный безумец, как ты. Видно, тебе уже совсем нечего терять.       Что за странное чувство… Я ему даже не отвечаю, но он будто видит меня насквозь. И еще вид, главное, такой беззаботный… Прикончить бы его, да нельзя. — Так зачем я тебе нужен?       Охотник медленно повернул к нему свою голову. Серебристые глаза, которые так и горели на бледном лице, пронзили его, будто иглы. — Я хочу отомстить за свою семью. — А, гребаная месть. — отозвался Бейонд, которого это ни капли не впечатлило. — Я уже было подумал, что ты и правда интересный персонаж. Разочаровал ты меня, мужик. Кто твою семью порешил? — Это я и намерен узнать. — А я тут причем? — непонятливо спросил Бейонд. — Ты моя часть сделки. — веско сказал Ренджи. — Отдам тебя информатору, получу то, что мне надо. — Поинтересоваться можно, что за безумному гаденышу я понадобился в обмен на его услуги? — Нет, нельзя.       У него вырвался резкий смешок. — По мне так месть пустая трата времени. Мстить за того, кого уже нет в живых? Те, кто гниют в могилах, плевать хотели на то, кто там все ещё по земле шастает, хоть семья, хоть убийцы, и на месть им уж точно всем и подавно наплевать. Вина, искупление — всё это дурь в башке, которая только жить мешает. Мой тебе совет — ты забудь про это, про месть свою. — Такие слова и ожидаешь услышать от человека, который пытался убить своего отца, чтобы проверить, на что он способен.       Бейонд промолчал, видимо, решив оставить без внимания этот удар ниже пояса. — Знаешь, у кого действительно есть шанс найти смысл жизни? — он смотрел на него пронзительными темными глазами. — Только тот, кто готов пожертвовать абсолютно всем в угоду своим желаниям. Жизнь не имеет смысла, если ты не проживаешь её ради себя. Ты рождаешься один, один и помрешь, и вся твоя жизнь принадлежит только тебе. Какой смысл тратить её на других людей? Самые жуткие эгоисты — вот те, кто берет от жизни всё! Только те, кто живет для себя и ради себя, могут найти смысл жизни.       Чувство было такое, словно река вышла из берегов и вместе с водой всплыли со дна, поднялись на свет божий отбросы и безобразный мусор, и воспоминания захлестнули его с головой. Двадцать пять лет назад. Касане, республика Нурарихён — Возьмете за двести? — Сколько?! — мерзко взвизгнула старуха. —Да грош цена этим вашим инжирам! Ты только посмотри, какую гниль хочешь мне подсунуть! Инжиры из Молмьяна?! Ха! Мошенник, вот ты кто, торгаш бессовестный!       Сварливая тетка, лицо лоснится то ли от гнева, то ли от жары, тяжело переваливаясь, проковыляла до соседнего прилавка с зелеными переспелыми агавами, шершавыми красно-фиолетовыми шариками личи и бордовыми гроздьями амаранта. — Нет, вы это видели?! Стыд и срам!       Делая вид, что рассматривает ногти, Ренджи косо глянул на торговца: тощий человечек с крючковатым, будто у черта из табакерки, носом. К его прилавку подходило много покупателей: останавливались, с любопытством заглядывали в деревянные лотки с фруктами, и с напускной придирчивостью принимались задавать вопросы из серии «А сколько стоит? А долго лежит? А откуда возите? А что за темное пятно на боковушке? А почему финики стоят у вас сто тридцать дзени, а у соседнего продавца сто двадцать пять?». Торговец отвечал на все вопросы с любезным видом, крутясь вокруг искушенных покупателей, настойчиво предлагая им попробовать вот это и вот то, чтобы те от халявных угощений раздобрели и что-нибудь купили. Один мужчина уже минут пятнадцать расхаживал возле палатки и с прозоливым видом задавал провокационные вопросы про качество товара и сертификаты свежести, надеясь выбить скидку, действуя на нервы как продавцу, так и Ренджи, который дожидался момента.       Старая брюзга подошла к торговцу, найдя в нем благодарного слушателя, и начала распаляться в возмущениях. Тот слушал ее ругань с каким-то театральным вниманием, кивал, где надо, и сокрушенно качал головой, когда та трещала, мол, вокруг сплошные мошенники, которые хотят подсунуть ей гнилой товар и обобрать до нитки.       Не отрывая глаз от своих пальцев, Ренджи завел руку за спину и медленно взял с самого края одну грушу. Ухватив фрукт, не изменяясь в лице, он сунул грушу в задний карман. Бросив взгляд в сторону торговца, который уже начал увещевать старуху в том, что никогда бы так не поступил со старой бедной женщиной, Ренджи, опустив футболку, потянулся за второй грушей, как раздался громкий детский вой — мимо прошлась женщина, везя в коляске надрывающегося от плача младенца.       Испуганный, Ренджи крупно вздрогнул всем телом и задел собой прилавок. Сбитые груши упали на землю, покатились по пыльной земле.       «Чёрт, чёрт, чёрт...». Ренджи бросил беглый взгляд в сторону. Те, кажется, ничего не заметили. Нырнув вниз, под прилавок, он лихорадочными, нервными движениями начал распихивать упавшие груши по карманам, как из глубины вдруг послышалось глухое рычание. Вскинув голову, Ренджи только сейчас заметил собаку — псина, привязанная цепью к столбу, глягула за него волчьими глазами и принялась гавкать — резким, отрывистым, звонким лаем, который был слышен по всему рынку.       Всё, баста, пора сматываться. Кое-как выбравшись из-за прилавка, Ренджи только успел стартануть, как кто-то сзади ухватил его за волосы. — Ах ты паршивец! — заверещал над ухом скрипучий мужской голос. Зашипев от боли, Ренджи со всей силы брыкнулся, и тот развернул его к себе, встряхнул за волосы, грубо рявкнув. — Ты не смотри на меня так, стервец! Околачивался, чтобы обокрасть меня, да?! Отвечай!       Но Ренджи только злобно вытаращился на торговца. — Кто этот пацан?! — Я его знаю! Это сынок Сингена! — заверещала та старуха, которая была с торгашом.       Тут мужчина заметил, что мальчишка начал ловко выворачиваться из его хватки. Он подхватил его, впился пальцами в горло и подтянул к себе, опять встряхнул, да посильнее, но воришка не отвечал, только щеки раздул, что пустынный грызун.       Ренджи размахнулся и со всей дури ударил торговца по лодыжке. Тот взревел от боли, разжал руку, и Ренджи бросился наутёк, но не тут-то было — дорогу ему перегородил рабочий со злорадной ухмылкой в грязном, окропленном свиной кровью фартуке, держа в руках деревянную палку. — Ты попал пацан! Тебе не сбежать! — Что вытаращился?! Чертово отродье!        Недолго думая, он побежал прямо на него, сбивая с ног. Мужчина отшатнулся, выронив палку, и Ренджи, резво подхватив её, с размаху врезал ему по лицу. Двое рослых мужчин, встретившись с ним взглядом, отпрянув назад, испустили рваный выдох.       Он приготовился к драке, но, так-то драки как таковой и не было. Когда долговязый торгаш с крючковатым носом бросился на него, Ренджи огрел его палкой, повалил на землю и принялся методично охаживать его ногами, так что очень скоро придурок уже выл во весь голос, умоляя его прекратить. Очнулся от исступленной ярости он только когда один из мужиков, преградивших ему путь, замахнулся на него сверху. Не раздумывая, Ренджи ударил и его. Раздался щелчок, будто цыплячьи кости ломаются — кровь хлынула, как из-под напора, брызгая ему на лицо, и Ренджи понял, что сломал ему нос. Мужик заскулил дворовой шавкой, схватившись на середину лица, и, пошатываясь, отступил назад.       Ренджи стоял над лежащим ничком, поскуливающим торгашом, у которого заплыл глаз, а из разбитой губы текла кровь. Он тяжело дышал, его, будто пьяного, шатало из стороны в сторону. Он чувствовал, что вот-вот может свалиться в обморок, и крепко держал окровавленную палку. — Ну, кто-нибудь ещё хочет получить?       Отовсюду до него доносились выкрики: — Демон! — Сущий бес!!! — У меня аж поджилки трясутся! — Вы в глаза только посмотрите!       На периферии зрения мелькнула тень — Ренджи резко опустился вниз, и чьи-то руки обхватили пустоту, которая возникла на его месте. Зыркнув наверх, он с ужасом увидел, как к месту свары бегут гренадеры в камуфляжной-зеленой форме, свистя и размахивая руками, чтобы привлечь народ и отрезать ему пути отступления. До него в ту же секунду, одним махом дошло, что если он прямо сейчас не уберется отсюда, то все закончится очень плохо.       Вскочив на ноги, Ренджи схватил лежащую на бессознательном теле торговца палку и побежал вперед так быстро, как только мог. В спину прилетали крики, руки-клешни со всех сторон хватали его за волосы, футболку, за все, что придется, словно хотели разорвать его на части. Отбившись от толпы, он свернул в узкий переулок, перепрыгнув через валяющиеся на пути деревянные коробки. Переулок вывел его улицу пошире, где народу было побольше, покучнее. Нырнув в толпу, в том же полусогнутом положении он рысью пробежал ещё с десяток палаток, притормозил и оглянулся. Шум толпы, гам спорящих между собой покупателей и торговцев, тарахтение грузовой машины, отъезжающей где-то в конце улицы, но больше никто не кричал «Стой!», «Держите его!».       Завернув за угол, он пронесся мимо прилавка, на котором батареей были выставлены какие-то жестяные банки с цветастыми этикетками, не глядя схватил одну и припустил ещё быстрее, чтоб его уж точно не догнали.       Он выскочил на пустырь, где стоял склад — вид заброшенный, окна заколочены. Кровь стучала у него в висках, оглушающе грохотала в голове. Ренджи оббежал склад и, прислонившись спиной к жестяной стене, упер ладони в колени, пытаясь отдышаться. Услышав чей-то крик, он рванул с места и кинулся по покрытой трещинами солончаковой тропинке, из которых загогулинами выступал бежевый и красный песок. Ноги отяжелели, будто увязали в патоке, камушки под ногами неестественно трещали, будто выстрелы. Тропинка резко пошла в гору, к отвесному склону, откуда виднелись пыльно-серая ферма, а сразу за ней, если свернуть и подняться на середину склона, стоял его домишко.       Ренджи замедлил бег, вскарабкался по склону, потом, задыхаясь от усталости, рухнул на песок и вскарабкался на четвереньках наверх. Фермерский дом с унылым буро-коричневым флигелем был со всех сторон обнесен низким деревянным заборчиком. Голова у него кружилась, колени тряслись, да и его всего самого ещё неслабо потряхивало. Прохладный ветерок обдувал мокрое от пота лицо. Рядом стояла грязная тачка, в которой лежали пыльные мешки. Вытащив из кармана стыренную банку, Ренджи глянул на этикетку и с ликованием рассмеялся.       Консервированные фрукты! Бинго!       Когда он зашел домой, из угла тут же выскочила Реви — маленькая, худенькая, с бледным личиком, на котором не было никакой детской припухлости: запавшие щеки, острые скулы, большущие, как у кролика, глаза, заблестевшие радостью, когда увидели, что пришел старший брат, бесконечная, безусловная любовь. От одного ее вида у Ренджи стало легче на сердце.       Взгляд наткнулся на лежавшие разноцветные брусочки с отколупившейся по краям краской, которые сестра любила до потери пульса и все время возилась с этими убогими деревяшками, складывая их в кривые домики.       Мазнув ладонью по коротким непослушным волосам, Ренджи поставил банку на стол, и отвернулся к шкафу, вспоминая, есть ли открывашка или придется вскрывать жестяную крышку ножом. — Что это такое? — спросила сестра, пока он, пододвинув стул к подвесному шкафчику, возился на верхней полке: ситечко, лопатки, лезвия для овощерезки, сломанный венчик, на котором не хватало пару железных прутьев. Плюнув на поиски открывашки, Ренджи сполз со стула, выдвинул ящик, нашарил рукой шершавую рукоять ножа, после чего взял у сестры банку и, прицелившись, с размаху воткнул лезвие в самый край. Вздувшаяся железная крышка осела с тихим «чпок!». Прокрутив нож по оси, он отложил его в сторону, подцепил пальцем край и без труда отогнул его в сторону. Сестра, сидя за столом, смотрела на все эти манипуляции с таким видом, будто на её глазах Ренджи проводил необычный лабораторный эксперимент. — Ешь давай. — он поставил перед ней банку и воткнул в пропитанные сиропом фрукты ложку. — А ты? — Не хочу. — Я не буду есть, если ты не будешь! — упрямо заявила Рев.        Цыкнув, Ренджи набрал ложку фруктов и сунул ей в рот. — Хорош упрямиться, мелкая. — буркнул он. Ещё не распробовав, сестра сидела с непонятливым выражением лица, но буквально через пару секунд просияла. — Вкусно!       Ренджи слабо улыбнулся, поискал взглядом стул и сел рядом. — Как дела в школе? — спросил и поморщился — затылок до сих пор тянуло от боли. Тот торгаш, может, выдрал ему целый клок волос, но Ренджи проверять, осталась ли проплешина, не хотел. — Нормально. — с небольшой заминкой ответила Реви. — Чего случилось? — Не хочу туда больше ходить. Давай ты будешь меня учить, ты же умный. — она зачерпнула горстку глянцевитых от сиропа нежно-желтых кусочков и протянула ложку ему. — Открывай рот.       Как только сладость коснулась языка, он чуть не промычал от удовольствия. Господи, как вкусно-то. По сравнению с пресным рисом и кукурузными лепешками даже консервированные фрукты были прямо-таки королевским угощением. Когда они выскребли банку дочиста, не оставив на стенках ни капли сиропа, Ренджи положил стол деньги — расчет за вчерашнюю смену. Некоторое время они молчали, смотря на них так, будто если как не моргать и не отрывать взгляд, то монет станет побольше. — Да уж, не густо. — с угрюмым смешком сказал Ренджи вслух то, о чем думали они оба. — Не хватит нам деньжат на ещё одну банку.        Сестра подняла на него глаза — большие, беспокойные. — Братишка, что будем делать? — Я что-нибудь придумаю.       Когда он поднялся из-за стола, Рев вдруг вскочила, как подорванная, и со всего размаху влетела в него, цепляясь за пояс. — Может… может я тебе пойду помогать на работу, а? — с энтузиазмом предложила та, вскинув на него голову. — Тогда у нас будет больше денег и сможем купить фруктов, и ещё что-нибудь вкусное! — Не дури, мелкая. — хрипло пробормотал он, отстраняя её от себя. — Я же сказал, что-нибудь придумаю. Я достану денег. Чтоб я больше про работу ничего не слышал, усекла?       Закрыв за собой дверь, Ренджи залез на шкаф и вытащил картонную коробку из-под швейного хлама, который остался после смерти матери. Подняв крышку, он уставился на содержимое.       Сто двадцать шесть тысяч. Шестьдесят тысяч за жилье. Остается пятьдесят восемь тысяч. Отсюда нужно заплатит за воду, проценты по разным долгам, отдать десять тысяч, что он занимал на прошлой неделе,       И того осталось тысяча двести. На этом им ещё жить до конца месяца.       «Да я до гроба с долгами не расплачусь».       Ренджи положил коробку на место, прислонился головой к двери и закрыл глаза. Под сомкнутыми веками свет казался красным и по нему, дрожа, проносились тени-пятнышки. От навалившейся тяжести он не мог пошевелиться, еще и жарко было, как в геенне огненной: от духоты клонило в сон, лоб покрылся испариной, одежда налипла на мокрую спину. Сестра в другой комнате играла с деревянными брусочками, перекладывая — их убаюкивающий стук резонировал с перекидывающимися в голове мыслями.       Тысяча двести дзени. Путем нехитрых вычислений на них можно купить: шесть бутылок молока по сто восемьдесят дзени либо восемь упаковок тостового хлеба по сто шестьдесят, семь коробок хлопьев (без сахара) или три шёу риса по триста двадцать дзени. И полпорции сукияки, если Акитая снова не задрал ценник, одну порцию тонкацу по тысяче сто сорок, и двадцать стаканчиков мороженого, три тарелки мисо-рамэн, и четыре упаковки данго…       Ренджи тряхнул головой. Не о том он думает. Я что-нибудь придумаю. Что-нибудь придумаю. Что-нибудь…       Перегретый жарой, он бессмысленным взглядом пялился в окно. Вот гадство. С голодухи сон совсем не идет, хоть вздёрнись. Если не думать о еде, то в голову лезут мысли о деньгах, а если не о деньгах, то опять о еде. Прямо-таки сансара какая-то, только вместо рождения и смерти круговорот еды и бабла. Через десять часов тащиться на шахту, а тело едва шевелиться…       Отбросив пятерней со лба взмокшие темные волосы, он с трудом поднялся. Выходя из комнаты, Ренджи мельком глянул на свое отражение в треснувшем зеркале — весь взлохмаченный, одежда такая грязная, что уже и не поймешь, какого она цвета, в худых сандалиях из соломы, с деревянной палкой наперевес. — Опять уходишь? — вскинулась сестра, когда он прошел мимо неё. За то время, что он торчал в комнате, она уже успела построить целый дом из брусочков. При виде него настрой стал ещё мрачнее. «Мы с тобой в таком же жить будем!» — иногда с невинной улыбкой лепетала Рев, показывая свое очередное архитектурное сооружение, не замечая, как у него при виде него все лицо перекосилось, и становилось до того тошно, что хотелось повеситься.       Увидев, как он нахмурился, Реви стремительно перескочила через сложенные деревяшки и обхватила его руками за пояс, повиснув всем весом, и захныкала. — Не уходи! Пожалуйста, не хочу одна тут сидеть, я темноты боюсь! — Я скоро вернусь. — отцепляя от себя её руки сказал он. — Когда? — Скоро. — Скоро это когда? — требовательно вопросила сестра, глядя ему в глаза. — Когда? — Скоро это скоро. — устало отозвался Ренджи, затем опустился перед ней на колено. Та, надув щеки, демонстративно отвернулась. — Через час. Иди спать. Когда приду, прочитаю тебе, ладно? — Обещаешь?       Шагая под палящим зноем прочь от улицы с покосившимися бурыми хибарками с вытоптанными дворами, Ренджи неотвязно думал только о деньгах. Проблемы, связанные с ними, множились, возвышаясь мрачной стеной, так что света белого было не видно.       Сунув руки в карманы, он медленно шаркал, сквозь трущобы: свалка, стоянки разбитых машин, домишки с просевшими крылечками, где в грязи ковырялись куры. Жарились в ядовитом песчаном мареве бакалеи и пустынные стоянки, где дорога раздваивалась: одна тропинка вела наверх, к старой заправке, которая уже как лет десять была заколочена наглухо, а другая — к недавно отстроенному универсаму с бодрой красно-желтой вывеской, где продавали продукты из Денсапара, которые никто не покупал, потому что владелец задирал неподъемные для большинства жителей цены. Там, вдалеке, за песчаным холмиком, покрытом жузгуном, тянулись маленькие пропыленные фермы, отвоеванные у бесплодных палево-серых солончаков.       Погруженный в невеселые мысли, Ренджи дошел до южной части города. Мимо проходили рабочие в униформе, женщины с тяжелыми холщовыми сумками, старушки семенили, опираясь на ходунки — район тут был получше, поживее с однообразными бежевыми домами из шлакоблоков, украшенные гипсовой лепниной, с плоскими крышами и игольчатыми пустынными растениями во дворе. Он остановился возле одного из них, хмуро поглядел на витражное стекло с дурацким узором в виде бабочек, вставленное в окно на втором этаже. Если б ему только заработать на такой вот дом, им больше не пришлось бы жить в той развалюхе, где они сейчас…       С конца улицы слышался разрозненный хор голосов. От жары мысли свивались в клубок, на него навалилась вялость, апатия, безразличие ко всему. Стоя на месте, Ренджи повернул голову и увидел, как вокруг мужчины — жилистый, тощий, дубленая от загара кожа, светлые волосы расчесаны на прямой пробор и висят сосульками — собралась прямо-таки целая толпа. Они что-то громко, ободрительно ему выговаривали, похлопывали по плечам, будто олимпийского чемпиона. За спиной у мужчины что-то болталось, и приглядевшись, Ренджи с удивлением обнаружил, что на плече у него висит пневматическая винтовка, причем не простая, а самозарядная, с неотъемным магазином, с крутым оптическим прицелом и штык-ножом, которая стоило явно больше миллиона дзени. — По какому случаю такая толпа? — с напускным равнодушием пробормотал Ренджи. — А ты не слыхал? Чинс идет на экзамен на хантера. — ответил ему басом голос из ниоткуда.       «Хантера? Этот старый олух?».       Никак не показав своего изумления, он обернулся.       На ступеньках, под провисающим козырьком , сидели двое шахтеров: один огромный, как медведь, бородач в зеленом рабочем комбинезоне, с длинными до плеч космами. Второй был помельче, не такой внушительный, но тоже здоровяк, в замызганной клетчатой рубахе, штанах с белесыми потертостями и массивных ботинках. Глаза у обоих блеклые, впалые, лицо одутловатое, дряблое, бордово-синюшное.       С ловким щелчком тот, что медведь, вышиб сигарету из пачки, сунул её между зубами и закурил. Руки у него при этом тряслись, как у старика. — Да вы шутите.       Пьяницы злобно, визгливо захохотали, будто соглашаясь с ним. Он смутно помнил, как их звали — Когава и Хиго. — Это ты верно подметил, пацан. Вот так прикол отколол Чинс, да? — бородач ткнул локтем второго, и взял стоящую возле лодыжки наполовину опустошенную бутылку дешевого пойла. — Будет первым, кто в нашей дыре выбьется в люди. Хантером станет, ага.       Начав брать смены на шахте, Ренджи смекнул, что вот таким непросыхающими типам, когда они уже как следует набрались, нужно отвечать осторожно и предельно вежливо — без дерзости и всяких выкрутасов, иначе они могли слететь с катушек: вскакивали и без предупреждения начинали орать, обвиняя во всевозможных грехах, а то могли и здорово покалечить. Ренджи не улыбалось остаться без глаза или со сломанным ребром, но всё равно играл с огнем, испытывал извращенное удовольствие, доводя этих пьяниц до белого каления, смотря, как они слетают с катушек от ярости. За свои выходки он пару-тройку раз получал оплеухи от бригадира, мол, ты чего их доводишь, сопляк? Людей мучать нравится, да? — Так зачем он на экзамен попёрся?       Кагава сухо рассмеялся, и заговорил, практически не размыкая губ, словно не хотел показывать пожелтевшие от табака зубы. — Чинс, скользкий козлина, задолжал тут всем, кому можно и кому нельзя. Распродал мамашино золото, а потом стащил драгоценности женки своей, даже обручальное кольцо её в ломбард притащил. Она у него с пятью детьми живет в развалюхе на отшибе. — тот глотнул из бутылки. — Так Чинс и эту лачугу заложил, чтоб бабло на ружье и билет наскребсти. Если помрет на том экзамене, то страховая ни гроша ему не выплатит, это уж как пить дать — кредиторы вмиг домишко-то к своим ручкам приберут за долги.       На адресата этот монолог не произвел никакого впечатления — что такое долги и в какую беспросветную задницу они превращали жизнь Ренджи и по себе знал, а Чинс, кретин, нахватал их выше крыши, потому что был неудачником и проигрывался во всем, на что делал ставки. — А если пройдет?       Бородач насмешливо гоготнул. — Если пройдет, то у меня завтра пальцы на руке отрастут. — ответил Хиго, продемонстрировав ему грязную руку с черной каймой под тремя пальцами — указательного и среднего не было.       