Цветы Бога Смерти

      Где же ты, Курапика? Иди к нам… Мы тебя так долго ждем. Где же ты, блудный сын? Чего же ты так долго? Возвращайся домой.       Он шел по по траве, пропитанной кровью, оставляя за собой следы. На деревьях висели глаза товарищей, проводящие его укоризненными взглядами. Стоны и рыдания доносились до него со всех сторон, становились всё громче и громче.       Домой?... Это куда? Туда, где нет ничего, кроме погребённых трупов? И зачем ему туда?       Нет у него дома.       Окружающий со всех сторон лес Курапика знал до последнего деревца. Воспоминания о прошлом были яркими зеркальным осколками, мешанина образов, запахов, звуков, лиц и голосов, которые вспыхивали, едва запахнет медуницей, заскрипят веревки качелей, просветлеет небо после грозы, как в тот день, когда его провожали почти всем кланом. Дорога, усыпанная пожухлой, гниющей листвой ничем не отличалась от той, что извивалась посреди плодоносного леска. Если пройти на запад, спуститься по тропинке вниз, мимо отвесного берега, и пересечь вброд ручеек, то попадаешь в ясеневую рощу. Маленькая деревушка, которую даже с воздуха невозможно разглядеть, куда много лет поселился жить клан Курута, находилась на северо-востоке, среди лесного массива из клёнов и вязов. На юге, за отлогим холмом, пышущим душистой липой, извивалась речка, обрывающаяся водопадом, неподалеку от которого, на берегу, возле исполинского дуба с блестящими, кожистыми листьями, такими тёмными, что те казались почти чёрными, они с Пайро нашли девушку по имени Шейла.       Споткнувшись об корягу, Курапика пошатнулся, но падения в запревшую, отдающую гниющей сыростью траву удалось избежать — в последний миг он успел ухватится за кривую ветку куста, и зашипел, отдернув руку, когда шипы больно впились в ладонь. Он остановился, посмотрел вперед. Дорога тянулась в глубину леса, а конца того отсюда видно не было. Вобрав в легкие спертый воздух, Курапика поднял глаза наверх. Кромешная тьма. Как сильно удушающий мрак отличался от лесных ночей, не умещавшихся в воображении: иссиня-черных, безветренных, безбрежных, с сияющей пухлой луной в исступленном хаосе звезд.       Глядя наверх, он почти забыл что у него больше нет дома, куда он может вернуться, но стенания отовсюду вернули его в настоящее, где забывать о чем-то было жестокой ошибкой. Курапика, почему ты не с нами? — звали его, укоризненно-ласково. Ради чего ты сражаешься?... Мы ведь все уже давным-давно мертвы... Ты сражаешься ради себя... Ты сам объявил эту войну...       Оглядываясь, быстро, словно испуганная дичь, он шел по нескончаемой дороге сквозь лес, мимо деревьев с кривыми гниющими стволами. На голых ветвях подвешенные за тонкие бледно-желтые нити, раскачивались алые глаза в устрашающе синхронном ритме под хриплое воронье карканье, словно под звучание метронома.       Воздух начинает вибрировать от утробного рычания, обретая плоть, набираясь силой, перерастая в рёв. Скрежещущий вой разрывает перепонки — Курапика зажимает уши ладонями, но скрыться от чудовищных звуков столь наивным способом...       Скалящаяся морда зверя появляется возле него. Он шагает рядом с Курапикой неторопливой, почти ленной поступью. Его красные глаза не выражали ничего, кроме непроницаемой тьмы. Этот жуткий лес — его владения. От застывшего воздуха, топкой земли, отовсюду тянуло смрадной вонью крови и смерти, так же, как и от самого волка.       Курапика шагает дальше по гниющей листве мимо скорчившихся деревьев, казавшихся рёбрами обглоданного скелета, и пытался накинуть оковы на боль, не слушать урчащий рык зверя.       «Почему бы не отправиться за ним прямо сейчас? Ты ведь хочешь убить его. Да-а… ты жаждешь этого. Он один… беззащитный… подавленный, скованный... Снесем ему голову, а потом и всем остальным». — зверь махнул хвостом, задевая его плечо, чтобы привлечь внимание. Курапика упрямо смотрел перед собой, думая лишь о том, как ему выбраться из этого кошмара. — «Чего же ты ждешь? Что тебя держит? Прихоти твоего босса?... Какая разница. Плевать на то, что с ним будет. Забудь о них, они никто, ничтожества, зажравшиеся богачи. Если та девчонка не вернет себе нэн, они получат то, что заслуживают… за то, что позарились на то, что принадлежит не им. Ты не должен быть послушным служкой». — зверь клацнул зубами в опасной близости лица — Курапика еле успевает увернутся, чтобы тот не откусил от него кусок, а может тот хотел сожрать его целиком. — «Пойдем же, Курапика… Давай дадим ему отведать наших цепей». — Заткни пасть.— рявкнул он, но зверь лишь шире оскалился, нагибая голову, чтобы быть с ним на одном уровне.       И лес внезапно обрывается.       Курапика выходит на просторное поле, на котором тянулись рядами в даль сотня покосившихся крестов. Припорошенная над могилой земля перед каждым из них выглядела ещё свежей, словно тех, кто под ней лежал, погрузили в неё совсем недавно.       Поглощенный в пучину пейзажа смерти, Курапика медленно побрел к одной из могил в самом начале и опустился на колено, касаясь пальцами земли. Он помнил это ощущение. Трупы, которые он клал в могилу, были такими же холодными и сырыми.        Со спокойной обреченностью, не обращая внимание на чёрную, густую боль, он растер пригоршню земли между пальцами. Отстраненным от происходящего ужаса уголком сознания, Курапика осознал, что в этот раз ему нечего сказать. Он вернется домой, в родной лес, когда Гёней Рёдан будет уничтожен, когда соберет все глаза, похоронит вместе с их хозяевами. И тогда всё закончится… Тогда он выполнит свое предназначение… а затем… ...а затем...       Он единственный выживший. Он должен нести весть о своём народе, должен восстановить клан, его бесценную гордость… и подвергнуть будущие поколения страданиям и гонениям. После своей миссии он похоронит себя раз и навсегда. Он навсегда закончит охоту на глаза и никто больше не посмеет уничтожать его товарищей.       Клан Курута исчезнет с лица земли.       Курапика встает с колена, поднимает голову и мертвеет.       Изможденный, измотанный он сам, мальчишка, с головы до пят в грязи и крови, стоял возле кучи тел, горы, из сваленных друг на друга мертвецов. Он наклоняется и хватает одного из них, того, что поближе и легче достать, двумя руками за ноги, и медленно, иступлено тащит его за собой мимо надгробий вперед, к пропасти. А за ней, на другой стороне, Курапика не видел, но знал, кто его там ждет.       Окаменев, Курапика затравленно следит за мальчишкой, как и зверь возле него, блестящий красными глазами. Труп слишком тяжелый, он тяжело пыхтит, рывками волоча его за собой. Идя спиной вперед, он каждые несколько шагов спотыкается, падая на землю, но сразу же поднимается, не отряхиваясь и не обращая внимание на то, что штаны на коленях давно уже ободраны, а коленки — разодраны.       «В этом пацанёнке куда больше решимости вершить возмездие, чем в тебе, как думаешь? Не колеблясь, спускается по ступеням прямо в преисподнюю. А он молодец! Глянь, как старается. Молодец… Не то, что ты».        Зверь снова шевельнул хвостом. Из пасти вырвалось сизое облачко пара. Тот чуть ли смеялся над ним — глумливо, оскалив острые бритвы клыков. Он проходит мимо него, подходя к мальчишке. Курапика бросается вперед, защитить его, но что-то его останавливает. Ноги скользят по земле, но его тянет назад, не давая сделать ни шагу, и вдруг чувствует, как нечто сдавливает горло. Курапика испуганно вскидывает руки к шее.       «Господи… что это?!»       На его шее сидел ошейник, и к нему была припаяна цепь.       Тем временем, зверь подошел к мальчишке и теперь шагал рядом с ним, ненавязчиво, исподтишка подталкивая мордой в спину ближе к бездне, куда исчезали трупы. Он не боялся, что зверь его растерзает, но столько неудержимой, неукротимой дикости, столько бьющей через край свирепой, неистовой злобы, столько в тех глазах плавилось ненависти…       «Тот, кто хочет добраться до Паука, должен проложить себе путь по трупам людей, которых он убьет. Иначе он тоже умрёт. Видишь, как он старается? Изо дня в день тащит и тащит их, он бросил в бездну уже много-много трупов, но этого всё ещё недостаточно. Ему нужно больше. Этой горы не хватит, чтобы заполнить её целиком. Ты должен заполнить её, Курапика. Иначе ты никогда не доберешься до Паука... Разве не ты выбрал этот путь шесть лет назад прямо здесь, стоя на могилах членов своего клана? Разве не ты поклялся, что сделаешь все, замараешь свою гордость, пожертвуешь всем, чтобы добраться до них? Если бы не давал таких клятв, ничего бы не случилось». — Я хотел убить только членов Паука… никого больше… я не хотел!…       «Хватит нести чепуху. Прекрати эти трепыхания. От тебя несёт кровью. Ты же сам избрал для себя удел идти по дороге, где в конце пути — лишь гора, сложенная из трупов. Что, страшно? Хочешь отвернуться? Повернуть назад? Но если ты свернешь с дороги, то рано или поздно, они убьют и тебя. Станешь одним из этих трупов. Или ты не хочешь вернуть глаза своих товарищей и отомстить за клан?... Может, тебе не стоило давать таких клятв? Как думаешь, Курапика ? Почему бы тебе просто… не забыть о мести и не жить, как все? Просто забудь обо всём и вернись к нормальной жизни… Или ты уже забыл, что это такое?»       Зверь лающе расхохотался. «Ты бросил всех ради своей дурацкой мечты… Ты ведь уже всё понимаешь, да? Мир никогда не принял бы тебя таким, какой ты есть. Ты не человек. Ты ходячая нажива в виде собственной головы. Охотники, жаждущие добычу, не смотрят на неё, как на живое существо. Алые глаза поставили на тебе крест, как на личности. Ты ведь тогда все это уже понял… ты знал, чем все закончится... ты знал, как оно будет, когда ты отправишься во внешний мир, но даже после смерти отца Пайро ты продолжал мечтать о нем... Мечты, мечты… Ты знал и всё равно ушел из леса. Ты оставил их, и теперь их нет в живых. Ты выбрал внешний мир. Может, если бы ты остался, то смог бы спасти хоть кого-то… Но ты сделал свой выбор».       Злость бурлила внутри пополам с отчаянием. Что он мог ответить… Что он должен был ответить?… Курапика оглядывался назад и не мог отделаться от мысли, исступленно преследующей его на протяжении многих лет: как он мог игнорировать очевидные знаки. Вещи, которые должен был понять, но упустил, моменты, от которых он отмахнулся или которые не сумел разглядеть. Как посмел он быть таким беспечным. Казалось бы, не достаточно ли намёков посылала ему судьба? В первые несколько месяцев после того, как весь клан был стёрт с лица земли, он день и ночь прокручивал прошлое, винил себя в том, что не мог предсказать будущего, и не имел возможности вернуться назад, все поправить.       А с иной стороны, не судьба ли то, что не обращая внимания на все эти знаки, он остался единственным выжившим из клана? Стал ли он тем, кем стал, в результате злого рока или всё, что произошло со старейшиной, с отцом Пайро, кланом и с ним самим — всего лишь стечение обстоятельств?...       Он думал, что лишившись отца, Пайро забудет о внешнем мире, но когда Курапика спросил его, хочет ли он все ещё туда, то получил в ответ, что его мечта это все, что у него теперь есть. Что если он запрёт самого себя в клетке из страха, то внешний мир будет для него закрыт навсегда. Им казалось, что если они будут осторожны и бдительны, то с ними ничего не случится. Что если никто не узнает о глазах, то они смогут вести нормальную жизнь и наслаждаться свободой. Но они ничего не знали. Они не знали, как все на самом деле. Они не были наивными.       Они просто были детьми.       За что он тогда просил у них прощения?        «Тебе перестало хватать того, что у тебя было, поэтому ты ушел. Ты был открыт миру, но он причинил тебе боль, поэтому ты отвернулся от него и закрылся в себе. Ты ненавидишь его. В тебе есть эта ненависть. Истерзанная душа и тело, безвозвратно утраченная жизнь, непомерное чувство вины и потеря веры — вот и все, что тебе досталось от мира, о котором ты так самозабвенно грезил. Вот и всё, что ты получил. Но теперь уже поздно. Больше ты ничего не можешь изменить. Ты должен идти дальше. Если ты сейчас остановишься, всё будет кончено»..       Курапика смотрит в алые глаза зверя и не может найти различия с собственными в своем отражении.        С судорожным выдохом он опустил руки, переставая сопротивляться, пытаясь избавиться от ошейника. Быть может, Исаги права? Он убийца. Он трус. Он живёт ради себя и своей мести. Может, зверь появился именно сейчас не просто так, а чтобы он, наконец, смирился и принял то, кто он есть на самом деле? То ли дело Исаги... Курапика дёрнул головой, горько усмехаясь. Давно ответив для себя на все нужные вопросы, она шла по пути, известному лишь ей, не останавливаясь и не оборачиваясь. Имея дело с людьми, которые на нём вставали, мешая двигаться вперед, она их просто убивала — с очевидным безразличием, ясно осознавая себя и не проявляя никаких эмоций, кроме намерения довести дело до конца и получить то, что нужно.       И эта остервенелость на грани безумия, слепая одержимость в глазах. Глаза человека, который не остановится ни перед чем. Для которого нет добра и зла, есть только цель и нет препятствий. Рукоять катаны в ее ладони лежала так, словно она с ним родилась. Курапика знал его, знал это чувство, когда оружие становится неотделимым от тебя, когда становится рукой, за которую хватаешься, когда обуревают страх и сомнения, как за руку старого друга. И порой — от этих мыслей ему было гаже всего — Курапика думал, что если бы он был таким же, как она, то глаза его соклановцев давно были бы найдены и Гёней Рёдан был бы мёртв… Так ради чего ему сопротивляться? Перед кем ему чувствовать вину? Перед друзьями? Зачем? Разве они его понимают? Нет. Причины боли. Причины гнева. Причины жизни. Причины смерти. В их смертях не было ни причин, ни смысла, и он отказывался с этим смириться. Их жизни оборвались, и ему нужно поставить точку. Довести дело до конца. Стоя на рукотворном кладбище много лет назад, ему нужен был смысл, в который можно было вцепиться и жить дальше — идти, спотыкаясь, не разбирая дороги, преодолеть жизнь, раскинувшуюся перед ним пустыней, и не сойти с ума, но чем дальше он продвигался, тем больше застревал в смоляной топи ловушки времени. Годы сменяют друг друга, а в голове роем воют мысли всё об одном и том же, день за днем: сколько ещё ему придется ползти во тьме, чтобы добраться до них?       В защищенном нэн месте надежно хранились шесть пар глаз, которые ему удалось вернуть за год. Осталось ещё двадцать, ещё двадцать хозяев, которые замарали своими руками гордость его товарищей. Ещё двадцать пар и тогда… и тогда…       Всё?       Голову резало тяжелыми мыслями. Пауком, карабкающимся по липким нитям паутины, между ними вновь пролез Гёней Рёдан, чувствующий уже себя там, как дома. Дни, месяцы, годы он просыпался и первым делом думал о них, иногда заставляя себя думать, как преступника, которому показывают свои же снаффы, проживал с ними целый день и с мыслями о мести засыпал.       Рёдан. Мой клан. Месть. Глаза. Месть. Хозяева. Рёдан. Глаза. Месть. Глаза. Рёдан.       Без мести то, что происходило с ним все эти годы, будет лишено всякого смысла. Ослепительная, чёрная цель, ради которой он продолжал дышать. Он просто не может всё так оставить. Найти глаза, убить Рёдан и умереть от собственной руки. И больше ничего не нужно… ничего. Ничего.       Почему он все ещё продолжает сопротивляться?...       «Что это за чувство... Такое чувство, что я забыл что-то крайне важное… Что-то, о чем я не должен был забыть».        Зверь почувствовал в нем перемену, перевес — склонил свою голову, опаляя его лицо обжигающим дыханием, в котором смешались запахи золы, свежей плоти и крови. Чем больше он удалялся от человечности, тем больше что-то звериное, кровожадное насыщалось в нём.       «Сомнения? Это смешно. Посмотри же. Видишь это? Злой. Почти сломленный. На грани отчаяния. Жизнь становится все невыносимее, да, Курапика? Еще немного и для тебя все закончится. Даже твои друзья не могут тебе помочь. Они боятся тебя, боятся того, что ты можешь сделать, если они встанут у тебя на пути. Но тебе они не нужны. Ты не хочешь быть ни любимым, ни человечным, ни прощенным. Тебе никто не нужен, и ты не хочешь быть нужным кому-то. Сам же говорил — ты предпочтешь одиночество тому, чтобы взвалить на себя мертвецов. Нельзя спасти того, кто не хочет быть спасенным. Ты один. Совсем один. Будешь всегда один. Всегда. Всегда. Скоро ты не будешь чувствовать ничего, кроме ненависти. Я помогу тебе. Просто подожди и тебя перестанут терзать сомнения… Ты будешь прокладывать себе дорогу и ни о чем не думать. Может получится, возможно… возможно… И тогда ты найдешь свою месть. Без оглядки будешь резать всех ублюдочных хозяев глаз и ничем не терзаться. Дряхлые капелланы, тщеславные коллекционеры, выжившие из ума ученые, сумасшедшие фанатики, корыстолюбые богачи, захлебывающиеся в своей ненасытной жадности… Ты не будешь ни о чем сожалеть. Никто тогда не выжил. В этом не было никакого смысла… нелепо, бессмысленно… в один миг… из-за глаз… их всех убили, жестоко, изуверски, как скот. Бессмысленные, мучительные смерти. Несправедливо. Несправедливо. Они должны молить о прощении, что их грязные, липкие ручонки потянулись к глазам твоего клана... Ты слышишь, как они зовут тебя, но еще рано. Продолжай ползти во тьме. Корчись от боли, вой по ночам от отчаяния и горя, скитайся по миру, но доберись до них, заставь их пожалеть о том, что они позарились на чужое… на глаза твоей матери, на глаза твоего отца… Сколько еще осталось? Еще много. Слишком много. Убивай сколько нужно, кого нужно, воруй, угрожай, мучай, ломай людские жизни, ни о чем не жалей… Твой гнев, твоя боль, дай им волю… И однажды тебе станет всё равно. Чувство вины больше не потревожит тебя. Ты причинял боль. Многим. Всех и не сосчитать. Чтобы избавиться от собственной боли, ты убил тех Пауков и готов убивать ещё. Лишь для того, чтобы исполнить свое желание. Ради одного единственного желания… Она живет внутри тебя. Эта чёрная-чёрная тьма. Она жаждет еще, пока она жаждет… всё больше и больше. Кровь должна течь. Поэтому продолжай убивать. Она будет хотеть еще. Пощады нет. Убийцы должны быть убиты в ответ».       