Цветы Бога Смерти

— Вы правы. Действительно, от рождения мы способны на ужасные поступки, но порой появляется нечто со стороны и слегка подталкивает нас... — Что ж, спасибо, что просветили меня. Но я не верю в Дьявола. — Напрасно... А он в вас верит! «Константин»

День пятый. Эрдингер. Соединенные Штаты Сагельты. Континент Йорбия.       Дирижабль из Шанха-Сити приземлился в аэропорт Эрдингера в половину шестого вечера. Курапика взял такси и через час уже был дома.       Он снимал квартиру на пятом этаже старого здания в неплохом районе на западе города: дощатые полы, белые стены, окна без штор и полное отсутствие хлама. «Монашеская келья» — однажды с шутливой иронией высказался по поводу аскетичности его жилья Сквалло. Квартира, по сути, была одной большой комнатой: платяной шкаф, железная односпальная кровать, приставленная к стене, спальную зону отгораживал книжный стеллаж, у окна стоял деревянный стол со стулом, ампирный шкаф с выдвижными полками, возле которого разместилась крохотная кухонька. На стене возле двери в ванной висела картина с пейзажем Стальхаммера, пригорода Эрдингера. В квартире было два мансардных окна и одно торцевое, смотрящее в сторону залива Дарферден, и видом на коньки крыш Старого города. Когда Курапика впервые зашел в квартиру вместе с арендатором, мебели в ней ещё не было, и от пустого помещения с голыми стенами и циклеванными полами веяло чем-то призрачным и неживым, но его размер жилья, удобное расположение и цена перевесили чашу сомнений в сторону согласия.       Выйдя из душа, он скинул грязную одежду в корзину, натянул на себя первую попавшуюся чистую футболку и направился было на кухню — и остановился.       Перед его глазами предстал вид настоящего свинарника: на столе батареей выстроились грязные чашки с чайными пакетиками, кипы бумаг, среди которых подтекали ручки, пустые пакетики из-под крекеров, забитая окурками и спичками пепельница. Везде, где только можно, громоздились стопки книг; к кровати было невозможно пройти из-за коробок с рабочим барахлом. На кровати и стульях была разбросана чистая одежда, на дверце шкафа висела охапка галстуков. В раковине высилась гора грязной посуды, в основном чашек, а из мусорки вываливались коробки из-под еды на вынос, от которых уже попахивало.       Его замутило. Ни о какой еде ни шло и речи, пока он не разгребет весь этот бардак.       Он вымыл посуду, поменял постельное белье, прибрался, сложил раскиданную одежду по полкам и загрузил в стирку грязную. Последние полгода для экономии времени он пользовался услугами прачки, но после того, как несколько недель назад у него пропала традиционная накидка клана, которой он очень дорожил, и две хорошие рубашки впридачу, он снова стал стирать вещи сам.       Через час Курапика остановился посреди комнаты, осмотрелся критическим взглядом. Ему нравилось, когда вокруг него царила чистота и опрятность — так было проще держать контроль.       За окном стеной шел ливень: грязно-свинцовые, набухшие облака застилали собой небо, зубчатые кляксы дождя звучно щелкали по подоконнику. От кого-то, ещё давно, он слышал, что в Эрдингере весной хорошей погоды ждать не стоит — с конца марта и до начала лета дожди в городе почти не прекращались; каналы, пронизывающие весь город лабиринтами, порой до того переполнялись дождевой водой, что выходили из берегов и подтапливали дороги и стоящие совсем рядом здания. Воздух становился сырым и влажным, пропитанным выхлопными газами, по улицам с ночи стелились молочно-сизые туманы и рассеивались ближе к полудню, в час-пик; люди с напряженными взглядами, одетые в дождевики, мнутся в мрачной уличной толпе, пьют кофе из картонных стаканчиков, говорят по мобильным, искоса поглядывают по сторонам.       На краю стола стояла чашка из зеленого стекла, купленная на блошином рынке. Курапика стоял, уставившись на грязную чашку с глотком холодного кофе на дне, и пытался собраться с мыслями, построить план, но едва держал глаза открытыми. Квартира расплывалась: вокруг настольной лампы нимбом дрожал круг света, пульсировала полоса обоев. По-хорошему, ему бы поспать хоть пару часов, чтобы придти в себя, но на сегодня у него ещё остались незаконченные дела.       Взяв чашку, Курапика пошел на кухню, сполоснул её и сделал кофе. Пил он его крайне редко, хранил в шкафу на всякий случай, например, когда требовалось довести до ума какой-нибудь рабочий отчет, над которым надо было покорпеть, и не хотел бросать его незаконченным.       Курапика сел за стол, поднес чашку ко рту, сделал глоток и чуть не поперхнулся от того, какой едкой горечью напиток свернулся на языке. С трудом пропустив его через горло, отхлебнул ещё, надеясь, что просто с непривычки вкус был таким мерзким, но со следующим глотком лучше он не стал и настойчиво лез из желудка обратно в горло. Он противостоял кофейной пытке до середины стакана, но в конце-концов плюнул и сдался — поднялся, выплеснул остатки в раковину и с удовольствием приготовил чай. Пусть он будет клевать носом и сражаться с сонливостью, но отвратный вкус вяжущей рот бурды не стоил незначительного прилива сил.       В тишине гудел холодильник. В комнате было темно — он оставил окна открытыми, жалюзи постукивали от зябкого ветра — и слышал с улицы гул машин, вечерние пробки. Ссутулившись в углу, он потягивал чай, пока не ощутил, как желудок болезненно стиснуло от голода, вот дурак, надо было заскочить в магазин по дороге. Если он сейчас откроет холодильник, то не обнаружит ничего интересного, кроме полупустой упаковки из-под вишневого джема, если только упаковку из-под джема вообще можно считать интересной. Из-за нехватки времени он почти не готовил, разве только что-то быстрое, не требующее изобретательности, потому питался кое-как, в основном —готовым или доставкой, и в холодильнике со дня переезда всегда было удручающе пусто.       Соскользнув со стула, Курапика подошел к нему и посмотрел на пустые полки, за исключением одной, на уровне глаз. И недоуменно уставится на неё.       На ней стояла коробочка меланжево-красного цвета, перевязанная шёлковой лентой в тон, незатейливый узел скреплен сургучной печатью. Вытащив коробку, он заметил сверху под лентами конвертный листок из белой плотной бумаги. Он вытянул его и увидел короткий текст, написанный узнаваемым, мелким с завитушками, почерком Сенрицу:       «С днем рождения, Курапика!».       Он застыл. Осознание накатило на него волной, что он не смог нормально вздохнуть. Рука сама потянулась к телефону, глаза нашли верхний угол экрана.       Четвертое апреля.       Ему сегодня девятнадцать.       Курапика смотрел на округленные цифры даты и не чувствовал… ничего. Странно… Он не помнил, какие ощущение испытывал на прошлый день рождения и позапрошлый, но если бы они были, он бы их наверняка запомнил, чтобы сравнивать. Или он просто привык к неутихающему, ноющему чувству за грудиной. Сегодня поболит посильнее, завтра послабее, но, в сущности —никакой разницы. Мерилом прожитых лет для него были не дни рождения, а другой день, на три месяца позже, который он всегда ждал с тихим, затаенным страхом, неизбежное, то, что нужно просто пережить. А день рождения… он всегда считал его праздником скорее для родителей, чем для самого себя. Но попробовав вспомнить хотя бы один, Курапика обнаружил, что натыкается на глухую стену: то, какими его дни рождения был раньше, он просто не помнил.       Накрапывающий дождь за окном затихал, пока вовсе не смолк. Курапика стоял в темной кухне, вслушиваясь в странную тишину. Глаза зашарили по пространству, находя мусорное ведро. Пришла шальная мысль о том, что было бы неплохо, если бы с такой же легкостью, как мусор, можно было бы выкинуть все лишние мысли. Природа явно этого не предусмотрела.       Он взял конверт, положил его обратно меж лентами и невольно задержал на них взгляд — дольше, чем положено.       Насмотрелся? Ну, все?       Прикусив губу, Курапика поднялся со стула, взял коробку, открыл ногой ведро, занес десерт над мешком, и тишине смотрел, смотрел, смотрел, но…       Вздохнув, он убрал ногу. Крышка тихо захлопнулась. — Что я делаю… — пробормотал Курапика сам себе.       Вернувшись за стол с коробкой, он потянул за ленты и открыл её. Внутри оказался шоколадный десерт.       Взяв вилку, Курапика отломил кусок и попробовал. Десерт отказался восхитительно вкусным: в меру сладким, с насыщенным шоколадным вкусом, одним или двумя слоями вишневого конфитюра, покрытый сверху шоколадной глазурью.       Едва оторвавшись, он отложил вилку на край тарелки, поднялся, взял коробок спичек с подоконника, сел обратно, поджег одну и аккуратно вставил между глазурными буквами. — С днём рождения. — произнес, секунду-другую глядя на свечное пламя.       Ответом ему была тишина и звуки бьющейся в окна бури. Он усмехнулся. Боги… какое убожество.       Выскребав коробку дочиста, он взял телефон. — С днём рождения! — вместо приветствия воскликнула Сенрицу. — Остальные тебя тоже поздравляют. — Сенрицу… — Курапика немного поколебался, не зная, как лучше выразить свою мысль, и просто сказал: — Спасибо. И за подарок тоже. — Ты не говорил, когда вернёшься домой, но я всё равно оставила его дожидаться твоего возвращения. — Как предусмотрительно. — он тихо усмехнулся, ловя в ответном смешке теплый отклик. — Курапика, прости за нескромный вопрос, у тебя дома всегда такой бардак? — Ты хотела, наверное, сказать «свинарник»? — поправляет он её, после чего, захватив чашку, идет к столу, где теперь царил полный порядок. — Сам не понимаю, как так вышло. Я нечасто в квартире появлялся, и когда приходил как-то не обращал внимание и не думал об уборке, голова была каждый раз совсем другим забита… Если честно, я сам был в шоке. — Не сомневаюсь. Мне захотелось вызвать клининговую службу. — Скорее уж дезинсекции. — Ты нашел насекомых? — ахнула Сенрицу. — Пока ещё нет, но когда я заглянул под кровать, мне показалось, там кто-то ползает. Не хочу проснуться утром и обнаружить на своем лице таракана. — Давно не слышала, как ты отшучиваешься. Я рада, что у тебя хорошее настроение. — в мягком голосе Сенрицу он услышал искреннее, сердечное чувство, глубже того, что можно выразить вслух. — Как Неон? — Она… ну, она ещё не пришла в себя. — ответила Сенрицу после затянувшейся паузы. — Но прошла же целая неделя. — с недоверчивым удивлением заметил Курапика, бросая взгляд на полупустую пачку сигарет. — Ну, вот так. — резко отозвалась та. — Она потеряла много крови, у неё была долгая операция… Ох, Курапика, ты же не ждал, что она быстро пойдет на поправку после такого серьезного ранения? — Разумеется, не ждал, но я прекрасно помню, что на следующий Неон открывала глаза. Сенрицу. — позвал Курапика, потому что она не ответила. — Что-то произошло?       После его фразы последовало выжидательное молчание, словно они читали вслух заученные реплики, и Сенрицу забыла, какая идет за его. — Сенрицу? — настойчивее позвал Курапика. Послышался тяжелый вздох, затем до него донеслись звуки шагов и следом — хлопок дверью. Стало очень тихо. — Слушай… Не знаю даже, с чего начать. После операции её состояние стабильно шло на улучшение, но три дня назад вечером стало хуже, произошел отёк легких. К тому времени, как босс приехал в больницу, её стабилизировали, но дышала она с трудом и, в общем, её подключили к ИВЛ. Врачи отправили её кровь на анализ на токсины, и результат пришел положительный. — Яд? — переспросил он, заморгав так, будто он крепко спал, а его растолкали пинками. — Да, рицин. Его довольно просто получить из семян клещевины. — Погоди, из которых касторовое масло делают? — с недоумением вкинул он. — Да, мы тоже сразу об этом подумали. Из масла рицин получить невозможно, он разрушается при его производстве после обработки горячим паром. Клещевина растет в тропическом климате, в Мераге, Гравасе, Кашмере, и то, что растение является в Сагельте редкостью, теоретически должно бы было облегчить поиски покупателей семян, но ареал её распространения все равно остается слишком велик. При желании любой садовод в своем саду или тепличке может ее выращивать. — Сложновато в тепличке выращивать растение высотой в десять метров. — заметил Курапика; пока Сенрицу говорила, он залез в интернет и сейчас просматривал сайт Главного Ботанического Сообщества Сагельты. — И у меня была такая мысль, но ботаник, с которым я говорила, сказал, что в умеренном климате клещевина вырастает размерами не больше фикуса. — Если оружие было отравлено, почему действие яда проявилось только два дня назад? — Это действительно странно. У меня есть предложение, что кто-то был в её палате, но не успел довести дело до конца. Это объясняет внезапное ухудшение состояния и то, что она всё ещё жива. Ее вчера осматривал врач-токсиколог и сказал, что таких чудес не бывает. — на заднем фоне разговоры стали громче. Курапика услышал, как кого-то позвали сделать укол. — Я… Секунду. —открылась дверь. Послышались голоса. Курапика мерил шагами комнату, терпеливо ждал. — Я сейчас в больнице. — пояснила Сенрицу вполголоса. — При контакте с кровью рицин действует практически молниеносно, он в шесть раз более ядовит, чем цианистый калий. Несколько минут и всё, конец. — Что по камерам? — Просмотрели раз двадцать, вдоль и поперек — никого. То есть, совсем. Охрана круглосуточно дежурит возле палаты и по периметру. Неон с персоналом больнице даже наедине не оставляют, чем они все тут крайне недовольны. Никогда не думала, что врачи могут так грязно выражаться. — На каком этаже её палата? — Шестой. — мгновенно ответила Сенрицу. — Между корпусами ведь есть коридорные переходы? — Да… Да, кажется есть. На втором и восьмом этажах. — Поставьте кого-нибудь на восьмой просматривать крышу. — Думаешь, он мог пролезть через окно? — Скорее всего. Если по камерам не было видно, что приходили в палату, значит остается только окно. Картинка не была зациклена? — Чистая. По всей видимости, пока мы не найдем заказчика, они будут продолжать подсылать исполнителей.       «Кому может быть так нужна смерть Неон?» — подумал он. — Я сомневаюсь, что её отравил кто-то из медицинского персонала. Когда обычный человек намерен совершить убийство, как правило, ему приходит в голову три способа: организовать несчастный случай, использовать оружие или яд. При всем уважении, врач или даже медсестра, в особенности те, кто работают в отделении реанимации, вполне способны убить человека, не оставив за собой почти никаких следов, используя знания фармакологии и базовой физиологии. Ингаляция углекислого газа приведет к угнетению дыхательного центра мозга и остановке дыхания, инъекция хлорида калия способна вызвать остановку сердца, передозировка магния сульфата до комы, а если дигоксин… — Стоп-стоп, Курапика, всё, достаточно, я поняла. — прервала его Сенрицу. — Я не буду спрашивать, откуда ты это знаешь… Хотя нет, позволь всё же спросить — откуда?       Чашка застыла возле рта. Шли секунды, он лихорадочно думал, как бы половчее отвадиться от вопроса, но не смог придумать ничего толкового. — Исаги. — нехотя протянул он, поставив чашку на стол. Сенрицу не ответила, ждала пояснений. — Помнишь, когда мы были в Глэмгазлэнде, я рассказывал тебе про мёртвого крупье в казино «Эмир»? Отчеты о вскрытии показали, что он умер от спонтанного субарахноидального кровоизлияния. — Суб… арах… что? — Кровоизлияния в головной мозг, резкий скачок давления вследствие стресса. — пояснил он. — Я на его месте тоже постоянно был на стрессе, если б знал, что у меня в номере лежит бриллиант в шестьдесят карат, украденный у Альденского картеля. — безжалостно заметил Курапика. — Патологоанатом подвязал к заключению его злокачественную гипертонию из медкарты как одно из обоснований причин смерти. Я не буду вдаваться в подробности, но в конечном итоге выяснилось, что кровоизлияние произошло из-за того, что ему вкатили дозу эпинефрина, которой можно было свалить кита. — Что это? — Адреналин. — А как вы об этом узнали? — с жадным любопытством спросила Сенрицу.       Вспомнив, Курапика поморщился: для того, чтобы выяснить о фальсификации результатов вскрытия, им пришлось пробраться ночью в морг, а Исаги, в прямом смысле слова, распотрошить мертвеца. После этого он не мог выносить вида мяса почти три месяца, тогда как ей ничего не помешало по дороге в отель заставить его свернуть в забегаловку, где она с аппетитом навернула две порции лапши и огромную тарелку димсамов. — Я знала, что у неё есть непосредственные навыки, но вот уж не думала, что она ещё и разбирается в трупах. — посмеялась Сенрицу, когда Курапика рассказал в двух словах. По голосу было слышно, что ей хотелось подробностей их незаконной выходки, но эту тему он решил дальше не развивать. — Неон ещё не очнулась? — Ещё нет. Все будет окончательно ясно только если… когда она проснется. — Сенрицу вздохнула. — Пока никакой определенности. Врач не сказал боссу, полагаю, на всякий случай, чтобы зря не обнадеживать, но если смерть не наступит в течение пяти дней, то вероятность выздоровления достаточно велика. — Я могу что-то сделать? — Курапика, мы разберемся. Конечно, с тобой бы дело пошло быстрее, но у тебя не менее важное дело… — Поэтому ты не собиралась рассказывать про Неон? — Если так хочешь получить ответ, то да. Мы же говорили об этом, помнишь? Тебе не обязательно надо все контролировать, другие люди тоже могут быть компетентными и исполнительными. — Курапика не ответил, пропустив укол мимо ушей. Дело было не только в его навязчивом желании контроля над ситуацией, а в том, что последние полгода от него ждали, что именно он всегда знает, как следует действовать при любых обстоятельствах. — Как ты просил, Линсен нашел список работодателей этого Граса Таубера. Короче, в этом списке есть имя Зенджи Гейне.       Курапика задумался.       «Зенджи Гейне ненавидит Ностраде, но сомневаюсь, что он бы осмелился так нагло нападать на его дочь. Слишком рискованный и грязный метод. Он скользкий тип, но опытный мафиози — если бы он был намерен убить Неон, то скорее подкупил кого-то из слуг в поместье или нанял профессионального убийцу, а не обычного телохранителя. Нет… раз они так быстро и легко вышли на него, это значит, что кто-то другой подстроил покушение, таким образом, чтобы они всё указывало на Гейне. Хотя… всё может быть». — Отправь к нему Калмана, у него надежные люди. Пусть задаст пару вопросов про Таубера, но воздержитесь от провокаций. На открытый конфликт сейчас выходить нельзя. Босс теперь Крестный Отец, и если окажется, что это сделали подручные Гейне, уберем его, когда Неон поправится и даст предсказания, быстро и аккуратно. Что со Стейли? — Есть подвижки. Ундо поручил его Мозесу, он выяснил, что тот пересек границу и сейчас находится где-то на юге Минво. Я передам, чтобы поторопился. — Тогда… — Курапика. — прервала его Сенрицу, с нажимом произнеся его имя; он замолчал. — Это сейчас не твоя забота. Мы сами. Договорились? — от него раздался невнятный, но по интонации похожий на утвердительный ответ. — Лучше расскажи, ты вышел на след Куроро?       Его взгляд коснулся сложенного листка бумаги возле ноутбука. — Есть кое-какая зацепка. Эти люди могут знать, где сейчас босс Рёдана. — Эти люди?       Курапика затянул с ответом дольше положенного, и Сенрицу не преминула обратить на это внимание: — Курапика, я слышу твое сердцебиение. Если ты думаешь о том, чтобы соврать, лучше ничего не говори. — Извини. — пробурчал Курапика. — Ничего. — из-за тихого, нежного голоса Сенрицу он всегда чувствовал вину ещё острее. — Но чтобы между нами не было недомолвок или непониманий — если ты не хочешь говорить какую-либо информацию по личным соображениям, лучше промолчи, хорошо? Меня расстраивает не то, что ты со мной ей не делишься, а то, что ты собираешься соврать. Скажи только, ты вернулся, потому что они здесь, в Эрдингере? — Да. — сказал Курапика после длинной паузы. — Возможно. — Ты говоришь как-то совсем не уверено.       «Потому что в последнее время я уже ни в чём не могу быть уверен». — Может, расскажешь? — осторожно предложила Сенрицу. — Две головы лучше одной. Ты сейчас у себя?       Он заколебался. — Да, но… В общем, я скоро ухожу. — Понятно. — Сенрицу, послушай. Я не хочу, чтобы ты считала, будто я уклоняюсь от объяснений. Мне просто нужно убедиться в достоверности своих предположений. Пока этого не произойдет, я не вижу причин что-либо рассказывать. — Хорошо, но… Боже, Курапика, у меня теперь такое чувство, что ты захватил в заложники одного из Рёдана и пытаешь его в каком-нибудь подвале, и мне просто не хочешь об этом говорить. — Было бы чудесно, конечно, но нет.       До него долетел смешок. Интересно, что бы сказала Сенрицу, если бы узнала, что она стала ключом к разгадке той странной шарады?…       Чтобы подвести к тому, как он вышел на потенциальных информаторов, и где собирается их искать, ему придется давать пояснения касательно того, как к нему попал листок, но посвящать Сенрицу в это Курапика не собирался. Просто… не хотел.       Если бы не слова Хисоки, Курапика бы дважды, а то и трижды подумал, нужно ли ему идти на поводу у Исаги и разбираться с тем, что она ему оставила. Наличие мотива было предельно очевидно, иначе бы она не стала морочиться с этими тайниками. Вот только что это за мотив… Больше всего, как ни странно, его волновали иероглифы. Во время полёта он начал пробовать переводить их, но ни один визуальный переводчик не распознавал письменные знаки, сравнительный анализ между типами написания иероглифов в восточных языках тоже не дал результатов. Единственное, что Курапика заметил, так это то, что один из знаков сильно отличался от иероглифической письменности как таковой. Во время прохождения таможни, особо, правда, ни на что не надеясь, он отправил фотографию Линсену. Безрезультатно. — Все нормально. Я просто ещё не обдумал план. А что насчет тебя? — спросил Курапика, смотря на шпиль восточной апсиды кафедрального собора Святого Петра. — Через два дня я еду в Тансен на симфонический концерт. Судя по источнику, главный дирижер филармонии выставит партитуру для фортепиано на торги аукциона «Валь-д’Уаз», который пройдет следующим вечером. — Ходят слухи, туда очень тяжело достать билеты. — Слухи не врут, но связи Ностраде с нужными людьми помогли мне их обойти. — почти победоносно сказала Сенрицу.       «Валь-д’Уаз» являлся крупным аукционным домом, одним из лидеров мирового арт-рынка. Совместно с аукционным домом «Сезанн» его доля составляет восемьдесят процентов мирового рынка аукционных продаж антиквариата и предметов искусства. Главный офис располагался в столице Какина, Тансен, а владельцем был миллиардер из Иль-де-Конте Лоро Деварвен. Параллельно с публичной деятельностью, «Валь-д’Уаз» прославился и подпольными торгами, на которых выставлялись проклятые артефакты, магические сокровища, редкие звери, гримуары, священные манускрипты, шедевры, похищенные из национальных галерей и музеев, останки царей и многое другое. Раз в двадцать лет дом «Валь-д’Уаз» проводил закрытый аукцион, «Энкан Д’Ор». Приглашение на него можно было получить только лично от владельца дома за двадцать четыре часа до самих торгов, и на который, по слухам, выставлялись предметы, добытые во время экспедиций на Тёмный Континент. Слухи эти могли быть как и не лишены правдивости, так и нет, но никто доказать их не мог — подпольные аукционы были беззаконным местом, а потому люди редко когда раскрывали свои личности. — Я рад. — Я тоже. — Курапика услышал в голосе Сенрицу улыбку. — Это первая за полгода правдоподобная наводка на одну из партитур. Мне так хочется, чтобы поездка закончилась удачно… Прошло три года с тех пор, как партитура для флейты была уничтожена, и столько безнадёжных попыток найти остальные, что порой меня охватывает отчаяние.       Он молчал. Кому как не ему знать, до чего правдивы ее слова? — Курапика. — Да? — Удачи.       Он криво усмехнулся. — Тебе тоже.       Курапика положил телефон на стол. А что насчет него? После Йоркшина он выбрал главный приоритет — найти все глаза членов клана Курута. Как только они вернутся на свое законное место, тогда его существование целиком и полностью сконцентрируется на охоте за Пауком. Исходя из этого, рисковать жизнью в данный момент Курапика считал неразумным. Ещё не время. Он обязательно начнет на них охоту. А пока нужно добраться до Куроро раньше, чем Рёдан приведет к нему заклинателя нэн.       Но Куроро и остальные члены Рёдана разделились для поиска заклинателя нэн. Значит, он должен быть один.       И это…       …соблазнительная возможность, не так ли? Разобраться с Куроро, один на один, без мешающий факторов в виде остальных членов Рёдана и заложников, безо всей той шелухи, которая помешала ему в Йоркшине. Бой насмерть, пока не останется либо он, либо Паук. Искушение было так велико, что по спине поползли волнительные мурашки. Лучше момента и не придумаешь, чтобы разобраться с ним раз и навсегда.       «Паук не перестанет двигаться, пока ему не снести голову». — промурлыкал в сознании противный голос Хисоки.       Он сел, потёр ладонью лоб. Нет. Хисока был не прав. Лишив Рёдан главы, тот будет уничтожен — раньше в этом Курапика был уверен. Но истина в том, что отрежь Пауку голову, он все равно продолжит двигаться. Их босс не незаменим; эта организация может выжить и без его командования. Каждый из его членов и есть Рёдан. Убрав только Куроро, он не может быть уверен в том, что деятельность организации прекратиться. Даже Хисока, не будучи членом Рёдана, все равно был опасен. Если даже ему каким-то чудом удастся заставить Куроро вернуть способности Неон, а затем убить его, то всё закончится ничем, потому что остальные члены Паука остаются живы. Они выберут себе нового босса и всё начнется по новой.       «Но если бы Рёдан был действительно сборищем бесчувственных убийц, зачем им тратить время и искать заклинателя нэн? Разве они не нашли бы замену Куроро? Разве это не означает, что им все-таки важна голова?».       Сжав на столе ладонь и прикрыв глаза, Курапика шумно выдохнул. Да что же это… Он сам себя закапывает. Нет, не время сейчас об этом думать. Сначала нужно узнать, где сейчас Куроро, а потом он ещё раз проанализирует факты и разработает план. Если цепь все ещё на нем, и он один, то всё пройдет гладко. Сейчас ему нужно лишь одно — его местоположение.       Курапика невольно задумался о радиусе поражения эн. Его собственного хватало на десять-двенадцать метров, что делало эн бесполезным для поисковых операций. Более опытные хантеры, имеющие большие запасы нэн, могли растянуть собственную ауру более чем на сто метров. По словам Изунаби, у него был врожденный талант к использованию ауры, который проявился в тренировке продвинутых техник. К тому же, нэн он освоил практически за рекордный срок, всего лишь шесть месяцев. Преимуществом также были и его глаза, которые позволяли использовать все типы хацу в режиме «Времени Императора». Однако, даже имея такие навыки, его контроль над нэн заметно хромал, что приводило к внезапной слабости и потере сознания, да и запасов, которые бы позволили ему повысить выносливость тоже не было.       Курапика потянулся к документам организации, нашел более-менее ненужный, перевернул его на чистую сторону и взял ручку.       Размышляя о природе своих способностей, Курапика понимал, что все проблемы упирались в то, что в результате необдуманной погони за силой и возможности сражения в одиночку, он сам себя загнал в угол, поставив условие, лишающее его выносливости. Плата за возможность активации «Времени Императора» — его время. Одна секунда забирает один час. Естественно, организм не будет справляться с такими мощными перегрузками. Безумное условие, на которое бы ни пошел ни один здравомыслящий человек, доказывало его непоколебимую решимость, однако прятало и обратную сторону медали. Добровольно отданное время пока что никак не отражалось внешне, хоть и по своим подсчетам Курапика уже успел отдать около трех лет. Но физическое истощение было вполне ощутимым и, что ещё неприятнее, становилось с каждым разом после активации «Время Императора» все хуже, делая его слабее и порой настигая в самое неподходящее время. К примеру, во время боя с Омокаге.       