Когава глянул на него сощуренным покрасневшим глазом. — Ты, поди, и хантеров никогда не видел, да? — А вы что, видели? — с вызовом ответил ему Ренджи. Солнце слепило глаза, он жмурился, как слепой котенок, пытаясь смотреть прямо на Когаву, хотя смотреть там было не на что — обычный старый пьяница, коих в этом богом забытом городишке не сосчитать. — Деньги они зашибают что надо, а лицензию продать, так на семь жизней хватит. — Славно это, почетно. — Почет? — пьяно прогнусавил мужик, хлопнув себе по колено — выглядел он так, словно вот-вот опять со смеху покатиться. — Ха! Да кому нужен этот сраный почёт?! Станешь хантером, пацан, будешь как сыр в масле кататься! Всё на халяву получать будешь, отвечаю, заживешь на полную катушку, а едва скажешь, что ты хантер, все девки сами прибегут тебе отдаваться.       Мужик снова приложился к бутылке — в наступившей тишине слышались глотки. — Хороша пошла! — блаженно выдохнул пьяница, утирая рот тыльной стороной ладони; от выпивки лицо его ещё больше раскраснелось, глаза заблестели. Когда тот заметил, что Ренджи смотрит, то вскинул брови. —Только не говори, что тоже хочешь. — Не-а.       В ответ Хиго резко заморгал, глядя на него сквозь табачный дым. — Слышь ты, пацан, не знаю, о чем ты там сейчас себе думаешь, но по-моему с таким гнусным характером ты долго не протянешь. Смекаешь, о чем я?       Ухмыльнувшись, разглядывая собственные сандалии, он пожал плечами. — Не-а. — Не-а-а, вы только послушайте. — заплетающимся языком сказал Хиго. — Я тебе щас как дам «не-а», ты, мелкий…       Ренджи увернулся от удара в ухо — тот, по всей видимости, словил горячку и захотел наподдать ему как следует, и убежал прежде, чем Хиго окончательно заведется. За домом, где он остановился, на него одним махом нахлынула злачная, нерадостная атмосфера, незримо висящая над городом годами.       «У меня все не так плохо — я хотя бы понимаю, что я в дерьме, а они нет».       Настроение у Ренджи было отвратительным, настолько отвратительным, что он даже нашел отдушину в том, чтобы обливать грязью Чинса. Экзамен на хантера? Чинс-то? Ну и кретины безмозглые, те, что его по плечам хлопали, они и правда верят в то, что он вернется с лицензией? У него в его возрасте и то мозгов побольше будет, чем у тех взрослых, чтобы понимать, что Чинсу ни в жизнь не стать хантером. Скорее пустыня разверзнется, чем это случится.        Захваченный мыслью, он остановился посреди переулка — с двух сторон обшарпанные домишки с облупившимися, серыми от летящего песка стенами и заколоченными окнами.        Они что, правда не врубаются, до чего все это глупо? Непомерно раздутая (непонятно, правда, от чего) самоуверенность Чинса не раздражала, а приводила его в недоумение. Этот идиот что, всерьез считает, что пройдет экзамен, или у него кукуха поехала? Это прикол какой-то или что? Может, это Ренджи чего-то не понимает?... — Эй, пацаны, гляньте!! Я нашел мусор!!       Ренджи резко развернулся. Его словно холодной водой окатило. Звон цепей, шуршание гравия, все ближе и громче раздавались разрозненные улюканья, похожее на лай гиен. — Мусор идет!       «Черт, вот только этого не хватало!».       Он рванул вперед, но путь перегородили словно возникшие из переулка велики — с одного из них, глядя заплывшими жиром глазками, с гадливой улыбочкой на него смотрел главарь. — Чего тебе надо, свинья? — Ты чего на меня вылупился, оборвыш? Глаза вниз опусти, когда к тебе люди обращаются. — жирдяй смерил его уничижительным взглядом и повернулся в сторону дружков, следящих из-за спины с круглыми, горящими глазами. — Парни, как насчет того, чтобы показать мусору, где его место? А то, видать подзабыл, что его место на свалке! — Да! — радостно завизжали те.       Исподлобья глядя, Ренджи оскалился. — Отвалите, мудачье. Иначе пожалеете.       Секундная тишина и следом — внезапный взрывной хохот. Всем пяти малолетним задирам это заявление показалось очень смешным. — Что ты нам сделаешь, оборвыш?! — резко выкрикнул долговязый пацан, свешиваясь впалой грудью с велика. — Нас пятеро, а ты всего один!       У стены дома были свалены бетонные блоки и кучи желтеющих стройматериалов. Даже за обезьяними воплями этих верзил он услышал стрекотное шипение где-то возле пыльного мешка с цементом, и, словно это он призвал её своими мыслями, оттуда выползла песчаная эфа с зигзагообразной светлой полосой на спинке и круглыми, внимательными глазами с вытянутым зрачком. Он косо поглядел на уродов, восседающих на великах, будто на тронах — в двенадцать лет, если у тебя не было велика, ты был никем. А Ренджи и был никем. Отребье, мусор, заморыш, нищий оборванец. У него ничего не было. Он воровал еду, лазил по карманам, разве что не попрошайничал, но Ренджи скорее отпилит себе руки, чем примет чужую подачку. Что эти придурки хотят ему доказать?       Ренджи зашелся пронзительным, истеричным смехом. В голове зашевелилась безумная мыслишка. А что если?.. — Че ты ржешь, а?! — взвизгнул мальчишка из заднего ряда — весь в веснушках, нос картошкой. — Давайте уже наваляем ему!       Ренджи бросился в сторону, молниеносным движением схватил змею за голову, размахнулся и со всего размаху бросил в велосипед, на котором восседал жирдяй. — МАМА! — заорал он, сваливаясь с велика. Змея обернулась кольцом, припугнутая звенящим грохотом, после чего вскинулась разжатой пружиной и метнулась в сторону пацана, стоящего на велике рядом. Увидев змею, тот отпустил велик и стал отпрыгивать от неё, визжа так, будто его на кол сажают. Рама придавила змею, но та, извернувшись, шмыгнула в сторону долговязого задохлика.       Пустынный переулок сотрясали оглушительные вопли. Надрываясь от визга, мальчишки вскочили на велики и унеслись прочь так, словно за ним гнался сам дьявол.       В воцарившейся тишине смертельно разобиженная змея рассерженно шипела, зарываясь плоской мордочкой в песок. Глядя на неё Ренджи только сейчас осенило: блин, песчаная эфа ж ядовитая… Если бы змея кого-то из них цапнула, те бы, может, даже бы умерли от яда. Он заволновался. Тогда, получается, он бы стал убийцей. Ну, не совсем, умерли бы они от змеиного яда, но это ведь Ренджи бросил в них змею? Все равно толкнуть человека прямо в пасть ко льву. Как же это называется?.. А, точняк, убийство с косвенным умыслом.       Помотав головой, Ренджи бросил взгляд на змею и пошел дальше. Никого он не убил. Живы остались и дело с концом. Змею только жалко.       Он вышел на плоскую пустынную улицу и посмотрел наверх. Сгущались сумерки, небо было нелепого розового цвета, ни единого облачка, ни порыва ветерка. Куда ни глянь, везде одно и то же. Приземистые песчаные дома, выжженные солнцем дороги, люди, как дурные сомнамбулы, плетущиеся под раскаленным зноем, скрипучие ржавые вывески, покрытые многолетней пылью окна. Безветренные улицы, безветренные небеса и мертвенная тишина.       На другой стороне улицы шла женщина, держа за руку идущую вприпрыжку девчонку, круглолицую коротышку не старше Реви в нелепой желтой панамке с улыбающейся рожицей, на плечах блестящий рюкзак. Наверное, возвращается домой из школы. Веселый детский голос возбужденно тараторил, рассказывая о чем-то, а женщина, очевидно, её мама, слушала с интересом, то и дело кивая. Когда они проходили мимо, девчонка вдруг глянула прямо на него и замахала рукой, будто они знакомы — привет-привет! Ренджи сконфузился, рассеяно зашарил взглядом по земле. До него долетел добродушный смех женщины.       Мама… как она выглядела? Какое у неё было лицо? Она также улыбалась? Не помню… Провались оно все пропадом! Неважно. Все равно. Ему никто не нужен.       Шикнув сквозь зубы, он быстро развернулся и пошел дальше, изо всех сил игнорируя детский смех, долетавший до него издевательским эхом. Демон. Злодей. Бесовское отродье.       Все его сторонятся, ругают и боятся к нему подойти. Плевать, что они думают. Они его презирают, двенадцатилетнего пацана, и он их тоже. Да с какого перепугу он должен проявлять к ним уважение? Он всегда был один и один со всем справиться. Не нужны ему ни родители, ни друзья. Ему никто никогда не помогал, он всегда рассчитывал только на себя. Если он хочет выжить в этом чертовски несправедливом мире, тогда ему просто нужно стать самым сильным. Вот и всё.       «Не хочу ни от кого зависеть. Хочу быть настолько сильным, чтобы больше никогда не пришлось боятся. Никто не посмеет открыть рот, чтобы унизить меня. Никто не посмеет смотреть на меня свысока. Я их сам… всех…».       Я хочу стать настолько сильным, чтобы никто в мире не смог причинить мне боль.       В бездонной жаре он протащился полмили к ущелью каньона Серенгети, который начинался сразу за проржавевшим, выцветшим на солнце транспарантом с гротескным изображением пустыни, усеянной бриллиантами «Добро пожаловать в Касане! Вам здесь рады!». «Нет, не рады» — с едким смешком подумал он под доносящийся вслед лязгающий скрип висевшей на железных брусьях вывеске.       Пустыня здесь была выжжена немилостивым солнцем до пожухло-коричневой каменной земли и красных проплешин. В этих местах, обычно, водилось полно каракалов, сервалов и корсаков, даже кучу железных предупреждений с жуткими сценами охоты понатыкали, потому что туристы, которые сюда приезжали глазеть на кимберлитовые трубки с алмазами, имели привычку лезть туда, куда лезть не стоит. Пару лет назад одного такого дядьку в с фотоаппаратом наперевес, решившего, что будет отличной идеей запечатлеть место отдыха хищников, нежащихся на солнышке на склоне каньона, в итоге насмерть загрызли каракалы. Ренджи слышал, что экскурсоводы всем эту байку рассказывают, но тем хоть бы хны, все равно лезут и лезут.       По убийственно безоблачному небу пронеслась на юг стая беркутов, размахивая гигантскими черными крыльями. Взобравшись на приличную высоту, Ренджи остановился, чтобы перевести дух, и глянул в сторону дома: жмется на краю пустыни игрушечный городок под угрожающе нависшим небом. Понастроили дома в такой-то заднице, и всё ради того, чтобы было кому батрачить на шахте. Ренджи хотелось вызвериться на всю Вселенную, которая забросила его сюда, в эту богом сраную забытую дыру, в этот нищий край, в котором денег не видали несмотря на все свои ископаемые богатства, охраняемые военными так, что если попробуешь украсть, то либо тебя прикончат на месте, либо сунут в железный кузов и отправят без суда в тюрьму на материк.       По крайней мере, ему есть ради кого жить. Это уже что-то. Им с сестрой никто не нужен. Они всегда были только вдвоем, и вместе преодолеют все трудности, все невзгоды. Никто не придет к ним на помощь, никто не даст им еды, крова и тепла, никто не даст им доброты и ласки, но распускать нюни из-за такой-то ерунды?.. Ха! Еще чего не хватало!       Он поднял палку перед собой.       Вот бы разделаться со всеми, кто презирает его и дразнит бесовским отродьем! Что он должен сделать для того, чтобы стать сильным? Сильнее всех остальных? Но для начала надо бы придумать, как заработать денег, иначе скоро у них не будет не только еды, но и дома, а жить на улице… Вообразить подобное было выше его сил, но в скором времени, если ничего не изменится, в этом пропадает смысл — бездомная жизнь станет реальностью.       Стояла такая тишина, что даже жалкий стук его сандалий разносился эхом на многие мили вокруг. Деньги, деньги: о них невозможно было не думать. Кажется, с мыслью о них он просыпался и, спустя много часов, слушая недовольное урчание пустого желудка, засыпал. Ренджи облизал пересохшие губы, с тоской чувствуя сладость, оставшуюся на губах после лакомства. Консервированные фрукты на вкус просто божественные. Сто лет не ел ничего вкуснее.       Опустив палку, Ренджи, приставив ладонь козырьком, поднял глаза наверх. На миг необъятные равнины пустыни, её песчаные ступенчатые горы и ржаво-красные дюны показались ему даже красивыми. Холодный ветер недобро выл в ущелье, карабкаясь вверх, неся в своих диких вихрях песок. Закат полыхал пламенем огненным, словно кто-то там, наверху, решил устроить пожар, чтобы люди смотрели и дивились этому чуду, дивились тому, как могли гореть небеса. Красное небо, красная земля… им ни ни конца, ни края. Этот простор ужасал. По сравнению с ним его жизнь ничего не стоила.       Все люди равны в своей ничтожности, но жить лучше позволено только сильным. Да, слабые ничего не могут сделать…       Вдруг — он не успел ничего сообразить, как под левой ногой с хрустом раскололась земля, треснула, ползя куда-то вниз, и Ренджи, потеряв равновесие, кубарем покатился по отвесной скале.       Отбитое камнями и острым щебнем тело приземлилось на дне ямы, взметнув красновато-оранжевый слой песка. Перед глазами мелькали красные вспышки, голова гудела, ноги сводило судорогой. Встряхнув голову, он поднялся на ноги и попытавшись вздохнуть, обнаружил, что наглотался пыли и песка. Уперев ладони в колени, он откашливался, будто кошка, которая пытается срыгнуть комок шерсти, распугивая кучкующихся на дне ямы фенеков — те с писком бросились в рассыпную, прячась от него за камнями.       Когда пелена перед глазами рассеялась, а в легких появился воздух, Ренджи подобрал лежащую рядом палку, выпрямился и огляделся по сторонам.       «Черт, ну дела… я отсюда целую вечность выбираться буду».       Один из фенеков с палевой шерсткой и глазами-пуговками, подобрался к нему, с любопытством обнюхивая ногу. — Чего таращишься, мелочь? — пробурчал он, и поставил рядом с ногой палку, мало ли что. Фенек низко заворчал, дернув ушами, крутанул пушистым хвостом туда-сюда и отбежал обратно к сородичам — те уже вылезли из своих укрытий и смотрели на человека посреди их ямы.       Потирая подбородок, он в панике заозирался. Обратно по отвесной скале ему точно не вылезти из ямы. Однако впереди виднелся не такой уж крутой склон, по которому вполне можно забраться, цепляясь за торчащие камни. Куда тот ведет Ренджи не знал, но выбраться из ущелья как-то надо было, потому что небо стремительно темнело, а ночью кроме фенеков была тьма-тьмущая хищников. Все они днем прятались от жары, набираясь сил, а как только наступала ночь — солнце на небе резко угасало, будто свет выключили — выходили из укрытый и начинали охоту.       Не обращая внимание на стреляющую боль в левом колене, (да уж, завтра, таская мешки с кимберлитом, он как следует пожалеет о том, что решил потащиться в ущелье) Ренджи, заткнув палку за спину, храбро полез по отвесу наверх, хватаясь за похожие на окаменелые трутовики камни. Те были небольшими, но ему удавалось, хоть и с трудом, цепляться за них пальцами или поставить ногу.       Пыхтя и задыхаясь, Ренджи карабкался наверх, медленно, стараясь не смотреть вниз. Камни оставляли на руках красно-кирпичные полосы, растревоженный песок сыпался прямо в лицо, смахивать его, держась одной рукой было тем ещё трюком. Он не боялся высоты и любил забраться повыше, чувствуя только лихую эйфорию, но чем выше продвигался, чем сильнее накренялся склон и камней, за которые можно цепляться, становилось все меньше и меньше. Если упадет, то коленом не отделается — либо ребра, либо шею себе переломает.        Сделав последний рывок, Ренджи схватился за край отвеса, подтянулся, перебросил ногу, потом, держалась буквально одной рукой, подпрыгнул на еле торчащем камушке — все перед глазами резко качнулось, его ожгло страхом, и на один кошмарный миг показалось, что всё-таки свалится — перебросил и вторую.       Некоторое время Ренджи лежал плашмя на спине. Ему в лицо дул сухой стеклянный воздух, он пытался отдышаться и бессмысленным взглядом смотрел на сверкающее звездами сапфирово-синее небо с такой яркой и крошечной луной, что, казалось, она светит над другой планетой, где-то далеко-далеко отсюда, в туманной, далекой галактике.       Вытащив палку, Ренджи перевернулся на живот, приподнялся на локтях, пополз к другому краю, чтобы глянуть вниз, и от увиденного сердце сделало к горлу кульбит: по каменным выступам ущелья в его сторону брел каракал: вытягивая лапы, на мордочке с черными отметинами сытое довольство, песчано-рыжая шкура лоснится в уходящих лучах закатного солнца.       Ренджи быстро засучил локтями, двигаясь назад, чтобы хищник его не заметил. Разумнее всего было бы сползти обратно в яму, тихо и осторожно, и рвануть отсюда, но он был как под гипнозом, не мог оторвать от каракала взгляд. В неспешной поступи зверя была животная сила, урчащая крадучесть. Ленность движений его была обманчива — все могло переменится в один миг; уши-кисточки настороженно дернутся, сизые глаза сверкнут в темноте, и гибкое тело замрет, чтобы в следующий миг выгнуться для одного мощного, смертоносного прыжка.       Покрепче сжимая палку, на подрагивающих ногах Ренджи поднялся, не отрывая взгляд от хищника. Каракал, услышав шум, шевельнул ухом и заметил его. Демон… А что, неплохо звучит. — Просыпайся.       Ноль реакции. Не церемонясь, Ренджи ещё разок, как следует, пнул Бейонда в спину, но тот только вяло отмахнулся, как от мошкары, и сонно прогундел: — Слушай, мужик, я тут поспать пытаюсь, лягухи всю ночь орали…       Вранье — тот как залег на боковую, тут же отрубился до самого рассвета. В отличие от Бейонда, Ренджи всю ночь не спал, но чувствовал себя до абсурдного неплохо. Скоро он выберется из влажной, сырой дыры к морю, а там всего-то три денечка, вручит Бейонда Паристону и дело сделано.       Через полдня они добрались до порта Мана, находившийся в старой верфи. Черная контора, где перекупщики продавали билеты тем, кто не желал светить документами (или их у тех просто не было) в силу разных обстоятельств, находилась в портовых доках. В них было полным-полно мрачных личностей, обтяпывающих свои делишки, от перевозки наркотиков до торговли людьми, но основная сфера деятельности крутилась вокруг подделки и оборота документов: паспорта, лицензии, разрешения на провоз товара, разрешения на работу, визы, миграционные карты и, в том числе, билеты куда угодно.       Ренджи с удовольствием вдохнул свежий воздух, сочный, солоноватый морской, который лился в легкие, как чистейший ручеек. Два дня дыша влажным, спёртым от неподвижной духоты воздухом, он уже начал ощущать себя амфибией.       Проходя мимо рядов одинаковых грузовых отсеков, выкрашенных в детский ярко-фиолетовый цвет, Ренджи высматривал метку, про которую со скользкой улыбочкой сказал ему Юрген, что было довольно проблематично с учетом того, сколько на них было намалёвано аляповатых многослойных граффити. — Если хотел прогуляться, можно было найти место и поприятнее. — пробухтел позади Бейонд. — И воняет тут хуже, чем на болотах.       Наконец через пару десятков отсеков, он всё же нашел то, что искал — анимэшную девочку в матроске с сапогами-чулками, фансервисную героиню какой-то компьютерной серии, на которые обычно западали заматерелые отаку вроде Юргена.       Ренджи три раза постучал в железную дверь. Выждав три секунды, постучал ещё раз, и еще три раза через четыре.       С железным скрежетом на уровне глаз опустилась створка и на него вытаращились два немигающих глазных яблока. — Путешествие в один конец. — Без обратного билета? — На край света он не нужен.       Створка закрылась. Ренджи услышал, как Бейонд глуповато хекнул у него за спиной.       Из отсека доносились громкие, грохочущие перестукивания, будто кто-то колошматит по нему изнутри металлической трубой. Зазвенели цепи, дверь открылась. Глазные яблоки принадлежали лысому татуированному громадине, напоминающему боксёра-тяжеловеса, с крупными чертами лица, глубоко вдавленными в лицо крошечными глазками и чётко выраженными надбровными дугами.       Амбал молча пропустил их внутрь, смерив Бейонда (ухмылка так и не спадала с его лица) подозрительным взглядом. Дверь с шумом захлопнулась, и нутро отсека поглотила кромешная тьма. Слепо шагая вперед, Ренджи игнорировал шумное дыхание в затылок и прикидывал, что будет дальше, как в звенящей тишине по стене загрохотал кулак и через секунду на противоположном конце отсека открылась дверь, ведущая к лестнице вниз.       Меры предосторожности от портовой охраны производили впечатление, но Ренджи подозревал, что кое-кто из громил, крышующих в доках торговлю «черными» билетами, поддельными документами и визами, будет пострашнее полиции. За двадцать лет куда его только не забрасывало по миру, и в разных трущобах, что в Банкванге, где вообще не знают, что это за зверь такой, «правоохранительные органы», что в Иль-де-Конте, где за каждый чих в неположенном месте чуть ли не судимость выписывают, он перезнакомился со многими пижонами, перед которыми лизоблюдствовали местные шерифы, словно богобоязненные верующие перед помазанником.       Они втроем спустились в тесную мрачную комнатушку: пластмассовый стол, на котором стоял металлический ящик, два пластмассовых стула, на шнурке под потолком висит одинокая лапочка, ни дать, ни взять камера пыток.       Возле стоял стоял здоровяк, состоящий исключительно из белка, и все остальные, стоящие по углам, были чуть ли не точной его копией, словно появились на свет в результате клонирования или комбинацией клавиш «скопировать-вставить»: все загорелые, потные, в татуировках, и все уставились на Ренджи злобными, прозрачными глазами.       Ему на плечо легла чужая тяжеленная лапища и заставила сесть на стул. — Клади в ящик. — отрывисто пробасил амбал, поглядев на него бегающими глазами. — Из рук в руки ничего не передаем.       Все сделки такого рода проходили примерно одинаково: сидишь себе расслабленно, скучаешь, пока не спросят — рот не открываешь, а когда открываешь — отвечаешь равнодушно, без выкрутасов, получил, что хотел, — сразу сматываешься. Не желая показывать лицензию, Ренджи кинул поддельную идентификационную карту, которую давно подогнал ему Юрген вместе с визой и таскал с собой как раз для таких случаев. — Два билета до порта Сада. Одного человека задним числом, без документов.       Прошло еще пара минут. Громила, дальнозорко сощурившись, долго рассматривая его идентификационную карту, то и дело зыркая на него, так, будто там, на фотографии, был совершенно другой человек, и он пытался найти между ними сходство, с грохотом отодвинул стул и скрылся за третьей дверью, которая находилась у Ренджи за спиной.       Когда тот пришел обратно, в руке у него было два билета с круглой печатью, той, что ставят в кассах, когда покупаешь билет официальным путем. Рта он по-прежнему не раскрывал, и на Бейонда не смотрел, хотя заметил, что амбал начал на него-то всё чаще поглядывать.       «Если он откроет пасть или что-то выкинет, тогда я его точно убью, богом клянусь».       