Зверь скалится в ухмылке, преисполненной мрачного торжества. Он медленно обходит его по кругу, чтобы Курапика в полной мере ощутил пышущий жар, исходящий от него, кипящую, яростную скверну. Гнев. Восторг. Жестокость. Сила. Ненависть. Мрак. Неужели та гниль, о которой говорил Омокаге, топкий, чёрный смрад и есть его душа, воплощенная в звере? Большая часть из трупов, что исчезли в пропасти, были не изувечены, но попадались и те, у кого не было руки, головы, или вовсе не было туловища. Во что дальше превратятся его кошмары? Казни? Карательные снаффы?       В груди вскипает что-то неистовое, лопается, взрывается, раскаляя добела, и сознание охватывает бешеный вихрь ярости. — Заткнись… заткнись, ты... Прекрати насмехаться надо мной!! — рычит в бессильной опале Курапика, смотря дикими глазами.       Шум привлекает внимание мальчишки. Его губы были сжаты в узкую полоску, глаза широко раскрыты, руки бессильно опущены. У него был испуганный вид. Испуганный и сердитый. Словно они ему мешают. Курапика замирает, смотрит ему прямо в глаза с отчаянием побитой собаки, жадно цепляет взглядом собственные, родные черты того резвого, своенравного, живого ребенка, которым когда-то был. Всё равно, что смотреть на отражение. Спасти его, закрыть собой, защитить, уберечь от боли и скорби, хотелось ему так сильно, что желание это было почти сравнимо с жаждой возмездия, въевшейся в него на внутриклеточном уровне: в его кожу, органы, в его мозг, сердце и душу.       Тот сбавляет шаг прямо на краю пропасти, стоя спиной к обрыву и непонимающе глядит на него тусклыми темными глазами, сведя брови на переносице. Курапика кусает сухие губы, он мечется на одном месте, ему хочется заорать от отчаяния.       Я так устал. Я просто хочу лечь спать и закрыть глаза, а когда проснусь, понять, что все это было дурным сном.       Он почувствовал, как огромное тело зверя прижалось к его спине, вздыбленная черная шерсть словно иглы пронзали кожу.       «Хорошенько посмотри вокруг, Курапика. На это кладбище. На все могилы под твоими ногами. Вспомни стук заколачиваемых в гробы гвоздей. Взгляни на тех, кто ждет тебя на той стороне. Вон же они, там, смотри…. И это единственная дорога к Пауку. Других нет. Я знаю, ты не хочешь сойти с неё. Ты пойдешь вперед. Так доверься мне. Доверься мне во всем. Доверься мне, и я освобожу тебя от цепей. Со мной ты позабудешь о страхе и боли. Я сделаю тебя сильным, сильнее, чем кто-либо. Ты будешь сражаться, не ведая жалости. Ты мой, Курапика. Мы с тобой вернем глаза твоего клана. Только уступи мне... Мы с тобой доберемся до Паука… Мы разорвём… их всех… на части».       Мальчишка отворачивается и плетется обратно к горе из сваленных друг на друга гниющих тел, чтобы взять очередной труп и когда Курапика увидел, к кому протянулась рука, в горле застрял ужас: пусто смотрящие в небеса золотистые глаза, волосы, торчащие иголками и краешек зелёной курточки с красной окантовкой. Курапика вытянул за руку мёртвое, неподатливое тело Гона, волоча того по земле за собой, а под ним оказалось ещё одно тело, но… уже колючие белые волосы и синие глаза, а под ним…       Нет. Нет, нет, это не он, он не мог, не мог этого сделать, не мог, не он, не он, это всё…       Курапика остервенело скребет пальцами ошейник, тщетно пытаясь содрать с себя стальную удавку, и поняв безнадежность усилий, оборачивается и двумя руками хватает цепь. В груди кошмарными волнами поднималась паника, сердце, заходясь от страха, колотилось где-то в глотке; он изо всех сил тянул цепь, но чем больше он прилагал усилий, тем глубже цепи увязали в сырой земле, и тащили вперед, тащили его за собой. Ошейник смыкался вокруг горла, воздуха едва-едва хватало на короткие, свистящие вздохи… — Простите!! Умоляю, простите!! Простите!! Мне так жаль!! Я сожале…       Он просыпается с диким криком, садясь на постели. Его трясёт, вся кожа покрыта липкой испариной.       В беспамятстве он вскакивает с развороченных, пропитанных страхом простыней, и несется в ванную, разве что не налетая на мебель, спотыкаясь, ноги не держат, на ходу стаскивая с себя трясущимися руками одежду, быстрее, быстрее. Не закрывая дверь, он тянется к крану и выкручивает смеситель на горячую воду, на ходу ловя в треснутом зеркале собственное отражение с посиневшими губами.       Покой, пусть и недолгий, всегда требовал от него деструктивных действий, даже если они были самоповреждающими. Тошнотворный страх требовал себя прижечь, а Курапика был не из тех, кто молча терпит свои же чувства. Ему нужно было ответить чем-то на боль, утолить и насытить ее, чтобы та его не терзала. Нужны были активные действия. Боли ментальной можно было противопоставить только одно — боль физическую.       Его пробивает ослепительной вспышкой боли — льющая на тело горячая вода кажется жидкой лавой. Стиснув зубы, Курапика сжимает веки и молча терпит, позволив себе лишь рваный всхлип. Ему нужно это, он нуждается в этой боли, которая заставит заглохнуть крики, вопли и вой, доносящиеся из зияющего чрева пустоты в голове.       Он протягивает руку и выкручивают кран с красной наклейкой до упора, до нестерпимого кипятка. Ванную стремительно заполняет горячий пар, высасывающий весь воздух. Становится нечем дышать, сердце трепещет в груди, и застарелые осколки прошлого врезаются в него ещё сильнее. На кожу льет обжигающий кипяток, но ему все ещё холодно так, что зубы отбивают дробь, а тело ломает, корежит от крупной дрожи, пробивающейся из нутра. Давление внутри распирало, не зная, куда себя деть, но желанного покоя не приходило.       Впрочем, душевный покой ему уже давно был заказан. После того, что произошло в церкви, Курапика понял, что жажда жизни бессмертна, а надежда — беспощадна.       Он сполз в ванную, прижался щекой к плиткам и стал ждать, когда ему полегчает. Прошло несколько минут, но по ощущениям казалось — часы. Немилостиво обожженная кожа горела, словно его сжигали заживо и в то же время он едва почувствовал в ладонях махровое полотенце, которое сдёрнул с крючка, когда вылез из душа.              Конденсат начал сползать с зеркала, в нем неторопливо проступало его отражение. Мальчишка с прогнившей душой, изуродованный своим прошлым, блуждающий в потёмках крови и смерти, порожденных собственным выбором. В последнее время он часто ловил себя на том, что долго всматривается в свои черты, запоминая каждую деталь, будто прощался перед долгой разлукой. Вот его светлые волосы с рваной челкой, падающей на неприветливые карие глаза, вот чуть вздернутый нос, упрямо поджатые губы. Из-за линз у него подпортилось зрение, но сейчас его радужки были обнажены, горя насыщенным, глубоким красным, будто два драгоценных рубина. Когда он был маленьким, то с неприкрытым восторгом смотрел на алые глаза соклановцев, считая их цвет прекраснейшим среди всех, какие существуют на свете. Ещё тогда чувствуя властную гордость за свой клан, он мечтал о том, что когда-нибудь и у него будут такие же глаза.       Одевшись, он вышел из ванной. Подобравшийся к босым ногам сквознячок из настежь открытого перед сном окна казался ласковым касанием. В гробовой тишине до сих пор отголосками слышался шепот зверя. Ни выгнать мысли из головы, ни вернуться к реальности никак не получалось. Ему везде чудились алые глаза, сквозь мглу мелькал их красный отблеск, который ловил Курапика, словно снайперские прицелы.       После горячего душа его все ещё продолжало трясти, но уже не от послекошмарного амока, а от холода. Курапика дополз до кухни, взял пузырек со снотворным и неслушающимися пальцами вытряхнул оттуда две таблетки. Желтые кругляши легли на язык и расползлись по нему лекарственной горечью. Он плохо спал, это заметил ещё Леорио, когда Курапика ночевал в его квартире — ворочался на диване до свинцово-серого рассвета, пока ненадолго не провалился в дрему, но почти сразу же вынырнул из неё, вскочив с задушенным всхлипом и напугав проходившего мимо в тот момент друга до полусмерти. Утром Курапика получил маленький флакончик, который, как деликатно выразился Леорио, должен был снять тревогу и нормализовать сон по ночам. Было, конечно, стыдно, потому что ему в общем-то не так уж часто снились полноценные кошмары, так, обрывочные интерлюдии, после которых он, как сегодня, не просыпался, срывая глотку.       С желтыми таблетками сны угасали до безвоздушного мрака и просыпаться было трудно — после пробуждения он несколько часов рассеянно клевал носом, пытаясь взбодрить себя крепчайшим чаем, но до полудня каждый раз чувствовал себя так, словно наглотался какой-то дряни нелегального происхождения. Поэтому он не принимал их слишком часто, но порой не мог себе отказать в том, чтобы ненадолго упасть в пустоту, где нет ничего, кроме темноты.       Иногда это нужно — ненадолго уходить от всего.       Какое-то время, оперевшись плечом на холодильник, он стоял посреди кухни. Из-под двери в ванной до сих пор по полу стелился пар. Ошпаренная кожа, пульсируя, горела на спине, на руках — везде. Курапика прикрыл глаза, мечтая о том, чтобы пол перестал раскачиваться у него под ногами. Рядом, на столе, лежал сотовый, который он оставил там после разговора с Ностраде. Курапика сверлил его пустым взглядом около минуты, после чего, отбросив с глаз мокрые пряди волос, взял его и на негнущихся ногах протащился в другую комнату.       Он положил телефон на тумбочку возле кровати, после чего рухнул на неё, скрючившись, прислонившись затылком к стене и закрыл глаза. На обратной стороне век ярко вспыхивали и плясали звёздочки. Уткнувшись по инерции лицом в сгиб плеча, Курапика ощутил, как что-то металлическое и холодное прикасается к шее, и через мгновение понял, что это цепи на правой руке. Приоткрыв распухшие глаза, он недовольно покосился на конечность. Даже зная, что он в безопасности, он всё равно ни за что не мог уснуть без цепей в темноте. Возможно, он до конца жизни не сможет спать без них по ночам.       Пролежав в тишине неопределенно долго, он приоткрыл глаза, взял телефон и зашел в список контактов, быстро пролистал его до середины. Из-за сумасшедше скачущих букв ему едва удалось разобрать, на что он там нажимает.       Звонок приняли не сразу — ему пришлось помучиться целых три длинных гудка, и как только раздался щелчок, он выпалил, на одном духе: — Скажи что-нибудь.       Курапика ожидал чего угодно: что Леорио пошлет его к чёртовой матери после того, как он снова отвернулся, обвинительного молчания, коротких гудков сброшенного звонка, но вместо этого на той стороне он слышал лишь дующий шум. — Что сказать? — ровно раздается в ответ.       В ушах все ещё шумно стучала кровь, из-за чего чужой голос доносился до него, будто тот говорил сквозь толстый слой ваты. — Что угодно. — он сглотнул, поднялся и сполз на краешек кровати. Как только ощутил под ногами опору, стало немного лучше. А потом произнес банальные слова. — Всё… всё что хочешь. Просто… говори что-нибудь. Пожалуйста. — и добавляет дрогнувшим голосом. — Пожалуйста.       Несколько секунд висела нетронутая тишина. — Я вижу океан. — В Ахене есть океан?       На миг — заминка. — Ахене?…       «У Леорио какой-то странный голос…». — С тобой все в порядке? Где ты? — спросил Курапика, подбираясь на постели.       На заднем фоне раздался грубоватый мужской возглас, зовущий человека на другом конце… которым был не Леорио. — Как можно дальше от тебя. — усмешка с другого конца дошла до него тихой и хриплой. — Тебе, должно быть, сейчас совсем паршиво, раз ты решил вспомнить о друзьях. Ещё один неудачный денек?       В груди что-то ёкнуло, обрываясь. Он весь заледенел. — По всей видимости, ты меня с кем-то спутал. С Леорио, надо полагать. Но всё же я удивлена, что ты сохранил мой номер. Неужели после всего того, что произошло, у тебя так и не поднялась рука, чтобы его удалить? — Ты… — в горле застряло битое стекло. Он тяжело сглотнул. Рука, держащая телефон, дрогнула. Убери его! — взвыло его подсознание, словно застигнутому врасплох животному, которому инстинкты кричали убегать, уносить ноги от хищника: Убери телефон, Курапика! СБРОСЬ ЗВОНОК!! СЕЙЧАС ЖЕ!! — В какую игру ты со мной играешь? — М? Игру? — Не притворяйся, что не понимаешь, о чём я! — А, так ты про это… — шум на фоне прекратился, и голос Исаги стал ясным, отчетливым, будто она сидела рядом с ним. — Ну что ж, в таком случае, позволь спросить — ты передал деньги той женщине? Нет, погоди, глупый вопрос, конечно же, ты это сделал. — Какого чёрта?! — зарычал Курапика, ощущая, как натягиваются вконец издёрганные нервы. — Я избавился от тебя не для того, чтобы ты продолжала рушить мою жизнь! Почему я должен?…       Спохватившись, он резко замолчал — до него дошло, какую глупость он только что почти сказал. Не должен. Конечно, нет. Он мог бы этого не делать. Мог, но сделал, поехал. То был его собственный выбор, и не её Курапике в нем обвинять. Раз уж на то пошло, лишь себя самого. — Небольшая услуга за то, что помогла тебе найти Стейли. — Ты что несешь?! Ты мне не помогала его найти!       На том конце повисло молчание. — То есть ты… Ты серьезно? Ты что, даже не посмотрел все, что было в конверте? Да как можно было не?…— Исаги прыснула смешком, потому что он так и не отвечал. — Вот уж от кого не ожидала небрежности, так от тебя, Курапика! А если бы там была, не знаю, взрывчатка?       Держа телефон у головы, он поискал взглядом выдвижной шкаф, нижнюю полку которого бросил конверт, и с того момента его не доставал.       Чёрт. Чёрт! — Стейли сейчас в Глэмгазлэнде. Даже странно, что вы не нашли его раньше: ты не хуже меня умеешь откапывать дерьмо, которое люди скрывают. Советую поторопиться, пока он не просадил все деньги босса в казино «Роял Глэм» или «Маккейб». Да и не только его. Он много кому задолжал в Эрдингере, в том числе и Финну, а ты знаешь его методы: если он найдет его раньше, боюсь, вам уже не стрясти ни цента с этого дурика. Но если подумать, с учётом текущих обстоятельств, это, вероятно, лучшее, что с ним произойдет.       В ответ он яростно зашипел: — Не смей давать мне советы по поводу моей работы. — Хочешь сказать, меня это не касается? — Вот именно, твою мать! — Курапика даже не потрудился скрыть своего презрения. Срываться на брань было ниже его достоинства, но зато вышло абсолютно искренне. — Ты слишком враждебный, а это очень плохо. Нельзя так. Когда кровь ударяет тебе в голову, ты становишься совсем безнадёжным. Тебе не идёт. Ты выглядишь гораздо убедительнее, когда держишь себя в руках. Где же твое смирение, святой Курапика? — Там же, где твоя душа: у чёрта в преисподней. С чего ты решила, что я тебе поверю? — Ох, какой же ты упрямый. Если не веришь на слово, то просто проверь. Всё, что тебе нужно, находится в конверте. — выдержав паузу, во время которой Курапика слушал только свое сопение, она невозмутимо продолжила. — Бьюсь об заклад, ты был жутко недоволен, когда узнал, что тебе придется зайти ко мне домой, чтобы забрать его документы. Я специально оставила записку, чтобы ты не возился с поисками слишком долго. — Я бы нашел их быстро и без твоей помощи. Не хотелось задерживаться там дольше положенного. — Интерьер не понравился? — В гробу уютнее, чем в твоей квартире. — мстительно съязвил Курапика. — Что тебе от меня нужно? — Надо же, а ты всё ещё полон сюрпризов. У тебя имеется опыт, чтобы сравнивать?— с легкой долей иронии поинтересовалась та. — Если бы знала, что тебе такое нравится, расставила бы черепа, благовония… Расскажи, как ты провел время в гробу?       Он досадливо поморщился. — Прекрати это. — Но мне интересно. — Хватит! — рыкнул Курапика. — Ты слышишь меня?! Я не намерен вестись на твои уловки! Что тебе от меня нужно? — Я слышу каждое язвительное слово. Удовлетвори мой интерес, Курапика, а потом, быть может, я удовлетворю твой. Ты познакомился с квартиранткой? Она просто чудо, правда? — Мне пришлось ей заплатить. — За квартиру или за молчание? — И то, и другое. — Зачем ты заплатил за квартиру? Ты должен был догадаться, что я в ней больше не живу. К чему эта благотворительность? — рука, державшая телефон на весу, заныла; Курапика согнулся и поставил её на колено. — Неужели соскучился? — Нет. — Поверишь, если скажу, что я да? — Ни за что. — И правильно. А… — Прекрати этот цирк! — прошипел он, раздраженно хмурясь. — Зачем ты оставила мне коробку? — С чего ты решил, что она предназначалась тебе? — Потому что это очевидно. — Как это? — Потому что… потому что в мультфильме играла флейта. Это был намёк на то, что разгадка в имени Сенрицу. — Но она играет и на фортепиано, и на виолончели, и на скрипке, забыл? Она же у нас музыкальный виртуоз.       «У нас». Нет, больше не у нас. — Дело не в инструменте, — оборвал её Курапика: — а в том, что только я бы догадался, услышав флейту, что речь идет о Сенрицу.       Исаги довольно хмыкнула. Секунда молчания — и Курапика решает перейти в наступление. — Зачем ты ее оставила мне? Какое отношения я имею к той женщине? Что написано в этих иероглифах? — Что ты почувствовал, когда понял, что она оставлена для тебя? — Отвечай на мои вопросы! — Курапика, ты не считаешь, что в твоих фразах слишком много повелительных ноток? Будь я с тобой в одной комнате, с такими интонациями ты должен ещё направить на меня настольную лампу.       Память редко подводила Курапику, но он всё-таки забыл, что за Исаги слонялась привычка не переваривать ничего объяснять. С чего он решил, что она вообще что-то ему расскажет? — Я хочу ещё кое-что спросить. Что ты видел в своем кошмаре?       Курапика нервно сглотнул. — Как ты…? — По твоему голосу. Он всегда отдает металлическим скрежетом после того, как ты просыпаешься от неприятных снов.       Он не мог не обратить внимание на этот эпитет. «Неприятные сны». Совсем в духе Исаги. Она не придает ничему яркой качественной оценки или эмоциональной окраски. Он предполагал, что это один из её способов дистанцироваться от всего, что имеет свойство вызывать эмоции.       Курапика заметил, что злость поутихла, но вместе с этим появилось чувство неловкости. Он всё же предпочел бы испытывать злость — так проще быть настороже. — Обрати как-нибудь внимание, если не хочешь отвечать на неудобные вопросы. Так что тебе приснилось? — Иди нахрен, я не обязан тебе ничего говорить. — вяло прорычал он.       Она вдруг усмехнулась, коротко, словно кашлянула: — В таком случае, с какой стати я обязана тебе что-то рассказывать?       