Он был слишком наивен. Эта способность, эти условия… Куда более опасный яд, чем он мог себе представить.       Если он хочет сражаться с максимальной эффективностью и минимализировать физический ущерб, то выход из положения представлялся ему всего один — изменить условия клятвы. И вариантов, как именно это сделать, у него было два: либо ослабить их, либо поставить новое, которое расширит его возможности. Пока он не использует «Время Императора», способности не доставляют ему никаких неудобств. Проблемы начинаются, как только происходит его активация: его боевой арсенал значительно увеличивается, делая его практически неуязвимым для атакующих техник чужого нэн, но его тело, судя по тому, что с ним происходит после использования режима, сопротивляется, не желая принимать самоубийственные правила, которые он поставил для пользования алых глаз вместе с нэн. Лишаться своей силы Курапика категорически не хотел, как и ставить новое условие, которое наверняка привлечет за собой много мороки.       «Готов ли я и дальше жертвовать собой, чтобы сохранить всю силу?».       Если он без колебаний собрался рисковать жизнью, чтобы вернуть глаза и стереть Рёдан с лица земли, то такого вопроса не должно было возникнуть. Нэн, «условия и клятва», алые глаза, союзники… Как материализатор, Курапика скован пользованием лишь одной «цепью поиска», и сам создал себе такие условия, при которых другие цепи он может активировать только в режиме «Алых глаз»… Изначально это была вынужденная мера, но, может, есть лазейка, которая позволит ему обойтись без помощи глаз?…       «Новое условие потребует жертву, и если я не хочу терять силу, то жертва должна быть весомой»...       Как будто в тумане блуждает. Если он так и будет только рассуждать, то ни к чему не придет.       Поразмыслив, Курапика решил начать с основ. Базовых тренировок, через которые он проходил, когда только осваивал нэн год назад. Продвигаясь дальше, он сможет нащупать грань, после которой тело начинает сопротивляться техникам нэн, и тогда он внесет в них некоторые коррективы.       Очевидность, конечно. Вот только задумался Курапика о ней только сейчас. И правда, раньше ему ни разу не приходило в голову, как именно алые глаза увеличивают боевой потенциал членов клана Курута. Возможно, если он поймет, то это понимание сможет разрешить все проблемы. Курапика бы всё на свете отдал, чтобы поговорить с кем-нибудь из членов клана хоть пять минут, попросить совета, наставления, у него скопилось миллион вопросов, ответа на которые никто другой дать ему просто не может. Вся деревня была сожжена вместе с книгами, дневниками, старинными свитками, ценнейшими рукописями, в которых наверняка имелись знания о природе алых глаз и их силы, но всё пропало, всё.       «Проклятый Рёдан…» — процедил он мысленно, стиснув зубы, так, что желваки заходили ходуном.       И ещё… есть зверь. Курапика чиркнул ручкой по листу. В то время, как суть «Время Императора», предположим, лежала на дне ямы, то тайна нэн-зверя, который появился, когда Омокаге пытался его убить, находилась где-то в глубине бездонной пропасти. Если верить словам Киллуа, то он появляется, только когда владельцу угрожает опасность.       Пораскинув мозгами, Курапика взял телефон и набрал номер Золдика, единственного человека, которого он знал, кто мог ему дать наводящий в нужное русло размышлений совет: — Я считаю, всё дело в эмоциях… Гон, придурок, отвали! — рявкнул Киллуа ноющему на заднем плане Фриксу: «Это Курапика? Я тоже хочу поговорить с Курапикой! Спроси, как у него дела?» — Батя говорил, что они очень сильно влияют на работу способностей нэн. Думаю, ты и сам прекрасно это знаешь, с твоей-то физической особенностью ( «физическая особенность» в устах Киллуа прозвучала всё равно что «косоглазие»). То, что он ни разу не появлялся раньше, ещё не значит, что его никогда не было. Возможно, недавно с тобой произошло нечто, что запустило процесс пробуждения зверя, или это наследственная способность, о которой ты просто не успел узнать…Ещё старик вбросил, что нэн-звери, типа, рождены из аккумулированной негативной нэн, обретая форму и цель через твои намерения, идеи, чувства и подобные тому вещи. Короче, есть вероятность, что он разумен и ты можешь вступить с ним в контакт. Разумеется, это лишь мои интуитивные теории, не подкрепленные никакими серьезными знаниями касательно нэн-зверей… Ты дашь мне договорить или нет?! — прикрикнул Киллуа в сторону; Курапика аж вздрогнул. Он думал, что у его мамы был страшный голос, но Золдик её переплюнул — вот у кого страшный голос. — Попробуй спровоцировать ситуацию, похожую на ту, что произошла с Омокаге. — Хочешь сказать, мне надо попросить кого-то меня убить? — Нет. Блин, ну… Мы точно знаем, что зверь появился, когда тебя чуть не убил Омокаге, так что тебе надо создать иллюзию смертельной опасности. Но эмоции должны быть настоящими, ты не должен думать о том, что все это только спектакль.       «Как он, интересно, себе это представляет? Это абсолютно невозможно». — И как же мне это сделать? — не сумев удержаться, язвительно спросил Курапика. — Ты умный, сам разберешься. — «Киллуа-а, отдай мне телефон!». — в эфир влезло пыхтение. — Курапика, привет! — только и успел сказать Гон, после чего громко айкнул, получив оплеуху от Киллуа. — Все, покеда, нам пора, Кайто вернулся! Не помри там случайно, ага?       Курапика не стал спрашивать, кто такой Кайто, но он бы и не успел — Киллуа уже сбросил звонок.       Он бросил телефон на постель. Через некоторое время вывод оказался следующим: нэн-зверь появился во время смертельной опасности, и в тот момент он действительно испытывал негативные эмоции (негативнее некуда, ещё мягко сказано — то, что сам Курапика хотел сделать с Омокаге не так уж сильно отличалось от того, что сделал за него зверь). Если подобная комбинация действовала как «призыв», значит нэн-зверь ни за что появится по его желанию, а только с «катализатором», иначе говоря с человеком, к которому он испытывает сильные враждебные эмоции. А ему скоро придется встретиться с боссом Рёдана… Осознав всю ситуацию, Курапика сам себе усмехнулся. Невесело. Мало того, что ему нужно в кратчайшие сроки разобраться, как смягчить последствия от использования «Время Императора», так присоединилась новая в виде нэн-зверя, который может снова появится и разорвать Куроро на части. Конечно, Курапика будет удовлетворен его смертью, но вместе с Куроро исчезнуть и силы Неон, и всё пойдет псу под хвост.       «Но разве Киллуа не говорил, что я сам приказал ему убить Омокаге?». Память при попытке вспомнить этот момент до сих пор отзывалась зыбкой тишиной, в которой его эмоциональные переживания полностью стёрли осознание собственных действий.       Курапика посмотрел в окно. Ливень не прекращался. На соседней крыше флюгель под порывами ветра с безумством вертелся на копье. В семь он планировал выйти из дома, но жуткая погода перетасовала все карты. Бушующая буря не оставляла ему практически не оставляла никаких надежд на то, что через час или два распогодится. Если бы сейчас было утро или день, то погодные условия вывели бы его из себя, но в данный момент он воспринял смену планов как возможность провести время за тренировкой.       Он уселся прямо на середину комнаты и поджал под себя скрещенные ноги. Сложив ладони между собой, он закрыл глаза и представил, как в них набирается вода. Затем, нужно поставить ладони друг напротив друга, так, будто держишь шар, и постепенно формировать сгусток ауры… представить, как в «шар» из нэн аура течет по часовой стрелке, затем против часовой…       Сидеть на одном месте оказалось утомительнее, чем Курапика помнил, когда только учился осваивать нэн. Вдобавок, он никак не мог избавить разум от назойливо крутящихся мыслей в голове, на которые отвлекался — приходилось то и дело отдергивать себя, чтобы заново сосредоточиться. Курапика раздраженно нахмурился, чувствуя, как начинает заводиться. Сколько он себя помнил, ему приходилось вести неравную борьбу с эмоциями, кипящими где-то глубоко внутри, как в жерле вулкана. Терпение никогда не было его сильной стороной, а для того, чтобы довести контроль ауры до совершенства, нужно терпение, много терпения. А ещё — времени. Никто не говорил, что года будет достаточно для того, чтобы стать сильным пользователем нэн.       Расхождение потока ауры было ощущением… необычным. Он бы сравнил её с течением прохладной речной воды по дюкерам, берущими свое начало где-то в затылке: магистраль тянулась вниз, по позвоночнику, и на ходу ветвилась множеством каналов, которые пронизывали все тело до самых кончиков пальцев. Аура текла по ним равномерным течением, ускоряя поток на излучинах, затем замедляла свой ход. Мысли, омытые нэн, становились все прозрачнее, все незначительнее; разум очищался от них, прояснялся, обретая ясность, и креп.       Последние полгода из-за дел у него практически не было времени на тренировки, и сейчас он в полной мере прочувствовал, как ему их не хватает. Раньше Курапика мог укреплять тен по восемь-десять часов подряд и не испытывать усталости. В Шанха-Сити он ненароком услышал от Гона, что тот выделяет как минимум пять часов в день на тренировки нэн. Задумавшись о том, чтобы возобновить свои, Курапика пришел к неутешительному выводу — с тем графиком, который у него сейчас, он не совсем понимал, откуда ему взять эти пять часов. Разве что если он откажется от своего несерьезного хобби под названием сон.       К восьми часам дождь неожиданно закончился; гроза уходила, бриз, который тормошил вялый воздух, затихал. Курапика поднялся с пола. Размяв затекшие конечности, он пошел в ванную, сполоснул лицо холодной водой, вернулся в комнату и взял с постели костюм с чёрной рубашкой. Немного подумав, он надел и галстук.       В одежде, как и в еде, да и в принципе во всём, он был человеком с простыми вкусами, неприхотлив и непривычен к роскоши, придерживаясь убеждения, что материальные ценности лишь отвлекают внимание от более важных вещей. Любил простые, долговечные вещи, не сковывающие движения, какой, например, была традиционная одежда клана Курута. Он не носил никаких аксессуаров, кроме механических часов на левой руке, чтобы не мешали цепям, и серьги, доставшейся по наследству от отца.       Взяв листок со стола, он положил его в карман, зашел в ванную, надел контактные линзы, сделал в уме пометку заказать новые, забрал ключи и, на ходу застегивая часы, вышел на улицу.

***

      Пройдя пару домов до перекрестка, где раскинулась площадь с монументом отца-основателя Петери Эспо в центре, Курапика поймал такси и назвал адрес. В ответ он тут же услышал, что в Ренгео никакие такси не возят, и ему придется выйти на улице рядом. Он удивился, но спорить не стал. Водитель пристроил перед собой зеркало заднего вида так, чтобы не было видно ничего, кроме его лица, и всю дорогу сурово поглядывал на него. Подобным взглядом обычно водители смотрят на ненадежных с виду пассажиров, которые, едва машина затормозит у пункта назначения, выскакивают из неё, не заплатив за проезд.       Машина проехала Старый город, пересекла мостовую, и по направлению движения Курапика понял, что они едут в Готгатан, гранитный холм на юго-западе Эрдингера.       Водитель высадил его на очень пустынной улице — ни машин, ни прохожих. Оглядевшись по сторонам, Курапика сверился с навигатором и двинулся вперед по улице. От царившего вокруг безмолвия ему было слегка не по себе, но он продолжал шагать дальше, вверх, по влажной булыжной дороге. На девять часов виднелась деревянная башня кладбищенской часовни святого Олафа, расположенная на самом верху холма, а если посмотреть направо, на восток, то виден был Верхний Город — высокий холм, по которому рассыпались сотни домиков. Эрдингер был построен более чем на тридцати холмах, и множество дорог тут были крутыми и извилистыми, даже в центре, а в пригороде они были с таким уклоном, что ездить по ним на любом транспорте было сравнимо с катанием на безумных горках.       Минут через десять он дошел до нужного поворота, ведущего в узкий переулок, где он с ужасом увидел длинную лестницу наверх: десять пролетов, а то и пятнадцать пролетов, не меньше. С места, где он стоял, у подножья, было видно, что лестница заканчивалась рабицей с дырой посередине.       Его охватило резкое желание сесть в такси и уехать домой, но он уже пришел и возвращаться было просто глупо.       Безмолвную тишину нарушило гавканье. Курапика обернулся и увидел, что за ним увязалась бродячая собака: дворняжка с опущенными ушами, короткой черной шерстью, песочного цвета пятнами на морде и шее. Как только Курапика обратил на него внимание, та безо всякого опасения подошла к нему и начала обнюхивать ноги. Пёс был весь какой-то нескладный и тощий; когда тот поднял голову, и взволнованно заглянул ему в глаза, он понял, что тот слишком сильно хотел есть, поэтому и не боялся, что Курапика может ему навредить.       Он наклонился и почесал его за ухом, оглядываясь по сторонам в поисках магазина, но всё было наглухо закрыто. Ему вдруг подумалось, что животные — гораздо более простые и понятные существа, чем люди.       Выпрямившись, он развернулся и шагнул на первую ступеньку.       Поднимался он долго, наверное, не меньше десяти минут, и по мере продвижения наверх дома вокруг постепенно меняли свой облик. Благовидные каменные фасады попадались все реже, дома становились выше, обветшалее, располагались кучнее, теснее, крыши смыкались над головой и на середине пути небо сузилось до узкой полоски, словно кто-то провел между ними кистью с тёмно-синей краской.       Проход через рабицу вывел его в переулок. Он растерянно осмотрелся. Все указатели вокруг него уже были на незнакомом языке. От испещренных иероглифами табличек толку никакого, он ничего не понимал, потому уставился в телефон, на карту, и попытался сориентироваться, куда ему идти дальше.       Улица Синкагэ находилась, судя по навигатору, в южной части квартала, а мигающая красная точка в месте, где стоял сейчас он, дала Курапике понять, что он находится где-то в северо-восточной части.       По мере углубления в квартал становилось всё темнее. Благородные, увитыми плющом каменные дома со стрельчатыми окнами и ухоженными двориками окончательно сменились на бетонные многоэтажные постройки со множеством балкончиков, так тесно расположенных, что соседи могли передавать друг другу вещи. Двери на первых этажах почти во всех домах были открыты и заглянув внутрь, можно было увидеть осыпающуюся штукатурку, неокрашенные стены и провисающие лестницы. Дома были обмотаны густой паутиной электрических проводов и кабелей, из-за которых небо над головой практически исчезло. Навстречу начали попадаться люди и спустя пару минут Курапика оказался в плотно текущей толпе. Сверяясь с навигатором, он свернул в еще более мрачный переулок, где двоим было трудно было разойтись: чтобы уступить кому-то дорогу, встречным приходилось пятиться, вжимаясь в дверные проемы. Проходы были закрыты навесами и тентами, вокруг ни единого источника света — стояла такая темнота, что дальше нескольких метров ничего не было видно. Сосредоточившись на преодолении этих препятствий, Курапика окончательно потерял ориентировку, а телефон, в свою очередь, перестал ловить сеть. Зафиксированный в навигаторе маршрут крутился так и сяк, пока не превратился в извилистый лабиринт, и теперь Курапика уже вообще не имел представления, в какую сторону ему идти. Он чувствовал себя настолько погрузившимся в бесконечный людской поток, в обволакивавшие запахи и громкие голоса, которые исходили из всех открытых дверей, что создавалось впечатление, будто он ходит внутри помещений, а не рядом с ними. Ещё час назад он мёрз от холода в квартире, а сейчас ощущал, как тонкая ткань рубашки прилипает к взмокшей спине.       И тут, к его величайшему облегчению, бесконечный переулок вывел его на широкую улицу, в ревущий людской гомон.       Ошеломленный, Курапика чуть было не застыл на месте, как вкопанный. Сотни людей бродили взад-вперед или стояли группами. На каждом шагу слышалась иностранная речь, горластое многообразие языков, диалектов и акцентов, неумолкающие со всех сторон голоса создавали просто невообразимый шум. Он не понимал языков, которые слышал, ему были незнакомы культуры, представленные кимоно, ханьфу, дишдаша, тюрбанами, и пестрыми канга. По мере того, как он пробирался через лабиринт захламленных до предела узких улочек, его все больше поражал ошеломительный контраст между остальным Эрдингером, и беспорядочным нагромождением убогих, обшарпанных многоквартирок, залепленных блоками кондиционеров, но все равно все казалось ему диким, новым и будоражащим воображение, захватывающим дух. Он будто попал куда-то в параллельный мир, за много тысяч километров от чопорного Эрдингера с его сдержанностью и правилами в буйство экзотики и колорита. Из каждого магазина, лавочки и магнитолки авто доносилась музыка: далатская попса, экстатические завывания мантры, монофоничные всхлипывания рага, хипповско-психоделические лавани, ритмичная умца, то и дело узнавались популярные западные исполнители. Многие первые этажи были магазинчиками, в которых продавали сладости, бакалею, овощи и фрукты, хозяйственные товары. На тротуаре через каждые несколько домов были устроены небольшие прилавки, за которыми хозяйничали два или три продавца, сидевшие на складных стульях. Среди них были азиаты, вергеросцы, янгонцы, андхранцы, далатцы и столько других наций, что он даже не знал их названий.       Он с некоторым трепетом рассматривал попадавшихся ему по дороге людей. Вот ремонтировали разбитую витрину, у кафе с поржавевшей вывеской группа нищих играла в нарды сидя прямо на обочине дороги, какой-то слепой уплетал в компании друзей рыбу с рисом, детишки в лохмотьях, громко смеясь, играли в веселую игру; старшие играли с малышами. Безногий бедняк в инвалидном кресле без передышки рассказывал что-то пушистой кошке у него на коленях, пока позади две дородные темнокожие женщины, с ног до головы увешанные массивными золотыми серьгами, крупными бусами, перстнями, браслетами из яшмы и нефрита запястьях и лодыжках, курили сигары и говорили друг с другом с чистейшим альендским акцентом. Возле ресторанчика с поржавшей вывеской с надписью «Чи-Хо» двое мужчин в дишдашах и гутрах с деловым видом передавали и пересчитывали из рук в руки толстые пачки банкнот. Сизый металл заткнутых за пояс револьверов у стоящих за ними здоровых громил поблескивал в тусклом свете уличного фонаря.       По мере того, как он углублялся в квартал, ему все меньше попадались одетые в джинсы, футболки и кроссовки люди, и все чаще навстречу шли мужчины в длинных бурках, плотных бежевых, красных или светло-коричневых шальварах и камизах, простых, но в большинстве искусно расшитых золотистым или серебряным галуном. Встречавшиеся на улицах женщины были изумительно красивы: с бронзовой кожей и миндалевидными глазами цвета растопленного мёда, подведенными кохлем, гладкими волосами до пояса, обмотанные с ног до головы золотыми, пурпурными и ярко-оранжевыми узорчатыми тканями. У некоторых руки и ноги были закрашены узорами мехенди, о значении которых Курапика мог только догадываться. В Гурель и Элияху изображались цветы и знаки плодородия, в Далате — буддистские мандалы и молитвы, в Сенге и Баменди — языческие боги и духи, оберегающие от злых сил и несчастий. Они составляли конкуренцию смуглым, целомудренно одетым в неброские абайи и покрытым украшенной вышивкой чадрой, чтобы скрыть свою красоту от посторонних глаз, и тонкокостным миниатюрным азиаткам с выразительными скулами и чёрным шелком волос. Немало среди них были одеты в традиционные кимоно, подчеркивающие их нежную хрупкость и женственность; по сравнению с платьями, которые обожали жены и любовницы мафиози — пошлые, кричаще вульгарные, оголяющие все возможные для посторонних мужских глаз места —скромные кимоно Курапике нравились гораздо больше.       Он притормозил на краю тротуара и сделал шаг, чтобы перейти дорогу, как тут же раздался крик: — Randa!       Чьи-то руки схватили его за плечо и втащили обратно на тротуар, и в этот момент мимо него пролетела машина. Сердце на миг замерло, после чего подскочило к горлу и готово было вот-вот выпрыгнуть прямо на мостовую, по которой только что пронесся его потенциальный убийца. Он был бы уже трупом, если бы не эти руки. Курапика обернулся, чтобы посмотреть на своего спасителя. Это была худенькая девчушка лет четырнадцати с короткими растрепанными волосами, босая, в поношенном платье голубого цвета. — Спасибо. — выдохнул он, когда она опустила его локоть.       Девочка не ответила. Её буро-зелёные глаза с беззаботным любопытством прошлись по нему с ног до головы. — Мита! Hariyaa!       На другой стороне дороги ей энергично махали, подпрыгивая, несколько таких же худощавых, босоногих и неопрятных мальчишек и девчонок. Заметив их, она тут же потеряла к нему интерес. Издав возглас, отправляя в ответ не менее радостные приветствия, девочка унеслась прочь.       Позже он узнал, что для жителей Ренгео не имели никакого значения две вещи: как ты зарабатываешь себе на жизнь и то, что тебе нужно перейти дорогу. Правил дорожного движения для здешних водителей либо вовсе не существовало, либо им было настолько глубоко на них наплевать, что они изобрели собственные. Сотни автомобилей, проворных мопедов и велосипедов на полной скорости носились по узким улочкам и переулкам, подрезая друг друга на каждом повороте. Как только это происходило, из тачки мгновенно высовывался какой-нибудь бородатый сикх или шиит в чалме, и начинал возмущенно вопить, жестикулировать, и насылать на другого проклятия через открытое окно, хотя сам мог метров двести назад чуть не угробить пешехода точно также, как только что его чуть не переехал насмерть водитель такси. Если тебе нужно было перейти дорогу, то это превращалось в самый настоящий квест на выживание. Светофоров тут не было, разве что только на самых широких улицах, Сион и Хиджас. Стоя на краю обочины, ты долгое время выжидаешь подходящий момент, когда непрерывный поток машин хоть чуть-чуть редел или замедлял скорость, и выскакиваешь на проезжую часть. Водитель, даже завидев тебя издалека, ни за что не станет притормаживать, наоборот — он в ту же секунду поддаст газу, словно охваченный твёрдым намерением во что бы то ни стало тебя задавить. Если тебе все-таки удается выпорхнуть из-под колес под оглушительный вой клаксонов, значит, ты останешься жить… до следующего раза. А там уж как повезет.       Несмотря на то, что воскресший навигатор показал ему, что через триста метров нужно было свернуть на соседнюю улицу, а для этого снова преодолеть испытание смертоносной дорогой, Курапика предпочёл пойти более длинным, но безопасным маршрутом — вряд ли ему повезет сегодня во второй раз.       Не успев сделать и двух шагов по перекрестку, Курапика чуть не подскочил от внезапного испуга — из минарета мечети, спрятавшейся где-то за бетонными застройками, южную часть квартала охватил громогласный рёв азана. От звучного голоса муэдзина, неспешно, нараспев исполняющего призыв к молитве, у него заколотилось сердце. Молитва звучала почти как песня. Все ещё обескураженный и растерянный от того, как резко вокруг него изменилась обстановка, Курапика не глядя пошел вперед и споткнулся о какую-то неровность плиточной мостовой, сбив с ног прохожего. — Извините. — пробормотал он.              Человеком, в которого он по неосмотрительности врезался, оказался мужчина в грязно-сером пальто. Он окинул его презрительным взглядом, после чего, злобно бросив в его сторону фразу, прохожий широко обогнул его, будто Курапика был чумным, и ушел прочь.       Реакция мужчины не оказалась неприятной случайностью. Пока он шел, со всех сторон, его провожали бдительные взгляды. Кто-то мельком оглядывал его и тут же отворачивался, кто-то, идя навстречу, таращился ему прямо в лицо, (через некоторое время он даже проверил, не стали ли его глаза алыми, но все оказалось нормально). Двое подростков, рассекающих булыжную дорогу на велосипедах, увидев его притормозили и, чуть ли шеи не сворачивая, проводили удивленными взглядами раскосых глазищ. Когда нечто подобное произошло с пожилой парой, рядом с которой он остановился, чтобы спросить дорогу — те отпрянули от него так, будто он держал в руке тесак — Курапика, скрипя сердце, пошел дальше, сделав вид, что ничего не заметил, хотя видит Бог, ему хотелось развернутся и уйти. Но ведь сам полез, будь оно неладно…       Через минут десять, когда Курапика понял, что окончательно запутавшись, бесцельно бродит туда-сюда, он подошел к девушке, одетой в заляпанный краской джинсовый комбинезон, которая клеила плакаты на доске объявлений возле опутанной проводами лачужки. Все плакаты были написаны на иероглифах, но внизу, мелким шрифтом, он заметил, что информация продублирована на общий язык.       «Может, хотя бы она меня поймет» — с шальной надеждой подумал он и подошел к ней со спины. — Простите, вы не могли бы мне помочь? — голос, вроде бы, звучал миролюбиво и дружелюбно.       Рука с кисточкой застыла над ведром клея. Не оборачиваясь к нему всем телом, она повернула лишь голову, глядя снизу вверх испуганными глазами, словно застигнутый врасплох лесной зверек.       Сохраняя дистанцию, Курапика протянул ей листок. — Подскажите, куда мне идти?— едва глянув на бумажку, она продолжала молчать. — Вы меня понимаете?       Краем уха он уловил, как сзади к нему очень быстро приближались чьи-то шаги. В следующий миг чья-то рука вцепилась в него, как хищник в добычу, а другая схватила прямо за волосы, оттаскивая назад. Тотчас среагировав, Курапика с силой двинул невидимого нападавшего локтем, вырываясь из хватки, и отшатнулся, ударившись плечом в ограду из чугунных копий, над которой нависала бахрома листвы боярышника.       Перед ним, возвышаясь башней, стоял огромный темнокожий мужчина. Его лицо с крупными чертами и мясистыми складками на лбу было свирепо искажено, и вместе с габаритами придавало ему устрашающий вид. Грудь, шириной не меньше метра, поднималась и опускалась, шумно нагнетая воздух в легкие. В руке у гиганта был нож. У Курапики мелькнула жуткая мысль, что тот собирается прирезать его, но мужчина, не двигаясь, только таращился на него с такой незамутненной ненавистью, что Курапика невольно оторопел. Он был похож на цербера, готового броситься и разорвать его на части. Девушка стояла позади, прислонившись спиной к доске объявлений, вытаращив глаза то ли с испугу, то ли от неожиданности, как он.       Сделав к нему длинный шаг, подойдя чуть ли не вплотную, мужчина разразился очень длинной и цветистой тирадой, ни слова из которой Курапика не понял, но сочившаяся из них кристаллизованная враждебность в сочетании с выразительной жестикуляцией давала чёткое понимание — одно подозрительное движение, и его выпотрошат прямо посреди улицы. Потом до того, наконец, дошло, что он не знает язык, и стал говорить на всеобщем: — Ты приставал к ней?! — с яростью допрашивал его парень. — Отвечай! — Что?… Д-да нет же! — поспешно воскликнул; Курапика, пятясь назад. — Послушайте, я ничего от неё не хотел! Мне просто нужно узнать, куда идти!        Вдруг, чего он совсем не ожидал, девушка начала что-то быстро-быстро выговаривать в спину мужчине. Все это время он не сводил с него прищуренных свирепых глаз. Наконец, когда та замолчала, он сухо спросил: — Что ты здесь забыл? — Я ищу… улицу Синкагэ. — выпалил Курапика. Он рассудил, что если будет отвечать честно, то у него, может, появиться шанс добраться до нужного места непокалеченным. — Там должна жить женщина по имени Асма Нурата. — Gan? Асма-сан? — неприязненно переспросил он. — Зачем? Что тебе от неё надо?       Вместо ответа Курапика молча протянул ему листок с написанным адресом.       Мужчина долго молчал прежде, чем ответить. — Иди вдоль улицы и в конце увидишь старый красный кирпичный дом. — сказал парень. — Спасибо. — Курапика ответил легким кивком и взглянул на девушку — та поглядывала из-за его спины одним глазом. — Я не хотел её пугать. Можете ей сказать?       Но тот проигнорировал его, схватил девушку за плечо и ушел вместе с ней.       «Господи…» — мысленно выдохнул он, утирая выступивший холодный пот со лба и направился по указанному маршруту, но едва видел перед собой. Мышцы с костями превратились в какую-то аморфную массу. Ему приходилось много раз видеть ненависть в глазах других людей, но к такому огню человеческой злобы он был не готов.       Дойдя до конца улицы, Курапика увидел тот самый красный кирпичный дом. Возле входной двери была пришпилена табличка с фамилиями с кнопками для звонков напротив каждой. Он быстро нашел нужную и в тот момент, когда занес палец над звонком, из дома стайкой выбежала группа детей.       Недолго думая, Курапика выставил вперед ногу, придержав ей закрывающуюся дверь, и затем, оглянувшись напоследок и убедившись, что никто этого не заметил, проскользнул внутрь. — Гонзо, Изи, пошли играть в футбол! Полицейские уже уехали! — донесся до него уже на лестнице с улицы радостный визг одного мальчишки, и следом, в ответ — одобрительные, полные радости возгласы остальных.       Курапика поднялся по скрипучей лестнице до третьего этажа. В пролете находились три двери, на каждой из которых был номер, а рядом дощечка с фамилией — иероглифами и на всеобщем. Он нашел нужную и нажал на звонок, сморщившись от его истерической трели.        В повисшей тишине Курапика услышал, как кто-то подошел, следом щелкнул замок. Дверь приоткрылась совсем чуть-чуть. Первым, что он увидел, был опасливый взгляд тёмных миндалевидных глаз, принадлежащих высокой худощавой женщине с чёрными, переливчатыми волосами, собранными в низкий пучок. — Добрый вечер. Не хотел вас беспокоить. — завозившись, он сунул ладонь в карман и вытянул оттуда бумажку, протянул ей. — Скажите, Асма Нурата — это вы? — Если приходите в чужой дом, стоит сперва представиться. — после напряженной паузы произнесла женщина, даже не взглянув на неё. Из глубины квартиры доносились гул работающего телевизора, голосистый детский смех. — Меня зовут...       Ответить он не успел. Внезапно — Курапика едва успел отскочить — дверь распахнулась настеж, и позади появился мужчина лет с обветренным лицом лет пятидесяти. Он был одет в хорошо отутюженные брюки, белую рубашку и потрепанную коричневую кофту. Из нахмуренной складки между бровями на него таращилось тяжелое подозрение. — Асма, это кто еще? — спросил он довольно нелюбезно, и сделал шаг вперед, заслоняя собой женщину. — Не знаю, я ещё не успела спросить его имя… — быстро пролепетала та, застряв между дверным проёмом и мужчиной. — Ты кто такой? — чужой взгляд стремительно просканировал его с головы до ног. — Ты работаешь на этого мерзавца Готфрида?!       Курапика так опешил, что не сразу сообразил, о чём это он. — Давай, вали отсюда! — Постой, Саватари. — остановила его женщина жестом ладони, и как-то по-особенному разглядывая его. — Как тебя зовут, мальчик? — Курапика, мэм. — сказал он быстрее, чем успел подумать, чем ответ ему обернется. — Покажи, что там у тебя.       Скованный нерешительностью, он всё же протянул листок, и мужчина выхватил тот из его рук.       С минуту, может, меньше, они вдвоём изучали его — скользили внимательными взглядами по содержимому, словно пытаясь найти в них какой-то иной смысл, скрытое послание, и вдруг увидел себя со стороны, вспомнив, как сам провел немало времени, вопреки здравому смыслу, смотря на написанное. Курапика был человеком действия и понимал, что единственным возможным способом найти ответы на все его вопросы, которых стало ещё больше после беседы с Хисокой, это выяснить их самому.       Погруженный в свои мысли, Курапика не сразу услышал неожиданный вопрос: — У тебя при себе есть оружие? — Нет, сэр. — слава богу, он додумался оставить дома пистолет. Они с Асмой ещё раз переглянулись, словно молчаливо приняли какое-то обоюдное решение. — Проходи.       Курапика окончательно выпал в осадок, перестав вообще что-либо понимать.       Мужчина отошел в сторону, и он нерешительно переступил через порог. Дверь за спиной захлопнулась. Курапика стоял в тесной прихожей, не зная, что ему делать, пока не увидел на крючке чью-то куртку и стянул с себя пальто. — Позволь-ка. — женщина протянула руку, чтобы взять верхнюю одежду. — Нет, я сам… — пробормотал Курапика, торопливо вешая на свободный крючок.       По полу ощутимо тянуло холодом. Асма предложила ему тапочки. Он отказался, чувствуя, как все больше полыхает лицо. — Что такое? — спросила та, а потом прибавила: — Все хорошо?       От её участливости Курапика совсем смутился. Он мялся посреди прихожей и не знал, что сказать.       Она провела его через длинный коридор на кухню. — Энами, хватит под ногами вертеться! — то ли устало, то ли с досадой бросила женщина, когда между ними проскочил проворным мышонком мальчишка в открытую соседнюю дверь.       Они зашли на кухню. Асма подвела его к столу, на котором не было ни одного свободного клочка из-за жестяных коробок с крупами, стеклянных банок со специями, пакета с мукой, кастрюлей, сковородок, в плетеной корзинке лежали мытые персики, а рядом — раскрытая книга, испещренная записями. Левую половину занимал широкий стальной противень, на котором аккуратными рядками лежали круглые кусочки теста, посыпанные чем-то карамельно-коричневым. Несмотря на нищету, стояла поразительная чистота: полы без единого пятнышка, блестящая посуда, везде царил порядок. Женщина ходила посреди тесноты и убожества с терпеливой, почти неземной грацией, и у Курапики язык не поворачивался сказать на обстановку «жалкое зрелище». — Погоди минутку, я соберусь, ох, прости — сюда, — рассеянно добавила женщина, отбросив с лица черную прядь, сдвинув в сторону счета за газ и почту. — Давай-ка сюда.       Она расчистила угол стола, к которому был приставлен стул, и посадила его туда. Курапика неловко примостился на краешке и огляделся по сторонам. Он бы предпочел постоять, так уйти проще.       Асма всё ещё держала в руке смятый листок из кармана. Когда она увидела, что Курапика смотрит на него, то положила его на стол. — Вы знаете, что здесь написано?       Та покачала головой. — Прости, но понятие не имею. Даже и не знаю, что это за язык.       «Чёрт! И что теперь делать?».       Он выпестовал себе надежду, что эта женщина сможет перевести ему иероглифы, ведь он считал, что те могут быть подсказкой к тому, чтобы найти тех людей, о которых говорил Хисока. Из-за повязки на глазах Курапика не знал, на что тот обратил внимание, на адрес или имя или знаки. И тут же до него дошло, до чего был самонадеян. Может, на эти иероглифы Хисока вообще мог не увидеть. Тогда что? Как он узнал? Как?       По всей видимости, замешательство и разочарование слишком явственно проступили у него на лице: — Послушай, мой сын, Тоя, учится на факультете лингвистики в Национальном университете Йорбии. Он должен скоро придти с подработки. Думаю, он поможет тебе с переводом. Ну как, подождешь его?       Поколебавшись пару-тройку секунд, Курапика кивнул. Что ему ещё оставалось? — Благодарю. — Пока ещё не за что. — бросила, наскоро вытирая руки полотенцем, и стала перекладывать персики из корзинки в глубокую тарелку. — Скоро будет ужин. Ты голоден? — Нет, я… Я, наверное, подожду его где-нибудь… — Вот как. И где же? — вежливо осведомилась она, поглядев на него с какой-то живой, неспешной веселостью. — На улице. — это было первым, что пришло ему в голову. Та со смехом покачала головой. — Давай-ка не дури, молодой человек. — прозвучало тоном, одновременно деловым и не терпящим возражений. — Останешься и поужинаешь с нами. Вот ещё придумал, на улице буду ждать.       Он так удивился, что даже ничего не ответил. В этот момент на кухню высокая, остроносая, решительного вида женщин примерно того же возраста, что и Асма, и девушка-подросток. Увидев его, они остановились на пороге, и через миг испытующе посмотрели на неё. В глазах обеих читался немой вопрос. — Э-эм… Ма, а это кто? — спросила девчонка, кивнув на него; голос у неё был напряжен.       Прежде, чем он успел что-либо сказать, Асма, хлопочущая у плиты, ответила вместо него. — Его зовут Курапика. Он пришёл к Тое. — Что-то не похож он на его приятеля. — заметила девчонка; она стояла, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки и выпятив бедро, и посмотрела на него. — Без обид, просто все друзья моего старшего брата похожи на сектантов-поклонников Сатаны. А ты выглядишь, ну-у… — Нормальным? — вскинув бровь, с коротким смешком подсказала женщина, зашедшая вместе с ней, и села за стол по другую сторону, там, где противень, и взяла из корзинки персик. — Kana, ты только глянь, у него даже волосы некрашеные. И костюм! Блин, ты видела когда-нибудь, чтобы Тоя надевал костюм, а? — Может, это добрый знак, как думаешь, Асма? — Не, это вряд ли. Тоя вчера сказал, что хочет сделать ещё одну татуху, на спине, с ангелом Азраилем или типа того. — Чудесно. Я очень рада. — кисло отозвалась та и продолжила чистить персики.       Прыснув, девчонка села возле него, и уткнулась в телефон. Высокие скулы, кожа оливковая, а лицо — резкое, заостренное, треугольничком. На длинных ногтях — облупившийся фиолетовый лак, волосы острижены в модное каре с прямой чёлкой, в ушах целая россыпь сережек, шесть или семь проколов. На вид ей было лет пятнадцать, но до того крошечная, что издали казалось, не больше двенадцати. — Курапика, ты будешь чай? — Да, благодарю. — Как насчет десерта? — Извините, я не очень люблю сладкое. — Не отказывайся, попробуй. — Правда, попробуй. — он услышал голос девчонки; поставив одну ногу на стул, а другую подогнув под себя, она строчила смс-ки на увешанном немыслимым количеством пушистых брелоков блестящем розовыми стразами барби-стайл телефончике. — Ма офигенно готовит сладости. — Ну, хорошо. — со вздохом согласился он, не желая показаться невежливым.       Поставив чайник на плиту, Асма повернулась к девчонке: — Зайка, иди помоги брату с домашней работой. — А это обязательно? — спросила она, наморщив гладенький лобик. — Он, вроде, не тупой, и сам сделать может. — Ифей. — уже построже, с родительским нажимом, повторила женщина. — Иди. — Ой, ла-адно. — закатив глаза, протянула девчонка и вышла из кухни, по дороге прихватив из большой тарелки на кухонной стойке печенье и пробурчав вслед: — Нет, чтоб сразу сказать, что хотите посекретничать…       Ифей ушла. Асма поставила перед ним очень красиво расписанную вьюнками фарфоровую кружку. Курапике подумалось, что ему дали лучшую кружку, что была в доме. — Чай, — сказала она таким тоном, будто добавила еще один пункт к списку покупок. — Спасибо, мэм. — «Мэм»! — густо рассмеялась женщина, сидевшая рядом с ним; резкая, деловитая дама, которую, как он узнал, звали Сирил. Вид у неё был горделивый, даже слегка надменный, а жесты — стремительными и уверенными.— Ой, как вежливо! Ты это слышала, дорогая? Тебя ещё никто в жизни не звал «мэм»! — Я знаю, что в Азии, в зависимости от положения человека в обществе, используют именные суффиксы, обозначающие разную степень уважения. Но, по правде говоря, я не очень хорошо разбираюсь в данном вопросе, и не знаю, как ими пользоваться. — Ах вот как. — негромко протянула Асма с полуулыбкой. — Не заморачивай себе этим голову, это совершенно не нужно.       Она поставила рядом с чашкой стеклянную тарелку, на которой лежали круглые пирожные нежно-розового цвета в обсыпке, напоминающей сахарную пудру. — Это традиционный азиатский десерт, сакурамоти. Они готовятся в Азии во время Ханами, национальный праздник цветения… — Я знаю, что это. — механическим голосом отозвался Курапика, стараясь не смотреть на тарелку. — Благодарю за угощение, но я передумал. Я буду только чай.       Женщина, смешавшись, заморгала, с пару-тройку секунд смотря на него, явно не понимая причины отказа, но без лишних вопросов отставила тарелку и подвинула чашку. — Вы не против, если я задам вам несколько вопросов? — Спрашивай, конечно. — Вы знаете девушку по имени Рика Исаги?       Они нахмурились, поглядели друг на друга. — Мне такое имя не знакомо. — Мне тоже. Как-как, говоришь, её зовут? — Рика Исаги.       На узком лице Асмы пролегла тень задумчивости. Курапика выжидающе глядел на неё до тех пор, пока та не покачала головой. — Нет, не могу никого с таким именем вспомнить. — Тогда откуда вы знаете, кто я? — Курапика положил руки на стол, взяв ровный, собранный тон. — Мне кажется, наша реакция на твое появления говорила об обратном. — Но вы что-то увидели в этой записке. — Конечно. Свое имя и адрес дома. — с ироничной усмешкой сказала Асма. — Я не к этому. Сначала вы не хотели пускать меня в свой дом и, заранее прошу простить за грубость, были настроены по отношению ко мне весьма враждебно, но едва на неё взглянули, ваше отношение ко мне сразу же переменилось. Из такой очевидной реакции я сделал вывод, что вам кто-то сообщил о том, что я приду. — Кто сказал? Погоди-ка… так ты не с ними?       Курапика растерялся. — С кем?       Асма придвинула к себе блюдце с кофе и положила туда ложку сахара. — Я, если честно, немного в растерянности, и, по всей видимости, ты, Курапика, тоже, так что… кхм. Месяц назад к нам домой, точно также, как и ты, пришел приятный молодой юноша лет двадцати. С ним были четверо ребят и одна девушка. — Да, нам их будто послала судьба! — вклинилась в разговор Сирил. — Такие славные, они нам всем очень помогли за это время, столько всего сделали для нас, всего и не упомнить! Починили машину Линьхэ, защищали от полицеских рейдов, а одна девушка пару дней назад оказала нашему соседу превосходную медицинскую помощь после поджога на складе в конце квартала. — Что за девушка? — Кажется, её зовут Шиф. Рыженькая такая. Мой муж недавно вывихнул колено, когда забрался на стремянку, чтобы починить дверцу шкафа, так девочка так мастерски вправила ему сустав, что он говорит, ему стало ходить даже легче, чем до вывиха. — Кроме неё вы никакого больше не видели? — прервал речь вопросом Курапика. Сирил с Асмой переглянулись. — Среднего роста, с черными волосами, светлые глаза. Длинный шрам на лице. — Ох, боюсь, никто из нас похожих молодых особ точно не встречал. —каким-то новым, женщина окинула его каким-то оценивающим взглядом, на лице появилась лукавая улыбка. — Ты пришел сюда, потому что ищешь ее? — Не совсем… Нет, вернее… — не говорить же ему, что они работали на главу мафиозной организации, а теперь он, руководствуясь неопределенной мотивацией, пошел по следу головоломки, которую она ему оставила.       Курапика слишком долго соображал над ответом, и это стало его ошибкой — Сирил и Асма заговорщицки переглянулись, и теперь вторая глядела на него точь-в-точь как тетушка-сводница из второсортного бульварного романа. Курапика счёл за лучшее сменить тему, но его прервала Асма. — Я думаю, нам стоит ненадолго отложить беседу. Ужин почти готов.       Спустя минуту, Курапика сидел в маленькой гостиной, большую часть которой занимала пухлая кушетка зеленого цвета с низкой спинкой и старенький телевизор, и изучал обстановку. Интерьер был очень… скромным. Первое, что бросилось ему в глаза — полное отсутствие дверей. Их функцию выполняли раздвижные створки, как в традиционных азиатских домах. В гостиной, совмещенной с комнатой побольше, стоял крупный стол со столешницей, и кроме него мебели было немного: громоздкий сервант со старинным фарфором и ниша камидана наподобие алтаря с двумя фотографиями и палочкой благовоний, от которой шла струйка ароматного дымка: уда, сандаловая пыль, кедровые иголки. На стенах висели несколько картин, нарисованных тушью, с монохромными пейзажами гор и лесов. Полы были деревянными, местами скрипучими, без ковров, но по их начищенному блеску видно, что за ними ухаживают. Возле телевизора стоял высокий и узкий книжный шкаф, заставленный словарями, старыми романами и энциклопедиями.       По новостной сводке передавали выступления короля Какина после какого-то происшествия: «К последним новостям: вчера, в развернувшейся бойни преступных группировок на центральной площади Калайя в центре Тансена погибло тридцать восемь человек, десять из которых были гражданскими. От полученных ранений тридцать два пострадавших скончались на месте, остальные госпитализированы в ближайшие больницы. Король Какина, Насуби Хойгоджо, дал официальное заявление на сегодняшней пресс-конференции…».       Смотря репортаж с места происшествия, Курапика подумал о том, что давно не интересовался тем, что вообще происходит в мире. Где-то случались теракты, пожары, природные катастрофы, военные конфликты, выборы, принимались какие-то законы и реформы, что-то все время менялось, уходило старое и приходило новое, а он и не обращал внимание, целиком и полностью погруженный в свой мир, в котором никакие новости не имели значения.       Рядом с ним с размаху плюхнулся на кушетку мальчишка. — Что у тебя с волосами? — с вызовом спросил тот, смерив его взглядом.       Неосознанным жестом Курапика взялся за одну из прядей — те отросли до середины шеи и, честно говоря, длина уже мешала и выглядела неопрятно. — С ними что-то не так? — раздумчиво пробормотал он. — Почему они у тебя, как у принцессы? Это странно. Они всегда такими были или ты их красишь, как Тоя? — Энами! — с предупреждающим нажимом позвала ребенка Асма, выглядывая из кухни с противнем в руках, и затем, смягчившись, обратилась к Курапике. — Не слушай его, у тебя замечательный цвет волос.       Он натянуто улыбнулся, не зная, что сказать.       Мальчишка непоседливо заёрзал на кушетке, вывернулся и крикнул в сторону кухни: — Ма, а скоро ужин будет? — Скоро. — Это когда? — Когда он будет готов. И веди себя потише. — Так скоро или нет? — Сиди и жди.       Тот скрестил руки на груди, и, надув щеки, сердито зафыркал. — Умираю с голода. — пожаловался он, обращаясь то ли к себе, то ли к Курапике. — А ты хочешь есть? — Пожалуй, немного. — Вот и я! — повернувшись, возбужденно воскликнул пацан, найдя в нём компаньона по несчастью. — Наверное, она ждёт, когда придёт Тоя, но он никогда с нами не ужинает. Он вообще не ест ничего, кроме крекеров и «Шпеци». Нам с Ифей и Кодзи ма запрещает его пить, но Тое она всё что угодно разрешает. — и вдруг совершенно неожиданно. — Мама больше всех любит Тою. — Да? — Курапика был единственным ребенком в семье, но ему всегда было интересно, какого это — жить с кем-то ещё. — Ифей любимица папы, а ма любит Тою. — Мне кажется, родители любят всех детей одинаково.       Энами поморщился. — У тебя, видать, нет ни братьев, ни сестер. — сказал он. — У каждого родителя есть свои любимчики. — Пап, посмотри, правда красивое?       Повернув голову, Энами свесился с подлокотника, чтобы поглядеть в другую комнату. — Ого, вот это чучело! — с проказливой улыбочкой воскликнул он. — Засранец, я тебе сейчас башку оторву!— девушка свирепым хищником обогнула стол и стремительно бросилась вперед. Энами, выпучив глаза, вскочил с кушетки и пулей понесся в другую комнату, убегая от старшей сестры. — Ко-дз-и-и, спаси меня-я-я! — донесся до него вопль мальчишки.       Даже он не удержался от улыбки, ну самую малость.       Курапика, так и сидел на кушетке, не шелохнувшись, пустым взглядом таращась в мерцающий страшными кадрами экран телевизора, пока его не позвали. Он пробрался в угол комнаты, и стал наблюдать, как дети и взрослые, увлечено о чем-то переговариваясь, расставляли по столу чистую посуду — у каждого из них был озабоченный, но полный достоинства вид. Он чувствовал себя одиноким, растерянным, только и думал о том, какому безумному порыву поддался, когда решил придти сюда.       «Курапика! Где этот несносный ребенок? Пора ужинать!».       Яркие осколки прошлого врезались в него с такой болью, что казалось, резали на живую. Пока никто не обращал на него внимания, он поднялся и поспешно зашагал к двери.       Асма застала его в прихожей, с протянутой к пальто руке. — Ты куда?       «Ах вот вы где! — мама распахнула дверцы шкафа. — И что за игры вы с Пайро тут устроили? Бегом мыть руки и за стол!». — Я должен уйти. Мне здесь не место.       Она быстро заморгала. — О чем ты говоришь? Не место? Что значит — не место? — с неподдельным недоумением спросила женщина. — Пойдем обратно.       Черные глаза мерцали, как вода на дне глубокого колодца. Сглотнув, Курапика заозирался взглядом по сторонам, будто бы где-то были ещё пути бегства, но единственный находился за дверью, к которой и попятился. Он знал, что ведёт себя, как ненормальный, но в голове гремело набатами, что он должен уйти, сбежать, сбежать от чужой теплоты, потревожившей в нём то, от чего он весь трясся, как в лихорадке. — Нет. Я не могу. Не могу.       Острое чувства неполноценности и опустошенности нарастали с каждой секундой. Когда она сделала к нему шаг, Курапика чуть ли не шарахнулся и еле удержал себя от того, чтобы не кинуться в сторону двери. Но каким-то образом ей удалось унять дрожь в его теле, просто положив руку ему на плечо. — Ох, ты… «Не место». Глупость какая. Ну что ты, в самом деле, ещё распереживался так. Давай-ка, не глупи. Возвращайся и садись за стол. Только пошустрее, иначе все остынет. — она приобняла его и, решительно стиснув за плечи, потащила обратно. — Я…       Усадив его за стол на дзабутон, Асма увидела, что он собирается сказать, и послала ему грозный взгляд, мол, ты мне ещё поспорь тут.       Его ткнули пальцем в плечо. Курапика вздрогнул, и увидел, что на него смотрят миндалевидные глаза, принадлежащие Ифей. — У тебя живот болит, na? — Что? Н-нет. — А чего лицо тогда такое? — Какое — такое? — Ну, будто у тебя живот болит. — чуточку насмешливо сказала та.       Курапика нервно усмехнулся и покачал головой.       В зыби смятения, Курапика не заметил, что в какой-то момент в комнате повисла тишина, а когда очнулся, то увидел, что все сидят, прикрыв глаза и сложив ладони перед собой.       «Они молятся» — дошло до него.       Он наблюдал за ними не без зависти к той легкости, с которой они вступали в разговор с Богом, но не испытывал желание присоединиться к ним. Его сердце пребывало где-то на самой глубине, вдалеке от высших сил, но искренность веры, отображенная на их лицах, каким-то образом заставила его ощутить сиротство своей одинокой, неприкаянной души. — Закрой глаза и сложи руки вместе. — прошептал Энами, приоткрыв один глаз и заметив, что Курапика уставился в пустую тарелку. — Вот так.       Мальчишка прислонил ладони друг к другу и глубоко вздохнул, будто собирался нырять в воду.       Курапика не слишком охотно сложил ладони и прикрыл глаза. У Курута не было единой веры — чистокровных членов клана было немного, а каждый из тех, кто пришел в из соседних племен, исповедовал свою религию. Правильно ли вообще так делать, если он ни во что не верит? И о чем ему молится? О пути, по которому он идёт? О своих погибших товарищах? О друзьях?       Зыбкая тишина развеялась разрозненным хором голосов, стуком передаваемых тарелок, звоном приборов. Курапика распахнул глаза, и в тот же миг словил взгляд Асмы. Ему было неловко, но он выпрямился и постарался улыбнуться. — Ты не вегетарианец случаем, нет? — спросила его та, держа в руках тарелку с чем-то неопознанным, но пахнущим очень аппетитно. — Нет, — ответил Курапика; он не мог взять в толк, почему все вокруг считали, что он вегетарианец. — С чего вы взяли? — Мой старший сын вегетарианец, как и его друзья. С тех пор, как он начал приглашать их к себе домой, я стала у всех спрашивать, на всякий случай. — Ясно. — отозвался он. — Ну, я люблю мясо.       Она повернулась к столу и стала перечислять названия блюд: — Свинина в кисло-сладком соусе, кимчи, торачжи, миёк-кук пульгоги, токпокки с карэттока и кочхуджана в соусе… — Ток… что? — Мам, говори по-человечески, он же наверняка никогда не ел ничего подобного. Вот, возьми лучше это. — Ифей пододвинула к нему тарелку, в которой лежали кусочки мяса, покрытые глазурью, с мини-картофелем и тушеными овощами. — Никудзяга. И он не такой острый.       Курапика, благодарно кивнув, взял в руки палочки, и словил на себе удивленный взгляд. — Умеешь пользоваться палочками? — Недавно научился. — признался он. — Правда? Где? — спросила Ифей, глядя, как он берёт картофельный шарик. Курапика не ответил, и тогда, легко постучав своими палочками друг об друга, она пояснила. — Для новичка держишь очень уверенно. Поначалу все всё время норовят обхватить их целой ладонью. Вот так… — четыре пальца сомкнулись вокруг палочек и захихикала. — Выглядит капец как смешно.       Криво улыбнувшись, он как-то дёргано пожал плечами, думая про себя, как она с такими длиннющими ногтями вообще может удерживать в руке палочки.       Курапика осторожно откусил кусочек. Блюдо было приправлено разными специями, среди которых он смог различить перец сансё, соевый соус, паприку, цедру лимона. Вкус оказался просто изумительный. Он слегка даже оторопел от того, какой он был голодный — он не ел нормально целую вечность, наверное, с тех пор, как Леорио угощал его клецками у себя дома. — Вкусно?       Курапика усиленно закивал — с набитым ртом говорить было невозможно. Странно, но когда он начал есть, то его слегка отпустило. Странно ли? И да, и нет. Проведя столько лет в одиночестве, не вылезая из своего кокона замкнутости, равнодушия, холодности и ненависти, щедрые проявления житейской доброты от незнакомых людей он встречал с затаенной опаской и в то же время — со ступором. На протяжении всего времени Экзамена на хантера его преследовало то же чувство, что он испытывал сейчас, чувство, отринутое в прошлом и позабытое. Тепло и умиротворение. Странее всего было то, что у него глубоко в жилах, вопреки здравому смыслу, возникло чувство, будто он вернулся домой.       Да и пусть, подумал он отстраненно. Пусть так.       Никто не спрашивал его, кто он и что здесь делает. Вероятно, о подозрительном отсутствии внимания позаботилась Асма, решив, видимо, что ему будет неловко, благодаря чему Курапика и не стал мишенью для расспросов. Как только он об этом подумал, то ощутил смутный прилив благодарности. Все воспринимали присутствие незнакомца за столом совершенно спокойно, но лицо у него горело под их брошенными украдкой взглядами, выражающими неумело скрываемое любопытство и легкую озадаченность.       Под конец ужина он заключил, что Асма и её муж были приятными людьми. Их, казалось, не слишком занимало, зачем Курапика находится в Ренгео, — похоже, им хватало объяснения, что ему нужен перевод содержимого записки. Какое он впечатление произвел, Курапика не хотел думать. Наверное, тревожно-маниакального психа или чего похуже.       Рядом с Энами, вовсю трещавшим сипловатым голоском, сидела тоненькая, застенчивая девочка лет шести-семи на вид: каштановые волосы заплетены в две тонкие косички, сама одета в желтый сарафан, украшенный спереди бантиком. Подперев голову сжатыми ладонями, она смотрела на него полным восхищения взором, словно он был новомодной игрушкой в витрине магазина, к которой мимо проходящие дети прижимают носы и умоляют родителей их купить.       Вдруг ему на тарелку положили оранжевый кругляш, по виду напоминающий сыр во фритюре. — Что это? — Инаридзуси. — пояснил Энами, демонстративно закинув в рот такой же кругляш. — Типа жареный тофу. Съешь, реально вкусно, сто пудов тебе понравится.       Описание блюда показалось Курапике вполне невинным, и он решительно сунул в себя целый кусок. Чуть ли не в ту же секунду из глаз брызнули слезы, из носа потекло — от жесточайшей остроты во рту заполыхало так, что у него глаза на лоб полезли. Увидев его лицо, мальчишка сложился пополам, всхлипывая от хохота. — Ма-а-ам, Курапика сейчас заревёт! — Господи… Можно мне воды?… — прохрипел он, не зная, куда выплюнуть адское пекло. — Ой, я не могу! — Ты, придурок! А если у него ожог будет?! — Ифей постучала костяшками пальцев брата по темечку. Заметив на себе рассерженный взгляд матери, Энами, до этого заливающийся безудержным смехом, тут же умолк и весь подобрался. — Прости, я сейчас принесу воды…