Ренджи отвернулся, рассматривая обшарпанную металлическую стену (кое-где виднелись плохо отмытые ржаво-красные пятна крови), а когда повернулся, то заметил, как громила, сузив и без того мелкие глаза, рассматривает кольцо у него на большом пальце. — За сколько отдашь за кольцо? — Не продается. — холодно отрезал Ренджи.       Тот только вскинул бровь, издал суховатый смешок и небрежным жестом бросил в ящик билеты с его идентификационной картой.       Когда они вышли из грузового отсека, солнце жарило еще сильнее, хотя они пробыли там от силы минут пятнадцать. Ренджи хотелось побыстрее убраться из лабиринта безликих грузовых отсеков, и выйти, наконец, к пристани. — Может хоть в бар какой заглянем? Ты и сам, я вижу, не прочь выпить, а вон тот бордель очень даже неплох, там подают такой забористый бренди… — Я с тобой не собираюсь пить. Мы идем на корабль. И чтоб ты знал, во всех борделях всегда одно и тоже: пьянь, драки и шлюхи. — Тоже мне. — пренебрежительно фыркнул Бейонд. — Что, злачные заведения с пьянью, драками и шлюхами ниже твоего достоинства?       Ренджи промолчал и с силой надавил указательным и большим пальцами в уголки глаз. Как же все это бесило, до умопомрачения просто, а ведь впереди ещё три дня, которые он проведет бок о бок в тесном трюме, полном уголовников, нелегалов и прочих отморозков, которые так же, как и они, сели на корабль по «черным» билетам. Не то, чтобы он и сам был безгрешным душкой, но оно и понятно — ему полжизни приходилось иметь дело с такими.       Мимо них пронеслась толпа детей в лохмотьях. Мальчишка лет десяти, бежавший, как угорелый, глядя себе под ноги, с размаху врезался в него. Подняв глаза на внезапно возникшее на пути препятствие, он отшатнулся испуганно и тоненько всхлипнул. Но Ренджи просто отпихнул его с дороги и пошел дальше, поморщившись от донесшегося до него вслед обиженного воя. Детей он не особо любил, испытывая лишь грохочущее внутри раздражение перед плаксивым нытьем, капризным хныканьем и растеканием в сопли, не считая их ни на толику ни милыми, ни очаровательными. Единственными детьми, которых он считал славными, были его племянники, а всех остальных он на дух не переносил. — Да какая муха тебя укусила? — пропыхтел где-то сзади Бейонд, спеша за ним. — Ты забыл спросить, но я все равно скажу — у меня при себе так-то документы есть. — Вот как? — с притворным удивлением протянул Ренджи. — Вот так. — съязвил тот. — Иначе как я, по-твоему, сюда добрался? — Считай мера предосторожности. — А чего остерегаться-то? — тут настала очередь Бейонда строить из себя наивного дурачка. — Официально я мёртв. Никто за мной не гонится… кроме тебя, разумеется. — Может, ты что темнишь про свою историю, откуда мне знать. — сухо отозвался Ренджи. — И насчет не гонится я бы поспорил: тот, кто изъявил желание познакомится с тобой поближе, тоже знает о твоем существовании.       Они дошли до старого причала, откуда потянулись пристани с пассажирскими кораблями и начинался порт Мана. — Кольцо твое, что, ценность какую-то имеет? — вдруг спросил Бейонд.       Ренджи ничего не ответил. Где-то вдалеке раздавались завывания отходящих от причала торговых судов, крики рабочих с загрузочной площадки. Он почувствовал, как Бейонд пнул его ботинком по лодыжке. — Необязательно всё время быть таким угрюмым. — Это кольцо — все, что осталось от моего ученика. — ледяным тоном процедил Ренджи. — А теперь завались. — Как его звали?       Инагуми угрожающе зарычал ему в ухо. — Не важно. — Что с ним случилось? — и, когда Ренджи не ответил, Бейонд усмехнувшись, добавил. — Надоел тебе и ты его тоже убил?       Серые глаза полоснули яростью, чистой, раскаленной добела. «Да он на всю голову отшибленный» — пронеслось в мыслях у Бейонда, но Ренджи уже вызверился, и нож летел прямо ему в глазное яблоко. Вернее, в плотный слой кэн, вовремя покрывшее верхнюю часть лица. — Помер и помер. —насмешливо протянул пленник, без особого усилия перехватив за запястье руку охотника. — Ну и что с того?       Ренджи так опешил, что и слова не мог выдавить. Странное чувство вдруг начало накатывать на него кошмарными волнами, с напором, от которого сердце заколотилось до того бешено, что он усилием воли сдерживался, чтобы не задрожать. Бейонд что-то выговаривал ему, но в голове звенели колокола и за этим шумом вообще он ничего не слышал, только стоял, оглушенный, с зашкаливающим пульсом, не понимая, что с ним происходит.       Замолчав, Бейонд стоял рядом, скрестив руки на груди, и смотрел, как его всего корежит. В мутных, блеклых глазах Ренджи высмотрел собственное отражение — взгляд остекленевший, лицо покрыто испариной, бледное, как сама смерть. Внезапно он ощутил жгучую резь в груди, чернейшую боль, какую Ренджи припомнить не мог. — …я же говорил тебе. — Что? — прохрипел Ренджи. — Забудь ты про это. Они все мертвы. И что дальше? Что она тебе даст, месть твоя? Вернет их к жизни? Искупит вину? Нихрена подобного. Ты не хуже меня знаешь, что через сколько бы трупов ты не переступил, ты так и будешь продолжать ползать в своей грязи. Слушай... — выдержав паузу, Бейонд опустил руки и сказал. — У меня есть к тебе предложение. Не хочешь объединиться со мной и отправится на Темный Континент? Храм Шинкогёку. Июнь.       От воды в ведре едко пахло хлоркой и лимонным очистителем для поверхностей. Сидя на коленях с щеткой в руках, Рика отбросила лезущие в глаза волосы и глянула через плечо, туда, где на столике на колесиках лежала коробка перчаток. Лезть в эту воду совсем не хотелось, а перчатки она не любила — от них ладони покрывались присыпистым белым тальком от которого свербило в носу, а руки пахли мукой.       Она моргнула — белый свет ламп жег глаза, будто в них прыснули лимонным соком. Кондиционеры нагнетали ледяной воздух по закрытому помещению, от которого кожа покрывалась пупырышками. После рабочего дня окна на ночь закрывались, и тот, кто уходил последним, включал на всю ночь кондиционер, поэтому даже в летнее время в прозекторской было свежо и прохладно, кроме одного случая несколько недель назад, когда стояла небывалая майская жара. Тогда по всему округу прошел страшный ураган, оборвавший линии электропередач, и и весь храм остался без света. В тот день после утренних занятий, когда она зашла в главное помещение, на процедурном столе лежал ещё незабальзамированный труп и, Рика почувствовала такую тошнотворную, гнилостную вонь, что желудок так и скакнул к горлу — зажав нос, она выскочила на улицу, испугавшись, что её вывернет прямо на вычищенный пол от этого усилившегося в сто, а то и в раз тысячу сладковатого душка смерти. Такахаси потом весь день её доставал тем, что от неё пахнет дохлыми мышами.       Взяв с собой ведро грязной водой, Рика оценила взглядом вычищенную до блеска морозильную, кивнула сама себе, мол, дело сделано, поменяла в хозяйственной комнате воду и вернулась обратно в помещение, как вдруг в полнейшей тишине услышала чужой голос: — Самое место для тебя.       От неожиданности и испуга она чуть не взвизгнула. Перед ней, сложив руки на груди, стояла Канае: — Ты… — голос звучал хрипло; она сглотнула. — Ты что здесь делаешь?! — Ты ведь Рика, да? — проигнорировав, спросила мико, произнеся её имя, и это какая-то нелепица.       Как-будто Канае не знала, как ее зовут… Решив ничего не отвечать, она молча прошла мимо и поставила ведро рядом со шкафом, надеясь, что если будет игнорировать Канае достаточно долго, то та побыстрее уйдет. Та пристально наблюдала за тем, как Рика бросает в воду хлорную таблетку из пластиковой банки с зеленой этикеткой, и чуть сморщилась, когда таблетка, всплыв на поверхность, начала грозно шипеть, превращая воду в булькающую химическую пену. — Слышала, ты со своим приятелем намерены стать частью клана господина Гирея.       У неё по затылку пробежал тревожный холодок. Отложив щетку на пол, она села на колени и подняла глаза на Канае, стараясь выглядеть как можно безразличнее. Никто ничего не говорил, и Рика чувствовала что-то, словно какой-то ток искрит в воздухе. — Зачем? — Это хорошая возможность. — Что, прости? — ледяным голосом оборвала её Канае. — Возможность для чего? Что тебе и твоему калеке понадобилось в клане Йонебаяши?       Мико все продолжала глядеть на неё, чуть сведя брови на переносице. Из холодильного помещения доносилось гудение, в другой комнате на рабочем столе запищала центрифуга. — Я знаю, что тебе помог тот высокий монах, к которому ты постоянно ходишь. Ты его служанка или как, личный питомец?       В животе после этих слов что-то нехорошо ёкнуло. — Интересно, почему он оказывает тебе особое внимание? — протянула Канае, проходя мимо неё, и остановилось возле металлической каталки, задев край рукавом кимоно — мико отдёрнула руку, бросив на неё брезгливый взгляд. — Выходит, ты у нас особенный подкидыш, с привилегиями? — Не суди других по своим меркам. — глухо произнесла Рика.       Канае, вздернув тонкую бровь, высокомерно фыркнула. — По каким еще меркам? В отличие от тебя, у меня нет покровителя, который бы попросил за меня. Не то, чтобы меня это волновало, но другие годами здесь мечтали о том, чтобы их выбрали воспитанниками клана, а ты взяла и заняла чье-то место. Хочешь, чтобы тебе жилось получше, чем другим? А ты заслужила?       В пустой прозекторской висел сладковатый душок мертвой плоти. «Маленькая госпожа» — всплыли в голове слова Такахаси. — Раз ты у нас умная, я буду говорить с тобой по-взрослому. Ты неотесанная уродина, которой не место среди членов благородного клана. У тебя нет никаких способностей к музыке, танцам, каллиграфии и живописи. Ты не знаешь ни поэзию, ни искусство аранжировки цветов, а твоя внешность может считаться привлекательной разве что для свинарки. Поэтому единственное, на что ты сгодишься, это быть уборщицей или для работы на ферме. Так с чего ты вдруг решила, что господин выберет бесполезную угрюмую деревенскую свинарку вроде тебя?       Тишина отражалась от гранитных стен, наваливаясь невидимыми руками, давя на согнутые плечи и опущенную голову. Рика, поджав губы, угрюмо молчала. Канае аж затрясло от ярости. — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! — скомандовала Канае. Раздался оглушительный грохот — с металлическим лязганьем ведро, опрокинутое мико, повалилось на пол и мыльная вода расплескалась по вычищенному кафелю, растекаясь под секционный стол, стулья, под шкаф с бальзамирующими растворами, все дальше и дальше.       Она упрямо уставилась замыленным взором в мокрый пол, в котором нервно дрожали отражения закованных в решетки люминесцентных ламп. — Я ни за что не уступлю никчемной деревенщине из какой-то забытой богом дыры. Чтобы кто-то из вас стал членом клана вместо меня… Об этом и речи не может быть! Слышишь меня?! Не может!       Канае метнулась к ней, будто кошка в темноте, схватила за волосы на макушке, заставляя задрать голову наверх. — Оказывается, вблизи ты еще уродливее. — глумливо рассмеялась мико, и скривилась.— Понимаю, почему вы с тем мальчишкой держитесь вместе. Идеальная парочка, уродина и калека.       Тонкие пальцы, держащие её, исчезли. Рика прикусила внутреннюю сторону щеки. Ладонь, лежащая возле щетки, ухватилась за неё, словно за спасательный якорь, чтобы не расплакаться. Однако и плакать от обиды она не собиралась. Да ни за что. Только не перед Канае, которая, казалось, ждала, взирая на неё сверху вниз, когда же она заревет. Пусть мама не успела дать ей полноценного воспитания, но распускать сопли она её уж точно не учила. — Может, ты никакая не сиротка, а так, просто ублюдочная? — с ухмылкой поинтересовалась Канае. — Хотя разницы нет, подкидыш он и есть подкидыш, с родителями он или без.       Пальцы, стиснутые на щетке, начали неметь. «Подкидыш» — от этого слова стиснуло желудок. Ей хотелось протянуть руку и свернуть Канае шею. — А ты сама нужна кому-то?       Канае опешила, уставилась на неё, хлопая длиннющими ресницами. В застывшем фарфоровом лице проглядывалась какая-то неестественность. — Ты ведь тоже здесь одна, как и все остальные. Я слышала, тебя привела сюда твоя мама. Тебе тогда было пять лет. Значит ли это, что своей маме ты была не нужна?       Стало так тихо, что слышны были только сверчки с улицы. На кукольных губах дрогнула улыбка, будто треснувшее стекло. Канае стиснула зубы и поглядела на неё с таким откровенным презрением, что она мгновенно пожалела о том, что сейчас сказала. — Заткнись. — зашипел девичий голос. — Да что ты знаешь?! Закрой свой рот, ты, никчемная паршивка! Только я должна быть в этом клане, только я, слышишь?!       Канае покраснела, глядя исподлобья, губы дергались от унижения. — Ты пойдешь к каннуши Йошинори и скажешь, что останешься в храме.       Мозги будто морозным ветром продуло. Рика полоснула Канае ледяным взглядом. — Ни за что. — Что ты сейчас сказала? — Ты оглохла? Я никуда не пойду и ничего говорить не буду.       Рика уже по глазам поняла, что последует за её ответом — Канае с размаху ударила её по лицу. Кожу на щеке обожгло, будто плетью. Она ухватила её за волосы на затылке, резко дернула вниз, чтобы поднять голову и заставить смотреть на себя. Оглушающая боль разливалась по лицу, перетекая с щеки вниз, к краю рта, где сквозь тонкую кожу сочилась кровь и неумолимо пульсировало. — Слушай меня! — прошипела Канае прямо ей в лицо. — Если ты не сделаешь так, как я скажу, богом клянусь, ты пожалеешь об этом. Я вас уничтожу. Ты поняла меня? — произнесла она в карусельной, звенящей тишине. — Встала и пошла, сейчас же!       Чувствуя металлический привкус крови во рту, Рика сквозь зубы процедила: — Да я лучше умру.       Тонкие пальцы в волосах дрогнули. — Ты…совсем страх потеряла?!       Мико разжала пальцы и медленно поднялась. Каким-то ясным, удаленным от всего уголком сознания она поняла, что Канае страстно желает ее удавить, отходить до полусмерти. — Ах ты, дрянь! — Я думаю, с тебя достаточно. — прозвучал во мраке низкий, хриплый голос; Нараки перехватил поднятую руку Канае. Появился он до того бесшумно, что она аж пискнула. — Ты что здесь забыла, девочка? По-моему, я тебя сюда не приглашал.       Нараки отпустил руку мико и неуклюже похлопал себя по нагрудному карману, искал сигареты, которые тут было запрещено курить. — Вы... — ту все еще трясло. — Я столько лет из кожи вон лезла, и теперь должна уступить какой-то мелкой дряни, которая и года тут не пробыла?! Объясните мне! Это несправедливо! — Нихрена я тебе объяснять не должен. — поднося зажигалку к лицу сухо произнес он. — Собрала манатки и пошла вон отсюда. Чтобы духу твоего я тут больше не видел.       Канае стояла посреди прозекторской, сжав кулаки, и злобно смотрела на парня, источая такую застылость, словно предмет под давлением, который вот-вот рванет. — Вы не имеете права! — Закрой рот. Я взрослый, поэтому ты меня слушаешь и вслед не тявкаешь. Еще одна подобная выходка, барышня, и ты здесь будешь до конца своих дней полы драить. Поняла меня?       Лицо мико от негодования побелело. — Я спросил — ты поняла меня? — тон его стал жестче, грубее. — Отвечай, когда вопрос задают. — Да. — выдавила из себя Канае. — Надеюсь, что так. Вместо того, чтобы ходить и качать права, лучше подумай над тем, почему у двенадцатилетней девахи, которая рвется в высшее общество, рот похож на помойку. — на «высшем обществе» рот у Нараки вдогонку презрительно скривился. — Почему ты ещё здесь? Проваливай!       Канае пронеслась между ними с такой скоростью, будто за ней кто-то гнался — слышался только стук деревянных гэта — затем, с устрашающим скрипом, тяжелая железная дверь захлопнулась и воцарилась тишина.       Тлетворный запах висел в воздухе от постоянного присутствия смерти. Окна в прозекторской в рабочие часы держались нараспашку, чтобы приток свежего воздуха с улицы сбивал его. Но сейчас створки были закрыты, и тот казался сгнившим, сырым. — Зачем вы это сделали? — сердито спросила Рика. — Тебе помочь. — просто ответил Нараки. — Я не просила. — А я и не спрашивал разрешения. — с безобидной насмешкой бросил тот.       Парень присел на корточки, приподнял её лицо за подбородок: — Ну-ка. — пригляделся и присвистнул. — Да уж, нехило она тебя приложила.       Вместо ответа Рика дернула головой, резче, чем следует, отворачиваясь, и вытерла кровь с разбитой губы тыльной стороной ладони.       Последовала долгая пауза. Нараки нахмурился (нет, пожалуйста, мысленно просила его Рика, только не говорите это), после которой именно это и сказал: — Рика, ты не подкидыш. — Вам-то откуда знать? — немного нервно отозвалась она. — Ты права. Я не знаю. — и прибавил через пару секунд. — Расскажешь?        Её лицо окаменело. Он приблизился к тревожной черте, за которой начинались похороны, затянувшееся молчание, к месту, где чувства горя и одиночества были невыразимыми, неутешительными, а потому слова не имели смысла. — Нет. — Почему?       Светлые глаза угрожающе вспыхнули в полутьме коридора, словно у дикой кошки. — Потому что я не хочу об этом говорить. — прожигая взглядом его лоб. — Спросите у Микито-сан если вам так уж интересно. — Но я хочу узнать у тебя.       Она досадливо цыкнула сквозь зубы. Её раздражало не столько любопытство Нараки, сколько та настойчивость, с которой он пытался вытащить из неё слова. Ей казалось, замкнутость должна быть сигналом для окружающих, что не надо её трогать, не надо приставать с вопросами, на которые ей не хочется отвечать, но люди, видя, что она не хочет говорить, каждый раз поступали с точностью наоборот и начинали вести себя еще настырнее. — Зачем? Что изменится от того, что вы услышите? Даже если это правда… ну и что с того? Канае ненавидит меня за то, что я могу занять её место. Так же как и мы, она хочет выбраться отсюда и боится, что у неё не получится. — услышала она собственный голос. — На её месте я бы тоже… испугалась. — Неужели здесь так плохо?       Натянутое молчание. Рика пожала плечами. — Такахаси прав. Кому мы тут нужны.       Молчание затянулось. Мужчина не сводил с неё взгляда — прямого и открытого. — Когда меня привели сюда, я думала жизнь здесь будет ужасной. Но оказалось, тут не так уж неплохо. И у меня появились хорошие друзья… Но это не означает, что я позволю кому-то забрать у меня шанс на хорошее будущее.       Рика посмотрела на него — если бы твердую решимость можно было выразить взглядом, то он был бы именно такой. — Наверное, вы думаете, я эгоистка. — Нет. В том, что ты целеустремленная нет ничего плохого. За свою жизнь надо бороться. Правда, ты меня удивила. Я думал, ты паинька, но твое «Да я лучше умру» заставило меня поверить, что в тихом омуте еще какие черти водятся. — Я не паинька. — насупилась Рика. Ей совсем не нравилось это слово — в тот момент, когда Нараки назвал её паинькой, какая-то часть её, вредная и непослушная, будто начала отбрыкиваться от него, руками и ногами стремясь отогнать от себя подальше, ну-ка, давай, пошла отсюда! — Просто не люблю говорить о себе.       Рика напоминала кошку, охраняющую свою территорию: та стремится стать больше, выше и страшнее, поэтому выгибает спину и поднимает шерсть дыбом. А если враг не понимает намёков, то вскоре последует ловкий удар лапой по носу. — Прости за настырность. У меня не было намерения тебя обидеть. — Знаю. — тихо, но уже не так сердито ответила она. — Но ничего интересного вы не узнаете. Канае права. Я подкидыш.       Нараки не знал, как на это отвечать, поэтому молча смотрел, как Рика, ступая по мокрому полу, подняла опрокинутое ведро и вместе с щеткой отнесла его в кладовку. С минуту по помещению разносился грохочущий звук, затем замолк, и она вернулась с сухим полотенцем в руках. Заметив его взгляд, Рика отвернулась и, проходя мимо, буркнула: — Не нужна мне ваша жалость.       Нараки глянул на неё, будто скептически настроенный учитель. — Всем нужно, чтобы кто-то проявил к ним доброту. Иначе, когда ты вырастешь, то станешь такой же, как этот камень. — он постучал по гранитной плите. — Такой же холодной и чёрствой. — Нараки скупо улыбнулся. — Прямо как я.       Неожиданная откровенность заставила её растеряться. — Разве вас никто не любил? — Пожалуй, нет. У меня и друзей-то никогда не было, поэтому я провожу время с единственными людьми, которым я нужен. Правда, они уже мертвые, но у каждого, как говорится, свои недостатки.       На некоторое время между ними воцарилось молчание. Рика окинула взглядом стоявшего в полумраке парня. Черные волосы растрепаны, тусклые болотные глаза с тёмными мешками смотрят устало. — Я думаю, вы хороший человек, Нараки-сан. Вы мне нравитесь. — Приятно как. — казалось, он ей не поверил. — Кинь эту штуку, я сам закончу. — Или заставите Шиф. — с едва скрываемым ехидством добавила Рика, чем вызвала у парня хриплый смешок. — А что Шиф? Пусть эта балда хоть раз займется полезным делом вместо того, чтобы целыми днями чесать языком и тырить косметику. — Не обижайте её, Нараки-сан. Вы просто… мм… часто выглядите слишком хмурым, вот она над вами и подшучивает. Шиф вас уважает, и мне кажется, вы и сами это знаете.        Но тот только сказал: — Пошли отсюда.       Когда Нараки запер железные двери прозекторской, его взгляд рассеянно прошелся по окружающему лесу. Выглядел он в мятой черной футболке и мешковатых джинсах довольно неопрятно.       Стояла звенящая тишина. Ни листик не шелохнется, ни кот мяукнет, в лужах сверкает луна. Возле постройки стояли два разлапистых котодзи-торо, тускло освещающие дорожку, ведущую в сторону дзиндзя. Идти было от силы минут десять, Рика про себя всё же обрадовалась, что не придется идти через темный мрачный лес одной. Нараки заметил, как лицо девочки просветлело от облегчения, и — не ожидав от себя — предложил ей руку, но она мотнула головой, мол, спасибо, но нет. — Слышал, ты прошла отбор в клан Йонебаяши. — нарушил покойную тишину Нараки, когда они пошли в сторону храма. — Еще нет. Вернее, я пока не знаю. Не хочу думать о том, что провалилась, но и о том, что получилось, тоже думать не могу. — Сомневаешься? — Вроде того… — протянула Рика. — Страшновато немного из-за неизвестности. Целая неделя прошла, а никто ничего не говорит. — Так или иначе, всё, что тебе сейчас остается — ждать и надеяться. — и после небольшой паузы прибавил. — На Бога надейся, но сам не плошай. — Нараки-сан, вы обманщик! Вы же говорили, что в богов не верите. — не скрывая ехидства отметила Рика. Тот скучно пожал плечами. — Так я и не верю. Просто поговорка нравится. — ответил, прищурившись, чтобы разглядеть стоящее впереди посреди тропинки дерево. — Не всё, знаешь ли, в нашей жизни зависит только от нас самих.       