Возразить ему было нечем. Вернее, было чем, но он знал, что это бесполезно: что бы он не сказал, Исаги с легкостью разнесёт каждый его довод. Он постоянно проигрывал ей в спорах. По вопросам, где их мнение расходилось, они могли препираться часами, становясь поводом для очередного тупого анекдота Сквалло, внезапной тугоухости Ундо или журящего взгляда Сенрицу.       На него вдруг навалилась такая усталость, что у него не было даже сил как следует разозлиться. — Ответь хотя бы из простого любопытства. — Любопытства? По поводу чего? — По поводу того, прочему именно сейчас ты не смог остаться со своим страхом один на один, хотя раньше справлялся с ним. Тебя ведь это волнует? — Исаги прервала его, когда он попытался её перебить. — Если будешь и дальше задвигать все эти свои сны в дальний ящик, однажды они выберутся, обернутся вокруг твоей шеи и задушат тебя насмерть. Направь свою незаурядную проницательность на себя самого, чтобы понять, в чем причина. Уж это тебе по силам. Мы больше никогда не обмолвимся ни словом, поэтому ты ничего не потеряешь, если на несколько минут перестанешь быть злопамятным засранцем. И тогда я тебе что-нибудь скажу. А сейчас — я слушаю.       Курапика устремил замыленный взгляд в белесую стену. Ничто не заставит её говорить, пока она сама не захочет. Значит, ему нужно сделать так, чтобы Исаги захотела ответить на его вопросы.       «Боже… когда я стал таким безвольным». — подумал он. — Я сваливал трупы. — проговорил он. — Куда? — В… бездну. — И что было на другой её стороне?       Его молчание было очевидным. По крайней мере, для неё. — Гёней Рёдан. Ну конечно, кто же еще. Ты узнал трупы? — Я не хочу… больше… об этом. — отрывисто, на одних вздохах, произнес Курапика. — Мы только начали. И к тому же, мы договорились. Если тебе действительно нужны ответы, сначала ты отвечаешь мне, затем я — тебе. Так ты узнал их? — Курапика открыл рот, закрыл его, как дохлая рыба на берегу, но ответить не смог. — Кто это был? Просто люди? Враги? Друзья?…       Вдруг — оглушительный, дребезжащий грохот, будто со всего размаху где-то рядом врезалась об стену тяжелая стальная дверь. Исаги мгновенно замолчала. Через несколько секунд на другом конце грубый, гнусавый мужской голос с иностранным акцентом обрушился на кого-то яростной тирадой; он тараторил фразы на незнакомом Курапике языке с пронзительным бешенством. Казалось, незнакомец вот-вот взорвется.       Тишина наступила в тот момент, когда он услышал на другой стороне громкое шуршание — то ли Исаги прикрыла телефон рукой, то ли положила куда-то, но он вполне отчётливо услышал, как она рыкнула. Холодно. Зло.       Обжигающе ледяной голос в трубке заставил Курапику крупно вздрогнуть, будто тот прикоснулся к нему. По спине побежали мурашки, оседая неприятной вязкостью.       На том конце снова грохнула дверь — наверное, человек ушел. — Кто это был? — вырвалось у него — невольно. Ему хотелось и не хотелось знать ответ. — Не важно. — чужой голос звякнул сталью, отсекая от себя вопрос; у Исаги была тихая и мягкая манера речи, металл в ней всегда хорошо слышался. — Скажи, кто там был? — Все. — И Гон, Киллуа, Леорио тоже? — Да. — сквозь зубы выдавил он. В груди все ещё чернела бездна боли. — Хорошо. — У тебя извращенное понимание, что хорошо, а что плохо. — саркастично отозвался Курапика, поднимаясь на ноги. Курить хотелось просто невозможно и из-за этого всё постепенно начинали бесить. — Да, также, как и во всём остальном, мы давно уже это выяснили. Итак, ты их убил. Как думаешь, почему? — Это ещё к чему? — тут же окрысился он. — Курапика, поумерь свои экзальтации и просто ответь. — голос прозвучал со спокойной, взвешенной требовательностью с проскочившей ноткой усталости. — И не ври. Из тебя ужасный лгун. Ты принес в жертву своих друзей. Зачем ты это сделал? — Я этого не делал. — Ты сам сказал, что сваливал трупы в бездну. Нетрудно догадаться, как все они умерли. Я понимаю, если бы среди них были люди, которым ты желал бы смерти. Но друзья? Может быть это значит, что ты хочешь избавиться от всего, что мешает тебе добраться до Рёдана? — Они тут не причём. — Разве не для этого ты отстранился от них? — Я хочу их защитить. — Что, Рёдан опять хочет их прикончить? — Нет… Нет. — Так от кого же? — От себя. От… себя.       Он выпаливает на одном дыхании, и обессилев, садится обратно на постель. Сердце бешеным, отчаянным ритмом стучало в груди. — То есть? — Все они в опасности из-за меня. Я должен держаться от них как можно дальше. — Хм. — пробормотала Исаги. — Я-то предположила, из-за того, что не хочешь замарать их своей ненавистью. Да, это похоже на тебя… Обрубать собственный якорь. Убегать от всего, что способно сделать тебя обычным человеком, а не одиноким солдатиком, и потом жалеть об этом.       Он хмыкнул. — Ну, конечно. — Курапика, я тысячи раз видела, как люди молятся богам, и легко распознаю жалость к себе. Где ты оказался, когда увидел мертвецов? — На кладбище. — после заминки севшим голосом ответил Курапика; и прочистил горло. — Порой память возвращает нас в места, где мы меньше всего хотели бы снова оказаться. — рассудительно завела Исаги. На фоне послышались шаги, и следом, заглушая их, в эфир ворвались рваные порывы ветра, шелест волн. «Океан». Каронийский? Вистинг? — Ты знал, что при ПТСР сознание человека стремится к репереживаниям травмирующего опыта? Наверное, поэтому ты не устаешь от своего постоянного хныканья по прошлому. Клан то, клан сё, Пауки, Пауки… — Я и забыл, что ты мозгоправ. У тебя почасовая оплата? — не сдерживая сарказм, отозвался Курапика. — Для тебя бесплатно. Один разговор с тобой это настоящая возможность сделать серьёзный вклад в науку. — Пф… Дай угадаю — гештальт-терапия? — Курапика, прости, но с тобой достаточно и эмпирического подхода.       Он невольно усмехнулся, и услышал, что Исаги, там, тоже. Она обладала, мягко говоря, специфическим чувством юмора, временами вызывавшим у него лишь кривую язвительную усмешку.       Ситуация выглядела на редкость дико, но не сказать, чтобы он никогда раньше в подобных не бывал. Их почти привычная переброска колкими остротами, напоминающая игру в настольный теннис — давай, ну же, состри что-нибудь поизощренней и кинь обратно, я поймаю — исказила тон, которым сподручнее говорить не с живым человеком, а разве что с жертвой научного эксперимента. Не исключено, что именно под такой призмой она его всегда и воспринимала. Лабораторная крыса.       Курапика мотнул головой, стараясь выбросить эту дикую мысль из головы. Она вырвалась как-то сама собой. У него много чего вырывалось само собой. — Слушай, какой на тебе сегодня был галстук? — Что? — Галстук. Веревка, которую ты носишь на шее для пущей солидности. Какого цвета? — Обычный. Серый. И я не ношу её для… — он с раздражением выдохнул. — … пущей солидности. Он часть рабочей одежды. — Да, да, конечно. Знаешь, под твои глаза больше подходит бордовый. Я имею ввиду, под обычный цвет глаз. У тебя есть бордовый? — Нет и я сам разберусь, что мне на… —… — Ты ведь сейчас издеваешься, да? — А ты чего, сразу не понял?       Послышался сдавленный смех. У него страшно зачесался язык назвать ее каким-нибудь оскорбительным словом. — Ты меня бесишь. — Всего лишь? Разве ты меня не ненавидишь? — Хрен тебе. Слишком много чести. — Ладно уж, мне не привыкать довольствоваться малым — с тобой же приходилось работать. — он втянул в глотку побольше воздуха. — Почему ты не хотел сваливать их в бездну?       Курапика прикрыл веки. На секунду он забыл, с кем имеет дело. — Это делал не я. Вернее… я, но ребёнок. Я хотел его остановить, но на мне был ошейник, из-за цепи я не мог сдвинуться с места.       Молчание Исаги могло означать что угодно. У неё был своеобразный стиль общения, с долгими паузами посреди разговора. — И что ты чувствовал, когда видел, как он сваливал мертвецов в бездну? Страх? Безысходность? Отчаяние? — молчание. — Усталость?       У него перехватило дыхание. Он очень надеялся, что она не заметит его волнение. — Да. — как можно равнодушнее ответил он, но Исаги учуяла беспокойное смятение. Она всё что угодно может учуять. — Значит, усталость. Устал от ненависти? —…. — Ну, ты ведь уверен в том, что если бы в тебе не было столько ненависти, ты бы даже вставать по утрам с кровати не мог, не так ли? — Нет. Нет. Даже не смей. Ты… Заткнись сейчас же. Не делай вид, что можешь заглянуть ко мне в душу. Ты не можешь и никогда не могла, ясно? Никогда.       На другой стороне наступила мертвенная тишина. За последнее время у него накопилось много слов, которые ему хотелось бы сказать, но от того, сколь неожиданно случился разговор, он говорил первое, что приходило в голову, не думая ни о чём.       «Тебе было мало? Разве тебе было недостаточно? Ты ведь не успокоишься, пока окончательно меня не сломаешь, да?»       Заорать бы, да только бесполезно — легче не станет, и будет потом корить себя за то, что, не выдержал и сорвался. Снова. Знает же, как оно всё будет — проходил. Он дотронулся до прикрытых век, приказывая себе успокоиться, но все его существо заполнило мерзкое, гадливое чувство, рвавшее что-то изнутри. Чёртово отродье, смилостивилась бы хоть напоследок после того, как вывернула его душу наизнанку и разодрала на куски. Это уже была не ненависть, не раздражение и не злоба. Обида клокотала внутри него, бурлила и вспенивалась, вырываясь наружу. Об него просто вытирали ноги и…       …и это было так похоже на неё. — Почему молчишь? Не похоже на тебя. Наверняка тебе есть ещё, что сказать. Хотя пустышка вроде тебя, для которой нет ничего святого, вряд ли может сделать что-то более стоящее, чем плюнуть в душу.       Из окна тянуло промозглым сквозняком, с улицы в комнату робко пробирался свинцовый рассвет, из-за чего очертания его жилья в полумраке стали ещё сильнее напоминать ему чужое. Если подумать, его квартирка была ничем не лучше, чем у Исаги — юдоль разбитых и развеянных по ветру чаяний. — Ох… — понизив голос, после недолгого молчания протянула она. — Проклятье. Знаешь, ты никогда не учишься. А ведь я-то почти решила, что ты стал немножко умнее.       Он хохотнул — коротко и сухо. — О чём я и говорю. — «О чем я и говорю». Ты предположил, что назвав пустышкой, ты заденешь меня, и в этом твоя главная беда, Курапика — ты равняешь всех людей по себе. Это ты, а не я, не переносишь, когда унижают твое достоинство — своё я в гробу видала. В тебе столько заносчивости и тупой гордыни, что плюнуть тебе в душу проще простого. — Я… — «Я-я-я-я». — перебив, передразнила его Исаги противным голосом. — Как обычно дальше своего носа ничего не видишь. «Ты не можешь залезть ко мне в душу». «Никто меня не понимает». «Я этого не делал». «Я хочу их защитить от себя». «Я опасен». Я, я, я. Только о себе и говоришь, не заметил, а? Ты и раньше был слепцом, но не пора ли тебе уже разуть глаза? — Ты ошибаешься. — сухим, как наждак, голосом произнес Курапика. — А ты в этом уверен?       Его взгляд застыл на собственных мозолистых скрюченных пальцах на простыни. — Так и вижу, как ты укоризненно смотришь на меня со своей личной Голгофы. Позволь дать тебе совет: слезь с креста и оглянись вокруг. Ты ещё ничего не сделал, чтобы корчить из себя мученика. Носишься со своей праведностью да справедливостью, как какой-нибудь святой. Ты знаешь, Курапика, кто такие святые? Грешники, которым было мало того, что они достигли. —она тихо засмеялась. — Может, именно поэтому с тобой было весело. — Весело? — сдавленно переспрашивает, облизывает пересохшие губы, сжимая онемевшими пальцами телефон так, что пластик затрещал: — Что забавного в том, чтобы измываться над людьми?! — Измываться? О, Небо… избавься ты уже, наконец, от своей привычки напяливать на всех костюм морального достоинства — для того, кто самолично судит и наказывает, ты не в меру этим озабочен. Нет, дело не в этом. Твои принципы и действия не просто противоречат друг другу — ты сам одно большое вопиющее противоречие. Забавно было наблюдать, как ты мечешься между тем, что должен и тем, чего ты хочешь на самом деле, и как эти метания выводят тебя из себя. Просто смешно. Посмотри: как только ты понял, кому случайно позвонил, я ждала, когда же ты соизволишь осыпать меня проклятиями и скинуть трубку. Но нет, ты все ещё здесь. Почему ты продолжаешь слушать? Ты же не из тех, кто легко прощает. Ты ведь слушаешь, да, Курапика?       Длинные, костлявые пальцы схватили его за горло. На краю сознания что-то щелкнуло, отдаленно отзываясь эхом отчаянья. — Тогда отвечу я. Потому что я всегда была с тобой честной. Поэтому ты слушаешь. Давай-ка мы на секунду вернемся к этому слову. Пустышка. «Ложь хуже алчности» — так ты говорил, кажется. Что всегда предпочтешь самую отвратительную правду лжи. Ты ценишь её больше всего на свете, но знаешь, что я думаю? Ты не слишком-то честен сам с собой. Я думаю, на самом деле, ты боишься её. Правды. Может, ты и прямолинеен с остальными, чем, безусловно, гордишься, хотя это не значит, что ты искренен, но перед собой ты заврался до того, что уже и сам не понимаешь, кто ты такой и что тебе нужно. Ты даже не можешь понять, что эти твои бесконечные кошмары — результат твоих противоречий. Ты ведь об этом даже не подумал?… Конечно, нет. Что и следовало ожидать от такого дурака, как ты. Что, разобраться в себе духу не хватает или боишься?       Ощущая, как чуждое сознание обшаривает его мозг, Курапика смотрит вниз. В голове по-прежнему гремят набаты, он пытается что-то сказать, но не находит в себе сил. Почему? Почему это снова происходит? — Я вот что думаю, может, ты просто давным-давно убедил себя, что без своей ненависти ты ни на что не годен? Без неё ты жалкий, слабый и безнадёжный, вот и цепляешься за неё изо всех сил. Ненависть это все, что у тебя есть. Копошишься в ней, как свинья в грязи. Опрокинь тебя, лиши ненависти, и ты пустой. Внутри тебя ничего не будет. Человек без содержимого. — припечатали с той стороны. — И кто же из нас теперь пустышка? — Зат…кнись… Я не пустышка! Да что с тобой… что с тобой такое?! Для чего всё это, почему ты всё это делаешь? — Почему? — пауза. — Тебе нужна причина, Курапика?       Неужели он сейчас получит ответ на вопрос, которым терзал себя последние полгода? — Говори. — Да нет её.       Тишина. Они слушали дыхание друг друга, он — оглушенный, она — хаос с мыслями, которые не смог бы понять ни один человек, живущий на Земле. — Не понимаешь? Я тебе объясню. Ты ведь помнишь Йоркшин, Курапика? Мы были едва знакомы, но ты уже тогда понял, что я за человек, когда хотел удавить меня, и назвал чудовищем. Тебе очень этого хотелось. Это было видно по твоим глазам. С такими честными глазами с тобой, в принципе, можно вообще не разговаривать — они сами за тебя всё скажут. Но потом ты с чего-то взял, что это может быть не так. Тебе почудилось, что со мной тоже что-то случилось. — Исаги с нажимом сказала последнее слово, будто оно чрезвычайно важное. — Вот именно — тебе почудилось и вот, что из этого вышло. Со мной ничего не случилось, Курапика. Я сама случилась. Не своди всех людей к простому набору случайных обстоятельств. Некоторые просто родились такими, как я, и на этом всё. — Хочешь, чтобы я согласился? — А ты не согласен? — Нет. Я ошибался. Ты не чудовище. Ты просто бессердечная сволочь, которую я считал… — вырвалось у него прежде, чем он успел подумать.       Он не закончил. Он внезапно понял, что сказал то, чего говорить не следовало, сделав шаг в ту область, где люди, обычно, начинают разводить драму. Закусив губу, он мысленно ругнулся. — Что? — Ничего. — Ты думал, мы были друзьями?       Какое-то время тянулось молчание. — Ошибался он… Теперь-то ты знаешь, что этого никогда не было. Честно говоря, я думаю, что быть тебе, пропащему одиночке, другом, весьма мучительно. — Курапика стиснул телефон в руке: сказанное задело его сильнее, чем он мог бы предположить. — Знаешь, ты ведь тоже из тех, кто причиняет людям боль. В этом, как и в нюхе на всякое свинство, мы с тобой похожи. Ты мучаешь людей не хуже меня, а может и хуже, потому что в отличие от того сброда, который ты сажаешь за решетку, они твои друзья. Вычеркиваешь их из жизни под эгидой того, что желаешь сберечь. Да… — Курапика почти видел, как Исаги ухмыляется; она словно пила из него его боль, упивалась ею: — Да, так и есть. Удивительно, как с тобой вообще кто-то согласен дружить. Твоё желание кого-то защитить всегда отдаёт каким-то невероятным высокомерием. Ты заставляешь друзей подстраиваться под твои условия и желания, и называешь это «дружить». А что касается защиты, что ж, ты принял самое лучшее решение — оттолкнуть их, чтобы они не мешали тебе идти по твоей дорожке кровавого мстителя. Подождем, когда не ты, а кто-то другой содрёт с твоих приятелей шкуру, посмотрим, что ты тогда запоёшь. По-крайней мере, сдохнешь ты в одиночестве, как того и хочешь, верно, бедняжка Курапика?       Сердце заходилось в груди, билось так, будто в последние секунды жизни: громко, отчаянно быстро. На какую-то долю секунды ему показалось, что от пола, в который он неподвижно уставился, исходит жужжание, но нет, это стучала в висках его собственная кровь.       Он прикрыл ладонью глаза. — Если тебе больше нечего мне сказать, то нам следует попрощаться. Разговор вышел занимательным, но боюсь, мне уже пора идти. — Я тебе не верю. — произнес Курапика с таким спокойствием, какого сам от себя не ожидал.       Молчание, повисшее с двух сторон, нарушалось лишь стуком пульса, но вряд ли Исаги его слышала. — И почему же? — Ты вроде говорила, что я ничем не лучше тебя. Как насчет посмотреть на твою фразу с другой стороны? Ты ничем не лучше меня. Уж не знаю, какую цель ты преследуешь, но что-то мне подсказывает, её причина явно не в том, что ты считаешь себя чудовищем. Ты тоже человек, который нашел, куда ему убежать от чего-то. Я прячусь в ненависти, а ты — в злобе на весь мир.       