***

— У всех людей на улице была странная реакция на меня.       После ужина Асма, тихонько тронув его за плечо, увела на кухню и усадила на уголке стола. Спустя минуту перед ними стояла чашка с чаем, дымящаяся чем-то цветочным, липой или жасмином. — Ничего удивительного. — сурово отозвался Саватари, отставляя чашку в сторону. Он нахмурился, челюсти сомкнулись, лицо приняло выражение непроницаемой сдержанности. Асма послала мужу строгий взгляд, и обратилась к Курапике: — Когда здесь появляются люди, похожие тебя… — она замолчала, подбирая слова. — Серьёзные и в костюмах, как правило, они приносят с собой массу неудобств. — Трупы, ты хочешь сказать. — хмыкнул мужчина. — Саватари! — осадила его женщина. — Курапика наш гость, не надо ему говорить такие вещи. — «Такие вещи»? Что это вообще значит — «такие вещи»? Я сказал, как оно есть на самом деле, не заворачивая, как ты, правду в красивую обертку. Ему же не десять, в конце-концов. — тот посмотрела на него. — Сколько тебе лет? — Во… Девятнадцать, сэр. — спохватившись, поправился он. — Видишь? Он уже мужчина, а ты разговариваешь с ним, как с каким-то малолетним слюнтяем. «Масса неудобств». — беззлобно передразнил её Саватари. Та в показном недовольстве поджала губы и отвернулась. — Скажите, это как-то связано с именем человека, которое вы назвали? — спросил Курапика. — Готфрид. Кто это?       Молчание. Никто ничего не говорил, но он интуитивно почувствовал, как в помрачнела атмосфера в комнате. — Владелец строительной компании «Райнфельдт Групп». — Вы имеете ввиду, Готфрида Ратнера? — не скрывая небольшой доли удивления, спросил Курапика — известный промышленник, темное эхо застарелого нацизма. Его компания занималась в Эрдингере постройкой и реконструкцией административных, офисных зданий, жилых домов; нередко «Райнфельдт Групп» получала заказы от властей, но в основном — от частных собственников и коммерческих организаций. — Вы его знаете? — Ну, не то чтобы знаем. — как-то неохотно сказал мужчина, затем снял за дужку очки, вытащил из кармана сложенный платок, протёр очки, въедливо всматриваясь в стёклышки. — В смысле? — С самим господином Ратнером я уж не знаком, но его методы ведения бизнеса, скажем так, я узнал во всех подробностях. — Почему, когда вы предположили, что я связан с ним, то были готовы прибить меня? — спросил, и следом сразу добавил. — Извините, если резко выразился. — Потому что он подумал, что ты визитёр. — сухо пояснила Асма. — Кто? — спросил Курапика, растерянно помолчав. — Типы, работающие в его компании, которые ходят по домам жильцов с уведомлениями о выселении. На госсубсидии Ратнер запустил проект «Новый Эрдингер», который нацелен на обновление некоторых районов города: Остенде, Лихтенраде, Осан и Ренгео. — Другими словами, он хочет полностью снести кварталы под очередной филиал банка, бизнес-центр и какой-нибудь элитный жилой комплекс. — Но без согласия жильцов сносить жилые дома запрещено. — Верно, поэтому он хочет через арендодателей превратить квартиры в кондоминиумы, выгнав всех жильцов, и выкупить землю. Несколько недель назад в несколько домов по соседству приходили люди, представились рабочими. У них на руках было постановление о проведении капитального ремонта во всём здании. С тех пор в каждом из них не работает водопровод, отключен свет и электричество. Там повсюду разруха. — Ты знаешь, какую компенсацию они предлагают за добровольное выселение? Пятьдесят тысяч дзени! — чашка с грозным звоном стукнулась об блюдце; Сирил обратила на него до того взбешенный взгляд. — Что, позвольте узнать, они хотят, чтобы мы делали с этими деньгами? Накупили картонных коробок и построили из них жилье? — Вы пробовали звонить в полицию? — Много раз, но они ничем не могут помочь. — мужчина с шумом выдохнул, было видно, что он чертовски зол. — «Это дела города» — вот и всё, что от них слышишь. — На прошлой неделе мой знакомый пришел в полицейский участок. Сержант сказал ему, что Ратнер по нашу сторону закона. Вы слышали это? Я-то свою сторону прекрасно знаю, а что за сторона у этого козла я понятие не имею.       Асма выразительно кашлянула: — Сирил, пожалуйста…       На кухню зашла Ифей; равнодушно взглянув на них, девушка подошла к шкафу и начала рыться в выдвижных ящиках. — Милая, я просила просила тебя позвонить в коммунальную службу, ты звонила? — Да. Они сказали, что пока мистер Гилле в отпуске на острове с непроизносимым названием, они не могут подписать заявление. — безучастно отозвалась та, вставая на колени, и с грохотом выдвинула нижний ящик. — О! — с чувством выпалила женщина. —Мы, значит, тут, а этот жирный кусок дерьма на пляже бока греет?!       Курапика чуть чаем не поперхнулся, но никто, вроде, не заметил. — Вы уж простите. — сказала Сирил, правда, судя по тону, безо всякого раскаяния. — Нет, ничего. Это вполне оправданная реакция. — Сирил, ты ведешь себя вульгарно! — В этой стране все ведут себя непорядочно и вульгарно, но тебя почему-то заботит только мое поведение. — она взглянула, как он отметил, на очень красивые настенные часы: старинные, деревянные, ручной резьбы. — Думаю, мне уже пора. Этот бестолковый оболтус так и не явился?       Молчание. — Я тебе не раз говорила, что ты его избаловала, и вовсе не за что. — нравоучительно завела женщина, поправляя на плечах кофту. — Пока что от него только одно сплошное разочарование. Вам надо за него взяться как следует. Я знаю, тебе хочется, чтобы дети жили так, как им нравится, но помяни мое слово, если не держать паршивца в ежовых рукавах, он и учёбу бросит, и ширяться начнёт…       Асма наливала чайник водой из-под крана, и он заметил, что чайник подрагивает у неё в руках. — Сирил, я сама разберусь, как мне воспитывать сына, договорились?       Та в ответ состроила такое лицо, будто она её оскорбила. — Как знаешь. Мое дело предупредить. — Благодарю за заботу. — с ощутимой прохладцей отозвалась Асма, ставя чайник на плиту.       Когда они остались вдвоём, Курапика спросил: — Откуда вы? — Ичан. Маленькая деревня в Сорьюсокэ. Я приехала в Эрдингер тридцать лет назад, когда мне было восемнадцать.       Он повернулся, ошеломленно посмотрел на неё. — Из Сорьюсокэ?        Уточнение в его голосе было настолько очевидно, что женщина с ходу поняла его причину: — Значит, даже молодежь знает, что происходило там в то время. — Я знаю историю геноцида народа кинья, осуществлённый по приказу правительства-сорью в республике Одори. — В школе про такое не рассказывают. — не сразу отозвавшись, заметила Асма. — В школе — нет, но я живу не на Луне, где нет книг по истории. Войска сорью называли тогда «азиатским талибаном».        Асма посмотрела ему в глаза. Курапика, слукавив, тем не менее, выдержал взгляд, в то время как в голове прокручивалось то, откуда на самом деле он узнал об этом событии в истории.       В тот день, когда Курапика первый раз пришел к старейшине с просьбой разрешить им с Пайро пройти испытание, позволяющее членам клана Курута выходить за пределы леса, он, ну естественно, тут же получил категорический отказ. Ему было лет девять, и расстраиваться из-за этого было глупостью, но спустя три года Курапике уже было не до шуток. Самым несправедливым было то, что причиной запрета послужило, что старейшина, его, Курапику, по каким-то загадочным причинам невзлюбил. Невзлюбил ещё слабо сказано — сварливый старикан его терпеть не мог.       После очередного яростного спора, в котором он с позором проиграл, старейшина посадил его перед собой и заставил выслушать долгую, нудную, протухлую лекцию о том, почему именно Курапику он бы вообще никогда не выпускал за пределы леса. — Но почему?! — Таков закон! — Тоже мне объяснения! — кипятился Курапика. — Какие же обоснования у этого закона?! — Хватит вести себя, будто все знаешь, шкет. Закон есть закон, объяснения здесь ни к чему. — Ну и что это за ответ?! Так даже ребенка не убедить! Нет в законе логики, правильно? — Разговор окончен. Вон!!       Его аж затрясло от ярости. — Отлично! Сам решу, что мне делать!       Он вскочил из-за стола, вихрем развернулся, чуть не снеся собой стул, и разозленной поступью направился к двери, и услышал, как в спину прилетело: — Курапика, конечно, раз ты так хочешь — то пожалуйста. Только не забудь, нарушишь закон — и наказание понесет твоя семья. Если ты того не хочешь — тогда помалкивай.       Чертов старикашка!!       Униженный и разъяренный, Курапика выскочил из дома старейшины, и пошел домой с твердым намерением придумать беспроигрышную стратегию, в которой его аргументы уничтожат, просто размажут по стенке, не оставив и мокрого места каждый довод старикашки против того, чтобы позволить ему отправиться во внешний мир.       Домой он пришел все ещё насупленный и раздраженный до зубовного скрежета. Он даже не знал, что может так злиться. — Что случилось? — с любопытством поинтересовался отец, когда Курапика сел за стол, водрузил на него локти, подперев голову сжатыми ладонями. — Ничего. — буркнул, сверля взглядом цветочные узоры на скатерти. — А почему тогда щеки надул, как хомяк? — со смешком спросил отец, поглядев на него над стеклами очков. — Пап! — возмущенно воскликнул Курапика, вскинувшись. Тот с вопросительным удивлением приподнял брови, мол, это ещё что за сцена? Курапика шумно выдохнул через ноздри. — Блин…Старейшина отчитал. — Ёлки, старик опять дал тебе от ворот поворот? — хохотнула мама возле плиты. Венчик ходил ходуном в желтой фарфоровой миске: щелк, щелк, щелк. — Ох, Курапика, опять ты за свое. — отец утомленно вздохнул, и положил раскрытую книгу на колени. — Каждый день одно и то же. В нашем доме разговоры о внешнем мире уже стали притчей во языцех. — Ну и что это значит? — угрюмо пробурчал Курапика. — Это значит, что своему папке ты уже поднадоел. — со смехом ответила за того мама. — Что ж тебя так тянет-то туда? — скептичный тон в голосе отца заставил его ещё больше помрачнеть, и вспомнить, как тот отреагировал, когда он два года назад первый раз заявил о желании покинуть лес: отец посмотрел на него так, словно он сказал, что собирается поджечь себя заживо. — Курапика, мне не хотелось бы заводить разговор об этом прямо сейчас, но… — он быстро глянул на маму; сердце у него ёкнуло, он догадался, что отец сейчас скажет. — Неужели после того, что произошло с отцом Пайро вам не страшно… — Нет. — перебив, решительно отрезал он, демонстрируя полную уверенность, но на самом деле просто не хотел, чтобы отец закончил фразу. — Пайро больше меня хочет во внешний мир.       Родители переглянулись — они ему явно не поверили. — Вот уж не думаю. Не уверен, что и Джиро хотел бы, чтобы Пайро покинул наш лес. — замявшись, после краткой паузы сказал отец. — Это он тебе сказал или ты так говоришь, чтобы убедить нас? — Можете сами у него спросить. — твердо произнес Курапика. — Пайро мой лучший друг, я знаю, о чем он думает! — Щенуля, не психуй. — мама запястьем отвела с глаз прядь волос. — Я и сама не в восторге от того, что у старейшины на все всегда готов отказ.       Курапика молча обводил пальцем цветы на скатерти, но внутри себя порадовался, что хоть мама была на его стороне. А вот отцу поддержка с её стороны категорически не понравилась: — Э? Только не говори, что ты не против! — Тебя самого это не бесит? — венчик со звоном упал в раковину. Мама повернулась к ним, уперев руки в бока, и заговорила тем самым решительным, бескомпромиссным тоном, от которого Курапика каждый раз впадал в полнейший экстаз. — Из-за охоты на глаза мы должны все время жить в страхе, постоянно кочевать и скрываться. Что это за жизнь такая, скажи мне? Если мы будем все время боятся и прятаться, то никогда не выберемся наружу! — Мам, ты клёвая. — Я знаю. — она фыркнула и горделиво вздернула подбородок.       На отца её речь не произвела никакого впечатления. — Тебе что, совсем не страшно за него? То, что случилось с отцом Пайро, должно было показать ему, что может произойти, почему во внешнем мире опасно, что люди там совсем не похожи на нас, а вместо того, чтобы убедить его в правоте старейшины, ты его, значит, подначиваешь!       Та всплеснула руками. — И что теперь, Курапика должен всю жизнь прятаться за мамкиной юбкой? — Ты хоть сама понимаешь, что говоришь?! — повысив голос, отрывисто ответил отец. Курапика округлил глаза и вздрогнул — это был первый раз в его присутствие, когда тот по-настоящему ругался. — А если его глаза… — Он будет осторожным. — он почувствовал, что та кладет руку на его плечо, сжимает его, утешительно, и вместе с тем — сильно, приободряя, чтобы знал — все хорошо, она рядом и подхватит, если растеряется. Ему до сих пор невыносимо, когда кто-то прикасался к нему также. — Верно, Курапика? — мама повернулась к нему. Он торопливо закивал, подтверждая сказанное. — Ты не веришь в нашего сына? — Не в том дело. Курапика, может, и будет осторожным, но проблема не в нём, а в жителях внешнего мира. — он отчаянно замотал головой, словно не в силах вынести мысли об этом. — Там всюду дискриминация, предрассудки и жестокость… Нет-нет-нет, ужасное место… — Всё-таки ты такой же, как старейшина с остальными. Вы все так боитесь гонений, что сами себя гоните! — Ты просто ничего не знаешь о внешнем мире! —Ну ещё бы! Я ж там ни разу не была! — Силы небесные! — уже полусердито воскликнул отец, стянул с себя очки и бросил на стол, и резко взмахнул рукой. Он чуть ли не кричал. — О чем я и говорю! Может, хватит уже?! Да и все равно, достигнув совершеннолетия, все получают разрешение, неужели ему так тяжело потерпеть несколько лет? — Ты не понимаешь, потому что сам никогда не бывал там! — Курапика от волнения аж привстал, упираясь руками в стол. — В отличие от твоей матери, я считаю, что вряд ли есть ещё там, снаружи, места не хуже нашего леса… — Я так и знал, что ты так скажешь! — Курапика… Ох ты, господи, я уже устал с вами спорить! Если старейшина сказал тебе «нет», ты должен его слушаться, ясно? — Будь его воля, никто из клана бы вообще никогда не выходил наружу! — Лучше бы так оно и было. — жестко проговорил отец. — Тогда старейшина просто трус! — Ещё одно слово, молодой человек, и ты никогда не выйдешь наружу, ты понял меня?       Курапика, в изумлении приоткрыв рот, уставился на отца. Он не знал, что ответить, и повернулся назад, туда, где стояла мать. Она со своего места смотрела на них с легкой тревогой. Положив полотенце сушится на подоконник, она подошла к столу и села рядом с ним. — Послушай, сынок… Эй, ну-ка. — пальцы дотронулись до его лица, заставляя повернутся, посмотреть на неё. Курапика заерзал на стуле, наклонился, зажал руки между коленей — как только он ощутил ее прикосновение, весь пыл праведного гнева куда-то испарился. — Вот так. Курапика, ты очень умный мальчик. Очень. Может, даже чуточку чересчур. И так думаем не только мы с папой, но и все, кто тебя знает, в том числе и старейшина. — «Ну, да, смышленый пацан» — нехотя ворчал старик, когда мама спрашивала того о его успехах в учебе; в его голосе при этом вечно ещё звучала какая-то укоризненная нотка. — Но ты ещё маленький, и есть кое-что, чего ты ещё не знаешь. Мне тоже не нравятся запреты, но ты несправедлив к старейшине. Больше всего он желает сохранить безопасность клана, в том числе и твою. Я думаю, с тобой он неумолимей, чем с другими, из-за того, что тогда случилось. Понимаешь? — Нет. — выпалил Курапика с виноватым видом. Он и правда не понимал.       Сбоку щелкали часы — тик-так-тик-так — с улицы доносились голоса, кто-то громко смеялся. Прохладный вечерний ветерок ворвался на кухню, заколыхались занавески; он зябко поежился, не решаясь поглядеть на маму, а на отца и вовсе было страшно. — Так. Ладно. — с расстановкой сказала мама после долго молчания. Она выпрямилась на стуле, пальцы забарабанили по поверхности стола. На её лице отпечаталось выражение глубокой задумчивости. — Погоди минутку… — пробормотала, и рассеянно оглядела комнату, будто искала какую-то важную вещь, и не могла припомнить, где её оставила. Потом она вдруг поднялась. — Пойдем-ка, ага, выйдем на улицу. Не будем больше трепать нервы твоему папе.       Возле их дома рос исполинский ясень — его густая, ветвистая крона раскинулась прямо над крышей; по мятно-голубоватому небу плыли барашковые облачка, свет проникал через листву, пронизывая двор золотистыми спицами. Несколько лет назад отец смастерил на нижних ветвях веревочные качели, и по вечерам они с Пайро, часами играясь, зависали на них допоздна.       Сейчас мама сидела на них, подставив лицо под тепло уходящего солнца. Исподтишка взглянув, он в очередной раз подивился, до чего же она красива. Для большинства детей это было не так уж важно, но Курапика раздувался от гордости, что его мама настоящая красавица и никто ей в подмётки не годился: с золотистыми волосами и лучистыми, полными света карими глазами, в которых всегда горел огонёк жизнелюбия. Красота её была свежей, неброской, как цветущие одуванчиками луга, голос — бойким, а движения — резвыми, неусидчивыми. Озорная, игривая, ласковая, полная обаятельных ужимок и смешливых чудачеств; как присядет на краешек стула, так кажется, что вот-вот вспорхнет, словно сойка, и улетит. А вот улыбка у неё была мягкой и нежной, озаряющей всё своей теплотой. Казалось, смотреть на мир её глазами, означало видеть его прекраснее, чем он есть на самом деле. Все в клане говорили, до чего он на неё похож, и хоть Курапика, когда ему об этом говорили, стесняясь, отмахивался от слов, втайне же надеялся, что так оно и есть. — Он меня вообще не понимает. — пожаловался Курапика после долгого молчания, отталкиваясь ногой от земли, чтобы раскачаться. — А ещё он нудный и скучный, ему ничего не интересно. — К сожалению, родной, ты весь пошел в меня, и папа считает, что из-за этого ему с тобой нужно быть построже. — Это ещё зачем? — Потому что ты такой же твердолобый и никого не слушаешь. Людей, вроде нас, нужно держать в узде, иначе мы можем натворить много всяких глупостей. — Мм... вроде внешнего мира? — уточнил Курапика, а потом добавил, потому что мама не ответила. — Но ты же там никогда не была. — Да. Не была. — взгляд у неё отчего-то был грустный, кроткий. — Почему? — умирая от любопытства, спросил он. — Потому что у нас появился ты.— он едва увернулся, когда та выбросила руку, чтобы ущипнуть его за нос, вызвав у него смущенную улыбку. — Все равно вы с папой вообще не похожи. — Люди вовсе не обязаны должны быть во всём одинаковыми. Самое важное то, что вы меняете друг друга в лучшую сторону. Я вот раньше вечно в облаках летала, была рассеянной и легкомысленной — такая растяпа! — она посмеялась — заразительным, детским смехом, похожим на девчоночье хихиканье. — А ещё жуткой неряхой, так что чистюлей ты явно не в меня пошел. Благодаря твоему отцу я стала гораздо собраннее. Вы с Пайро тоже разные, но вашей дружбе это не мешает: даже сейчас вы чему-то учитесь друг от друга. Ты вырастешь, и поймешь, что отношения это тяжкий труд, в которых каждый должен стараться ради другого. Вот когда ты был совсем маленьким… — Ты, вроде, хотела что-то про старейшину рассказать. — напомнил Курапика, предчувствуя, что если мама пуститься припоминать забавные истории из его детства, милые и смешные пустячки, что за ней в последнее время наблюдалось все чаще, то ему не удастся узнать, за что же старейшина так ненавидит внешний мир.       Прежде, чем ответить, мама долго-долго молчала. В какой-то момент её голова чуть дёрнулась в сторону, будто она собиралась ему что-то сказать, но вдруг передумала — повернулась обратно и смотрела перед собой. Курапика напряженно вглядывался в её лицо, пытаясь угадать, о чем она сейчас думает, но как его мама умела отстаивать свою точку зрения, демонстрируя эмоции, выкладывая аргументы, будто карты на стол, так и могла внезапно закрыться — захлопываться, уходя в себя. — Ты отправишься во внешний мир, Курапика. — начала она, не глядя на него. — Завтра или через месяца, или через год, это, вероятно, неизбежно. Но тебе следует знать, почему старейшина ужесточил законы клана и почти никому не позволяет покидать пределы леса, даже взрослым. И дело не в охоте на наши глаза. Отчасти, но не совсем. Ты заразился мечтой от книги, и та научила тебя, что человека не должны страшить никакие трудности, и если он захочет, то все может преодолеть. Но проблема в истинном положении вещей. Реальность — не книга. — Мам, я знаю… — Не знаешь. — отрезала, как ножом обрубила. Курапике вдруг стало тревожно; он вытянул ногу, останавливая качели. Она странно заоглядывалась, как будто боялась, что если кто-то за ними наблюдает, то растеряет всю свою решимость. — Пообещай, что никогда не станешь спрашивать об этом у старейшины. — Ну… ладно. — не слишком уверенно ответил Курапика. Нарастающий интерес мешался с беспокойством — что же там за история такая? — Когда старейшина был моложе, то был совсем другим человеком. Он много путешествовал и много повидал — пожалуй, в нашем клане не найдется никого, кто провел бы столько времени во внешнем мире, сколько он. Однажды, когда мне было примерно столько же, сколько тебе, старейшина — тогда он ещё им не был — снова отправился во внешний мир. Его не было почти пять лет. Поговаривали что он вообще больше не вернется. — Почему? — Каждый раз, когда он возвращался из очередного путешествия, мы с друзьями собирались у него в тот же вечер и слушали его истории. Ты и представить себе не можешь, до чего же они были захватывающими. Мы все сидели, открыв рот, и боялись вздохнуть. Казалось, ему во внешнем мире было гораздо лучше, чем со своим кланом, потому что старейшина возвращался обратно всё реже и реже. Никогда бы не подумала, что тот человек с горящими глазами рассказывающий нам, как в сказке, о далеких странах и народах, станет тем человеком, которого ты сейчас знаешь… Впрочем, речь сейчас не об этом. — она со вздохом потёрла глаза. — Когда старейшина путешествовал, он присоединился к волонтерам одной организации, оказывающей гуманитарную помощь. В основном, они помогали беженцам в регионах, где долгое время шли военные конфликты. Одним из таких мест было маленькое поселение в Одори в Северной Азии. На протяжении многих лет эта страна всё время воевала с соседней. Старейшина отправился туда в разгар гражданской войны. Ты ведь знаешь, что это?… Ну, вот. Когда-то эти две страны были одним государством, находящимся под властью одной большой империи. — Очима? — Да. Когда-то у неё было огромное количество колоний, но в результате она распалась. — Почему?       Замявшись, мама смахнула чёлку со лба. Курапика пытливо уставился на неё, в ожидании ответа: — Честно говоря, родной, я не знаю. — смущенно сказала она. — Давненько я учила историю и, если уж совсем откровенно, не очень-то внимательно на уроках её слушала… Почитай сам, если тебе интересно. То государство, называлось Биесеро. После того, как империя распалась, её территорию разделили между двумя народами, сорью и кинья, но сделали это неправильно. — Это как? — Как бы объяснить… Скажем, у вас с Пайро есть одно яблоко. Вы хотите разделить его на двоих и для этого просите меня, чтобы я вам помогла это сделать. Обе половины, по идее, должны быть одинаковые, и это всех устраивает, к тому же, это справедливо, верно? Но по своим личным соображениям я решаю отдать большую половину Пайро, а меньшую — тебе. Что будешь делать?       Курапика призадумался, правда, ненадолго. — Пайро мой друг. Пусть ест на здоровье. — Что и следовало ожидать! — сказала она с теплым и молодо прозвучавшим смехом. — Но когда сорью получили свою половину, в несколько раз меньше, чем у соседнего народа, они так не подумали. Так начался непримиримый конфликт. Позднее, он перерос в геноцид.       Мама заметила, как он отвел глаза и странно сжался. — Люди… убивали друг друга из-за того, что между ними неправильно поделили землю?       Скудный на информацию рассказ матери не удовлетворил его интерес, и он попросил у Пайро отцовские книги. В отличие от его отца, господин Джиро, когда был жив, относился к миру и людям за пределами леса не столь категорично, поэтому дома у Пайро было полно всяких необычных вещиц, в том числе и книг, которых больше ни у кого не было. Сидя возле громоздкого книжного шкафа под озабоченным взглядом лучшего друга, он перелистал штук двадцать, пока не докопался до нужной.       Поначалу Курапика читал с лихим упоением, но потом, через спустя несколько страниц он думал лишь об одном — лучше бы вообще никогда не открывал эту книгу.       То были не обычные убийства. Меньше, чем за год армия, жандармия и Аджемера казнили четыре миллиона кинья, используя самые бесчеловечные и изощренные пытки, почти все из которых, как известно, придумали сами азиаты. Инквизиции с их примитивными дыбами, выламывающими конечности колесами, «Железными девами» и «Колыбелями Иуды» по сравнению с Азией — детский сад. Никаких особых техник, лишь изобретательность и природные силы: пытки водой, крысами, бамбуком, кымбу, гранитными плитами, вешанием на железные крюки. Большая часть убийств совершалась по приказу властей. В сельской местности, особенно на границе, где многие кинья и сорью жили бок о бок и знали друг друга, вторым было легче выследить и уничтожить соседей-первых. В городах их выявляли по документам, в которых приписывалась национальность: солдаты и ополченцы проверяли их на блокпостах, и кинья немедленно убивали. Прежде, чем зайти в поселение, командиры отрядом объясняли подчиненным, как нужно убивать, как вырезать внутренности, расчленять и насиловать. Погибли и многие сорью, заподозренные в симпатиях к оппозиции. Помимо воздействия пропаганды, свою роль сыграл и фактор принуждения — отказавшихся участвовать в геноциде объявляли предателями, вынуждая совершать самоубийства.       Через три дня, когда старейшина и его товарищи приехали в Одори, в больнице, где они оказывали помощь пострадавшим кинья, было убито три тысячи человек. В людей бросали гранаты, стреляли из винтовок, рубили или сжигали заживо. Все его товарищи погибли. В живых остался только один, но он был серьезно ранен. Военные знали, что те не принадлежали к кинья, но они убили их, потому что те им помогали. Спасаясь от преследования, старейшина остановил миротворцев, проезжавших неподалёку от деревни. Он стал объяснять им, что происходит, но они не понимали, хотя вокруг них повсюду лежали истекающие кровью раненые и свежие трупы. Он попросил у них защиты, но они сказали, что не могут им помочь. Он настаивал, умолял их, но всё было напрасно. Чтобы от них отделаться, они пообещали, что вернутся через три дня, а им с товарищем велели где-нибудь спрятаться. После того, как старейшина вернулся оттуда, он больше ни разу не выходил за пределы леса.       Когда она закончила говорить, он не проронил ни слова — ни сразу после, ни позже, вечером, ни на следующий день. Больше они никогда о ней не говорили. Курапика сдержал обещание. До сегодняшнего дня он ни разу не воскрешал в памяти услышанную в тот день историю.       Из дома до них долетел голос отца. Курапика глянул за плечо матери и вытаращил глаза — из кухонного окна валил чёрный дым. В духовке сгорели пирожки с морошкой. Курапика их обожал, но с того дня на них больше смотреть не мог. — Можно спросить? — когда она кивнула, он задал вопрос: — Как вы смогли сбежать? — Нам… помог один человек. Он не был ни кинья, ни сорью. По крайней мере, я до сих пор так думаю. — говорила она отрывисто и в то же время сдержанно, и этот тон он узнал сразу — сам точно так же отвечал на расспросы о своем прошлом. — Он встретил группу подростков, меня и моих друзей посреди того, что осталось от поселения, уничтоженного ополченцами. Мы даже имени его не знали. Он просто сказал, что если мы хотим выжить, то должны идти с ним. Сначала мы решили, что это обман, ведь подобное случалось и раньше — таким образом военные заманивали кинья в заминированные школы и больницы, а потом их взрывали. Но от страха мы едва могли о чем-то думать, и пошли за ним. Он нашел нас, а затем перевез через границу с соседней республикой Ганджи, в лагерь для беженцев. — Вы так спокойно об этом рассказываете. — помолчав какое-то время, сказал он и дёрнул щекой.       Женщина качнула головой, словно не соглашаясь, но скорее, она просто не знала, как ему сразу ответить. — Прошло много лет. Я редко вспоминаю о том… времени. — запнувшись, сказала Асма. — Слава Богу, девять лет назад война закончилась.       От прозвучавшей фразы он покоробился. Сделав глоток чая, Курапика вскинул глаза и увидел, что в чужом выражении — хотя, может, ему просто показалось — чудится невысказанное. — Что? — резко спросил он. — Разве плохо, что война закончилась?       