Тропинка из тоби-иси между почтенно согнутыми соснами резко вильнула влево и впереди, за слабым мерцанием каменных торо, показались очертания карамотэмон — задних ворот с черепичной, остроконечной крышей на двух столбах и двух небольших крыш над второстепенными столбами, а за ним — священный сад Суккэй-эн. Вдалеке слышалось умиротворяющее журчание цукубаи, мелодичный звон фурин, развешанных над карнизом чайного домика, бодрый стрекот притаившихся в кустах азалии цикад. — Можно вас кое-что спросить?       Нараки согласно хмыкнул. — Сейширо-сан говорил, что мальчиков отбирают в королевскую армию. А девочек? — Они идут на службу к одному из принцев. Вернее, их выбирают либо принц, либо его мать. — Значит, те девушка и парень, которые приезжали в храм с Гирей-саном, уже там? — Скорее всего. Я их не знал и дальнейшей судьбой после того, как их отобрал бывший глава, не интересовался. — Нараки-сан… Вы сказали, один из принцев. А их много? — Всего у короля Какина есть одиннадцать законных наследников от семи жён. Так, как все его жёны равны по статусу, а наследник не определяется по половому признаку, всех его детей называют «принц», указывая только порядок рождения. Первый, второй, третий… думаю, понятно. — Зачем королю столько жён? — недоуменно спросила Рика. — Одной не хватает?        Нараки хохотнул. — Кто ж его знает, может и не хватает. — порыв ветра подхватил опавшие листья ивы с земли, взметнул и закрутил в воздухе. — На самом деле это древняя традиция, связанная с церемонией борьбы за престол, передающая из поколение в поколение. — Церемония? А как она проходит? — Не в курсе. — ответил парень. — Такие подробности знают только члены королевской семьи. Если повезет стать одной из приближенных к высокопоставленным принцам, то, вероятно, сама узнаешь — Высокопоставленные принцы? — переспросила Рика. Получив новую информацию, её охватило детское любопытство, но вместе с тем испытывала смутную неловкость от того, что задавала слишком много вопросов. Краем глаза она поглядела на Нараки, чтобы высмотреть следы, того, что она ему уже поднадоела, но ничего такого не нашла. — Хоть принцы и выглядят равными, между ними существует жёсткое ранжирование — та же кастовая система, только наложенная на королевскую семью. Высокопоставленными считаются те, кто имеют наибольшую власть и собственные статьи дохода. Они достаточно независимы от дворцовой жизни, но, тем не менее, более всего желают получить престол, и в отличие от остальных, беспрекословно верят в то, что им уготовано стать королем. Борьба за наследство, по сути своей, всегда дело гадкое… — Такахаси мне рассказывал, что одна из жён короля была мико Шинкогёку. — Да, королева Умма. Сейчас она мать первого и четвертого принцев, Бенджамина и Церидниха.       «Церидних». Какая-то мысль, растревоженная знакомым именем, настойчиво завертелась в голове. Где-то она уже слышала это имя… — Однажды одна из королев, узнав о том, что из себя представляет церемония борьбы за престол, испугалась за судьбу своего ребенка и решила бежать, чтобы уберечь его от смерти. Она спряталась в храме на краю страны в неприступной местности, и королевская стража Какина после того, как их убила, сожгла его вместе с монахами, которые помогли им укрыться. — Какой ужас.— только и смогла сказать Рика, поразившись такой жестокости. — Это же его жена и собственный ребенок… и невинные люди…. А храм прямо дотла сгорел? — Сгорел что надо, уж поверь мне. — неразборчиво хмыкнул Нараки, щелкая в темноте зажигалкой. — Зачем они это сделали? Я не понимаю.       Нараки вдруг посмотрел на неё, и вид у него сделался как-будто бы удивленным и немного обескураженным. — Разве не очевидно? Королева вышла из игры. Это расценивается, как предательство по отношению и к королю, и к собственной родине. Ребенок, который беспрекословно верит в то, что ему уготовано стать королем, вот что такое быть принцем и убедить его в этом знании — обязанность королевы. Такую мысль король прививает всем. «Если появится шанс получить трон, то почему бы им не воспользоваться?» — именно так должны думать принц и его мать. А те, кто отказывается и пытается сбежать, не могут быть ни принцами, ни детьми королями вообще. — он сделал последнюю затяжку, выпустив пепельно-серое облачко дыма в туманный вечерний воздух, и щелчком отбросил окурок. — Поэтому преданность должна быть абсолютной. Иначе — смерть.       Лужайка перед домом, где жили дети и некоторые служители храма, была усеяна фиалками, дикой кислицей, и желтыми-желтыми одуванчиками, а от порывов ветра по траве расходились круги и завихрения, будто рябь в озере. Всю заднюю стену дома облепили глицинии, раскачивающиеся фиолетовыми гроздьями цветов. — Нараки-сан, вы любите шоколад? — спросила Рика, когда они остановились перед входом.       На бледном профиле появилось странное выражение — неожиданный вопрос поставил его в тупик. — Только молочный, а не эта чернуха, которая якобы полезнее. — протянул Нараки спустя несколько секунд.       По девчоночьему лицу промелькнуло загадочное выражение. Она сделала быстрый жест рукой: сейчас, погодите, и унеслась внутрь домика. Времени на то, чтобы угадать, у него не было — так же стремительно, как убежала, Рика прибежала обратно и протянула ему шоколад. — Возьмите.        Смутившись, Нараки не знал, что делать. — Рика, не стоит, я же так сказал… — Я знаю. Все равно — берите. — не дождавшись ответа, она взяла его за руку и сунула шоколадку. — Уж не знаю, почему вы отказываетесь от угощений, которые вам приносит Шиф, но если вам неловко их принимать, обещаю, я никому не скажу.        Он криво улыбнулся. — Спасибо.       Комнату освещал лунный свет, проникающий из окна. Когда она приоткрыла сёдзи, по полу и стенам запрыгали тени. —Такахаси, ты спишь? — Ч-че? — послышался сонный голос; под одеялом закопошились, шуршание простыни и высунулась голова со взъерошенными волосами. — Не, не сплю… сейчас не сплю. Чего случилось? — Можно зайти?       В полутьме Рика увидела, как тот, потирая глаза, закивал.       Закрыв за собой сёдзи, она прокралась к кровати, пока Такахаси неуклюже выбирался из-под одеяла. Когда она села рядом, он заспанно глянул на Рику, и глаза у него сразу расширились — на лице у нее была красная отметина-клякса, похожая на намалеванный розовой краской отпечаток ладони. — Эй, подруга. Что это у тебя с лицом? — сочувственно осведомился парень; на левой скуле наливался багрянцем свежий синяк. — Только не говори, что это Микито-сан тебя отлупила. — Нет. Канае. — Чего?! — он весь аж подобрался, придвигаясь поближе. — Что случилось?!       Рика нехотя рассказала об их с мико «беседе», умышленно опуская особенно гадкие подробности. — Трындец. — кратко подытожил Такахаси после оторопелого молчания, а потом громким шёпотом, будто они тут были не одни, спросил. — А он прямо так и сказал «деваха»? — Такахаси… — Нет, я к тому, Канае там в обморок не свалилась, получив такое в свой адрес?       Рика поначалу не поняла, чего это он — то было далеко не самое дурное словцо, которое вылетало из уст Нараки. Если подумать, то он вполне мог бы сказать что похуже.       «Нараки воспитывал дедуля-бандит, так что его некому было научить, как нормально разговаривать с людьми» — пояснила Шиф. — «Когда ты здесь, он хотя бы старается, а в остальное время вообще себя не сдерживает».       Он прополз под кроватью, вытянул оттуда небольшую картонную коробку и когда открыл её, Рика увидела, что та заполнена рулонами бинтов, марлевыми салфетками, упаковками пластырей, ватными шариками и непрозрачными бутылочками из коричневого и зеленого стекла, в которых бултыхалась жидкость.       На её удивленный взгляд, мол, откуда такое богатство, Такахаси пожал плечами: — Сама видела, я часто падаю. Вот и собрал набор первой помощи. — А-а… — только и сказала Рика.       Такахаси положил коробку рядом и с невозмутимой суетливостью кинул себе на колени ватные шарики, после чего, не без труда, открыл один бутылек. Нос полоснул резкий запах спирта. — Ох, ну и видок у тебя. — Совсем страшно? — Рика с отвращением услышала, что голос у неё дрогнул. — Нет-нет, не переживай. Скоро пройдет. — рассеяно отмахнулся Такахаси. Положив шарик на открытое горлышко, он перевернул бутылек, подержав пару секунд, затем отставил его в сторону, придвинулся к ней поближе, осторожно коснулся уголка рта. — Сейчас щипать будет.       В то же мгновение рана вспыхнула огнем и страшно защипала. — Тц! — она закрыла лицо руками и тихонько зашипела. —Тихо-тихо… — извиняющимся тоном пробормотал парень. — Знаю, неприятно, придется чуток потерпеть. Давай-ка… — он аккуратно отнял её ладони. Между их лицами оказались считанные сантиметры, и он быстро опустил взгляд. — Всё хорошо. Боль скоро пройдет.       Несколько минут в комнате стояла полнейшая тишина. Пальцы непроизвольно комкали простынь, а в глазах щипало от слез. Рика мысленно считала, когда царапина на губе перестанет горячо пульсировать, и вдруг услышала, как Такахаси процедил: — Сука паршивая.       Она ещё не слышала, чтобы Такахаси так крепко выражался и сказано это было с такой ощутимой ненавистью, что её прямо покоробило. Грязный ватный шарик упал на пол, и он взял еще один. — Не говори так.       Такахаси поджал губы и хмыкнул. — Буду говорить, что хочу. Моя воля, я бы расцарапал её смазливую рожу так, что если эта мразь решит посмотреться в зеркало, то испугается своего отражения. — Такахаси, не надо.       Все ещё злясь, он нахмурился — непонимающе. — Почему это? — Мне кажется, я её понимаю. — взвешенно подбирая слова, ответила Рика. — Глупее ничего в жизни не слышал. Слушай, Рика, у тебя с этой злобной дурой не может быть ничего общего. — отрезал парень; из щедро смоченного шарика по подбородку потек раствор, и тот ловко вытер его салфеткой. После долгого молчания Такахаси снова глянул на неё — бесцветные глаза смотрели задумчиво и отрешенно. — С чего ты вообще это взяла? — Не знаю. — ответила она таким сиплым голосом, что он показался ей чужим и очень-очень далеким.       «Наверное, очень сложно каждый день стараться изо всех сил, чтобы оставаться безупречной» — собиралась на самом деле сказать Рика, но почему-то не сказала. Едва услышав про мать, миловидные черты лица маленькой мико исказились в растерянности и особом, ни с чем не сравнимом страхе — так испуганно глядеть глаза могут только тогда, когда слова смогли затронуть часть души, где сидела самая болезненная горечь. Она страдала от того, что её предал самый близкий человек и одержимое стремление быть лучше всех напоминало отчаяние ребенка, который из кожи вон лезет, пытаясь заслужить внимание и похвалу: «Я лучше всех остальных, я лучше всех, я так старалась, теперь я достойна любви?». Дядя Ренджи, если бы я была такой же, как Нацуки, ты бы не бросил меня? Если бы я была хоть чуточку на него похожа… хоть немного… я была бы не такой бесполезной?       Рика всегда, до болезненности остро мечтала быть похожа на старшего брата, быть таким же обаятельным глазастым непоседой со взъерошенными волосами и шкодливой улыбкой, которого все они, Ишида, мама и она, так любили. Нацуки был обаятельным, егозливым и в своих фантазиях Рика представляла себя именно такой — резвой, весёлой, живой, полной своей противоположностью. Или здорово было бы быть похожей хотя бы на Ишиду. Да, он был молчаливым и самую малость угрюмым, зато честным, ответственным и на него всегда можно было положиться. Но как бы ей не хотелось быть похожей на старших братьев, в реальности она всегда была всего лишь скучной и молчаливой девочкой. Сколько не обманывай себя, в том, что говорила Канае имелась доля правды, и мико просто ткнула её носом в очевидные вещи. Никчемная. Угрюмая. Уродина. Подкидыш.       Но больше всего, куда больше всего остального, её задело совершенно другое:       «Не то, чтобы меня это волновало, но другие годами здесь мечтали о том, чтобы их выбрали воспитанниками клана, а ты взяла и заняла чье-то место».       Незаслуженно…       Ну и что. Пусть так. Если она добьется своей цели, слова мико перестанут иметь значение… даже если сейчас из-за них её саму от себя воротит.       Последовала гулкая тишина. Заметив, как затуманился у Рики взгляд, Такахаси кашлянул. — Прости. Я пойду, и так тебя разбудила.       Она поднялась с кровати и потащилась к двери, будто шла не к себе в комнату, а прямиком в ад.       Уже взявшись за створку сёдзи, чтобы её открыть, ей прилетело в спину: — Рика, ты ведь пришла, потому что не хотела быть одна? — Н-нет, вовсе нет… — до невозможности жалко попыталась опротестовать, но Такахаси только вздохнул. — Не ходи ты вокруг да около. Просто попроси. — Можно я с тобой останусь? — спросила хриплым, придавленным голосом, чувствуя странную пустоту в груди. — Конечно. — он махнул ладонью, мол, давай, иди сюда.       Подойдя к кровати, она села на самый краешек. — Извини, что разбудила. — зачем-то ещё раз сказала Рика. — Хватит все время извиняться. Бесишь уже. — с легким недовольством отозвался он гнусавым ото сна голосом. — Ты слишком вежливая для той, кто послала Канае и дерзила Микито-сан. А это точно была ты, а не твоя тайная сестра-близняшка?       Она улыбнулась. За окном сияла белым, чистым светом пухлая летняя луна, и их дружба была такой же чистой, такой же простой и незыблемой, как эта луна.       Парень упал рядом на подушку и завел руки за голову. — А вдруг мы не пройдем? — Ты же сама говорила, что не хочешь говорить об этом. — Но мне страшно. Я начала думать и теперь не могу остановиться. Вдруг я где-то ошиблась? И из-за того, что напортачила, выберут кого-то другого?       Такахаси посмеялся и стукнул ее по плечу. Несмотря на то, что проспал он едва ли пару часов, чувствовал парень себя бодрым и выспавшимся. — Поздняк метаться, Рика. Накосячила или нет, всё уже случилось. Мы сделали всё, что от нас зависело. Остается только ждать. Когда скажут, кого выбрали? — Не знаю… Гирей-сан уехал, у каннуши Йошинори я спрашивать не хочу. — Я надеюсь, скажет опять не Микито-сан, иначе, если мы и тут останемся, я просто помру. Прикинь, еще пять лет провести с этой старой грымзой.       Тут уж они вдвоем приглушённо захихикали. — А что у тебя он спрашивал?        Они болтали до тех пор, пока небо совсем не загустело от черноты, и звезды не осели на нем, рассыпанные сверкающими бриллиантами — также, как когда допоздна засиживались за разговорами, сидя на крыльце и не желая расходится: темнело настолько, что они с ней друг друга с трудом различали, и шептались: ну что, пойдем спать? Нет, давай еще немного посидим. — Эй, Рика. — Такахаси зевнул, перекатился на живот, и, подперев голову, глянул на неё. — Ты хоть что-то поняла из того, что Сейширо-сан рассказывал про нэн? — Не особо. — Как думаешь, мы сможем научиться пользоваться аурой? — Зачем это? — с сомнением спросила Рика. Такахаси пожал плечами. — Ну, это прикольно, разве нет? — Звучит не слишком убедительно.       Тот цокнул языком, закатил глаза. — Вот тебе всегда нужно, чтобы звучало убедительно. Я имею ввиду, если б мы овладели нэн, то получили какую-нибудь суперсилу и для этого даже необязательно становится хантером. — взбудораженный, он резко сел на кровати, скрестив ноги. — Я вот хочу контролировать разум людей! По мне так это самая крутяцкая способность. Или хотя бы читать мысли, тоже сойдет. Заставлять людей делать то, что я хочу, и знать их самые страшные секреты. — По-моему, ты начитался манги.       Такахаси со страдальческим видом схватил рядом с собой подушку и бросил в её сторону. — Я свободно предсказать могу: будущее кислого зануды — превращение в брюзгу!       Рика поймала шлепнувшую по лицу подушку и кинула обратно, целясь в голову. Такахаси зафыркал от смеха. — А ты бы что за способность хотела?       Подруга разом затихла. Её внезапное спокойствие так и охолонуло Такахаси, и ему вдруг стало страшно. — Воскрешать мертвых. — Я знал, что так скажешь. — притихшим голосом сказал парень. — Жаль, что это невозможно.       Тишина. Взгляд Такахаси прошелся по комнате, обшаривая все вокруг, как луч маяка: низенький столик, полочка камидана над ним, брошенную в углу одежду, валяющимся возле кровати «Пауэр-Клинеры», которых перечитал сто раз и знал наизусть каждый выпуск. Ему хотелось поскорее перевести тему на другое. За окном послышалось щелканье — по козырьку накрапывал летний дождик, стекая каплями по стеклу. — Сейширо-сан говорил, что у некоторых пользователей нэн есть удивительные способности. Они умеют видеть прошлое, исцелять одним прикосновением, превращать свое тело в камень, даже телепортироваться могут. — Телепортироваться? Только не говори, что ты в это веришь.       Подруга подняла на него вопросительный взгляд. — Почему я не могу в это верить? — Да ну, брось, Рика. — гулко прогундосил он, распластавшись на животе, поглядел на неё одним глазом. — Ты еще говоришь, что я манги перечитался. Сама подумай, если б это было правдой, у всех людей была бы нэн, разве нет? — Нет, не у всех. — возразила Рика, пихнув его в поближе к стене, чтобы усесться поудобнее. — Для того, чтобы научится нэн, нужен особый талант. — Это как? — не понял парень.       Рика обхватила руками сложенные вместе ступни. По правде, она и сама до конца не поняла, что Сейширо-сан тогда имел ввиду. — Если у тебя есть врожденная предрасположенность к нэн, то ты ей овладеешь, а если нет, сколько не пытайся, ничего не получится. — попробовала объяснить она. — Вот у тебя есть способности к каллиграфии, и если ты будешь усердно стараться, то сможешь когда-нибудь стать настоящим мастером, а тот, у кого от рождения нет способностей, никогда не сможет рисовать также, как ты. Понимаешь? — Ну, вроде. — протянул Такахаси и тоже сел, подобравшись поближе к подруге. На противоположную стену от дождливых капель лились дрожащие тени. — Поэтому, даже если многие и хотят, далеко не у всех получится освоить нэн. Ещё Сейширо-сан сказал, что если предрасположенность и есть, у большинства уходят годы, чтобы развить её до получения собственной нэн-способности. — Годы? — ужаснулся Такахаси. — Неужели это так сложно?       Она пожала плечами. — Скучаешь по дому? — вдруг спросил Такахаси. — Немножко.       И правда, с каждым днем она все меньше и меньше вспоминала крохотный городок, затерянный в песках посреди бескрайней жаркой пустыни. Она до того привыкла к жизни в Шинкогёку, что тот казался ей чуть ли не воображаемым бадави из приключенческого романа в духе «Остров сокровищ», в котором жили первые поселенцы. — Я вот никогда не видел пустыню, только на картинках в книжках. Какая она? — В основном горы и песок. — подумав, отозвалась Рика; негромкий, хрипловатый голос звучал, будто тайна. — Там всегда очень жарко и никогда не бывает дождей — круглый год светит солнце. Но зато в каньоне Сингенрей есть касторовые пещеры. А ещё движущиеся камни на дне засохшего озера Фурен. Растений тоже практически нет, разве что какие-нибудь суккуленты. Зимой температура не такая высокая, и с материка приходят муссоны, в это время проходит много песчаных бурь. Вообще-то, там довольно красиво — горы такого красного цвета, как старая ржавчина, Ишида говорил, что это из-за красной охры, которая в них содержится. И закаты невероятно красивые, знаешь, будто… будто небеса полыхают. — она взмахнула руками, не зная, как объяснить бесконечные просторы, горящие небеса. — Если хочешь, когда-нибудь можем отправится туда. — Да! — сразу возбужденно закивал Такахаси. — Конечно хочу! Блин, было бы офигеть как круто! И океан — там же есть океан? — Ага, в столице, Берендре. — Я хочу его увидеть! Какой он?       Рика призадумалась, вспоминая одну из трех поездок в столицу — две с мамой и одну с дядей Ренджи и Нацуки. — Ужасно огромный и солёный. Ну, то есть… Как озеро, только берегов не видно. А, ещё по нему корабли ходят. — она изобразила рукой волну, будто Такахаси идиот, который понятие не имеет, что такое корабль. — Тебе бы книжки писать, ей-богу. «Море было ужасно огромным и соленым…».       Рика с сонливой улыбкой стукнула его по плечу, ну хватит. Взгляд подруги был подернут дремотной пеленой, придававшей ей мечтательный вид. Сердце у него сжалось, ёкнув где-то за ребрами, и быстро-быстро забилось — так и подмывало ещё разок ощутить бархатную горячечность её руки. У него вспыхнули щеки. Само воспоминание о ней казалось размытым, лучистым от нереальности, словно сон, который чем старательнее вспоминаешь, тем быстрее он от тебя ускользает. — Ты чего так покраснел? Тебе жарко?       Он уже было обрадовался, с ходу придумав хорошую отговорку — да вот, жарко, надо бы окна открыть — как увидел за спиной Рики колышущиеся на ветерке занавески, и в комнате было прохладно. — Не жарко мне. — буркнул он. — Заболел? — Ай, отстань. — он щелкнул по протянутой ко лбу руке, и тут его осенило. — А! Забыл тебе показать!       Такахаси вылез из-под скрученного одеяла, перелез за стол, свесился со стула вниз и загремел чем-то в выдвижном ящике, после чего повернулся к ней — курносое личико, озорная улыбочка — и торжественно продемонстрировал серую пластиковую коробку с желтыми кнопками. — Это что? — взяв у него из рук спросила Рика, рассмотрев со всех сторон. — Приставка! — с восторгом отозвался парень, забрав её обратно. — Какой-то ребенок из экскурсионной группы оставил. Правда, она капец древняя, и кроме «Легенды о Зельде» игр тут нет, но мне вообще все равно. Хотя был бы тут «Метал Гир»… Нам даже телек не разрешают смотреть, так что даже такая приставка это обалдеть как круто! Сыграем? — Я никогда не играла в «Легенду о Зельде». — призналась Рика. Она сидела на кровати в позе лягушки, стараясь слушать болтовню Такахаси, но веки были очень-очень тяжелыми, и почти все её усилия уходили на то, чтобы держать их открытыми. — У твоего брата же была приставка, не? — Да, но… — как бы так сказать, чтобы его не обидеть? — Геймпад-то у него был поновее.       Такахаси скорчил гримасу, прижимая к себе старенькую поцарапанную приставку так, будто та была его самым ценным сокровищем. — Ничего ты не понимаешь!       Включив геймад, он долго распалялся, что в «Легенда о Зельде» офигенная аркадная часть с гуманоидами, как сложно её проходить и почему это лучший фэнтезийный сеттинг из всех игр…       В наступившем молчании раздалось сопение — Такахаси повернул голову и увидел, что Рика, обняв подушку, словно плюшевую игрушку, уже спит. — Ясно. — со вздохом он убрал приставку и сполз со стула. — Тогда в следующий раз.

