Цветы Бога Смерти

      Стоял предгрозовой летний вечер — низкие, растекшиеся по небу облака, через которые пробивался золотой свет уходящего солнца, дворик перед симпо пестрил ладанником и дикой жимолостью. Воздух остро пах свежестью, как перед дождем.       Увидев её, Адзуса опустил свой боккэн. — А-а, ты всё-таки пришла. — констатировал он: не зловредно, но и безо всякого удовольствия. — Смерти захотела, дурёха безмозглая?       Поморщившись от замельтешившего в голове не самого приятного воспоминания (дурёхой её называл отец в приступах дурного настроения, что случалось с ним довольно часто), она поставила рядом с собой синай. — Деньги ты не потратил, я надеюсь? — Следи за языком. — рыкнул на неё Адзуса. — Ты глупая малявка, которая возомнила о себе слишком много и за это будешь как следует наказана. Только не жалуйся потом, что я тебя не предупреждал. — Ого, крутыш какой! — зафыркал Эйдзи. — Ох, зря она это затеяла. У меня реально нехорошее предчувствие — встревоженно полепетал Хиде и заоглядывался по сторонам. — Может, позовем кого-нибудь из взрослых, а? — Раньше надо было думать. — Тецуро сел на нижнюю ступеньку, поставил одну ногу на землю. Ходил он всегда босиком, как деревенский мальчишка, наотрез отказываясь надевать обувь, и вид у него из-за этого был слегка диковатый. — У неё была целая неделя, чтобы отказаться. Если сейчас Адзуса ей продует, у него больше не будет повода вести себя, как сволочь. — Говоришь так, словно хочешь, чтобы она выиграла. — заметил Эйдзи. — Да, Тецуро, разве ты не ставил на то, что победит Адзуса? — с ехидцей спросила Юи. Тот холодно посмотрел на неё, и девочка театрально отдернула голову, так, словно Тецуро ошпарил её взглядом.       Рика на пробу взмахнула перед собой синаем. Затем ещё раз, обхватив рукоять двумя руками, наверх и в сторону. С пристальным вниманием осмотрела в ладони цука и прошлась взглядом по моноути. В тот момент, когда Адзуса нетерпеливо рыкнул, она к нему повернулась. — Я готова. Начнем, пожалуй. — Ух ты… — Ну и взгляд! — хохотнул Тецуро, поддавшись вперед от нетерпения. — Её этот монстр даже дрогнуть не заставил.       Кожа Такахаси покрылась мелкими пупырышками. Ему не хотелось смотреть на то, что будет происходить. Он до самого конца надеялся на то, что Рика образумится и до неё дойдет, что вся эта задумка опасная, бессмысленная чепуха, и украденные деньги вообще не стоят таких усилий. По-хорошему, Хиде прав, лучше всего было бы по-тихому позвать кого-нибудь из взрослых, скажем, Юзуру, которая по своей мягкости не станет их крепко отчитывать, но Такахаси смутно предчувствовал, что подруга ему такой подлянки в жизни не простит, даже если он потом будет увещевать, что пошел на это ради ее же безопасности.       Такахаси украдкой обернулся и окинул Хиде и Тецуро оценивающим взглядом. Оба были резвыми, бойкими, как большинство детей их возраста, с утра до вечера околачивающихся на улице, но худощавыми, и надеяться то, что кто-то из них сможет ударить Адзусу, просто невозможно. Если что пойдет не так, они сразу же дадут дёру.       При этой мысли Такахаси поежился, а желание привести Юзуру стало сильным, как никогда.       До лестницы, где они сидели, донеслись голоса — Адзуса что-то бросил Рике, с такого расстояния разобрать сказанное было трудно, и та качнула головой, словно не соглашалась с его словами. «Предложил отказаться?» — подумал Такахаси, но Рика уже отошла назад, принимая стойку, которую он уже видел пару дней назад, когда наблюдал за ее тренировкой в лесу. Он обреченно вздохнул. Ну конечно же нет…       Прошло секунд, наверное, пять, прежде, чем тишину раскроил хруст щебня — деревянный клинок парня рассек воздух со звуком, похожим на глухой хлопок, нацелившись на выдвинутое вперед левое плечо. Удар под таким углом мог без особых усилий выбить из него сустав. Развернувшись в пол-оборота одним движением, Рика ушла от боккэна и встала, как вкопанная, тогда как Адзуса сделал два неловких шага вперед, словно споткнулся. «Вообще не испугалась. Стоит как ни в чем не бывало. Да как это возможно?»       Не сразу поняв, что это вообще такое было, он повернулся и глянул на девчонку, хмуро сдвинув брови, после чего снова занес меч, собираясь нанести удар между шеей и плечом. Оценив маневр противника, Рика отклонилась, но парень тут же поменял стойку, перехватил меч и ударил снизу, делая подсечку. Она развернулась и нырнула под атакующую руку противника. Затем обхватила обе ноги последнего и левым плечом нанесла удар по животу. Адзуса дернул ногой, чтобы ударить ее в голову, но Рика резко опустилась на колени, подбила его локтем и, оказавшись под ним, нанесла удар. Адзуса тяжело рухнул на спину. На его лице мгновенно отразились ярость и недоумение. Даже Такахаси стало здорово не по себе. Это выглядело, как отточенная до последнего движения хореография. — Чему улыбаешься, соплячка? — зарычал Адзуса, поднимая с песка свой боккэн. — Никак поверила в свою победу?!       Мышцы на руках и ногах натянуты струной, выдавая напряжение, она не улыбалась, но её глаза лихорадочно горели. Рика наслаждалась боем. Это маленькое тело казалось таким огромным по сравнению с которым рослый Адзуса, выставивший свой боккэн в защите, казался едва ли не ничтожным.       Деревянное лезвие просвистело в миллиметре над её головой. Такахаси резко отвел взгляд в сторону. — Чего отворачиваешь голову на самом интересном? — послышалось позади с издёвкой. Свет спицами проткнул бурлящие облака. В один прыжок она оказывается перед ним, приземляясь на обе ноги, словно кошка, подхватывает синай и оборачивается, выставляя его перед собой. Адзуса наклоняется, готовясь к нападению, однако несколько секунд совершенно ничего не происходит. Такахаси присматривается к подруге в надежде понять, что она задумала, как все мысли стайкой испуганных птиц вылетают у него из головы. — Что за заваруха?        Такахаси вздрогнул — сзади к ним подошел Авасе. — Рика дерется с Адзусой. — не сразу пояснил Тецуро. Голос у него звучал нездешне.       Он бросил взгляд на мальчишек, сидящих позади — каждый был полностью поглощен происходящим.       Тут Хиде издал странный звук, не то визг, не то скрип, весь подобрался, словно собираясь вскочить со ступеньки и умчаться. Такахаси вихрем обернулся и увидел, как Адзуса, весь красный, с перекошенным от ярости лицом, перехватил боккэн одной рукой и размахнулся — радиус атаки был чудовищным. Голубые глаза сверкнули мрачной торжественностью, вот ты и попалась. Понимая, что от него ни увернуться, ни отразить синаем, Рика отскочила и тут же, не медля, прыгнула вперед.       За спиной послышались разрозненные вздохи. Едва деревянное лезвие просвистело под ногами, она приземлилась, и рука с синаем взметнулась в голову. Адзуса покачнулся, не ожидая, что контратака настигнет его с такой скоростью, перебросил боккэн в другую руку, собираясь ударить в живот, как Рика, повторив его движение, поставила блок, выхватила из-за пояса спрятанный боккэн, длиной не больше ножа и направила острие ему в шею. — Вот ты и убит.       Воцарилась мертвая тишина. Адзуса загнанно дышал, по его лицу градом катился пот; застыв с поднятой рукой, он, скосив глаза вниз, мутным взглядом сверлил взявшийся откуда ни возьмись боккэн, так, будто ему в кадык упиралось не деревянное лезвие, а настоящее — холодная, острая сталь. Сердце у Рики билось так, что она боялась, вот-вот пробьет грудную клетку и выпрыгнет наружу. Судорожно вздохнув, она отвела занемевшую руку от чужого горла — та плетью свесилась вниз. Пятясь, Адзуса выпрямился, вытер пот со лба грязной рукой. Вид у него был такой, будто его контузило.       В безмолвной тишине ветряной поток со стороны озера всколыхнул с земли россыпь упавших лепестков, хлестнул по веткам теснящихся вокруг магнолий — тяжелый алчный аромат сполз с кремовых бутонов кучными облаками. Рика прищурилась и прикрыла ладонью лицо. По лужайке прокатились однотонные напевы, трель в одну ноту — тинь-тинь-тинь— и на краешек навеса припорхнула ласточка: лоснящаяся черная спинка, на головке оперение переходит в ярко-оранжевый, хвост с глубоким разрезом в форме вилки и изогнутые длинные крылышки — новоиспеченный зритель наблюдал за происходящим живыми, внимательными глазками.       Отвлекшись на птицу, Рика не заметила, как за те несколько секунд в глазах у парня жгучим пламенем загорелась лютая злоба. Он трясся, как в ознобе. Молниеносным движением Адзуса схватил её за ворот, подтянул к себе и замахнулся.       Затылок у Такахаси свело отчаянным, стеклянистым ужасом. Тецуро и Хиде, застыли на месте, но через миг оба сообразили, что сейчас произойдет и вскочили на ноги. — Черт!! Он точно ее прибьет! — РИКА! — заикаясь, вскрикнул он, ошалев от ужаса. Позабыв про костыль, да вообще про все на свете, он рванул вперед. Преодолев ступеньку и едва коснувшись второй, земля вдруг ушла у него из-под ног — правую голень свело жгучей, нестерпимой судорогой, в неё будто с десяток раскаленных спиц вонзали — в глазах от боли потемнело, ноги подкосились, и он поцеловал носом землю.       Внезапно Адзуса разжал влажную мясистую лапу. Онемевшая от смятения и ужаса, Рика мешком рухнула на землю. От нахлынувшего чудовищной волной испуга она не могла вымолвить ни слова — с таким же успехом он мог бросить её что в пуховое одеяло, что в речку с обрыва, она бы не издала ни единого звука. Она медленно подняла голову и увидела, что выражение лица у Адзусы было абсолютно бессмысленное и даже, вроде как, недоброе, но тут он взял её за шкирку, как котенка, и поднял, поставив на ноги. — Не зазнавайся, малявка. В следующий раз я тебе не проиграю.       После этого он сунул руки глубоко в карманы, развернулся и ушел. Боккэн так и остался лежать на запыленной земле.       За спиной у Такахаси Эйдзи еле слышно прохрипел что-то вроде «Жуть!». — К-капец… — Хиде был белым, как мел. — Господи, я чуть не обделался со страху. Ну дела. — выдохнул Тецуро. Он обернулся назад и увидел, что Такахаси застывшим взглядом смотрел перед собой и ничего не видел. Из него вырвался нервный хохоток. — Расслабься, он уже ушел.       Звенящую от постывших ошметков пережитого напряжения взорвал хор разрозненных воплей — прятавшиеся за деревьями мальчишки помладше повыскакивали, как саранча из колосьев сои, и скопом обступили застывшую посреди лужайки Рику со всех сторон, смотря на нее с благоговейным восхищением и горящим в глазах почитанием, как миряне на снизошедшего бодхисаттву. — Где ты научилась такой атаке?! —Ты такая крутая! — Как ты это сделала? Научи и меня также! — Меня, меня! Я тоже хочу! Тому приему с прыжком! — Я тоже! — Отвали, я первый попросил! — Нет я, дождись своей очереди!       Не успев сглотнуть или хотя бы перевести дух, Рика лихорадочно заозиралась по сторонам, ища взглядом пути бегства. Голова у неё кружилась, а колени дрожали. На её правом плече повис мальчонка, нетерпеливо дёргая за рукав, привлекая к себе внимание, и выклянчивал научить его какому-нибудь удару, а другой, лет пяти-шести на вид, мельтешил вокруг с синаем, пытаясь подсунуть его ей в руку, возьми, возьми!       Тецуро увидел застывшее на ее лице отчаяние. — А ну брысь! — цыкнул парень, подошел ближе, цапнул одного мальчишку за плечо и оттащил назад. — Вам тут ничего не перепадет! Давайте-давайте, идите отсюда. — его никто не слушал; Тецуро свирепо рявкнул. — Бегом я сказал, иначе Амане-сан!…       Договаривать угрозу ему не пришлось — услышав имя старшей мико, дети с писками бросились врассыпную, как стая полевых мышей напуганная вилами разозленного фермера.       Такахаси, оперевшись на костыль, все тело зудит, с трудом поднялся и утер холодный пот со взмокшего лба. Рика стояла в нескольких дюймах от него. Глаза у неё были странными —огромные, расширенные зрачки заволокли серебристую серость, как две лужицы чернил. —Хочешь попробовать?       Он поначалу сразу не понял, о чем это она. — Я?... Что… — нет, правда, смеется что ли? — Давай я покажу.       Рика подобрала лежавший в щебне синай, который обронил какой-то мальчишка, когда убегал.       «Она что, подумала, я на него смотрю?» — Бесполезно. Он все равно не сможет держать его двумя руками, у него ж костыль. — послышался беспощадный голос Тецуро, стоявшего рядом — веснушчатый лоб прорезало стежками, и сверлил его таким взглядом, словно узнал, что Такахаси тайком наябедничал на него кому-то из служителей храма про журналы с мангой, его клады со сладостями или то, как он обжуливает легковерных посетителей храма.       Наступило гудящее, накаленное молчание. — Я это… мне идти надо.       Тецуро многозначительно вскинул бровь и со смешком качнул головой, ну-ну. — Вот, возьми. — Рика взяла его ладонь, сжатую в кулак. — Ты можешь его и одной держать…       Он отпихнул её руку. — Отстань. Не хочу. — Не слушай его, он чушь говорит, у тебя получится… — Сказал же, не хочу!       Раздался глухой стук — синай, отброшенный мальчишеской рукой, упал посреди двора.       Первое, что он увидел, когда повернул голову, это Тецуро — сложив руки, он стоял на одной ноге, выпятив бедро. Лицо парнишки исказило какое-то ехидное выражение, словно он ожидал нечто подобное и был доволен тем, что увидел. — Ну ты и кретин. — встав на обе ноги, Тецуро подошел совсем близко и свысока посмотрел на него. — Чего ты бесишься? Что к тебе никто не бросился на помощь, когда ты грохнулся? Так ведь никто из нас не виноват в том, что ты калека. Злись на свои ноги, они виноваты в том, что ты ходить не умеешь.       Такахаси не ответил, окинув пацана угрюмым взглядом. — Тецуро, дебила кусок, заткнись уже! — осадил подскочивший Хиде, встав между ними. — Никому не интересно о чем ты думаешь, захлопни варежку!       Но тот и бровью не повел, качнув головой так, словно возле неё прогудел комар. — Разве? А по нему и не скажешь. Глянь, как внимательно слушает. — развязный тон Тецуро его покоробил. — Потому что знает, что слабак. Верно говорю? По-моему, ты чересчур носишься с собой. А заодно и со своими ногами, а?       Такахаси покраснел, немилосердный жар залил его лицо — от стыда и унижения. — Больше всего меня бесят те, кто злиться на других из-за того, что отличаются или сами чего-то не могут.       Он не знал сколько прошло времени, и поднял глаза от земли. Рика от чего-то выглядела до того жалко, до того удручено, что ему стало тошно. — Может… может тогда сыграем в сугороку? — робко предложила она, сделав к нему шаг, но он отшатнулся. — Без меня. — Такахаси, пожалуйста… — Рика. — послышался будто с другой планеты по-взрослому жесткий голос Тецуро. — Не веди себя, как дура. Пусть уходит.       Ее глаза, из которых ещё не смылся пережитый испуг, был для него немым укором, наглядным доказательством тому, какой он безвольный и трусливый. Он пристыженно отвел взгляд, и, не сказав больше ни слова ушел, чувствуя, как обжигает ему спину взгляд любимых глаз.       В удушливой тишине до него донесся голос Тецуро: — Продолжай убегать, придурок.

***

       — Знаешь, почему люди враждуют между собой? Услышав голос, Такахаси остановился. На верхней ступеньке тясицу сидел Сейширо-сан. — И почему? — неохотно спросил парень. — От того, что очень непросто познать чужие чувства. И, не понимая, они скалятся на них. — монах закрыл книгу, положил рядом собой. — А дети скалят зубы еще свирепее, чем взрослые.       Такахаси без интереса мазнул взглядом по зеленому переплету. Каждый раз, когда он замечал монаха, тот всегда что-то читал. Образ жизни, который вел Сейширо-сан, не укладывался в распорядок дня прочих служителей храма, в котором всегда было чем заняться и чем занять других. Подъем в пять утра, утренняя молитва, завтрак, одни хлопоты перетекали в другие, от наставления мирян и ведения проповедей до уборки в главных сооружениях храма, изучение писаний, вечерняя сутра и ужин. От служителей требуется посвятить свою строго аскетичную жизнь изучению религии, помощи прихожанам и нравственному самосовершенствованию, но монах, сидящий перед ним, словно незримый наблюдатель, находился вне суетной жизни Шинкогёку: кроме Микито-сан, он не имел связей с другими, не исполнял никаких обязанностей, по умолчанию возлагающихся на всех служителей Шинкогёку. Загадка была не только в его неясном положении в храме, но и в том, что хоть внешне он мало чем отличался от остальных служителей, в то же время отличался абсолютно во всем: его лик, плавная манера речи, тон голоса, проскальзывающие в нем интонации, жесты, поведение придавали ему вид куда более статный, непостижимый и благородный, чем у остальных. — Этот мальчик получает удовольствие через страдания и боль, которые причиняет другим людям. Они подпитывают его жестокость и делают его сильнее. — Но ведь он отпустил её. — с сомнением сказал Такахаси. — Если не видишь в лице своего врага страха, то смысл в таком насилии исчезает. — монах помолчал — совсем чуть-чуть, словно обдумывал какую-то мысль. — Когда ребенок растет в жестокости, он не может ответить из-за того, что беспомощен и слаб, поэтому привыкает подавлять все свои негативные эмоции. Но даже так они все равно продолжают раздирать его изнутри, принося ему невыразимую боль. А когда он вырастает и осознает, что теперь может постоять за себя, вся накопленная обида вырывается наружу. Этот мальчик слаб. Причиняя боль другим, он пытается уравнять счет. «Вам не будет хорошо, потому что мне было плохо» — вот что говорит его подсознание. Этот парнишка хочет возмездие, его ведет гнев и пустота в душе.       Стрекоза, застывшая на колышущимся тёмно-вишневом колоске ятрышника, непоседливо задергала крыльями. Такахаси не задумывался о намерениях Адзусы под таким углом. Вот честно, ему было всё равно, что у парня там себе на уме или в душе. Такахаси гораздо больше волновали собственные переживания и то, что он будет делать, если подруга проиграет, или, что ещё хуже, если Адзуса ей как-то навредит. — Почему тебе нравится Рика? — вдруг спросил монах. — Зачем вы это спрашиваете? — настороженно спросил Такахаси, почуяв подвох. — Она и мой друг тоже, поэтому мне интересно узнать.       Он прочертил сандалей по песку полоску, затем ещё одну и ещё. Подобрать слова было нетрудно, а вот произнести — почти непосильно. Такахаси чувствовал себя так, словно выжимал чудовищный вес, свалившийся ему на плечи. — Всегда старается… Всегда пытается победить. Снаружи жёсткая, но на самом деле очень милая и забавная. — заволновавшись, он стал говорить сбивчивее, быстрее. — И совсем не волнуется о себе. Но всегда беспокоится о других. Я бы хотел быть похожим на нее.       Молчание. На его рисунок из палочек легла тень — Такахаси поднял голову и увидел, что Сейширо-сан стоит прямо перед ним. — Нелегко тебе будет жить в тени такого таланта. Когда рядом с тобой сильная и яркая личность, к которой тянутся люди, чужое превосходство всегда давит, вызывая зависть. — Я… — начал он, попытавшись и не сумев выговорить. — Я ей не завидую. — Нет? — Такахаси сразу понял, что тот раскусил его враньё. — Совершенно исключительный случай. Блистательный ум, многообещающие физические данные… Когда она вырастет, то достигнет такого уровня, что станет человеком без единого изъяна.       Такахаси поспешно отвернулся, не желая, чтобы монах увидел настоящие эмоции на его лице. Он уже давно заметил, что этот загадочный человек будто видел людей насквозь. — Будешь ли ты ей нужен тогда?       Услышав это, парень побледнел. Ему стало тревожно, лоб покрылся холодной испариной. — Я буду стараться быть с ней на равных.       Монах рассмеялся. Не глумливо, нет. Смех вышел пустым и абсолютно неискренним. Таким же, какими он считал его слова. — Старания и надежда — удел тех, кто не рожден ни с какими талантами. Сколько ни точи камень, бриллианта из него не выйдет. Бездарность так и останется бездарностью, коль много усилий он не приложит, чтобы это исправить.       По ногам начинал разливался раскаленный свинец, обжигая нервные окончания, плавя мышцы. Опустив голову, он надеялся, что успел скрыть прокатившуюся по лицу судорогу боли. — Ты думаешь, вас объединяет общая боль — от вас обоих отвернулись близкие. Друг по несчастью. Опора и понимание. Хочешь ли ты, как и она, идти дальше? — Я… хочу. Хочу. — Разве? Но ты выглядишь совсем не уверенным. Может, тебе стоит подумать о том, что лучше оставить ее и не мешать? Чтобы получить лучшее будущее, ей нужно отказаться от того, что мешает полностью сосредоточиться. Ты для неё большая мотивация, но в то же время большое бремя. Из-за своего упрямства Рика не может мыслить здраво и понять, что избавься она от всех привязанностей, то достигнет куда большего, чем ждет её рядом с тобой. — Хотите сказать, что я для неё обуза? — услышал он собственный голос. — Раз ты так быстро все понял, ты и сам это знал, верно?       Мягкая манера речи этого человека до того резонировала с тем, о чем он говорил, что мальчишка, неспособный опровергнуть чем-то убедительным, чем-то, во что верил он сам, застыл в оцепенении. Вся его самодостаточность, которой он так бахвалился, парой метких слов рассыпалась в песок, оставив то, кем он был на самом деле — испытывающим корчи от ненависти к себе мелким лгунишкой. — Рика сказала, что я заслуживаю хорошего будущего. — едва слышно прошептал он. — Мы все хотим хорошее будущее, но не каждому оно предназначено. — А то я не знал. Благодарю, что в очередной раз напомнили. — вяло огрызнулся через секунду. — Но ведь ты убежден в этом, разве нет? Что для тебя нет хорошего будущего. — и, словно увидев что-то в его лице, незначительное изменение, добавил. — Нет никакого будущего.       Его сковал такой дикий страх, что он даже ощутил на языке его металлический привкус. После сказанного, тот присел напротив его. — Тебя бросил твой отец, и с тех пор ты рос в одиночестве, много лет чувствуя себя никому не нужным. Наверное, ты действительно счастлив, обретя в лице Рики своего первого друга. Но когда её внимание не принадлежит целиком и полностью тебе, ты начинаешь испытывать злость. Несправедливо! Почему она общается с другими? Только я имею право быть ее другом! Она должна дружить только со мной! — от того, каким тоном тот озвучивал его собственные мысли, его накрыл отвратительный стыд. — Детская ревность такое сильное чувство… Но что ты сделал для того, чтобы позволять себе такие мысли? Ведь ты всего лишь неуверенный в себе мальчишка, изо всех сил цепляющийся за того, кто первый раз в жизни проявил к нему доброту.       Его глаза... чёрные-чёрные. Словно наглухо запертая комната, куда не проникает ни один луч света.       Мужчина протянул руку к нему — Такахаси зажмурил глаза и стоял, не шевелясь, пока не ощутил прикосновение к своей щеке. Ласковое. Теплое. До ужаса разнившееся с беспросветной тьмой его глаз. — Почему ты до сих пор живешь?        Не открывая глаз, он задрожал от страха. — Ты никогда не спрашивал себя, почему отец бросил тебя? Потому что не любил или потому, что винил тебя в смерти матери? — всё звучал задумчивый, несколько отрешенный голос. — Такое часто случается. Если бы стоял выбор, погибнуть тебе или твоей матери, как думаешь, кого бы из вас двоих он выбрал? — мужчина приподнял опущенную голову, посмотрел в распахнувшиеся янтарные глаза с застывшей поволокой, сквозь которую все плыло и раскачивалось. — Ответ очевиден. Он не мог видеть тебя, выносить одного твоего вида, поэтому бросил. Твой отец тебя ненавидит, потому что ты убил его жену. Невесомым движением он смахнул с его лица неукротимые слёзы. Такахаси всхлипнул. Горло горело, пальцы с силой стиснули костыль, а внутри него сердце тем временем заходилось неописуемой болью, изнывая, не давая ему дышать. — Я вижу перед собой мальчишку, который в глубине души потерял всякую надежду изменить свою судьбу и сам не верит в то, что хочет за неё бороться. У такого слабого мальчика разве есть право иметь друзей и желать нормальной жизни?       Когда тот отпустил его, Такахаси почувствовал, что способен дышать, и глотал воздух короткими, свистящими вдохами. — Подумай над этим.       Как сомнамбула, Такахаси развернулся. Еле переставляя тяжелые, налитые битумом ноги, в зыбком, скользящем забытье он прошел мимо мужчины. Он совсем не помнил, куда и зачем идет, только когда проходил мимо хайдэна, поднял бессмысленный, замыленный взгляд от земли и увидел, как Адзуса протягивает деньги незнакомой ему мико. Та с изумлением посмотрела на деньги, потом подняла круглые глаза на парня и что-то у него спросила. Скупой ответ и отрывистый кивок, после чего Адзуса, не дожидаясь, что скажет ему мико, развернулся, сгорбившись, сунул сжатые ладони в кулаки в карманы храмовой рубахи и ушел прочь размашистой, сердитой поступью. Защитить кого-то? Что за бред… Я ничего… ничего бы не мог поделать. Жалкий. Бесполезный. Никчемный.       Такахаси дошел до озера и тяжело уселся на берег, положив рядом с собой костыль.       Прошла целая вечность, пока он пустым, бессмысленным взглядом таращился на водную гладь. Пронеслись легкие нервные дуновения, небо налилось свинцом; над озером вдалеке прошелся раскатистый громовой рык — вспышка молнии осветила низко висящие тучи белесоватым сиянием словно предвестник надвигающийся беды. Такахаси злобно глянул на своего преданного деревянного спутника. Сейчас он ненавидел его, как никогда, ничего в жизни сильнее не желал, как раскромсать этот проклятый костыль, уничтожить его, ни оставив ни щепки, ни трухи, выбросить в озеро, сжечь его, сделать что угодно, лишь бы больше не видеть. На сердце было так тяжело, будто оно вот-вот лопнет.       Вокруг сгущались жутковатые сизые сумерки. Возле берега в кустах череды и рогоза надрывались сверчки с лягушками. Прошла, по ощущениям, целая вечность, прежде чем он выдернул себя из вязкого самоедства. Сорвавшись с места, Такахаси схватил деревяшку, чтобы замахнуться и бросить её в озеро, но рука замерла, перехваченная в воздухе тошной мыслью. Бросит он её — и что дальше? Придётся ползти до храма на карачках… Такахаси с горьким сожалением опустил костыль. Нет уж, лучше наложить на себя руки, чем испытать такое унижение. Отшвырнув его в сторону, он прижал колени к груди, морщась от боли, и обхватил их, уткнувшись носом в скрещенные локти.       С чего я решил, что заслуживаю что-то нормальное, что-то… хорошее.       Сбоку зашуршали заросли камышей — за ними, ржаво-рыжим рядком, к воде шли надутые каменушки. Лежащий неподалеку костыль казался до странного бесприютным, жалким, живым, не бездушным предметом, а скорее каким- то несчастным существом — лежит оно в камушках на береге, беспомощное, не может никого позвать на помощь и мечтает о спасении.       Думал он все о том же, ничего нового, ничего такого, чего бы он уже давно не передумал в куда менее мрачных обстоятельствах, но все сводились всегда к одному и тому же. И память, словно желая поглумиться, всколыхнулась позабытым воспоминанием:       «Если бы ты не требовал вернуть этот хлам, твоя мать не отвлеклась бы от дороги и осталась жива. Наслаждайся» — с этими словами отец бросил на больничную кровать игрушечный автомобиль.       Ему было тогда четыре, и он не очень понимал, что случилось, но когда тот ушел, захлопнув дверь больничной палаты, в нем начало расти какое-то беспокойство — он помнил, что поздно ночью, когда все уже давно спали, вдруг в палате стало шумно, вспыхнул яркий свет, и над ним причитает прибежавшая молодая медсестричка с расширенными от испуга глазами. Оказалось, что во сне он так громко рыдал и просил у кого-то прощение, что разбудил остальных детей в палате, а заодно и медсестру, сонно клюющую носом на посту.       Молча глотая слёзы, посмотрел наверх, в мутное, влажное грозовое небо, свинцовые небеса. Пальцы загребали сырой песок, смешанный с прибрежными камушками и комковатым грязным илом. Я не такой сильный, как Адзуса. И не такой сильный, как Рика. Почему я такой слабак? Эта слабость, грохочущее во всем теле омерзение к ней… я хочу забить её до смерти, разрезать на части и разбросать во все стороны. Ненавижу эту чертову слабость, ненавижу эти чертовы ноги! Я хочу стать таким же как…       Он опустил голову, с силой размазывая по лицу жгучие слезы.       Ты мой лучший друг. У меня никогда не было никого ближе тебя. Тогда почему из-за тебя я чувствую себя так жалко?