Он поставил чашку на стол. — Война закончилась, но, насколько я знаю, правительство Сорьюсокэ так и не было наказано. Никого из руководства страны и солдат не подвели под военный трибунал за их преступления. А вы говорите «Слава Богу»… — кривя губы, повторил Курапика. — Война не закончится, пока все виновные не будут наказаны. — Я не слишком слежу за новостями, но, кажется, в последние годы Какин активно предотвращает повторное разжигание конфликта. Наказать виновных – безусловно, важно, но еще важнее – не допустить преступлений. — Я считаю по-другому и не понимаю, как можно безразлично относится к тому, что мерзавцы, уничтожившие столько людей, всё ещё дышат, спят и едят.       Курапика поднял голову. Его взгляд уткнулся на выцветший портрет Девы Марии, стоящий на шкафчике. На рамку были накинуты бледно-оранжевые четки, и деревянный крестик. Ароматы ладана, миро, елея и свечей навевал не самые приятные воспоминания. — Вы верите в Дьявола?       Женщина поднесла чашку к себе и сделала глоток. — В каком смысле? — В смысле существования. Вы верите в то, что он может быть среди людей?       У неё вырвался обескураженный смешок. — Не знаю, что и сказать. — Скажите правду. — Правду, значит, хочешь. — Асма опустила чашку на стол, положила рядом ладонь, постучала пальцами по поверхности. По её отрешенному виду он никак не мог понять, о чем она сейчас думает. — У меня такое чувство, что ответив тебе, как есть, то не сделаю тебе благо, а может и вовсе окажу медвежью услугу. — Правда не всегда приносит благо. — Что верно, то верно. — пробормотала женщина. — Тогда, пожалуй, отвечу так: Дьявол это то, что мы пускаем внутрь себя по собственной воле. — Да… Очень по-христиански. — Курапика цокнул языком, поджал губы в неискренней улыбке, устремив взгляд в изумрудные изразцы на стене. — Почему-то верующие никогда не говорят напрямую — напустили тумана и понимай, как хочешь. — Ты ждал от меня правды, а не конкретики. Или ты думал, я тебе опишу чёрта с рогами и заостренным хвостом? — Я ждал не этого. — Я знаю, чего ты ждешь. Мне бы хотелось захлопнуть окно, а не открывать его настежь. Я вижу, ты отнюдь не обделен ни умом, ни сообразительностью, но тебе, по всей видимости, нужна не совсем правда. Отвечу тебе на своем примере — пусти я Дьявола внутрь себя, то меня бы здесь не было. У меня не было бы дома, семьи, дорогих мне людей, любимых вещей, ничего. — Тогда что насчет тех, кто вырезал вашу деревню? Разве они не дьяволы? — Что ж, получается, благодаря дьяволам у меня есть всё, что я имею. — Но они всё ещё на свободе. — Верно. И не мне решать, что с ними делать. Это сделает только Бог. — То есть вы считаете, что если бы те люди не вырезали всю деревню, то вы бы здесь не оказались. — старательно нейтральным тоном сказал Курапика. — Пусть так, с этим трудно спорить. Но с чего вы взяли, что Бог должен решать, как их наказывать? Для чего тогда людям закон, полиция и судьи? Зачем тогда это всё? Смысл гнаться за преступниками и сажать их за решетку? Может, вообще стоит выпустить из тюрьмы всех выродков, и просто ждать, когда их покарает кто-то сверху? — Курапика, мне кажется, ты пытаешься не переубедить меня, а играешь роль адвоката Дьвола. — Я не играю… никаких ролей. — зло процедил он, встрепенувшись, будто ему отвесили пощечину. — Я говорю про истинное наказание, а не про людское правосудие. — Истинное наказание? Поэтому они до сих пор на свободе? За тридцать лет он не нашел время их покарать? Говорить такое все равно, что лишать преступников ответственности за содеянное. Бог никого не покарает. Он ничего не делает, ни для кого. Ему нет дела ни до людей, ни до того, что происходит в мире. Кто-нибудь ещё остался в здравом уме, чтобы понять это? Было бы ему дело хоть до чего-то, то и нашего разговора бы не было, потому что вам не пришлось бы бежать из своей страны, а я… — он умолк на полуслове. — Если люди хотят справедливости, то они не должны полагаться на то, что кто-то другой даст им её, а вершить правосудие самим.       Асма подняла руку: — Курапика, нам не стоит спорить… — Те солдаты знали, что шли с оружием на гражданских, на мирных, беззащитных людей, и никакой приказ не снимает с них ответственности за содеянное. Чушь. Они сделали выбор, и меня выводит из себя, что раз они военные, то этот факт прощает им их грехи. Они должны быть наказаны. — Я не оправдываю их, но, послушай, ты рассуждаешь незрело. На войне ни у кого нет выбора. — Чушь это все. — повторил Курапика, посмотрев на свои руки так, словно это были два поверженных заклятых врага, просящих пощады, и прямолинейно заявил. — У людей есть собственная воля, а значит, всегда есть выбор, совершать преступление или нет. Убить сотни тысяч невинных людей, оправдываясь тем, что их несправедливо обделили, это был их выбор. Иначе уж больно удобно получается — подонкам всегда найдется, на что все свалить. — И что бы ты сделал на моем месте? — негромко спросила она. — Убил бы этих дьяволов.       В комнате воцарилась гнетущая тишина. Асма ушла от его взгляда, опустила свой в чашку с чаем, и повисло долгое, неуютное молчание.       «Да что со мной такое… » — подумал Курапика. В следующий момент он посмотрел на женщину, и увидел, что у нее в глазах стоят слезы. На него с размаху, как водой окатило, хлынула волна жгучего стыда. — Простите. Простите меня. Мне ужасно жаль. Я не должен был с вами так грубо разговаривать. — сказал Курапика, и его взор обратился на женщину. — Простите. — повторил он, словно от этого острота вины за собственную грубость, безобразную бестактность, станет приметнее.       Асма, с неприкрытой горечью поджала губы, покачала головой. — Иногда мне хочется спросить Бога: за что он подвергает нас, своих детей, которых он так любит, стольким испытаниям. Может быть, Он считает, что если мы хотим попасть в Рай, то наш путь должен лежать через борьбу и страдания, иначе мы не поймем, что такое счастье? Если Бог есть милосердие, то за что он так жесток с нами? Почему он смотрит на всё, что происходит, но никогда не вмешивается? Но если я хоть раз задам ему этот вопрос, то больше никогда не смогу в него верить. — Вам не кажется, что вы обманываете саму себя? Вы задумались над тем, чтобы спросить его об этом, а это значит, что вы уже в нём сомневаетесь… Не говорите, что я не прав. Так и есть. Тогда почему вы продолжаете в него верить? — В жизни каждого человека наступает момент, когда у него появляется внутренний ориентир, по которому он будет выстраивать свою жизнь. У каждого он свой. — Ориентир? — То, за что цепляешься, когда ты один и тебе кажется, что ты… не справляешься. Со своей жизнью. Или с тем, как жить в этом мире. В моем случае, это вера.       Большие глаза с приподнятыми уголками на лестничной клетке были настолько темными, что казались чёрными, но сейчас, когда свет от висящей над столом лампы пронзил их радужную оболочку, то открыл в их глубине проблески красновато-коричневого яхонта, а по краям светлело светлое, почти золотистое кольцо.       Он не стал говорить о том, что его вера в высшие силы была сомнительной, если не отсутствовала вовсе. Людям могло показаться, что так произошло из-за того, что якобы раз Бог допустил истребление его клана, то он не заслуживал веры в него. Но Курапика вовсе не собирался винить Его в том, что клан Курута погиб: в этом был виноват вовсе не Господь, а Гёней Рёдан, как, впрочем, в происходящих повсюду жестокости и зверствах Он тоже был не причем — это всё люди. Хотя у него, по правде говоря, всё же имелась к Господу парочка несущественных вопросов, например, есть ли какой-то элемент высшего замысла в тех лучах дерьма, которые тот на него посылал. А так единственная причина, по которой он бы хотел, чтобы высшие силы всё-таки существовали, это то, чтобы Куроро Люцифер и остальные члены Труппы Теней попали в ад. — А что если мой внутренний ориентир — желание уничтожить Дьявола? — Тогда приготовься к тому, что тебя ждет страшное разочарование. — Хотите сказать, мне нужно смирится? — прохрипел Курапика. — Пересмотреть свое отношение. — очень серьезно предложила Асма.       Курапика исподлобья посмотрел на женщину, и прикусил внутреннюю сторону щеки до крови, чтобы не сплюнуть ядовитую колкость.       Она поднялась из-за стола, подошла к плите, взяла чайник. — Истина идеи Дьявола для тебя, по всей видимости, состоит не в её соответствии реальному положению дел, а в полезности для решения практической задачи, уж боюсь спросить какой. — в его чашку полился светло-зеленый дымящийся напиток; его обдало нежным, сладковатым паром с ароматом жасмина. Он проследил, как женщина ставит чайник обратно, и впился в него взглядом, так, словно тот вот-вот взорвется. — Знаешь, верующие люди говорят о том, что сомнения в Боге порождает Дьявол, и они же заставляют людей идти в храм. Ничто так не влечет человека, как доказательства его существования. Может, в этом и был Его замысел? Позволить Дьяволу сесть на одно плечо и постоянно испытывать нас, чтобы проверить прочность нашей веры. И это не про поклонение в высшие силы. Это про то, как стараться не сбиться с правильного пути. Как не потерять доброту и человечность. Если бы Дьявол все время не испытывал тебя, разве ты стал бы хорошим человеком?       Курапика посмотрел в свою чашку, не зная, что и сказать. Чувство было такое, словно кто-то просунул руку прямо ему в грудь и выкрутил наружу из сердца какие-то мерзостные комья. — Я не в праве претендовать на звание хорошего человека. — Если тебя это волнует, это уже что-то значит, верно? — Не знаю. — глухо отозвался он, жалея, что вообще затеял весь этот разговор.       Ему не хотелось больше что-либо говорить— он молчал, замкнувшись, и глубоко ушел в себя, прокручивая в голове собственную речь и звеневшую в ней одержимую убежденность в своей правоте, которая прямо сейчас казалась ему какой-то пропагандой насилия. Он действительно так думает или кровь ударила ему в голову, искажая убеждения?       «Но ведь совсем недавно это и были твои убеждения, разве не так?».       Он тяжело сглотнул. — Я не хочу вспоминать прошлое, Курапика. Никому не хочется смотреть в глаза своему горю по доброй воле. За то, чтобы его принять, приходится платить высокую цену и, порой, когда сердце к ней не готово, оно ожесточается и начинает ненавидеть. Не могу сказать, что это слабость… Скорее, защита от боли, которая может разорвать его на части. Поэтому для Дьявола такие люди самые уязвимые из всех. Я хочу сказать, тот, кто гонится за Дьяволом, в конечном итоге и сам им станет. — женщина села обратно за стол. — Ты когда-нибудь читал Левит? — Я не верю в Бога. — отрезал Курапика. — А твои родители? — Причем тут они? — он насторожился, хотя в вопросе не было ничего такого. — Можешь не отвечать, твое право. — кивнула женщина, и ему стало совестно за свою резкость. Он вздохнул, обхватил ладонями чуть тёплую чашку. — Мать не верила, отец — да. Но вера всегда была его личным делом. Он никогда не заставлял нас что-то читать или… молиться. По-крайней мере, я такого не помню. — невыразительно произнес Курапика, опустив глаза в стол, словно по бумажке читал. — Не помнишь?… — раздалось над головой. По тону он ясно понял, какой настоящий вопрос скрывался за тем, что прозвучал вслух. — Вы правильно догадались. — А вот мои родители не были верующими. Зато бабушка была ярой католичкой. Как только я начала ходить, она стала водить меня в церковь, каждое воскресенье. Когда мне было восемь, она отдала меня в воскресную школу, и тогда я первый раз спросила её, почему она верит. Она ответила, что свихнулась бы без какого-либо ориентира в этом мире. Я не смогла понять, что она имела ввиду, хотя старалась. — Старались? — переспросил Курапика; внутри себя он порадовался, что Асма ничего отвечать на его реплику, а просто перевела тему. Обычно, когда люди каким-то образом прознавали, что он из клана Курута, то всегда не преминули выразить какую-нибудь смутную, безличную жалость с печальной гримасой, при виде которой он каждый раз был вне себя.       Ему вспомнился Йоркшин, когда он стоял на крыше с Исаги и Сенрицу. Положив локти на парапет, она поскребла щеку с отсутствующим видом, после чего, не глядя на на него, хмыкнула: — Ну, бывает.       Не ожидая подобного, Курапика слегка опешил от ответа, но, поразмыслив, пришел к выводу, что это ему даже понравилось. Словно она как-то почувствовала, в своеобразной форме, конечно, что не надо наводить прожектор на его трагедию. Впрочем, задним числом стало понятно, что фраза была сказана не по причине чьей-то эмпатии, а ее полного отсутствия. — Прочитала всю Библию. От корки до корки, пытаясь понять, почему люди верят в тех, кого ни разу не видели. Чем больше я читала, искала ответы, тем дальше удалялась от них. Через десять лет, уже в лагере, я поняла, что с того момента кроме Бога мне больше не на кого надеяться. Я хочу сказать, когда человек проживает свое горе в полном одиночестве, это и есть настоящий ад, и если провести в нем слишком много времени, то можно сойти с ума. У тебя есть тот, кого ты любишь так сильно, что хочешь защитить? — Возможно. — скупо ответил. — Как думаешь, может, стоит жить ради них, а не гнаться за кем-то? Ты уж прости, что скажу это, но ты выглядишь очень одиноким. — Я лучше до конца жизни проживу в одиночестве, чем взвалю на свои плечи ещё хоть одного мертвеца. — как сквозь толщу ваты услышал Курапика собственный скрежещущий голос.       Женщина накрыла его пальцы своей узкой, мозолистой ладонью. Курапика вздрогнул, не от неприязни — от того, как до странности внезапно нахлынуло на него воспоминание о прикосновении матери, то же спокойствие, сила и тепло.       Послышался дверной хлопок. — Это Тоя. Я сейчас его позову. — женщина встала со стула. Он поднялся следом, но мягко удержала его за ладонь. — Нет, сиди-сиди.       Один Курапика просидел недолго.       Через пару минут, развязным движением привалившись к дверному косяку, на кухне появился парень самой неожиданной наружности —долговязый, водянистые глаза обведены черной подводкой, в правом ухе кольцо-сережка, пирсинг в носу, а во взъерошенных чёрных волосах, спадающих на бледный лоб, виднелась парочка ядовито-синих прядей. На узких плечах висела изрядно потрепанная кожаная куртка размеров на пять больше, чем нужно, кожаные штаны с ремнём в заклепках и шипах. Парень был симпатичным, но с этим сатанинским образом…       Он дернул из уха один наушник — до Курапики донестись психоделические рокерские вопли под рычащую электрогитару, после чего сощурился, впившись ему в лицо цепким, недобрым взглядом.       Курапика вежливо улыбнулся неформальному парню, в меру, чтобы не переборщить. — Меня зовут Курапика. Твоя мать сказала, что ты можешь мне помочь перевести… — Ты кто? — грубым тоном прервал его Тоя.       Внезапная враждебность застигнула его врасплох.       «Он мне не доверяет. Мне сложно его судить, на его месте я бы тоже не доверял».       Курапика взял спокойный и уверенный тон. — Тоя, у меня нет намерений вредить тебе или твоей семье.       Тот скривился и моргнул. Недоверчиво так. — Откуда ты знаешь мою мать? — Я не был с ней знаком до сегодняшнего дня. Мне оставили её адрес и вот эту записку. — он положил её на середину стола; о деньгах он пока что решил умолчать. — Я пытался перевести их сам, но любой источник информации выдавал, что языка, на котором написаны эти иероглифы не существует. Мне всего лишь нужно узнать, что здесь написано. Клянусь, я пришел сюда по собственной воле и не имею никакого отношения ни к полиции, ни к… — он запнулся, не знал, нужно ли говорить, но все-таки сказал. — Готфриду.       Молчание. Тоя ничего не отвечал, но его плечи опустились, словно он позволил себе чуть расслабиться, но из светлых глаз ещё не ушла напряженная внимательность.       Парень подошел к столу — на каждом шаге он звенел, как горстка монет. С грохотом он отодвинул стул, развернул его, сел, положив локти на спинку, и посмотрел на него, как показалось Курапике, слегка высокомерно. — Ты на кого работаешь? — На одну организацию. — уклонился Курапика. — На мафию, что ль? — Тоя шумно шмыгнул носом, выдернул второй наушник, выключил музыку, завернул телефон в провода наушников и положи в карман. Когда он поднял голову, то встретился с его растерянным взглядом. — С таким непроницаемым видом и похоронным костюмчиком либо на катафалке эпитафии родственникам развозить, либо вести бухгалтерию у какого-нибудь мафиози. — Тоя усмехнулся — его голос звучал насмешливо и самоуверенно. Парень протянул руку к тарелке, подтащил к себе, взял пирожное. — Всё равно не вижу логики.       Тоя дернул плечом. — Поживешь здесь — увидишь... Блин, да расслабься уже, это шутка была. Не строй морду кирпичом.       Тут парень посмотрел ему в лицо и почти равнодушно сказал: — Не то, чтоб я не доверял матери, да и раз старик пустил тебя на порог, значит, все нормально, но имей ввиду, если я узнаю, что ты их обманываешь и собираешься им как-то навредить, я тебе ноги переломаю. Понял?       Курапика кивнул. Говорить тут было не о чем. — Я не угрожаю, ничего такого, просто, чтоб ты имел ввиду. А ещё я пошел на работу с похмелья и у меня до сих пор отходняк, сам понимаешь, настроение так себе… Ну, так чего тебе там надо перевести?       Он протянул ему листок.       Парень взял его и приблизил его к своему лицу, так близко, что почти уткнулся в него носом. Курапика с недоумением моргнул. Секунд десять Тоя с предельной внимательностью изучал содержимое, затем отвел листок от лица, положил его на стол перед собой, подпер голову рукой и с хмурым видом, постукивая пальцем по столу, некоторое время зрительно анализировал иероглифы. — Н-да, чума-а… — спустя пару минут поцокал языком Тоя. — Блин, ну, скажу как есть: я вообще без понятия, что это за язык. — не отрывая глаз от иероглифов, он с раздумчивым видом почесал макушку и поменял положение на стуле: водрузил обе ноги на сидение и скрестил лодыжки. — Сначала я решил, что это ханмун, поясню почему: в ханмуне иероглифы состоят всего из четырех графических элементов, что чуть сужает круг поисков — в большинстве стран Азии в написании иероглифов используется гораздо больше, поэтому и состав иероглифов сложнее, а эти выглядят довольно просто. Вот еще, видишь, между ними нет свободного пространства? — он ткнул в листок. — Они массивные, «квадратные» можно сказать. Похожие используют в центральных и южных регионах Очима. — Понятно. — протянул Курапика. На самом деле, он ничего не понял. Тоя, видно, это заметил и закатил глаза. — Погодь, сейчас вернусь.       Прежде, чем он успел ответить, парень вскочил со стула и вышел из кухни.       Вернулся Тоя через пару минут не один — за ним, слегка сгорбившись и заведя руки за спину, шел сухопарый старик, на морщинистом лице которого застыло выражение крайнего недовольства. — Только я подумал, что посмотрю свою передачу в тишине и спокойствии, как появился ты, шумный идиот. — повернув голову, старик заметил его и посмотрел на него так, словно он был пацаном, который увязался за ним на парковке возле супермаркета. — Здравствуйте, мое имя… — Да-да, очень интересно. — раздраженно отмахнулся тот. — Делать мне нечего, как тратить на вас свое время, у меня его и так немного осталось. — Ладно тебе, дедуль, тебе так сложно? — заискивающе протянул Тоя, переворачивая стул в нормальное положение. — Подсоби чуток, а?       Тот взял в руки листок, пристально глянул на него. Наморщив лоб, сказал что-то парню на своем языке. Тоя, помотав головой, бросил короткий ответ, быстро зыркнул на него и произнес еще несколько фраз. Его это взбесило — могли бы отойти в сторону, если уж решили пообсуждать его, а не делать это прямо перед ним. Исаги и Линсен порой вот также ни с того ни с сего начинали говорить между собой на кёцуго, иногда прямо при нем, и ещё поглядывая на него, будто специально, чтобы он устроил припадок мнительности. — Мне показалось, иероглифы похожи на синдзитай. — перешел на общий язык Тоя.       За свое наверное предположение Тоя отхватил подзатыльник. — Лучше тебе сразу отчислиться из своего университета, раз ты не можешь отличить рякудзи от синдзитай. — Да нифига! Не узнал бы я рякудзи? — возмутился пацан. — Продолжай слушать свою кошмарную музыку, сопляк, и скоро мать родную не узнаешь.       «Точь в точь как наш старейшина» — подумал Курапика, и не смог сдержать ползущие от воспоминаний вверх уголки губ. Старик хмуро посмотрел на него и рявкнул: — А ты чего стоишь лыбишься?! По-твоему, я сказал что-то смешное? Давай, говори, коль смешно тебе, вместе посмеемся! — Эм… нет, простите.       Тоя, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке не меньше него: Курапика с ним переглянулся, чуть ли не по-дружески прямо, мол, все норм, я тебя понимаю. — Тогда я не знаю, что это. — выпалил Тоя, поставив одну ногу на стул, и снова взял листок. Глянул на него. — Почерк просто ужасный. Если бы хоть знаки были ровные, то, может, мы бы тут не сидели и не ломали головы. — он поднял глаза на Курапику. — Кто это написал? — Знакомая.       Тоя ухмыльнулся. Сходство с матерью в этот момент было поразительным. — Чё, подружка твоя? Поссорились, что ли? Оставила тебе прощальную записку и укатила в закат?       Курапика бросил на него хмурый взгляд. — Я бы предпочел не слышать подобное. — Ладно-ладно, извини… Только не смотри на меня так, я просто шучу, а то вид у тебя больно уж серьезный... — Дай-ка сюда. — вдруг сказал старик.       Тоя послушно протянул ему листок. — Это не иероглифы. — наконец высказал старик. — Чего? Быть не может. — недоверчиво скривился Тоя и привстал со стула, чтобы посмотреть. Курапика, хоть и знал, что все равно вряд ли что-то поймет, тоже наклонился вперед. — Этот знак действительно похож на тот, что используется в кандзи. — он указал на откидную влево черту и горизонтальную линию. — Но их запись неверная, нарушено их расположение. Вполне возможно, что здесь использованы архаические знаки, которые вышли из употребления. Проще говоря, старое письмо. — Хорошо-хорошо, э-э-э… допустим это какой-нибудь… не знаю, камбун или бунго. Но перевести-то их можно, я ведь когда готовился к экзам…       Тоя замолчал, и вдруг хлопнул себя по лбу — звук вышел таким хлестким, что Курапика от неожиданности дернулся. — Точно! Во я дурак! Как я об этом сразу не подумал!       Парень резво вскочил со стула и вышел из кухни. Курапика не знал, нужно ли пойти за ним или нет, но прежде, чем принял решения, Тоя вернулся сам и нетерпеливо махнул ладонью: — Чего расселся? Пошли! — Куда мы идем? — поинтересовался Курапика, когда они вышли из кухни и направились к двери. — В книжный магазин. — и пояснил, когда поймал его вопросительный взгляд. — Там работает один парень, он точно должен знать. — Кто? — Он шарит в языках покруче моих преподов в универе: санскрит, джанни, латынь, одия, магадхи, всё что хочешь тебе переведет. Он меня к пересдаче по теории и практике перевода за неделю с нуля подготовил. Если уж у него не получится, то тогда я даже не знаю, кто сможет.       В прихожей, надев пальто, Курапика сунул руки в карманы и нащупал бумажный край конверта с деньгами, о котором успел совершенно забыть: — Подожди секунду. — бросил он Тое, застрявшему возле двери с экстравагантного вида кожаными берцами на плотной шнуровке, быстрым шагом вернулся на кухню и положил конверты возле корзинки с персиками. — Куда это вы так поздно? — послышался голос Асмы и выглянула в коридор, держа в руках поднос с пустыми чашками. — Скоро приду, ма! — вздернув подбородок, крикнул парень, дошнуровал ботинки, выпрямился, отбросив с глаз чёрно-синие лохмы, ( в этот момент из гостиной высунулась темноволосая головка Мэй, вспорхнула ручка: пока, Тоя, пока!), затем он открыл дверь и выскочил на лестничную площадку.       Курапика не сразу последовал за ним. Асма молча глядела на него обеспокоенным взглядом. Её черные волосы неприбранными прядями спадали на плечи, поверх простой одежды надет выцветший местами серо-голубой фартук. — До свидания. — он прервал зрительный контакт. Затем развернулся, шагнул за порог и добавил, не оборачиваясь: — Спасибо за гостеприимство. — Если тебе захочется придти, но ты засомневаешься, стоит ли, помни, что тебе здесь всегда рады. Хорошо?       Курапика с усилием кивнул. Услышав заботу в ласковом голосе, он едва не сболтнул то, что хотел сказать на самом деле, но не сделал этого. И, сказать по правде, оно было и к лучшему — это он потом так решит, но какое-то время горько сожалел, что не был настолько смелым, чтобы произнести те слова вслух.       Когда Курапика вышел, то сразу ощутил, что заметно похолодало. Выпустив облачко пара, он зябко поежился и поглубже спрятал руки в пальто.       Тоя стоял, прислонившись спиной к фонарю, и как только, увидел, что он вышел, то отстранился и пошел. — Нам долго идти? — поинтересовался Курапика, догнав парня через несколько шагов. — Минут десять. — ответил тот, и сдул с глаза нависшую прядь синих волос.       Они завернули в узкий переулок между двумя белесыми домами в аварийном состоянии, кое-где в окнах не было стёкол: вместо них зияла пустота. Поначалу Курапика с азартным интересом рассматривал каждый уголок окружающих его трущоб, но если бы ему довелось видеть это каждый день, было бы уже не до смеха.       Из переулка они вышли к крошечному пруду в прямоугольном искусственном резервуаре. Тут и там были расставлены предупреждения о запрете рыболовли и купания, но на каменистых бережках, заросших камышами, размером с ладонь, ряской, сидели бездомные с удочками, дети неподалёку искали под камнями какую-нибудь живность. Курапика покоробился. Что в итоге ловится на крючок и что находится под камнями ему было страшно спрашивать, но он надеялся, что оно не наделено высоким интеллектом и не разговаривает. — Молодые люди. Ну-ка, подойдите сюда.       Они обернулись. Их окликнула худенькая старушка в мутоновой шубе и шляпке, с деревянной тростью в одной руке и поводком, за которым плелся дряхлый пудель, в другой.       Курапика огляделся по сторонам, пришел к выводу, что этот призыв в приказном тоне обращен именно к ним. — Здрасьте, Кисо-сан. Как прошла вечерняя прогулочка с дедулей? — приветливо обратился Тоя, когда они подошли, может, даже несколько чересчур приветливо. — Ты не дерзи мне.— каркнула старушка. — Что это за тип с тобой? — Мамин приятель. — прежде, чем он успел открыть рот, ответил за него Тоя. — Курапика.       Он протянул руку, но дама её как будто не заметила. Внезапно она подняла трость и ткнула наконечником в грудь Тои. Толчок был несильным, но от удивления тот отступил на шаг. — Я видела, как ты шлялся со своими дружками вчера возле Икканзаки. Ещё раз замечу, передам твоему отцу, так и запомни. — объявила старушка. — Что вы, Кисо-сан, какой Икканзаки, я ж приличный мальчик. — прожурчал парень, шмыгнув носом. Прищурив и без того узкие глазки, она смерила их ледяным взглядом, проворчала себе что-то под нос и пошла в сторону переулка, из которого они вышли пару минут назад. — Вот карга старая. — выплюнул Тоя, проводя старушку досадливым взглядом. — Прикинь, сказала, что я похож на вампира! Это я-то? Сама, небось, занимается в своем заколоченном логове каким-то черным колдовством…       Курапика не ответил, но ему было трудно с этим поспорить. В своей кожаной куртке и тяжеловесных ботинках он выглядел как молодой Джек-Потрошитель, вернувшийся с рейв-вечеринки. — Почему ты сказал, что я приятель твоей матери? — Иначе бы она начала расспрашивать о тебе. Хочешь, чтобы к завтрашнему дню половина квартала узнавала тебя в лицо? — Тоя повернулся к нему, и сказал совершенно серьезно: — И не называй своё имя кому попало. К нездешним здесь много кто присматривается. А эта ведьма уже лет десять всем твердит, что у неё Альцгеймер, но я тебе так скажу — память у неё дай боже и язык без костей. Шпионит за окружающими из-за занавесок и трещит с соседскими перечницами обо всех, кого видит, с утра до вечера. — Икканзаки это?… — спросил Курапика, когда они двинулись дальше, минуя пруд. — Южная часть Ренгео. Там якудза. — суховато пояснил Тоя.       Между двумя многоэтажками с западной стороны пруда, будто пустота на месте вырванного зуба, зиял пустырь. — Здесь раньше был нищенский детдом.