***

      На следующий день Рика выходила из прозекторской ближе к ужину. В руках у неё был пакет фунтовых мармеладок Шиф, с кислой посыпкой, самые вкусные из которых, ягодные, давно уже закончились. От сладкого потягивало в зубах ноющей болью и хотелось пить, и Рика рассеяно размышляла идти на ужин или сразу пойти к себе в комнату, чтобы почитать.       Посреди двора, за симпо, хранилищем храмовых принадлежностей, окруженном зарослями горькой полыни, ползучим ладонником с нежно-желтыми цветами, похожими на золотые пуговицы, и розовыми пиерисами, укромно прячущихся в тени высоких клёнов, стоял человек. Им был четырнадцатилетний подросток, рослый и крепкий для своего возраста. Он держал в руках длинную трость, с одной стороны окруженную оплёткой. Подросток размахивал тростью с таким яростным исступлением, будто охаживал ей невидимого врага. — Что ты делаешь?       Услышав голос, подросток замер с поднятыми руками, недобро зыркнул на неё. Серо-голубые глаза казались холодными, синеватыми, будто устрица, тонкие губы сурово поджаты, на загорелом лице полыхали глянцево-красные, похожие на рубцы, морщинистые шрамы от ожогов.       Потеряв интерес к своим мыслям, Рика, прислонившись к дереву, наблюдала за тем, как подросток сражается с воздухом. Палка была длинной, гладкой, похожий на шест дзё, только короче, или на катану, если бы она была сделана из дерева. По ожогам на лице и руках она сразу поняла, что это за подросток. — Зачем ты размахиваешь палкой?       Адзуса не ответил. — Кого ты там пытаешься побить?       Молчание. Парень слишком сильно замахнулся, и палка попала по айланту — стайка птиц шрапнелью разлетелась во все стороны. — Отвали, малявка. Иначе прибью. — рыкнул парень, вернулся к своему занятию с ещё большим остервенением.       От Хиде и Тецуро, Рика знала, что Адзуса был изгоем, но его это положение вполне устраивало. Его не только дети обходили стороной, но и служители храма лишний раз старались не подходить. Беда была не столько в отталкивающей внешности (хотя блестящие кровавые жилки незажившей кожи, покрывающей его лицо, шею и руки, до визга напугали пару совсем мелких ребят), а в его буйном, агрессивном характере, с которым никто не мог сладить. — Я хочу стать самураем. — вдруг сказал Адзуса. Выговор у него был резкий, гнусавый, словно у него нос сломан. — Самураи нигде не водятся. Их нет уже больше сотни лет. — заметила Рика.       На это заявление Адзуса ничего не ответил, но у него неприязненно дернулся уголок рта. — В библиотеке есть книга «Десять меченосцев», она тебе должна понравится. — Я не умею читать. Отвали! — вдруг взорвался парень, накинувшись на неё так, будто она его чем-то оскорбила.       Рика вздрогнула. От грубого окрика сердце у неё испуганно подпрыгнуло в груди. В тишине раздавались только его шумные вдохи и выдохи. Он повернулся к ней полубоком, поставив рядом с собой деревянную палку, и не слишком по-доброму оглядел её с головы до ног. — Чего тебе надо от меня? — Ничего. Просто интересно стало, зачем ты палкой размахиваешь, вот и всё.       Солнечный свет пробивался через крону смоковницы, отбрасывая узорчатые тени на землю, которые то и дело менялись, когда ветер шевелил листья. — Это не палка. Это боккэн.       «Храм Шинкогёку — популярная достопримечательностью среди туристов на севере Какина. По историческим справкам, храм был построен в эпоху Гингасэн: обезумевший после смерти любимого старшего сына, тогдашний король Какина Дайсе повелел возвести храм для поклонения шинигами, чтобы те смилостивились и вернули его к жизни. После этого король отрекся от престола, чтобы всё свое время молиться богам смерти. По легенде, один из духов смерти, Ёта, снизошел к королю и сказал ему, что если он продолжит молиться о возвращении сына, тот не сможет упокоиться с миром и станет мстительным духом, который будет преследовать короля и страну. Но король его не послушал и тот же год Какин покрыл великий голод, от которого умерло почти треть жителей королевства. Король снова обратился к духу, и тот ответила ему, что он должен принести в жертву человека, который будет рядом с умершим принцем. Так родилась особая традиция захоронений под названием «загробный компаньон». «Загробный компаньон» был создан для тех принцев, которые умерли, так и не став королями. Для захоронения вместе с принцем выбирался член противоположного пола, чтобы наблюдать за ним в загробной жизни и убедиться, что тот не станет мстительным духом и не будет преследовать королевскую семью и страну. Хоть стать компаньоном принца считалось большой честью, на деле всё было с точностью да наоборот. В классовой системе, где ты был рожден в каком-то классе и жил так всю жизнь, «загробный компаньон» насильно выбирался из низшего сословия неприкосновенных, был отжившим своё и неиспользованным…».       Девушка с парнем молча переглянулись. — Жуть какая. — пробормотал парень, выхватывая из женских рук брошюрку. — Они реально убивали левых людей, чтобы хоронить их вместе с мертвыми принцами? — Брось ты, это всего лишь страшная легенда, которую придумали для таких легковерных дурачков, как ты. — чересчур бодро хохотнула девушка; смех прозвучал слегка нервозно. Она ухватила парня за запястье и потянула в сторону хайдэна. — Пойдем быстрее, храм скоро закроется, а я хочу попросить у богов, чтобы ты, наконец, сделал мне предложение…       На это заявление тот только скорчил недовольную морду, весьма неохотно засеменив за девушкой.       Адзуса проследил мрачным взглядом за парнем и хохочущей девицей, тащащей за собой своего парня, как на буксире. Вроде симпатичная, да только размалевана до ушей помадой да румянами, как прошмандовка.       Когда они ушли, подросток зашарил глазами по сторонам — взгляд у него был беспокойный, нервный, подозрительный, как у задиры, который перед тем, как кого-нибудь побить, озирается по сторонам, нет ли поблизости кого из взрослых.       Убедившись, что вокруг больше никого нет, он поднялся по лестнице и остановился возле сайсэн-бако, коробке для пожертвований. Ещё разок оглянувшись, парень достал из кармана самодельную заточку, сделанную из напильника, и вставил её в зазор между решетчатой крышкой и корпусом, где был запорный механизм. Вращательными движениями, он неторопливо прокрутил запор, пока не услышал щелчок, и, вытащив заточку, поддел крышку наверх. На днище лежало несколько смятых купюр, которые он тут же загреб одним движением и сунул в карман, после чего наклонил коробку, чтобы все монеты съехали вниз, собрал их, положил крышку на место, прихватил заточку и спустился к подножью лестницы. Мало того, что его никто не заметил, так оно ещё и целый куш сорвал — пять или шесть купюр по пятьсот дзени, несколько по сотне, а с монетами наберется не меньше пяти тысяч.       Деньги горели у него в кармане — довольно ухмыльнувшись, он сжал их в кулаке. — Сделал гадость и радуешься?       Адзуса аж в сторону дернулся. Заозиравшись по сторонам с жуликоватым видом, он нашел ее взглядом, стоящую возле смоковницы. — Тебе-то что? — холодно бросил, пряча прикарманенные деньги. — Не у тебя ж украл. — То, что ты их забрал у храма, ещё хуже. Верни обратно. — Отцепись от меня, дурёха. — угрожающе соскалился парень, как пёс, которому надоело, что ребенок дергает его за хвост, развернулся и пошел в сторону тории. — Ты уже достаточно взрослый, чтобы знать, что чужое брать нельзя. — сказала она, без приглашения топая вслед за ним по дорожке.       Адзуса так резко и быстро развернулся, что Рика, не успев притормозить, врезалась прямо в него. Неловко шагнув назад, она потерла ладонью лоб, будто в каменный столб врезалась. — Ты ведь одна из тех сопляков, кто пойдет в прислужники к смазливому богачу? — протянул он.       В этот момент Хиде шел мимо хайдэна и нес коробку, доверху заполненную бумажными лентами сидэ, которые нужно было до конца дня развесить по храму. Он не сразу заметил, как буквально в паре метров от него стояли Адзуса и Рика. Увидев, он пнул по голени идущего впереди Тецуро (руки были заняты коробкой) дёрнул головой, когда тот обернулся, чтобы рассержено зашипеть: — Эй, глянь-ка. — Первый раз вижу, чтобы этот хмурый засранец с кем-то разговаривал. — чуть помолчав, высказался Тецуро. — О чем они болтают? — Не знаю, но от Адзусы всё, что угодно можно ждать. Давай лучше… — не дослушав, Тецуро поставил коробку на землю и подошел поближе к дереву, возле которого стояли двое. — Эй, ты что делаешь?! — Заткнись, иначе нас заметят. — шикнул на него друг.       Раскосые глаза Адзусы смотрели как-будто бы сквозь неё, от чего ей сделалось не по себе. — И что с того? — С того, что ты, видимо, решила, что ты лучше меня, поэтому идешь и тявкаешь вслед, что я могу делать, а чего нет. — Вовсе не поэтому! — он что, дурак? Или правда не понимает? — Ты вор, и это никак не относится к тому, что ты сказал. — Как тебе такое условие — если ты сможешь меня победить, так уж и быть, я верну деньжата.       Она была почти уверена, что он пошутил, хотя и не на сто процентов. — Ты серьезно? — Абсолютно. — бросил Адзуса, глядя на неё сверху вниз. — Я стану слушать только того, что докажет, что он сильнее меня. Победишь и деньги твои. По рукам?       Рика все ещё недоверчиво глядела на него, так и не поняв, пошутил он или нет. — Как я и думал. — покрытое шрамами от ожогов лицо исказила надменная ухмылка. — Иди в песочницу играй, малявка… — Я согласна.       Молчание. Адзуса прищурился, уперев руку в бок, поглядел с таким видом, думая, видимо, что она сейчас поймет, что вообще такое сказала, и начнет отнекиваться от необдуманного согласия, но Рика молчала. Чувство было такое же, как на фестивале в Нариманишидай, когда Такахаси с красноречивыми увещеваниями пинал её в спину в сторону шахматной доски, только сейчас её даже не пришлось уговаривать. — Через неделю тут я тебя и размажу. И не думай, раз ты младше меня, я проявлю к тебе жалость. Проживи свою последнюю недельку хорошо, соплячка. — Эта дурында с ума сошла. — хмыкнул Тецуро. — Ставлю все свои выпуски «Сёнен Джамп» на то, что она продует. — По рукам. — присоединился Эйдзи. — С меня тогда мороженое. — В «Миюки Кан»? — А где ж еще. Хотя я, вообще-то, не против её победы. Уж кто-то, а Адзуса так и напрашивается, чтобы ему морду набили.

***

      Нариманишидай был, конечно, маленьким поселением, едва ли не меньше, чем её родной город, но оказалось, найти нужное место здесь было не так-то просто. Рика обошла его уже два раза вдоль и поперек, пристальной заглядываюсь в вывески на матия, но в конце-концов её поиски не увенчались успехом.       Она остановила идущую навстречу пожилую пару. — Добрый день, простите за беспокойство, эм, вы не знаете, здесь есть рядом школа боевых искусств? — Школа боевых искусств?... — призадумавшись, переспросил старичок. — А, ты имеешь ввиду додзё?       Рика кивнула. Вроде, все верно, в Какине такие школы назывались додзё. — Додзё Йошикава находится в западной части. Дойди до конца улицы, и затем сверни направо. — он развернулся и махнул рукой в сторону невысокого холма. — Увидишь широкую каменную лестницу наверх, поднимись и там будет вход в додзё.       Добравшись до ограды, увитой жимолостью и плющом, которая тянулась вдоль низины холма, Рика увидела лестницу и поняла, что мимо неё она проходила три, а может и четыре раза, не обращая внимание на то, куда она ведет. Впрочем, она бы и не догадалась, что здесь может быть что-то интересное, так как никаких указателей не наблюдалось, а развилка, на которой Рика свернула, вела на пустынную и безлюдную тропинку, вдалеке ныряющую в сосновую рощу.       Она взобралась по лестнице и обнаружила на вершине традиционный длинный деревянный дом с узким фасадом и обожжённой чёрной черепицей, огороженный ощетиненной мхом каменной изгородью. Поклонившись перед тории, она прошла через них во внутренний двор, благоухающий вересками и аралиями. На самых широких сёдзи, входе в дом, был нарисован Тэссэн-мон, орнамент в виде клематиса.       Только Рика занесла сжатую ладонь над плоской широкой деревянной ручкой, чтобы постучать, как створка неожиданно распахнулась.       На пороге стоял пожилой мужчина: осанистый, почти весь седой, взгляд из-под кустистых бровей строгий, даже несколько сердитый, ослепительно белый дзюдоги повязан красным поясом, мастер боевых искусств, всё как полагается. — Слушаю. — раздался твердый, отрывистый голос военного в отставке, не позабывшего привычек, которым сподручнее говорить скорее с солдатами во взводе.       Рика так удивилась, что и слова не могла вымолвить. Тот бесстрастно глядел на неё из-под своих насупленных бровей и ждал, пока она заговорит. Из приоткрытой створки доносились приглушенные вскрики и был виден кусочек тренировочного зала, выложенного татами, на котором ученики выполняли приемы. — Здравствуйте. — Рика сглотнула, в горле от волнения пересохло. — Извините за беспокойство, я хотела… У меня… — Додзё — место не для праздных бесед. — сухо оборвал её на полуслове старик. —Говори кратко и по делу. — Я хочу взять у вас несколько уроков.       Не теряя времени, она поспешно засунула руку в карман холщовых штанов и протянула стопку купюр, которые выиграла в шахматы на фестивале. — Я не знаю, сколько стоят ваши занятия, но здесь пять тысяч дзени. Возьмите их, пожалуйста.       Старик едва посмотрел на деньги. — Ты глупости-то не болтай. Детям запрещено тренироваться в моем додзё.       В этот момент послышался слабый вскрик — парнишка лет десяти повалил другого на маты и по-злодейски расхохотался. Рика перевела вопросительный взгляд на мастера. — Девочкам здесь делать нечего. — отмахнувшись, только и сказал тот. — Уходи. — Погодите! — выпалила она, в один шаг оказавшись прямо перед стариком и преграждая ему дорогу. — Заплачу сколько скажете, только возьмите меня в ученики!       Старик с раздосадованным видом втянул в себя воздух — казалось, он еле сдерживался от того, чтобы не взять ее за шкирку и не вышвырнуть на улицу. — Девочка, ты понимаешь, что я тебе говорю? Мне не нужны твои деньги, раз я сказал, что девочкам в моем додзё не место, то значит ты должна уйти. Всё, давай, шуруй отсюда! Ты мешаешь занятиям! — Мастер Ода-а!       К ним подскочил запыхавшийся белобрысый мальчишка. — Вы обещали, что сегодня покажете тот прием! Ну, тот, который делал Миура-кун.— он с суровым видом заколотил воздух руками и ногами, в конце топнув ногой. — Пау, пау и — тыдыщ! — Что-то я такого не припоминаю. — у того вдруг стал деловитый, проказливый вид, из-за чего мальчонка опустил руки и насупился. Глядя на это, старик смягчился. — Если сделаешь мне чистый захват, так уж и быть, покажу.       Не успела она опомниться, как сёдзи закрылись, но, на её удачу, не слишком плотно — просунув ладонь в крохотную щель, Рика медленно-медленно раздвинула створки фусума в стороны, так, чтобы пролезло хотя бы полголовы. Посидев перед ними пару-тройку минут, она убедилась, что никто этого не заметил, и подвинулась поближе, чтобы посмотреть: — ...дзюдо базируется на трёх главных принципах: первый — взаимная помощь и понимание для достижения большего прогресса, второй — наилучшее использование тела и духа, третий — поддаться, чтобы победить. Перед занимающимися дзюдо традиционно ставятся цели физического воспитания, подготовки к рукопашному бою и совершенствования сознания, что требует дисциплины, настойчивости, самоконтроля, понимания соотношения между успехом и необходимыми для его достижения усилиями…       Первое фундаментальное открытие, которое она для себя совершила — реальный бой выглядит совсем не так, как по показывают по телевизору или то, как рисуют его в в манге. Он совсем не такой впечатляющий, но при этом куда более быстрый — большинство учебных поединков длились не более трех минут. К тому же, большинство движений, которые выполняли ученики, были нерешительными, скованными, будто те боялись применить к противнику силу. Один мальчишка лет двенадцати-тринадцати, с повязанным желтым поясом на дзюдоги, стоило ему ступить на татами напротив соперника, начинал трястись, как осиновый лист. Также за те три часа, что Рика провела, безотрывно наблюдая за тренировкой, жадно поглощая все их приемы с непроизносимыми названиями, она заметила, что мастерство учеников отличалось в зависимости от цвета пояса. Самыми умелыми, как ей показалось, были те, у кого зеленый и синий пояс — те время от времени ходили между учениками, поправляя неправильные стойки и давая наставления.       От долгого сидения в неудобном положении спина затекла, в ногах ощущалась гудящая дрожь, а пальцы, держащие створку двери, уже давно онемели и едва шевелились, но она едва замечала это. Может, приемы и поединки выглядели не так зрелищно и пафосно, как в «Пауэр-Клинерах», манге, которую настойчиво все подсовывал ей Такахаси и обижался, когда она говорила, что не любит сэнтай, но у неё перехватывало дыхание от непредсказуемости, ацикличности движений, мощных силовых атак, стремительных бросков, от того, как почти что элегантно более опытные ученики уходили от нападения, какими они были ловкими, изворотливыми, с какими непроницаемыми, расчетливыми лицами читали движения соперников, предугадывая их намерения, что Рика, не имея ни малейшего понятия о дзюдо, в какой-то момент словила себя на мысли, что пытается вычислить, в какую сторону стоит уйти ученику от броска снизу, и как можно контратаковать, если тот применит удушающий прием. Это все было так похоже на…       Шахматы.       Выпрямившись, она закусила заусенец на большом пальце. Странная новая данность её несколько озадачила. С одной стороны, несопоставимые между собой виды соперничества — настольная игра и боевые искусства — ни в чем не были похожи друг на друга. Ум и сила, игры разума и работа мышц, умение выжидать и сила духа. Сколько она помнила, за каждой партией в шахматы вокруг всегда стояла гробовая тишина, а здесь зал полнился от нескончаемого шума: удары, хлопки, грохот, вскрики, разговоры, а во время перерывов тяжелое, загнанное дыхание. Однако стратегия, расчет… Они явно занимали здесь не последнее место.       Вечером, проводя учеников из додзе, мастер спросил: — Зачем тебе понадобилось брать у меня уроки?       У неё не получилось сразу дать однозначный внятный ответ. Старик свел свои кустистые брови на переносице, выражая нетерпение. — Я хочу понять, как победить того, кто намного сильнее тебя. — наконец сформулировала Рика. — Дзюдо это не детские разборки. — осадил её старик. — Я и не говорила про детские разборки. — серьезно возразила она. — Я хочу, чтобы вы научили меня тем приемам, которые показываете своим ученикам. — Смеешь мне дерзить, девчонка? — гаркнул старик, взмахнув синаем — Рика с испугу шагнула назад, думая, что тот замахнулся, чтобы ударить, но Ода-сенсей подцепил концом палки створку и захлопнул сёдзи у неё перед носом. — Чтоб больше сюда не приходила!       «Вот же ж…» — с досадой подумала. — «Ну, тут ничего не поделаешь, на сегодня хватит… иначе я от него огребу по полной».       Холм был невысоким, но вид открывался с него такой, что дух захватывало: островерхие крыши, похожие на носы затонувших кораблей, крыши красные, черные, коричневые, желтые, синие, в форме пагоды с загнутыми краями, черепичные, жестяные, раскинулись под ногами в туманной долине, окруженной лесами, горами и рисовыми полями.       Спустившись по лестнице, с головой в задумчивых тучах, она направилась к автобусной остановке, чтобы успеть доехать к ужину — желудок порядочно скрутило от голода, а деньги, что взяла для оплаты занятий, которые, впрочем, ей не понадобились, тратить Рика не собиралась. Ничего-ничего, завтра ещё раз попробует, так просто она сдаваться не будет. Препятствие в виде банальщины «Девочкам не место в додзё» Рика не посчитала поводом для волнения.       