***

      Утренняя трава была покрыта инеем, а воздух неподвижным — ни порыва ветерка. — Ради достижения этой цели он трудился всю свою жизнь. Врата открылись. Играла музыка. Было празднество и ликование, потому что очень редко человек поднимался к таким высотам. Привратники открыли врата, вышли навстречу и пригласили Будду. Но они были удивлены. Будда выглядел грустным. Он не мог думать в этот момент о блаженстве. Он задумался о миллионах заблудших душ, страдающих, не знающих, что делать. Они нуждаются в его помощи! И Будда сказал привратникам: Закройте врата. Он не вошел и сказал, что будет ожидать, пока все люди не войдут в эти ворота. Возможно, ему потребуется вечность, но для него это не имело значения. Почему Будда так поступил?       Молчание. Яматоя-сан пробежался оценивающим взглядом по кучке равнодушных лиц. В помещении царила сонная, дремотная атмосфера.       Служитель храма посмотрел на Канае, самую старательную, самую способную послушницу, и просветлел взглядом. Мико сидела с прямой спиной, чинно положив ладони на сложенные ноги и глядела перед собой спокойным, внимательным, ничем не замутненным взглядом. Вот она, чистая душа, не чета этим детям, которым ничего не нужно, ничего не интересно, лишь бы играть на улице целыми днями и отлынивать от занятий. Нет, этих оболтусов уму-разуму все равно не научишь, ты хоть в лепешку расшибись. Никто из них не знает наизусть ни одной сутры, ни одной строчечки писаний, никакого уважения к обетам. — Ну же. Пусть уже кто-нибудь ответит. — покровительственным тоном воззвал учитель. — Ёлки-палки, если он скажет ещё хоть слово про праведный путь, я брошусь с обрыва. — шикнул Тецуро впереди сидящему Эйдзи. Спина парнишки задрожала от смеха. — Он видел миллионы грустных лиц, сердца, полные слёз, людей, которые никогда не знали радости, поэтому попросил закрыть ворота, и хотел войти последним. Будда освещает путь каждому, кто идёт горным путем. — раздался голосок с первого ряда. Тот принадлежал Канае. Её ручки были чинно сложены на коленях поверх листов с винаями. Каштановые волосы, отливающие медью, собраны в скромную прическу, из которой не выбивался ни один волосок, из влажных карих глаз так и льется благость. — Вот это ответ так ответ! — тепло воскликнул Яматоя-сан, сложив ладони домиком.       Утренние молитвы Рика терпеть не могла — во-первых, потому что давным-давно перестала молиться, а во-вторых, из-за того, что на них она так цепенела от скуки, что ей делалось дурно, как будто её усыпляли хлороформом. Единственным интересным, что происходило во время утренних молитв, так это изречения Такахаси, который любил поспорить и частенько «дискутировал» с Яматоя-саном, доводя его до белого каления. Но сегодня друга нигде не было — он не зашел за ней, как обычно, по утрам, чтобы пойти вместе, и сейчас Рика ерзала на жестком татами, изнывая от тревоги. Духовитый, хмельной аромат магнолий, облепивших санро-сё, лип к коже и был так тяжел, что от него разболелась голова. — Михо!       Девочка в третьем ряду, вздрогнув, в ужасе посмотрела на служителя. Михо была тихой и застенчивой, мало с кем общалась из детей — из-за стеснительности её сложно было растормошить — и всегда говорила пришептывающим голоском с запинками. — Прочитай-ка нам сутру на двадцать девятой странице.       Молчание. Рядом послышалось шуршание — Тецуро рядом с ней тихонько складывал из листков с сутрами журавлика, не проявляя к происходящему ни капли интереса, а вот Хиде за ним, закусив от волнения щеку (на правой стороне лица появилась странная вмятина), смотрел то в затылок Михо, то на служителя. — Я-я не могу.       Яматоя-сенсей вопросительно вздернул белесую бровь. — Не можешь? Что значит — не можешь? — Н-не могу. — и добавила, совсем уж тихо. — Я не з-знаю иероглифы. — Тебя не слышно, повтори.       Под тонкой тканью холщовой рубашки Михо мелко задрожала. — Простите, я н-не знаю иероглифы, н-не могу их прочитать. — Позор. — с беспредельным осуждением в голосе подитожил молчание служитель. — Я глубоко разочарован, Михо. Тебе должно быть стыдно за то, что проведя в стенах храма столько времени, ты до сих пор не знаешь, как перевести сутру с камбуна. Касивабе-сенсей тратит свое время на то, чтобы обучить вас подобающим образом, и вы не проявили ни капли уважения к его труду, сидя здесь и заявляя, что не можете прочитать священное писание.       Михо густо покраснела, глядя в свой измятый листок с сутрой стеклянными глазами. По её лицу текли слёзы. — И-извините. — послышался сдавленный шепот. — Ты должна извиняться не передо мной, а перед своим учителем.       С задних рядов послышался шепоток, кто-то нахально захихикал. Канае, чуть повернув прелестную головку, бросила на Михо покровительственный взгляд, полный жалостливого презрения. Рика с живой гадливостью вспомнила, что та просто обожала кротких, хрупких девочек, на фоне которых было можно без особых усилий казаться королевой. — А тепе-ерь. — Яматоя-сан развернулся, прошелся глазами по рядам. — Рика?       С безучастным выражением она подняла на него взгляд. — Раз уж один рекомендованный послушник не в силах прочитать наилегчайшую сутру, то, быть может, у другого получится? Иначе мне придется посоветовать Йошинори-саме пересмотреть свой выбор. — самодовольный хохоток. — Уповаю на то, что у хотя бы у вас получится.       Рика повторила сутру, не глядя в листок, плоским, невыразительным голосом, надеясь, что так в достаточной мере выразит свое презрение. — Что ж, вполне достойно. Кое-какие способности у тебя имеются, но над выражением надо ещё поработать. — как-будто бы нехотя высказал Яматоя-сан. — Хоть обучение ты, в отличие от остальных послушников, начала проходить лишь пару месяцев назад… — У Михо они тоже есть, просто вы, в отличие от Канае, никогда не утруждаете себя их заметить. — вызывающим тоном произнесла Рика.       В молебном зале застыла звенящая тишина. С задних рядов только послышался задушенный писк. Яматоя-сенсей открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная воздух. — Ты что творишь?! — зашипел рядом сидящий Хиде. — Совсем с ума сошла?! — Это… это что такое?! — пораженный до глубины души сумел выдавить из себя служитель с неподдельным ужасом. —Поднимайся с места! Живо!       Тихо вздохнув, Рика хладнокровно встала с циновки, не обращая внимания на то, что все вокруг на неё пялятся. Никакого уважения к Яматоя-сенсею она не испытывала, потому, соответственно, раскаяния и особых терзаний тоже не было. Она стояла под прицелом чужого гневного взгляда с совершенно безразличным лицом. Просчитывая в уме дальнейший ход событий, Рика предположила, что если попросит прощение, то отделается прилюдной словесной экзекуцией, а если будет молчать, то получит три, а то и четыре удара тростью. — Извинись сейчас же!       «Ты всегда говоришь то, что у тебя на уме?». — Яматоя-сенсей, прошу прощения за то, что прочитала сутру без должного выражения. Вы знаете, я так прониклась её содержанием, что пока читала, забыла обо всем на свете и потеряла самообладание. Может, на меня снизошла духовная сущность, которая хотела сообщить вам о несправедливости и подсказать истинный путь?       «Кажется, да…»       Тецуро впереди затрясся от плохо сдерживаемого хохота. Эйдзи театрально закашлялся, попытавшись скрыть смех. — Кто-нибудь, зашейте ей рот. — сокрушительно пробормотал Хиде, закрывая лицо ладонями. — Вон отсюда. — резким, пронзительным фальцетом выпалил Яматоя-сенсей, указав на дверь. — Вон… Сейчас же! О твоем поведении я доложу каннуши Йошинори! — Как скажете. — процедила Рика.       Впав в нервный транс (ладони все ещё ныли от шести ударов тростью), она наворачивала круги по лужайке перед санро сё почти полчаса после того, как пробежалась по всей территории храма. Внутри постройки прокатился звон колокольчика, и послушники шумной гурьбой выскочили из зала для молений.       Стоя в очереди за утренней порцией бэнто, Рика вдруг почувствовала, как кто-то едва тронул её за рукав. — Спасибо. — прошелестела Михо, и прежде, чем она успела как-то отреагировать, маленькая мико быстро проскользнула мимо неё с бенто и направилась к дальним столикам.       Рика взяла свой завтрак и села в углу. Есть не хотелось — голова раскалывалась, а желудок сжимался от одного запаха запеченного тунца. Отодвинув от себя поднос, она подперла голову рукой и глядела мутным взглядом в пасмурное небо за окном, чувствуя, как пульс отдается в кончики пальцев. Собственное поведение на утренней молитве её не волновало ничуть, но тревожность была такой, что её мутило. Вот бы поговорить с Сейширо-саном, всё что угодно сейчас за это отдала бы, но в последнюю неделю его практически не бывало в храме.       «Куда же ты делся, Такахаси?...».       Они с ним теперь что, не разговаривают? Обычно после ссор он первым приходил мириться, даже если был ни в чем не виноват, потому что не мог долго обижаться и сразу начинал паниковать, если они не разговаривали больше шести часов подряд.       Ссутулившись, обхватив голову руками, Рика сверлила взглядом царапину на столе, и неожиданно затосковала по рукам Ишиды, которые могли одним прикосновением утешить её, когда ей было грустно или страшно. Что бы ни случилось, Ишида всегда знал, что нужно делать, рядом с ним она всегда чувствовала незыблемую надежность, уверенность, что все будет хорошо, потому что старший брат обо всем позаботиться. В первые дни, бесцельно таскаясь по окрестностям храма, как неприкаянная, она заливалась слезами, вспоминая о его руках, а сейчас ее просто раздирала сухая наждачная боль. Её горе высушилось, съежилось, как пустынное растение, пустив глубокие корни, но осталось точно таким же бескрайним, как родные песчаные дюны. — Рика?       Рика дернулась от испуга так, что чуть не свалилась с лавочки. Юзуру позади ловко придержала её за плечи, и тихонько рассмеялась. — Простите… — Осторожнее, лапушка. После завтрака никуда не уходи, подожди меня во дворе. — шепнула ей на ушко мико. — А где потерялся твой друг? — Не знаю. — пробормотала Рика; внутренности стиснуло от тягостного чувства, которое не отпускало её все утро, нет — только набирало обороты. — Поздравляю. Вас… — каннуши Йошинори выразительно посмотрел на пустое место рядом с ней и на краткий миг его глаза блеснули осуждением. — Выбрал господин Гирей. Отныне вы будете воспитанниками клана Йонебаяши и ваша главная цель — не опозорить храм и стремиться послужить пользой для великой семьи королевства.       Прежде, чем попасть в кабинет к настоятелю, нужно было опуститься на колени и подать голос — и только после разрешения можно было войти. Но и во время того, когда каннуши обращался к тебе, вставать с колен тоже было запрещено, и Рика, слушая его, молча кивнула полу под собой, по которому, сквозь круглое окно за спиной каннуши, прыгали солнечные зайчики. — Наставники прибудут завтра в девять утра. К этому времени вы должны быть готовы. — гнетущая тишина. — Передай этому мальчишке мои слова.       Послышалось шуршание полов длинной рясы. Прыганье прекратилось — вместо них на пол легла полосатая тень. — Мне доложили о твоем поведении на утренней молитве. Не думай, что можешь разговаривать в таком тоне с господином Гиреем, иначе тебе быстро покажут, кто ты и где твое место.       В ушах зажужжало. Первым порывом было вскочить и убежать из душной комнаты, пропахшей густым, липким, убийственно тяжелым запахом ладана. Канае сидела рядом, не шелохнувшись, и жадно впитывала происходящее. — Или ты считаешь, что можешь вести себя дерзко, потому что у тебя особое положение? — Не понимаю, о чем вы. — казалось, это говорил кто-то другой, не она.       Когда Рика вскинула ставшей вдруг тяжелой голову, то буквально опешила, вглядевшись в лицо каннуши — в длинных узких глазах читалась чистая, неприкрытая ненависть. В животе заскребся страх. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я. — колким тоном отозвался каннуши. — Ты такая же, как он. Злая и бедовая. После того, как они вышли из кабинета каннуши, Канае резким движением ухватила её за запястье, заставив остановиться. Обернувшись, она увидела, как та злорадно ухмыляется. — Я так и знала. Не слишком радуйся, подкидыш. Тебе больше не удастся никого обдурить — когда Гирей-сан прознает твою ущербность, вы вдвоем быстро вернетесь туда, где вам положено быть.       Вместо того, чтобы как-то отреагировать, чего мико с удовольствием ждала, Рика стряхнула с себя руку Канае и молча ушла. Внутри все у неё так и скручивалось, а на языке едкой, ядовитой горечью осели слова каннуши. Злая. Бедовая. Один шаг. Два шага. Один шаг. Один шаг. Два…ну, почти.       Грохнувшись в очередной раз плашмя на землю, пахнущую перегноем и мокрой травой, Такахаси втянул в себя воздух и шумно выдохнул. Хотелось зажмурить глаза и лежать вот так, как поваленное дерево, слушая карканье невидимых птиц и шум айлантов над головой.       Но вместо этого, уперевшись на трясущихся руках, он поднялся и привалился спиной к кряжистому дереву, отбрасывая с глаз взмокшие волосы. Чувство было, что он давил на землю костями таза. Ладони у него были черные от грязи, как и рубашка, штаны на коленках в дырах (запасные он тоже порвал, и запихнул под половицу в комнате, чтобы Микито-сан не нашла), так что переодеться ему было не во что, да и весь он сам выглядел, как пугало, которым отпугивают ворон на поле, клюющих урожай.       Собравшись с духом, он оттолкнулся от ствола и сделал шаг вперед, медленно-медленно, будто в ледяную ванную лез. Если держать ногу прямо, как марширующий солдатик, то атрофированные мышцы напрягались из-за чего боль становилась до того пронзительной, нестерпимой, будто сует в кипящее масло, а вот если полностью расслабить, позволяя тихонько волочься, то он мог сделать целых два шага.       Два шага. Класс.       В душном, волглом лесу он торчал с рассвета уже несколько часов, и несчетные попытки сделать больше двух шагов за раз превращались в какой-то запредельно сложный непроходимый уровень, в битву с финальным боссом, королем гуманоидов в «Легенда о Зельде», на который он потратил четыре дня, но так и не сумел победить его даже световым трезубцем. Тоже самое и с ногами: сколько бы он не пытался поставить их ровно, найти точку опоры, на которой бы смог удержаться, раз за разом по ним прокатывалась судорога, словно короткое замыкание — импульс застревал между нервными клетками, изо всех пытаясь пробиться дальше, к мышцам, но неизменно затухал, и он падал, как подкошенный, в траву с пожелтевшими листьями, личинками жуков-щелкунов и дождевыми червями. Вот тебе, придурок, и гейм-овер.       Прихлопнув комара на руке и сбросив с нее окровавленную тушку, он оттолкнулся от дерева и снова «пошел» вперед. Земля под ногами ощущалась зыбкой и беспочвенной, шла волнами, качалась, как палуба корабля по время шторма. Ему никак не удавалось поставить стопы ровно, так, чтобы правая не выворачивалась, как обычно, внутрь, а вместе с ними и вся остальная нога. Костыль лежал где-то возле чешуйчато-войлочного куста хеномелеса с дикими, красными цветами, и если бы тот был зверьком, то обиженно сопел бы, поглядывая в его сторону. Или лукаво усмехался, глядя на его погути, поди узнай.       Первый шаг позади — Такахаси, ликуя, не удержал победной улыбки. Ещё один впереди, а там, может, у него получится ещё один, хотя бы полшажочка…       Позволив себе погрузиться в грезы (по большей части о том, что он будет делать, когда снова научится ходить: бегать, как угорелый, научится плавать и такому паркуру на крыше, что Тецуро ему в подметки годится не будет, и кататься на велике, и на роликах, и на скейте, и, и…) он слишком резво поднял ногу, и резвость эта сковала конечность.       Шлеп. Выплюнув попавший в рот кусочек грязи, он чуть ли не зарычал от досады, но все равно поднялся, держась за ствол дерева. Наверное, с таким же исступленным упрямством Рика заучивала все те десятки, а то и сотни страниц в своих огромных книжищах, осиливая их, как он пытался переломить не желавшее подчиняться ему искалеченное тело. Это были его ноги, его, ничьи больше, они принадлежали ему, но ощущение такое, будто ими управлял кто-то другой, не считаясь с его волей!       Держась одной рукой за дерево, Такахаси смахнул со лба холодную испарину и шагнул в сторону. Может, если так не выходит, стоит попробовать другой способ? Может, не стоит так сразу рваться вперед, а попробовать пройтись с какой-то опорой?       Он огляделся. В нескольких шагах от айланта, возле которого он стоял, на краю склона, внизу которого густели заросли ежевики, друг за другом росли три высоких тонких кедровых ствола.       Такахаси медленно подобрался к деревьям, прислонился спиной к тому, что стоял поближе к краю и когда сделал первый шаг, протянув руку к стоящему напротив кедру, понял, какую ошибку он совершил.       Земля будто вскинулась ему навстречу — нога провалилась в склизкую землю, неестественно вывернувшись внутрь, и он, потеряв равновесие, покатился вниз, прямо в заросли ежевики, царапая на лету колючками руки и лицо.       Зашипев от боли, он уперся на локти и пробовал встать, но не не тут то было — нога зацепилась за корягу, склонившуюся над обрывом. Такахаси дернул её, потом ещё раз, и ещё, но древко только все сильнее скрипело, намертво сковав лодыжку. Обрастая паникой, мальчишка глянул перед собой, выискивая, то, за что можно схватиться, но куст ежевики весь был покрыт шипами, а кроме него вокруг росла одна трава. Такахаси снова попытался встать, но пальцы только загребали сырую землю, коряга тянула его назад. С небес раздались очередные громовые раскаты, в этот раз совсем близко, и сердце у него сжалось от страха.       Единственный способ — повернуться назад и высвободить ногу руками, но для того, чтобы не свалиться в ров, нужно было найти то, за что можно схватиться. Дернув на пробу клочок полыни — единственное торчащее из земли растение помимо ежевики — он намотал траву на ладонь и со всей силы потянул себя к ней, но полынь, хоть и была высокой и казалась крепкой, еще не обсохла от недавнего дождя; она выскользнула у него рук, как кусок мыла,       Ветер загудел сильнее: свежий, опасный. В серых тучах над головой дернулась ртутно-синяя венка молнии. Порывы сырого ветра, словно крыльями, цепляли макушки кедров. Руки, хватающиеся за полынь, как за спасательный круг, отнимались, а нога, та, что скользила по мокрой глине на самом краю рова, повисла прямо в пропасть, из которой доносились грохотания мощных потоков реки, разбивающейся об камни. От накатившего беспросветного отчаяния ему почудилось, что весь привычный мир остался далеко позади.       Внезапно — он едва не заорал от испуга — чья-то рука схватила его за ладонь, державшуюся за полынь и с силой потянула вперед, такой, что нога выдернулась из-под ветки и прошлась по каменному отвесу, как по тёрке.       В ушах гудело, сердце колотилось так сильно, что он обмяк и весь дрожал. Лицо у него было пунцовое, дышал он тяжело, шумно, легкие так и обжигало болью, а ноги заходились от судорог. — Е... ежевики не хочешь? — отшутился Такахаси, разрушив зыбкую тишину, но дрожащий голос выдавал его с головой.       Рика не произнесла ни звука, смотря перед собой широко раскрытыми глазами. Казалось, она потеряла дар речи.       Молчание длилось долго. Ветер крепчал, раскачивая над их головами ветки кедра, пока не прозвучал голос подруги — пустой, чужой. — Что ты здесь делал?       Рика на него не смотрела. Её до странного застывший взгляд был направлен куда-то мимо, за его плечо, туда, где за клочковатыми туями и зарослями ежевики виднелся злосчастный обрыв. — Я хотел… хотел ходить сам. — Зачем? — спросила пугающе тихо. — Не знаю. — сказал он несчастным голосом. Невозможно объяснить здоровому логику больного, и у него не было сил на такую попытку. Под хрустально-холодным взглядом Такахаси совсем испугался, съежился, не зная, куда себя деть.       Рика поднялась — тяжело, едва сгибая руки и ноги, будто у неё все тело одеревенело. — Сиди тут, я сейчас вернусь. — Прости. — еле слышно пробормотал, чувствуя, как защипало в носу, глаза заволокло пеленой подступивших слез. Ему хотелось плакать.       Ответа он не дождался — едва глянув на него, она развернулась и куда-то убежала.       Он поднялся с земли, укрытой сосновой хвоей, пожухлыми листьями, и уселся на поваленный ствол. Задрав почерневшую от крови штанину, ему чуть не стало дурно — от верхнего слоя кожи с левой стороны осталось только одно название, даже шрамов видно не было. Из жуткой раны на лодыжке, за которую он зацепился, текла кровь, густая, не жидкая, а скорее студенистая и маслянисто-красная.       Послышались шуршащие шаги. Рика вернулась быстрее, чем он ожидал, неся в руках катушку бинтов и подозрительно знакомый стеклянный бутылёк. Без лишних слов она подошла к нему и присела напротив.       Едва посмотрев взглянув на пропитанную кровью порванную штанину, она взялась за концы и одним резким движением оторвала грязный лоскут. Такахаси видел, что подруга пытается сохранить вменяемое выражение лица, но ее выдавал цвет лица, ставший вдруг серым. В этот момент отчего-то его накрыла волна стыда. — Не глазей. — пробормотал Такахаси, дергая ногой; не только из-за крови, но и чтобы не увидела, до чего та испещрена шрамами. — Не самое приятное зрелище. — Замолчи. — оборвала его, не дав договорить. Взяла моток бинтов, посмотрела на него так, будто не могла вспомнить, зачем взяла, отложила и вместо него подобрала бутылку со спиртом и ватные шарики. — Просто… сиди молча.       Рика обработала рану аккуратно, осторожно, однако с неожиданной сноровистостью, будто промывала и дезинфицировала чужие конечности много-много раз до этого. — Пойдешь потом к Шиф. — кое-как выговорила она; голос у неё был вялым, механическим. — Я хотела привести её, но она… она куда-то ушла.       Такахаси поспешно кивнул — спорить ему сейчас хотелось меньше всего — и угрюмо отхлебнул воды из принесенной бутылки. Вот вечно она так, вечно трясется над ним, как над беспомощным щенком: едва споткнется, сразу тут как тут, подскочит, хватая за плечо, чтобы не упал, когда долго идут, часто останавливается, чтобы он смог перевести дух, а если лестница, то сразу переживает, как он дойдет, чуть ли не больше него самого. Поначалу он огрызался, обидно язвил, все это его дико уязвляло и заставляло чувствовать себя слабым, немощным, убогим, но спустя какое-то время он понял, что сколько не брыкайся, Рика просто не может и не умеет вести себя по-другому. — Знаешь, ты очень вовремя пришла. — у него вырвался смешок: — Прямо волшебство какое-то. Ещё чуть-чуть, я бы точно свалился с обрыва и моей жизни настал бы капец.       