Последовала очередная долгая пауза. Если бы Исаги была здесь, то её пронзительный взгляд охватил бы его с головы до ног. Наконец, он услышал хриплый смешок: — Ну, допустим. Что дальше? — Я думаю, ты так боишься подпустить кого-то к себе, что делаешь из людей врагов и заставляешь их ненавидеть себя, чтобы у них не возникло ни одной мысли с тобой сблизиться. И всё, что я знаю о тебе, доказывает то, что я прав. Быть может, я мучаю дорогих мне людей, но по крайней мере, они у меня есть, и я боюсь, что они пострадают из-за моих ошибок. А у тебя есть хоть кто-то, кем ты дорожишь? — Нет. А что, надо? —Хах. — Курапика мрачно улыбнулся — хотелось бы ему сейчас посмотреть сейчас в эти пустые непроницаемые глаза — и заметил, что его вторая рука сжалась в кулак, словно желая нанести хоть одну царапину, хоть одну трещину на чужую непробиваемую броню, уравнять ущерб: — Да ты ведь ещё более ущербная, чем я. Какого знать, что ты никому не нужна и тебя все ненавидят? — Проще, чем ты думаешь. А со временем и привыкаешь. Ты же как-то свыкся с мыслью, что до конца жизни будешь бить поклоны над трупами и водить хороводы вокруг Гёней Рёдан.       Злость и раздражение ушли куда-то на второй план, уступив место глухой и холодной ярости. — Я знаю, что ты хочешь меня во что-то втянуть. Я выясню, что ты задумала. Ты только подожди. — Я слышу намёк на угрозу? — Это не намёк. — И что ты сделаешь? — в голосе Исаги зазвучали новые нотки. — То, что посчитаю нужным. — Конечно. Ведь это ты. От тебя иного и не ждешь. Ты только не забывай, с кем имеешь дело. Ни на секунду. Иначе тебе это может дорого обойтись… мы ведь теперь враги. — Зачем ты ответила на звонок? Ты видела, что это был я. Зачем ты это сделала?       На той стороне протянулось долгое молчание. — Потому что вся твоя жизнь сплошной кошмар. С тебя хватит и того, что наяву. — едва упало последнее слово, снова послышался лязгающий, звенящий грохот, голоса. — Прощай, Курапика. Спи крепко.       Не успел он опомниться, как она сбросила звонок.       В ушах стоял колокольный звон. Курапика чувствовал себя одновременно опустошенным, обескураженным и обессиленным. На несколько секунд у него потемнело в глазах, и он чуть было не потерял сознание. Все едва уложенные по полочкам мысли вновь зашатались и разлетелись осколками, словно под ударом биты об полки с хрустальной посудой.       Когда он убрал ладонь, то внезапно, сквозь бессильную злость на самого себя, всплыли слова Леорио в больничной палате. В нём действительно что-то сломалось, растрескалось, рассыпалось и никак не желало собираться вновь. Если бы он не встретил её, то все бы шло так, как обязано было идти, и не было бы всего этого дерьма. Она расшатала все его убеждения, выбив почву из-под ног, на которой он удерживался столько лет, а теперь проваливался в трясину, и все принципы, в которых он был так убеждён, разносились в мелкие щепки, теряя ценность.       Бросив телефон на кровать, он подошел к шкафу, вытащил из полки крафтовый конверт, открыл его и вытряхнул содержимое на стол. Собрав все бумаги перед собой, Курапика, окидывая по очереди каждый внимательным взглядом, пока не нашел, что искал.       Он сел в на стул, не отрывая взгляда от снимка, где Стейли сидел за карточным столом. Зеленые стены, игровые столы из красного дерева, молодой крупье с профессиональной выдержкой в золотистой жилетке тасует колоду. Он проторчал столько времени в Глэмгазлэнде за прошедшие полгода, что без труда догадался, что это казино «Маккейб» в одноименном фешенебельном отеле на Алмазной аллее. Он сматерился и прикусил губу       Тело постепенно наливалось слабостью. Начало действовать снотворное, и он впал в состояние тупого оцепенения. В голове появилось что-то вроде эффекта Доплера, словно мимо с завыванием сирен проносились машины скорой помощи. Курапика взял в руки открытый конверт. Вполне возможно ему почудилось, но в воздухе появился медовый аромат вереска, горьковато-пряного сандала и ладана. Но фантомная боль, полоснувшая заживший рубец под глазом, была почти как реальная.       Швырнув пустой конверт к фотографиям, он провел ладонью по лицу. В груди ныло, можно было бы принять ещё одну таблетку, чтобы успокоиться и унять тошнотворную желчь, но вместо этого нашарил рукой в темноте пачку, чиркнул спичкой рядом с сигаретой, сделал глубокую затяжку и положил локоть на стол. Выпустив облако горького дыма, он потер пальцем переносицу и, когда взгляд упал вниз, его голову посетила странная мысль: а если бросить сигарету прямо на дощатые доски, они вспыхнут? Или из-за вечной сырости та потухнет? Казалось забавным, что одно решение отделяло его от возможной погибели… Мы каждый день бессознательно решаем, жить нам или умереть, даже в повседневных мелочах: проверяем газ перед уходом, не переходим на красный, подчиняемся правилам дорожного движения, осторожно пользуемся ножом. Мы боимся почувствовать боль, но все равно подсознательно к ней стремимся: ощущая её, мы понимаем, что нам есть, что терять.       Курапика вновь затянулся — хорошо, основательно, смакуя едкий привкус табака на языке. Пепельно-белесый дымок шел от тлеющего конца, горящего крохотным огоньком в тот момент, когда он подносил её к себе.       Осталась четверть. Он опустил руку на стол и затем, не ни о чём не думая, отщелкнул от себя уже не сигарету, но ещё не окурок. Совершив недолгий полёт, та приземлилась посередине комнаты, ровнёхонько в центр доски, в нескольких сантиметрах от высокой стопки книг. Напряженно всматриваясь в темноту, Курапика наблюдал.       Сигарета, потлев минуту-другую, затухла. «Идиотка судьба... Никогда в жизни не бывает так, как хочется».       Эта мысль чрезвычайно позабавила Курапику, заставив его нервно усмехнуться. Затем ещё раз. И ещё. И снова, и снова, пока тихие смешки друг за другом обрастали плотью, наливались звоном, становились громче, перерастая в хриплый, жуткий хохот. Прикрыв ладонью исказившееся в болезненной радости лицо, он согнулся на стуле пополам, задыхаясь от смеха, и не мог остановится. Он всё смеялся, срывая глотку, смех вновь и вновь сыпался из него, не в силах остановиться, пока он не начал задыхаться.       Горло саднило, полыхая огнём, живот скручивало спазмами. Выпотрошенный смехом, Курапика медленно разогнулся, откинулся на стул и уставился в потолок пустым, тупым взором. Убрал ладонь с лица. Губы были изогнуты в сардонической, похожей на оскал, улыбке. Он ощущал себя удивительно обезличено, словно был по ошибке попавшей в тело бесплотной сущностью, наблюдавшей за тем, как то скатывается в сумасшествие, и способное в любой момент выскользнуть из него. Хорошо бы… Хорошо… Как же было бы славно…       В мертвецкой тишине прошла, верно, целая вечность. Шея затекала, начиная простреливать мышцы затылка ноющей болью. Курапика вгляделся в еле различимое отражение в мансардном окне над собой. Глаза полыхали в темноте так, что казалось, разума за ними нет.       Нужно что-то делать. Нужно срочно что-то предпринимать. Немедленно. Но что? Что он мог сделать прямо сейчас, в эту минуту?       Для начала — заморозить свои эмоции. Разве можно так распускаться? Проклятый характер. Он снова ей позволил беззастенчиво ворваться прямо в его жизнь и взять над собой контроль. Гнев, раздражение, злое отчаяние — нужно заморозить все. Мыслить чётко и ясно. Держать в голове полученную информацию, искать возможности получить новую и сосредоточиться на главной цели. Больше нельзя предпринимать никаких необдуманных действий.       «Хорошо. Поглядим, во что это выльется», — подумал он, бросив долгий взгляд на стол.       За окном поднимался рассвет — вдалеке над крышами показалось красное солнце на расчищенном от облаков горизонте. Он встал, повернулся к столу, чтобы собрать валяющиеся по столу бумаги обратно в конверт: копия водительского удостоверения, выписка с банковского счета, несколько фотографий, копии паспортов родственников, копия договора о залоге. Складывая их в стопку, Курапика взял последний лист, не больше тетрадного, и положил к остальным, но прежде, чем взять следующий, он успел искоса глянуть на него.       Карандашный набросок распятия был выполнен от руки, мелкими, небрежными штрихами. Вместо головы Христа красовалась голова Курапики.

***

      На следующий день Курапика снова пришел в магазин.       Едва он оторвал руку от двери после стука, та тут же распахнулась. Видно было, что парень собирался уходить: легкое пальто, чёрный пуловер, классические брюки, сосредоточенная отстраненность во взгляде, и его приход застал парня у двери.       Увидев его, Хиде приподнял брови, не успев скрыть замешательства, но почти сразу же взял себя в руки и улыбнулся. Курапика же глядел перед собой, и лицо его не выражало хоть сколько-нибудь теплых чувств — только безразличную отчужденность. «Ого… Какие злющие глаза». — Привет. Не ждал тебя так рано. — Я не вовремя? — холодно поинтересовался он. — Нет-нет. Всё нормально. Заходи. — Ты собирался уходить? — Ну да. Но не прямо сейчас. Сказать честно, у меня тут все вверх дном… Ну да неважно. Заходи. — повторил Хиде, отстраняясь, чтобы пропустить его.       Курапика переступил порог. Ничего не говоря, парень сунул руки в карманы пальто и сделал еле заметный жест головой следовать за ним.       «Потрясающе. Абсолютно безукоризненное зецу» — искренне восхитился Хиде, пока они шли по лестнице наверх. Он глянул на часы на руке — без четверти двенадцать. Шиф придёт где-то минут через двадцать. — Ты слегка не в духе. — деликатным тоном констатировал Хиде, пока они проходили между книжных стеллажей.       Курапика промолчал. Состояние его духа было антонимом к слову «слегка».       Он остановился посередине прохода. — Выкладывай уже, зачем ты на самом деле пришел. — не поворачиваясь, бросил Хиде. — Ты меня обманул. Ты пользователь нэн.       Парень развернулся к нему, на губах играла блуждающая улыбка. Его до того она взбесила, что у него зачесались руки немедленно стереть её с этого благодушного лица. — С чего вдруг я тебя обманул? Если я умею владеть нэн, это не должно значить, что я хантер. За пределами Ассоциации Охотников полно людей, которым известно о нэн. Поэтому, когда ты своими цепями проверял мои слова на ложь, твой маятник не качался. — в открытую сообщил он. — Я не об этом спрашиваю. Как тебе удалось обойти мою способность? Вчера я не почувствовал, что ты пользуешься аурой. — Потому что я ничего не обходил. Я был с тобой честен. — Серьезно? Ты правда думаешь, что я тебе поверю? — холодно шикнул Курапика, сжимая ладонь с материализованными цепями.       Хиде пожал плечами. Он мог использовать технику, которая позволяет сделать ауру невидимой, высококлассное применения зецу — «ин». Благодаря нему даже если у противника сильная нэн, человек может этого не почувствовать, и против него работает только гё, сосредоточение ауры в глазах. — Ин я тоже не использовал. —долетело до Курапики, будто Хиде прочитал его мысли. — Можешь проверить, используя гё. Проверь и с цепью своей, если хочешь, если она служит именно для этого.       Не вынимая рук из карманов, Хиде обернулся и посмотрел на него. Это был прямой и честный взгляд человека, уверенного в себе и с уважением относящегося к другому. — Кого ты собрался ими убивать? — абсолютно невозмутимо спросил его парень, переведя глаза на цепи.       Курапика смотрел на него напряженным взглядом. — Я твой враг? — тем же тоном добавил Хиде. — Не знаю. Пока не решил.       Хиде окинул взглядом бесконечные ряды книжных полок в старых запыленных шкафах. Горчичный свет в полумраке был слабеньким, казенным, стоял запах благородной старины, прелых листьев и воска. — У тебя здесь нет врагов, Курапика. Никто не желает тебе зла. Вчера я первый раз встретил тебя и ничего о тебе не знаю. У тебя нет ни одной причины, чтобы использовать на мне свои цепи.       Курапика застыл. Хиде качнул головой — насмешливо: — Что стоишь, как вкопанный? Пойдем, я не кусаюсь.       Поразмыслив секунду-другую, Курапика с усилием воли двинулся вперед.       Они прошли читальный зал, заставленный громоздкими книжными шкафами до потолков, и остановились возле двери с табличкой «Хозяйственное помещение». Хиде вынул из кармана связку ключей, нашел нужный, открыл дверь и они зашли в небольшую комнату.       Курапика огляделся: в центре стоял деревянный стол с изогнутыми ножками, за которым могло бы уместиться человек шесть, несколько стульев с веерообразно расходящимися «спицами» спинок, напоминающих каретные колёса, шкаф-сервант из красного дерева с прихотливыми, резными узорами и стекольными задвижками, от которого веяло какой-то волшебством, будто прямиком из старинной детской сказки с рыцарями и замками, козетка с сидением в пуговку и бахромчатой оборкой. — Я ожидал увидеть здесь не книги. — Курапика сел напротив и с лёгким удивлением отметил, что стул, несмотря на всю его художественность, оказался очень удобным. Такую мебель делали не только для красоты, но и для людей. — Я решил, что табличка «Хозяйственное помещение» отталкивает любопытных посетителей лучше, чем «Запрещенная секция». — ответил Хиде, сложив пальто и сев за стол. — Извини, что лезу не в свое дело, но что-то случилось? — Не стоит этого делать. — Делать что? — Завоевывать мое доверие. Это ни к чему. — Понимаю. У тебя есть причины мне не верить. Но я не собираюсь причинять тебе вред. А вот касательно твоих намерений я не уверен, особенно когда ты сверлишь меня таким враждебным взглядом. — произнес Хиде, закинув лодыжку одной ноги на колено другой, и положил на неё ладонь. Ему вдруг подумалось, что этот парень улавливает чужие колебания, как сейсмограф — сейсмические волны. — Всё зависит от того, как ты будешь отвечать на мои вопросы. — Это обнадеживает. Открыв тебе дверь, признаюсь честно, я немного испугался — ты выглядел так, будто готов меня убить. — У меня нет намерений делать это. — Пока что. — Да. — тут же подтвердил Курапика, не сводя с него прямого взгляда. — Пока что.        Хиде глубоко вздохнул, убрал ногу с лодыжки, и положил руки на стол, сцепив пальцы в замок. — Так. — начал после недолгого молчания. — Что тебя интересует? — Бывший член Геней Рёдан рассказал мне, что в этом квартале, находится группа людей, среди которых есть экзорцист нэн.       Вранье, конечно, ну да ладно — кто об этом узнает? Никто. — С чего ты взял, что я их знаю? — Он узнал адрес сразу же, как только увидел его, и затем упомянул людей, владеющих нэн. Ещё я насколько часов наблюдал за магазином и почувствовал твою ауру. — терпеливо пояснял Курапика. — Сомневаюсь, что здесь найдется много пользователей нэн.       Углы его губ опустились. Он не ответил ни «да», ни «нет». — Ну, возможно. — Значит, я прав. Это ты экзорцист нэн? — Нет. — и вдогонку добавил. — Это не ложь, проверь, если хочешь. — Тогда кто? — Зачем тебе знать, кто экзорцист нэн? — Это тебя не касается. — Вынужден не согласиться. — шелковым тоном возразил Хиде; его голос звучал в той же мягкой манере, что и раньше, но в нем появились предупреждающие нотки. — Твой вопрос имеет ко мне отношение, потому что она мой товарищ. Пока ты не убедишь меня, что я могу не видеть в тебе угрозы, ты к ней и близко не подойдешь.       Аура, покрывающая тело Хиде, была стабильная и плавная, и это означало, что он отлично держит её под контролем. — Её ведь зовут Шиф?       От него не укрылось, что после этих слов у Хиде дёрнулась бровь, но он не спешил праздновать победу. — Если она где-то в Ренгео, то я могу найти её и без твоей помощи. Кажется, Асма говорила, что она врач, и много кому помогает. Значит, мне не составит труда узнать, где она. — Ну, раз так, то я видимо, должен тебя предупредить: тронешь её хоть пальцем, и я перережу тебе глотку. — с полнейшей невозмутимостью сообщил ему Хиде. В его тоне Курапика не уловил ни единой угрожающей интонации, но было ясно, что с тем же хладнокровным спокойствием парень вытрет тёплую кровь с ножа, которым его только что прикончил. — А сам затирал мне о доверии. — хмыкнул он. — Тогда ты еще не угрожал моим товарищам, а угрозы разбивают всю концепцию доверия. — Кто вы? — Мы из семьи Хейл-Ли. — Якудза? — почти сразу догадался Курапика. — Да, мы из мафии. — Я никогда не слышал о Хейл-Ли. — Неудивительно. Все дела организация ведет в Азии. — Что вы здесь делаете? — Пытаемся кое-кого приструнить. Хочешь узнать?       Курапика напрягся. Парень казался подозрительно сговорчивым. — Что такое? — любезно осведомился Хиде, заметив очевидное смятение у него на лице. Честно, он не ожидал, что тот будет так легко отвечать на все его вопросы, и спросил его об этом: — А почему бы мне не ответить на них? Ты не спрашиваешь ничего такого, чего бы я не мог рассказать. Ты намерен как-то воспользоваться этой информацией? — Нет. — как ни странно, без раздумий ответил Курапика. — Вот видишь. — Ты можешь гарантировать приватность беседы?       Хиде кивнул. — Конечно. Мой радиус эн перекрывает восемьдесят метров вокруг.       «Восемьдесят метров… Так я и думал — он опытный пользователь нэн». — Итак, зачем тебе понадобился экзорцист нэн? — с любопытством спросил Хиде. — Лидер Труппы Теней, Куроро Люцифер, сейчас ищет человека, который сможет снять с него мою нэн. Члены Труппы помогают ему в этом, в том числе и их бывший участник, Хисока. — Да, у него была к нам такая просьба. В обмен на данную услугу мы заключили с ним договор. — Какого рода договор? — Нам нужны опытные и сильные пользователи нэн. Хисока из их числа. — Для чего бы вам они не понадобились, Хисока не из тех, кто будет сражаться на чьей-либо стороне. Он всегда сам по себе. Он три года был фальшивым членом Рёдана только для того, чтобы сразиться с их лидером. Худшего союзника сложно себе представить. — Ты прав, поэтому мы и не собираемся заключать с союз конкретно с ним. Если он тебе все рассказал, значит ты знаешь, что он должен был привести к нам Омокаге. — Уже не приведет. — бросил Курапика. —… — Только не говори мне, что это ты его прикончил.       По его молчанию Хиде всё понял и — к его превеликому удивлению — расхохотался: — Вот так поворот! Тогда тебе не стоит знать, сколько проклятий посыпалось на твою голову, когда Хисока сказал, что Омокаге убили!       Курапика кисло усмехнулся. — Да и он не очень-то рвался его спасти. — Да-да, конечно. В смысле, я вообще не удивлен. Наверняка он даже получил удовольствие от процесса наблюдении за тем, как ты его убиваешь, да? — В общем, да. — не стал возражать Курапика. В конце-концов, Хисока сам ему в этом признался. — Где вы его нашли? — Кого, Омокаге? — Нет. Хисоку. — А, Хисоку… — он отодвинулся, скрестил руки на груди. — Шесть недель назад мы встретились с ним на Небесной Арене.