Притормозив посреди дороги, она вдруг задумалась. С чего бы это? Раньше она не замечала за собой подобной необоснованной самоуверенности, более того — она всегда была слишком осторожной и заранее готовилась к проигрышу. Ещё с тех пор, как она играла с Нацуки, будь то прятки, дурацкий спор, типа кто быстрее пробежит по лестнице или съест фруктовый лёд, камень-ножницы-бумага или домино, подсознательно Рика решала, что Нацуки сильнее и быстрее, поэтому внутри себя сдавалась ещё до того, принимая неизбежное, как ей казалось, поражение. Тоже самое было и с Ишидой, и поначалу с Сейширо-саном. Раз за разом сдавая партии монаху, она садилась за новую, подначивая себя не словами «В этот раз я точно выиграю!», а с обреченной мыслью «Ну вот, опять я ему продую». Даже выиграв пять тысяч дзени, что сейчас, непотраченные, лежали у неё в кармане, и то — победа не принесла ей ни толики уверенности…       И тут она кое-что осознала. Ну конечно же. Всё изменилось с того момента, как она победила Сейширо-сана, противника, во много раз умнее, хитрее и опытнее её. В чем же была разница между победой над ним и тем парнем на фестивале?       Рика шла по улице, погруженная в собственные размышления, как услышала совсем рядом шумный гвалт и вскинула голову.       У летнего кафе столпились люди: несколько женщин с пакетами, пожилая пара, мальчишка на велике, а за столиком сидели друг напротив друга двое мужчин. Всё они смотрели в телевизор, висевший прямо на улице под козырьком, и слушали сводку новостей:       « — К текущим новостям: вчера вечером произошло очередное обострение многолетнего конфликта между республиками Сорьюсакэ и Одори на севере Азии. В ходе противостояния, в пограничном поселении Бенче была проведена серия взрывов на промышленных складах, принадлежащим военным объектам Одори, в результате которых погибли шестьдесят восемь человек, из которых двадцать три — гражданские лица с обеих сторон. Какин послал миротворческие войска для помощи пострадавшим и урегулирования нынешней ситуации…». — Ох, ну дела… Чего им там неймется-то? Нам и своих проблем довольно, нет, нужно деньги на чужаков растрачивать. — с сокрушением покачал головой грузный мужчина, сидящий в пол-оборота за столиком, после чего повернулся к своему собеседнику, хлебающему чай — стул жалобно заскрипел под внушительным весом. — Лучше б пенсиями занялись, ей-богу, вместо того, чтобы лезть в чужие разборки. — А как насчет того, что я по льготе не могу уже полгода свои лекарства бесплатно получить? У меня, между прочим, диабет и артрит, приходится по пять раз в неделю таскаться в больницу, чтобы узнать…       Стояла небывалая жара — солнце беспощадно палило с неба, налитый жаром воздух дрожал на раскаленном зное.       Такахаси сидел на подоконнике, свесив ногу прямо в цветущий куст азалии, и с самозабвением грыз яблоко. От застывшей в воздухе влажной духоты, смешанной с приторно-сладким запахом цветущих под окном яблонь, мысли в голове косели и еле ворочались. Рика ещё с утра утаскалась куда-то, и он был на неё до сих пор немного обижен: — Я нашел лисью нору недалеко от озера! Пошли, посмотрим? — Потом. Сегодня у меня нет времени. — Ты и вчера говорила, что у тебя нет времени! Я в курсе, что по вторникам ты не помогаешь Нараки, так что ты должна пойти со мной! — Извини, Такахаси. Может, в следующий раз.       К полудню со скуки он уже лез на стену. Господи, да чем же заняться-то… На столе лежал наполовину собранный пазл со скучным изображением водопада и гор, но Такахаси он надоел ещё в самом начале, а к середине от практически одинаковых кусочков пазла, он начал раздражаться. Нет, никакого пазла.       Он сполз с подоконника и достал из-под кровати коробку с припрятанными сокровищами, которые собирал годами: потерянные значки, тонкие книжки с потрепанными обложками, пластмассовые брелки с залитыми эпоксидной смолой картинками, морское дно с колечками, плетеные браслетики, дешевые игрушки из наборов, в основном безделушки.       Самой ценной вещью в его коллекции был большой, размером с руку, ручной пневматический водяной пистолет оранжево-синего цвета. Выглядел бластер невероятно круто: у него было три режима струи: прицельный, всплеска и распыления, а ещё оптический прицел, как в настоящих винтовках.       Залив в резервуар воду из стакана, он взял с подоконника недоеденное яблоко, откусил от огрызка, приладил на плече бластер, и посмотрел в окуляр.       Возле статуи комаину Микито что-то строго выговаривала маленькой девочке со светлыми волосами. Он знал, что её зовут Линч, и та младшая сестра Хиде, одного из мальчишек, с которым они с Рикой вместе ходили на учёбу. Линч была пугливой, застенчивой и ревела каждый раз, когда кто-то, кроме старшего брата, пытался взять её на руки. Сейчас она стояла, сжимая перед собой плюшевого кролика, и лицо у неё было такое, что Такахаси немедленно захотелось взять ее за руку и увести от Микито. Старшая мико была самолюбивой, несдержанной, да и в манерах у неё не было ни намёка на теплоту: за любовью, поддержкой и утешением дети вечно бегали к пожилой мико по имени Канна или к Юзуру, которую обожали беззаветно и сверх всякой меры. За её щедрость, терпеливость, заботливость и неизменно доброе расположение духа все они возвели её в ранг святых. —Ба-бах. — прошептал Такахаси, нажав на спусковой крючок — струя воды спугнула с яблоневой ветки мухоловку. Был бы в его руках настоящий пистолет, старшая мико отправилась бы куда следует, ко всем чертям. Уж ей там самое место.       Он повел пистолетом в сторону лужайки между библиотекой и кухней. На каменной лавочке под деревом магнолии сидела Кейко — тощенькое кунье тельце, ровнехонькая спина, по-военному выпрямленные плечи, с почти что суровым выражением внимательно читала книжку. Такахаси Кейко не нравилась, нудная какая-то, может, потому что слишком серьезно себя воспринимала: на занятиях сидела надутая, лицо кирпичом, ни разу не улыбнется. Рика тоже выглядела серьезной, но стоило ему пошутить, не проходило и секунды, как на её лице появлялась озорная, с хитрицой улыбка, словно вот-вот склонится к нему с заговорщицким шепотом, поддерживая шутку. Даже сейчас он всем телом ощущал тепло её присутствия: стоит тихонько за спиной, по-дружески.       Вот за эту вот непредсказуемость он её и обожал: то молчит серьезно, то смеется так, что слёзы градом. И таких умных девчонок не было в храме ни одной. Руки заныли — Такахаси снял с плеча приклад бластера, положил на колени. Ну что же такого ему сделать, чтобы она в него влюбилась? Вот бы рассказать ей что-то интересное, какую-нибудь супер секретную информацию, чтобы она точно впечатлилась. Может, купить ей что-то, да вот только он понятия не имел, чего бы ей хотелось получить. Вернее, имел, но денег на «Монополию» у него не было. Если бы он знал какой-нибудь редкий язык или умел мастерски играть в шахматы, или в два счета смог овладеть нэн, или откалывал опасные трюки на крыше жилого домика, как Тецуро, она бы посмотрела на него другими глазами. Или пусть бы в храме случится пожар или пусть бы проиграла Адзусе, а он геройски за нее вступился и отомстил.       Такахаси снова пристроил приклад на плечо. Во дворе одна группа мальчишек во главе с Эйдзи (он был самым взрослым после Адзусы и по нему сохли все девчонки) играли в чужеземцев, а другая с визгами носилась у хондэна. Через пару мгновений по лужайке прокатился истерический вой — упал какой-то маленький мальчик. Вдалеке, под раскидистым кленом, Такахаси заметил Юи с подружками — расположившись полукругом на лужайке, девчонки щелкали пальцами по маленьким фигуркам в форме монет. У статуи комаину закаленная старуха Кейко стояла с каннуши, пока он ей что-то втолковывал. Ту редко можно было увидеть вот так, посреди бела дня — днями напролет набожная старуха торчала в хайдэне, либо молясь, либо наставляла приходящих в храм на путь истинный и вытащить её оттуда было почти невозможно — однажды, пробираясь ночью в кладовую, чтобы украдкой взять приготовленные к Сёгацу праздничные моти, Такахаси услышал, как Юзуру заботливо осведомилась, не нужна ли старухе Кейко помощь, а она ей в ответ, нет, спасибочки, мол, у неё к ками ещё вопросы имеются.       «С кем она сейчас может быть?» — подумал Такахаси.       То, что у Рики могли появится новые друзья, было очень легко представить. Взять хотя бы ту противную надоедливую девчонку, Юи — после занятий та частенько возникала из ниоткуда и звала Рику поиграть на улице в компании Хиде, Тецуро и Эйдзи. Или посидеть в библиотеке. Или погулять возле озера. Или еще бог знает что. А порой эта дурацкая Юи брала её прямо за руку и демонстративно оттаскивала от него со словами «Пошли быстрее, покажу кое-что интересное!». Молча стоя рядом, он исходился едкой желчью, зыркая на неё недобрым взглядом, и едва удерживался от грубости. Вот прицепились же!       В глубине души он понимал, что был к ней несправедлив, но ничего не мог поделать. Это не Юи прицепилась к Рике, а он вечно назойливо крутился рядом, таскался за ней, как щенок, скрипел зубами, когда та с кем-то другим болтала, и сейчас места себе не находил из-за того, что до одури боялся, что она нашла себе друга получше. Друга, с которым можно было как угорелые носиться по храму, лазать по деревьям в лесу, плавать в озере, целыми днями играть в догонялки, а не по часу плестись по лестнице, потому что у кого-то отвратительные больные ноги отнимались от долгой ходьбы.       Взгляд Такахаси наткнулся на Тецуро и Хиде — они сидели на ступеньках хайдэна и листали выпуск «Сёнен Джамп». В последнее время Рика часто зависала с Юи в компании этих двоих.       Выбросив огрызок прямо в азалию, он сполз с поста, спрятал игрушечное ружье под футон, взял прислоненный к стене костыль и вышел во двор.       Тецуро с Хиде были настолько поглощены журналом, что не заметили, как он подошел. — Откуда у вас манга?       Застигнутые врасплох, они застыли, так, словно не читали, а воровали в кладовке конфеты (хотя то, чем они занимались, было даже хуже воровства — в храме было строго-настрого запрещено читать мангу: если кто из взрослых заметит, можно было получить) и синхронно подняли головы. — Купили? — ответил Тецуро таким саркастичным тоном, что Такахаси захотелось пнуть его костылем по тощей ноге. До чего мерзкий тип. — У вас есть деньги? — Туристы, которые сюда приходят, иногда просят показать окрестности храма. Мы никогда не отказываемся и за это они дают пару-тройку монет. — пояснил Хиде. У него было открытое, дружелюбное лицо. — На прошлой неделе одна женщина, когда я сказал, что мои родители от меня отказались, зарыдала и дала мне тысячу дзени. — похвастался Тецуро, будто сделал что-то выдающееся.       Такахаси это покоробило. — Это правда?       Тот хохотнул — смешок вышел циничным, как у взрослого. Несмотря на золотисто-пшеничные волосы, брови у него были темные, выразительные, которыми он постоянно двигал, когда говорил. — Конечно нет, дурила. Они давным-давно померли. — Ого… — только и сказал Такахаси, слегка опешив от того, как легко тот от этого отмахнулся. — Да, такое себе. — беззаботно подтвердил Тецуро, глядя в журнал. — Зато на всяких чувствительных тёток действует безотказно. Попробуй, вот увидишь. Я так на велик себе почти накопил. — Не слушай его, он уже три года копит на велик, но почти каждый раз спускает деньги на марблсы и карты менко с «Ван Пис». — Ой, да кто б говорил, а? Сам-то тот еще лох, каждый раз торчишь у витрины и пускаешь слюни на футбольный мяч. А потом идешь и тратишь всё в магазине старика Дзиндзи! — «Почему ты не отговорил меня купить карточку, мне опять Санджи попался! Велик хочу-у-у!» — гнусаво заныл Хиде, театрально изображая, как навзрыд рыдает. — Да заткнись ты! — прорычал Тецуро, пиная его коленкой в бедро.       Внезапно Тецуро обратился к нему: — Слушай, я, кажется, тебя знаю. Ты ж с Рикой тусуешься? — И что? — получилось с вызовом; Тецуро вздернул бровь и умудрился глянуть на него сверху вниз, хотя сам сидел. — Да ничего. — с губ слетел смешок. — Просто спросил. Ну как, прошли отбор?       Такахаси пытался продемонстрировать уверенность в себе, но с костылем подмышкой получалось как-то не очень. — Еще не знаем. — уклончиво ответил Такахаси, встав полубоком, так, чтобы не слишком выделялся костыль, и спросил как бы между прочим. — Кстати, а вы не видели, куда пошла Рика? — Не-а. — Тецуро забросил в рот горсть мармеладных мишек. При виде сладостей рот наполнился слюной. Такахаси сглотнул. — А подруженция у тебя отчаянная. Как думаешь, она сможет победить Адзусу? — Рика его точно уделает. — твердо ответил парень, ни секундочки не раздумывая. — Угу, конечно. — сказал он с мрачной улыбкой. — Держи карман шире.       Хиде оторвался от журнала и с раздражением посмотрел на друга. Тот повел плечами, словно сбрасывал с себя чужой взгляд, и тот обратился к нему: — А мне нравится, что ты говоришь с такой уверенностью.       Тецуро замурлыкал возмутительную любовную песенку про жениха и невесту, делая вид, что не замечает на себе недовольного взгляда, и вдруг замолчал — застыл, словно лесной зверек, почуявший опасность. Тецуро тоже непонимающе нахмурился. К ним приближался топот ног. — Наконец-то! — сердито воскликнул Тецуро, глядя ему куда-то за спину. — Тебя только за смертью посылать!       Такахаси обернулся и увидел раскрасневшегося от бега Эйдзи. — Соррян, там Амане-сан торчала у ворот, я ждал, когда она смоется. На. — пыхтя, выдал он, сунул руку в карман и кинул вперед пакетик — Тецуро словил его на лету. — Все нормально? Не запалила тебя?       Он жестом показал: вроде нет. В этот момент Такахаси почувствовал себя четвертым лишним и перехватил под рукой костыль. — Что, уже уходишь? — поинтересовался Хиде; всё внимание Тецуро с Эйдзи было сосредоточено на добытом последним пакетике с солеными карамельками.       Такахаси кивнул. — Ну ладно, покеда!       Он уже отошел на приличное расстояние, когда ему вслед прилетело: — Если по дороге увидишь Авасе скажи ему, чтоб вернул последний выпуск, я ещё «Ван Пис» не прочитал!

***

      Когда Ода-сенсей на третий день смерил её взглядом, Рика прочитала в нем сдерживаемое из последних сил желание применить к ней рукоприкладство. — Опять ты пожаловала, нахальная хамка?! — С чего это я хамка? — сразу возмутилась она. — Я вам ни разу не нагрубила! — Ишь какая наглая! Когда взрослый тебе говорит, чтобы ты больше не приходила туда, где тебе не место, это и значит невоспитанность и хамство. Ты своих родителей тоже не слушаешься? — Не понимаю, как это относится к тому, что вы обозвали меня. Вот вы ведете себя не очень-то вежливо, Ода-сенсей. Я всего лишь сказала, что хочу взять у вас уроки и готова заплатить за них, а вы взяли и выгнали меня. Ответьте, почему вы не хотите меня обучать?       Старик начал выходить из себя — взорвется он или нет? — Нет, вы гляньте на неё! Она требует! Я же сказал, девочек в своем додзё я видеть не желаю! Девочки не занимаются ни дзюдо, ни кэндзюцу! — Где это написано? — Что? — Где сказано, что девочки не могут брать уроки ? Покажите мне, где такое написано, и я больше сюда никогда не приду. — Ты что это о себе возомнила?! — возмущению мастера не было предела. — Пока я мастер додзё Йошикава, я придумываю правила! — Ваш аргумент опирается на личные предубеждения, так что это не считается!       С этаким мрачным занудством он никак не мог сладить. Спорить мастер мог с ней до посинения, когда он пытался выгнать её из додзё, и девчонка всякий раз вступала с ним в спор, отвоевывая себе место возле сёдзи.       Рика заняла наблюдательный пост возле входных сёдзи, стараясь не делать резких движений, чтобы сварливый старикан не дай бог её не заметил, и приготовилась смотреть: — Техника выполнения броска Иппон Сэойнагэ исполняется спиной с прихватом руки противника на своём плече. Производится бросок по большей части усилием рук. — проходя мимо одного из учеников, мастер сжал его плечо, показывая, откуда должно идти большее усилие (по расписанию сегодня была старшая группа; за учебными поединками взрослых следить было интереснее всего). — Имейте ввиду: в ударах, что несут в себе ненависть и злобу, нет никакой силы. Стойка должна быть уверенной, но не скованной, почти расслабленной. — проходя мимо, он хлопнул одного подростка по лопаткам — тот неловко шатнулся на месте, как сбитая кегля, но его плечи вмиг опустились, из спины ушло напряжение. — Вы должны раскрыть объятия своему противнику, как старому другу, и тогда вы сможете его победить. Ненависть порождает ненависть, и является источником истинной слабости. Не сердитесь на врага, не проклинайте его. Будьте благодарны ему за бой. И помните, додзё — это место, где мы дисциплинируем и совершенствуем себя, чтобы стать лучше. Рю, Миура, в центр площадки.       Из шеренги вышли двое высоких атлетичных парней в белых дзюдоги. У одного из них был зеленый коричневый, у другого — черный. Они встали на позиции, исполнили рэй, а после — друг к другу. — Начали.       Начиная с правой ноги, они сделали три шага вперед. Пошла борьба за захват. — Юко.       Парень с черным поясом схватил второго за рукав дзюдоги, а второй рукой захватил руку противника на плечо. Тот в одно мгновение освободился от захвата, ухватил за ворот кимоно и перебросил через бедро. — Ваза-ари.       Оба противника поднялись с татами. На лице того, у кого был черный пояс, застыло отрешенное выражение лица, а вот тот, что с коричневым, поднимаясь, победно ухмыльнулся. Они разошлись в разные стороны и после сигнала мастера снова приблизились на три шага друг к другу. Парень с черным поясом схватил второго за рукав на плече, другой рукой за ворот рубашки и в один миг развернулся к нему спиной, после чего — всё происходило слишком быстро — согнул колени и с силой соперника перекинул через плечо. В тишине раздался громкий стук, и парень с коричневым поясом рухнул на спину на татами. — Иппон.       Старик обратил взгляд на шеренгу. — Что за бросок использовал Миура?       Один из учеников додзё вышел вперед. — Иппон Сэойнагэ. Исходный захват под локоть за отворот. Приём выполняется на средней дистанции. Борьба за захват. Выведение из равновесия выполняется вперёд. Для броска характерен низкий сед на полусогнутые ноги. Бросок выполняется за счёт сильной тяги руками вперёд-вниз. — Чтобы отточить этот прием, требуются сотни часов и тысячи бросков. Миура продемонстрирует Иппон Сэойнагэ ещё раз и оставшееся время вы будете тренировать этот прием.       Через три часа, когда большая часть учеников ушли, Ода-сан подошел к ней с тем же кислым лицом, что и в самом начале. Рика приготовилась услышать очередную порцию ругани, угроз и других неласковых слов, в полной мере описывающих до какой степени её присутствие в додзё действует ему на нервы, но старик только грубо каркнул: — Больше сюда не приходи, поняла?       Девчонка, ничего не ответив, лишь склонила голову, поднялась с татами и вышла, аккуратно прикрыв за собой сёдзи, чтобы завтра ровно в три часа снова как штык стоять на пороге, пытаясь засунуть свой любопытный нос в тренировочный зал:       «И свалилась же на мою голову… вредина порядочная, да к тому же еще и упертая такая, по-хорошему не прогонишь» — с досадой подумал про себя старик. Девчонка, хоть и препиралась, занятиям не мешала, да и в целом вела себя незаметно, но все равно — её присутствие нарушало привычный баланс, царивший в додзё, особенно когда та следила за его наставлениями ученикам своими светлыми, проницательными глазами, как ястреб за добычей.       