Видно было, как плохо ей сделалось от одной только мысли. У него с глаз будто шоры свалились. Лицо у Рики так и оставалось бесстрастным, но в глазах дрожали огромные, прозрачные слезы. — Прости. Прости! Я не это имел ввиду! — Клянись мне, что больше никогда, никогда не пойдешь сюда один. Клянись своей жизнью. — Не буду, клянусь! — на одном дыхании выпалил он. — Честное слово! Ты только не злись на меня, в самом деле, со мной ничего бы не случилось, а ты вон такой кипиш подняла…       Рика словно окаменела. В глазах — страх. На это невыносимо было смотреть. Она вцепилась в его плечо так, что хлипкая, тонкая ткань затрещала под дрожащими пальцами. — Что ты такое говоришь? Н-не случилось? А если бы ты упал туда? Е-если бы я… н-не успела… боже, ты бы упал, ты бы умер…       На один головокружительный, невозможный, непередаваемо кошмарный миг сердце подскочило в груди. Он никогда не видел ее такой уязвимой, такой беззащитной, как сейчас. Ей больше не нужно было ничего объяснять, потому что он услышал всё, всё в этом дрожащем от ужаса голосе. — Рика, я не умер. — сам от себя не ожидая, спокойным голосом возразил Такахаси. — Я жив.       Прогрохотали вдали пустые раскаты грома. Он взялся левой рукой за перебинтованную лодыжку, где пульсировала постоянная, неутихающая боль, и положил вторую ладонь на стиснувшие плечо пальцы, как Рика, глянув безумно, жалобно, расплакалась.       Он так остолбенел, что поначалу и сказать ничего не мог. При нём Рика не плакала никогда: беспорядочными, неутешительными всхлипами, спрятав лицо за ладонями, как маленький ребенок, испытавший страх, с которым не смог совладать. «Она ведь и правда совсем ещё ребенок» — пронеслось в голове, и внутри все будто ухнуло. Перед его глазами Рика всегда выглядела стойкой, решительной, поэтому он забыл, что его подруге всего девять, что почти вся её семья умерла, что она боится темноты и просыпается с воплями от жутких кошмаров, и кроме него у неё больше никого не было. — Рика… — пролепетал он, оглушенный растерянностью. — Ну прости! Прости меня! Прости, я не хотел! — Никогда… никогда так больше не делай. — заикаясь, осипшим голосом всхлипывала она. — Не буду! Честно, больше никогда, богом клянусь! — с жаром пообещал он. — Только не плачь, пожалуйста! Смотри, я жив. Все в порядке. Рика, ну-ка! — он тихонько встряхнул её, но плач не прекратился, перешел только в разрозненную икоту. Видеть её слезы сил у него не было — Такахаси порывисто взял её за ладони, отнял и положил себе на лицо. — Давай-ка, прекращай распускать нюни. Что, интересно, Сейширо-сан сказал бы, если бы увидел, что ты бьешься тут в истерике? Ты же не плакса! Ох ты ж… Ну-ка, глянь на меня. — он сжал её пальцы, не давая отстраниться. — Видишь? Со мной ничего не произошло, я здесь, с тобой…       Вдруг Рика резко отстранилась и, так быстро, что сообразить не успел, со всей силы отвесила ему оплеуху, а потом ещё одну, и ещё, пока он не обнаружил себя, валяющимся ничком на пожухлой траве, пока его немилосердно избивала лучшая подруга. — Ай! Хватит, прекрати! — взвыл Такахаси пытался сбросить её с себя, но та вцепилась в него, как клещ. — Рика, Рика, ну перестань! Божечки, ты бьешь сильнее, чем Микито-сан! — Сволочь! Придурок! Ненавижу тебя! Чтоб тебя черти взяли! Не смей больше никогда меня так пугать! Какая же ты скотина, Такахаси!       Ударив его сжатым кулачком в плечо, она вскочила, потом повернулась, решив напоследок пнуть ещё и ногой, отошла подальше и села под раскидистым кленом, демонстративно отвернувшись.       Кое-как поднявшись, парень подтащил к себе валяющийся под кучей листьев костыль. — Злишься? — через пару минут осторожно спросил он. Рика молчала. Придвинувшись к ней поближе, он положил ей руку на плечо. — Ну тебя. — она дернула плечом, сбросила его руку и шумно шмыгнула носом, с силой размазывая по лицу слезы.       Такахаси поежился. — Рика, пожалуйста, ну не обижайся на меня! Ну что мне сделать, чтобы ты меня прости…       Она не дала ему договорить — развернулась, ухватила за плечи, порывисто притянула и обняла изо всех сил. Такахаси застыл, ошеломленно оторопев, но через мгновение протянул руки и осторожно прижал её к себе в ответ. Лицо у него так и полыхало, а в ушах стоял жаркий треск. Его охватило странное ощущение — оно было горьким и сладким. Чужие руки обнимали его так нежно, так тепло…       Рика отстранилась — смотрела та на него с чертовски сердитым выражением. Она молчала целых пять секунд, прежде чем набрать воздух в легкие и начать читать ему нотацию: — Ты… какой же ты дурак! Неужели ты не понимаешь, до чего это опасно?! А если бы ты свалился в ров? На такой высоте ты бы расшибился насмерть!       Беспощадная тирада продолжалась все то время, пока Рика, взяв бинты и пластыри, возилась с ногой, заклеивая ему ссадины и свежие царапины. — Что за детский сад? — проворчал, заметив, что пластыри были детские — цветастые, яркие, с рисунками машинок. Ему это категорически не понравилось. — Не буду я с этой фигней ходить, мне же не пять лет.       Он потянулся, чтобы отклеить пластыри, как его шлепнули по ладони. — Не трогай!       «Откуда она их вообще достала?» — подумал Такахаси, когда до него дошло, что у него таких в собственных запасах не водилось. С этой мыслью он посмотрел на то, что принесла подруга. Всё остальное тоже было не его.       Какое-то время они сидели в полной тишине. У неё с новой силой разболелась голова, а ладони были все ещё липкими от холодного пота. — Не вздумай больше никогда учудить ничего подобного, слышишь? — Рика, шмыгнув носом, обмотала вокруг лодыжки последний виток бинта и завязала концы. — Если Шиф или Нараки сегодня не будут, то пойдем к ним завтра утром. Рана выглядит серьезно, зашивать придется. — Зашивать? — переспросил Такахаси. — Может, не надо? — Как скажут, так и будет. Если надо — зашьют. — строго осадила его Рика тоном, не терпящим никаких возражений. — Понял?       Пушистая трава покрылась золотым сиянием. Такахаси поднял голову наверх и увидел, что солнечные лучи скрещенными мечами пробивались сквозь хвойные кроны сосен.       Рика присела рядом и какое-то время не сводила с холодных, ясных, как колокольный звон, глаз. — Такахаси, что не так?       Вытянув перебинтованную ногу, он поморщился, и уставился на оборванный конец штанины, едва прикрывающий острую коленку. Рика легонько потыкала его носом сандали. — Что-то случилось? — Нет. Всё в порядке. — мотнув опущенной головой, кисло отозвался Такахаси. — Мне-то хоть не ври. С таким лицом только на гильотину идут. — Что такое гильотина? — Приспособление для смертной казни. Суешь голову в круглое отверстие, а над ним висит огромное лезвие. Когда звучит сигнал, палач срезает веревку, которая её удерживает — вжик! — Рика провела пальцем по горлу. — и голова в падает в подставленную корзиночку. — Понятно теперь, что ты за книжки по ночам читаешь. — усмехнулся Такахаси, подцепив пальцем веревочный ремешок на сандалии. Краем глаза он заметил, как Рика покачала головой. — Ты сказал, что хотел ходить сам. — Такахаси боялся, что она это запомнит и скажет — так оно и случилось. — Могу я спросить, как тебе пришла в голову идея, что это нужно делать в лесу, во время грозы, ещё и в полном одиночестве? Почему ты мне ничего не сказал? — А зачем я должен говорить? — огрызнулся. — За меня ходить научишься?       Вдруг он резко поднял голову и схлестнулся с ней взглядом. Рика чуть не отпрянула от него. В его глазах плескались ярость, тоска и такое чёрное отчаяние, что в нём можно было захлебнуться. — Тебе следует уехать без меня.       Тишина стояла оглушительная. — Что ты… что ты такое несешь? — хрипло выдавила из себя Рика — у нее сердце упало. — Нет. Нет. Ни за что. Нет. — Да. — холодно отсек парень. — Я так решил. Мне всё равно, что ты об этом думаешь, это мой выбор. Я тебе только помешаю.       Она глянула на него так, будто он рехнулся. — Черта с два! — он аж опешил — вообще-то, от подруги редко можно было услышать ругательства. — Почему?! — Что я там буду делать? Рика, ты знаешь, что меня взяли только из-за тебя, и я это знаю. Если бы не ты, никто бы даже не вспомнил мое имя. Ты и представить себе не можешь, до чего это унизительно! Все остальные считают, что меня выбрали лишь из жалости, потому что иной причины быть просто не может, а самое поганое то, что они правы.        Он глубоко вздохнул, снова опустил голову. — Зачем я вообще нужен? — А здесь ты что собираешься делать? Калечиться? Скулить и упиваться жалостью к себе?       Она произнесла это с таким суровым и отрешенным лицом, что сердце у него так и подпрыгнуло. Признаваться в собственной слабости Рике было в сто раз хуже, чем перед кем-либо ещё. Он видел, как она в открытую говорит, что думает, не трусит дерзить Микито-сан, дралась в Адзусой в три, а то и в четыре раза крупнее себя. — Ты же сам говорил, что люди, которые только и делают, что жалеют себя, хуже отбросов.       Не в силах поднять глаз на подругу, он все теребил ремешок сандалии. А услышав слово «отброс» — да ещё из её уст — вспыхнул и отвернулся. — Если дело только в ногах, то тебе не стоит так о них переживать. — Хочешь сказать, мне их вылечат? — ядовито отозвался он. — Это звучит хорошо, но ничего не значит. Не получится. Врачи так и сказали моему старику, что это навсегда. Я никогда не смогу ходить. И если хочешь — да, я отброс. Довольна?        Повисло неуютное, душное молчание. — Я ничего не умею. Я не такой особенный, как ты. Я бесполезен, ведь так? — продолжал давить парень, то ли пытаясь убедить подругу, то ли окончательно добить самого себя. — Спасибо за то, что дала мне возможность помечтать о том, что я могу стать кем-то другим. Но я не могу перестать быть собой. И позволить тащить себя на тебе тоже не могу. Я не хочу и не буду полагаться на твою помощь.       Рика отпрянула, словно ушам своим поверить не могла. — Ты собираешься отказаться от шанса из-за какой-то гордости? Совсем дурак, что ли? — Вот именно! — сердито выпалил Такахаси. — То, что ты делаешь… Не хочу я так. Хочу также, как ты, сам всего добиться. Я тоже хочу, чтобы мной восхищались… в особенности т-ты. — вот же ж блин, зря, может, он это сказал, но все, слова назад уже не вернешь. — Я плохой друг. Я только порчу тебе жизнь… Тецуро прав. Я только и делаю, что убегаю от проблем, но при этом не могу отцепится от тебя, потому что… потому что… — он едва за голову не схватился от того, как физически тяжело было говорить, ещё немного и лопнет, как воздушный шарик.       Напряженный взгляд подруги выдержать было сложно, но у него получилось. — Глупость какая. — негромко проговорила она. — Я погляжу, это твое любимое выражение? — язвительно поинтересовался парень, наклонившись, чтобы раскатать штанины. Затем выпрямился, провел пятерней по взлохмаченным волосам, отбрасывая их с глаз. — Считай глупостью, называй меня дураком, делай что хочешь. Только я от своих слов не откажусь. Мне надо стать сильнее, чтобы выжить одному, без чужой помощи. Я должен стать сильным.       Рика с протяжным вздохом покачала головой. Такахаси проследил за тем, как та обернулась, нашла взглядом засохшее бревно, села на него. Она могла подолгу молчать с таким вот каменным лицом, что даже взрослым делалось не по себе. — Хорошо. — через некоторое время сказала она. — Я все равно не поняла, что ты своим упрямством пытаешься мне доказать, но раз ты так упёрся, я отговаривать тебя не стану. Но имей ввиду, я все равно без тебя никуда не уеду. Если ты решишь остаться даже по самой идиотской на свете причине, я не стану на тебя злиться и просто останусь здесь с тобой. Мне не нужен этот клан, если там не будет тебя. Но там ты сможешь стать здоровым. Таким, как все. — Откуда ты можешь это знать?! — почти что с яростью накинулся она на неё. — Я просто знаю. — ответила Рика с невозмутимой прямотой оракула. — Если где тебя и вылечат, то только там. Семья Гирей-сана очень богатая и у них наверняка есть связи с лучшими врачами. Если им так важны отношения с королевской семьей, тогда они приложат усилия, чтобы тебя вылечить и предоставить идеального солдата королевской армии. А это значит, ты снова будешь ходить. — Ты… да как ты можешь говорить с такой уверенностью?! Все врачи сказали, что я, скорее всего, уже никогда не смогу нормально ходить, что нет ни одной операции и… и ни одного, лекарства, что это навсегда! Ты вообще догоняешь, что значит «навсегда» или тебе растолковать? — Ну, если нет ни одного лекарства или операции, полагаю, тогда мне придется стать тем врачом, который тебя вылечит, раз никто не может этого сделать.       Такахаси с размаху плюхнулся на траву и открыл рот, чтобы сказать, но передумал — вместо этого он вздохнул и посмотрел на неё с какой-то усталой обреченностью. Он ощущал себя так, словно втолковывал ребенку очевидные вещи, а тот все не понимает, что этот надоедливый взрослый от него вообще такое хочет. Он искренне не понимал, как в Рике одновременно уживались неуверенность в себе и поразительная самонадеянность. «Я пока не знаю, как это сделаю, но я это сделаю» — эта фраза целиком и полностью описывала его подругу. — Боги, ну почему, почему я так удивляюсь! Не понимаю… Именно такой «гениальный» ответ мне и следовало от тебя ожидать.       Рика поднялась с коряги. Такахаси, вскинув голову, проследил за ней взглядом — она отошла на несколько метров к стоящему позади исполинскому кедру и остановилась у его подножья. Подул легкий ветерок — руки и ноги Такахаси покрылись гусиной кожей. — Давай. Иди.       Глаза Такахаси сверкнули непониманием. Склонив голову, подруга смотрела на него с выжидательным видом, пока его не осенило прозрением. — Рика… — промямлил Такахаси вдруг почувствовал, что выдохся — навалились усталость и безнадёга. — Это же идиотизм. Я же говорил тебе, что это невозможно. Не знаю, что на меня нашло. Пытался убедить себя, что смогу ходить без костыля, но два шага делаю, а потом все, дальше не могу. — Такахаси, это не так важно. Вернее.. Важно, что ты хочешь снова ходить, а не то, что этот способ ты считаешь безнадежным. Если хочешь стать сильнее, начинай прямо сейчас. Чем больше практики, тем лучше у тебя что-то выходит, верно? — без обиняков произнесла подруга. — Попробуй еще раз. Сначала два шага, потом три, а там, может быть, и больше получится. Откуда ты знаешь, что дальше не выйдет? Если один раз не вышло, это не значит, что ты не должен пытаться снова и снова. — когда он ничего не ответил, она продолжила. — У тебя всё получится, я обещаю, что всегда буду рядом с тобой. И знаешь… — Рика завела руки за спину и посмотрела на него светлым, неприрученным, беспечно властным взглядом котенка. — Тебе вовсе не обязательно быть особенным, чтобы я тебя любила. Я люблю тебя просто за то, что ты у меня есть.       У него перехватило дыхание. Перед глазами всё пошло кругом. Невозможно. Невозможно было в это поверить.       Неужели и правда он может любим кем-то? Неужели может быть нужен кому-то так, что он будет плакать, боясь его потерять? — Ревёшь, что ли? — спросила Рика, со смешинкой в пепельно-дымных глазах глядя на него с того места, где стояла. — Н-нет! — воскликнул Такахаси и тут же отпрянул, не зная, куда отвернуться, чтобы она не увидела покрасневших глаз. Блин, блин! Отстой! Вот отстой! Распустил нюни, как сопливая размазня!       Он спрятал лицо в сгибе руки, незаметно вытирая мокрые веки, шумно шмыгнул носом и быстро-быстро затараторил. — Я так испугался, когда Адзуса набросился на тебя, думал, он тебя убьет, а сам ничего не мог поделать, как только с места дернулся, сразу грохнулся на землю и встать не получалось, а Тецуро и Хиде, придурки, стояли с открытыми ртами… — он вскинул руку, не находя подходящих слов, чтобы всё описать, и вдруг осекся — внезапно так, сам от себя не ожидая — разозлился. — Да иди ты! Чего я тут вообще перед тобой распинаюсь?! Не тебе меня отчитывать! У самой мозгов нет! Полезла в драку с громилой в пять раз больше себя! А если бы он ударил? Разве ты не понимаешь, что если бы всё кончилось плохо, этот отморозок мог убить тебя с одного удара?       Рика забегала глазами — ей такое в голову не приходилось. — Наверное… я… эм-м… я как-то об этом не подумала…. — «Я как-то не подумала». — передразнил он её, пытаясь удержать сопливое, щекотное апчхи. — Больше не ссорься ни с кем, слышишь? Ты маленькая и слабая. — Чего?! Ну-ка, повтори! — возмущенно воскликнула Рика. — Я слабая? Я победила Адзусу! Это я его победила! Видал, какой крутой атаке я научилась? — Стой… так ты не сама её придумала?       Рика растерянно захлопала глазами. — Я?! Придумала? Ты шутишь что ли? — А те приемы, когда Адзуса сделал тебе подсечку? И когда он тебя за шею схватил? Как ты смогла их сделать? — Ты за кого меня принимаешь? Я научилась всему в додзё!       Она села напротив и начала рассказывать. — Я пошла в додзё, чтобы научиться драться, но Ода-сенсей… Видел бы ты его. Клянусь тебе, он в сто раз хуже Микито-сан! Еле уговорила его обучить меня хоть какой-нибудь атаке. Нараки-сану пришлось прикрывать меня перед старшей, чтобы она не прознала, что я всю неделю к нему таскаюсь. Даже денег ему предлагала, ну, помнишь, с того выигрыша? А этот сварливый старый пень ни в какую не соглашался, мол, девочек не обучаю и всё тут! Как же меня это бесило! Только вчера вечером сдался, и я увидела тот прием. — Рика сделала вид, что выхватила из-за пояса воображаемый меч и двумя руками направила его на Такахаси. — Но только потому, что я его совсем достала целыми днями торчать на пороге додзё.       Она размотала бинты на ладонях, грязные от земли и песка, и показала ему: со множеством кровоточащих ссадин на пальцах и незаживших мозолях, на внутренней стороне нежная кожа розовела, как ошпаренная, местами содранная, а кое-где отваливалась белеющими лоскутами словно у ящерицы, сбрасывающей старую шкурку. — Твои руки… — выдохнул он; ему хотелось что-то сделать, как-то помочь, но он боялся к ним прикоснуться, чтобы не причинить боль.       Рика резко, весело вскинула на него взгляд — глаза у неё были красные, на щеке — пятно грязи. — Все в порядке. Пару дней назад было гораздо хуже, а Шиф почти залечила их своей крутой мазью с жутким болотным запахом. — чуть морщась, она замотала ладони обратно. — Честно говоря, я не ожидала, что могу стереть их рукоятью синая, он же гладкий, а когда поняла, было уже поздно. Тренировку я б все равно не бросила, так что пришлось замотать и продолжать дальше. — Ты тренировалась в додзё?       Положив руки на колени, Рика мотнула головой. — Ты меня совсем не слушаешь. Я же сказала — мастер, Ода-сенсей, не хотел меня обучать. Пришлось смотреть на его учеников и запоминать приемы. Мне повезло, что во время тренировки каждой атаки, они выполняли одни и те же движения по многу раз, а потом я повторяла их сама. Таким способом невозможно было выучить их в совершенстве, но, как видишь, это не помешало мне победить Адзусу. — Рика смахнула налипшую на лицо прядь и прозорливо улыбнулась. — Я тут заметила, что хоть он и торчит с утра до вечера во дворе, размахивая своим мечом, и выбивает кулаками дух из дерева, но драться он совсем не умеет. Полагается только на свою силу. Ода-сенсей сказал, мол, техникой можно победить даже самого сильного противника.       Такахаси медленно кивнул. — Когда он набросился на меня, я уж думала со страху умру! — из девочки вырвался смешок, смесь пережитого потрясения и облегчения. — У меня так ноги дрожали, только и боялась, что упаду в обморок. Честное слово, чувствовала себя такой трусихой…. — Когда ты дралась с ним, по твоему виду мне не казалось, что тебе хоть сколько-нибудь страшно.       Тишина висела несколько секунд, пока не раздался неуклюжий смех. Рика потянула за прядь волос у лица и чисто девчачьим жестом накрутила ее на кончик пальца. — Наверное, это прозвучит странно, но я кое-что придумала, чтобы отвлечь себя от страха. Я воспринимала наш бой как игру в гунги или вроде того, где мне обычно нужно разрабатывать стратегию. Я думала о том, что сделает Адзуса, и как я смогу ответить на его атаку. Вроде, лейтенант-генерал один-пять-два, шиноби на семь-один-четыре… он загнал его в ловушку! Куда пойти шиноби? Если я заставлю своего противника сместиться ко мне под таким градусом, это позволит делать мне еще больше ходов, тем самым обеспечив себе преимущество. С другой стороны, если он не станет защищаться и перейдет в нападение, какие у меня есть пути отступления? Как-то так. — снова смешок, еще более неловкий. — Сейчас я понимаю, что не мне стоило вести себя так беспечно. Мне было страшно, но я жуть как не хотела, чтобы Адзуса это заметил, иначе я бы точно проиграла. Но все-таки…       Такахаси сел на корягу — и вдруг расхохотался. Прикрыв ладонью глаза он все никак не мог остановиться смеяться. Положение дел от этого не менялось и истина из слов Сейширо никуда не пропала, но на душе… вдруг стало так легко, свободно, будто с неё упал невообразимо тяжкий груз. — Что смешного-то? — Такахаси услышал, как пробурчала Рика, удивленно и немного обиженно. — Дурища… какая же ты дурища… — от смеха еле выдавил он. — Никогда к этому не смогу привыкнуть… Рика, я понял, зачем мне нужно стать сильнее — чтобы когда тебе в голову приходят такие бредовые идеи, я не дал тебе себя угробить. — Знаю, я поступила безрассудно, согласившись на спор, но я же победила, да, правда?        В её глазах ярко горели удовлетворение и восторг. — Да. Ты была просто потрясающая. Я не мог оторвать от тебя взгляд.       Она покраснела до ушей и со сконфуженным видом заметала глазами по деревьям за его спиной. — О… эм-м… хм… — несвязно бормотала Рика. — даже не знаю, что и сказать…       Подруга скользнула по его лицу смущенным взглядом. В ответ все внутри сжалось, отзываясь покалывающим теплом — ещё ни разу он не осмеливался сказать ничего подобного. От собственной храбрости его пробрало, пожалуй, почище всякого поцелуя. Попытки ходьбы по краю обрыва, конечно, его чуть заикой не оставили, а от страха он едва не чокнулся, но зато заставил Рику вот так раскраснеться. — Ты замечательный друг. Не знаю, что бы я без тебя делала. Сейчас ты моя единственная семья. Ты и представить не можешь, как я рада, что ты у меня есть. Я не хочу потерять тебя. Постараемся стать сильными вместе?       Когда Рика произнесла эти слова, он был настолько выбит из колеи, так изумлен, что, будь это не Рика, а кто-то другой, он посчитал бы их чудовищным розыгрышем, но вера в её честность была сильнее, чем абсурдность прозвучавших слов. — С-семья? — нерешительно переспросил он, и потом, опомнившись, добавил: — Да ну брось ты… — Такахаси, почему ты удивлен? Я была уверена, что ты это и так знаешь.       «Нет, даже и думать не смел» хотел было отвергнуть, однако ничего не сказал, но едва вообразил, что это может быть правдой, как слился в лавину вязкой эйфории, почувствовал себя глупым и немножко жалким от того, что эта мысль принесла ему столько счастья. — Кстати, ты так ни разу не ударила его. — спросил Такахаси, переводя разговор на другое, потому что был слишком смущен и не хотел, чтобы это стало заметно — он же всё-таки парень. — Почему? — Ну, я и не хотела. — А он явно хотел. — жестким тоном произнес Такахаси. — Если ты не хотела его бить, то как тогда собиралась выиграть?       