Республика Минво. Город Аским. Небесная Арена. Март.

      Синий «Велс» резко сворачивает влево, подрезая красный кабриолет, после чего чудом избежав столкновения, выезжает на главную дорогу под доносящиеся вслед возмущенные сигналы водителей и — с не меньшим возмущением — с задних сидений. — Господи! Ты чего делаешь?! — Шиф, ну какого хрена? — ворчит Ёкотани, потирая ушибленный об подголовник висок. — На дорогу-то смотри, а? — Мы только в город въехали, а ты уже хочешь нас всех здесь угробить! — рявкает Воконте тоном разгневанной мамаши. — Ты же сказала, что умеешь водить механику! — Да умею я! Просто давно этого не делала! — оправдывается Шиф. Не включая поворотник, она выкручивает руль и перестраивается в левый ряд. — Блин, блин, да где тут эта хреновина, где поворотник… Ещё и движение левостороннее, вот как понять, где лево и право? — По сторонам смотреть, вот как. Адзуса, следи, чтобы она на полосу для автобусов не выехала. И на дорожки для велосипедистов, по ним тоже ездить нельзя, так что на них тоже посматривай. — командует Воконте и утыкается в атлас «Аским-Гольбах-Фульд-Ремёр». — Сейчас до светофора доедешь, потом налево, выйдем на улицу Кортрейк и прямо плюс-минус километр. Поняла? — Да, да, так точно. — рапортует Шиф; в этот момент машина резко тормозит перед пешеходным переходом и всех снова выбрасывает вперед.       Адзуса бросает несвязную реплику и ёрзает на месте, пытаясь подогнуть ноги, чтобы не проломить бардачок. Когда он тянется рукой вниз, чтобы отодвинуть сидение, то получает возмущенный возглас сидящего позади Воконте. — Не трогай, ты мне ноги отдавишь! — Ребят, включите там кто-нибудь кондёр, а? Нереально дышать в этой душегубке. — подает возглас Ёкотани из багажника. Им с Хиде достались места по соседству с запаской, инструментов и другого хлама, сваленными по углам минивэна. Короче, полный отстой. — Кондиционер не работает.       Он неодобрительно цокает языком в ответ. — Что это за тачка, в которой не работает кондиционер? — Какая есть. — огрызнулся Воконте. — Хреновая, значит. Не могли сразу посмотреть, когда брали? — съязвил в ответ Ёкотани, приспустив на нос наглухо тонированные очки. — Давайте поменяем, вон на обочине сколько каршерингов наплодили. — Чего ты там бормочешь?… Да прекрати ты трогать сидение! — разьяренно шикнул Воконте. Их габаритный внедорожник выезжает на просторный проспект, проезжает мимо ряда одинаковых многоэтажек песочно-бежевого цвета, здания городской ратуши. — Я что, виноват, что тут сесть негде?! У меня ноги не помещаются! — пыхтел где-то снизу Адзуса. — Не мои проблемы, каланча! Убери руки, я сказал! — Ты, очканавт, я тебя щас… — Народ, заткнитесь там, а? Вы мне мешаете! — послышался голос Шиф. — Эй, это что у тебя в руках, газета? — с любопытством спрашивает Ораруджи, разворачиваясь на сидении. — Разуй глаза, это автомобильный атлас. — сухо отвечает ему. — Ты навигатором пользоваться не умеешь? Никто сейчас не смотрит маршрут по атласу. — Идиоты — не смотрят. Шиф, сейчас до конца улицы, потом увидишь съезд на шоссе Александрия, давай туда. — А там впереди не пробка? — Ораруджи, сидя между Янаги и Воконте, схватился за водительское кресло и высунул вперед чернявую голову. — Гони в объезд по пятой магистрали. — скомандовал Воконте. — Не надо никуда гнать! — завопил Янаги, резко хватаясь за ручку дверцы. В этот момент Шиф так круто подрезала машину впереди, что Янаги врезался всем телом в ремень безопасности, в багажнике возникла куча-мала из тел, а водитель «Велс» почти стал причиной группового суицида семи человек. — Господи Иисусе, Шиф, если мы попадем по твоей милости в аварию на федеральной трассе, богом клянусь, я тебя убью! — раздался чей-то жалкий голос сзади. — Нам еще долго ехать? — Ещё минут двадцать. — отвечает Хиде, единственный, кто бывал раньше в Аскиме, а ещё не проигнорировал ремень безопасности, будто знал, что Шиф водила машину так, будто ограбила банк и спасалась от погони. — Кстати, мне кто-нибудь расскажет, что это вообще такое, «Небесная Арена»? — Серьезно? Про неё даже дети в начальных классах знают. — Ну извини. — обиженно буркнула она, после чего, обгоняя на зеленом другие машины, свернула на круговую дорогу площади Халден с национальным монументом в центре— бетонная колонна с барельефом спереди — до того стремительно и внезапно, что их всех опять отбросило к дверям и соседним пассажирам. — «Небесная Арена занимает четвертое место в списке самых высоких строений мира — двести пятьдесят один этаж, девятьсот девяносто один метр высоты. Раз в три года здесь проводится Небесный Чемпионат Олимпия среди мастеров этажей…». — проводил ознакомительный ликбез Янаги, читая телефона статью с первого попавшегося сайта. — Это кто? — А? — не понял тот. — Мастера этажей. — Типа, самые сильные бойцы. — ответил вместо Янаги Ораруджи, глядя в раскрытую карту. — Сбавь скорость и перестройся в правый ряд, там впереди должен быть кольцевой съезд. — Почему мы не могли купить симку в аэропорту и включить навигатор? — недовольно спросила Шиф, пропуская вперед серый «Фуджи» с затонированными стеклами и включая поворотник. — Потому что! Следи за указателем, ты сейчас пропустишь съезд! — За нами дорожная служба едет. — убийственно монотонно сообщил Адзуса, смотря в боковые стекла. Громко выругавшись, Шиф глянула в зеркало заднего вида и пропустила поворот на съезд. — Замечательно. — мрачно подытожил Воконте. — Просто замечательно. Боги, помогите мне...       Следующие десять минут в салоне висело молчание. Вздохнув, Шиф протянула руку к магнитоле и включила радио. — … к другим новостям: сегодня в Аскиме зафиксирована самая высокая мартовская температура за почти сотню лет, достигнув рекордных 31 градуса, сообщают синоптики.Текущий уровень предупреждения о высокой температуре в Аскиме — желтый. Эксперты говорят, что жара усугубляется интенсивным сезоном смога, который вызвал резкий скачок уровня загрязнения… — Что? Не могу я ездить в тишине. — чтобы сказать это, она повернула голову назад; пешеходы бросились врассыпную, когда она пропахала по зебре, за затонированными стеклами замелькали перепуганные лица. — Шиф! Дорога!       Ораруджи, наступив на белые кеды Янаги, приподнялся и потянулся к магнитоле, переключил пару станций — салон машины заполнил бодрая мелодия гитары и грубоватый тембр волторны под развязный голос голос певца. — Выруби музло. — послышался голос Воконте. — Погоди, тут играет… — Мне всё равно, кто там играет. — В смысле всё равно? Ты никогда не слушал Кита Гордона? — укоризненно покачал головой тот. — Чувак, это классика ска-панка! — Я сказал выруби, мне надо позвонить! — не церемонясь, отрезал Воконте и включил громкоговоритель.— Рин. — Вы уже в городе? — начал прямо с места в карьер. — Нет, сдали билеты и укатили на Бая-Маре. — вклинился Ёкотани, перевесившись вперед через сидение. — Здоров, Рин! Узнал меня? Узнал, да? — Очень смешно. — нудно проворчал он. — Вы где там сейчас?... — Черт! — вдруг воскликнула Шиф и ударила по тормозам. — Что такое? — Вот этого нам не надо. — Что там ещё? — Кирпич. Ну и куда ты сказал мне ехать? Тут же выезд перекрыт.       Она включила задний ход. Сдала назад. Стройка. Заборы, за ними — бульдозеры, пустое здание, окна затянуты синим пластиком. Горы труб и цементных блоков, граффити. — Я вылечу утренним рейсом в пятницу. — Сейчас понедельник. — заметил Воконте после тщательно выверенной паузы. — У меня остались незаконченные дела в Тансене. — То есть, нам тебя не ждать? — Слушай, я вам не нянька, чтобы контролировать каждый ваш шаг, а вы все не дети, так что… Да? — отозвался он на чей-то еле слышный в трубке голос. — Сейчас… Четыре человека будет достаточно. Когда договоритесь с ними, позвоните Нараки. У вас две недели. — У вас? То есть у вас? А ты где, за скобками? — Кто-нибудь, уберите Ёкотани от телефона, а? Он меня достал. Я же сказал, я прилечу в пятницу… ну, максимум в понедельник.       В этот момент машина подскочила на выбоине, так, что всех в салоне хорошенько тряхнуло. — Да хватит уже. — сквозь зубы пробормотал Адзуса; его лицо позеленело и стало одного цвета с футболкой Шиф, пожалуйста, прижимая к себе рюкзак, думал он, ёб твою мать, да следи ты за дорогой! — Нафиг ты тогда нам нужен, скажи пожалуйста?       Вместо ответа Рин выдал тираду на известном одному богу языке, затем последовала невнятная реплика, что-то похожее на «Всё, мне некогда», и звонок оборвался. — Вот что этот придурок сейчас сказал? Вот что он сейчас такое сказал, а? — Тормози, нам сюда.       Сбавив скорость, машина повернула на соседнюю улицу, откуда начинался туристический район Аскима, Страндт, на другом конце которого гордо возвышалась знаменитая на весь мир Небесная башня.       Шиф включила аварийку и прикусив нижнюю губу, напряженно смотрела по сторонам — искала, где можно оставить машину. По левой стороне тянулись друг за другом бутики, галереи современного искусства, пыльные букинистические лавочки, а по правой — модные ресторанчики, дайнеры и винные бары. Наконец, в самом конце улицы возник небольшой торговый центр с подземной парковкой. — Я надеюсь, ты хоть парковаться умеешь? Не хотелось бы схлопотать ещё и штраф. — съязвил Воконте, когда они заехали на второй ярус, и наблюдал за тем, как Шиф уперлась рукой в спинку соседнего кресла и стала сдавать задом.       Пристроившись между зеленой легковушкой и чёрным «Герстрат», Шиф поставила машину на ручник и повернула ключи.       Расположившись за столиком на улице первого попавшегося по дороге кафе, все выдохнули, потихоньку расслабляясь. Откинувшись затылком на плетеную спинку стула, Ораруджи стянул с себя спортивную куртку и глухо пробормотал. — Боже, наконец-то. Я думал, мы никогда сюда не доберемся.       Ёкотани сбросил со лба мокрые пряди и собрал волосы назад, открыв взору татуировку двухглавой змеи на шее. — Пойду закажу что-нибудь выпить. Есть у кого какие пожелания? — Возьми мне картошку фри и молочный коктейль. — Может тебе сразу принести детское меню с игрушкой в подарок? — с веселым сарказмом поинтересовался Ёкотани. — Если тебе не трудно. — Ладно, желание женщины — закон. Хиде? — «Поплавок». — Что ещё за «Поплавок»? — Кофе с газировкой и мороженым. — Кофе с моро… Братан, тебя мама разве не учила не тянуть в рот всякую гадость? — Ну, слушай, это классная штука. — рассудительно возразил тот. — Смотри, кофеин бодрит, а сахар из газировки и мороженого запускает мозговую активность… — Хиде, у тебя с мозгом всё окей, тебе не нужны никакие поплавки. — Мне сэндвич с сыром возьми. — отозвался Янаги после того, как с полминуты изучал меню на меловой доске возле стойки, за которой скучала вялая, безучастная хостес. — Я только потом отдам, ладно? У меня сейчас с деньгами затык. — Мне воду и кофе. — безучастно отозвался Воконте, поправив очки, пока смотрел что-то в телефоне. — А мне «Хайникен».       Когда Ёкотани ушел, Воконте взял из портфеля папку и вытащил из неё несколько сложенных листков бумаги, шлепнул на стол и подпихнул им. Оказалось — досье на нескольких бойцов Небесной Арены, и все они были испещрены заметками. Тот действительно подошел к делу со всей серьезностью. — Прежде, чем мы приступим, я бы хотел кое-что узнать. — он оглядел всех присутвующих невыразительным взглядом за стеклами очков. — Что вам сказал Шузо? _ То же, что и тебе, нет? — подал голос Янаги. — До конца марта завербовать четыре пользователя нэн. — И Рину пришла гениальная идея отправить нас на Небесную Арену. — добавила Шиф, скрестив руки и сползая со стула вниз. — Кто-нибудь хочет высказаться по поводу того, почему здесь именно мы?       Адзуса что-то пробубнил. — Мне всё равно. — поделился Ораруджи. — Я, вот честно, только рад взять отпуск от Каннауджи. — Что, снова предприимчивый картель Альенде? — Хуже. Если бы мы с Юдойно… — Я вас прерву, пожалуй, потому что мы собрались здесь не для того, чтобы слушать твои байки про наркоразборки. — нудным бюрократическим голосом сказал Воконте. — Я просмотрел все записи боев Небесной Арены, в которых участвовали бойцы двухсотых этажей, в том числе и мастера, а также поединки турнира Олимпия. К этим четвертым стоит приглядеться.       Шиф взяла из рук Воконте протянутый лист и пробежалась по нему взглядом: — Бонасер, Кёджи, Сейдо… Нам вроде четыре надо, разве нет? — Все остальные вызвали у меня глубокое чувство эмпатического стыда. — Какого стыда? — спросил Ораруджи, поигрывая сигаретой. — По-нашему это называется «кринж». — пояснила Шиф, и глянула на всю остальную кипу валяющихся по всему столу листов. — Слушай, если ты выбрал троих, то остальные-то здесь зачем? — Скажем так, это резерв. — Не зря ты юридический заканчивал, аргументы приводишь, как адвокат в суде. — то ли с восхищением, то ли желая угодить, сказал Янаги. — Я по образованию экономист. — сухо поправил Воконте, даже не взглянув на того. — Давайте просто заплатим хозяину этажа и дело с концом, зачем такие сложности? — сказал подошедший Ёкотани. — А, так ты дурачок. Давай, присаживайся, я тебе всё расскажу. — Да пошел ты, алчный счетовод. — дружески отозвался тот, показав ему средний палец, подтянул рукава и уселся за стол. — Объясни мне, почему мы не можем их просто купить. — Деньгами тут вопрос не решается. Мы говорим о хозяевах этажа, а не обычных бойцах — девяносто процентов народа подаются на Небесную Арену из-за возможности быстро заработать, но не первые. Они из тех, кто здесь ради славы или им просто нравится насилие. Они соглашаются на просьбы, только если ты сильнее. Другими словами, от денег они откажутся и предложат тебе вступить с ними в поединок. У них мышцы вместо мозгов. — Согласен, у нас тут уже есть один, точь-в-точь подходящий под твое описание. — насмешливо фыркнул Ёкотани, хлебнув пива. — Ещё одно слово, и я натяну эту ухмылку тебе на задницу. — любезно предупредил Адзуса. — Теперь я понимаю, почему с тобой никто не хочет работать. — Не всем подходит моя манера общения. — Это точно, пуля от двустволки во лбу ещё никого не красила. — оскалился Ёкотани. — Ой, да хватит уже… — Пожалуйста, ваш заказ. — к ним подошла официантка с их заказом — медоволосая красавица с крыжовенно-серыми глазами и нежным румянцем на скулах. Ёкотани одарил её улыбкой, преисполненной обезоруживающего обаяния, при виде которой у девушки вспыхнули щёки, очерченные губы изогнулись в смущенной улыбке, продемонстрировав всем милейшие ямочки. — Приятного аппетита. — на выдохе произнесла красавица низким тембром с хрипотцой старлетки. — Большое спасибо. — протянул он, сощурившись.       Пока официантка возвращалась в кафе, по дороге собирая с других столиков пустые тарелки, тот, свернув шею, следил за ней долгим взглядом. — Черт! — повернувшись обратно, он с восхищением присвистнул. — Вылитая Куроцучи Наки, скажите, а? — Да-а. — удрученно поддакнула Шиф, подперев ладонью лицо, и получила в ответ недоуменные взгляды. — Что вы так смотрите? Всё бы отдала за ноги, как у неё. Будь у меня такие же, я бы точно пошла работать моделью. — Не переживай, ты у нас тоже милашка. Я вот очень люблю рыжих девушек. — Да ты про всех так говоришь. — заметил Хиде с усмешкой. — Но с рыжими всё по правде! Не женщины — огонь! Ни на кого не похожи! Встречался я с одной, Селина звали, танцовщица из Альенде. Ради неё удавиться был готов, жизнь отдать, с радостью! Ещё один день бы с ней, и то счастливым бы помер. Только сердце, безжалостные бестии, разбивают беспощаднее всех… — Если тебе так нравятся рыжие, встречайся с Шиф, только замолчи уже. — невинным тоном предложил Хиде, кидая в «Поплавок» соломинку.       Ёкотани и Шиф посмотрели друг на друга. — Даже и не мечтай.       Тот театрально взялся за футболку, будто она, как и полагается всякой порядочной рыжей женщине, разбила ему сердце. — Вот видите! — Прекратите. — у Воконте не было ни малейшего желания слушать ничьи заигрывания. — Лучшие бойцы находятся на двухсотых этажах, и все они поголовно — пользователи нэн. Так что. — Воконте по очереди посмотрел на Хиде и Шиф. — Выбирайте, кто из вас пойдет. — А как же Рин? — Ты шутишь? Этот ходячий комок гордыни? — хмыкнул, подтягивая к глазам очки. — Он считает, что слишком хорош для Небесной Арены и его боевые навыки намного превосходят способности бойцов этажей. Учитывая вышесказанное, я даже не стал его включать в план. — Компетентный и расторопный член организации, который успевает в каждом деле где угодно, но только не со своими подчиненными. — слова Ёкотани отдавали привкусом яда. — Давайте быстрее, нам нужно до конца дня успеть на регистрацию.       