— раздался сбоку голос — Тоя остановился на пару шагов впереди, заметив, что он туда смотрит. — Гниющая лачуга с сиротами. Пару месяцев назад, когда начали сносить дома в этой части квартала, его разрушили первым. — А куда отдали детей?       Молчание. Тоя вспенил ногой фонтан листьев. Курапика повернулся к нему и обнаружил, что на его лицо исказила гримаса с мрачной, почти болезненной ухмылкой. — Тебе лучше не знать. — последовала пауза. Тоя едва слышно, почти не размыкая губ, добавил. — Hajand. Траффикинг.       Тоя успел отвернуться прежде, чем заметил, как исказилось лицо Курапики. — Видел девчулю с косичками? — Мэй? — Да. Ма забрала её отсюда. — Я думал, вы брат и сестра. — Здесь все друг другу братья и сестры, что сироты, что не сироты.       Послышалось хмыкание. Его худое, скуластое лицо в казённом свете уличного фонаря выглядело несколько зловеще.       Хаотичные обшарпанные застройки постепенно сменялись на более ухоженные дома, улицы разворачивались, стали шире, и дышалось как-то посвободнее. Иссиня-черное, грозное, вздувшееся небо будто сошло с полотна, изображавшего Голгофу.       Они остановились возле трехэтажного дома с вывеской — аккуратные старомодные буквы выписаны дугой над оконной витриной. — Если спросит, скажешь, что ты от меня. Но он бы тебя в любом случае не прогнал. Дорогу назад ты и сам найдешь, полагаю. В общем, давай, удачи тебе. — Тоя отколол какое-то чудноватое рукопожатие — так то ли бандиты прощаются, то ли члены тайного братства, затем развернулся, сунул руки в карманы и пошел в обратную сторону.       Книжный магазин находился в нехоженной, односторонней улочке. Несмотря на висевшую на двери табличку «Закрыто», через пыльную витрину с матовыми витражными стеклами с мозаичным узором, пробивался тусклый свет.       Курапика, застыв в нерешительности перед запертой дверью, оглянулся, знал, что Тоя уже ушел, и он тут был один, но не мог отделаться от странного, иррационального чувства, что кто-то за ним наблюдает.       Он постучал.       В глубине магазина послышалась возня. Затем щелкнул замок, и из приоткрытой двери показался совсем молодой парень: невысокого роста, худой, одетый в нежно-зеленый джемпер и шерстяные брюки. У него были темные, шоколадно-каштановые волосы и чуть более светлые, раскосые глаза карего цвета, в которых не было ни намека на настороженность, которую Курапика наблюдал у здешних жителей.       В руке он сжимал толстую книгу в обложке. «Моби Дик» Герман Мелвилл, быстро прочел Курапика. — Простите, мы закрыты. — кротко сказал незнакомец. — Прошу прощения, что явился без предупреждения, но если вы уделите мне одну минуту… — с этими словами он завозился в карманах, и протянул перед собой листок той стороной, на которой были иероглифы. — Скажите, вы можете перевести то, что здесь написано?       Курапика бы не удивился, если бы встретил в ответ раздражение, мол, что ты тратишь мое время, сказал же, закрыты. Но парень безо всяких слов взял листок и опустил на него взгляд. Зрачки неторопливо заскользили по строчкам. Он перевернул его, пару-тройку секунд смотрел на обратную сторону и затем, не сказав ни слова, отступил назад и раскрыл дверь. — Меня зовут Хиде. — паренек протянул руку. Курапика вытянул в ответ свою и представился, застопорившись, когда тот обхватил её двумя ладонями и крепко пожал. — Проходи.       Они зашли внутрь, и Курапика попал в полутёмное помещение, освещаемое тусклым светом керосиновых ламп, висящих на стенах. Книжный магазинчик был разделен узкой лестницей на два этажа. На первом, возле стены, стояла деревянная стойка со старомодным кассовым аппаратом — внушительная доисторическая диковинка из посеребренной меди с десятью клавишами-рычагами и кареткой. Все часы показывали разное время, которое никак не совпадало с привычными часами и минутами. Массивные, приземистые, ломившиеся от книг книжные шкафы из древесины тёмного колорита, дуба или ореха, вытягивались вдоль коридорных рядов, между которыми никак нельзя было развернутся двум людям. В воздухе висел едкий запах типографской краски, старого дерева, клея и воска. Весь магазин напоминал не магазин, а лично собранную домашнюю библиотеку уставшего от общества старого светского льва, любившего по вечерам уединяться здесь с изданиями великих романов. Курапика счел, что ему нравится это место. При иных обстоятельствах он бы потратил время, чтобы все как следует изучить. — Простите за беспокойство. — ещё раз сказал Курапика. — Простить? — он посмотрел на него так, будто Курапика спрашивал, как добраться в не слишком ему знакомое место. Его взгляд был открыт и доброжелателен. — Будет тебе. Вижу, ты не местный. Как ты нашел магазин? — Меня привёл Тоя. — А, этот парнишка. Увидев адрес, я так и подумал. — Хиде со смешком качнул головой, вспомнив что-то своё. — Гм… Могу я кое-что спросить? — когда Курапика кивнул, он продолжил. — Что он сказал, когда ты попросил его перевести текст? — У него не получилось и… — Нет-нет, я не про то — что конкретно он сказал? Вспомнишь?       Курапика поначалу растерялся, не понимая, зачем ему это вообще надо знать, но, задумавшись, немного погодя ответил: — Он сказал «Чума». — Хах, так и думал! — словив его вопросительный взгляд, он пояснил: — Когда я готовил его к экзамену, то слышал его «чума» чаще, чем свое имя за всю жизнь.       Парень явно был иностранцем, как, в целом, почти все жители квартала Ренгео, но на этнического азиата похож он не был. И общий язык у него был недурен, почти без акцента, но всё же Курапика улавливал характерные для кёцуго, самого распространенного языка в Азии, восходящие интонации, плавность и смягчение согласных. Анализируя, он словил себя на том, что сравнивает его речь с Исаги — у той акцент на всеобщем отсутствовал вовсе.       Они прошли узкий коридорчик между книжными стеллажами и дошли до небольшого читального зала. На стоящем в центре столе царил хаос из бумаг, книг в потрепанных обложках, пузырьков с чернилами и длинных перьевых ручек, до ужаса архаичными и неудобными на вид. Хиде сгреб всё на край, не слишком аккуратно: на пол упали несколько листов и одна из ручек. — Ты уж извини за беспорядок, я сегодня больше не ждал посетителей и не успел прибрать весь этот бардак. — Хиде огляделся с рассеянной, расфокусированной напряженностью. — Покажи-ка ещё раз, что там у тебя.       Он протянул ему уже изрядно потрепанный листок, кочевавший с ним вместе три или даже четыре города. Удивительно, как он не затерялся во время суматохи в Шанха-Сити и всего того, что последовало позднее.       Хиде более внимательным взглядом прошелся под содержимому. — Так. — он поскреб затылок, повторно огляделся; темные глаза искали уже что-то конкретное. — Смотри, с ходу сказать не могу, но есть парочка предположений. Мне нужно будет сверится с книгами. Это займет некоторое время, ничего, не торопишься?       Он покачал головой, давая понять, что для него это не имеет никакого значения. — Как давно вы здесь работаете? — Где-то около трёх недель. Раньше работал в антикварном магазине, занимался реставрацией картин и старых книжных изданий, которые приносили люди с блошиных рынков, покупали на аукционах или просто случайно нашли в домах у родственников после того, как получили наследство.       Пока Хиде говорил, взгляд Курапики проходился по бесчисленным полкам, забитыми книгами. Во всем происходящем было что-то не вполне от мира сего, что-то похожее на сон. Ему казалось, он вот-вот вздрогнет и проснется, поднимет голову от раскрытой книги или документов, и поймет, что сидит в своей темной квартире, совершенно один. — У тебя довольно необычное имя. — вдруг раздался голос Хиде, копающегося среди книг. — Никогда таких не встречал. — Хм… — растерявшись, ответил он. — Имя как имя. Ничего особенного.       Курапика думал, что парень сейчас будет спрашивать, откуда он и всё такое, но вместо этого тот сказал нечто совсем неожиданное: — Я думаю, имена многое значат. Это доказательство того, что кому-то ты был нужен и кто-то не хотел тебя забыть.       Курапика озадаченно молчал под шелест страниц.       «Да уж… странный парень» — подумал он.       Через десять минут Хиде положил на стол несколько старинных книг с форзацами из мраморной бумаги, как позади Курапика услышал вызывающе громкое мяуканье.       Посередине комнаты, размеренно шевеля хвостом, сидел вальяжный, мордастый рыжий котище. Прыгнув на стол, котяра уселся и вперился в Курапику пристальным взглядом немигающих, дымчато-голубых глаз. — Это Пуф. Раньше он здесь не жил, но мой сосед сказал, что либо мы избавляемся от кота, либо он расширит свои кулинарные предпочтения и попробует кошатину на вкус. — посмеявшись, сказал Хиде и рассеяно протянул руку, чтобы почесать кота под мордочкой. Тот увернулся, раздраженно зафыркав, и прошагал на другой конец стола, подальше от них.       Хиде обращался к нему так просто и радушно, будто они знакомы лет сто. Обычно его бы это насторожило и заставило быть бдительным, но отчего-то сейчас ему это показалось совершенно ненужным: этот парень внушал спокойствие, которое заставляло его забывать о паранойе. — Хочешь чай? — Нет, благодарю. — Не стой, присаживайся.       Курапика сел за читальный стол. Хиде пододвинул к себе словарь, положил его записку рядом с собой и принялся молча его листать. Он вдруг почувствовал себя страшно бесполезным. Ему редко приходилось оказываться в ситуации, где от него ничего не зависело, и работу выполняли другие люди, а ему оставалось только надеяться на должный успех. Он не мог быть спокойным, пока контроль ситуации находится не в его руках.       Курапика окинул взглядом надписи на обложках книг. В основном, они были на восточных языках, и он мог только предполагать, что же там такое написано, и переключился на Хиде. Вид у того был крайне сосредоточенный, только брови периодически хмурились. В течение получаса безмолвной тишины, он перебрал больше дюжины книг. Курапика не совсем понимал, что конкретно происходит — наверное, тот проводит лингвистический анализ или вроде того, в общем, что делают люди, которые владеют методами дешифровки неизвестных языков, а парень, очевидно, ими владел.       «Он говорил, что занимается реставрацией. Откуда у него подобные знания?».       Курапика уже собирался его об этом спросить, как Хиде поднял голову и произнес: — Итак, слушай. — он перевернул книгу и подтолкнул в его сторону, указав на подчеркнутую строку на странице над запиской. — У меня есть теория, что иероглифы записаны на синшу. Исторический стиль каллиграфии, полууставное написание иероглифов. Но это. — Хиде обвел карандашом третий и пятый иероглиф. — может быть из кхмерского алфавита, которые кто-то почти успешно выдал за кандзи. — Ты можешь их перевести?       Вместо ответа парень перевернул книгу к себе и снова в неё уткнулся. Прошло ещё несколько минут. Тишину нарушило убаюкивающее тиканье напольных часов, шуршание графита об бумагу. — Хм…       Курапика оборотил взгляд на Хиде, и увидел, что тот стал заметно мрачнее: — Что такое? — Когда проводишь дешифровку языка, первое, что нужно определить, это система письма. Она определено кажется идеографической из-за визуального сходства с иероглифами, но они больше похожи на систему абугида, использующей вместо тысячи всего несколько десятков символов. Дальше нужно искать внутреннюю структуру слов и фраз, выделять повторяющиеся конструкции и, по возможности, искать примеры их интерпретации, используя документы на языках, которые могут быть родственными к искомому. Например так открыли, что микенский язык являлся древнейшей формой записи греческого. Проблема в том, что я не могу определить родственный язык. Я попробовал группу из нескольких языков семитского и арамейского происхождения, но пока ничего не подходит. Конечно, за час никто тебе дешифровку не сделает, но хотелось бы определить область поиска.— Хиде постучал пальцем по подбородку. — Скажи, ты знаешь, кто это написал? — Записку оставил мне… приятель. — на секунду помедлив с последним словом, ответил Курапика. Может, стоило сказать «коллега по работе», но тогда наверняка неизбежно последует вопрос, чем он занимается. До него уже дошло, что все жители Ренгео относились к людям из преступного мира резко отрицательно. — Твой приятель криптограф или, может, лингвист по образованию?       Курапика знал, что Исаги говорит на семи или восьми языках, но сомневался о наличие у неё какого-то специального образования. — Точно не знаю, но я так не думаю. — наконец, ответил он. — Она знает много языков. — Сколько? — Больше шести. — Какие?       Курапика задумался. — Кёцуго, санскрит, пали... — Пали?       Хиде посмотрел в запись, вновь на него. — Мало кто владеет подобным письмом. Пали используют тхеравадины в буддистских храмах и монастырях для перевода священных текстов, в основном, Палийского канона. А на санскрите раньше писали исторические очерки в некоторых странах Азии, например Какине, религиозные тексты в период античности. Но я не вижу общих черт с деванагари, на котором, обычно, пишется палийский текст. Начертания букв в листе мало схожи с теми, которые используются в данной письменности. Хотя, возможно, используется какая-то разновидность, которую я не знаю... Ты не спрашивал, почему она выбрала именно эти языки? Где она их изучала?       Курапика отрицательно мотнул головой. Исаги была такой скрытной, что можно было предполагать совершенно любые теории касательно ее прошлого. — Ладно, тогда скажи, откуда твоя приятельница? — Не знаю. Наверное из Азии. Но я в этом полностью не уверен.       Хиде, тянувшийся к книге на вершине стопки, на секунду замер, склонив голову набок: — Любопытный ответ. — Если бы ты знал её, у тебя тоже бы сложилось впечатление, что с ней не увязывается ни одно место на земле. — пробормотал Курапика. — Может быть, хотя точно сказать не могу — я же её не знаю. А сколько ей лет ты хоть знаешь? — вопрос прозвучал без ожидания ответа, просто так, мимоходом, словно знать на него ответ само собой разумеющееся — ещё бы, они же приятели. Но Курапика промолчал. Он понятие не имел. Хиде глянул на него через плечо и когда до него дошел смысл молчания, то вопросительно вскинул бровь, а затем коротенько засмеялся, поворачиваясь обратно к книгам, и добавил, без насмешки: — Прости, если, мой вопрос сейчас прозвучит диковато — а вы точно были знакомы?       Курапика посмотрел в открытую книгу, испещренную рукописным текстом, и вдруг замер, застигнутый врасплох внезапным осознанием — он ведь и правда не знал о ней ровным счетом ничего. Абсолютно. Ничего. Курапика всю жизнь тщательно охранял свое личное пространство и не подпускал людей ближе черты, которую проводил каждый раз, когда человек хотел узнать его поближе, и сам не обладал склонностью копаться в чужой личной жизни, если только речь шла не о тех, на кого он охотился. Он знал, каким люди со стороны его считают — закрытым и очень обособленным, но в тотальной замкнутости во всём, что касалось личной жизни, Исаги переплюнула даже его. Наблюдая за стороны, как Сенрицу, Басё, Сквалло и даже Неон подбирались к ней с разных сторон, то невольно восхитился и даже позавидовал тому, до чего мастерски она умела уходить от постороннего интереса к себе. Через какое-то время, когда он начал прислушиваться и анализировать её ответы, то обнаружил, что абсолютно каждая реплика была бессодержательная и крайне обтекаемая, но всегда умудрялась удовлетворить чужое любопытство. Она никогда не говорила, где родилась, и его предположение о том, что она из Азии, основывалось лишь на личных наблюдениях. Внешность у неё не была, прямо скажем, типично азиатской: со своим цветом глаз, фарфоровой кожей и подобным острым штрихам чертам лица, она точно могла зайти полукровку и вполне — за уроженку какой-нибудь северной страны, Вистинга или Сельфоса. Но манера речи, поведение, жуткий формализм, изрядный консерватизм в одежде и вкусах в еде и другие, более мелкие детали, намекали о результате сильного влияния ментальности Азии и её культуры больше, чем предполагаемая национальная принадлежность. — Ну, в любом случае, то, что она из Азии не облегчило мне задачу, это и так ясно: символы определенно имеют азиатское происхождение. Итак, возвращаясь к вопросу. Пали и санскрит. Грамматика обоих языков чрезвычайно сложна и архаична, к тому же это языки-прародители, они повлияли на развитие языков Какина, Прасада, Терая на юге Азии и на некоторые другие языки, оказавшиеся в области синтоизма, шиваизма или буддийской культуры. Существует около десяти тысяч людей, владеющих санскритом, разбросанных по всему свету, но носителей пали нигде, кроме Азии, не найдешь. — Разве санскрит не один из официальных языков Северной Азии? — спросил Курапика, беря в руки листок с иероглифами, будто с помощью той информации, которая стала ему известна, он вдруг волшебным образом расшифрует текст. — Санскрит следует рассматривать не как язык какого-либо народа, но как язык определённой культуры, распространённый исключительно в среде социальной элиты, по-другому — среди представителей высших каст некоторых стран Северной Азии, брахманов и кшатриев. Исторически брахманы были учителями, монахами, учёными, а кшатрии представляли из себя привилегированную прослойку населения, то, что мы сейчас называем аристократия. То, что санскрит входит в число официальных языков, это чистая формальность, дань уважения культуре. И это не санскрит. — уточнил Хиде. — И не пали. Меня озадачило другое — если человек владеет санскритом, он имеет представление о древних языках Азии, для их изучения это просто необходимо. А для нас это может стать проблемой. — Почему? — Потому что их больше тысячи, большую часть из которых можно изучить только в Азии, а если мы говорим про Какин, то всё, что имеет культурную ценность, в том числе и исторические рукописи, ни вывозятся за пределы страны для изучения, ни допускаются к изучению посторонними людьми. Иначе говоря, у меня даже нет материалов, с чем можно проводить сравнительный анализ. Другой момент — здесь явное сочетание символов из двух, а то и трех разных языков. Я могу попробовать узнать, что за языки, но перевести… Не знаю. Не буду ничего обещать, сам не уверен. Ты точно не можешь о ней что-нибудь рассказать? Любая деталь поможет направить поиски в нужное русло. — Нет, не могу. — раздраженнее, чем следует, отрезал Курапика. Стал бы он всех подряд просить переводить их, если бы сам знал хоть что-то?       Тишину нарушил странный звук. Определить источник не составило труда: Пуф всхрапывал на царских размеров лежанке в углу комнаты с блаженным, слюнявым, урчащим звуком.       Хиде прошелся по нему задумчивым взглядом. — Извини за личный вопрос, но если ты почти не знаешь человека, который дал тебе записку, почему для тебя так важно узнать, что там написано? — Я думаю, в ней есть что-то важное. — Интуиция подсказывает? — Может и так. — ответил он, дернув щекой, и сменил тему. — Ты, кажется, говорил, что реставратор картин и книг. Откуда тогда ты столько знаешь про языки?       Хиде задумчиво помолчал, словно потревоженный каким-то смутным воспоминанием, но почти сразу на его лице вновь появилась улыбка. — Когда много времени проводишь в окружении книг, невольно впитываешь в себя и много новых знаний.       Хмыкнув, Курапика откинулся на стул, открыл книгу, «Санскритскую хрестоматию», положил одну руку в карман и материализовал цепи.       «В обычных обстоятельствах для того, чтобы я мог использовать способность, цепь должна находится прямо перед человеком, но при максимальной концентрации я могу не только улавливать мельчайшие изменения в сознании посредством колебания цепи, но использовать её так, чтобы человек не видел».       Перевернув страницу, он закинул удочку: — Её зовут Рика Исаги. Она хантер, как и я. Охотник за головами.       Хиде, внимательно разглядывавший корешки книг на полках, обернулся к нему. — Хантер, значит. — спокойно констатировал он. — Не удивлён. — А ты? — с чего-то вдруг сорвалось с языка у Курапики. — Нет.       Курапика сконцентрировал ауру на цепи и стал ждать. Одна секунда. Две. Три. Та не шевелилась.       «Чёрт. Он меня не обманывает. Да как так?».       Прошла целая минута. Ни малейшего колебания. Он был чист, как свежевыпавший снег. Соображая, Курапика смотрел на него долгим взглядом, и парень это заметил. — Пытаешься понять, обманываю я или нет? — невозмутимо поинтересовался Хиде, вытаскивая с полки книгу в темно-синем переплете.       «А он довольно проницательный».       Курапика услышал приглушенный смех — Хиде спрятал лицо за книгой, но улыбку Курапика успел заметить. Не поняв её, он хмуро спросил: — Что смешного? — Порой так трудно довериться кому-то. А потом — Хиде перевернул страницу, и, не отрывая глаз от строчек, продолжил: — оказывается, что это вполне возможно. — Я не склонен доверять первым встречным. — Как и большинство людей помимо тебя. — не стал возражать Хиде, скользя взглядом сверху вниз по полкам в поисках нужной. — Лучше быть чуть более осторожным, чем чуть менее. Умеешь пользоваться нэн? — Откуда ты знаешь о нэн? — спросил Курапика с металлом в голосе. — А что, знать о нэн простым смертным не положено? — От кого ты о ней узнал? — Это допрос? — Хиде закрыл книгу, взял сверху следующую. — Ты довольно напорист. Следователем работаешь?       Курапика не удержался от смешка. А может, на него так подействовала непритязательность этого парня, кто знает. — Я настолько далеко от правоохранительных служб, насколько это вообще возможно. — Когда ты мне только показал записку, я сначала подумал, ты ведешь, не знаю, какое-то расследование. В процессе беседы я отмел это предположение, но спросить на всякий случай надо было, вдруг я все-таки оказался бы прав. — Так откуда ты знаешь о нэн? — Приятель рассказал. Давно. Ещё в детстве.       Цепь не подавала никаких погрешностей в искренности Хиде. Но то, что он узнал о нэн в детстве, немало озадачило его. Информация о нэн была строго конфиденциальна и не распространялась на каждом шагу, тем более детям.       Прежде, чем Курапика успел задать следующий вопрос, Хиде проверил время на наручных часах. — Курапика, я бы с удовольствием не отрывался бы от книг, чтобы докопаться до сути, но мне нужно успеть до одиннадцати закрыть магазин к приходу коменданта. — Комендант?       Поясняя, парень поднялся из-за стола и начал собирать книги. — Все общественные места в это время обходятся городскими комендантами. — Ни разу не слышал о подобном законе. — Наверное, потому что он действует только в определенных районах города. — не глядя на него, отозвался Хиде. — Ясно. — после небольшой паузы ответил Курапика, обдумывая услышанное. — Если хочешь, можешь их с собой. — парень кивнул на книги. — Вряд ли я что-то пойму в них без посторонней помощи.       В ответ тот пожал плечами — как хочешь. — Ты уж прости, что приходится тебя выставлять вон. — Ничего страшного. И это скорее мне стоит просить прощения, это я ведь так поздно заявился на порог. — сказал Курапика, спускаясь по лестнице вниз вслед за Хиде. Тот обернулся и прыснул смешком. — Да ладно. Мне и самому стало интересно, что же там такое написано.       Тик-так, тик-так, качается серебристый маятник в напольных часах. Проходя мимо бесконечных стеллажей, Курапика бегло читал надписи на корешках, пока не сбавил шаг, чтобы присмотреться повнимательней. — Это детская секция. — пояснил позади Хиде, когда заметил. — В этих шкафах традиционные сказки и приключенческие книги, вроде «Архипелага Зонтро», «Сломанные соломинки», а в тех — современные фэнтези, детективные повести…       Остановившись перед шкафом возле стены, Курапика протянул руку к полке и вытянул из середины книгу в твёрдой багровой обложке, тяжелой и немного пыльной. Название книги на гладком переплете выполнено готическим шрифтом: золотистые буквы стояли очень близко друг к другу, создавая впечатление, будто пытаются наползти друг на друга, выделится, обратить на себя внимание читателя. Под надписью нарисована небольшая картинка с изображением вытянутой руки, держащей горящий факел, на фоне выложенной из камня пещеры, во мгле глубины которой свирепо горели гелиодоровые глаза с треугольными зрачками. Не читая название, даже спустя десяток лет Курапика узнал бы книгу из тысячи, из сотни тысяч.       Хиде склонился, чтобы посмотреть на обложку, и прочитал вслух. — «Лихие приключения охотника Дино». — Курапика не ответил, и услышал, как тот через секунду-другую молчания рассмеялся, вовсе не насмешливо, а так, что было понятно, он по-дружески. — Прости-прости, но если честно, выглядишь ты сейчас как ребенок: раскрыв рот, таращишься на книгу, как новую игрушку. — Она была моей любимой в детстве. — ответил Курапика, когда пришел в себя. Во рту был дурной привкус. — Правда? Я вот в детстве больше мангу читал. — Манга это что-то вроде комиксов? — Что-то вроде. — согласился Хиде. — У меня был друг, с которым мы каждую неделю покупали новые выпуски «Сёнен Джамп», еженедельник, в нём выпускали разные серии манги. Он с ума сходил по «Ван Пис», особенно по главному герою, Зоро. А я всегда хотел стать таким, как Аскеладд. — Аскеладд?       Вместо ответа Хиде подошел к соседнему стеллажу, пробежался взглядом по полкам, затем сел на корточки и вытащил книжку. Форматом она была помельче, чем все остальные. На обложке было изображение драккара с расправленными парусами. Курапика прочитал название — «Сага о Винланде». — Она о викингах. Большинству парней моего возраста нравились крутые отважные парни, знаешь, типичные герои, чей силой все восхищаются. Но Аскеладд не отличался физической мощью. Он обладал опытом, умом и интуицией, и побеждал умелой стратегией и хитростью. Благодаря своей харизме Аскеладд мог заслужить признание и доверие практически любого человека, даже главного героя, которого тот долгое время ненавидел. Но, если так, по правде, мой лучший друг был куда больше похож на него, чем мог бы когда-нибудь быть похож я. Может, сейчас был бы ещё больше. — Соболезную. — сипло уронил Курапика. — О нет, он не умер. — поспешно возразил Хиде, и умолк. — Наверное. Не знаю. Должно быть он очень далеко отсюда. Хотя если бы он даже умер, я бы тоже так думал. Что он где-то на другом конце мира, просто не даёт о себе никаких вестей. А может он просто обо мне забыл. Не знаю. — повторил парень после краткой заминки, не глядя на него.       Курапика закрыл книгу, поднял голову. Хиде стоял, отвернувшись от него, и его выражение лица он не видел. Со спины парень казался совершенно спокойным. Выглядел ли он также со стороны, когда говорил с кем-то, не поворачивая головы? Неприкасаемым. Закрытым. Недоступным. — Вы скучаете по нему?       Хиде расцепил руки за спиной, обернулся к нему. На его губах блуждала улыбка. Не вежливая, не добрая. Грустная. — Ну, полагаю, на то нам и дано помнить дорогих людей — чтобы мы могли по ним скучать.       Курапика протянул ему «Лихие приключения», но Хиде выставил перед собой руки, а когда опустил их, то сказал: — Вижу, она навевает на тебя воспоминания. Не представляю, хорошие ли, или дурные, но если хочешь, забирай ее.       Он растерянно заморгал. — Нет, я… Возьмите. — Курапика снова попытался отдать ему книгу, но Хиде покачал головой. — Послушайте, правда, не нужно. Я не могу её просто взять. — От чего же? — просто спросил Хиде. Он понял, что тот настроен решительно, и книгу не возьмет. — Хорошо, я заплачу за неё. — Нет. Возьми просто так.       Невозмутимо встретив его требовавший ответа взгляд, Хиде ответил. — Ты пришелся мне по душе. Возьми. Но если тебе прямо так уж важно заплатить за нее, пожалуйста, я не против.       Курапика был сбит с толку внезапной откровенностью. Поставив танкобон обратно на полку, Хиде сомкнул руки за спиной и прошел мимо него. — Мне пора закрывать магазин. — мягко напомнил парень.       Он кивнул и двинулся вслед за ним между книжными шкафами. — Я попробую найти что-то, с чем можно связать те иероглифы. — сказал Хиде, когда проводил его до выхода, открывая ему дверь. — У меня есть парочка идей, но нужно как следует покопаться, чтобы сказать что-то конкретное. Приходи завтра, что узнаю — расскажу.