Рика с задумчивым видом поскребла макушку. — Не знаю… Но я думаю, несмотря на то, что Адзуса ведет себя грубо, он не жестокий. Вряд ли он действительно хотел меня ударить. — И в душе он нежная ромашка, стоит только проявить к нему немного доброты. — с иронией протянул Такахаси, глядя на её из-за упавшей на глаз черной, как сажа, пряди волос. — Сама-то себя слышишь? Говоришь как какая-то принцесса.       Рика посмеялась. В этот момент раздался громкий, резкий вскрик сойки, скатывающийся в тихий, мелодичный свист. — Правда? Наверное, ты прав. Вообще, думать об этом сейчас смысла нет, все же закончилось хорошо? — бодро сказала Рика таким голосом, что ему, несмотря ни на что, даже удалось примириться с жизнью в целом. — Ага, но я-то знаю, что удар у тебя что надо!       После прозвучавшей фразы на лицо напротив легла мрачная тень. Такахаси несильно пихнул её сжатой в кулак ладонью в плечо — по-дружески, словно хотел сказать «Ладно тебе». «Не вешай нос». «Я уже давно забыл». Этот нехитрый жест выражал гамму самых разных чувств, но в какой бы ситуации он этого не делал, глубинная суть всегда была одной и той же: «Я с тобой, что бы не случилось». — Ты мой лучший друг. Я знаю, ты никогда мне не навредишь. Я уже тебе говорил, что сам виноват. Но кстати, знаешь, после того вечера, мне кажется, я стал немного лучше видеть в темноте…       Они вдвоем рассмеялись, захлебываясь от хохота, будто шутка была по-настоящему смешной. На душе было так легко и хорошо, Рика думала, что никогда, никогда не перестанет смеяться.       Когда они вернулись обратно в храм, уже низко висело оранжевое солнце. Возле тэмидзуя, прислонившись к его каменным бортикам, стояли Тецуро и Хиде. Услышав возле себя шаги, они обернулись на источник звука. — Йоу! — Хиде энергично замахал рукой. — А мы вас ждали!       Рика и Такахаси охватило обоюдное непонимание.       Мальчишки переглянулись — обменялись мимолетным понимающим взглядом, как будто без единого слова о чем-то условились. Затем Хиде пнул Тецуро в спину. — Что стоишь, давай. — шикнул первый. Тот глубоко вздохнул и вдруг посмотрел прямо на Такахаси. — Ну, ты это… — Тецуро поскреб щеку, и на одном выдохе выпалил. — Ты извини, что назвал тебя слабаком. — через секунду-другую Хиде выразительно кашлянул. — И кретином.       Сказать, что он удивился, это ничего не сказать, но вместо того, чтобы злорадствовать (а за эти два дня он придумал кучу колких фразочек, которыми уж точно смог бы унизить Тецуро), протянул вперед руку. — Уже забыто.       Тот вскинул свои выразительные брови и одобрительно фыркнул, ударяя его по ладони. — Вот это по-мужски. — парень потянулся, обнажив впалый, белый, как у постящегося, живот. — Жрать хочу умираю. Пошлите быстрее, если не успеем на ужин, я вас обоих прибью.       На раздаче бэнто сегодня стояла Юзуру. Протягивая порцию риса с карри и тофу, она подмигнула Такахаси и одними губами проговорила «Молодец». Рика была уверена, что сейчас он в обморок грохнется от счастья, но Такахаси только горделиво вздернул нос, буркнув что-то типа: «Благодарю, я знаю» и с таким же важным видом пошел к столику, за которым сидели Тецуро, Хиде, Эйдзи и все остальные. — Спасибо за еду!       Рика взяла в руку палочки, но те почти сразу выскользнули из пальцев и со стуком упали на стол. Сжав пару раз пальцы, она попыталась удержать их, но те снова упали. — Клёво ты старого хрыча на утренней молитве на место поставила. — через какое-то время раздался голос Тецуро, почесывающего нос чистой стороной палочек. — Этот старикашка получил то, что заслужил. — сказала Рика, ковыряясь палочками в маринованных овощах: неприглядного вида редиска перемешанная с капустой и жалкими кусочками имбиря не вызывала аппетита. Подняв голову, она наткнулась на удивленный взгляд лучшего друга — такие безумные выпады как-то больше похожи на него, а не на Рику. — Лучше бы тебе не произносить такие слова. Если кто-то из наставников услышит, бед не оберешься.— предостерег Хиде. — Ты крутышка, Рика. — сказал Тецуро. — Ты классная. Но я б, конечно, струхнул сказануть такое, хотя по существу ты права. — он откинул с глаз светлые лохмы. — Яматоя-сенсей только притворяется добреньким святошей. У него есть любимчики, Канае и её подружаня Саката, а остальных он считает пустоголовыми отбросами, вторым сортом. Эти две на виду все из себя такие чистенькие, правильные, возвышенные, «да, учитель», «вы правы, учитель», а на деле та еще парочка крыс. — Он нашел в них родственные души. — прыснул Авасе. — Я почти расстроился, когда по храму прошла новость, кого взяли. — Почему это? — недоуменно спросил Такахаси. — Канае же больше не будет. — Канае-то уедет, а вторая крыса останется!       Послышались сдавленные смешки. Юи укоризненно оглядела всю компанию, мол, это уж слишком, и осадила тем, что девочек крысами называть нельзя, но звучало это неправдоподобно, и увещевать своей напускной строгостью ей никого не удалось. — Послушать тебя, так ты и не считаешь храм своим домом. — заметил Хиде, как послышалось, с укоризной.       Тецуро ухмыльнулся, вытаскивая пальцами прилипшие к рису шелушки кацуобуси. — Дом, там где зад в тепле, а мне пока холодно. — Фу, откуда ты понабрался этих тюремных словечек? — Юи сморщила нос, глядя на него уже с явным неодобрением. — Я и не говорил, что считаю Шинкогёку своим домом. — хмыкнув, Тецуро взял палочки со стола и ткнул в сушеный комбу — Мы все здесь, считай, на передержке. Рано или поздно все разбредемся и в отличие от вас, я уже себя к этому подготовил. — Дай угадаю, ты точно знаешь, кем станешь… Линч, не играйся с едой.— Хиде отодвинул от неё плошку с отядзукэ, в котором она топила кусочки маринованных овощей из бэнто, и всучил палочки. — Так точно. Я стану вором.       Эйдзи поставил ногу на лавочку и ткнул палочками в кусочек тофу. — Вором? — переспросил так, словно ни капли не удивился. Остальные ещё не разобрались, как им на это заявление реагировать. — А что воровать будешь? — Да все, но в основном — деньги и бриллианты, короче, то, что можно продать и жить кайфово. А Хиде и Эйдзи будут моим подельниками. — Отказываюсь. — отрезал первый. — Я на такое не подписываюсь. — Только не трынди, что не хочешь Джойстейшен последней серии и гоночный велик «Старк Стеллс». Ты когда его увидел в «Сёнен Джамп», весь журнал слюной закапал. — Хочу, конечно, но это не значит, что я стану воровать у чужих. — И будешь на какого-нибудь раздутого от важности придурка в офисе пахать, чтоб всю жизнь говорил, как тебе жить и что делать? Ещё и зарабатывать на той каторге гроши. Горбатиться ни за что мне нафиг не надо. — Мне кажется, у тебя мозги от шоколадок прогнили. — подал голос Авасе.        Тецуро со смешком тряхнул головой, забрасывая в себя комочек риса. — Это моя мечта. Можно подумать, я вас заставляю её понимать. У вас-то какие мечты?       Четыре пары глаз устремились на них. Такахаси и Рика обменялись взглядами. Он неплохо знал свою подругу, в том числе и то, что молчала она всегда по-разному: в этот раз её выражение лица трактовалось как: «Отвечай лучше ты». — Я всегда хотел стать хантером. — высказался Такахаси.       Тецуро с уважением закивал — ответ его впечатлил. — Крутяк. — он положил палочки на пустую коробку из-под бэнто, откинулся на стену позади себя, смотря на них так, будто приноравливался к вопросу. — Могу я кое-что спросить? Это как же у вас получилось, не будучи послушниками, попасть на отбор? Мало того, попасть, вас ещё и выбрал тот богатей. В чем секрет? — Тецу, такие вопросы задавать неприлично. — Юи ткнула его палочками в плечо, но тот не среагировал.       Такахаси заметно занервничал. Ну и как на это отвечать? Он ведь и не знал даже всех деталей уговора Рики и Сейширо-сана, поэтому если начнет объяснять, то подставит и того, и её, от чего подруга будет явно не в восторге.       Но Рика тоже не спешила отвечать. Отложив ложку в пустую коробку из-под бэнто, она посмотрела на Тецуро. Совершенно непроницаемо. — Нам пришлось очень постараться.       По Тецуро было видно, что обтекаемый ответ его не устроил — он буравил взглядом Рику, пока чуть ли не по слогам протянул: — Уж не знаю, как вы ухитрились всё провернуть, но я рад, что Канае сейчас не наслаждается единоличной победой. Для неё нет ничего хуже, чем делить с кем-то первое место. Наверняка она сейчас вне себя от злости. — Это точно. — негромко усмехнулась подруга.       Мальчишка отлепился от стены и положил локти на стол, спрятав нижнюю половину лица за скрещенными пальцами. По недолгому общению с Тецуро, Такахаси успел понять, что тот не из тех, кто легко сдается, не получив желаемое, поэтому удивился, что парень не стал допытывать подругу. Объяснением могло служить только одно — Тецуро, как и он, знал, что если Рика не хочет, то её никакими пытками не заставишь говорить, хоть ты тресни.       Такахаси повернул голову и увидел, что Тецуро продолжает глазеть на подругу — та, положив подбородок на сжатую ладонь, слушала, как Юи взахлеб рассказывала, как утром возле пруда в саду увидела семью аистов. Он был почти таким же смазливым, как Эйдзи, но в отличие от того обладал ещё и прямо-таки дьявольским обаянием: девчонки давали ему списать домашку, старшие мико в нем души не чаяли, а мальчишки помладше были фанатично преданы ему, вечно умоляли его поиграть с ними, половина из которых, правда, после случая с Адзусой, перебежали в лагерь почитания подруги.       Заметив, что Такахаси раздраженно смотрит на него, Тецуро подмигнул — легонько, почти незаметно дернул веком и покровительственно улыбнулся. Все-таки он точно заносчивый засранец… — Значит, вы не разлей вода, да? — сказал Тецуро вальяжно, беззлобно, обращаясь больше к нему. — У меня до Рики не было друзей. Как видишь, со своими ногами я не в ладах, играть с остальными не мог, поэтому в друзья ко мне никто не набивался.       Растянулась какая-то кривая тишина.        Хиде и Тецуро посмотрели на него, как на полного идиота. — Чего сказал?       Такахаси заморгал. — Ты сам отстранялся от нас. — медленно проговорил Хиде. — Причем всегда. Стоило кому-то устроить заварушку, ты подбирал свой костыль и тут же уходил.       Такахаси зачем-то посмотрел на Рику, будто ожидал, что она что-то скажет, но так же, как и возле симпо, подруга хранила молчание. — Но… — начал было он, повернувшись к Тецуро, Хиде и Эйдзи, уставившиеся на него. — Вы же всегда меня дразнили. Что, не помните? Калекой, уродом, хромым одноногим… — Ваще не припомню. — остановив поток оскорбительных выражений, произнес Хиде. — И я тоже.       Юи рядом с Линч дернула плечами, мол, о чём ты? — Мы тебя не дразнили. — подчеркнуто возразил Тецуро, при этом глядя на него чуть свысока. — Не знаю, кто там тебя когда обижал, но ты все время линял куда-то в гордом одиночестве… Вот только не надо строить из себя ничего не понимающего дурачка! Ты сам во всем виноват. Прикажешь нам бегать за тобой, раз ты сам ни разу не подошел? Если б спросил, мы бы позвали тебя во все игры. Да хоть пару дней назад, когда ты болтался по двору, как потерянный щенок. Чего ушел, а?       Такахаси приоткрыл рот, но почти сразу захлопнул. Он уже вообще перестал понимать что-либо. — А как же… — Да пофиг мне на твои ноги, тоже мне проблема. — Тецуро церемонно отмахнулся палочками, отправил в рот комочек риса и с набитым ртом промычал. — Вон, Саяка ничего не слышит — ты видишь, что от неё отвернулись? Что она ревет сидит, потому что у неё друзей нет? Нет, со всеми играет, и ничего, нормально. — Он даже язык жестов выучил, чтобы ей было с кем поболтать. — сказал Хиде и едва успел увернутся от прилетевшей в затылок оплеухи. — Чувак, за что?! — Дебил, я разве просил тебя трепаться об этом?! — шикнул Тецуро. — Зачем ты тогда сказал, что я даже деревянный меч в руке удержать не смогу?       Хиде и Тецуро переглянулись, и оба вдвоем прыснули смехом. — Надо ж было тебя как-то встряхнуть! Видел бы себя со стороны. — решив поддразнить его, он оттопырил нижнюю губу, словно разобиженный ребенок. — Ва -а, вот-вот готов был ударится в истерику, а так хоть разозлился! Всяко лучше, чем распускать сопли, когда на тебя все смотрят.       Он обхватил его рукой за шею, а другой взъерошил его по волосам. — Во дуралей, вы только гляньте! — хохотнул Тецуро. — Напридумывал себе что-то и ещё нас обвиняет, дружить мы с ним не хотели. Не знаю, что насчет тех засранцев, но мы совсем не против, верно? — Ага. — с готовностью поддакнул Хиде. Эйдзи серьезно кивнул, а Юи, положив локти на стол, сказала: — Сказать тебе кое-что? — и наклонилась вперед, будто собралась посекретничать. — Рика только о тебе всё время и болтает. — Ну хватит. — буркнула та, не поднимая глаз от бэнто; бледные щеки вспыхнули румянцем. — Ой да, всё уже про тебя знаем, Рика весь мозг проела: Такахаси это, Такахаси то, что сказал, какую шутку отколол, бла-бла-бла, аж уши вяли. — передразнил Тецуро девчачим голосом. — Только сказала, чтоб мы к тебе не подходили, типа, ты должен собраться с духом и подкатить сам. Но она, вообще-то, могла этого и не говорить. — и добавил, округлив глаза. — Мы-то все здесь уже давно знаем, что ты тот ещё трусишка.       После этих слов все рассмеялись. Их смех согревал его, словно ласковый свет.       Я боялся того, что меня не примут?…       Это тепло, за которое он ничем не может отплатить, вызвало у него все большее изумления — от того, что они приняли его. Было так волнительно, что он едва мог это вынести, хотелось сбежать в привычный угол, где своем одиночестве он нашел убежище, где его никто не мог обидеть.       Нет. Это всего лишь оправдание. Ведь он и правда смирился со своей судьбой, свыкся с тем, что его окружало. Такова была его жизнь. Для мико, присматривающих за детьми, он был обузой, скопищем бед и недостатков, и каждый день в подробностях узнавал то, что еще с ним не так: слишком рассеянный, слишком своенравный, слишком наглый, слишком любопытный, слишком болтливый. Ему бы быть посмиреннее, поучтивее, посдержаннее, поусерднее, полюбезнее. Боясь того, что от него снова отвернуться, он даже не пробовал пойти навстречу, а сразу сам отворачивался и убегал. Он думал, что так никто не сделает ему больно. Рика стала первым человеком, к которому он смог подойти, пересилив себя, и никак не ожидал доброты в ответ на свою враждебность. Её человечность словно вытащила его из оцепенения. И тогда он решил, что хочет стать её другом, нет, сделать все, чтобы с ней подружится. Хотел еще раз получить то тепло. Почувствовав себя кому-то нужным, он понял, что уже никогда не сможет от него отказаться. Когда они были вместе, рядом с ней он превращался в другого мальчишку, остроумного, сообразительного и смешного, в того, с кем кто-то хочет дружить и играть, в мальчишку, который был совсем на него не похож, который был лучше него.       Но он и предположить не мог, что в мире найдется еще кто-то такой же. Что для кого-то еще его вид не будет отталкивающим и не вызовет унизительную жалость, отраженную во взгляде.       Я… трус и дурак.       Внезапно Тецуро потянул его за ворот рубашки: — Погнали, напоследок научим тебя играть в футбол!       Близился вечер, сгущались сумерки, но небо ещё сияло бездумной, ослепительной голубизной, словно сулило какое-то глупое блаженство. Теплый летний воздух полнился монотонным гудением пчел и густым, сладким ароматом вовсю цветущих яблонь, осыпающих их сливочными и нежно-розовыми лепестками. В ушах у него стоял звон, а пульс так и заходился от прилива сахара (Тецуро торжественно вручил команде победителей (своей) по шоколадке).       Какой хороший день. — Напомни-ка, зачем им нужен философский камень? — спросил Хиде, пытаясь сделать спин — удержать крутящийся на пальце арбузно-зеленый мяч. Мальчишки, раскрасневшиеся и уставшие от долгой беготни, отдыхали на ступеньках хайдэна.       Тецуро поставил костыль перед собой и положил на него скрещенные руки. — Тема такая: у них умерла мать от какой-то неизлечимой болезни, и Эдвард с братом хотят воскресить её с помощью алхимии, а в их мире все эти штуки с воскрешением мёртвых запрещены. Так вот, они используют заклинание из запрещенного раздела алхимии, что-то типа чёрной магии, но ничего не вышло — одному отрывает ногу, другому вообще все тело. Чтобы вернуть их, Эдварду и нужен этот камень. Это капец как сложно, потому что в алхимии действует закон равноценного обмена… — Закон равноценного обмена? — Если алхимику нужно что-то получить, ему нужно пожертвовать чем-то равноценным. — послышался ленивый голос разморенного от жары Авасе, сидящего под разросшимся кустом клетры. — Кстати, ты мне когда журнал вернешь? Заныкал себе и уже неделю не возвращаешь! Думаешь, я забыл? Ни фига! — Тецуро глядел на приятеля из-под насупленных бровей. — Если тебе так интересно, что в последнем выпуске «Ван Пис», то Луффи победил Катакури. — Ё-моё, опять тоже самое. — пропыхтел Эйдзи; он прыгал вокруг разлапистой смоковницы, пытаясь сорвать с ветки фрукт. — Как по мне, так все эти положительные герои манги — идиоты. Злодеи намного круче. — Злодеи всегда проигрывают в конце. — заметил Хиде. — Дубина, это потому что по сюжету герой обязательно должен победить, иначе мангу не пропустят в журнал и родители не разрешат покупать ее детям. — рассудительно завел Тецуро. — Даже если злодей будет суперсильным, все равно итог один и тот же. — Отсто-ой. — вставил Авасе, подбрасывая перехваченный у Хиде мяч. — А чего хотят злодеи? — спросил Такахаси, поерзав, подтянул коленку к груди и уперся в неё подбородком.       Тецуро положил костыль на плечо. Одной рукой мальчишка взялся за перекладину, за которую он, обычно, держался, когда шел, а другой схватился за нижний конец древка — вышло так, будто Тецуро собрался из него стрелять, как из пулемета. — Уничтожить всех, очевидно же. — ответил за него Эйдзи. — А после этого? — Завоевать мир, что же еще! — Да, захватить мир это самое главное. — с готовностью поддакнул Авасе. — И делай с ним что хочешь! — Можно объедаться вкусным до отвала, забрать себе самые крутые велики... — Целыми днями читать мангу и смотреть аниме. — Играть в геймпад во все игры мира. — Купить себе огро-о-оменный дом! С бассейном! — И построить прямо в нем аквапарк! — И никакой учебы! — Да-а-а… — мечтательно вздохнули все. — Звучит заманчиво, верно? — усмехнулся Тецуро, щурясь, словно кот, нежащийся на солнышке. — Стоп, ребят, вы чего это? — Хиде встал перед ними и обвел всех взглядом, в котором полыхала смесь обвинения и разочарования. — Вы что, не понимаете? Именно из-за того, что они хотят уничтожить все по своей прихоти, злодеи — плохие! Надо придумать как защитить от них мир, а не как ими стать! Злодеи его уничтожат! — Мы же просто обсуждаем, да? Так что, как бы вы завоевали мир? — В манге у всех злодеев есть крутое оружие или суперсила, с помощью которых они сражаются с героями. А еще много боевого снаряжения и еще обязательно должна быть своя база! — И план, как захватить мир. Злодей должен быть умным, а не как глупый император Пилаф. — А что насчет суперсилы? — Я б хотел такой же меч, как у Гатса в «Берсерк»! — Но Гатс же герой. — скептичным тоном заметил Хиде. — Ну и что? Все равно хочу такой же меч, как у него. — Авасе отобрал у Тецуро костыль резво взмахнул им, чуть не заехав ему по голове. — Гриффит, я тебе отомщу! Убью всех апостолов! — А я бы тогда хотел быть шинигами, как Айзен. — почесав облазивший нос, вставил Тецуро. Пока они играли в футбол, лицо у него обгорело на солнце. — Айзен крут! — Такахаси поддался вперед, шлепнув по компанейски подставленной ладони, — Всегда мечтал иметь свой банкай, но кенпачи Зараки все равно круче. — Слушай, да, точняк… Или Гильгамеш... — В Айзене и Гильгамеше нет ничего особенного.       Все разом умолкли. Головы мальчишек чуть ли не синхронно повернулись к Хиде. — Ими движут только жадность, жажда власти и собственные интересы. Скука смертная. Чуть ли не каждый злодей манги такой же, как они. Мне нравятся злодеи, которые хотят изменить мир. Типа Пейна или Аскеладда. По сути, злодей, это тот же самый герой, только он оказался по другую сторону, правильно? Герои постоянно хотят спасти всех и не дать злодею осуществить свой план, а злодей всего лишь хочет лучшего мира, просто он видит его по-своему, из-за чего его никто не понимает. Его методы нам кажутся жестокими и бесчеловечными, вот мы и считаем его злодеем.       «Какой спокойный, уверенный голос… Аж мурашки по коже. Такое ощущение, что он знает, о чем говорит».       Молчание развеялось смехом Тецуро. — Вот так речь. — он вскинул руку и щелкнул парня по уху. — Хиде, выходит, ты у нас праведный злодей, да? — Иди ты в задницу, я такого не говорил. — воинственно воскликнул парень, сердито потирая ухо. — Ты вообще ничего не понял из того, что я сказал… — Вы когда-нибудь слышали о нэн?       Мальчишки переглянулись. Тецуро, мигая недоуменным взглядом, уставился на Такахаси. — Что такое нэн?       В северной галерее за хайдэном один за другим шли просторные залы: Зал Миноура, Зал Кибунэ, Зал Нандзендзи. Потолки и стены в них были расцвечены живописными пейзажными росписями и яркими танками духовных сущностей, внушающих трепет, персонажами пантеона, житийными циклами, сюжетами бардо. Стройные, тонкие колонны, подсвеченные нежным сиянием изнутри, тянулись вверх гордо и спокойно. Закатное солнце, проникая между ними, вспыхивало на застывших гладях омытого водой пола и пылало золотым сиянием. В это время суток храм Шинкогёку, скрытый за горами и лесом, казался хрупким и особенно прекрасным. — Сейширо? — переспросил незнакомый монах, когда Рика к нему обратилась. — Он уже вернулся. Постой здесь, они с каннуши скоро должны закончить. Хотя… — он оглядел окатанные влагой коридоры. — Лучше отойди-ка поближе к энгаве, а то ноги промочишь…       Оперевшись на перила, Рика лениво глядела на раскинувшийся внизу пруд, пока не услышала знакомый голос. — Мне передали, что ты ждешь меня, малышка Исаги?       Она вихрем обернулась. — Сейширо-сан! — обрадовалась Рика.       Тот рассмеялся, наклонившись, и ласково взъерошил её волосы, вызвав кривую, смущенную улыбку: хоть ей и не особо нравилось, когда ерошат волосы, она обрадовалась этому незатейливому жесту. — Пойдем-ка, у меня для тебя кое-что есть. Заодно и расскажешь, как твои дела.       Его отдельно стоящий небольшой дом находился за главным садом, и путь к нему в точности повторял тот, по которому её вела Микито-сан в первый день в Шинкогёку. — А где вы были всю неделю? — спросила она, разрешая ему держать себя за руку. — Боюсь, мне нечем похвастаться. Необходимо было встретиться с членами гильдии, управляющей делами храма. — Разве этим занимается не каннуши? — спросила Рика. — Он же, ну, главный здесь. — Эта встреча не так уж и важна, чтобы отрывать его от дел. — просто пояснил Сейширо-сан.       