Над столом повисло выжидательное молчание. Шиф с шумом высасывала из стакана через трубочку молочный коктейль, Хиде барабанил пальцами по столу с рассеянным видом, будто он тут вообще не причём. — Конкуренция, я смотрю, просто бешеная. — мрачно констатировал Воконте, потянулся и щелкнул пальцами перед лицом Хиде. — Очнись, не время в облаках витать! — Я не витаю, а размышляю. — Успел придти к каким-то умозаключениям? — Да. — Хиде покачал головой. — Моя способность совсем не предназначена для такого места, как Небесная Арена, и бойцом меня назвать нельзя, так что я бесполезен. Мне хорошо в стратегии, а не на передовой. — Не прибедняйся. Мы все здесь бесполезны, но приказ есть приказ. — он пододвинул к себе чашку за блюдце, ссыпал из пакетика сахар. — Шиф? — Не знаю. — протянула та, размазывая картошку фри по стенкам стакана, собирая ими остатки коктейля. — Если Хиде говорит, что от него не будет толку, то от меня и подавно. — Вот тут я с тобой не согласен. Тебя обучал Нараки, а это значит, что твой уровень владения нэн намного выше, чем у большинства бойцов Небесной Арены, да и техника твоя отлично нам подходит. Тебе всего лишь нужно выиграть десять поединков на двухсотых и стать хозяином этажа. — Ха! Легко сказать. — не слишком уверенным тоном протянула Шиф. — Можно я тогда хотя бы гляну остальные анкеты? — Ради Бога.       Шиф собрала отложенные в сторону листы и положила перед собой. — Слушай, а это кто? — спросила она через пару минут, так громко, что женщина за соседним столиком аж подпрыгнула.       Воконте косо глянул на анкету. — Хозяин этажа, Хисока. — Да не звезди! — воскликнул Ораруджи, выхватив у Шиф из рук листок. — Этот разукрашенный попугай в клоунском тряпье — Хисока?! — Да, но не надо так орать.       Пока Ораруджи рассказывал слухи про Хисоку — в основном, настолько невероятные, что едва ли хоть один из них был близок к правде — Шиф смотрела на самодовольный оскал, играющий у него на губах. Она знала, что есть на свете человек по имени Хисока, и до того момента, как увидеть его на снимке, она воображала его эдаким нелепым опереточным шутом: полотняная блуза с карточными мастями, длинные панталоны, цветастый грим, ловкий и изворотливый арлекин, наглый и развязный интриган. Реальность на фотографии, по крайней мере, внешне, не сильно отличалась от её фантазий. — Только не говори, что мне придется вступать с ним в поединок. — Разумеется нет. — рассеяно отозвался Воконте, глотнув кофе, оглянулся. — И говорите потише. — Спокойно, Шиф. — рассудительно заладил Ёкотани; он вскинул голову, откинул волосы с глаз. — Нормально всё будет. Как сказал наш счетовод, тебе главное пройти Рубикон из десяти сошек на двухсотых. К тому же, тебе за каждую победу щедро платят налом. Я слышал, на сто восьмидесятом выписывают премию аж в десять лямов. — У меня ещё есть шанс отказаться? — безо всякой надежды поинтересовалась Шиф, покосившись на Воконте. — Дорога ложка к обеду. — безапелляционным тоном заявил тот, пресекая попытки дать задний ход, посмотрел на часы. — Всё, пошли, регистрация закрывается через двадцать минут. — Почему мы не можем придти завтра? — Потому что завтра к утру соберется километровая очередь, лучше сегодня заполнить заявку, чтобы сразу пойти на поединок.       Задвигались стулья, все стали подниматься. Янаги замахал руками. — Эй-эй, ребят, подождите! Мы не дали название нашей новой команде!       Воконте встретил замечание с раздраженным выдохом. — Ещё чего. — Идиотизм. — Да погодите, у меня гениальная идея! Мы будем называться ВВК — ВВК? — с сомнением переспросила Шиф, скорчив гримаску. — Звучит как название какого-то венерического заболевания. Как оно расшифровывается? — Вам всем капец.       Шиф захихикала. Адзуса хрюкнул от смеха, Хиде поджал губы, но по тому, как они ломались, было видно было, как ему хотелось заржать. Воконте просунул пальцы под очки, с утомленным вздохом ущипнул себя за переносицу. На лице — досада воспитателя детского сада. — Это самое тупое, что я слышал в своей жизни. Лучше не придумывай больше ничего «гениального», чтобы тебя не считали умственно отсталым. — сухо отозвался Воконте, собирая со стола листы в свой кожаный портфель. — Добро пожаловать на Небесную Арену! Пожалуйста, заполните этот бланк.       Безупречно Приветливая регистраторша с профессионально натренированной улыбочкой до ушей протянула листок с ручкой Шиф, отстоявшей в очереди почти три часа. Вчера регистрационное окошко захлопнулось прямо перед их носом, и, как и предсказывал Воконте, вернувшись утром, они увидели очередь аж до соседней улицы. — Боевой опыт? — вслух спросила она после того, как заполнила половину строчек. — Напиши пять лет. — подсказал Ёкотани, глядя ей через плечо. — Но это же неправда. — Никому здесь не нужна правда, Шиф, а тебе надо побыстрее забраться наверх. Пиши.       Шиф хмыкнула, пожав плечами, мол, окей, чиркнула ручкой в бланке, и протянула тот в окошко. — Очень хорошо! — воскликнула девушка, пробежавшись глазами по листку, и снова улыбнулась («дружелюбия — вёдрами», как сказал бы Нараки). — Ваш номер сорок девять, пожалуйста, проходите на арену номер три и ожидайте вызова на поединок. На первом этаже оценивается уровень бойцов. Время боя ограничено, за три минуты вы должны показать всё, на что вы способны. Прошу. — перед Шиф появился другой листок. — Правила для бойцов Небесной Арены. — А разве тут не одно правило — выруби противника и ты победил? — влез Ёкотани, облокотившись на стойку. Шиф пихнула его локтем в бок. — Эй, не толкайся, мне же интересно… — Ох, нет, конечно! — наманиюренные ногти запорхали по клавиатуре. — Ознакомьтесь, пожалуйста, с правилами и всё узнаете.       Молчание. Регистраторша повернула к ним голову и с бессмысленной улыбкой слегка вскинула брови — это выражение могло означать всё, что угодно, но Шиф прочитала в нём только одно: «Надеюсь, на этом всё?». — Давай, пошли. — она потянула Ёкотани за рукав кителя.       Арена, куда её распределили, был размером с бейсбольное поле. По центру располагались шесть квадратных рингов, отгороженных по периметру красной линейной разметкой. Возле каждого ринга стоял судья и электронное табло, выводящее время и номера участников поединка. Остальная часть зала представляла из себя ступенеобразно возвышающимися ряды трибун для ожидающих бойцов и зрителей.       Ряды сидений были забиты под завязку, на глаз — несколько сотен человек, а то и вся тысяча. Громогласный рёв голосов с трибун, подначивающих возгласов, судьи перекрикивают соперников, спорящих между собой с яростью языческих варваров, и всё это на фоне истошно орущих сирен под аккомпанемент электронного голоса, вызывающего очередного бойца на поединок и колокольных звонов их окончания, от зычной громкости которых даже кости дрожали. Казалось, каждый звук тут был нацелен на то, чтобы поддерживать в бойцах зашкаливающий уровень адреналина и агрессии. — Жесть! — голос Шиф потонул в оглушающем шуме: с таким же успехом можно было пытаться перекричать в шторм моторы самолётов на взлётных полосах.       Они сели на верхние трибуны и оценивающе оглядели творящийся вокруг бардак. — И об этих отбросов ей придется марать руки? — Глядя на них понятие «зоопарк» шире, чем кажется на первый взгляд. — сказал Хиде. Ёкотани прыснул смехом. — Господи. — Не стоит. Богу хватает благоразумия держаться подальше от этого места. — Вы только гляньте. — Ораруджи указал куда-то в сторону левых рингов. — Вот же бедняги. Проигрывают без огонька. — М-да, жуть. — протянул Ёкотани, шмыгнув носом. — Только боль, никакой славы.       Красные цифры на табло били и мигали в иступленной чехарде. Шиф села перед ними одна, положив локти на колени. Выглядела она вполне расслабленно, поэтому сложно было понять, переживает или нет. — НОМЕР СОРОК ДЕВЯТЬ! — проорал электронный голос спустя минут двадцать. — НОМЕР СОРОК ДЕВЯТЬ, ПРОЙДИТЕ НА РИНГ C! — Удачи, Шиф. — Хиде наклонился, хлопнул её по плечу. — Ага. — бросила та без особого энтузиазма, поднимаясь.       Всё закончилось быстрее, чем они думали — поединок от начала и до конца длился от силы секунд пятнадцать, пять из которых судья приходил в себя. — Э-э… Ох ты ж... — он посмотрел на табло, затем на лежащего в отключке татуированного до ушей латиницей громилу на краю ринга. Шиф не обращала никакого внимания на массовую истерию, охватившую трибуны, и продолжала стоять посреди ринга, прищелкивая пальцами. — Сорок девятый, отправляйтесь на пятидесятый этаж. — Я больше ей слова плохого никогда не скажу. — протянул Янаги, следя за тем, как судья делает отметку в карточке.       Шиф пришла обратно с ещё более хмурым лицом, чем уходила на ринг, — Красава! — Ёкотани победно поднял ладонь; она вяло ударила по ней, и протянула Хиде карточку. — Пошли? — Какой этаж? — Пятидесятый. — Неплохо. — Что-то ты не очень рада. — заметил Адзуса, рассматривая закорючку, оставленную судьей. — Блин, рада я. Прямо из штанов выпрыгиваю, не видно, что ли. — мрачно буркнула Шиф.       — Небесная Башня, высотой в двести пятьдесят один этаж, находится в самом центре Аскима. Если посмотреть на карту города с высоты птичьего полёта, то можно увидеть, что к ней сводятся все улицы двадцати двух районов города. Каждый день её посещают в среднем четыре тысячи человек, как бойцов, желающих испытать себя, чтобы добраться до вершины, так и зрителей. Всего башню посещают до миллиарда человек в год. Здание специально оборудовано для приёма зрителей и предоставляет множество услуг. Официально башня разделена на четыре сектора: три для проведения матчей и четвертый, последний этаж, для туристов — казино-ресторан «Бют Монсо», владельцем которого является знаменитый медиамагнат Амшель Наки. Сегодня нам предоставляется уникальная возможность увидеть своими глазами…       Янаги отвернулся от девушки-экскурсовода, с вдохновением вешающей перед толпой распоясавшихся туристов с огромными рюкзаками, смял брошюрку и сунул её в задний карман.       В центре коридора шестидесятого этажа стояла группа людей в костюмах, галстуках, в рубашках с запонками и брогах, производившая на разношёрстный простой народ Небесной Арены причудливое зрелище: Воконте со своей прямой осанкой старой балерины и старомодными очками панто выглядел почти как музейный экспонат. Люди, проходившие мимо, то и дело провожали их взглядами, а некоторые останавливались и прямо пялились. Только Ёкотани был абсолютно в своей тарелке и ни поведением, ни внешним видом совершенно не выделялся из местной публики. — Простите… Простите за беспокойство, а-а вы спонсоры, да?       Всё замолчали, обернулись. К ним подошел невысокий неряшливый парень лет двадцати на вид. В глазах — надежда и благоговейный ужас.       Воконте окатил его холодным взглядом. — Спонсоры? — переспросил он.       Тот сглотнул. — Послушайте, я бы хотел… чёрт. — парень дёрганым движением перевернул со спины к себе рюкзак, раскрыл его, стал копошиться. — Простите, что отнимаю время, взгляните… — Ты кто вообще? — оборвал его Воконте с таким откровенным уничижением, что парень на миг замер, вскинув голову испуганно, сглотнул. — Да, да, конечно, я же не представился, меня зовут Торебельм. За четыре месяца я поднялся до пятидесятого этажа и, в общем, я хотел предложить свою кандидатуру…       В этот момент подошла Шиф. В руке у неё был талончик и карточка с четырьмя отметками. — Я победила.       Хиде кивнул. — Молодец. А этаж?… — Девяностый. Я в кассу. — с этими словами она пошла в противоположный конец коридора. — Скажите, вы подумаете над моим предложением? — в голубых глазах паренька теплилась надежда. — Эй, послушайте…       Воконте с раздраженным видом повернулся то ли послать амбициозного бойца, то ли отчитать, как Ёкотани обхватил оторопевшего парня рукой за шею, подтянул его голову поближе и сунул ему в лицо талончик Шиф. — Видал? За два дня до девяностого. Напомни-ка, где ты там до сих пор торчишь? — тот что-то пробормотал, то ли защищаясь, то ли оправдываясь. Ёкотани резко хохотнул. — Ты уж извини, дружище, но мы спонсируем только нашу девочку. Пока ты чесал зад, добираясь за четыре месяца до пятого десятка, она за столько же уже давно будет хозяином этажа, так что, сам понимаешь, в кадрах не заинтересованы. Всё, давай, дуй отсюда.       Он убрал руку с шеи парня и хлопнул по спине заметно приунывшего парня, но не рассчитал силу, и тот качнулся вперед. Ничего не сказав, он ушел. — А что он имел ввиду, когда говорил про спонсоров? — спросил Янаги, сунув руки в карманы. — У некоторых начинающих перспективных бойцов они есть. Помогают им подниматься на верхние этажи. — во время пояснений Воконте пришла Шиф с пухлым конвертом. — Они оплачивают им частные тренировки, снаряжение, оружие и забирают себе часть денег в случае выигрыша. — Слыхала? — позвал Ёкотани, смотря, как Шиф с непринужденным видом отсчитывает банкноты. — Мы твои спонсоры и вкладываем честно заработанные деньги в твое развитие. Спонсорам полагается процент прибыли от твоих победы, правильно я говорю, бухгалтер? — Воконте отмахнулся, мол, даже не приставай ко мне с этим. — Где, собственно говоря, наши бабки?       Шиф на эту заявку только хмыкнула. — Ты не вложил ни единого дзени в мои победы, с чего вдруг я должна делиться с тобой своими выигрышами? К тому же, я бы на твоем месте не стала говорить, что ты заработал свои деньги честным путём. — Да, ты ведь контрабандист, Ёкотани. То, что ты делаешь, незаконно. — полуснисходительным тоном заметил Ораруджи. — А ты наркокурьер с богатой историей отсидок. Какие-нибудь ещё интересные факты из биографии обсудим? — ответил он с улыбкой, которая выражала одновременно лукавство и презрение. Каким-то необъяснимым образом это сочетание придавало той обаяние.       Ёкотани то и дело с каким-то вялым ехидством поддевал как друзей, так и незнакомых. Далеко не всем нравились его нападки, но люди терпели их, потому что тот часто бывал полезен — он знал нужных людей на чёрном рынке в Гравасе, Альенде, Западном Горуто, Кашмере, словом, везде, где процветала теневая экономика, и где можно купить или продать любой товар — от пистолета и шкуры шешенского сервала до драгоценных камней или белоснежного каннауджийского героина лучшего качества. — Сразу вспомнил, как один ксиюшник назвал Линч секретаршей, когда они с Фуллбоко в доках из членов Касереса долги выбивали. И Линч такая: «Ещё раз назовешь меня секретаршей, я разрежу тебе брюхо и придушу твоими же кишками, ты, урод». — Линч?! Ты про эту чокнутую стерву?!… — вдруг, ощерившись, ядовито проскрежетал Адзуса. — Полегче с выражениями, она моя сестра.       Мертвенная тишина. — Что? — Линч?! — Да ты шутишь! — Линч? — Ёкотани развернулся, и вылупился на него. — Линч Пила? Линч Ампуташка? Коллектор-мясник? Она твоя сестра?! — Да-да-да. — раздраженно отмахнулся Хиде.       