Во второй половине дня старик проводил уроки кэндзюцу, которые ей нравились даже больше дзюдо. Мальчишки помладше использовали синай, бамбуковые трости. Когда синай используется для практики, он сводит к минимуму опасность убить и травмировать себя или оппонента, по сравнению с мечом. Они выполняли кэндо-ката, набор упражнений с четко определенной последовательностью. Ката — многие тысячи повторений, пока движения не приобретают уровень рефлексов и мастер меча сражается, не задумываясь. Некоторые использовали большие мечи, дайто, более опытные — короткий меч сёто.       Через несколько часов, когда ученики начали покидать додзё, Рика обратилась к стоящим возле тории под тяжелыми петлями кудзу Миуре и Рю, единственным, кого она знала по имени, потому пойдите к ним было не так боязно, как к другим: — Скажите, а почему все эти люди ходят в додзё?       Тот, что постарше, когда услышал её голос, пару раз моргнул с рассеянным видом, словно она разбудила его. — А-а, ты та девочка, на которую жаловался мастер. — вместо ответа сказал парень с хриплым смешком. — Нравится на драки смотреть или жениха себе выбираешь? — Ничего я не выбираю! — возмущенно воскликнула Рика, опешив от его слов. Дурак! — Я видела, у вас черный пояс. Это значит, вы почти что дана. Сколько вы тренировались, чтобы получить его? — Сколько? — повторил Миура, наморщив лоб. На вид ему было лет двадцать пять, и выглядел он помладше Нараки-сана. — Кажется, лет шесть?       «Как много… Тогда неудивительно, что мастер не увидел в его движениях ни одного изъяна — он их оттачивал годами». — Сюда приходят люди со схожими интересами, чтобы тренироваться. — сказал Миура, когда она повторила первый вопрос. — Я лично занимался боевыми искусствами со старших классов и не хотел бросать. — Почему? — спросила Рика, не удовлетворившись кратким ответом.       Парень задумчиво постучал пальцем по подбородку. — Проверка того, на что я способен, тренирует уверенность в себе и приводит мысли в порядок. — наконец, раздался голос парня. — Мой ответ будет таким. — он кивнул на брата. — А этот олух просто хотел подцепить девчонку, которая со мной ходила на дзюдо. — Между прочим, если ты забыл, Сэйги согласилась со мной встречаться. — Она бросила тебя через две недели. — А я тебя щас грохну! — возовопил Рю. — Не выйдет, я сильнее. — убийственно монотонно ответил Миура.       Когда Рика вернулась в храм, давно сгустились сумерки — небо потемнело, воздух наполнился вечерней прохладой. Она пропустила обед и хотела есть, но вместо того, чтобы пойти на ужин, на который и так уже опаздывала, она решила воспользоваться моментом.       Зал хранения храмовых принадлежностей находился за майдоно и представлял из себя небольшую одноэтажную пристройку к южной галерее храма. В обычное время ключи от хранилища были только у нескольких старших мико и каннуши Йошинори, которые следили за тамошним порядком. Послушникам строго-настрого запрещали даже приближаться к постройке — там хранились ценные реликвии, вековые синтоистские фолианты, рукописные писания, но приближался Санно мацури, один из трех главных фестивалей, приготовлениями к которому в занимались в том числе служители Шинкогёку, и последние несколько дней хранилище не запирали, чтобы не пришлось все время бегать к старшим мико за ключами.       Над головой у неё раздался сиплый вскрик. Рика вздрогнула, оказалось — ворона. Оглядываясь по сторонам, она взобралась по ступенькам и дернула на пробу дверь — та ожидаемо поддалась, но предательски заскрипела, как только Рика начала открывать её. В тишине, стоявшей вокруг, скрип звучал страшно громко, и она провозилась с дверью целых две минуты, пока та не открылась достаточно, чтобы она смогла протиснуться внутрь.       Свет внутри хранилища проникал из-под зашоренных деревянными створками окон — косые солнечные лучи стрелами пронизывали неподвижный, спертый воздух, омывая вещи пыльным золотистым светом. Пахло затхлым старьем, старой древесиной, бумагой. В носу защекотало, глаза заслезились, и Рика оглушительно чихнула.       Она внимательно осмотрелась. Хранилище было доверху забито разным древним хламом, но то, что она искала, явно должно быть где-то на виду. Пройдя по узенькому коридору между громоздкими шкафами и чуть не грохнувшись по дороге в огромную кучу каких-то старых горчично-зеленый тряпок, она дошла до старинного зеркала в золоченой раме.       Вчера, проследив за Адзусой, она увидела, как тот выходит из хранилища, пряча боккэн за спиной, но откуда он его вытащил внутри, Рика не имела понятия. Хранилище большое, а вещей тут столько, что можно было целый день в них копаться и все равно ничего не найти. Но она искала не мелкую безделушку, а синай или боккэн, длиной в половину её роста, а такую большую и приметную вещь спрятать в укромном месте было, на её взгляд, довольно сложно.       И она не ошиблась — в стороне, укромно прикрытый пыльной фусума, стоял высокий шкаф по высоте точь-в-точь подходящий по заданные размеры. Осторожно обойдя перевязанные бечевкой стопки книг, Рика отодвинула в сторону фусума и приблизилась к шкафу.       Внутри стояли три белых длинных синая, каждый из которых удерживался деревянной лапкой. Вытащив из крепления синай, она опустила деревянную задвижку, заслонила шкаф фанерой из фусума, после чего, зажав в его руке, с колотящимся сердцем выскочила из хранилища, прикрыв за собой дверь и прошмыгнула в заслоняющие лужайку кусты азалии.       Ровно в этот момент к хранилищу подошли два монаха, волокущие за собой два толстых жгута симэнава. Затаив дыхание, Рика проползла в глубину азалий — синай, заткнутый за пояс, то и дело цеплялся за ветки, выдавая ее присутствие шуршанием, но за адреналином, стучащим в голове набатом, она едва замечала, что там вообще творится за спиной. Как только каннуши скрылись в хранилище, она вскочила и кинулась в сторону леса так, словно была застигнута внезапным ливнем.       Когда она добежала до кедровой рощи в глубине леса, то сразу же начала прикидывать, куда можно будет потом спрятать синай. Повсюду торчали высокие заросли багульника с острыми, игольчатыми листьями. От них шел дурманный аромат, похожий на нафталин, только приторнее, вдобавок весь побег был покрыт шипами — никому в голову не придет трогать куст. Аккуратно раздвинув стебли, она посмотрела внутрь, чтобы убедиться, что туда поместиться синай. Если все равно будет заметно, то можно припорошить сверху можжевельника и нормально.       Она встала в стойку (примерно) и взмахнула синаем, имитируя кэндо кату (ну, почти), которую показывал сегодня Ода-сан. Сделав ещё один взмах, она нахмурилась. Как-то слишком просто. Со стороны это не выглядело так просто. Что она делает не так?       Перехватив покрепче рукоять синая, она зажмурилась, пытаясь вспомнить, что говорил Ода-сан, как стояли ученики, как они двигались, положение рук, положение тела… Воображение у неё было живое, и память, как выяснилось, тоже — Рика без труда могла запомнить страницу текста после того, как прочитала её два или три раза, но запоминать текстовые символы и движения объектов две совершенно разные вещи.       «Инициирует действия ситати, а утитати контролирует дистанцию, позволяя ситати сконцентрироваться на изучении техник и играет роль ведомого. Миура вышел победителем, используя принцип сен, гоно-сен… Кажется, он говорил, «сен» означает «предвидеть», а «гоно-сен» — «откликнутся». Спина должна быть ровной, движения уверенными, положить левую руку на цубу?... Или правую? Нет, так неудобно, лучше левую».       Первая ката — иппонмэ — показывает обоюдный дзёдан. Учитель наносит удар в ноги, и получает в ответ контратаку — прямой удар в голову. Возвращение на исходную позицию. Вторая кэндо ката — нихонмэ, учитель наносит рассекающий удар от плеча до середины живота. Третья кэндо ката…       Через два часа Рика остановилась и вытерла пот грязной рукой, прислонила к дереву синай — белое древко уже местами почернело, к «лезвию» прилипла влажная после дождя трава и ряска — и закатала испачканные, промокшие снизу штаны. Ноги скользили по сырой, упругой земле, плечи гудели от напряжения.       «Синай не такой уж тяжелый, а ощущение такое, словно поднимаю не бамбуковую палку, а огромный камень. Как они целыми днями им размахивают?».       Она посмотрела на покрасневшие ладони, горящие от трения об древко. Кое-где кожа была уже содрана. Больно. Губы дрогнули в улыбке. Но все равно… так здорово. Чувство было не описать ничем. Покалывающее до дрожи в ладонях ощущение собственной растущей силы. Если сумеет повторить каты тысячу раз, то когда-нибудь сможет взять в руки настоящий меч… Держа синай, она воззвала к своим иллюзиям, и бамбуковая трость перевоплотилась в Хаоккьокен — рукоять, завернутую в шелковые бинты, под которой скрывается черная плотная кожа, четырехконечная планка гарды с изогнутой частью, защищающей кисть, округлую цуба иссиня-черного цвета сплава сякудо с изящной отделкой, по краям покрытую перламутром.       Исполинские кедры затрепетали под напором ветра. По небу проносились полчища облаков, лучи стремительно цеплялись за листья, карабкаясь по ним, как задорные вьюрки, несущие по лесу негромкое скрипучее щебетание. В лицо ударил очередной резкий порыв, разметав длинные волосы по плечам, играясь с широкими рукавами, забираясь по ногам наверх, вызывая щекотную дрожь. А затем весь мир покрыла тишина. Кругом ни звука — только с озера доносились кваканье лягушек да треск багульника.       Хороший ветер… Её мысли приземлились и улеглись, сосредотачивая всё внимание на синае.       За тренировкой она провела без роздыху еще несколько часов, пока на негнущихся ногах, все тело болит, не прошаркала в свою комнату, упала на кровать и почти сразу же уснула.       В конце недели, когда до назначенного времени оставалось всего два дня, после того, как все разошлись, обсуждая, как едва шевелятся от усталости, мастер был сегодня особенно придирчив, и где бы им перекусить («Там в конце улицы рядом с галантерейным открылась новая раменная, пошли, глянем?»), Ода-сенсей пересек тренировочный зал додзё и подошёл к ней. — И многому ты научилась за то время, что наблюдала за моими учениками? — осведомился старик после того, как его цепкий взгляд прошелся по ней с ног до головы.       Рика поспешно поклонилась, надеясь, что хоть в этот раз ей удастся избежать словесной выволочки. — Благодарю за то, что позволяли присутствовать на тренировках. — сверху послышалось неопределенное хмыкание. — Со стороны мало что можно усвоить, но кое-что из увиденного мне пригодится.       Молчание. — Пойди сюда. — и прибавил, когда она нерешительно застопорилась на месте. — Давай, быстро, пока я не передумал.       Рика не сразу сообразила, что тот приглашает её зайти в додзё, и когда до неё дошло, что она не ослышалась, ступила на татами и последовала за ним. Последнее занятие проходило по кэндзюцу, поэтому мягкие маты, служащие амортизатором при падении, заменили на более жесткие, на которых отрабатывать стойку и каты было удобнее.       Ода-сан остановился. — Как думаешь, почему Миура сильнее своего брата? — Наверное, он усерднее тренировался? — робко помолчав, ответила она. — Нет. Подумай ещё. — У него больше опыта? — Их разница в опыте минимальна. Дальше.       У неё возникло то же ощущение, что и во время бесед с Сейширо-саном, когда он задавал ей вопросы о прочитанном, а Рика на них отвечала. Типовые ответы, подобные тем, которые она сейчас выдавала старику, его тоже не устраивали. «Мне все равно, что ты выучила этот текст, важно то, как ты сама его поняла». — Миура талантливее Рю?       Ода-сан покачал головой. — Отчасти, но это не весомый аргумент, почему он все время его побеждает. — Но талант имеет значение. — Талант имеет значение, когда к нему прилагается тяжкий труд. — немного раздраженно отозвался мастер, поворачиваясь к ней. Рика втянула в себя воздух. — Рю ленив, старается в полсилы, потому что не хочет перетруждаться, его и палкой не заставишь выполнить сверх того, что он готов сделать, но будь у него то же усердие, что и у брата, я бы ещё поспорил, кто из них действительно талант. Ты же наблюдала за их поединками, так скажи мне, в чем дело.       Глядя на татами под собой, Рика крепко задумалась. Прошла минута. Две. Три. Ода-сан выжидательно молчал, но она так и не смогла дать нужный ответ. — Знаешь, что застилает человеку глаза во время боя? — старик завел руки за спину. — Гордыня. Если он считает себя непобедимым, то все его помыслы сконцентрированы на себе и на своих атаках, а не на противнике. Он не видит его, не изучает, не понимает. И если противник умен, то он найдет способ сломить его гордыню. И человека это сокрушит. — Мне говорили, что если противник видит в твоих глазах страх, то можно считать, что ты уже проиграл.       Старик поглядел на неё вдумчивым взором и так долго молчал, что Рика почти убедила себя, что ответа не дождется, как он вдруг ответил: — Отсутствие страха делает воина непобедимым и заставляет врага содрогаться в ужасе. Многие тратили годы, посвящали всю свою жизнь на то, чтобы избавиться от страха… но это очень и очень тяжко. Человеку свойственно бояться. Это его природный инстинкт, который заставляет избегать опасности, бережно хранить свой жизнью. Даже звери боятся смерти. Когда человек лишается страха, он становится нечто иным. — Иным? — переспросила Рика. — Пожалуй, демоном. Чтобы иметь силу, ты должен знать свою слабость, а слабость это страх. Иначе говоря, чтобы быть сильным, ты должен чего-то боятся.       Он вытянул руку, ткнул пальцем в центр. — Сюда. Давай, порасторопнее.       Не понимая, чего он от неё хочет, она сделала несколько нерешительных шагов вперед, вставая на то место, которое указал старик. — Показываю только один раз. Запоминаешь и сразу уходишь. Ясно?       Наконец-то! Рика поспешно закивала головой, внутри себя ликуя. Интересно, что заставило его передумать?       С горящими от предвкушения глазами Рика смотрела на мастера, пока тот вдруг не гаркнул: — Чего смотришь? Рэй я за тебя делать буду?        «Тупица!» — мысленно укорив себя, она поспешно поклонилась, надеясь, что делает все правильно, хотя это скорее было от нервов, потому что поклон рэй ничем не отличается от обычного поклона. — Первое, чему учат в дзюдо — это захват. Он является началом поединка. Захват не только грубая сила, даже наоборот, главное вовсе не сила. Сила, разумеется, дает преимущество, но техника не менее важна. — он схватил её правой рукой за левый отворот рубашки, а левой за правый рукав, собирая ткань в складки. — Захват надо ставить такой, чтобы была возможность бросить противника, вложить в атаку максимально грубую силу и не забывать стараться сохранить хорошую стойку и готовность к нападению. Проще говоря, в любом поединке самое важное — рассматривать каждую возможность к атаке. Потом можно выполнить бросок.       Все произошло ещё до того, как Рика успела что либо понять— одной рукой Ода-сан держал её за рукав, другую завел за спину, повернулся спиной и резко дернул её руку вниз, перебросив через бедро.       Раздался глухой стук, и с ёкнувшим от секундного испуга сердцем Рика плашмя повалилась на татами. — Стоит недооценить противника и ты труп. Никогда не смей позволять себе мысль о победе, пока противник не будет лежать на земле. Урок усвоен? —Ещё раз. — требовательно выпалила Рика, поднимаясь на ноги. — Нам этом все. — Ещё раз, пожалуйста! — Я сказал нет. — Ода-сан отвернулся, и Рика с ужасом поняла, что он уходит. — Прошу, покажите ещё раз! — и чуть было не прибавила «Вам жалко, что ли?!», но вовремя прикусила язык. — Упрямство — первый признак глупости. — отчеканил старик, резанув ее через плечо таким взглядом, что она пристыжено съежилась. — Держи себя в руках. Урок окончен.       Судорожно вздохнув, Рика рывком поднялась с татами, и, отряхнув колени, вышла вслед за мастером.       Когда они остановились перед воротами — входом в додзе — Ода-сан поднял синай и ткнул в деревянную табличку с иероглифами. — Слово додзё, «Место Просветления», произошло от санскритского Бодхиманда. Знаешь, как переводится это слово, послушница Шинкогёку?       Рика, на секунду замерев, распахнула глаза. Как он узнал?... — «Место превращения личного сознания в безличное». — закончил, глянув на неё с каким-то неодобрением, которое она расценила как разочарование за незнание.— Вот тебе и ответ на твой вопрос. — Вопрос?... — У детей, говорят, память хорошая. Видимо, к тебе это не относится. — колким тоном бросил старик, проходя через ворота. — Ты спрашивала, как победить того, кто сильнее тебя. А теперь прочь с глаз моих.       В небе с полоумным оптимизмом горланили птицы. Оставшись в одиночестве, Рика в растерянности рассматривала деревянную дощечку. Ну и что бы это могло значить? Этот мастер Ода ничем не лучше Касивабе-сана или каннуши Йошинори, которые любили говорить загадками и отвечать на вопросы изречениями из «Трипитаки» или строчками из сутр, то и дело кивая и надолго умолкая. А если начинаешь с ними спорить, как, например, любил развлекаться Такахаси на чтениях буддистких писаний, козыряющий своим своеобразным взглядом на веру (поэтому каннуши его и не особо любил — Такахаси во всех священных текстах пытался найти противоречия и доказательства того, что богов не существует), но даже самые изощренные, самые продуманные аргументы Такахаси каннуши Йошинори мог в пух и прах разнести каким-нибудь софизмом из Канона. После этого лучший друг до конца урока апатично глядел в окно и был полностью раздавлен.       «Чтобы быть сильным, нужно чего-то боятся». Фраза Ода-сенсея никак не укладывалась у нее в голове. Разве сильнейшие ничего не боятся? Разве избавиться от страха не значит, что тебя больше не будут пугать твои враги? Сколько она себя помнила, Нацуки всегда до ужаса боялся змей — если он углядит, что под ногами хоть немного зашевелился песок, то он находит любое место, куда можно было залезть — качели, скамейку, забор — и наотрез отказывался идти дальше, пока кто-то, чаще всего Ишида, не проверит, нет ли там какой-нибудь змеи. Ишида мог орать на него до хрипоты, силой вытягивать оттуда, где притаился с выпученными глазами младший брат, пытаясь заставить его слезть, но страх был сильнее здравого рассудка. Так что же, по логике Оды-сенсея, страх перед змеями делал Нацуки сильнее? Рика сама себе хмыкнула. Вот уж вряд ли.       И это стало самой большой навязчивой идеей, породившей все другие её навязчивые идеи, потому что то, чего она боялась больше всего на свете, уже случилось… Или нет?       Вернувшись в храм, она минула жилые домики и направилась в лес, вытащила синай из-под поваленных веток. Багульник, цветущий белыми зонтиками, распространял вокруг себя одурманивающий, пряный аромат.       Настроение было мрачным. Ода-сану хватило от силы секунд десять, чтобы без труда повалить её на татами. Рика попыталась повторить его движения с воображаемым противником, но запуталась, как это он так сделал захват одновременно за отворот рубашки и под локоть, и какая нога упиралась в пояс. Правая? Левая? Сандалии скользили по влажной сырой траве, мешая двигаться, и Рика с раздражением сбросила их, пульнув прямо багульник, словно те были виноваты в том, что у неё ничего не выходит.       Ступая босыми ступнями, она с хмурым видом прошлась туда-сюда. Деревья теснились вокруг полянки, где-то рядом, за кустами тёрна трещали кузнечики. По ноге пробежала щекотная дрожь и кто-то её легонько ужалил — по лодыжке ползли два рыжих муравья. Стряхнув их, Рика воткнула синай в рыхлую почву и положила на него скрещенные локти.       Что это вообще значит — быть сильнейшим?