Когда он отодвинул створку сёдзи, её тут же окружил запах старого дерева, терпкий аромат сушеных нероли, стоящих в вазе, и чайных листьев. Занавеси на окнах трепетали и развевались, будто подолы бальных платьев. Свет собирался в золотые лужицы на стенах, на двойных полочках токонома громоздилась стопки книг в старых переплетах — читал Сейширо-сан очень много и, Рика подозревала, что все эти книги были куда сложнее чем те, что он давал ей: среди них было много написанных на незнакомых языках, потому об их содержании она могла только догадываться. Ей хотелось быть такой же образованной, начитанной, умной, как Сейширо-сан. Когда она об этом подумала, то пришло осознание, что теперь, помимо старшего брата, у неё появился ещё один пример для подражания.       Тишину в келье нарушало дремотное тиканье часов. Рика села на колени и низко поклонилась, почти касаясь головой пола, выражая всё свое уважение. — Сейширо-сан… я не знаю, как вас благодарить… — Радость моя, не стоит. — прервал её мужчина и тронул за лежащую ладонь. — Я рад, что смог чем-то тебе помочь. А теперь давай-ка, поднимайся, а то Микито-чан и так всё время говорит, что я слишком задираю нос.       Выпрямившись, она посмотрела на монаха. Улыбка никак не желала сползать у неё с лица. — Купил сегодня в местной лавке. Твое любимое угощение.       В хрустящем розовом пакете с круглой эмблемой в завитушках, что он протянул ей, лежали вишневые сакурамоти. Подавившись вздохом, Рика глянула в пакет, затем на мужчину, словно спрашивая разрешение: а можно?... Тот одобрительно закивал головой. — Не могу не признаться, что буду скучать по тебе, малышка Исаги. Надеюсь, когда-нибудь мы с тобой еще встретимся. Но я уверен, тебя ждет прекрасное будущее. Ну да ладно. Вы уезжаете завтра? — спросил он другим тоном, подняв на нее глаза.       Поспешный кивок — рот был забит пирожным. — Не боишься, нет?       Она свела брови. — Чего — не боюсь? — Новое место. Другие люди. Новая жизнь.       Взяв ещё одно пирожное из бумажного пакета, она помолчала секунду-другую. — А что, надо?       Монах густо рассмеялся. — Хороший ответ! Я подумал, что смена обстановки заставит тебя переживать, но, как я погляжу, у тебя все хорошо. Хотя… — он поглядел на неё с какой-то лукавой чертинкой в глазах. — Я слышал, ты проявила вопиющую грубость на утренней молитве.       Рика молчала. — Если помнишь, я говорил, что все порой теряют самообладание. — его взгляд прошелся по чему-то за её головой. — Да, такое со всеми случается. Но нужно учиться контролировать свой гнев. Нельзя срываться на окружающих и думать, что они воспримут агрессию в свою сторону спокойно и оставят её без ответа. Понимаешь, о чем я?       Под его ровным черным взглядом ей сделалось ужасно стыдно. — Да. — шепнула Рика. — На что ты так злишься? — Не знаю... — На кого-то? — Нет… Не знаю. Я не знаю. — Может быть, на себя?       Наступила такая неуютная и затяжная тишина, что нарушать её было страшно. На его лице промелькнуло сочувствие. — Чего ты боишься? — Я… боюсь остаться одна.       Слова выпали из неё легко, без усилий, будто плохо запрятанный тайник. Рика сжимала в пальцах пергаментную бумагу из-под сладости, надрывая ее по краям, чтобы чем-то занять руки и не думать об этом тайнике. — После случившегося ты всегда будешь жить в страхе, с ощущением дамоклова меча, висящего у тебя над головой.        Она растерянно заморгала. — Дамо?... — С чувством постоянной опасности. Те, кому пришлось пережить тяжелую потерю, всегда будут боятся, что у них отнимут то, чем они больше всего дорожат. Этого не избежать.       В наступившей тишине слышались ритмичные щелчки часов. — Я не хочу всё время жить в страхе. — Но ведь из-за него ты и стремишься стать сильнее, не так ли? Клан, в который ты так хотела попасть, гарантия стабильности, а главное безопасности для тебя и твоего друга. Все те месяцы, что ты усердно училась, страх подпитывал твою волю, упорство, отчаянное нежелание никому уступать, ни Канае, ни Адзусе. Хочешь ты или не хочешь, это уже не важно — с того момента, когда ты потеряла семью, именно страх будет двигать тебя вперед.       Жизнь это боль. Жизнь это… страх. «Чтобы стать сильнее нужно чего-то боятся».       Вот оно как. Вот значит как. Конечно же. Ода-сенсей, вы были правы. — У меня есть для тебя подарок.       Мужчина поднялся с места и подошел к квадратному комоду со множеством секций на коротких бронзовых лапках. Вытянув одну полку, он взял оттуда какую-то вещицу и вернулся к ней. — Этот талисман называется манэки-нэко.       Сейширо-сан держал в руке омамори в виде белой кошечки с поднятой вверх лапкой, а на соседнем шнурочке подвязан амулет с небольшой молитвой, обернутый шелковистой тканью алого цвета с золотой вышивкой. — Несколько веков назад одинокий, голодный и побеждённый самурай брёл под дождём в темноте, как вдруг заметил белую кошку у ворот. Она делала лапкой такие движения, будто приглашала войти. Самурай последовал за ней и попал к монаху, который накормил его и предоставил место на ночлег. Кошечка приносит удачу своим владельцам во всех начинаниях. Ты очень волевая девочка, но капелька везения никому не помешает.       Сейширо-сан аккуратно взял её за запястье и вложил омамори в ладонь. — Спасибо. Спасибо вам. — тихо проговорила она с примерзшей к лицу улыбкой, и спросила то, о чем давно хотела спросить, но все никак не могла решиться. — Сейширо-сан, а у вас есть семья? — Не сложилось. Бог знает, к сожалению или нет. — просто ответил он. — У меня никогда не было ни жены, ни детей, но если бы жизнь сложилась иначе, я бы хотел, чтобы моя дочь была похожа на тебя.       Притворившись, что её это нисколько не взволновало, она соскребала остатки сливочного крема с упаковочной бумаги, и внутри себя малодушно радовалась его словам. Ну почему, печально думала она, почему мама не вышла замуж за кого-то вроде него?… За кого-то, кто любил бы её больше всего на свете, ценил, покупал бы ей красивую одежду, возил в путешествия, задаривал подарками и дал ей жизнь, которую она заслуживала? Кого-то такого же внимательного, доброго, заботливого. Поэтому причина, почему мама выбрала отца, до сих пор оставалось для неё загадкой.       Отец Рики был для неё человеком неприятным и неблизким. Нрав у него, как выражалась соседка Ириэ, был «дрянной»: тщеславный, вспыльчивый и склочный. Вокруг все шептались, что живет он Денсапаре и занимается какими-то нечистыми делами. Сама Рика понятия не имела, как это так получилось, но и не видела в этом ничего интересного, потому что он и так с ними почти не жил, однако после того, как четыре года назад родители развелись, и отец ушел из семьи с концами, тот твердо решил обойтись без выплаты алиментов и каждый месяц с тех пор превращался в квест на выживание. Если Рика его просто побаивалась, а Ишида упорно игнорировал факт существования отца (когда его спрашивали о нем, он всегда глядел на собеседника с немым вопросом в глазах, словно понятие не имеет, что это за слово такое, «отец») то Нацуки вообще не скрывал того, что его ненавидит.       Они вышли на веранду. — Ну что ж, завтра еще успеем попрощаться. Тебе следует вернуться к себе и собрать вещи.       Золотой свет пронизывал стекляшки покачивающихся на ветерке фурин, играя солнечными зайчиками на деревянных половицах. — Сейширо-сан… у вас есть телефон?       Мужчина посмотрел на неё попристальнее обычного. — Скучаешь по Ренджи?        Заколебавшись, она сжала холщовую ткань штанов и молча кивнула. — Хочу поговорить с ним. — призналась, не поднимая глаз от пола. — Вы позволите?       Вместо ответа монах раздвинул створки сёдзи и скрылся в доме. — Он будет рад узнать, что у тебя всё хорошо. — произнес Сейширо-сан, когда вернулся, протягивая ей старомодный мобильный, такой простой, с кнопками. — Вы так считаете? — спросила она, не подумав, о чем тотчас же пожалела. — А с чего ж наоборот? — с толикой удивления спросил он.       После этих слов монах скрылся в комнатном полумраке, на миг сжав её плечо напоследок. Глубоко вздохнув, Рика посмотрела в маленький мутноватый экранчик телефона и обнаружила, что дядин контакт был предусмотрительно открыт.       После нескольких долгих гудков — щелчок: — Я сейчас занят, старик, потом по…       Голос его звучал непривычно — пронзительно и грубо. — Дядя Ренджи, это я, Рика.       Последовала очень долгая пауза. За ребрами трепыхалось и подпрыгивало волнение — пришлось даже отвести телефон от себя, чтобы собраться с мыслями. За этим волнением вся обида, непонимание и тоска улетучились, и Рика чувствовала, как вздрагивает её сердце, если даже секунду веришь, что, может быть, ей достанется то, чего не могло достаться тогда, почти год назад. — П-привет? — голос предательски подрагивал. — Как поживаешь? — наконец раздалось в ответ.       От собственных переживаний мысли путались в голове, поэтому она чуть растерялась, услышав на приветствие прямой вопрос.       С воодушевлением, которого Рика сама от себя не ожидала, она долго и несколько хаотично рассказывала все, что приходило на ум, одни события за другими, которые происходили последние, самые значительные месяцы. Тот молча слушал её монолог. Слушал и ничего не отвечал. — Я рад, что у тебя все хорошо. — Ага. — ответила она и сглотнула ком в горле. Снова протянулось долгое молчание. Рика, сидела, уставившись в пол, пока не поняла, что ей, в общем-то, больше и нечего сказать.       Это было неудивительно. В дни, когда дядя Ренджи был дома, его внимание целиком и полностью захватывал Нацуки. Он приезжал один-два раза в год, и Рика, понимая, насколько важны и ценны для старшего брата те крохи времени, проведенные вместе с ним, не хотела перетаскивать их на себя и чаще всего, как и Ишида, который тоже это понимал, не вмешивалась в их разговоры. Но иногда, когда Нацуки чересчур забалтывался, рассказывая дяде про то, как сложно было пройти на новый уровень «Межгалактические сражения», в который он играл на своем геймпаде, очень страшный фильм про зомби, который крутили на прошлых выходных или о том, какой прикол отчебучил в школе своими друзьями-одноклассниками, Рика ловила на себе его задумчивый взгляд. Поначалу она застенчиво улыбалась, думая, что, может, опять сидит с угрюмым видом — Нацуки частенько говорил, что лицо у неё прямо как у Ишиды, слишком уж серьезное — но в ответ никто не улыбался, лишь молча отводил глаза. Со временем её начали терзать тревожные мысли: может, сделала что-то не то? Или не то сказала? Или, когда он зашел в дом, не была достаточно вежливой и приветливой?       Через некоторое время она спросил об этом Ишиду. Старший брат сидел на полу с перевернутой табуреткой и подклеивал шатающуюся ножку. — Наверное, дядя Ренджи меня не любит. — Что за ерунда? — не глядя, хмыкнул Ишида. — С чего ты это взяла?       Рика рассказала о своих переживаниях. Ишида сидел с кирпичным лицом, только моргая медленно-медленно, поэтому она сначала подумала, что ему не слишком-то интересно, о чем идет речь, но потом вспомнила, что у него сегодня была шестая смена подряд на шахте и тот просто до смерти хочет спать: — Может, он думает, что ты его боишься.       Это предположение ввергло её в небольшое замешательство. — Боюсь? Но он никогда не обижал меня и не сделал ничего плохого. Почему он мог так подумать? — Спроси лучше у него, мне-то откуда знать.        Молчание растянулось на пару минут. Рика наматывала на палец торчащую из шорт нитку, размышляя о его словах, как Ишида сказал: — Слушай, Рика. Наш братец-балбес из-за своего слепого обожания этого не понимает, да и вряд ли поймет, но Ренджи не тот, кем пытается казаться. — Что это значит?       Он неразборчиво буркнул что-то самому себе, проверяя, надежно ли починил табуретку — поднялся с пола, поставил её на ножки и с силой надавил двумя руками на сиденье. — Это значит ровно то, что я сказал.       Он вздохнул и глянул на неё как-то устало. Ишида был рослым, с такими же иссиня-черными волосами, как и у них с Нацу, но глаза были глубокого карего цвета, из-за чего его взгляд всегда смотрел тяжело, хмуро.       Убедившись в безопасности, он подхватил её под мышки и посадил на табуретку, после чего присел напротив. — Ты не слишком-то обрадовался, когда он вчера приехал. — заметила Рика, внимательно вглядываясь в брата.       Лицо Ишиды приобрело непонятное выражение. Он будто бы хотел сказать ей что-то важное, но в последний момент передумал, и произнес: — Я всегда рад, когда Ренджи к нам приезжает. Но я не верю всему, что он говорит. Не буду утверждать, будто он нас обманывает, но когда Ренджи рассказывает свои истории о заданиях, которые получает как хантер, я думаю, он многое недоговаривает. Через полгода Нацуки исполнится пятнадцать и, вероятно, он будет просить подготовить его к экзамену. — А что в этом плохого? — спросила Рика, не сумев распознать загадочную интонацию, с которой говорил старший брат.       Ишида собрался ответить, но вдруг резко замолчал, повернув голову. В прихожей открылась дверь: — Всем привет! — запыхавшись, бросил на ходу Нацуки, после чего загрохотал топот ног по лестнице — перепрыгивая через ступеньки, младший брат в мгновение ока взлетел наверх, и через несколько секунд на втором этаже захлопнулась дверь. — Глядя на Ренджи, я не уверен, что быть хантером здорово. Не могу объяснить почему… Просто предчувствие. Боюсь, всё может оказаться совсем не так, как мы себе представляем. А если я прав, Нацуки не переживет этого разочарования.       Разговаривать он явно не хотел, уж это было ясно, но она, видимо, то ли слишком упёртая, то ли глупая для того, чтобы смириться с этим, потому предприняла ещё несколько робких попыток поговорить, что-то узнать, пока их «беседа» не зашла в окончательный, бесповоротный тупик. Ренджи отвечал скупо, односложно, выдерживая мучительные паузы после её вопросов. Несмотря на то, что она знала, что говорит с ним, знакомый голос казался до странного обезличенным. Будто с записью автоответчика разговаривала. — По новостям показывали, что преступников, которые напали на город и всех убили, посадили в тюрьму. Это ты их поймал, да, правда? — Нет.        Рика в замешательстве замерла с телефоном в руке. — Нет? — У меня были… другие дела. — М-м. — промычала, не зная, как реагировать. Мысли метались в голове, словно запертые в клетке животные. Какие ещё другие дела?! Что могло быть важнее этого? Он же говорил, он же… обещал… что их всех…       Как глупо. — Дядя Ренджи… ты приедешь?       Она приготовилась ждать ответ, но вдруг с другого конца раздался его голос — в этот раз практически мгновенно. — Прости. Я не вернусь. Я не могу.        Она не могла и слова вымолвить. — Тебе будет лучше без меня.       Рика дернулась, как от пощечины, и механическим движением потерла прикрытые глаза — перед ними замелькали разноцветные всполохи — и отстраненно поняла, что руки у неё дрожали. — Что я сделала не так?       От дующего шума на той стороне она не сразу услышала вздох — такой же нездешний, безликий, как и речь её дяди. — Рика… — В чем я провинилась? Пожалуйста, скажи что я сделала не так?! Почему ты не хочешь меня видеть? — холодея, еле продавила она; неверие откатило, оставив после себя лишь одуряющую пустоту. — Почему ты ни разу не приехал? Я… я… п-правда не понимаю… Я всё это время ждала, когда ты приедешь, ты ведь сказал, что вернешься… Ты ведь… Почему ты со мной так поступаешь?       На другой стороне — гробовое молчание. Оно было невыносимым. — Это из-за того, что я тебе наговорила? Я обидела тебя, да? — предположила Рика; голос взмылся вверх, стал торопливее, с надеждой зацепившийся за предположение. — Прости, прости меня пожалуйста! Я знаю, я виновата, я наговорила тебе много г-гадостей, но я так не думаю, правда, я вовсе не… — Рика, это всё не важно.       Запнувшись, она замолчала. — Но почему тогда?…       Она чувствовала себя жалко, унизительно, ничтожно, и ненавидела его за это, но больше всего ненавидела себя — что не смогла остаться равнодушной. Внутри что-то треснуло с болью, проваливаясь в пустоту. Этим «что-то» была её надежда, которую её наивная сторона хранила до самого конца, вернее, крохотная часть того, что от неё осталось. — Почему ты не сказал мне правду. — спросила она безжизненным голосом, едва слыша саму себя. — Почему ты не сказал мне тогда, что больше никогда не вернешься?       Молчание. — Будь на моем месте Нацуки, ты бы его не оставил. Он был взрослым, с ним не нужно было бы возиться, как со мной. А я буду тебе лишь путаться под ногами и мешать. Поэтому ты бросил меня?       Нет ответа. «Трус» — вспыхнула горько-обжигающая мысль. — Без нас ты стал счастливее, да?        Глухой щелчком разрушил тишину, и следом его подхватили короткие гудки.       Она не знала, сколько просидела вот так, держа телефон возле головы и уставившись мертвым взглядом в пустоту. И в какой момент отвела кусок пластика от себя и протянула его монаху. — Рика? — позвал Сейширо, протягивая ладонь, чтобы положить её на худую спину.       Не поворачиваясь, она отбросила от себя его руку — хлестко, но без злости.       Мужчина замер. Такого он не ожидал. Он думал, что сейчас, вероятно, отвергнутая близким человеком, её охватит страшное одиночество, и девочка станет искать утешение, поддержку, но ничего такого не произошло. — Лучше бы он умер. — неопределенно пустым голосом произнесла Рика, убирая ладони с лица.       Он увидел непроницаемое, холодное выражение, опущенные веки. Она выглядела уязвимой, но в тоже время — абсолютно закрытой.       Какое необычное чувство… Я будто разбудил спящего тигра. — Если бы он умер, а они остались живы, так было бы правильнее. — Не стоит желать смерти родным... — Не надо. Не надо ничего объяснять. Я не хочу ничего слышать.       Так и не взглянув на него, она поднялась с татами. Сейширо увидел, что у той странно скривился рот, будто её что-то позабавило — она явно хотела было ещё что-то сказать, но передумала, затем спустилась с веранды и ушла.       Мужчина проводил её долгим взглядом. С его лица не сходила удовлетворенная улыбка. Ренджи… Я в тебе не сомневался. Ты превосходно отыграл свою роль. Ты был просто великолепен. Даже я не ожидал от тебя такого бессердечия. Помнишь, я говорил, что вы совершенно разные? Это верно, я не отказываюсь от своих слов. Но, тем не менее, когда она занесла меч под горло того мальчишки, я словно увидел тебя. В тот момент вы были неотделимы друг от друга. Что бы ты сказал, если бы тоже это увидел?...       Он завел руки за спину, прошел неторопливым шагом по веранде и присел на краю, там, где сквозь иссиня-зеленые хвойные ветви туй открывался лучший обзор на живописные окрестности храма.       Нутро защекотало предвкушением. Лицо мужчины светило нарастающим азартом. Как интересно… Оставайся в живых как можно дольше, Ренджи. Ты обязательно должен это увидеть.       Я хочу узнать, какую же ты встретишь смерть. — Не стоит скрываться. Я знаю, что ты здесь. — проговорил он, даже не посмотрев назад.       Парень вышел из-за колонны и тут же припал на колено, склонившись. — Господин. — Говори, что хотел. — раздался сверху низкий, бархатистый голос. — Вы слышали о том, что Какин отправил миротворческие войска в Сорьюсокэ и Одори? — Быстро они. — с еле уловимым смешком отозвался мужчина, складывая лист бумаги, что держал в руках, пополам. — Сорьюсокэ и Одори десятки лет враждовали между собой. Какин подлил масла в огонь, разжег его до предела, а потом сам же пришел его потушить. В Альянсе не дураки же сидят, всё они прекрасно понимают. — Руководители «Большой Пятерки» считают, что Какин под видом бескорыстной помощи хочет закрепить там свою власть. Если так пойдет и дальше, скоро они наложат на них санкции, как на страну-агрессор. — И ты думаешь, дело дойдет до войны. — Ну, их тоже можно понять. Какин делает, что вздумается. Какие времена, такие и меры. — Действительно. Все страны постоянно твердят о мире и процветании, но за кулисами каждый из них наращивает собственную мощь и пытается ослабить другого. Альянс «Большой Пятерки» особенно не любит всяких выскочек. Когда одна страна начинает превосходить другие по военному потенциалу, её начинают презирать и боятся. В открытую Альянс конфликтовать не станет: проведут переговоры, потребуют объяснений, попробуют приструнить неуемные амбиции королевской семьи и высших чинов правительства. А если переговоры проваляться, на Какин грянут большие проблемы. — Хотите этим воспользоваться?        На лице напротив появилась блуждающая улыбка. — Как знать.       Нараки всегда считал, что неплохо разбирается в людях, но даже он не мог сказать, чем руководствуется босс: личными мотивами, политическими соображениями… или амбициозными планами. — Альянс слаб. Поэтому старается подчинить себе всех, до кого может дотянуться. Он чувствует себя спокойным, только когда все страны пляшут под их дудку.       Мирную вечернюю тишину нарушал только ветер, играющий с разрезанными листьями клена. — Ещё что-то хочешь спросить? — Прошу простить мою грубость, но... так ли необходимо отправлять её к этому человеку? — Ты сомневаешься в моих решениях? — Я не это имел ввиду. Я лишь хочу знать, нельзя ли обойтись менее деструктивными методами.       Тот молчал несколько томительных секунд. — Нет. Я потерпел слишком много неудач.       «Ни разу не видел ничего подобного. Это похоже на одержимость». — Если взять сильного, талантливого человека с выдающимися личностными качествами, и дать ему идею, которая способна ответить на нужные вопросы или создаст иллюзию ответа, люди пойдут за ним хоть на смерть. — Вам не кажется, что вы её переоцениваете? — настолько равнодушно, обезличенно, насколько мог, сказал Нараки. — Рика определенно не способна на жестокость. Сомневаюсь, что когда-нибудь она сможет убить человека. Кто угодно, но только не эта девчонка.       Ответ последовал не сразу. Нараки, подняв глаза от пола, увидел, что мужчина и вовсе не обращал на него внимания. В его руках был сложенный лист бумаги оранжевого цвета, и все внимание было сосредоточено на нем. — Может, все дело в том, что ты до сих пор при мысли о нем испытываешь ужас? Тот всепоглощающий ужас, который до сих пор не можешь забыть. — пропустив мимо ушей его слова, произнес Сейширо, загибая уголки бумаги к середине. — Я помню, как ты испугался, когда впервые встретил Гирея. Со стороны это не было видно, но я хорошо тебя знаю, Нараки и то, как твое тело выдает страх. Все твои инстинкты говорили о том, что надо держаться от него подальше. Держу пари, если бы его нож оказался у тебя в горле в тот момент, когда ты боролся со страхом, ты бы даже не успел сообразить, что произошло, настолько ты оцепенел.       