Но весёлый гогот так и не прекращался, ха-ха-ха, офигеть, никогда бы не подумал, и наперебой затрещали истории. — Помнишь… погоди, дай сказать, помнишь ту сделку с картелем Масатлан в Сенге? Когда наши ребята загрузили грузовик с полтонной оружия, чтобы отвезти за черту города на их базу в Карденас? Мы тогда с тобой и Линч поехали на сделку. — говорил Ёкотани. — В общем, значит, приезжаем мы туда, а там — лесное захолустье и сплошные бараки, и чуть ли не полсотни их ребят стоят перед нами с наперевес заряженными пушками, чуть ли не в спину их тычут. Мы слегка струхнули, надо было головой подумать, прежде чем ехать втроём, ну, ладно. Пока мы разгружали товар, к нам подошел их человек, Гача или как там его, кто у них там в картеле снаряжением заправляет. Вскрыли ящики, он повертел пару автоматов, ему все очень нравится, и мы начинаем обсуждать цену. Но тут к нам подскакивает какой-то мужик в велюровых трениках, смотрит в ящик, хватается за голову, пинает Гача, и начинает канючить чёрт знает на каком языке. — О чем они говорили, мы и понятия не имели. — подхватывает Ораруджи. — Но Гача держится с суровым видом, мотает головой, ему отвечает сквозь зубы, а сварливый мужик распаляется все больше, и, главное, всё время тычет в нас пальцем. Я думаю: блин! Что-то неладное, это точно. Кому-то что-то не по нраву. На каком языке они говорят? На сантали? На гонди? Мы уже собираемся выяснять, мол, в чём, собственно, дело, как Линч с совершенно постным лицом берет биту, подходит к нему и с размаху бьет его по морде! — А Гача замер такой, с разинутым клювом. Типа «только не меня!» — он вскинул руки и захихикал. — Видал, какое у него лицо было? Когда Линч огрела того по кумполу? — Помилуй боженька! До чего ж было круто! А знаешь, чего он разнылся-то, этот велюровый мудила? — торжествующе сообщил ему Ёкотани. — Он пистолеты хотел! Стоит такой над кучей охренительных пятикалиберных винтовок с подствольными гранатомётами с кривой рожей и «Это чёёё, автоматы?» — забрюзжал он, передразнивая мужика из Масатлана. — «Они нам автоматы предлагают?». Линч сразу поняла, на каком языке он базарит, слушала-слушала, и когда тот сказал, что раз так, они нам зелень за них не заплатят, пустила в ход биту. — Блин, Хиде, кто из вас приемный, ты или она? — утирая слёзы, выдавил Янаги; тот закатил глаза и отвернулся. — Дашь мне её номерок? — Лучше не надо, если ты ей не понравишься, пойдешь на корм её поросятам, которым она должников скармливает. — Я уверен, с ней не соскучишься. — Скучно не будет, когда она отрежет тебе член. — с гадливой улыбкой сказал Ёкотани. — Заткнитесь вы, придурки. — процедил Хиде.       Тот повернулся к нему, по-братски обхватив рукой за шею. — Да ладно, мы же шутим, потому что твоя сестричка крутая цыпа, а ты… ну, ты это ты. — Мне твои остроты не нужны. — буркнул Хиде, поведя плечом, сбрасывая руку.       Минут через двадцать они сидели на трибунах, развлекая себя, как могли: Янаги подбрасывал персик, периодически от него откусывая, Адзуса резался в какую-то игру, закинув лодыжку одной ноги на колено другой, Воконте переписывался с кем-то в телефоне, время от времени в задумчивости скребя щеку, Хиде глядел в потолок и умирал со скуки. — Я вижу… я кое-то вижу… — с нагнетающим мрак потусторонним голосом произнес через какое-то время Ёкотани, вытянувшись вперед, и прищурился. — Что, что ты видишь? — подхватив, трепещуще спросил Ораруджи. — Да, точно… Я вижу это, братан… оно приближается… почти здесь… это же… бездарно потраченное время! — Ты прав. — Воконте вздохнул и, оперевшись ладонями в колени, поднялся. — Нет смысла торчать на каждом матче. Подождем, пока она дойдет до двухсотого этажа, а там видно будет. — Согласен, пошлите отсюда. — Стойте, разве нам не нужно остаться и поддержать её? — растерявшись, замотал головой Янаги. — Шиф-то? — Хиде со смехом покачал головой. — Вовсе нет. — Если хочешь, оставайся. Но предупреждаю, ты к ней лучше не подходи, — пока вся эта катавасия не закончится, у неё будет дурное настроение, а когда у Шиф дурное настроение, к ней лучше близко не подходить. — Ёкотани на ходу хлопнул мямлящего Янаги по плечу, пробираясь между трибуной и сидениями. — Давай, покеда. —Куда это вы? — Нам в город по делам надо заскочить. Звякни, когда на сотом этаже будет.       Через два дня они смотрели на матч хозяев этажа по плазме в коридоре первого этажа, когда Ёкотани вдруг предложил: — Давай поднимемся туда. — Куда? — На двухсотый. — Мы не можем бездумно соваться на верхний этаж, нас обязательно заметят. Там на каждом шагу пользователи нэн. — Фу, какой ты скучный. А как же разведать обстановку? — Предоставь это Шиф. Тамошние отморозки до первого боя наверняка не будут воспринимать её всерьез, и проявлять к ней пристальное внимание, а там она и сама разберется. —… — Ты ведь не успокоишься, да? — с какой-то обречённостью вздохнул Хиде. — Давай, пошли уже, ты же знаешь, чем в итоге всё закончится.       Они дошли до лифта в конце коридора. Зайдя внутрь, Ёкотани протянул руку к кнопкам и нахмурился. — Мать вашу. Тут только до сто пятидесятого. Где остальные? — Где-то есть другой лифт, значит. — предположил Хиде.       Безуспешно покружив по переполненному людьми этажу минут десять — в лифтах давка, на лестницах давка, туристы идут косяками — Хиде снова поднажал на бессмысленность затеи и вообще, что ему там так приспичило выяснить. Ёкотани не отвечал.       Наблюдая за окружением, они заметили, как некоторые бойцы то и дело заходят- выходят через дверь в восточной части коридора, где потише и людей поменьше.       За дверью оказался лифт. Вместо кнопки вызова висел считыватель карт. — Может, он служебный? — предположил Хиде, поддавшись вперед, чтобы разглядеть устройство, но его внешний вид не давал никаких намёков на то, для каких конкретно карт срабатывал лифт.       Хлопает дверь. Они оборачиваются и видят перед собой мужичка хулиганистого вида с выкрашенными в ядрено-красный волосами.       Тот окинул их подозрительным взглядом. — Вы еще кто такие? — гнусаво спросил он, и Хиде ощутил, как словно дым в запертой комнате, пространство вокруг них заполняет аура — пока ещё не враждебная, но и без намека на дружеское расположение.       «Что ж, зато мы теперь знаем, для кого этот лифт». — Добрый день, уважаемый. — дружески поприветствовал его товарищ. — Можно мы с вами прокатимся? — Я ещё раз спрашиваю — вы кто такие? — Я мастер этажа. — выдает Хиде, прося Господа, чтобы Ёкотани не открывал рот и не испортил ему спектакль.       Тот тут же недоверчиво хмурится, совершенно очевидно ему не поверив. — Что-то я тебя ни разу не видел, парень. Как зовут, а?… — Я вас тоже не видел. — не дав договорить, любезно замечает в ответ. — Меня Хиде. А вас?       Молчание. Нэн окружает его тело, не плотно, так, чтобы обозначить присутствие, и боец уже должен был её почувствовать. — Вольк.       Хиде протягивает ему руку, и слышит, как Ёкотани шикает: — Чего грабли тянешь… — Рот закрой. — не размыкая губ, отдергивает, и надевает Приятнейшую Улыбку.       Поколебавшись, Вольк протягивает ему ладонь. Пожимает, и сразу же отдергивает, будто у него там кнопка электрошокера. — Проводите нас на двухсотый?       Тот кивает, вытаскивает карту из кармана и прислоняет её к считывателю. Где-то сверху загрохотали приведенные в движения тросы.       Пока они ехали наверх, Вольк стоял с такой прямой спиной, что им можно было гвозди заколачивать. — Надулся? — прошептал ему на ухо Ёкотани. — Нет. — Хиде, не дуйся. — Я не дуюсь. — А лицо надутое. — Нормальное у меня лицо, просто отстань от меня. — Ладно тебе, мы же с тобой друзья, столько дерьма вместе пережили…       Хиде вскидывает бровь и саркастично замечает: — Так это дерьмо почти всегда было из-за тебя, дружище.       Звякнув, лифт плавно остановился на двухсотом этаже. Двери открылись. Ёкотани подтолкнул в спину затоптавшегося на пороге бойца.       Вместе с ним они вышли в длинный коридор: бежевые стены, голые, без картин, полы выстланы синей ковровой дорожкой с ромбическим узором. Двери по правую и левую сторону везде были одинаковыми.       Скованный аурой Хиде, красноволосый не шевелился. — Я будто в «Оверлук» попал. — пробормотал под нос Ёкотани. — Надеюсь, на нас из угла не выскочат кровожадные близняшки. Я боюсь близняшек. Так, короче…       Хиде резко поднимает руку. Он замолкает, и в тишине слышатся приближающиеся шаги.       Из-за угла коридора появляются двое: огромный мужик, косая сажень в плечах, даже больше Адзусы, из которого можно слепить трех Хиде и, может, даже на Шиф останется, второй помельче, с обесцвеченными лохмами и похожей на жокейскую шапочку дурацкой шляпе. — Эй! Вы кто?! — выдает качок, как только видит их. — Спокойно, мы не драться пришли. Нам разборки не нужны, мы только поговорить. — А нам плевать!       Хиде переглянулся с товарищем, разочарованно вздохнул, мол, ну вот и как с такими разговаривать? Громила бросился вперёд, замахнулся ему в голову с намерением оглушить — сделав шаг вперед, он нырнул под руку, перехватил его за плечо, остановив на стремительном подлёте, после чего ударил ребром ладони прямо в горло. Всхрапнув, бугай ухватился за шею, вскинул на него выпученные глаза, тем самым отвлекая внимание и попытался ударить его ногой, но ему в висок уставился прохладное дуло пистолета. Раздался щелчок затвора и следом — взведённого курка. — Вы уж извините нас, что приходится с вами так поступить, но нам нужна кое-какая информация. — сказал Ёкотани тому, что в шляпе, хотя сказал он это безо всякого сожаления, скорее с удовольствием. — Пули из нэн, так что не дергаемся, товарищи. Не надо усложнять никому жизнь. Как и сказал мой товарищ, нам с вами надо надо побазарить. Сколько на верхних этажах человек с семью победами и больше?       Твою мать. Вольк сглотнув, отскакивает в сторону, не отводя взгляд от пистолета, прижатого к сонной артерии Матовелля.       «Он так легко одолел Брода! И эта аура! Как же давит!». — Ты с той рыжей выскочкой, которая за неделю добралась до сто пятидесятого этажа? — шикает тот, впившись в глаза того, что в татуировках. Выражение его лица было расслабленным, даже слегка насмешливым, но в цепком, холодном взгляде карих глаз Матовелль без труда распознал опытного убийцу. — Попросил бы её так не называть. — Какого чёрта вам нужно?! — Так, тупиковая ветвь развития, время напрягать извилины и вспомнить, что пять секунд назад мы спрашивали, сколько здесь бойцов, у которых больше семи побед. Ответишь прямо сейчас или, как в начальной школе, дать тебе собраться с мыслями?       Нет ответа. — С цифрами у нас беда. Ничего, тогда мы будем проще. Имена у них есть? — Нихрена я тебе не скажу! — Чего? — издевательски хохотнул Ёкотани. — Не скажешь? — Нет! — Ты издеваешься? — Не советую испытывать его терпение — у него чёрный пояс по кнуту без пряника. — тепло отозвался Хиде, сунув руки в карманы. Вообще-то, он был не сторонником насильственных методов переговоров, но за время, проведенное в Хейл-Ли, начал относится к ним чуть более лояльно — наверное, потому что слишком часто люди вокруг него вместо предложения обсудить всё тихо-мирно сразу кидались его убить.       Матовелль простонал, когда тот со всего размаху ткнул его пистолетом под подбородок, но стоять на своём, впрочем, перестал — просто потому, что пистолет в руках у парня напротив сейчас вынесет ему мозги. Данная перспектива его не слишком привлекала — не столько потому, что пожить еще, как бы, хотелось, но и потому, что он добирался до двухсотого этажа почти три года, и просрать все старания из-за солидарности к коллегам? Ещё чего не хватало! — Двенадцать. — Вот и славно, спасибо большое. — дружелюбно отозвался тот, что в татуировках — будто грязью облил. А, вот ещё что. — наморщив лоб, он почесал бровь указательным и большим пальцем. — Знаешь парня, по имени Сейдо? — Его здесь нет. — цедит парень. — Он один из десяти хозяев этажа. — Какого? — … — Какого? — угрожающе повышает тон Ёкотани. — Двести двадцать пятого. — Мастера этажей могут вызывать их поединок? — Нет… Не знаю. Нет. — Ай, понятно. — и рассудительно завел, словно кроме них с Хиде, тут больше никого не было. — Короче, Шиф нужно победить этих придурков, чтобы бросить вызов ему или другому хозяину. — Хозяин этажа… сам может… — Что-что? Говори громче. — Если хозяин этажа посчитает, что боец соответствует его уровню, то он сам может пригласить его на поединок. — Почему я никогда о таком не слышал? — Очевидно же — редко найдется новичок на двухсотом, который будет равен по силе с хозяином этажа. — Хиде бросил взгляд на часы. — Всё, пошли отсюда, мы и так тут задержались… — Погоди-ка — с нажимом говорит товарищ. — А что насчёт Хисоки?       Хиде замирает и посылает ему взгляд, который был красноречивее любых слов. — А что насчет Хисоки? — переспрашивает его Матовелль, передразнивая, и чувствует, как дуло поменяло локацию с его виска, и теперь дышало сталью в ухо. — Забыл про него? Ну ничего, я напомню. Колитесь, парни. Вы же должны что-то знать. Наверняка Хисока и с вами когда-то развлекался прежде, чем получил повышение. — Мужик, мы не самоубийцы, чтобы идти против Хисоки. — с нервным смешком осклабился Матовелль. — Здесь есть те, кто бросал ему вызов, но он игнорирует большинство из них, а если и соглашается, то в последний момент не является на бой. Этот псих сам выбирает себе противников. — И что, много было избранных? Как нам с ними поболтать?       Глумливый хохоток. — Ага, сначала откопайте, и болтаете сколько влезет.       Он глянул на второго, как показалось Матовеллю, с вопросом, но второй только дёрнул плечом, мол, сворачивайся и пошли уже, наконец. — Неинтересно с вами. — со вздохом сказал Ёкотани, опуская ствол. — Ну, мы ещё вернемся через денек-другой, ага, так что не забывайте про нас.       Он отвёл от головы дуло, нажал на защитный стержень, включая предохранитель, и помахал пистолетом своему другу. — В следующий раз, когда я увижу вас, то на куски порву!! Слышите меня?! Вы все трупы!! — долетел до них истерический возглас уже почти в конце коридора. — Я тут подумал, какому титану мысли пришло в голову выбрать на это задание именно нас? — спросил Ёкотани, когда они ехали в лифте. — Да ещё и Рина назначить командиром. Ему категорически противопоказано руководить людьми. Я бы ему не погоны младшего босса, а по жопе дал.       Хиде прыснул и покачал головой. Сбоку послышалось озадаченное хмыканье. — Ты о чем? — Логичнее было набрать ребят из ударного отряда, разве нет? — хлопая себя по карманам штанов в поисках курева, сказал Ёкотани. — Воконте с кайкэй работает, я с Куросе, Ораруджи с Янаги развлекались в наркокурьерской доставке, Шиф вообще хирург, это задание, мягко говоря, не её профиль. И ты. Вот уж кого не ожидал увидеть в дирижабле, так это тебя. — А я ещё с хвоста услышал, как ты с кем-то ругался. — не удержавшись, съехидничал Хиде, вспоминая пересадку из Тансена в главном аэропорту Валендама, Беллена. — Я ни с кем не ругался, просто какой-то козёл сел на мое место. Через восемь часов полета из Кицбеля в Валендам я больше думал о том, что едва чувствую свою задницу… Кстати, что ты там делал, в Валендаме-то?       Хиде вкратце изложил суть пребывания в городе. В Валендам он приехал по наводке подкупленного арт-копа, который получил информацию о том, что там засветились люди Венса Нехаммера — его криминальная группировка специализировалась на незаконной арт-торговле и, по-совместительству, они были главными подозреваемыми по хищению триптиха Модильяни из музея Остерхальма три месяца назад. Иль-де-Конте, несмотря на строгое законодательство и сильные правоохранительные органы, был одним из крупнейших рынков сбыта произведений искусства, антиквариата, старинных шедевров и музейных предметов, как на белом, так и на черном рынке. Складом, где они хранили картины, была квартирка в Лаансфель в модном районе на севере города. Он провел два дня, катаясь по улицам туда-сюда, пытаясь сориентироваться и найти похожий дом по описаниям копа. Два дня назад, когда он, вроде как, вычислил нужный, ему сказочно повезло — прямо из подъезда, где он парканул свой серебристый «Сиат», чтобы проследить за домом, вышел Хофстрат, правая рука Винса — очки в роговой оправе, пончо в стиле первых поселенцев, трайбал-татуха на руке (Хиде сразу узнал этого козлину, потому что очень хорошо запомнил его роговые очки, когда в Остерхальме, на выставке в подпольной галерее, Хофстрат пытался пустить ему пулю в лоб) — ему позвонил Шузо. — Ты ещё работаешь на того старого гомика Рупрехта? — спросил Ёкотани, врываясь в его сожаления по поводу упущенного триптиха. Жалко до ужаса, потому что в картину он влюбился с первого взгляда в тот момент, когда впервые увидел её в музее Юнибаккена, и как только узнал, где Винс её прячет, сразу же взял билеты до Валендама. — Нет. Я девять месяцев назад ушел из «Сезанн». — Куда это? — удивился товарищ. Хиде сам говорил, и не раз, что ему нравится в Йоркшине. — В «Валь д’Уаз». — Хорошо устроился? — Да вроде ничего. Конъюнктура рынка произведений искусств несильно отличается от Йорбиана.       Ёкотани с манерной мрачной насмешливостью вскинул брови. — И как, много навара с продажи картин с дохлыми утками и пыльных статуэток? — Ты даже не представляешь. — Но жулья, говорят, навалом. — Верно. — Бухгалтер, контрабандист, врач, арт-дилер, головорез и парочка наркокурьеров. — Ёкотани прислонился к стенке и закинул локти на стальные перекладины. — Не хватает юриста с инженером и можно свое государство создавать.