***

      Он вернулся к себе ближе к полуночи и сразу включил ноутбук. Его он приобрел относительно недавно, после того, как по глупой неосторожности разбил прошлый. На тот момент по технологичным меркам ноутбук считался сильно устаревшим и к тому же жестко тормозил, так что потерю он счел за повод купить быстрый и современный комп. Им стал семнадцатидюймовый «Джесс пауэрбук» на пятьсот гигов, стоивший ему бешеных денег, являвший собой настоящее чудо среди персональных компьютеров, и Курапика ни секунды не пожалел, что его купил.       Снаружи накрапывал слабенький дождик. Он повесил пиджак в шкаф, приоткрыл окно над столом, впуская свежий, ещё пахнущий грозой холодный ночной воздух, снял с рукавов запонки, бросил их в секцию, натянул вместо рубашки черный свитер, затем заварил лапсанг сушонг и сел за стол. Вид из окна выходил на мост и подсвеченный собор, и в темноте это зрелище напоминало рождественскую открытку.       Запустив протокол PLQ на компьютере, сбивающий десятичную последовательность записи айпи-адресов, в том числе и хантеровские, чтобы не светить свой ноутбук в журналах серверов, он вбил в поисковую строку имя Готфрида Ратнера. Пальцы летали по клавишам просто с какой-то одержимостью — так происходило всякий раз, когда он садился искать информацию об интересующем его субъекте.       Причины каждый раз были разными. Иногда ему нужно было проверить конкретного человека по рабочим вопросам, но чаще всего он начинал копать под кого-то по личным мотивам и всегда подходит к делу с должной скурпулёзностью. За годы поисков, он научился разбираться в полицейских протоколах, искать нужные документы в бюрократических архивах, политических партий, религиозных и общественных организаций, а с недавних пор и архивах Ассоциации, чтобы найти самого малоизвестного человека, случайного свидетеля. Также он научился пользоваться программами-вымогателями и целевым фишингом для того, дабы собирать очень личную информацию по канализационным каналам через компьютер. Доступ к Сайту Хантеров значительно облегчил ему работу, но для того, чтобы искать там информацию на постоянной основе, нужно было иметь бездонный кошелек — за любые мало-мальски значимые сведения приходилось выкладывать крупную сумму. Как глава организации, у него не было проблем с финансами, денег у него было даже больше, чем нужно: арендная плата, по большому счету, было его самой большой статьей расхода. Но все равно способ этот был затратным и лишал возможности вступать в контакт с людьми. А именно люди, как выяснилось, были источниками самых полезных и неожиданных фактов.        Если можно было выкопать на мерзавца какую-нибудь грязь, у него срабатывал своеобразный внутренний счетчик Гейгера, и он почти всегда сразу же устремлялся в нужную сторону. Кто угодно мог собрать сведения о судимости, кредитоспособности, финансовом положении, образовании, ближайшем окружении, но Курапика, проверяя человека на причастность к тёмным делишкам, всегда подходил к делу основательно и с воображением.       Несколько месяцев назад он решил проверить одного из подчиненных босса — довольно, на первый взгляд, неприметного типа, который занимался бухгалтерией одного из его холдингов, то по чистой случайности обнаружил перевод на небольшую сумму, проведенный задним числом. Всего за неделю неблагонадёжный бухгалтер предстал перед ним законченным ублюдком: десяток «тихих» махинаций с переводами средств, крутые долги кредиторам, связи с другими мафиями, что он поглощает кокаин, как пылесос, и, кроме того, его бывшая подружка обращалась в центр помощи после того, как он отходил её до сотрясения и сломанных ребер. Без согласования с боссом, он собрал и отправил анонимной почтой все письменные материалы, полными обстоятельных и непогрешимых доказательств афер, компрометирующие снимки с членами преступных группировок, а также диктофонной записью разговора с девушкой с заявлением о побоях, и медицинским освидетельствованием о том, что травмы нанесли тяжкий вред здоровью и ещё пару-тройку бумажек, вниз, под всё остальное — так, лично от себя, чтобы ублюдок точно не вышел на свободу, а если вышел, то не успеет сделать один шаг от тюрьмы, тут же получит пулю в лоб от тех, кому сливал информацию. В тот день, когда ему вынесли приговор на тридцать лет в строгий режим без права досрочного, Курапика проспал почти десять часов без сновидений, а когда проснулся, то чувствовал себя просто великолепно.       Это было… он даже не мог определить, как именно. Приятно. Настолько приятно, что могло войти в привычку. Он не получил удовольствие ни от убийства Увогина, ни от Омокаге, но мысль о том, что в его власти посадить всех душегубов за решетку, принесло ему успокоение, какого он и не ожидал. Мерзавец получил по заслугам, и Курапика наслаждался этой живительной мыслью. Ах, всеми фибрами души! Особенно, когда несколько недель назад отправил многообещающую карьеру рок-звезды, небритого патлатого хмыря, по совместительству одного из хозяев алых глаз, в далекое небытие после того, как выяснил, что тот является педофилом, регулярно оплачивал занятия сексом с двенадцатилетней проституткой в Банкванге и кроме того, в результате некоторых наблюдений, явно проявлял нездоровый интерес к своей племяннице.       Возможно, в некоторых вопросах морали он продолжал отличатся наивностью, но в отношении подонков у него имелись принципы, которые играли немаловажную роль в его личной комиссии по этике: если человек не раскаивается в содеянном и пытается откупиться, угрожать или сбегать от ответственности — а чаще всего, как показывала практика, так и было — тогда он не считал дурным поступком навредить ему, откопав про него всякое дерьмо и сделать так, чтобы посадить мерзавца за решетку. Со всеми хозяевами глаз он поступал также, как и с бывшей рок-звездой — четверо из шести сейчас отбывали внушительный срок за уклонение от уплаты налогов, взятки чиновникам, домогательства, изнасилования, заказные убийства, финансовые махинации и прочие мерзости, о которых он узнавал в процессе своих расследований. Когда он находил владельцев глаз и вступал с ними в контакт, то никогда не требовал объяснений и не выяснял причин, для чего они захотели получить глаза — для него это не имело ровным счётом никакого значения.       Перед глазами явственно возник образ последнего хозяина, тронутого умом религиозного фанатика, лидера какой-то абсолютно сумасшедшей секты. Когда Курапика нашел его, прячущегося под старой церковью, спятившая мразь, увидев цепи у него на руках, посмотрев ему в глаза, зашелся безумным смехом, заявив, что скорее умрет, чем расстанется со своим сокровищем, со своей алой драгоценностью. Его бегающие глазки, жалкое тело, одетое в грязные пасторские лохмотья… При мыслях о нем Курапику до сих пор передергивает от омерзения.       Тот факт, что все они знали, каким путем были получены глаза, уже делал их виновными, потому, если они отказывались добровольно их отдать, он без колебаний приступал к действиям. Курапика считал болтовню пустой тратой времени: уговаривать можно детей, договариваться с союзниками, заключать сделки с партнерами, но для людей иного толка слова неприемлемы. Ему давным-давно дано было усвоить, что хищники, где бы они не были, кем бы о ни не были, понимают только один язык. Он просто совершал правосудие, не прибегая к убийству; в отношении хозяев глаз он условился с собой не переходить эту черту.       С улицы донесся краткий приглушенный удар соборного колокола. Подсветка фасада всё ещё горела, и слабо освещала полумрак, царивший в комнате: когда Курапика сел за компьютер, то выключил весь свет, кроме настольной лампы. Через пару минут, когда начали слезиться глаза, он и её выключил. Пока загружался сайт, он поставил ногу на стул, встряхнул пачку сигарет, вытащил одну, чиркнул спичкой и закурил.       «Готфрид Ратнер — бизнесмен, глава строительной компании «Райнфельдт Групп». Проработав пятнадцать лет на холдинговую компанию «Аомори», он основал бизнес, капитал которой насчитывается в двести миллиардов дзени, и также является филантропом, жертвуя средства в различные благотворительные организации».       «Ранйфельдт Групп» то и дело мелькала среди статей о новостях в экономике и финансах, но последние полгода — особенно часто. Связано это было с новым проектом строительной компании под названием «Новый Эрдингер».       Протянув руку, он стряхнул пепел в керамическую пепельницу, и включил видео под заголовком «Строительный магнат Готфрид Ратнер заявил о намерении полностью преобразить город».       На вид Готфриду было хорошо за пятьдесят: темно-русые волосы, посеребренные на висках сединой, уложены в юнгфольковскую прическу, глубоко посаженные глаза под широким лбом со стежками морщин, смотрят с невозмутимой твердостью. Эдакий респектабельный яппи-делец, уголком рта ухмыляющийся на камеру в дизайнерском костюме от Самптер. Он стоял на фоне Верхней Палаты Конгресса в окружении плотной толпы телевизионщиков, журналистов и репортеров. За его спиной маячила охрана, а рядом, на расстоянии в вытянутой руки, несколько довольно известных политиков, в том числе мэр города, Рихард Гедин, и его помощник, Карл Вангорд, и во всем своем боевом величии председатель Комитета градостроительства Карин Лунде, с которой Курапика три месяца назад имел «удовольствие» познакомится лично и ощутить ее острый каблук у себя на горле.       «Я не очень хорошо умею говорить на публику. Но я патриот. Цели «Райнфельдт Групп» — построить страну, которой каждый гражданин мог бы гордиться, и я начал с города, в котором я родился, который более всего нуждается в помощи. Эрдингер достаточно страдал от разрухи, нищеты и людей, которым плевать на его судьбу. Будущее нашего города и реализация его потенциала очень важны для меня. Но он не сможет преобразиться без чужой, и я взял на себя ответственность полностью изменить его для жителей…».       Он хмыкнул и потер запястьем глаз. Какой ты добрый самаритянин. Видео продолжалось ещё семь минут. Курапика не стал его досматривать — слушать, как Готфрид Ратнер управляет толпой рекламной речью у него не было ни малейшего желания — и продолжил читать информацию о компании. Помимо головного офиса в небоскребе «Хесторп-Тауэр» в престижном районе Вестфайр недалеко от Старого города, «Райнфельдт Групп» владела массой мелких предприятий в южной и восточной частях Эрдингера. Биография самого Готфрида, на первый взгляд, не содержала примечательных деталей: родился в пригороде Эрдингера, там же провел детство и юность, после второго курса бросил университет, чтобы путешествовать по Азии. Все, о чем говорилось дальше, было уже связано с «Аомори». Как он туда сумел попасть без оконченного образования и какого-либо опыта в экономическом сфере, Курапика не выяснил. «Аомори» являлась холдингом с азиатскими корнями и преимущественно принадлежала клану Йонебаяши, влиятельной и весьма состоятельной семье родом из Какина. В тридцать четыре он стал заместителем начальника отдела капиталовложения, и считался восходящей звездой. По сути, Готфрид был невесть откуда взявшимся парнем, которому удалось своим упорством и амбициями пробиться в престижную компанию и начать там своё развертывание. Начав копать глубже, Курапика не смог найти почти никакой информации о том, чем конкретно Ратнер в ней занимался, но наткнулся на довольно скользкие формулировки, которыми тот объяснял газетчикам, почему он вдруг решил прекратить многообещающую карьеру в «Аомори» и покинуть холдинг. Это натолкнуло его на мысль, что, вполне возможно, он ушел из оттуда не по своей воле, и Курапику очень заинтересовало, что же такое произошло, особенно после короткой статьи в «Лундестаг ньюс» двухлетней давности, в которой журналист пытался его расспросить и получил в ответ лишь «любезные» колкости.       Через год Готфрид основал «Райнфельдт Групп» и за каких-то семь лет компания взлетела вверх, стремительно оказавшись в разряде самых преуспевающих на строительном рынке. По данным Федеральной комиссии по связям, свой основной доход Ратнер получает от «Райнфельдт Групп» и аудиторской компании «Ист Эп», совладельцем которой являлся, а проект по реконструкции жилых районов частично финансировался Проектным комитетом Эрдингера с щедрой руки Лунде, и Городским советом.       Данных о ближайших родственниках Курапика не нашел. Возможно, Готфрид мог расти без родителей или быть приемным. В двадцать два года женился на однокурснице Аннике Брергерн, через восемь месяцев брак был расторгнут. Она умерла от порока сердца десять лет назад. У них есть общий сын, который не участвовал в делах компании.       Смяв окурок, Курапика зашел на сайт «Райнфельдт Групп», открыл скрипт страницы и с помощью удаленного эксплойта стал вводить код вредоносной программы. Через час экран ноутбука запестрел ежесекундно открывающимися диалоговыми окнами. Он вернулся из кухни со второй порцией чая, закрыл окно, и сел за стол, внимательно смотря, как программа на мониторе живет своей жизнью.       Ему пришлось свернуть почти все окна, пока в конце-концов он не нашел то, что нужно, и погрузился в чтение.       Курапика не был специалистом в области строительного бизнеса и недвижимости, но — господи, может он, конечно, мало в чём разбирался, но в том, как бандиты «отмывают» свой бизнес, делая его законным, он собаку съел — даже тех знаний, которые у него имелись, хватило, чтобы исходя из информации придти к выводу, что «Райнфельдт Групп» занимается мошенничеством в таких масштабах, что это уже переставало быть мошенничеством, а становилось вполне себе бизнесом. С бюрократической скрупулезностью он изучал десятки различных схем продажи векселей, договора купли-продажи с такими витиеватыми тезисами, что поди догадайся, что каждая из них на свету оказывалась тщательно сформулированным очень грамотным юристом наглядным примером, как надо пользоваться лазейками в законах о покупке земельного участка. Какое-то время года Курапика продирался сквозь названия бесконечных субподрядчиков, дочерних компаний, которые являлись дочерними компаниями других дочерних компаний, иски о неправомерном сносе жилья, все из которых суд отклонял ещё до начала процесса, демпинг стройматериалов, в котором компанию обвиняли сторонние застройщики, но, опять же, безрезультатно. Ясным было одно — вся деятельность бизнеса была изложена в белых документах так, что не подкопаться. Публичная сторона «Райнфельдт групп» обладала безупречной репутацией. Единственным проколом был единственный суд около трех лет назад, когда компанию обвинили в нелегальной покупке земли в Осан, но юристам удалось доказать невиновность, и дело закрыли. С финансовым положением все было в порядке: «Райнфельдт Групп» и всё дочерние компании, зарегистрированные на разных лиц, исправно платили налоги и страховые взносы. Сотрудники отзываются о компании как о «надежном работодателе», с «достойными условиями труда», а зароботная плата была выше среднего показателя на рынке, даже, можно сказать, весьма щедрой.       Всерьез зацепится было практически не за что.       Грея озябшие пальцы об выпуклые бока кружки, он опустил в неё хмурый взгляд.       «Как долго те постройки пробудут на земле? Сколько люди будут продолжать сопротивляться власти? И какое количество огромных стеклянных уродств построят на месте сотен маленьких бетонных коробочек, где живут тысячи людей?»       Когда-то отец рассказывал, почему клан Курута жил обособленно от городов. Другие народы во внешнем мире кочевали также, как и они, и в поисках лучшей жизни покидали свои дома, отправляясь в более экономически развитые страны, с другим уровнем жизни и дохода. Там они стремились оказаться рядом с теми, с кем разделяли язык и религию. Диаспоры стали частью городов, как например, в Сагельте, формируя при этом собственные миры. Изолированные от основной массы, они мало участвовали в общественной жизни и не принимались в расчет государства в целом. Даже если бы клан нашёл способ защитить свои глаза, они бы, скорее всего, не смогли бы стать частью внешнего мира. Тогда Курапика этого не понимал, но спустя много лет, прожив достаточно времени в нём, он убедился, что отец, в общем-то, был прав.       Курапика никогда не ощущал себя полноценным членом общества, которое с такой легкостью принимало Гона, Леорио, даже Киллуа с его не от мира сего семейкой и Хисоку. Он казался себе чужеродным существом, представителем диковинного, далекого мира, которому здесь не было места. В детстве ему всё казалось наоборот — чужой среди своих, чудной мальчишка, стремящийся вырваться на волю, туда, где всё неизвестно и враждебно, где он никого не знает, никому не нужен, но всё же непоколебимо уверенный, что именно там-то его ждёт не дождётся истинная судьба, светлое, весёлое, яркое, счастливое… Стараться быть своим среди чужих, как выяснилось, намного сложнее, чем быть чужим среди своих. Впрочем, кривил душой. Не особо старался. Но если бы совсем отпустил себя, вряд ли ему удалось бы выстроить хоть какие-то связи с внешним миром. Скорее всего, он бы его возненавидел. До сих пор так и живёт: сам не свой, одной ногой не здесь.       Пальцы дрогнули на остывшей чашке. Принять эту вроде бы простую данность оказалось неожиданно… горько.       Курапика распечатал все, что нашел, и подшил бумаги в пустую папку, куда вложил и свои записи, которые делал по ходу. Курапика потянулся к пачке взять ещё одну сигарету, как возле ноутбука зазвонил его телефон. Погруженный в мысли о «Райнфельдт Групп», он ответил на звонок, не глядя: — Курапика, добрый вечер.       Голос Ностраде раздался из трубки так неожиданно, что он сразу не нашелся с ответом, и выпрямился. — Босс. — Я тебя разбудил? — Нет… Нет. Все в порядке. Я не спал. — Конечно, я так и думал. Давненько ты не выходил на связь. — вкрадчиво заметил босс. Последний раз Курапика говорил с боссом больше недели назад. — Хотел бы поинтересоваться, появились ли какие-нибудь новости касательно Гёней Рёдан. — Поиск продвигается. Не особо быстро, как хотелось бы. У меня пока нет данных о точном местоположении Куроро, но я думаю, что нашел того, кто может его знать. — Это весьма обнадёживает. — Курапика услышал проступившее в голосе облегчение. — Я уж подумал, возникли серьезные проблемы, и ты не хочешь мне о них докладывать.       Проблемы то, может, и не возникли, по-крайней мере, серьезные, но то, что весь его план чуть ли не на следующий день полетел псу под хвост, было неприятной истиной, о которой он умышленно умолчал. Курапика, ты дурак. Ну нельзя все заранее спланировать, приходится иногда действовать по ситуации. — Как сейчас чувствует себя Неон? — Уже лучше. — ответил через небольшую паузу Ностраде заметно суше. — Врачи со дня на день обещают, что снимут её с ИВЛ, но то, что с ней произошло… — Курапика услышал вылетевшее в сторону крепкое словцо. — Я распорядился, чтобы мои адвокаты к чертовой матери завалили этот клоповник именуемый «больницей» судебными исками о халатности. — Прошу простить, возможно, я выражусь не к месту, но мы ещё не знаем, кто совершил преступление и пока не будет доказано обратное, мы не можем винить в нем врачей. Пока Неон не поправиться, разумнее не принимать никаких радикальных действий в отношении больницы, где она проходит лечение, вы так не думаете?       Ностраде с ним согласился. Они обсудили попытку повторного покушения, Курапика проанализировал общую картину происходящего, взвешенно подбирая слова, высказал имеющиеся догадки, и после того, как Ностраде поинтересовался его мнением о дальнейших шагах, разговор перетек в рабочее русло: — Я хочу выкупить долю в казино «Эллис» в Йоркшине, что на это скажешь? — Вы давно к нему присматриваетесь, но разве оно не терпит убытки? — Может, у нас получится лучше. — в усмешке просквозило самодовольство. — Я бы хотел расширить сферу влияния в Йоркшине и перенести туда часть активов. В будущем, в перспективе, приобрести ещё несколько казино и отелей, чтобы закрепиться в городе. — Вложение в бизнес в Йоркшине хорошее решение. — согласился он. — Жду твоего возвращения, чтобы обсудить все детали.       Курапика повернулся спиной к столу и прислонился к краю. Наверху послышалось странное щелканье — он вскинул голову и увидел, как по мансардному окну накрапывают, струятся тяжелые ртутные капли дождя.       «Этот проклятый город всё время ревёт» — угрюмо подумал он. Радиаторы ни черта не работали, рамы на окнах стояли деревянные, как и во всех домах в Старом городе, и сколько бы он их не заклеивал, оттуда всё равно тянуло сквозняком, из-за чего в квартире постоянно стоял собачий холод. — Босс, я могу вам перезвонить через минуту с другого номера? Мне нужно у вас кое-что спросить.       Когда тот согласился, он взял пальто, вышел на улицу, дошел до конца дома, завернул за угол, и зашел в телефонную будку. — Вас ещё беспокоили из Джюю-ни? — с ходу спросил Курапика, когда услышал щелчок принятого вызова.       На той стороне несколько секунд висело молчание. — Что ты имеешь ввиду? — засквозившее напряжение он прочувствовал так, словно босс стоял рядом с ним, и Курапика задал вопрос прямо ему в лицо. — Ты кого-то подозреваешь? — Нет. Пока нет. Скажите, тот человек, который приходил к вам, Шузо, кажется — вы знаете, кто он? — Насколько мне известно, при возникновении спорных вопросов и конфликтов, Совет Мафии приглашает его в качестве непредвзятой стороны. Этот юноша является посредником между кланами Крестных Отцов. Я попробовал выяснить о нём через свои связи, но все знают ровно то, что я тебе только что озвучил, ни больше, ни меньше. — Вы считаете, он работает на Джюю-ни? — Курапика, я такого не говорил. — в голосе босса зазвенело напряжение. — Все сведения, которые только имеются о Джюю-ни, в том числе о том, кто на них работает, катастрофически мало. Когда вокруг организации бродит слишком много слухов, то начинаешь верить в её мистификацию. Они могут быть быть как политически мотивированный организацией, или преступным синдикатом, или правительством какой-то страны, небольшой группой людей с огромным влиянием, а может, вообще одним человеком. Ни следов, ни закономерностей. Я знаю, что Совет Мафии не независимы — он получает от кого-то все распоряжения и им все обо всех известно. — Они шантажируют информацией? — Нет. Хуже — они знают, что ты жаждешь получить больше всего, и предлагают это. Разумеется, не за бесплатно. — И что просят взамен? — Информацию. Раньше деньгами можно было решить все проблемы, но сейчас только их стало недостаточно. Люди продают и покупают информацию обо всём, что их интересует. Знания стали самой прибыльной и ходовой валютой.       Он нахмурился, ловя себя на том, что в голове стали поднимать голову стародавние подозрения. — Босс… вы знали о том, что будете Крёстным Отцом до того, как тот человек отдал вам конверт?       Последовала долгая пауза. — Я не был до конца уверен в том, что человек, который приходил ко мне, действительно из Джюю-ни. — наконец, ответил Ностраде. — Он просто сообщил, что мое имя числится среди приоритетных кандидатов, и намекнул, что мне следует уладить все незаконченные дела до выборов. И ещё, что мне нужно будет выполнить некое условие.       «Вот оно как, значит. Ностраде догадывался о том, что станет Крёстным Отцом ещё до того, как состоялся прием. Зачем был тогда весь этот фарс в кабинете?».       Причина могла быть одна — Ностраде что-то скрывает от него. Дерьмо… Его охватило едва сдерживаемое желание немедленно всё узнать. Почему тот ничего не сказал ему?       Послышался негромкий кашель. Курапика мысленно выругался — он слишком долго молчит. — Какое условие? Что он хотел узнать? — Ничего. — В каком смысле? — В прямом. Ему ничего не нужно было. И через неделю приходит этот лощеный хлыщ ( услышав красноречивый эпитет, Курапика ухмыльнулся) и заявляет, что Неон должна составить им предсказания. Они будто знали обо всём заранее, дождались, пока пройдут выборы, и пришли, чтобы получить оплату.       Слова Ностраде только укрепили его подозрения. — Для чего? Зачем им это надо? — Я не знаю, Курапика. — в голосе на том конце был усталым и одновременно — с раздраженными нотками. Ностраде не слишком нравилась излишняя настойчивость; если он и дальше хочет сохранять доверительные отношения с боссом, ему нужно быть чуть менее настырным. — Не знаю. Но буду с тобой откровенен — мне было не хотелось узнавать. Кто бы это ни был, я не хочу с ними связываться. Очевидно, для них все люди — фигуры на шахматной доске, которые они передвигают в соответствии с личными интересами и обстоятельствами. Единственное, что имеет сейчас значение — Неон. Она обязана быть в полной безопасности. Если понадобится, я заполоню каждый угол больницы вооруженной охраной.       По его лицу пробежалась судорога. Очевидный подтекст непреклонного заявления Ностраде напомнил Курапике об истинной ценности Неон для её отца. Он набрал в легкие воздуха, чтобы не позволить вырваться едкому комментарию на этот счет. Кажется, Ностраде не особо волновало, кто именно напал на его дочь — для него было гораздо важнее, чтобы она оставалась жива как можно дольше, чтобы обеспечить ему положение. Хотя… кто знает. Может, он действительно за неё беспокоился. — Господин Ностраде, кто ещё помимо вас стал Крестным Отцом? — Я могу тебе выслать список. — Пожалуйста, покажите его Сенрицу, пусть пришлет мне через закодированный протокол связи, она знает, что это. Я вам сейчас перезвоню со своего.       