Нараки зло выдохнул. При упоминании молодого наследника великого клана внутри поднималось, скользкой змеей обволакивая внутренности, нечто мерзкое и гадливое. — Его отец был совсем другим. В нем было слишком много человечности. Бесполезный. Он бы привел собственный клан к погибели. Гирей тоже это понимал, потому и отравил его. Но это больше не имеет значения. Пока его сын делает то, что мне нужно, меня не тревожит его нрав. — Я видел много плохих людей, но про него могу сказать одно — он зло во плоти. — Добро и зло всего лишь субъективная оценка приемлемого. — спокойно возразил его собеседник, переворачивая получившуюся фигуру треугольник. — Люди, считающие, что они имеют высокую, праведную мораль часто забывают о том, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Добрые поступки могут принести вред также, как злые способны принести пользу. Если зло приносит благо, можно ли считать его плохим? Это все равно что называть злыми, скажем, пожар, эпидемии или стихийные бедствия — они разрушают старое, чтобы прочистить дорогу чему-то новому, более совершенному. Так действует закон природы. Потому в том, чтобы определять добро и зло нет никакого смысла. — Рика всего лишь ребенок.       Нараки пришлось напрячь все свои силы, что не отвести взгляд от направленных на него угольно-черных глаз. — Кому ты служишь? — Хейл-Ли. — И что это значит?       Нараки втянул в себя воздух. — Ваши… приказы абсолютны. — Вот именно. Ты, верно, позабыл свое место. Мои решения не подвергаются обсуждению. Единственное, что имеет значение это цель и не важно, сколько жертв придется ради неё положить. Они всего лишь камни, которыми мы мостим свою дорогу…. Всё ради цели. Поэтому, когда приходится идти через ад, нельзя останавливаться. И если так будет необходимо, я протащу её через этот ад… Я создам человека, которого не поглотит тьма. —А если она сломается? — Нет, что ты. — безо всяких сомнений, веря в непреложную истинность слов, ответил Сейширо. — Она не сломается.       Мужчина поднял перед собой оранжевый лист бумаги, заслоняя им направленный на кромку веранды солнечный свет. — Поэтому ты не смог убить Золдика? Потому что ты все ещё слаб?        Нараки ждал того, что тот упомянет о проваленном задании. — Они в последний поменяли исполнителя. Золдики каким-то образом узнали, что главу клана будет охранять кто-то из Хейл-Ли, и вместо Иллуми отправили Сильву. — Хочешь сказать, ты не справился, потому что ждал Золдика послабее? А когда увидел перед собой главу семьи, то струсил и решил, что с ним не справишься? — Если бы меня предупредили заранее… — Предупреждать? Тебя никто не обязан был предупреждать, Нараки. Ты пренебрег своими обязанностями и тем, не менее, позволяешь себе оправдания. — не слушая его, продолжил дожимать тот.— Твоя нерешительность поставила под удар не только жизнь Гирея, но и наше положение. Хорошо, что мы знали, где Шиота прячет своего сына. Она искусно скрыла того от посторонних глаз, но для Иноуэ выяснить его местонахождение было лишь вопросом времени. Иначе такой мелочью, как отстранением от обязанностей, ты бы не отделался. В свете вышеуказанного, пока ты можешь претендовать лишь на положение рядового члена семьи.       Парень вонзил в доски под собой немигающий взгляд. — Не знаю, что сказать. Примите мои извинения.       Между краями притесненных друг к другу булыжников ровным рядком ползала колонна муравьев. Проследив за ним взглядом, он увидел, что в самом конце, несколько из них, сгрудившись в кучку, тащили за собой мертвое тело многоножки. — Мне твои извинения и даром не нужны. Человек, для которого убить любого из Золдиков будет все равно что раздавить муравья — вот каким должен быть первый лейтенант Хейл-Ли.       Одним небрежным движением руки мужчина смахнул муравьев с дощатой веранды. — Щекотливая ситуация сложилась, не правда ли? — ироничный смешок. — Первый лейтенант в долгу у второго. Зная напряженность ваших отношений, вмешательство Иноуэ в инцидент с Золдиками наверняка сильно ударило по твоему самолюбию. Не стоит ли мне пересмотреть ваши положения в установленном порядке в Хейл-Ли?       Нараки не отвечал. Когтистые лапы злобы скрутили нутро остро и болезненно. Если бы проклятья имели свойство сбываться, то Иноуэ уже горел бы в десятом кругу Ада. Пару раз алчная идейка убить его захватывала воображение, будто наползавшее на солнце облако, но здравомыслие быстро её отгоняло. — Я говорю это ради твоего блага. Понимаешь, мальчик мой? — Понимаю. — продавил Нараки сквозь сжатые зубы.       Воцарилась тишина. Мужчина задумчиво смотрел на незаконченное оригами в своих ладонях.       «Без понятия о чем такой человек как он может сейчас думать…». — Как тебе Шинкогёку? — с любопытством осведомился босс. — Скучно и мрачно. Мертвых вижу чаще, чем живых. — с мрачным смешком ответил Нараки. — Тебе не привыкать жить рука об руку со смертью с самого детства, когда твой дед был главой якудза Айдзукотэцу.       Нараки холодно улыбнулся.       Его дед был жестоким и странным. Он слишком отличался от остальных людей. Никто не мог находится рядом с ним, никто и не хотел, но сейчас все, кто знал дедулю, говорили, что он все больше и больше становится похожим на него. — Сколько я себя помню, старик с почтением отзывался о вас. — Отрадно слышать. — Нараки медленно поднял взгляд; черные глаза смотрели на него с лаской, почти что с той же родительской нежностью во взоре на свое дорогое чадо. — Твой дед взял с меня слово, что я позабочусь о тебе после его смерти. Он знал, что пока ты с семьей Хейл-Ли, то ни в чем не будешь нуждаться. Жизни каждого из вас неприкосновенны. Вы мои драгоценные дети, я не хочу терять кого-то из вас.       Сейширо положил сложенную из оранжевой бумаги хризантему. При виде неё Нараки невольно прикоснулся к татуировке на затылке. Кику-мон. Хризантема.       Босс повернулся и спокойно глядел на него, беззвучно, словно ждал, что Нараки что-то скажет. Его непроницаемые черные глаза были глазами бога: жестокость, милосердие, война, бунты, церемония, кара. Как ни противься, как не пытайся, от него невозможно было укрыться: этот взгляд видел все. Он наблюдал за человеческими страданиями и душевными муками, находя в них страхи и желания других людей, но лишь одна его улыбка в твою сторону, и ты сразу мнил себя избранным. Поэтому в его руках столько сердец. Поэтому его власть… всеобъемлюща. — Знаешь, почему я выбрал Шинкогёку? —длинные, чуткие, как у музыканта, пальцы, тронули бумажный лепесток, словно он был живым. — Бог, что дарует людям жизни, делает их неравными, и это порождает в них ненависть. Неравенство по статусу, по крови, по внешности, здоровью, по достатку. Кому-то всегда изначально достается больше, кому-то меньше. Баланса не существует. Равенства не существует. Жизни никогда не были равноценными. Единственное, в чем все люди равны, это смерть. Такую веру я готов принимать.        Прежде, чем Нараки смог ответить, хоть и ответа от него, по всей видимости, не требовалось, тот поднялся и скрылся в доме. Он остался стоять на месте, смотря на оригами, зацепившее его внимание, словно рыболовный крючок наживку. Выжженный на коже мон покалывал затылок — не реальной, фантомной болью, словно пустота на месте ампутированной конечности. У каждого слова и действия босса всегда есть мотив, будь это чем-то глобальным, влияющим на всю семью Хейл-Ли, или незначительным, как сложенное оригами из цветной бумаги в виде символа мона. Напоминание или предостережение? — У меня есть для тебя задание.        Сейширо появился перед ним абсолютно бесшумно. — Найди этого человека и приведи ко мне. Он должен быть где-то на юге страны, вероятно, в Кучинге.       Нараки взял протянутую фотографию, взглянул на неё. — Этот пацан… тот о ком я думаю? — Не знаю. Ты мне скажи. — почти что дружеским тоном ответил тот. — Я предлагаю тебе выход. Докажи мне, что я могу на тебя рассчитывать, Нараки. Ты должен преодолеть пределы моих ожиданий. В противном случае, ты знаешь, что я делаю с теми, кто не приносит пользы. Я не прощаю ошибок.        Хлынул резкий ветер; тяжелые хвойные кроны заскрипели, прогибаясь под его порывами. Где-то поблизости взметнулась с дерева стайка растревоженных птиц; хлопот крыльев, возмущенные сиплые вскрики вороньей переклички. — Ишь как раскаркались. Они словно каркают: «Смерть! Смерть!». Верно, Нараки? — Ничего не слышу. — сквозь зубы огрызнулся он, уязвленный тем, что тот, раскурочив его душу, решил напоследок понасмехаться над ним.       Тяжело громыхнула железная дверь. Нараки прислонился к ней спиной и провел ладонью по лицу, словно хотел стянуть невидимую маску напряжения. В воздухе висел горьковатый запах формалина смешанный в равных долях с кислотным душком медицинского эстиладеза. Вечером хоть попрохладнее было, а когда стояла жара или не дай бог ломалась вентиляция, то стояла такая вонь формальдегида, гнилья и смерти, что даже ему становилось хреново: она просачивалась повсюду, оседала на одежде и мебели, была в воздухе и на стенах. Бывало, что от несло этим запахом так, что люди отскакивали от него, как ошпаренные, а Пойкерт как-то тупо пошутил, почему он пользуется одеколоном с ароматом трупов.       Последние три месяца он практически безвылазно торчал в прозекторской и почти не спал: так, прикорнет ненадолго, забудется беспокойным сном, но уже через час или два вскакивал с дивана с впивающимися в спину пружинами, словно его разбудили сиреной. Дни сливались в бесконечный ровный поток, мчащийся по ровной трассе из одинаковых дней, ничем не отличающихся друг от друга. В таком тошнотворном состоянии пить хотелось до умопомрачения, до того, что слюна во рту приобретала хмельной, дубовый привкус, спина покрывалась испариной, в ушах звенело, в глазах туман, а от бутылки разведенного этанола в застекленном шкафу шли голоса. На деле это была старая добрая ломка. Спасибо дедуле за этот наследственный прикол, получи и распишись, внучок. Наслаждайся до конца своих дней.       Хотя, если пораскинуть мозгами, он ещё слабо отделался. Подумаешь, вылетел из резидентуры, просрав к чертям собачьим все шансы стать хирургом и талант, о котором пели дифирамбы преподаватели всю его учебу в университете, заимел проблемы с законом, оказался на самом дне, но остался жив и почти в своем уме. Большинство знакомых с такой зависимостью, как у него, давно уже не выдержали и сказали «до свидания». Когда становилось совсем тошно, он вспоминал их: глаза стеклянные, сами дерганые, на нервяке, либо на агрессии, речь как у умственно отсталых, и под белой горячкой все они скатывались в параноидальный бред: черви выедают им мозг, друзья хотят их отравить, правительство подсылает шпионов, чтобы за ними следить, подружки наставляют рога, а собаки лают азбукой Морзе.       Нараки рассеяно прошелся по помещениям. Ядовитые остатки от разговора теснились у него в голове вместе с последними событиями мрачной тяжестью. Золдики, Тотория, намечающаяся поездка в Кучинге, лицо Иноуэ, смотрящего в его сторону с издевательской ухмылкой (он мало кому желал смерти, но что касается Иноуэ, то Нараки, да и ещё сотня-другая людей были бы счастливы, если бы тот сдох) и…       Он старался не думать об этом. Но не думать было выше его сил.       Все вокруг приобрело картонный вид. Влажный, поблескивающий в свете вольфрамовых ламп процедурный стол стоял посреди помещения. Мрачная гранитная плита была первым, что обращало на себя внимание, словно незыблемая точка, к которой сводилось все. Какая злая ирония — он не боялся смерти, но его взгляд всегда был устремлен прямо на неё.       Сев за стол, чтобы собраться с мыслями и набросать план действий, Нараки увидел прилепленную на вершине стопки документов записку, нацарапанную скачущим почерком Шиф: «БУДЬ ЧЕЛОВЕКОМ, РАЗБЕРИ ИХ УЖЕ НАКОНЕЦ!» и вторая, пожирнее и покрупнее: «Я СЕРЬЕЗНО!!!». — Не сегодня. — хмыкнул парень, сдвинув в сторону хлам.       Тяжело громыхнула железная дверь. — Привет-привет! — бодрый голос Шиф эхом разнесся по просторному помещению.       Нараки крутанулся на стуле. — Ты чего пришла? У тебя же в колледже сегодня вечерняя смена. — А-а, да, я решила прогулять. — отмахнулась девушка, шурша чем-то в пакете — доставала форму. — Все равно там делать нечего, две пары по сестринскому делу и одна по биологии. Опять Уэда-сенсей будет нудеть про фазы клеточного деления, и меня обязательно спросит, потому что на прошлой неделе тест провалила, так что я и пришла пораньше, и оценку плохую не получу. Живем-живем.       Его губы дрогнули в улыбке. «Живем-живем». Вот это Шиф. В его системе координат не было места её жизнерадостному, наивному оптимизму, но, вопреки всему, она как-то ухитрялась уживаться с его мрачным, циничным взглядом на жизнь. Когда Шиф маячила где-то поблизости, разбавляя тишину своей болтовней, жизнь будто бы делалась даже сносной. — Короче, посмотрела я вчера расписание на новый семестр. — запихнув рюкзак с пакетами в шкафчик, Шиф достала из угла запечатанную коробку с новыми медицинскими расходниками и шумно положила на стол. — Ты прикинь, почти все пары будут начинаться с восьми утра. Как я буду просыпаться в такую рань, ты мне скажи? Я до колледжа на автобусе целый час добираюсь из Минами, это же получается надо заводить будильник на пять утра, чтобы успеть к первой… Вот ещё, хотела спросить, прогонишь меня к экзамену по фармакологии? А то я антиангинальные препараты так себе знаю, не могу запомнить назначения и побочки, и в психотропных чутка путаюсь. Кстати, сколько сегодня? — Шесть. — ответил Нараки, когда до него дошло, что Шиф болтает не сама с собой, а обращаться к нему. — Ого. — чуть помолчав, удивлено. — А что так много? — Подумаешь, трупом больше, трупом меньше…        Веснушчатое личико слегка скривилось. — Ты лучше такое не говори. Звучит жуть как мрачно. — Я в морге. Что мне ещё говорить? Как жаль, пусть поменьше умирают?       Шиф скрестила руки на груди и закатила глаза чисто в подростковой манере, мол, о бо-о-оже, какой же ты нудный. На ней была морковно-оранжевая футболка с ярким принтом, красная юбка с босоножками на платформе, и весь её, что называла Шиф, «клёвый лук» выглядел тут гораздо неуместнее, чем прозвучала его фраза.       Она ушла переодеться и через пару минут появилась уже в своей хирургичке: светло-голубой, нашлепки на желточно-жёлтых кроксах в виде радуг, единорожек и феечек, привет медсестричке детского отделения.       На столе зажужжал мобильник. Нараки поднял его, глянул на экран. «Эй, дружище, сколько ещё ты не будешь читать мои сообщения? Что за отношение? Перезвони!» (≖､≖╬) «Я серьезно, чувак, надо кое-что обсудить по поводу того, что произошло в Тотория. Телефон создали не для того, чтобы игнорить звонки друзей». (ﾉ◕ヮ◕)ﾉ*: ･ﾟ✧       Пойкерт. Больше никто, кроме него, противные каомодзи в смс-ки не запихивает. «Я занят. Иди нахрен». И прибавил: «Мы не друзья». (・_・;) (╥﹏╥)       Рядом с его рукой внезапно приземлилась коробка, пахнущая чем-то горячим: — Лотерейный билетик и спецзаказ — такояки! Из новой кафешки, ну, той, про которую я тебе вчера говорила, помнишь? — Шиф разреживала атмосферу беспечной трескотней. — Зашла по дороге, понимаешь, я дома бэнто забыла, и когда увидела вывеску, сразу подумала: а не повод ли? И тебе захватила, ты же наверняка как обычно весь день ничего не ел. Она возле магазина, где ещё продают газировки со странными вкусами, крем-соду с зеленым чаем, рамунэ с мелиссой и ромашкой… Нет, серьезно, вы прикалываетесь? Мелисса и ромашка? Разве что старушенциям понравится…       Он не имел ни малейшего понятия, как на такое отвечать. Может, в жизни есть какая-то инструкция, как разговаривать с людьми, и у всех она есть, а ему просто забыли дать прочитать?       Шиф врубила радио и деловито расхаживала между комнатами, перекладывая коробки с стерильными инструментами с места на место, и мурлыкала себе под нос, подпевая доносившейся из радио песне: — Посмотрите на мою девушку, Она — всё, что у меня есть… Не ахти какая девушка, но мне её всегда мало… Жалко, что Рика уезжает. И что она забыла в той столице? Ей же здесь нравилось. Мы бы её всему научили, из неё врач бы неплохой получился, уж во всяком случае лучше, чем мои одногруппники…       Нараки закусил губу, нервно вытряхивая из пачки сигарету. Последняя. Курить хотелось что сдохнуть, но тащиться за новой пачкой было неохота. Шиф послать, что ли? Она любит мотаться по магазинам, заодно и получит лишний часик тишины. А если отмахнуться от сдачи, то может и целых два.       Мобильник продолжал надрываться, принимая беспрерывный поток сообщений от Пойкерта. Если тот к кому решил прицепитmся, то выпотрошит и вытрясет его до основания. Досадливо цыкнув, Нараки перевернул его экраном вниз и погрузился в размышления:       «Сомневаюсь, что этот парень до сих пор в Кучинге. Будь я на его месте, то давно бы уже свалил из этого поганого местечка. Но как бы то ни было, всё равно нужно начать оттуда — в том заведении остались люди, которые его знают. Из их информации я могу получить какие-нибудь полезные зацепки». — …ты чего такой кислый? — Что? — встрепенулся он, повернувшись, и увидел чересчур близко сидящую Шиф; подперев подбородок рукой, она пялилась ему прямо в лицо. — Какой-то ты сам не свой сегодня. Случилось что? — Ничего. — каркнул он, сжав кулак на столе. Шиф, глядя на хмурую физиономию, растянула беззлобные розовые губы с приторно-сладким запахом жвачки в улыбке. — Я поняла! Вот почему ты кислый — ты к ней прикипел! — Шиф ударила его по плечу — добродушный жест, но он все равно дернулся так, будто его ножом режут. — Ах, Нараки, не стесняйся, это же так мило! А я всё не могла сообразить, с чего ты вдруг спокойнее стал, реже огрызаешься, весь вдруг подобрел, даже не посылаешь меня, как раньше. Рядом с нашей Рикой прямо поплыл, как мягкий сырок. — Шиф приобняла его и заговорщицки заулыбалась. — Ну-ка, признавайся, будешь по ней скучать? — Хер тебе. — рыкнул он, едва не дрожа от накатывающей злости. — Плевать я на это хотел! Отъебись!       Повисла неприятная тишина. Кажется, это называется «перегибать палку». Из-за того, что подобные взрывы происходили у него слишком часто, с ним никто и не уживался. — У тебя ломка? — вдруг спросила Шиф, шаря по его лицу пристальным, изучающим взглядом, как хирург, рассматривающий вскрытую полость. — Куда ты спрятал выпивку? — Я не пил. — Нараки дернул головой в сторону, не имея ни желания, ни сил видеть сейчас Шиф. — Ты же знаешь, я могу вырубить тебя, взять анализ и проверить? — Ты этого не сделаешь. — Сделаю. — мгновенно отозвалась та; в беззаботном голосе Шиф зазвенела угроза. — И тебе лучше не заставлять меня. — Я не сорвался, довольна? — грубовато бросил Нараки. — Не лезь не в свое дело. — Что случилось?       За два года Шиф усвоила, на какой дистанции от него нужно держаться, но не оставляла попытки сократить её хотя бы на миллиметр. Если подумать, только ей он и мог бы…       «Не хочу втягивать в это ещё и её. Не могу. Не могу». — Семейные проблемы.       В понимающей тишине послышался вздох сочувствия, и Нараки сам внутри себя выдохнул, с облегчением. Вроде, она ему поверила. — Так бы сразу и сказал. — Шиф понизила голос, и доверчиво склонилась вперед, будто они сидели не в морге, а на сеансе групповой терапии помощи людям, у которых из-за изгаженной жизни срывало кукушку. — Как я тебя понимаю, приятель. Иногда предки могут до того жизнь портить, что убить их охота… Нет, ты не думай, я вовсе не хочу убивать своих родителей, просто они мне каждый день пилят мозги со своими советами. «Вечно в облаках витаешь», «Повзрослей», «Какой из тебя врач? Тебе следует работать в семейном магазине, как старшая сестра», «Ты слишком много времени тратишь на бесполезную ерунду». — она грустно покачала головой, поддерживая задушевный тон. — Они в меня совершенно не верят. — Ясно. — вежливо ответил он, желая от души плескануть себе виски. Шиф была ещё, по сути, подростком, и не понимала многих вещей. В тринадцать он на неделю сбежал из дома после того, как дед избил его до полусмерти и когда все-таки рискнул вернуться, тот только рявкнул, почему он не притащил ему бутылку.        Нараки смял окурок в самодельной пепельнице из лотка. — Мне кажется, тебе стоит поменьше торчать здесь. — со знанием дела сообщила Шиф. — У кого угодно депрессия начнется, проводя все свое время в компании трупов. А ты на на улицу почти не выходишь и живешь на одних чипсах с газировкой. Тебе нужно на солнышко, на воздух, и хорошо бы как следует прогуляться. — Мне надо уехать на неделю. Я за сегодня-завтра найду ординатора, который меня подменит.       С минуту-другую между ними протянулось молчание. Шиф, надо отдать ей должное, даже в лице не переменилась, хоть и ясно было, что она обиделась. — Как скажешь. — пробурчала она.       В тишине раздавалась оголтелая трель телефона из полки. Надо было его выключить, вот дурак, сразу не догадался. — Кто это тебе там названивает? Родители? — Вот именно. — буркнул он, мысленно выкручивая руки Пойкерту, чтобы он отцепился уже от этого гребаного телефона. Названивал, как старая одинокая перечница, которой не терпелось разнести соседскую сплетню. У него там что, дел в Ассоциации нет?       Он взял лежащий рядом лотерейный квиток и, не глядя, опустил руку вниз, дернул первый ящик стола и взял счастливую монетку, которую подарил ему дед, когда ему было, вроде бы, лет десять или одиннадцать. Ей он стирал защитный слой на цифрах в лотерейных билетах, и каждый раз, когда проигрывал, он был почти уверен, что всё это из-за дрянной монеты, в которой счастья не было ни хрена, но все равно отчего-то продолжал её использовать. Привычка, поди.       Расчистив стол от громоздящихся папок (перевалив их на подоконник, как-нибудь потом разберет… может быть), Нараки взял сложенную «Нариманишидай симбун», умышленно не смотря в огромный заголовок с жирными шрифтом, который буквально орал на читателя: «Главы республик Одори и Сорьюсокэ подписали мирный договор в Инаса. Посредником между двумя странами выступил посол Какина в Одори Китамура Вакамия…». Скрежетнув зубами, он долистал газету до последней страницы, где лотерея «Таракудзи» печатала недельные выигрышные номера. — Я тут прочитала, что срывают куш чаще всего Козероги и Водолеи. — за спиной слышались ритмичные щелчки; Шиф, нагнув голову, строчила в своей раскладушке смс-ки. — У тебя какой знак зодиака? Нет, не отвечай, могу поспорить, ты Скорпион.       Нараки тщательно проигнорировал ахинею, которую только что услышал.       В прозекторской повисла тишина. Шиф, разложив по отсекам коробки перчаток, бутылки с дезинфекторами, медицинские инструменты в стерильных упаковках и шовный материал, вымыла руки и потрясла ими — капли долетели аж до стола. — Ты чего притих? Выиграл?       Ритмичные стуки по столу. — Нет. Проиграл.