***

      Такахаси сидел на поваленной коряге, положив согнутые в локтях руки на колени, и наблюдал за тем, как Рика с методичной ожесточенностью взмахивает длинной деревянной палкой, «обрабатывает прием». На кедровом стволе, куда прилетали удары, была вмятина, размером с кулак. — Ты что здесь, с рассвета торчишь? — донесся до неё голос Такахаси. — Слушай, подруга, по-моему, ты вбила себе в голову какую-то глупость… — Такахаси, ты прости, но благодаря одной из этих глупостей у нас тобой есть шанс уехать в столицу. — Ладно-ладно. — отмахнулся он, положив щиколотку одной ноги на колено другой, и продолжил стращать её. — Но драка с Адзусой… Нет, ну правда, это очень и очень небезопасная глупость. Ты ни за что его не победишь, уж это ты понимаешь? — Нет, не понимаю. — Если хочешь знать мое мнение, тебе лучше отказаться от этой затеи. Пойди к Адзусе и скажи, что не будешь с ним драться. — Ещё чего не хватало! — сердито заявила Рика и ткнула в его сторону синаем. Такахаси аж дернулся. — Я уже согласилась и не буду отказываться от своих слов. И ты не лезь, это не твое дело.       Стоило ему начать спорить с Рикой, когда она говорила таким тоном, Такахаси принимался разглядывать свои сандалии. — Рика, серьезно… ох, господи, тебе и в самом деле не стоит это делать. — воскликнул Такахаси, но та уже отвернулась обратно к дереву. — Я ума не приложу, зачем тебе вообще нужен этот дурацкий спор. Если так хочешь вершить справедливость, могла бы сказать Юзуру, она б его отчитала, и Адзуса вернул бы украденные деньги. — Я бы не стала ябедничать, и ты это знаешь. — А драться, что, лучше? — вздохнул Такахаси. — В конце-концов, ты же девочка. Девочки таким не занимаются.       Она остановилась и так посмотрела на него через плечо, что он испугался, подумав, что она сейчас ему врежет: — И что они, по-твоему, делают? — Точно не знаю, но, по-моему, они не дерутся. Красиво рисуют и играют на музыкальных инструментах, гораздо лучше, чем мальчишки, а еще хорошо танцуют. Не знаю. — повторил он, потому как она так и продолжала на него смотреть.       Рика опустила синай. — Глупость какая. — Как будто ты сама не видишь, что нравится Юи, Канае, и этой… как её там… Михо. — Не думаю, что им так уж нравится заниматься всем тем, что навязывают делать кануши и старшие мико. Их никто не спрашивает, любят они играть на биве, исполнять ритуальные танцы или заучивать особые сутры на Сэцубун. Они соблюдают заветы храма. — Я что-то запутался. — выдержав недолгую паузу, произнес Такахаси. — Ты сейчас размахиваешь деревянным мечом, потому что не хочешь проиграть Адзусе или потому что тебе всё равно на правила?        Рика опустила синай и провела тыльной стороной ладони по вспотевшему лбу. Такахаси отчего-то запаниковал, видя, как глубоко она ушла в свои размышления, и заподозрил даже, что та обдумывает какой-то тайный план, который не предполагает его участия. — Дело не в правилах и не в победе. — наконец произнесла подруга. — Раз Адзуса понимает только силу, я хочу проучить его, чтобы он больше не крал чужое. Но знаешь, еще я хочу научиться никого не боятся, уметь защитить себя… и то, что мне дорого. Хочу стать сильнее. Ещё сильнее. — Блин, Рика… — скептично завёл Такахаси, которому её фанатичные тренировки на износ ему не нравились. Но чем стоящим он мог ей возразить? Я сам смогу защитить тебя? Ему оставалось только смотреть, как она методично отрабатывает удары деревянным синаем, словно маленький свирепый самурайчик.       Он никак не мог взять в толк: неужто она и правда не понимает, что Адзусу ей ну никак не победить? Тот был таким здоровым, что со своими габаритами мог драться даже со взрослым. Такахаси поглядел на подругу и ему стало ещё тревожнее — она была худенькой, а её руки и ноги такими хрупкими, что их можно было легко сломать пополам.       Но вместе с этим он осознавал, что с её своенравным упрямством ему просто-напросто не справиться.       Когда Рика вела себя так, она казалась такой далекой… Он мог протянуть руку и коснуться её плеча, но все равно по-настоящему не быть с ней рядом. Эта недосягаемость приводила его в смятение.       «Стоит ей вбить себе что-то в голову, она совершенно меняется. Кажется, горы на своем пути свернет, но добьется желаемого. В ней есть что-то неповторимое… А во мне этого нет».       Хоть Ода-сан твердо дал понять ей, что больше терпеть ее присутствие на намерен (не то, чтобы её и в прошлые дни останавливало, но в последний раз, он, кажется, был настроен серьезно), Рика, хорошенько отрепетировав речь и, так, на всякий случай, отточив поклон Рэй до совершенства, твердым шагом поднялась по лестнице.       Подойдя к приоткрытому сёдзи, Рика услышала доносившиеся из додзё громкое, металлическое лязганье и остановилась. Звук был такой, будто ножи точат. Сведя брови, она положила деньги, которые держала в руке, в карман, и заглянула за створку.       Она никогда не видела ничего подобного. Ужасающая аура обнаженного клинка. Двигался мужчина с грацией дикого хищника — его движения были небрежными и в то же время смертоносными, отточенными до совершенства; катана разрезала воздух стремительными выпадами, а с лица не спадала ленивая улыбка, по которой было ясно, что он наслаждался каждой секундой поединка.       Раздался высокий звон стали — лезвия мастера и ученика скрестились, на лицах обоих рябью прокатилось напряжение. Застыв в стойке, молодой мужчина диковато оскалился в полубезумной улыбке; на кисти, удерживающей рукоять катаны, проступили натянутые сухожилия, вздыбились вены. Один пытался заставить сдвинуться с места второго, неуступчивость так и ширилась между ними, опасность раскалила воздух до предела.       Затаив дыхание, Рика сжала створку сёдзи, засунув голову внутрь уже полностью, чтобы не пропустить ни одного зрелищного мига.       Вдруг рука ученика взметнулась назад, словно змея, выхватила из ножен короткий меч и в мгновение ока клинок оказался упертым в морщинистое горло старика. — Вау!       Она зажала себе рот ладонью.       Это было невероятно. — Вот вы и убиты, мастер. — торжественно произнес мужчина. Отняв лезвие от шеи, он неторопливо выпрямился. — Что-то мои инстинкты со старостью притупились. — голос Ода-сенсея звучал слегка хрипловато, но выдержано; он принял поражение от своего ученика. — Молодец, использовал технику дэготэ, чтобы оказаться внутри замаха. — За свой грязный прием я был уверен, что получу, а вы и словечком не обмолвились. — заметил ехидный голос. — Раз уж ты об этом сам заговорил, с тебя бутылочка соджи, Тенги. — Какой вы хитрый, однако. Как скажете, сенсей. — покладисто согласился мужчина, пряча катану в ножны и затем, изогнув бровь, бросил через плечо. — Главное правило шиноби: если шпионишь, то сиди без единого звука.       Поймав её взгляд, Рика встрепенулась. На неё смотрел невысокий худощавый молодой человек с длинными чёрными волосами, собранными в небрежный хвост. Его черты лица были мягкими, а глаза вытянутыми, синевато-серыми; лёгкий прищур и приподнятые уголки придавали взгляду плутоватость, прозорливое лукавство. На мужчине был стандартный тренировочный дзюдоги белого цвета, передняя часть персикового хаори обшита бейкой и завязан для удобства простым узким хэка-оби с кисточками золотого цвета. — Опять ты?! — рявкнул Ода-сан, когда её увидел. — Пожалуйста, научите меня также сражаться! — на одном вздохе выпалила Рика.       Обескураженное молчание застыло в воздухе. Брови того, кого старик назвал Тенги, поползли наверх. — А ну брысь отсюда! Сколько можно повторять?!... — Ку-ку, не будьте вы таким сварливым, Ода-сенсей. — добродушно посмеялся Тенги. — Для того, кто проповедует стойкость и силу духа, вы уж слишком несдержаны. — Не хочу слушать нравоучения от разгильдяя и повесы, который только и делает, что с утра до вечера развлекается с девушками. Стыд и срам додзё Йошикава с таким старшим учеником. — Настоящим талантам позволено больше чем другим людям. К тому же, вы сами меня выбрали, разве не так? — Настоящим талантам? Не задирай нос, паршивец! Тебе до звания мастера как до звезд на небе. — Вы мне просто завидуете, что я уже почти достиг вашего уровня и учеников у меня больше, чем у вас. — он обернулся, глянул на неё свысока. — Не хочешь стать моей ученицей? Я придерживаюсь менее консервативных взглядов и беру любого, у кого имеются способности к кэндзюцу, не важно, мальчик это или девочка. Можешь хоть до конца жизни таскаться к сварливому мастеру, из-за своего непрошибаемого упрямства он никогда тебя не примет.       «Вроде не противный, но все равно — слишком уж самовлюбленный». — Спасибо за предложение. Но я хотела бы, чтобы меня обучал Ода-сан.       Последовала долгая пауза, после которой раздался пренебрежительный смешок. Старший ученик поглядел на нее уже другим взглядом. Попрохладнее.       Он преодолел дистанцию между ними и, ничего не говоря, прошелся вокруг. Рика проследила за ним настороженным взглядом, и когда тот оказался за её спиной, она ощутила тяжесть на плечах — мужские ладони безо всякого стеснения прошлись по её рукам, ощупывая, затем грубовато повернули корпус в сторону. Рика с возмущением вылупилась на него — чего это он её лапает? — но тот и бровью не повел и вместо пояснений зачем-то несильно толкнув её. Пошатнувшись, она кое-как сумела устоять на месте. — Эй! — Ты слишком костлявая. — констатировал Тенги, проигнорировав её недовольство. — Но не слабая, мышцы у тебя есть. Равновесие тоже держишь хорошо, легко освоишь стойку. Помогаешь своим родителям с работой в поле?       Рика не поняла, что он имеет ввиду, но прежде, чем успела задать вопрос, послышался голос Ода-сенсея: — Ты разве не видишь мон Ёмоцукуни? На ней храмовая одежда черного цвета. Этот ребенок из храма Шинкогёку.       Тот глянул ей на спину. — И правда, а я и не заметил даже. Ты у нас, значит, приняла послушничество? — обратилось к ней мужчина. Рика отрицательно мотнула головой. — Вот и отлично. Может, я и задираю нос, но я уважаю своего сенсея. Мастер не станет драться со всеми подряд, тем более с упрямыми детишками. — протянул он, достав из сикомидзуэ деревянный боккэн.— Я буду твоим противником. — Тенги, болван, неужели ты всерьез собрался драться с ребенком?        Тенги расслабленным жестом положил ладонь на верхушку рукояти катаны; в полутьме додзё его глаза были подернуты влажным блеском. Он был похож на тигра, притаившегося в зелени бамбуковой рощи. — Давай, выбирай меч.       На неожиданном приливе неслыханной смелости (и наглости), которая её оглушила, Рика протянула руку и ткнула в торчащий эфес катаны. — Мне нравится ваш. — Мой? — переспросил Тенги, вскинув бровь, и одним легким, непринужденным движением вытащил его из ножен.       Его меч был гладким и очень длинным. Рукоятка эфеса, имеющая нежно-чёрную декоративную обёртку, изгибается на конце, имеет двухслойное перекрытие на навершии и нефритовую кисточку, свисающую с её основания. Вместо цубы — U-образная гарда с конструкцией в виде цветка. У основания гарды — бордовая нить, обёрнутая вокруг рукояти и украшением из фальцованной бумаги. По сравнению с Хаккьокен, меч Тенги выглядел слишком вычурным и переполненным декоративными деталями, но все равно притягивал к себе взгляд. Длина катаны, её разрушительная мощь, заключенная в лезвии, сам звук обнажаемого клинка — свист рассеченого воздуха серебристо-голубоватой сталью —был предвестником неминуемой погибели, рока, разрывающего нити судьбы. — Этот меч типа нодати. — уронил мужчина. — Он тяжел и слишком длинный даже для взрослого. Не так-то много людей способны размахивать им. Обычно его носят за спиной, но мне удобнее держать его заткнутым за пояс. А этот. — Тенги взял тот, что лежал посередине, покрутил в руке. — Дзёкото или тёкото. Старейший тип меча. Прямой, с гранью синоги и очень узким боси.       Все слова, что он произносил, звучали для неё сущей экзотикой. — Вы очень много знаете о мечах. — заметила Рика. Тот с довольством хмыкнул, словно только и ждал, когда же она это скажет. — А этот? — Это меч учителя. Ода-сенсей — мастер стиля Ган-рю. — авторитетно заявил Тенги, когда она показала на длинный клинок в белых ножнах с овальной гардой и красной рукоятью. — Когарасу-дзукури, «Вороново крыло». Впервые такой тип меча встретился в эпоху Хэйан под названием «Когарасу мару».       Её внимание привлек клинок снизу, с более широким лезвием, увесистой рукоятью, с лезвием в три раза меньше, по сравнению с другими катанами. — Почему этот меч такой короткий? — Это танто, кинжал. — пояснил Тенги. — Длина клинка не более тридцати сантиметров. Возьми-ка вот этот. — он вложил ей в руку вакидзаси с туповатым лезвием. — С ним будет сподручнее.       Испытывая трепетное волнение, Рика подняла меч и взмахнула им. От нахлынувшего восторга почти перехватило дыхание. Потрясающе… Вспомнив наставления Ода-сана, пальцы сами крепко обхватили рукоять, руки занесли вакидзаси над головой, и через миг клинок со свистом рассек воздух. — А ты забавная штучка. — усмехнулся Тенги, глядя на её неумелые движения. — Ученикам додзё запрещено вступать в поединок с настоящими мечами, они могут отрабатывать каты лишь с учебными боккэнами и синаями. Впрочем, ты и сама видела. — Тогда зачем вы дали его мне? — озадаченно спросила Рика, опустив меч. — Видела бы ты себя со стороны — у тебя аж руки дрожали, как ты хотела взять его. Словно алкоголик, у которого под носом поставили стакан с выпивкой, но не дают промочить горло. — Тенги, прекращай. — сказал мастер, бросив в него резкий взгляд-предупреждение. — Ах, прошу прощения! — легкомысленно посмеялся тот, обращаясь ко всем, и ни к кому вовсе. «У него приятная улыбка» — вдруг подумала Рика. «Он весь сияет». — Я возьму учебную катану. — А если я вас пораню?       Тот поперхнулся воздухом и расхохотался. — Поранишь меня?! Честное слово, если тебе удастся хоть раз меня задеть, то я обещаю, что в тот же день уйду в монахи. — Победишь его — приму тебя в додзё. — раздался голос Ода-сана из угла. — Правда? — обрадовалась Рика, поворачиваясь к нему. — Не верь ему, старикан просто издевается над тобой.       Тенги прошел к центру зала. — Ну же, не стой столбом. — он махнул рукой, подзывая, и когда увидел, что она замешкалась, ухмыльнулся, вскинув голову. — Вперёд.       Рика не выдавила из себя улыбку, но и никак не показала страх. «Я же сама этого хотела. Нельзя упускать такой шанс».       От звука, с которым клинок разрезал воздух, у неё захватило дух, и в тот же миг вся боязность испарилась. Мужчина, ожидаемо, без труда увернулся от удара в левый бок, блокируя его цубой, но разочарования, которого она ждала, не последовало. Это её взбудоражило. Ощущения были таким же, как во время партии в шахматы: сосредоточенность, задор, рвение, разжигающий азарт, забурливший в теле опасным, восхитительным покалыванием. Только здесь тело должно было поспевать за мыслями, и у Тенги это получалось несравнимо лучше, чем у неё. Сквозь бурлящие эмоции просочилась досада. Разница в опыте была колоссальной.       «Сейширо-сан, вы бы это не одобрили, но я хочу победить. Хочу его победить. Как мне это сделать?».       Рука, привыкшая к легкому длинному синаю, загудела после нескольких размахов. Вакидзаси оказался не только покороче, но и потяжелее, хоть она и старалась держать его не слишком крепко.       «Нельзя позволить ему выбить выбить клинок, иначе я точно продую».       Захваченная этой мыслью, Рика схватила рукоять двумя руками и провела атаку снизу, в правое бедро, стараясь в точности скопировать движение Миуры.       «Впечатляет. Такая кошачья скорость. И нападать не боится. Она и сама словно кошка — быстрые рефлексы, острое чутье и взгляд у неё такой… хм, как бы его описать? Существенный».       Рука с катаной взметнулась в воздух, как кнут — это должно было её припугнуть. Девчонка, опустив свой вакидзаси, пригнулась; мужчина развернул запястье и изменил направление клинка прямо во время атаки — тот зигзагом прошелся по воздуху, нацелившись на правый бок.       Сообразив, что если она так и будет стоять, то катана огреет ее по животу, девчонка отступила назад, но клинок успел задеть её, причем, судя по всему довольно болезненно, потому что Тенги услышал, как та испустила рваный вздох. Довольный собой, что сумел сбить с неё спесь, он ухмыльнулся.       Девчонка стояла на приличном расстоянии, свесив голову и сжимая рукоять вскидзаси так, что костяшки побелели — по напряженной позе и тяжелому дыханию было видно, что она разозлилась, да ещё как разозлилась. «Надо бы её чуток приободрить» — великодушно решил Тенги, и окликнул её. Когда она подняла голову и посмотрела на него ледяными, грозными глазами, точно как у дьявольского звереныша, ухмылка на его губах расползлась в кривую линию.       Мужчина поддел кончиком лезвия клинок наверх, и сделал подсечку — попытавшись увернуться, она подпрыгнула, но не смогла устойчиво приземлиться на ноги — колени подогнулись, и она упала назад, больно приложившись об дощатый пол. — Обманщик! — разьярено воскликнула Рика, обвиняющим взглядом впившись в Тенги. — Как вы это сделали?! — Контратака по подбивающей руке. Называется Цубамэ гаэси. Ты атакуешь в голову, противник делает подсечку в руку, а ты его — он сделал взмах катаной — контрподсекаешь. В идеале, конечно. Так-то ты просто мешком рухнула на пол. Ну и, конечно, проиграла. — Это было подло! Ничего я не проиграла, вы дрались нечестно! — Правда? Ну ничего. Жизнь вообще штука нечестная, а если хочешь победить, то тем более. — насмешливо бросил Тенги. — Без обид, киса. Будет и на твоей улице праздник. Это всего лишь учебный поединок. Чтобы читать движения противника нужны годы тренировок. Или ты думала, что первый раз возьмешь в руки меч и убьешь меня? — Хватит.       По додзё прокатилась гробовая тишина. Не успев толком сообразить, Ода-сенсей подошел к Тенги, выхватил у него из рук катану, после чего с размаху отвесил пощечину.       Вся кровь из головы схлынула куда-то вниз. Растерявшись, Рика застыла, как изваяние. Звук был настолько хлёстким, что отразился от стен и эхом ещё несколько секунд висел в звенящей тишине. — Я в тебе разочарован. — процедил старик; в голосе звенела сталь. — Меч не игрушка для ребенка. — П-погодите…       Мужчина словил её беспомощный взгляд, покачал головой и послушно опустил учебный меч. — Надеюсь, ты понимаешь, за что ты её получил. Запомните оба: убивать людей можно только на войне. Тот, кто на поле боя лишает жизни врагов считается героем, но в мирное время на убийство способен только зверь. Тот, кто убивает ради своей выгоды, ради эго, хуже дикого животного.       В полутьме зашоренного фусума помещения лицо старика выглядело почти что зловеще. Подвесные лампы разливали зыбкое желтоватое свечение, и тишина от всеобщего молчания тяжело оседала на плечи. Рика поежилась. — Чтобы научить искусству меча необязательно учить убивать. — первым нарушил её мастер. — В пределах додзё умение владеть мечом прекрасно, и пока меч не попробовал кровь, он — произведение искусства. И глядя на то, как ты смотришь на него, мои убеждения не лишены смысла. Ты ребенок. Твоя невинность смотрит на этот клинок, как на проявление красоты. Но не стоит забывать о том, что меч создан, чтобы убивать. Едва он коснется чужой плоти, то станет оружием, запуская очередной цикл смертей. — старик положил учебный боккэн на перекладину, к остальным, обернулся; насмешливая тень, что все это время лежала на лице старшего ученика, уступила на миг печали. — Чем больше крови, в которой он купается, тем сильнее будет его жажда. Оружие ненасытно — пока ты убиваешь, оно хочет еще…. Что может быть ужаснее.       Рика посмотрела на сжатую в ладони рукоять. Клинок в лежал в руке приятной тяжестью, вызывая чувство защищенности, словно говорил: пока я с тобой, все будет хорошо. Ты в безопасности. Я помогу тебе. Доверься мне.       Если оружие несет смерть, зачем люди хватаются за него?       Все люди умирают, но не всем суждена долгая жизнь. Люди сражаются чтобы жить или умереть? Или защищать других, чтобы те жили подольше? Жизнь бесценная. Но она… хрупкая. Как стекло. Её нужно беречь.       Меч это оружие. Но он может нести не только смерть. Меч это защита… Того, что тебе дороже всего на свете. От боли невосполнимой утраты. Безвозвратно потерянного.       «Я всегда хотел, чтобы ты прожила самую обычную жизнь и умерла самой обычной смертью».       Так вот, что ты имел ввиду, Нацу.       Воцарившуюся тишину разрушил голос Тенги: — Эх, что-то я слишком долго тут с вами торчу. А раз уж мне не суждено стать монахом, пожалуй, пойду-ка я.       Мужчина, присвистывая, прошлепал босиком по паркету, проходя мимо, похлопал по макушке широкой мозолистой ладонью, и надел сброшенные на пороге сандалии. Затем, не оборачиваясь, он отсалютовал, открыл сёдзи и вышел из додзё. — Опять по девушкам пошел, бездельник. — проворчал старик.       Все ещё в смятении, Рика подошла к старику, молча протянула вакидзаси, после чего со всем уважением поклонилась и вышла из додзё, находясь во власти необычного, неодолимого чувства. — Девочка, а ну стой! Стой говорю! Возьми свои деньги!       У подножья лестницы она притормозила, обернулась и крикнула, прощально махнув рукой. — Они ваши! Спасибо вам за всё, мастер Ода!       Рика бежала по чавкающей тропке. Пару часов назад прокатился ливень, земля и деревья ещё не успели от него обсохнуть, как собирался новый — с востока, грозных скалистых вершин, покрытых туманом, на пустое белое небо надвигались полчища гранитно-серых туч.       Успеет ли она добраться до храма? После того, как Такахаси стращал её психами, что во время грозы нельзя стоять под деревьями, плавать, добираться наверх в гору, иначе в тебя попадет молния, Рика вообще перестала выходить из комнаты во время грозы и каждый раз выдирала из розетки единственную лампочку, потому что до смерти боялась, что если включит свет, то её обязательно ударит током. А вдруг в автобус попадет молния?       Тропинка свернула к знакомой развилке и вышла на центральную улицу, где, несмотря на намечающуюся грозу, везде сновали люди. Мелкий терьер возле хозяйственного магазина заходился истошным лаем, тянув поводок в сторону проезжавших машин — ошейник так натягивал собачью шейку, что тот лай то и дело срывался в задушеные всхлипы. — Барки! — мерзко завизжала старуха грубым, как наждак, голосом. — Заткни пасть!       На другой стороне улицы веснушчатый мальчонка в соломенной шляпе вприпрыжку шел под руку с мужчиной. Через несколько шагов они остановились возле супермаркета с прозрачными витринами, где тот настойчиво задергал отца за рукав: — Пап! Купи мороженое! — Ладно-ладно, пойдем купим… — Давай купим вот это, которое на палочке, с двумя вкусами! Я его в рекламе вчера видел!       Почему-то она не спешила идти дальше, хотя порывы свежего, холодного ветра, покосившие древесные кроны ясенцов, отливающих зеленоватой синевой, ясно давали понять, что времени у неё в обрез, иначе придется пережидать ливень здесь, а сколько тот будет идти — неизвестно.       Через пару минут они вышли из магазина. Мужчина держал за палочки два завернутых в яркую, цветастую бумагу мороженых. — О-о-о, это всё мне?! — мальчонка начал тянуть руки — дай-дай-дай, но тот с добродушной усмешкой отвернулся. — Пока не ешь, мама с братишкой ждут нас домой обедать. Одно тебе, другое ему. — Не-ет! — заканючил тот, пытаясь отобрать мороженое. — Я сейчас хочу! Сейчас! Отдай, отдай! — Я же сказал, после ужина, иначе мама будет нас ругать… — Зачем ты тогда его купил?! — взвизгнул пацан, топнув ногой. — Раз так лучше бы вообще не покупал! Ненавижу тебя!       «Мама с братишкой… ждут нас обедать» — тупо повторила Рика про себя, словно слова были бессмыслицей, которую она пыталась понять. Когда-то и она говорила точно также, когда убегала из дома, чтобы ждать на остановке возвращающегося с работы Ишиду, или когда Нацуки допоздна играл с друзьями на «футбольном поле» — пустынном клочке земли с ржавыми воротами без сетки — и мама посылала её туда, чтобы тот шел ужинать. Обычная повседневность, милая будничность детства, которую сейчас невозможно было представить, более того — снова пережить. Смотря на бурную истерику разнывшегося из-за какого-то идиотского мороженого мальчишку, в ответ внутри заклокотала жгучая ярость, сыпались искры из обнаженных, натянутых нервов. Он жил в счастливой, солнечной заводи, где было тепло и светло, не имея ни малейшего понятия о том, что вся его жизнь может разрушиться, исчезнуть в один миг, а его последними словами отцу было «Ненавижу тебя». Хотелось подскочить к нему и со всей силы отвесить затрещину, да так, чтобы заткнулся и потребовать прощения, а потом взять за руку, отвести с собой в храм и показать, у скольких детей вообще нет ни отца, ни мамы, вообще никого в этом мире.       Чем больше Рика об этом думала, тем больше злилась, даже, когда противное нытье стихло и мужчина с мальчиком уже ушли. Она знала, что если не прекратит, то злость перекинется на следующих ни в чем не виноватых родителя с ребенком, но неотвязные мысли ворочались в голове, не давая покоя. Думать о том, до чего всё несправедливо, все равно что расшатывать гнилой зуб. — Опять эти надоедливые фанатки-когяру столпились, не протолкнуться! — сварливо и несколько демонстративно забрюзжала женщина с покупками.       Дернувшись, Рика повернула голову и увидела, что стоит возле того же летнего кафе, что и пару дней назад, только в этот раз напротив телевизора столпилось в два раза больше народу. Она подошла поближе, протиснувшись между зевающими подростками с велосипедами, стараясь не задеть недовольную женщину, недобро зыркающую на девчонок с розовыми прядями в волосах и подвернутых покороче школьных юбках.       «Миротворческие силы Какина смогли остановить конфликт между двумя республиками. Завтра в городе Инаса на юге страны пройдут мирные переговоры, в которых будут учавствовать…». — Дураки. Лучше бы занимались своей страной, а не лезли в чужие. Это наши ребята там погибают. — Замолчи, старик! — вскрикнула та самая женщина с кучей пакетов. — Что ты понимаешь?! Если бы не король, эти маленькие страны погрязли в нищете и бедности! Великий король Хои!       Это прозвучало настолько воинственно и пафосно, что Рика едва не рассмеялась, но вовремя зажала рот рукой. Но кроме неё слова тётки больше никого не рассмешили, наоборот — все её поддерживали: — Ты что, против своей страны? — Да у него фляга свистит, вот и всё! — завопил пацан на велике, и оба радостно загоготали.       Старик только сокрушенно помотал головой и, отмахнувшись, ушел восвояси: — Не обращай внимание, Хизару вечно воду мутит. — хмыкнула одна старушенция другой. Другая, в знак согласия, укоризненно так покачала головой. — Хрыч этот, ками его порази, после того, как вернулся с войны, последнего ума лишился.       Двое подростков на велосипедах переглянулись — когда они поняли, что склочной заварушки не будет, на лицах у обоих отобразилась скука: — А-а, ничего интересного. — протянул один, раскачивая носком свой велик. — Пошли в боулинг сыграем? — Давай! — с готовностью поддержал его приятель.       Постепенно толпа зевак у кафе начала редеть. Рика посмотрела на время в углу экрана и с ужасом увидела, что уже половина восьмого. Если она срочно не побежит к остановке, то…       Мысли замерла и исчезла, как только она услышала голос ведущей новостей, доносившийся до неё, как из зияющей бездны:       «К другим новостям: участники инцидента в поселении Касане на юге Федерации Очима были найдены силами Международной Уголовной Полиции под и в данный момент находятся под стражей. Ими оказались сорок два участника неизвестной международной террористической организации. За последний год Национальное Бюро Безопасности ведет дела по двенадцати крупным терактом, среди которых нападение на Касане является самым масштабным. Напомним, что девять месяцев назад террористическая группировка захватила небольшое поселение на юге республики Нурарихен, где находится самое крупное алмазное месторождение в мире. Погибли четыреста тридцать семь жителей…».       Небо стремительно затемнело. Всё вокруг — деревья, здания, люди — заострилось на фоне черных туч. Рика очнулась, когда тяжелая капля дождя шлепнула её по щеке. Крупные серые круги с щелканьем покрыли дорогу, и хлынул ливень: струи дождя ветром косило в стороны, потоки воды сминали верхушки деревьев и навесы магазинов. Застопорившись на несколько секунд, она вынырнула из-под козырька прямо под дождь и стремглав помчалась в сторону автобусной остановки. Она бежала все быстрее и быстрее, боясь упасть, боясь остановиться, ноги несли её вперед так, словно пытались унести как можно дальше от злого рока, неминуемой беды.