Курапика поднялся в квартиру, ногой захлопнул дверь взял сотовый с тумбочки в прихожей. — Прошу прощения за неудобства. — с ходу сказал он, как только Ностраде принял звонок. — Все в порядке, Курапика, я понимаю. Тема, очевидно, не для телефонного разговора, но раз у тебя возникла необходимость спросить об этом сейчас, значит, у тебя есть на то веские причины. — он подошел к шкафу, зажав телефон ухом, натянул на себя второй свитер с ещё одной парой носков, затем вернулся на кухню, поставил чайник. — Я бы хотел у тебя спросить кое-что личное, если ты не против. — Слушаю. — Вчера мне звонил Йохаим Нольте. Ты должен его помнить с выборов в Рейнгессен. Признаюсь, я немного удивился причине звонка.       Первую секунду-другую Курапика не понял, о ком идет речь, но едва память встрепенулась в нужном месте, он замер с телефоном в руке: поместье, лестница, фигура в сером шелковом костюме, ощупывщий взгляд, жеманно поджатые губы на бледном, амимичном лице.       «Все люди продаются, всё зависит лишь от воображения и возможностей». — Удивились? — осевшим голосом спросил Курапика, когда сумел с ним совладать. — Он интересовался Исаги. Сказал, что хотел бы, так сказать, нанять её на работу.       Курапика уставился в тёмно-коричневую поверхность стола. Чашка с остывшим чаем, билеты в Шанха-Сити, жестяная коробка из-под лимонных леденцов «Доктор Тидал» со снотворным, папка с черным переплетом, в которую он досконально собирал информацию о Рёдане на протяжении последних лет. — Ясно. — В том числе и тем, почему она покинула организацию. Я ответил ему твоими словами, но по оставшейся части нашей беседы мне показалось, что он мне не поверил. Тогда я не стал спрашивать тебя о деталях, но теперь хочу спросить — мне нужно знать что-то ещё?       Он молчал. Он понимал, что нужно что-то сказать, но все слова остановились посреди глотки, будто сигнал от мозга застрял где-то на пути к речевому аппарату.       Черт побери. А. Почему. Он. Ведет. Себя. Так. Словно. Ему. Не. Все. Равно. — Нет, ничего. — спросил Курапика, задвинув на задворки сознания мысль о том, до чего убого прозвучало. На самом же деле, его голос был сух и безразличен. — И что вы ему ответили? — Я сказал, что в данный момент не располагаю какой-либо информацией о ней или её текущем работодателе. Впрочем, мой ответ недалеко ушел от правды. Однако после этого он обещал достать для Неон ногтевые пластины рок-звезды Бэррона Пенса, которые она просила на день рождения. Скажу честно, его предложение было соблазнительным… — Ностраде посмеялся беззаботным смешком. Курапика скрежетнул зубами, надеясь, что слышно не было. — Вы были отличной командой. За все время, что вы работали вдвоем — ни одного провала. Я был крайне удивлен, когда услышал от тебя про непреодолимые разногласия.       Он не ответил. — Редкость, знаешь ли, встретить таких людей, как вы. — Каких ещё? — вопрос вышел из него агрессивнее, чем он думал. — Хм… Выражусь так: исполнительных и целиком верных своему делу. Мне казалось, вы безоговорочно доверяли друг другу. Не жалеешь о своем решении?       Молчание. — Насчет предсказаний не беспокойтесь. Скоро Неон вернуться её способности. Я обо всем позабочусь. — Рассчитываю на тебя, сынок. — донесся до него голос Ностраде; тот никак не высказался по тому, что он проигнорировал его вопрос. — Мне пора, у меня ещё ужин с сенатором.       Когда Ностраде сбросил звонок, Курапика, глядя на темный экран, не сдержался от мрачной усмешки. Сынок… Ну-ну.       В тишине слышалось только тиканье старых настенных часов. Прошло уже больше больше трех недель, но проклятая Исаги продолжала каждый день вторгаться в его мысли, каждый раз —бесцеремонно, надоедливо, и воспоминания, восставали из недр памяти, с размаху пронзая его копьем картинок, ощущений и голосов.       Залив Саратогаса с яхтами в лучах закатного солнца, на красной ковровой дорожке в свете софитов позирует известная актриса, неоновые буффонады казино и пятизвездочных отелей, пожары пустынных небес, безумные вечеринки с реками шампанского и роскошь длинных лимузинов с кожаными сидениями, покер, стрит-флеш и джек-пот в «Эль-Дорадо», упоительный гипноз зазывал на Золотой аллее, сулящих неслыханные богатства, погоня на федеральной эстакаде под какофонию сирен полицейских машин и стрекот вертолетов, труп крупье посреди павильона игровых автоматов, печенья с предсказаниями в забегаловке Джимми Ли, перестрелка в «Роял Глэм», шальная пуля, захламленный номер отеля в «Грамаду», бутылка креплёного порто, стежки швов по свежей ране…       Курапика резко дернул головой, заставляя себя вернуться в реальность.       Пластик в руке завибрировал. Сенрицу. Он открыл сообщение — как и ожидалось, сплошные кракозябры. Он сел обратно за ноутбук, подключил телефон к компьютеру, открыл программу. Программа замигала, запрашивая доступ. Чтобы распознать устройство и восстановить кодировку, нужно было минут пять. Курапика успел померить неторопливыми шагами квартиру от входной двери до кровати пятнадцать раз, одновременно удерживая вокруг тела рэн, прежде, чем на экране высветился список: Мареношин Йонебаяши Лайт Ностраде Элетер Бруно Майкл де Немур Ксавьер Кап-Ферра Амшель Наки Розика Эфрусси Эдмон Зёйлен Рене Шнаппер Натан Бауэр       Ксавьер Кап-Ферра — делийский бизнесмен, промышленный магнат, владелец гоночной команды «Альфа-Хэтчинс», совладелец бейсбольной команды «Каргард». Амшель Наки — кинопродюсер, председатель члена правления и сооснователь кинокомпании «Фоксфейр», а также основатель «Амшель&Ко», один из самых влиятельных людей в шоу-бизнесе Глэмгазленда. Его дочь, Куроцучи Наки, знаменитая киноактриса, певица и модель. Рене Шнаппер — председатель директоров сагельтской холдинговой компании «Хорген&Альшвиль Холдингс», производящих лекарственные препараты и медицинское оборудование. Занимает третье место среди крупнейших фармацевтических компаний и ведущее место в мире по клиническим исследованиям в области онкологии.       Курапика знал, что верховодящее руководство Совета Мафии выбирает людей не последнего пошиба, но чтобы подавляющее число Крестных Отцов оказалось хребтами промышленности, медиамагнатами и главами фармацевтических империй он всё равно как-то не ожидал и вбил в поиск первое имя — то, которое было знакомо меньше всего.       «Мареношин Йонебаяши — представитель династии Йонебаяши (кликните на ссылку для продолжения), одной из трех знатных семей королевства Какин. Наследник финансового конгломерата «Йохберг Групп» (кликните на ссылку для продолжения)».       Курапика задел пальцем кнопку мыши, и сайт автоматически перебросил его на следующую страницу, где вылезала информация о последнем:       «Йохберг Групп» — лидирующий инвестиционный и коммерческий банк в Азии. Один из пятнадцати мировых универсальных транснациональных банков. Финансовому конгломерату принадлежат коммерческие, ипотечные, депозитарные, инвестиционные банки, лизинговые и другие компании, а общий объем активов оценивается в четыре триллиона дзени. Он обслуживает восемнадцать миллионов клиентов через сеть из тысячи ста восьмидесяти отделений, а также филиалы и представительства в тридцати девяти странах мира».       «Теперь нетрудно догадаться, через кого Совет Мафии отмывает весь свой доход»— подумал Курапика.       Интернет был полон исчерпывающей информации о деятельности «Йохберг Групп»: последние новости, акции, страховые вклады, ценные бумаги, хедж-фонды, отделения и филиалы, дочерние компании. То и дело всплывали статьи не только о самом банке, но и о его владельцах. Как и все банки, «Йохберг Групп» являлся открытым акционерным обществом, но львиная доля акций принадлежала Йонебаяши; контрольный пакет в пятьдесят восемь процентов был распределен среди пятидесяти членов клана, а остальные — между инвесторами. У бывшего главы клана, почившего Ринтаро Йонебаяши, было двое младших братьев — Канаме и Андо. У Ринтаро в живых из детей осталась только старшая дочь, Шиота, у второго было трое сыновей, один из которых занимал высокий пост в принадлежащей клану холдинговой компании «Аомори», а у последнего — две старшие дочери и сын, Ичиро.       Курапика не понимал, с чего вдруг у него возникло такое любопытство к теме, которое, в общем-то, не входила в сферу его интересов, но не мог остановиться читать. Что-то было в этом всём… нечто пока ещё неопределенное, зацепившее его на крючок.       На глаза ему попалась газетная статья двухмесячной давности: «Единственный сын нынешнего главы «Аомори», шестидесятилетнего Андо Йонебаяши, стал главой холдинговой компании». В конце февраля «Аомори» возглавил представитель шестнадцатого поколения знаменитой династии, его сын, Ичиро, который, судя по безумно запутанному генеалогическому древу, приходился новоиспеченному Крёстному Отцу двоюродным дядей, а его матери, Шиоте, кузеном.       Статья была долгой, вмещающей в себя краткий биографический очерк о клане, историю компании и так далее. Прочитав её, у Курапики сложилось определенное впечатление об основателе холдинга. У Ринтаро была репутация старомодного патриарха, не подвластного никаким новым веяниям. Он являлся одним из столпов частного бизнеса и одним представителей старой школы; можно было сказать, что наряду с Тоямой Шимура из концерна «Рейтон Групп» и Такаги Коджима из старого «Фушейда» они составляли хребет экономики Какина. Консерватор и убежденный монархист, судя по тому, сколько раз в статье упоминалось о том, что все успехи компании идут «во имя процветания королевства Какин».       В голове что-то щёлкнуло. Курапика взял папку, в которую сунул распечатки основных данных о Готфриде, нашел глазами знакомое название:       «После многих лет работы в холдинговой компании «Аомори» основал бизнес, капитал которой насчитывал двести миллиардов дзени».       Вернувшись к экрану, он распечатал страницу сайта и вложил в дело Готфрида, затем вернулся на поисковую, вбил в строку запрос, после чего поджал под себя ногу, уселся на неё и, прикусив ноготь на большом пальце, захваченный разгорающимся интересом, стал читать:       «К знатным семьям относятся три привилегированных клана Какина, имеющих существенное воздействие на культурную, экономическую и политическую жизнь королевства. Благодаря значительному содействию в развитии страны в различных сферах экономики, промышленности и культуры, наращивании военного потенциала и повышении её мирового престижа, представители знатных семей наделены Шейсенсо (« неприкосновенностью») — прямым иммунитетом от действий исполнительной и судебной власти.»       На экране под абзацем статьи располагалось изображение трех гербов.       На багровом фоне первого герба было изображение знакомой изящной птицы с удлиненным телом, крохотной головой, широким разрезом рта и рыхлым, охристым оперением, заключенной в кольцо, по краям которого читались иероглифы. Гуахаро-мон принадлежал семье Йонебаяши.       Второй герб представлял из себя три цветка мандарина с листьями, расположенных в форме треугольника. В Азии он являлся символом бессмертия, мудрости и силы. До девятнадцатого века его носили семьи хатамото, личной охраны правящих военачальников, сёгунов. Тачибана-мон принадлежал семье Шимура.       Последний по сравнению с остальными выглядел безыскусно — тонкий, изящный полумесяц между четырьмя точками, расположенными вокруг, символизирующими звезды и четыре стороны света. Цуки-мон — герб семьи Нейджире. Отхлебнув из чашки остывший чай, Курапика перешел по ссылке на первой, уже знакомой ему фамилии.       Династия Йонебаяши — династия банкиров, меценатов и общественных деятелей азиатского происхождения, чья история восходит к концу пятнадцатого века. Родоначальником является Шигехиро Йонебаяши. В нынешнее время численность клана насчитывает около двух сотен человек, к их роду принадлежало несколько королевских семей. Свое могущество Йонебаяши получили еще три столетия назад, ссужая деньги королям Какина для войн с народами, а впоследствии их банковская деятельность оказала огромное влияние на формирование нынешней финансовой экономики не только Азии, но и всего мира. Благодаря тому, что они заваливали одни государства своими несметными богатствами, а другие заливали кровью, с конца девятнадцатого века фамилию клана окружал ареол кровавого навета, который подпитывался и рос с легкой руки любителей низкопробных теорий заговора, объявляющих королевскую семью Какина Хойгоджо «слугами Йонебаяши». Состояние клана, по некоторым данным, превышало казну страны «Большой Пятерки».       Курапика прокрутил мышкой вниз, и в голове с того ни с сего появилась мысль, какого это — родится в подобной семье. Трудно было себе такое представить и тут же подумал о том мальчишке, Мареношине. Когда еще в раннем детстве маленький ребенок осознает, сколько власти в его руках, ему будет трудно не вырасти в тирана, но тот робкий двенадцатилетний мальчишка на приёме Крестных Отцов, со смиренным, покорным видом и потупленным в пол взглядом, молча принимающий лживую лесть от окружающих его со всех сторон людей, которые вылизывали туфли под роскошным одеянием в надежде на благосклонность небожителя, не выглядел так, словно был хоть сколько-нибудь счастлив своему положению нового главы благороднейшего и богатейшего клана. Если честно… … он выглядел обычным ребенком, до жути напуганным алчными взрослыми.       Династия Йонебаяши вела свою историю от Шигехиро Йонебаяши. Он родился в 1666 году в квартале Ганау Тансена в семье предпринимателя Этерда Йонебаяши, партнёра Королевской торговой палаты. Шигехиро построил крупный банковский бизнес и создал свою финансовую империю, охватившую не только Какин, но и всю Северную Азию, а после того, как наследство перешло двум его сыновьям, Китано и Юда, и Южную. Впоследствие, их потомки разделили клан на главную и побочную ветви. На протяжении почти четырех столетий, династия Йонебаяши, как в семейном деле, так и в укладе, придерживалась суровых патриархальных законов: все важные посты в бизнесе могут занимать только мужчины, как и наследовать титул главы, распоряжаться имуществом, и прочее, прочее. В клане женщин не принимали в расчет и не давали права голоса ни по каким значимым вопросам. В сущности, с самого рождения они всегда находились на попечении у мужчины — сначала отца, а затем супруга — и служили клану только для продолжения рода. Правда, если у них рождался сын, то им выделялась небольшая доля дохода с акций компаний, но опять же, они не имели права ими распоряжаться. У нынешнего регента клана до достижения Мареношином совершеннолетия, Андо Йонебаяши, имелись две старшие дочери, но бизнесом управлял его младший сын, Ичиро, которому едва исполнилось тридцать. По мере того, как его глаза все дальше скользили по строчкам очерка об обычаях клана, Курапика не мог не почувствовать, как все эти стародавние устои, якобы призванные сохранять могущество клана, так и дышали мизогенией. Помимо этого, мужчины клана обязаны заключать браки с двоюродными и троюродными сестрами, чтобы накопленное богатство осталось внутри семьи и служило общему делу.       Курапика не слишком поразился скользким обычаям: достаточно пройтись по верхам истории буржуазии любой страны, чтобы убедиться, что аристократы охотно вступали в кровосмесительные браки ради наследства, сохранения положения в обществе и «чистоты крови». Даже в клане Курута некоторые семьи практиковали подобное, чтобы сохранить чистейший, пурпурный, самый ценный оттенок глаз, который на чёрном рынке стоил дороже всего. Ни одной из шести пар «пурпурных» глаз Курапика пока до сих пор не нашёл. Единственное, что знал — всеми двенадцатью глазами владел один человек.       Ему в глаза бросился заключительный абзац статьи — так, будто он был набран красным шрифтом:       «… с конца девятнадцатого века династия Йонебаяши придерживается сдержанного поведения, жертвуя значительные средства на благотворительность, при этом сохраняя анонимность касательно размера их состояния, и избегая демонстрации бросающейся в глаза роскоши ( тут он не сдержался от скептичного смешка, вспомнив приём на выборах Крестных Отцов и алмазное ожерелье на мальчишке). Помимо филантропии, многие представители династии являются известными меценатами: обладая самой большой частной коллекцией искусств в мире, они нередко передают ценные предметы собрания в аукционные дома».       Курапика потянулся к краю стола, взял ежедневник и сделал пометку попозже более тщательно разузнать об их меценатстве и о том, могли ли они владеть чем-то более… нестандартным. Когда он хотел написать что-то важное для себя, то использовал специальный шифр из алфавита языка Курута и цифр, прогоняя его через матрицу, которую сам придумал как раз для таких случаев.       Отложив ежедневник, он пошел на кухню, сделал свежий чай, и вернулся обратно. Когнатами Йонебаши являлись кланы Нейджире, Киндай, Хойгоджо, Риндо. Клан Шимура был второй по значимости среди трех знатных семей. Династия промышленников была основана Какегиё Камия в конце восемнадцатого века. Он был офицером и хоть лично короля не знал, но прославился как талантливый начальник гарнизона и в 1804 году получил имение Гинши на востоке Какина в развивающемся городе-порте Индзай в благодарность за долгую и верную службу. У него имелись также собственные средства, которые он вложил в постройку железных дорог и вскоре после этого заложил сталелитейный завод, на котором строились поезда. Благодаря ему восточный регион Какина стал обрастать промышленными центрами и новыми города, увеличилось количество рабочих мест, и люди потянулись на земли, сотни лет считавшиеся практически неосвоенными. Камия с сыном Арима развивал торговлю с Империей Очима и создал маленький торговый флот, чьи суда в середине девятнадцатого века ходили в Альенде и Союз Митен. После смерти отца предприимчивый Арима расширил металлургическую деятельность на запад, построив заводы и филиалы в центральных регионах Какина, в том числе и в Тансене, а затем женился на наследнице горного промышленника Мацури Шимура, взял фамилию жены, объединил оба бизнеса в концерн. Через полвека Шимура стали одной из богатейших семей в королевстве, заработав своё состояние на инвестициях в строительство промышленных предприятий, железные дороги и, впоследствии, производство оружия, основав военно-промышленный концерн «Рейтон Групп». Семья, также, как и клан Йонебаяши, являлась объектом многочисленных конспирологических легенд, одной из которых гласила, что дед нынешнего главы клана, Тоямы Шимура, в конце девятнадцатого века сказочно разбогател на спекуляциях на фондовом рынке, вовремя узнав инсайд о победе Союза Митен над Далатом, а по другой, что «Рейтон Групп» в начале прошлого разорилась из-за банков Йонебаяши: желая устранить конкурентов, они провели мошенническую операцию с акциями компании, обвалив их до того, что та объявила себя банкротом.       «Рейтон Групп» до сих пор являлся одним из мощнейших военно-промышленным концерном в Азии. ВПК владел десятками заводов, фабрик и верфей, занимающихся изготовлением стрелкового оружия и боеприпасов, сборкой единиц боевой техники, летательных аппаратов, постройкой и спуском на воду военных судов, проводил исследования по разработке ядерного оружия. С самого основания, концерн, также, как и «Аомори», всегда оставался в чистом виде семейным предприятием. Около сорока членов семьи являются мелкими совладельцами разного масштаба, а все состояние семьи (по сравнению с цифрой, на которую на несколько секунд уперся взгляд Курапики, Лайт Ностраде был беден, как церковная мышь), распределено между многочисленными живыми родственников. Также, как и династия Йонебаяши, клан состоял из сотни людей, включая членов семьи, присоединившихся через многочисленные браки, но в отличие от тех, Шимура не придерживались столь строгих патриархальных взглядов в наследовании бизнеса. Нынешним главой «Рейтон Групп» все ещё был старый глава клана Тояма Шимура, но уже частично передавший руководство семейным бизнесом своему старшему ребенку, дочери Рейко.       Потянулись фотографии: строительных объектов, оружейных складов, громадных заводов, ракетных зениток, вертолетных эскадрилий, безымянных военных на полигонах, экипированных в графитово-серую униформу, держащих автоматические винтовки. Курапика прокручивал их вниз, пока не дошел до фото в журнальной статье двухгодичной давности с крупным заголовком:        «Открытие судостроительного завода военного назначения ВПК «Рейтон»       На фото под ним были сам Тояма Шимура, пожимающий руку министру обороны Какина, и Рейко. Глава клана выглядел моложе своих лет, был высоким, поджарым, с длинным лицом, тяжелой, широкой челюстью и зачесанными назад седыми волосами. Он носил небольшие усы и тонкие очки в стальной оправе, за которыми скрывались глаза решительного и уверенного в себе человека. На женщине рядом, его дочери, было надето строгое чёрное кимоно с белым поясом, черные волосы острижены в короткую прическу с чёлкой до подбородка, обрамляющей обе стороны овального лица. Глаза у Рейко Шимуры были широко расставлены, ярко-зеленые, на контрасте с алебастровой кожей напоминающие по цвету чешую королевского питона. Она смотрела чуть мимо камеры прищурив глаза, и её взгляд, несмотря на весь сдержанный образ, показался Курапике дерзким и бесстыжим.       Следующим снимком был семейный портрет, сделанный на званом вечере, посвященному двухсотлетию с основания концерна. Рядом с Тоямой и Рейко стояла немолодая, миловидная женщина с каштановыми волосами в норковом манто, очевидно, его жена (в статье ниже она упоминается, как Йорико). У неё были те же насыщенного зеленого цвета глаза, что и у Рейко, но взгляд был более открыт и мягок. Курапика прокручивал статью вниз, пока не наткнулся на сноску.       «Помимо старшей дочери Рейко, у главы клана и его супруги есть два младших сына, Сакурай и Кига Шимура, не принимающих участие в семейном бизнесе».       Он бегло пробежался по информации, представленной на Сайте Хантеров, и убедился в том, что это действительно так — ни на одной фотографии, ни в одной статье и письменных выдержках из семейных хроник не упоминается, что у Тоямы Шимура есть ещё дети. Этому факту могло найтись много разных объяснений: возможно, они ещё слишком малы, или выбрали другую стезю для карьеры, или в обоих братьях взыграл подростковый максимализм, и они решили сбежать из семейки, которую ненавидели, или их вычеркнули из семейного древа за какой-то чудовищный проступок.       «Во время экономического кризиса в начале двадцатого века ВПК «Рейтон» потерпела множество убытков и была на грани банкротства. Компанию изрядно разорили структурные усовершенствования, биржевые и банковские кризисы, падение акций и потерей государственных субсидий. В 1934 году холдинговая компания «Аомори» приобрела основной пакет акций военно-промышленного концерна и управляла активами компании на протяжении пятнадцати лет, пока «Рейтон» снова не приобрела стабильность, и до сегодняшнего дня обе династии поддерживают тесные деловые отношения».       Следующий снимок был сделан на фоне внушительного баннера с названием холдинга, перед которым стояли мужчина и женщина, последней из которых он узнал Рейко Шимура. Рядом с ней, пожимая ее кисть на подчеркнутой дистанции, стоял мужчина лет тридцати. С первого взгляда было ясно — аристократ, идеальный от макушки до кончиков пальцев. Великолепно сшитый серый костюм являл собой само совершенство. Туфли сверкали ослепительным блеском, очевидно, от частого хождения по ворсистому ковру. У мужчины были платинового цвета волосы и точеные черты лица, над которыми словно поработал скульптор или признанный художник: высокий лоб, вытянутые, ярко-синие глаза, прямой изящный нос, чёткие линии скатов скул, переходящие в волевой подбородок. Его красота была порочной, безжалостной, а пронзительный взгляд, смотрящий прямо в объектив, в отличие от женщины, холоден и неумолим. Справа от него стоял невысокий скорее юноша, чем мужчина, ненамного старше Курапики, с внешностью, почти полностью копирующей бесстрастного красавца, однако не столь резко: если мужчина был дьявольски красив, то внешность смазливого юнца больше напоминала ангельскую.       «Нынешняя глава концерна «Рейтон» Рейко Шимура, главный исполнительный директор «Аомори» Ичиро Йонебаяши и Годжо Йонебаяши, помощник управляющего инвестиционного банка «Йохберг Групп Инвестмент».       По окружающей обстановке на другом снимке Курапика определил, что он сделан в музее или картинной галерее. На нем, напротив стоящего полубоком Ичиро, держала в руке бокал красного элегантная дама в строгом тафтовом платье. У неё был тот же изящный длинный нос и пепельно-белые волосы, что и у спутника, намекающие о родственной связи. Между ними, спиной к объективу, положив одну руку в карман брюк, стоял мужчина в смокинге. Курапика взглянул на примечание внизу.       «Слева направо: Ичиро Йонебаяши, Церидних Хойгоджо, Шиота Йонебаяши».       Прочитав ещё раз имена, внутри зашевелилось смутное беспокойство — так, ничего особенного, он даже не понял, от какого конкретно имени оно возникло. Он несколько секунд смотрел на фотографию, пытаясь определить источник внезапно возникшей тревоги, но ни интуиция, ни память не помогли ему определить причину. Курапика перевел глаза вниз экрана и увидел время — стрелки часов уже успели добраться до половины пятого утра.       Он прокрутил статью вниз и, не найдя для себя ничего интересного, закрыл окно и вышел с сайта. Затем убрал лицензию, захлопнул ноутбук, откинулся назад на стул и устремил раздумчивый взгляд в открытое торцевое окно, за которыми небеса покрывал непроглядный ночной мрак. Прохладный ветерок ворвался через узкую щель в комнату и зашевелил изрядно потрепанный листок возле ноутбука. «Он предназначался мне, ведь так? Ты знала, что рано или поздно мне нужны будут документы Стейли. Ты оставила головоломку, которую мог разгадать только я. Но те люди даже не знают, кто ты такая». Что все это значит?