***

      Хоть вещей Рика взяла с собой из дома немного, их сборы заняли у неё все утро.       Она примостилась на краешке кровати и оглядела опустевшую комнату. Рядом лежал открытый чемоданчик, который раньше принадлежал маме, с повязанной на ручке желтой ленточкой. Она взяла последнюю коробку и положила себе на колени. В ней лежали фотографии — десяток чуть поблекших снимков с потрепанными краями, потому что их вытряхивали из рамок, в которых они висели много лет, выдрали из альбомов. Первые несколько месяцев они лежали нетронутые — Рика смотрела на коробку, и почти сразу поспешно откладывала обратно в шкаф, будто пугалась, но в последнее время она все чаще их разглядывала. Через них словно приоткрывалась дверка в иной мир — сказочный, цельный, утраченный навеки.       Положив ее в чемодан, она подошла к столу, вылила воду из круглого аквариума, в котором четыре месяца поживал маримо, залила новую в стеклянную банку, добавила соли и бросила внутрь водорослевый шарик — тот пружинисто приземлился на гладь воды, после чего неспешно погрузился в её толщу, пока не коснулся дна.        В дверь деликатно постучали. — Тук-тук, можно войти? — раздался голос Юзуру, и миловидное лицо мико появилось в узком проеме между створками. — Не против, если я загляну к тебе? — Д-да, заходите, пожалуйста.        Раздвинулись сёдзи, послышалась мягкая поступь — Юзуру зашла в комнату. Она несла в руках большую, на вид довольно тяжелую, деревянную коробку с задвижной крышкой, и с трудом взгромоздила расчищенный стол. — Фу-ух, я уж думала не донесу. — мико глубоко вздохнула, отбросила со лба прилипшие пряди золотистых волос и повернулась к Рике, которая с интересом рассматривала странную новую вещь в своей (хотя уже не своей) комнате. — Каннуши попросил передать их каждому послушнику. Здесь должен быть наряд, в котором вы должны встречать сопровождающих клана. — девушка махнула ей рукой, и Рика, сцепив пальцы за спиной, нерешительно приблизилась к столу. — Давай-ка, иди сюда, посмотрим, что тут у нас…       Отодвинув заслонку, Юзуру достала из-под многослойной шуршащей тиши фурисодэ — изысканное кимоно алого цвета, искусно вышитое шелковыми нитями в узор с цветами, листьями и веточками камелии по рукавам и, спускаясь вниз, ещё более красочно до самого подолам с мару-оби из золотистой парчи с орнаментом в виде коралловых колосков кортадерии. — Какая красота. — с нескрываемым восхищением произнесла мико, после чего, повернув голову, поглядела на неё с улыбкой, когда увидела, что она потеряла дар речи. — Даже немножко завидно стало. — Что вы, Юзуру-сан… — смущенно пробормотала Рика. — Думаю, тебе трудновато будет одеться самой. Раньше ты не носила кимоно с оби, верно?       Она замотала головой. — Так и думала. — деловитый кивок. — Я помогу. — Юзуру взяла поясок косихимо. — Давай-ка, поворачивайся.       Весь процесс занял минут двадцать. Несмотря на внешнюю простоту кроя, новое кимоно оказалось одевать куда более сложным и кропотливым делом, чем она предполагала. Особенно это касалось пояса оби — нужно было завязать его сзади особым образом, сложным декоративным бантом, закрепив подушечкой обимакура и завязав спереди шнуром обидзима. — Да уж, по сравнению с этим фурисодэ, праздничные кимоно наших мико просто детский лепет. — пыхтела за её спиной Юзуру, в очередной раз перевязывая ленты оби: то они были кривоваты, то внутренний поясок торчал, то слишком выпирала обимакура, то сам бант казался казался недостаточно «торжественным».       После того, как Юзуру покончила с оби и кимоно, она заставила её покрутится на месте, критично оглядывая проделанную работу, и через несколько минут, убрав несуществующие ниточки и расправив невидимые складки, кивнула, довольная результатом. Мико подошла к столу, взяла сидарэ-кандзаси из лакированного дерева, украшенную агатом и шелковыми цветами красного амариллиса, и вставила в собранные волосы, а сзади закрепила небольшую заколку в виде веера. — Должна сказать: наряд словно выбирали под тебя. — сказала Юзуру, поправив в прическе украшение, и добавила таким голосом, будто делилась с ней тайной. — Если честно, я совсем удивлюсь, если так оно и есть. — О-офигеть… — на одном дыхании выпалил Такахаси, оглядывая её. Он протянул руку и невесомо коснулся амариллисов, свисающих с кандзаси возле лица. — В жизни не видел никого красивее тебя.       После этого он раскраснеться и стал одного цвета с её фурисодэ; не зная, куда от неловкости и стыда глаза девать, Такахаси, страшно заикаясь, залепетал: — Я-Я не то хотел сказать! В с-смысле то, то хотел, но не совсем, я… э-эм… в-вернее… я, имел ввиду, с ума сойти, какая ты хорошенькая. Ты прямо на принцессу похожа.       «Принцессу? Ох, Такахаси…». — Чувствую себя немного нелепо. — пытаясь скрыть неловкость, проговорила Рика, отводя в сторону стеснительный взгляд, и перевела тему. — Тебя, я вижу, тоже приодели. — Эти тряпки жутко неудобные. — пожаловался Такахаси, отдергивая от себя парчовую ткань синего цвета с тонким, переливчатым узором из шелковой тесьмы. — Только не ляпни это перед наставниками. — Вот сами бы их и надевали. — если Такахаси подсаживался на нытье, то оно могло продолжаться бесконечно долго. — Мне жарко в нем и чешется еще всё. Я хотел надеть футболку вниз, но Юзуру сказала, что она будет топорщиться и испортит весь вид. Какой ещё вид? Лучше бы подумали о том, в двигаться невозможно! И что это за девчачьи завитушки? Я выгляжу максимально тупо.       На самом деле, несмотря на все жалобы, выглядел он очень даже здорово, и только она собралась сказать об этом, как вспомнила кое-что важное. — Я сейчас! — резко выпалила, и сорвалась в сторону кладбища. — Рика, погоди! Я вижу, как Йошинори-сан с кем-то идет! — крикнул ей вдогонку Такахаси, но подруга уже скрылась за деревьями. — Блин…       Шиф и Нараки стояли возле прозекторской — девушка позевывала, привалившись к стене возле двери, и сонно смотрела, как тот возится с железным ключом в скважине. Шиф заметила её первой, встрепенулась и ткнула Нараки в бок. — Вы смотрите, кто пришел! — девушка приветливо улыбнулась, скинула рюкзак с россыпью значков, брелков, и спустилась с лестницы. — Только не говори, что уже уезжаешь. — Да. Я пришла попрощаться. — она хотела, чтобы ее голос звучал бодро, но в нем все равно промелькнул печальный сквознячок от скорого расставания.       Шиф взяла её за руку, заставив покрутиться вокруг себя. — Какая же ты красавица, крошка! В этом кимоно ты прямо вылитая маленькая химэ. Покоришь всю столицу. — Шиф с озорством ей подмигнула. Рика зарделась от смущения. Она знала что не она украшала собой кимоно, а кимоно делало ее красивее, чем есть на самом деле, но все равно было приятно. — Ну просто прелесть! Скажи, приятель?       Нараки молчал и смотрел на неё каким-то тоскливым взглядом. — Почему тогда у Нараки-сана такой вид, словно он что-то грустное увидел? — со смешком спросила Рика. — Не обращай внимание, сегодня была тяжелая ночка, вымотались по полной, поэтому он выглядит, как зомби, а я не хочу даже в зеркало смотреться, уверена, ничего хорошего там не увижу…        Шиф махнула ему рукой, выразительно распахнув глаза, мол, что стоишь, как столб, пойди сюда. Тот прекратил терзать в замке ключ и подошел к ним. Шел он, как заводная игрушка. — Нараки-сан, не грустите. — сказала Рика; тот на неё не смотрел. — У вас есть Шиф, приглядывайте за ней, обещаете? — Да. — Плохо, что я не научилась делать такой кофе, как вы любите. Если честно, я так и не поняла, как вы его вообще пьете… И не курите слишком много, вы же врач, и должны знать, что сигареты очень вредные. Берегите себя. — Да. — как-то вымученно ответил тот. — Не будь букой, скажи ты что-нибудь. — зашикала на ухо Шиф, ткнув его под ребра. — Перестань. — прозвучал хриплый, севший голос.       Она обернулась — порывисто, словно её кто-то окликнул, напряженно всматриваясь в густо-зеленую сосновую рощу, за которой скрывался храм — перевела взгляд с Нараки на Шиф и обратно. — Прощайте! Спасибо вам за всё! Когда-нибудь мы ещё обязательно увидимся! — скомкано попрощавшись, выпалила Рика и пулей рванула обратно к хайдэну, придерживая на бегу подол многослойного фурисодэ. — Ты опоздала. — резко сказал каннуши Йошинори, когда она встала возле Такахаси — лучший друг зыркнул на неё громадными округленными глазами. — Приведи себя в порядок, не позорь храм. — Простите. — сорванным вздохом ответила Рика, отряхивая подол кимоно от песка.       Рядом раздалось надменное фырканье — Канае тоже уже пришла и стояла чуть поодаль, горделиво вскинув очаровательную головку. В роскошном наряде охристых и красных цветов, идущих ей к лицу, мико выглядела изумительно.       Рика в очередной раз подумала, до чего же Канае красива — неброской, свежей, хрупкой красотой, должной расцвести еще краше и превратить прелестную юную мико в ослепительную красавицу. Она с трудом подавила внутри себя зависть. Раньше она не волновалась собственной внешностью, но рядом с Канае порой ловила себя на унылых мыслях, что слишком тощая, слишком мелкая, слишком невзрачная — несуразная черно-белая клякса, состоящая из одного сплошного «слишком».       Отвернувшись, Рика увидела Сейширо-сана, стоящего возле каннуши. Почувствовав на себе её взгляд, он послал ей едва заметную улыбку, и только помрачневшее настроение, как небо перед дождем, снова озарилось теплым, ласковым светом. — Уже десятый час. — безмятежно заметил мужчина через некоторое время.       Каннуши держался рядом с монахом с натужным дружелюбием. — Мы никуда не торопимся.       Ветерок трепетал бороздчатые листики айлантов, и кроме их шелестения никакие другие звуки не нарушали тишину. — Хм… как странно. Я думал, представители высокородных династий должны быть более пунктуальны.       После этих слов каннуши Йошинори приложил два пальца к виску — вид у него сделался такой, будто его накрыл внезапный приступ мигрени.       Подустав стоять, Рика начала раскачиваться на носках, чтобы почувствовать хоть какое-то движение в затекших ногах, но вскоре словила на себе недовольный взгляд каннуши и, вздохнув, встала ровно, как Канае, которая стояла с идеально прямой спиной, словно ей приказали не двигаться. Такахаси рядом то и дело вздыхал, хотя ему единственному разрешили посидеть.        Услышав доносящийся издалека, откуда-то снизу, странный шум, Рика встрепенулась. Шуршащие звуки, хруст гравия и гудение становилось все громче и громче, пока из-за крутого поворота появилась элегантная машина — серебристо серого цвета, с эффектной решёткой в форме песочных часов, прищурившимися фарами, покатой крышей и с плавными контурами, будто текущими по корпусу. Пассажирские стекла были затонированы, поэтому невозможно было разглядеть, кто там сидит.       Представительский седан бесшумно притормозил напротив тории. С двух сторон открылись двери и оттуда вышли мужчина и женщина.       Каннуши Йошинори поклонился, и дети, спохватившись (Такахаси, застыв, смотрел на машину с приоткрытым ртом) тоже согнулись в приветственном поклоне. — Добрый день. Просим прощение за ваше ожидание, в аэропорту произошла непредвиденная задержка. Должно быть, вы Канае, Такахаси и Рика. — мужчина по очереди оглядел всю тройку острым, немигающим взглядом. — Мое имя Тоджи. Мы ваши сопровождающие и весьма рады с вами познакомиться. — Меня зовут Юна. Очень приятно. — более дружелюбно отозвалась женщина, стоявшая рядом; округлые темные глаза изучающе рассматривали окружающую природу. На ней были длинная юбка с приталенным жакетом терракотового цвета и белая рубашка с наглухо застегнутым воротом. Гладкие палисандровые волосы острижены в короткую прическу, подчеркивающей высокие скулы. — Здравствуйте. — только и успели промямлить они, все ещё немного ошарашенные, как каннуши выдвинулся вперед и начал суетливо обхаживать гостей. — Примите наше почтение. Пройдемте, пожалуйста, вы, должно быть, утомились долгой дорогой… — Благодарю за приглашение, но увы нам уже пора. — педантичным тоном отозвался мужчина, прервав несвязный поток любезностей.       Было видно, что каннуши покоробился столь очевидным отказом — учтивая улыбка застыла на лице, белесые брови чуть сдвинуты в растерянном выражении. — Может быть все-таки отдохнете? Это не займет много времени, заодно увидите… — Нет-нет, нам правда пора: к сожалению, мы потратили слишком много времени на дорогу. — сказав это, Юна оглядела их вещи и рукой дала сигнал водителю их забрать. Тот появился словно из ниоткуда, в деловом костюме, с фуражкой, ловко подхватил вещи у всех троих и отнес к багажнику: у Такахаси был небольшой рюкзак, а у Канае скромный чемоданчик коричневого цвета с металлическими заклепками.       Такахаси и Рика переглянулись между собой, и обоих соединило взаимное замешательство. Сопровождающие только прибыли, но уже успели взять ситуацию под свое управление, что наверняка не слишком-то понравилось каннуши, который любил покомандовать. — Хорошо… Конечно, как вы скажете. — после тщательно выверенной паузы сказал он.       Все вертелось до того стремительно, что голова шла кругом. Рика была уверена, что до их отъезда обязательно какое-то время займет чинная беседа, как это принято у взрослых, но мужчине, назвавшемуся Тоджи, не терпелось поскорее уехать — он то и дело поглядывал на наручные часы с видом менеджера, опаздывающего на деловое совещание. В тот момент, когда женщина подошла к каннуши и протянула ему конверт из плотной красной бумаги.        Сейширо-сан утешительно положил руку ей на плечо, сжимает его, слегка потянув на себя, давая знак — давай-ка отойдем.        Не обращая внимание ни на каннуши, глаза которого вспыхнули возмущением, ни на смятение, возникшее на лицах Тоджи и Юны, монах отвел её в сторонку, за цветущую жимолость, согнувшуюся под весом тяжелых сливово-синих ягод над каменным сводом крыши тэмидзуя.       Он присел напротив неё на одно колено, и легким движением отбросил с глаз выбившуюся из прически прядь волос. — Ну, кажется, на этом всё, радость моя. — в привычном безмятежном голосе появилась отчетливая трещинка печали. — Не переживай, все будет хорошо. — Сейширо-сан… я могу иногда вам писать?       Он улыбнулся, кивнул. — С нетерпением буду ждать от тебя новостей. — ласковым жестом он провел костяшками пальцев по её щеке. — Я безмерно рад был встретить тебя. Жаль, что твой дядя так и не понял, до чего же ты чудесный ребенок.       Порозовев, Рика сжимала шнурок оби и мялась от невысказанных слов, которые просились наружу, умоляли сказать их, но вместо этого она после дурманного молчания пролепетала лишь «Спасибо». Отчего-то она с дуру решила, что сумеет выразить свои чувства, как надо, как хотелось, но когда посмотрела в ониксовые глаза, глядящие на неё с лучистой, искренней поддержкой, поняла, что ей, в общем-то, и не нужно ничего говорить — он и так уже знал обо всем.       Хоть Сейширо-сан не умер, и вероятность того, что они ещё когда-нибудь встретятся никуда не исчезла, все равно на неё накатило знакомое тоскливое чувство безысходности, безвозвратной потери. Когда он с ней разговаривал, или проводил время за партией в шахматы, или объяснял что-либо непонятное в книге, она ненадолго сбрасывала с себя тоску, грусть и одиночество, словно колючую, тяжелую накидку, и отогревалась чужим теплом, жадно впитывая в себя ласку, доброту, заботу, в которых она нуждалась и так страшно не хватало с тех пор, как все были живы и всё было хорошо.       Возле каменной стенки тэмидзуя клонились к земле красные паучьи лилии. На их встрепанных, разлапистых головках увядали, бурели лепестки, и наливались зеленым свежие, молодые листы, а сверчки рядом заходились от стрекота, как будто им тоже скоро предстояло умереть — надрывались так, что воздух рябил, дрожал, как в лихорадке. — Прощайте, Сейширо-сан. Берегите себя. — Прощай, малышка Исаги. Тишина между нами отдавала концом. Девочка поклонилась в последний раз и ушла, задержав на нем мимолетный взгляд.

До встречи, Рика.

Центральный округ Нанива Тансен, столица королевства Какин — Вот как, Гирей-сама показал вам семейную катану?       Через несколько часов, доехав до города под названием Китаката и сев на дирижабль, они сидели в богато обставленной комнате отдыха: дорогое убранство, антикварная мебель из ценных пород дерева, мягкие ковры, прекрасные произведения искусства. Первым смекнув, что после обеда последуют длинные церемонные расспросы, Такахаси убедительно изобразил, что у него кружится голова, подташнивает и кажется, это ничто иное, как морская болезнь, пойдет-ка он отдохнет, и благополучно смылся, оставив её наедине с Канае, Тоджи и Юной.       Под прицелом оценивающих взглядов ей было неуютно и самую малость неловко, чего нельзя было сказать о Канае — мико, изящно сев полубоком и сложив ручки на коленях, словно приготовившись для портретного снимка, с большой охотой отвечала на все, о чем ее спрашивали, и сверху того.       Когда Тоджи задал вопрос, Рика почувствовала, что все не неё смотрят. За спинами Тоджи и Юны висело прямоугольное зеркало, заключенное в золотистую ампирную раму с потертостями, в котором она увидела свое бледное лицо, и поспешила улыбнутся. — Да. — Этому мечу, вроде, больше четырехсот лет, если я не ошибаюсь. — сказала Юна разливая по белым чашкам из фарфора-арита с синей росписью. — Хаккьокен упоминался ещё в ранних военно-исторических очерках эпохи Гэндай? — Во всяком случае мастера, ковавшие этот меч жили именно тогда. — невозмутимо отозвался Тоджи, беря со стола блюдце с чашкой. На нем был надет синий костюм из шахтуша, состоящий из гакурана, прямых брюк и белой рубашки, оттенявший яркий наряд спутницы. Он положил ногу на ногу и бросил на неё взгляд из-за чашки. — Не могу не отметить, что крайне малому количеству не членов клана дозволялось прикасаться к Хаккьокену, тем более нетрадиционным способом. Видимо, Гирей-сама увидел в вас что-то особенное, раз отдал в руки клинок своего клана. — Конечно, увидел, иначе бы она здесь не сидела, так ведь? — со светским смешком уронила Юна, и перевела на неё ореховые глаза с темными крапинками, словно луч прожектора. — Наверное. Ну, вернее… не знаю. — смутившись, пробормотала она, понимая, как убого это прозвучало; в лицо хлынула кровь, желудок стянуло от волнения. Ей не очень нравилось быть центром обсуждения: дома, когда к ним приходили гости или, наоборот, маму приглашали к себе подруги и та её брала с собой, она старалась не привлекать к себе лишнего внимания, потому что под прицелом чужих взглядов чувствовала себя так, словно если скажет что-то не то, всё, катастрофа. — Если тебе понравилась история о Масамунэ и Мурамаса, тогда тебя наверняка заинтересует «Десять меченосцев».       Рика кивнула. — Да, я её читала.       Тоджи приподнял бровь. — Вот как. Что ж, в таком случае есть ещё «Повесть о Тайра»… — Её я тоже читала. Мне нравятся книги по истории. — и следом добавила. — Особенно о войнах.       Они переглянулись — слегка обескураженно. — Необычное увлечение для юной особы. — наконец произнес Тоджи. — Девочкам разве нравится читать о таком?       Рика постаралась сохранить прежнее выражение, но внутри себя недоумевала — нет, правда, по их мнению, девочкам должны нравятся только книжки про любовь? Она читала пару-тройку таких рассказов и сильно разочаровалась: не сказать, чтобы те были совсем уж не интересными, но они её особо не впечатлили, потому что в каждом из них всё заканчивалось одним и тем же: герои влюблялись друг в друга, приключения подходили к концу, они женились и — хоп! — вот тебе конец книги. Как-будто бы на свадьбе жизнь заканчивалась или переставала быть настолько выдающейся, чтобы автор сочинил продолжение.       Рика косо посмотрела на Канае — та хранила вежливое молчание, но по взгляду в никуда было понятно, что ей до смерти скучно. Канае всегда было скучно, если речь шла не о ней.       Тоджи с Юной тоже это заметили и плавно переключили свое внимание на мико, и так сразу же оживилась, будто фигурка на музыкальной шкатулке, в которой повернули ключик. — Я сыграла господину два произведения для кото. Он сказал, что у меня тонкий слух и редкий талант к музыкальным инструментам. — церемонно заявила Канае, когда Юна спросила, как прошла её беседа с Гиреем. — Как замечательно. Надеюсь, нам тоже когда-нибудь удастся услышать вашу игру. — учтиво ответил Тоджи. У его вежливости был какой-то искусственный, отрепетированный привкус, но Канае просияла, как начищенный колокольчик.       Рика водила пальцем по цветам на кимоно, размышляя какой бы такой правдоподобный предлог придумать, чтобы присоединиться к другу: — Госпожа Юна, вы не расскажете про обучение?        Рика, встрепенувшись, поняла, что это был голос Канае. — К сожалению, мы не владеем информацией по поводу того, как проходит обучение воспитанников клана. — ответил вместо женщины Тоджи; если в Юне была какая-то живость, бодрый огонёк, то мужчина казался ей биороботом, симулирующим человеческое общение. — Нам поступило указание только сопроводить вас из храма Шинкогёку в поместье в столице. — А-а… — поникшим голосом протянула Канае, явно разочарованная.       Вдруг Юна и Тоджи поднялись с кушетки. Двигались они, как превосходно отлаженный механизм, не допуская ни одного лишнего жеста и чуть ли не с синхронной точностью. — Мы прилетаем через восемь часов, вы можете в это время отдохнуть. Занимайтесь чем угодно, комната отдыха полностью в вашем распоряжении. Здесь есть телевизор, настольные игры, а рядом расположена библиотека. Если проголодаетесь, обращайтесь к прислуге, они всегда здесь.       Такахаси она нашла в одном из длинных коридоров дирижабля — лучший друг сидел у окна, свесив одну ногу с диванчика. В руках он держал фруктовый лёд. — Эй, откуда? — с удивлением спросила Рика, обнаружив у него сладость. — На кухне дали. Ну, вернее, я выклянчил у повара. — пожав плечами, чуть ли не с гордостью ответил он. — Персиковый. Будешь?       Она кивнула, и тот протянул ей палочку. — Вкусно? — Ага. — дома мама готовила им лёд из виноградной газировки, а потом Нацуки сам научился его делать, усовершенствовав рецепт добавлением в него мармеладных червяков. — Сыграем в кой-кой? Я тебе объясню правила… — Рика, я не настолько тупой, чтобы не знать, что такое кой-кой. — Я это не имела ввиду. — буркнула она, держа во рту лёд и бросила ему картонную упаковку с колодой. Поймав её, Такахаси резко хохотнул — взметнулась косая темная бровь. — Ну да, ну да. Знаешь, ты как свои книжки начала читать, так стала жутко высокомерной. — поддел её, на что Рика с невозмутимым лицом пнула его краем сандалика по щиколотке и вытянула карту, лежащую наверху колоды. — Октябрь. У тебя? — Август. — победно сообщил он, показывая ей карту с кукушки с глицинией. — Я дилер.       Восемь карт он положил на стол, а рядом колоду рубашкой вверх, затем положил карту с танзаку и взял ещё одну такой же масти.       Спустя некоторое время, когда перед ними уже было больше двадцати карт. — Я тут подумал… Судя по твоим словам, получается, ты хочешь использовать Гирея в своих целях… — не закончив сказанное, Такахаси положил карту с лентой на стол и взял лежающую рядом такой же масти. Через минуту Рика невнятно промычала, мол, чего замолчал. — Я понял, что ты хочешь мне помочь. А сама-то что делать будешь? — А… не знаю. — ответила, задумчиво смотря в свои карты и грызя палочку от фруктового льда. — Посмотрим. Там видно будет.       Такахаси прыснул смешком, нисколечко не удивившись. — Чего зависла? — нетерпеливо проворчал он, гипнотизируя карты в её руках — он уже почти взял партию, осталось добрать только две карты и соберет всю комбинацию «сакэ под Луной». Вот бы у неё «чаша сакэ оказалась»… — Рот молчи, мозг думает. — она схватилась за одну карту, но глянула на стол и передумала. — Слушай, Рика… — смотря на проплывающие кучерявые облака нерешительно начал Такахаси, стараясь говорить как бы невзначай. — Тебе не кажется, что Сейширо-сан странный?       Наступило молчание, которое длилось секунд, наверное, пять, но чувство было такое, что час прошел. — Почему ты так решил?       «Может, он говорил все те слова, чтобы я собрался и взял себя в руки? Заслужить дружбу с Рикой… она ведь так много для меня сделала. Значит, и я должен постараться». — Что-то произошло? Он тебе что-то сказал? — продолжала допытывать его подруга, пытаясь высмотреть в его лице что-то, что даст ей намек на причину вопроса. — Такахаси?       Он повернулся к ней замедленным движением заводного механизма. — Забей. Ерунда. Накрутил себе всякого.       Дирижабль приземлился через двенадцать часов в огромном аэропорту, но вместо того, чтобы состыковаться с телескопическим трапом, еще долго кружил по аэродрому. — А почему мы не останавливаемся? — спросил Такахаси, весь изнывая от нетерпения. Как только под кучистыми облаками показалась раскинутая посреди зеленых просторов со скалисто-серыми цепочками, разделяющими их, словно мозаику, столица, которая даже с высоты имела грандиозный, необъятный вид, он только и хотел, что спуститься на землю. — Пилот направляет дирижабль на отдельную посадочную полосу. — Отдельную? — наморщил лоб Такахаси. — Для особо важных персон. — лаконично уточнила Юна.       Послышался короткий вздох. Такахаси косо глянул на Канае, стоящую рядом — выглядела она так, словно у неё сегодня день рождения.       Когда дирижабль, наконец, остановился, перед трапом уже стояли две представительские машины глянцево черного цвета с тонированными стеклами. Едва они сошли на землю, водительская дверь той, что стояла впереди, распахнулась, и оттуда вышел мужчина в строгом черном костюме с крупным, широким лицом и ранней сединой в волосах, а следом за ним, как по команде, перед машиной выстроились телохранители — в одинаковых деловых костюмах, с одинаково каменными лицами. — Столько охраны… Нас что, убить хотят? — насторожился Такахаси, останавливаясь у подножья трапа, из-за чего Рика врезалась ему прямо в спину — пришлось схватиться за ручки, чтобы не рухнуть, и не дать упасть Такахаси. — Мера предосторожности. — ответил Тодзи безо всякого выражения.       Парень все ещё не слишком доверчиво буравил взглядом ряд безликих громил, но все же двинулся вперед, когда Рика нетерпеливо ткнула его в спину — остальные уже успели дойти до машины, и ждали только их.       Как только машина выехала с посадочной полосы и пересекла черту города, они с Такахаси буквально прилипли к окну, не в силах оторваться от безумных фасадов и невероятных конструкций из бетона и стекла, безудержных переливов света на месте стыка небоскребов с небом. Ей все чудилось, будто они приземлились на другой планете. — Столица такая огромная! — с детским восторгом воскликнул Такахаси, положив ладони на стекло. — Мы сейчас проезжаем финансовый квартал, район Хигасияма. — раздался в бесплотной тишине голос Юны. — Это центр Тансена.       На пешеходном переходе, поглядывая на светофор в ожидании зеленого, стояла пестрая толпа: мужчины в спортивных куртках и деловых костюмах, подростки в майках с разноцветными принтами, детишки тащат рюкзаки, сумки с покупками, увешанные драгоценностями дамочки в солнечных очках, держащие пакеты с логотипами. — Чума просто! Впервые вижу столько народу! — восторженно выпалил Такахаси. — И улицы такие огромные! — Нравится?       Рика только кивнула, безотрывно глядя, как мимо проплывает телевизионная башня, сверкающие баннеры, высотные здания, парки, огромное количество яркой неоновой рекламы, слишком потрясенная, чтоб все это осознать. Украшенные стекляшками магазины, аллеи с непроизносимыми названиями, восточные узоры; на навесах магазинов, кафе, торговых центров и административных зданий, деревьях, уличных столбах и торо были развешаны гирлянды из тысячи красных лент танзаку. В центральной части города тысячи бамбуковых деревьев гнулись под тяжестью декораций. Кроме лент и фонариков, город украшали и герои народных сказок — старик Такэтори, лунная принцесса Охимэсама, Момотаро… Бамбуковые ветки, украшенные длинными разноцветными лентами и бумажными фонарями с Тэнрю-мон, висели на тросах посредине улиц и проспектов, а в парках рабочие устанавливали красочные деревянные каркасы, похожие на строительные леса, к уличным декорациям. Рекламный проспект обещал концерты, выставки, праздничные шествия, с ярких плакатов, развешанных на баннерах, уличных столбах и витринах маленьких магазинчиков улыбались миловидные девушки, одетые в летние кимоно-юката. — Здесь всегда всё так красиво украшено? — Всю неделю в Тансен отмечают праздник Хоси Мацури или «фестиваль звезд». Начиная с периода Хэйан в Какине укрепилась традиция отмечать праздник искусств, который поначалу отмечался только при императорском дворе. Вы же знаете историю праздника?       Все закивали.        Принцесса Орихимэ, дочь небесного короля Тентея, проводила много времени на берегу реки Аманогава, плетя одежду в подарок для своего отца. Несмотря на то, что небесный король души не чаял в своей дочери, принцесса всё равно чувствовала себя одинокой. Однажды возле реки Орихимэ встретила простого пастуха Хикобоши. Едва увидев друг друга, девушка и юноша тотчас влюбились и не желали разлучаться ни на минуту, забыв о своих обязанностях: Орихимэ перестала плести одежду, а Хикобоши ухаживать за скотом. И тогда Тентей разгневался — он повелел разлучить влюбленных и приказал стоять им всю жизнь по обе стороны Млечного Пути. Это очень ранило Орихимэ: принцесса так горько плакала, что король сжалился и позволил влюбленным видеться один раз в году, в день, когда на небе появляются два звезды —Танабатацумэ и Кэнгю, что означает «ткачиха» и «волопас». — А мы сможем пойти на фестиваль? — с надеждой спросил Такахаси, обращаясь к мужчине. — Думаю, господин не будет против. — первый раз за все время в отчужденном голосе Тоджи послышалась благосклонность.       Парень повернул голову и теперь ему было видны волосы Рики, которые рваным черным знаменем развевались на ветру — длинные, отливающие синевой. Отодвинув её в сторону, он устроился рядом и пролез головой в окно — в лицо хлынул стремительный поток теплого летнего ветра. — Здорово, правда? — спросила Рика, перекрикивая рев дороги.       Где-то позади слышался голос Юны, умолявшей их залезть обратно, иначе вываляться прямо на проезжую часть под колеса проезжающих рядом машин, но никого из них предупреждения не волновали.       Через некоторое время они пересекли черту города, плавно влившись в скоростной трафик, мчащийся все дальше и дальше от столицы. Пейзаж постепенно менялся — железобетонные здания сменились равниной, протяженными ложбинами котловин, и затем дорога пошла вверх, к холмам и фьордовым лесам с длинными, узкими, извилистыми речными заливами с отвесными скалами. А вдалеке виднелся строгий профиль горы с вытянутой вершиной, будто шпилем, устремившимся в истошно-голубое небо.       Через два часа машина плавно заскользила по протяженному въезду и остановилось. Выложенная щебнем дорога по обеим сторонам утопала в магнолиях и кизиле, и вела к восьминогий передним воротам, хаккьякумон, представляющие из себя целое сооружение: восемь красно-кирпичных столбов, стоящих под гребнем ворот и образующих две башенки с притаившимися в них драконами. Под узорчатой карафаху развевались на ленивом теплом ветерке ленты сидэ. Они прошли через ворота, но аллея тянулась все дальше и дальше, пока не оборвалась у подножья широкой каменной лестницы, ведущей наверх, к возвышающемуся на середине холма громадному четырехэтажному поместью, похожему на императорский дворец. — Все в порядке? — тихо спросила, тронув Такахаси за рукав. — Да-а… — в медовых глазах при виде лестницы читался откровенный ужас. — Всё норм. Я справлюсь.       Между ними растянулась тишина. Парень думал, что Рика начнёт с ним спорить, однако она только кивнула.       Поднявшись, все прошли через парадные ворота и остановились перед входом. На двойных дверях высотой три, а то и четыре метра, из красного массива дерева махагони они увидели искусно вырезанный круг, в центре которого находился элемент в форме птицы, пылающей в свете солнца нестерпимым золотым сиянием. Узкая и изящная, с мелким оперением; голова по сравнению с телом была мелковата, а вот клюв, окруженный щетинкой, как и округленные, слегка выпученные глаза с точкой зрачка, наоборот, непропорционально большими.       Где-то из глубины леса, раздался птичий крик, заставив всех троих дернутся сколько не от неожиданности, а от того, как он был похож на вой, доносящийся откуда-то из потустороннего мира «ПУУ-УУ» — глубокие, ясные, печально звучащие звуки, убывающие как по высоте, так и по громкости. — Блин! — Такахаси закрутил головой, в поисках источника шума. — Что за жуткий вой? — Не пугайтесь, эти звуки издает козодой. — Простите? — после небольшой паузы спросила Канае; голос её слегка дрогнул. — Козо… — Серый козодой является птицей, а также символом клана Йонебаяши. Его образ запечатлен на церемониальной одежде клана, а также на гербе и вот здесь. — он указал на дверь. — Так как козодой необычайно редкая в наблюдении птица, вы можете его даже не встретить за все время пребывания в поместье. Он является ночным хищником, в дневное время его не увидишь, и к тому же козодой обладает мастерскими навыками маскировки, сливаясь цветом оперения с корой деревьев. Но несмотря на внешний вид и мрачный голос, козодои абсолютно безобидны, питаются насекомыми и на людей почти никогда не нападают. — А почему козодоя выбрали символом клана? — спросила Рика.       Тоджи склонил голову — уголки губ приподнялись в загадочной улыбке. — Думаю, это вам лучше спросить у господина.       Огромное поместье было расположено на холме Райдзен и окружено белыми стенами с шестью воротами. В центре поместья находилось озеро, раскинувшееся до холма. По нему можно было кататься на лодках, там даже были поросшие старинными соснами малые и большие острова. На водной глади цвели кувшинки и лотосы, а с вершины холма низвергался водопад: спускался по уступам, нырял под каменный мост, где, под покрывалом ряски, прячась от солнца, резвились карпы кои. Вокруг пруда росли кипарисовики и сакаки, между которыми тянулись дорожки, осиянные светом фонарей, загадочные, манящие, будто из сказки. Одна выходила к южному двору с двумя галереями зданий, другая, увитая глицинами, вела в сад, за которым находились несколько небольших построек, а ещё одна направлялась к главному дому. У берега восточной части озера виднелось основание каменной лестницы, ведущей наверх, к святилищу хокора, где, сокрытые лопастными листьями гинкго, стояли каменные статуи комаину. Казалось, тут можно было гулять хоть целый день и все равно не обойти всё. — Эй!       Вздрогнув, Рика подняла голову наверх. На них с ветки гинкго смотрели две пары змеино-зеленых глаз, принадлежащих двум подросткам лет четырнадцати на вид. Внешне они были практически неотличимы друг друга, потому сразу становилось понятно, что они близнецы: у обоих были растрепанные, как воронье гнездо, черные волосы, одинаковый цвет глаз, только у одного выражение лица было жестким, насмешливым, а у другого — спокойным и внимательным. — Вы ещё кто? — развязным тоном спросил один из близнецов, подбрасывая в ладони косточку фрукта, то ли абрикоса, то ли персика. — Это воспитанники господина Гирея из храма Шинкогёку. — ответила Юна, и Рика мгновенно уловила несопоставимую разницу в том, как женщина говорила с ними и в том, как она обращалась к подросткам.       Слуга — хозяин. — Не знал, что послушников храма так роскошно наряжают. Я подумал, они чьи-то сестрёнки и братишка. Она. — второй качнул головой на Канае. — Уж точно.       Лицо мико тронул румянец —само кроткое очарование. Близнец, что указал на неё, увидев это, как-то снисходительно усмехнулся, впиваясь в свой персик. — По мне так она слишком уж засахаренная. — шепнул ей на ухо Такахаси. — Сакурай-сан, Кига-сан, прошу, слезьте оттуда, иначе ваша матушка будет ругаться. — подчеркнуто вежливо попросил Тоджи, не став давать никаких пояснений на его фразу.       Близнецы переглянулись в смешавшихся взглядах. Их сходство было поразительным не только из-за внешней идентичности, но и благодаря мимике: стоило одному из близнецов повернуть голову, как тут же поворачивалась и вторая, бровь одного, приподнявшись, застыла на том же уровне, что и у другого. — Ха! — прыснул тот, что сидел на ветке повыше, понахальнее видом, словно то, что сказал Тоджи, было полнейшей ерундой. — Они тоже из клана Йонебаяши? — невинно спросила Канае, когда они двинулись дальше. — Нет. Близнецы — младшие дети господина Тояма Шимуры. — ответил Тоджи тоном, который ясно дал понять каждому, что от дальнейших расспросов им лучше воздержаться.       «Они дети из высокородных кланов. Мы им не ровня» — подумала Рика, но не удержалась и обернулась. Подростки наблюдали за ними между веток гинкго — в непринужденных позах, со своими умными глазами, их диковинным цветом, они выглядели, словно затаившиеся хищники. — Наверняка вы устали с длинной дороги. Я покажу вам ваши комнаты, и чуть позднее когда вы отдохнете, за вами придут на ужин. — все молча кивнули, все ещё не отойдя от сада, построек, пруда с островками и леса глициний. Рика не могла себе представить, что все это могло принадлежать одной семье.        Зайдя внутрь главного дома, они оказались в просторном зале с полами из слоновой кости и высоким потолком. Все было выполнено преимущественно в традиционных цветах клана, охристом и багровом, а в центре находились восточная и западная лестницы, ведущие на верхние этажи. Рика благоговейно огляделась. Невозможно было одним взглядом охватить все пространство вокруг — оставалось лишь вертеть головой, пытаясь всё- всё увидеть. — А где господин Гирей? — спросила Канае, осматривая зал так, словно он принадлежал ей. Вот уж кто явно чувствовал себя совершенно в своей тарелке. — Держу пари, она уже примеряется, стоит ли убрать ту картину на стене, потому что она портит общий вид, и где поставить вазу с еще одной икебаной.       Они приглушенно захихикали. Канае метнула в них бешеный взгляд. — Хозяин сейчас в отъезде, прибудет сегодня вечером или завтра утром. — ответила Юна.       Мимо них прошмыгнули двое слуг в простой пепельно-коричневой одежде, с такой стремительной, кроличьей зашуганностью, словно не дай бог покажутся на глаза хозяевам, иначе — смерть. Едва Рика проводила их взглядом, наверху раздался топот ног, а следом громкий, заливистый смех. — Здесь ещё есть дети? — Это Яцуя и Годжо, внучатые племянники господина Ринтаро, деда хозяина. Они приехали с семьей в Тансен на фестиваль. — пояснила Юна. — Пойдемте, я покажу вам ваши комнаты. — Божечки, только не говорите, что опять лестница… — мяукнул позади Такахаси, на что Юна мягко ответила: — Не переживай, господин Гирей предупредил, что тебе трудно ходить. Твоя комната на первом этаже, а девочкам выделили на втором.       Такахаси растерянно моргнул и зачем-то обернулся на неё. Это было похоже на то, как ребенок в кабинете у детского врача, когда тот спрашивает, что у него болит, вопросительно смотрит на своего родителя, мол, я откуда знаю, что у меня болит, ты отвечай. — Спасибо. — сказала Рика, округлив на него глаза, чего молчишь, дурила. — Да, спасибо большое… — только и ответил Такахаси, после чего пошел за Тоджи, а они направились к западной лестнице.       Канае зашла в свою комнату, и она с Юной остались вдвоем. Рика думала, что они будут жить с Канае вместе, только Такахаси отдельно, потому что он мальчик, и тихо радовалась, что каждому выделили отдельную комнату, потому что жить в комнате с Канае всё равно что в одной клетке с тигром.       Проходя мимо балюстрады, Рика посмотрела вниз и увидела, как мимо икебаны из гамамелиса, цветков павловнии и ирисов в расписанной фарфоровой фазе, украшающей центр зала, проплыла элегантная женщина. На вид ей было ближе к пятидесяти, о чем свидетельствовал едва заметно растерявший контур овал лица, стежки морщинок в уголках глаз и опущенные брови, делавшие взгляд уставшим, но её величавая осанка и проскальзывающее в каждом движении изящество затмевали видимый возраст. Она была одета в черное кимоно с белыми крапинками, с воротом, обшитым жемчугом. Светлые волосы отливали серебряным блеском; выбиваясь из прически, они ниспадали на шею, подчеркивая алебастровую кожу. — Это старшая сестра покойного главы клана, госпожа Шиота. — пояснила Юна, заметив, на кого смотрит Рика. — Она здесь редко появляется, и, скорее всего, уедет ближе к вечеру. Госпожа живет со своим сыном Мареношином в старом родовом поместье на юге Какина. У него слабое здоровье, а там климат потеплее. — У неё беспокойный вид. — произнесла Рика, не подумав о том, как это может прозвучать.       Она бросила осторожный взгляд на Юну. — Правда? — та внимательно разглядывала прохаживающуюся по залу женщину. — Так сразу и не скажешь. Госпожа всегда очень сдержанная. По её виду никогда не узнаешь, что у неё на уме.       Рика немного удивилась тому, что Юна обсуждала с ней членов клана, и пришла к выводу, что той, наверное, как и Такахаси, нравилось сплетничать. — Я не ожидала, что после того случая, который произошел несколько недель назад, госпожа Шиота здесь когда-нибудь появится. — понизив голос до шепота, продолжила Юна. Она сложила руки в просторные рукава жакета; в её голосе вскользь послышалось неудовлетворенное любопытство. — У Гирей-самы с госпожой Шиотой, насколько я знаю, всегда были сложные отношения, даже когда он был ребенком… Ох, что же это я. — спохватилась женщина и посмотрела на неё так, будто она только что здесь появилась. — В любом случае, пока она не уедет, воздержитесь от того, чтобы попадаться ей на глаза. Пойдем-ка, мы уже почти пришли…       Когда Рика отходила от балюстрады, то увидела, как Шиота, прямо держа спину, обратила наверх краешек щеки — в уголке длинного разреза глаза блеснула черная точка, направленная прямо на неё. Рика неуклюже отпрянула, и чуть ли не бегом, бросилась за Юной, чувствуя, как полыхает лицо.       Некоторые люди внушают доверие с первого взгляда, без малейших усилий. Но эта женщина… она выглядела очень опасной. — Вот мы и пришли.       Юна остановилась у самой дальней комнаты. Рика с трудом заставила себя сосредоточиться на происходящем, но тревога взбудоражено металась внутри черепа, а кожа до сих пор была покрыта мурашками. «Прекрати. Хватит думать о ней» — приказала она себе, отдергивая мысли. — Скоро принесут твои вещи, пока располагайся. — Юна отодвинула створку сёдзи. — Не стесняйся, проходи же. — со смешком добавила, когда Рика застыла на пороге, не решаясь зайти.       Комната была небольшой, но очень уютной. Пахло свежими цветами и пчелиным воском. Посередине стояла кровать на полтора спальных места, с круглой тумбочкой рядом, застеленная орехового цвета тяжелым покрывалом. Над кроватью висела живописная нихонга с пейзажем перевала Каная на фоне заснеженной сопки и утренней зари. В правой части комнаты у окна находился небольшой столик котацу с двумя круглыми подушками, на котором стояла икебана из цветущих камелий, и шкаф-комод с висящим рядом зеркалом. Рика провела пальцами по бахромчатой обивке. К такому богатству даже страшновато было прикасаться… Свет в комнату проникал через высокие окна от пола до потолка. В левой части на половину стены вытянулся еще один шкаф, заставленный сверху донизу старинными книгами. Среди них были «Хагакурэ», «Бусидо», «Пять колец» и даже «Десять Меченосцев», которые отверг Адзуса. Рика погладила гладкие корешки из кожаного переплета. Вот как, значит — Гирей-сан запомнил…       В тишине раздался стук. Рика подошла к сёдзи и отодвинула створку.       За ней стояла миловидная девушка чуть помладше Шиф, лет шестнадцати-семнадцати: белокожая, со светлыми волосами и серо-зеленым цветом глаз. Единственное, что нарушало её мягкую красоту, были два длинных, пересекающих лицо шрама, будто чья-то безжалостная рука полоснула по нему зажатыми между костяшек пальцев лезвиями.       Девушка, прижав ладони к коленям, согнулась в поклоне. — Добрый вечер, госпожа… — Простите! — Рика поспешно замахала руками, будто стаю бабочек отгоняла. — Простите, мне ужасно неловко, пожалуйста, не называйте меня госпожой. Просто… Рика.       По девушке было видно до чего она растерялась. — Не думаю, что это позволительно. — не очень уверенно пробормотала. — Но если вы просите… — Спасибо. — Рика вздохнула с облегчением. Вот уж кем, но «госпожой» ей хотелось быть меньше всего на свете. — Скажите, а как вас зовут?       Недолгое молчание. — Меня зовут Морена.