***

      Через неделю, утром, Шиф разбудил стук в дверь. Выпутавшись из одеяла, она села на кровати, прислушалась. Ровно через десять секунд в дверь снова постучали. Она бросила взгляд на часы на прикроватной тумбочке — электронные цифры с зеленой подсветкой показывали восемь утра.        «Кого там принесло в такую рань» — пока шла к двери, думала Шиф. — Доброе утро! — бодрейшим тоном приветствовала её администраторша этажа. — Прошу прощения за беспокойство. Только что Вам поступило приглашение на поединок, который состоится через неделю, десятого марта.       Толком не проснувшись, Шиф заторможено уставилась на девушку и заморгала. — Э-э-э… простите? — голос после сна звучал низко и сипло. Она прочистила горло и переспросила: — Поединок? — Да. Пришло приглашение. — кивнув, повторила администраторша. — От кого? — От хозяина двухсот сорокового этажа, Хисоки.       «Что?…»       Услышав имя, Шиф застыла. Она до того оторопела, что не могла и слова вымолвить. — Вы шутите. — хрипло сказала она громким неестественным голосом.       Администраторша с лёгким удивлением вздёрнула бровь. — Конечно, нет. — она протянула ей бланк регистрации на матч. — Вот, пожалуйста, прочтите. Господин Хисока лично подошёл ко мне, изъявив желание пригласить на поединок именно вас. — С ним? — Ну а с кем ещё.       Шиф опустила взгляд в полной растерянности и мнительности. — Вы меня, конечно, извините, но откуда он меня вообще знает?       Коротенький хохоток. Лживая улыбка расползлась по лицу ещё шире. — Вам удалось подняться до мастера этажа всего за одну неделю. Разумеется, вас все знают. — Но это же… Хисока. То есть, я хочу сказать… эм… он же хозяин этажа, разве нет? — пролепетала Шиф, не зная, как выразить в слова всю бушующую внутри гамму эмоций. — Я-то тут причём? — Да, господин Хисока весьма… эксцентричный. — только и сказала администраторша, пожав плечиками.       «Она что сейчас, мечтательно вздохнула?» — Подпишите бланк и мы начнём… — Погодите-ка. — с медленной расстановкой сказала она. — Дайте-ка мне подумать… — девушка и бровью не шевельнула, продолжая с любезным видом давить профсоюзную улыбочку. — Хисока приглашает меня на поединок… — Всё верно. — в который раз повторила та, терпеливо переминаясь возле двери. — Вам теперь нужно явиться до конца дня, чтобы подписать регистрацию на бой. Если хотите, можете сделать это прямо сей… — Нет-нет-нет. — Шиф оборотила взгляд назад, словно в комнате кто-то был, но никого там не было. — Слушайте, я ведь могу подойти чуть попозже, да? — Разумеется. Но помните — до конца дня!       Шиф захлопнула дверь, взяла сотовый, набрала номер Ёкотани и пересказала разговор. — Сиди, я сейчас приду. — только и ответил тот, после чего послышались гудки — он кинул трубку.       Минут через двадцать в коридоре послышался какой-то шум, крики и ругань. — … погодите, сэр, вам туда нельзя! Вы не…       Кто-то, не стесняясь, решительно замолотил в дверь. Шиф вздрогнула и пролила на себя кофе. Черт, подумала она, оглядывая футболку и джинсы: всё в пятнах. Неужто не мог через часик хотя бы заявиться?       Когда она распахнула дверь, промокая футболку салфеткой, за ней стоял небритый и злой, как чёрт, Ёкотани. Армейские штаны с тяжеловесными ботинками и чёрный китель придавали ему сходство со снайпером-разведчиком и терорристом одновременно. — Не мог попозже придти? — буркнула Шиф, после чего сказала напряженного вида администраторше, которая спешила к ним по коридору: — Простите, все в порядке. — Что я вам говорил? Что я говорил, а? — сердито заговорил Ёкотани, тыча пальцем в девушку, которая так и замерла на месте, уставившись на них. — Я вам говорил! Я сказал, что знаю, где её комната! — повернувшись к ней: — Не понимаю, зачем вот этот вот цирк с конями. Я двадцать минут проторчал у стойки, а там никого не было! Никого!— Он злобно поглядел на администраторшу, повернулся к Шиф. — Жду, жду, в звонок — звонил! Десять раз, блин, звонил! И только я собрался к тебе идти — «подождите, сэр, подождите», «вернитесь-ка!», и она, значит, за мной погналась!… — Успокойся. Если бы ты не оделся, как головорез, никто бы тебе и слова не сказал. — сказала Шиф через минуту, после того, как извинилась перед администраторшей и захлопнула дверь. — Увидев тебя, бедная девушка подумала, что ты вытащишь нож и перережешь ей горло.       Ёкотани на это только пренебрежительно фыркнул. — Меня полностью устраивает, как я выгляжу, а на мнение окружающих мне плевать.       Стянув с себя китель и бросив его на спинку кресла, он уселся в него, уперевшись локтями в ручки, и положил подбородок на скрещенные пальцы. Шиф села рядом на краешек дивана, закинув ногу на ногу, искоса глянула на него — тот с непроницаемым видом смотрел в стену и какое-то время хранил молчание. — Хочешь знать, что я думаю? — нарушил затянувшуюся тишину голос Ёкотани. — С технической точки зрения, тебе следует отказаться от поединка.       Она спросила почему. — Воконте не просто так сказал не замахиваться на Хисоку. Он тебе не обычный боец. Пятнадцать побед, из них девять нокаутом и три поражения. А в его случае нокаут означает смерть противника. Что же до трех поражений, то это те матчи, на которые он не явился. Когда время на подготовку заканчивалось, он подписывал регистрацию, но на бой так и не приходил. В общем, если он выходит на арену, то всегда побеждает. К тому же… — Что, это ещё не всё? — слабым голосом спросила Шиф. — За эти пятнадцать матчей он потерял всего восемь очков. Три нокдауна и пять пропущенных ударов. Говорят, он даже сильнее хозяина этажа. — О-о, чёрт… — Да, с ним скорее всего, без шансов. — выдал ей свое беспощадно честное заключение Ёкотани, поднялся с кресла, подошел к холодильнику, заглянул внутрь. — А где вся еда? — Там, вроде, тыквенный салат оставался, посмотри на верхней полке. — Надеюсь, сегодня ночью появится фея и сделает из него яхту. — хмыкнул он, хлопнул дверцей и повернулся к ней. — Ты голодна? Завтракала? — Смеешься? Я и кофе-то допить не успела, ты уже пришел. — Была бы кухня, я, конечно, что-нибудь сварганил нам по-быстрому, но раз такое дело…       Ёкотани вытащил телефон, набрал номер. — Кому звонишь? — Хиде. — рассеяно отвечает, почесывая татуировку с Дэвой на плече. Шиф не разбиралась в татуировках, но даже она могла сказать, что та была красивой и профессионально сделанной, и выглядела как настоящее произведение искусства. — Скажу, чтоб взял записи поединков Хисоки у Воконте. Посмотрим их, расценим силы и примем решение, заодно еды пусть притащит, есть хочу — умираю, и тебе не помешает. — То есть ты всё-таки рассматриваешь возможность поединка?       Убрав телефон, он хмуро посмотрел в её сторону. — Не беги впереди паровоза. Я пока ещё ничего не рассматриваю. Сначала обсудим и оценим шансы. Если ты сыграешь в ящик во время матча с Хисокой, боюсь, мне придется сколачивать гробик и себе, потому что Нараки обязательно придет за мной, чтобы свернуть мне голову.       Через полчаса приходит Хиде с дисками и крафтовым пакетом, одетый, в отличие от первого, в куда более сибаритские шмотки: замшевые дерби, коричневые брюки, бежевый пиджак. Увидев его, Ёкотани вскинул бровь и ухмыльнулся: — Куда это ты собрался в таком моднявом прикиде, а, пижон? Отдай Рину, тебе не идет. — Я принёс удон с терияки. — сообщил тот, пропустив колкость мимо ушей. — Выглядишь просто потрясно, бро! Давай сюда. — он потянул руки к пакету, вытащил пахнущие едой бумажные коробочки с логотипом ресторана — панда с бамбуковыми палочками, красные фонарики и прочая азиатская шешура. — Я взял два самых примечательных боя: Гон и Кастро. — Они тоже мастера этажей? — Нет. — вместо Хиде ответил Ёкотани, вытаскивая палочки из одноразовой упаковки и разламывая их. Хиде скинул пиджак, закатал рукава рубашки, подошел с дисками к телевизору. — Первому двенадцать, он слился с Арены где-то полгода назад после того, как проиграл ему бой. Второго, Кастро который, незадолго до этого прикончил Хисока во время матч-реванша. До того, как он пришел на Арену, мастеров было где-то штук шестьдесят и дохли они все периодически, а как только этот клоун здесь появился, над всеми этажами выше двухсотого поднялся флаг эпидемии чумы. Благодаря нему народ тут прилично поредел. И хорошо — страшно представить, сколько бы дуриков до хозяев этажей поднялось.       Как бывший военный, Ёкотани по сей день оставался эталонно бездушен.       Ёкотани был представителем распространенной категории людей в Хейл-Ли — дезертиром армии Какина, бывшим спецназом дальней разведки, выполнявшим в составе группы особого назначения диверсионно-разведывательные операции. До того, как попасть в армию, а затем в Хейл-Ли в качестве наемника, его товарищ в восемнадцать лет пошел служить по контракту: три года службы в сухопутных войсках на военно-воздушной базе Элияху в Гуаме, два года в эскадрилье во время очередного гражданского конфликта между Сорьюсокэ и Одори, а затем — четыре в отряде спецназначения в горячих точках, Гурель и Маралле. На первый взгляд Ёкотани был душевным парнем, сплошные шутки-прибаутки, но чуешь, что с ним лучше не связываться. Если бы тот был статьей в интернете, то в графе «род деятельности» ему припечатали бы участие в революционных бунтах, заказные убийства, подозрение в экстремизме, пиратство, грабежи и контрабанда оружия в особо крупном размере. Особые навыки — стрелять из любого ныне изобретенного стрелкового оружия, умение проредить кортеж военного атташе из армированных машин одной бронебойной винтовкой М98А4 и играть в догонялки с международными спецслужбами. Последние три года он работал вместе с главным организатором маршрутов перевозок оружия, харизматичным бамендийцем по имени Куросе. Тот был гением-коммивояжером от мира торговли оружием и специалистом по части тонкостей контрабандного трафика. Он умел обходить досадные препятствия вроде эмбарго и санкций на перевоз военной техники, знал лазейки в законах в отношении фрахтовки крупногабаритного транспорта и десятки способов перевозок незаконного товара через границы разных стран. Куросе координировал точки поставок и знал в лицо всех капитанов пиратских судов, пилотов, пограничников и таможенников на верфях и аэродромах по ту сторону океана. — Может, в продвинутых нэн-техниках я разбираюсь неплохо, но в вопросах рукопашного боя я некомпетентный идиот. — откровенно признался Хиде, возясь с дисководом. — Так что он будет тебя тренировать, а я… да суйся ты уже, чтоб тебя!… в общем, помогу придумать стратегию. Для этого нам нужно посмотреть все поединки Хисоки, чтобы иметь примерное представление о том, что нам следует от него ждать. Желательно, конечно, посмотреть хотя бы раз вживую на то, как он ведёт себя во время боя, но в ближайшее время у него нет ни одного, я по дороге разузнал. — Ты как Воконте — всегда основательно подходишь к делу. — сказала Шиф, но внутри испытала прилив благодарности. — Материал собирал он, так что не забудь сказать ему как-нибудь на досуге «спасибо». — он выпрямился, вытащил из кармана лупу и не сразу сообразил, что сейчас он ему в общем-то незачем — сморщив лоб, он глядел на неё, пока, хмыкнув, не сунул обратно в карман.       В окне на высоте двести пять этаже свет был молочно-серым, по стеклу сыпало мелким дождиком. Вдалеке виднелся шпиль Аскимской радиомачты, которая ненамного уступала по высоте Небесной башни. — Хисока популярен, поэтому многие знают о его показной манере боя. Из-за того, что его не сковывают никакие человеческие нормы, он очень опасный противник. — Хиде хочет сказать, что этого психа можно победить только если драться по его же правилам. — с набитым ртом влез в диалог Ёкотани. — Это как? — Это значит, что за две недели у тебя должен появится фетиш к убийствам. — раздался звучный щелчок — он открыл банку с холодным чаем. Шиф взяла вторую, стоящую рядом. — Ну как, справишься? — Я привыкла спасать людям жизнь, а не наоборот.        На лице Ёкотани появляется гадкая, очаровательная улыбка. — Ну, солнце моё, значит, пришло время выходить из зоны комфорта.       Он рассмеялся густым, резким смехом, который до странности разнился с его экзотичным акцентом человека-космополита, говорящего на смеси из полдюжины разных диалектов. У Хиде, как и у Шиф, был более рафинированный выговор уроженца севера Какина. — Не думаю, что я смогу его убить. — Ты уж прости, но Хисоку ты не убьешь при любом раскладе. А вот насчет него я не уверен. — И что мне делать? — спросила Шиф с какой-то жутковатой, неживой бодростью. Капли дождя постукивали и стекали по стеклу, отбрасывая мокрые тени, которые струились по стенам. — Я не хочу попасть к смерти на званый ужин. — Смерть на Небесной Арене одно из правил игры. — сказал Ёкотани и потянулся палочками за жареной курицей в центре, но Хиде проворно отодвинул её на край стола. — Раз ты такой умный, почему бы тебе самому не выйти на поединок с Хисокой? — съязвила Шиф. — Тренера не играют. — сказал он, словно это все объясняло. — Я уж поняла, что ты только трындеть горазд. — Вот сейчас обидно было! — он ткнул в ее сторону палочками. — Мы тут все сидим, напрягаем извилины, думаем, как тебе победить, для тебя же стараемся! — А мне вот кажется, ты пришел сюда только для того, чтобы пожрать.       Несколько секунд она глядела в пустоту, потом покачал головой. — Не понимаю... почему я? — В смысле, почему он пригласил тебя на бой? — Именно. — Должно быть, ему любопытно взглянуть, что ты из себя представляешь. Сомневаюсь, что здесь найдется много бойцов, которые так быстро смогли подняться до уровня мастера этажа. — Ты мне сейчас льстишь? — Нет. Отвечая на твой вопрос, я говорю тебе объективные факты. И всё же — я тебя не переоцениваю — но мне кажется, что твоя способность как нельзя лучше подходит для битвы с нэн-жвачкой Хисоки. — сказал Хиде, поставив коробку на стол.       Он сел в кресло, взял со стола коробку с лапшой и включил первое видео. Около часа они разбирали запись поединка Гона и Хисоки, просмотр которого напоминал слайд-шоу — каждые пять-десять секунд кто-то нажимал на пульт, останавливая видео, и начиналось коллективное обсуждение того или иного действа, происходящего на арене. — Говоришь, этот мелкий пацан один из двух противников, кто смог отправить Хисоку в нокдаун? У него и правда нечеловеческие рефлексы. — Думаю, они у него от рождения. — заметил Хиде. — А что касается нэн, то судя по скорости потока ауры вокруг его тела складывается впечатление, что он только начал ее изучать. Выходить против Хисоки едва подготовленным… отчаянный парень, нечего сказать. — Да? — рассеянно переспрашивает Шиф, обмозговывая услышанное. Брови ее с каждой фразой все больше хмурились. — Наверное, у него была весомая причина вызвать его на поединок. Мне больше интересно, как он тогда уворачивается от ударов Хисоки? — Гё. — кратко пояснил Хиде. — Но у него уходит слишком много усилий на использование этой техники, на это указывает нестабильность ауры и посредственный стиль боя. Точно новичок. — Может, тогда лучше посмотрим поединок с Кастро? Хотелось бы увидеть, как Хисока сражается против опытного пользователя нэн, а не ребенка. — Согласен. Вёрнемся к нему чуть позже.       Прошло ещё некоторое время. Во время просмотра поединка с Гоном, Ёкотани хранил молчание, но когда Хиде переставил диск с записью боя Хисоки против Кастро, он подключился в обсуждение: — Рука превратилась в кучу игральных карт или это фокус такой? — У него тип трансформации. Думаю, он заранее создал копию руки из нэн и затем превратил её в карты. — Для такого нужен очень высокий уровень мастерства. — Именно его и ожидаешь от того, кто играючи стал хозяином этажа, не приложив к этому почти никаких усилий… Гляди-ка… — Чёрт подери, он вытащил карту из оторванной руки! — расхохотался Ёкотани. — Да он просто псих! — Или гений.       Хиде привстал, потянувшись за натто в бумажной коробочке. — Нэн-двойник очень плохой выбор для битвы. — сказал, вытягивая палочками тягучую смесь риса и соевых бобов. — Почему это? — Шиф отхлебнула чай. — Для того, чтобы материализовать и контролировать двойника требуется колоссальная концентрация нэн, и подобная техника превращается в палку о двух концах. С одной стороны, у тебя появляется преимущество в виде твоего клона — пока ты атакуешь, он защищает тебя из слепой зоны, а в битве с несколькими противниками увеличивает шансы на победу. С другой, эффективность техники напрямую зависит от количества собственной ауры и умения её использовать. Создавать и управлять такой сложной системой, как человек… Кастро пытался соединить в своей способности техники материализации и манипуляции, практически несовместимые между собой. — Он проиграл, потому что создал технику, которой не смог управлять. — подытожила Шиф. — Именно. — он шмыгнул. — Извините. Против Хисоки, который превосходно знает все свойства собственной ауры, у него изначально не было ни единого шанса. — Хиде повернулся к ней. — Чтобы победить его, нам нужно использовать все возможности твоей способности. Она чем-то похожа на ту, что использует Кастро, но…       Когда Хиде замолчал, в комнате повисла неестественная тишина, которую не заглушала даже громкая болтовня комментаторши в телевизоре. Шиф с отрешённым видом смотрела в экран, где искрил и моргал с эпилептическим напором конец боя с Кастро.       Ёкотани закурил, предложил пачку Шиф. Она вытянула сигарету, взяла зажигалку и дёрнула за колесо — вырвавшееся пламя, едва лизнув кончик сигареты, сразу исчезло. Сдавленно выругавшись, она снова попыталась зажечь её, но дрожащими пальцами у неё ничего выходило. — Ч-чёрт… — Тише. Дай-ка мне.       Осторожно, будто у ребёнка, Ёкотани забрал у неё зажигалку и, хоть в комнате и не было ветра, он прикрыл фитиль ладонью, после чего дёрнул за колесо. Придерживая сигарету между указательным и средним пальцами, она склонилась, прикуривая; волны огненно-рыжих волос, соскользнувших с плеча, были яркими, как горящее пламя. — Ты как? — через некоторое время аккуратно спросил Хиде. — Порядок. — колено у нее ходило ходуном, как заведенное. От горького табачного дыма её начало подташнивать. Пожалев, что вообще взяла сигарету — курить она не курила, но глядя на Нараки, которому стоило затянуться, и он волшебным образом тут же успокаивался, решила, что с ней фокус тоже пройдет. Не прошёл. — Поешь что-нибудь. — он придвинул к ней коробочку с остывшей лапшой. — Не хочу. — Что, за фигурой следишь? — съехидничал Ёкотани, демонстративно закидывая в рот курицу. — Да — за твоей. Ты-то за ней не следишь — беззлобно огрызнулась Шиф и смяла окурок в банке из-под чая. — Как не увижу тебя, всё время что-то хомячишь. Вон, футболка уже по швам трещит. — Что поделать, люблю я поесть. Да и девушек с хорошим аппетитом я тоже люблю — они горячее. — иронически отозвался мерзавец, насмешливо поглядывая на нее одним глазом. — Вместо того, чтобы смотреть в телек, ты, значит, меня разглядываешь? — вальяжно, как ленивый царь зверей, он положил руку на спинку дивана и развалился на нём, демонстрируя поджарое, раскаченное военной службой тело. — Ну, и как тебе? — Видали и получше. — фыркает и морщит нос, едва выдерживая нахальный взгляд — если отведет, точно даст повод для очередной пары-тройки вульгарных шуточек. — Не, не видали. — задирая голову, вытягивает тот — картинно, показательно. — Уж поверь мне. Ты не такой неотразимый, каким себя считаешь. Чего ты добиваешься?       Это был очень тупой вопрос, и она поняла это только после того, как его задала. Естественно, понятно было, чего от неё добивается этот чертила.       Он улыбается, наклоняя голову. Карий взгляд лениво прошёлся по её лицу и встретился с одуряюще пронзительным голубым, яснее и чище, чем погожие небеса. — Не могу я, понимаешь ли, устоять перед рыжими кудряшками и этими веснушками. — мурлыкнул, мазнув кончиком пальца по усыпанному светло-коричневыми крапинками носу, и ойкнул, когда Шиф щелкнула его по ладони. — Эй, я же хочу сделать комплимент, а ты вредничаешь! — Будешь лапать меня без спроса, в глаз получишь. — Ауч. — коротенький хохоток. — Без ножа режешь. Неужели я тебе совсем не нравлюсь? Совсем-совсем? Ни капельки? — Даже и не мечтай.       Уперев мощную руку на спинку дивана, он придвинулся к ней поближе, но не переходя ту грань, за который появлялся повод дать по морде. Обонятельные рецепторы защекотали горьковатые нотки одеколона, приятные, чёрт бы тебя побрал. Прежде, чем успеть подумать, Шиф втянула в себя запах, что не укрылось от раскосых глаз напротив, безотрывно смотрящих на неё — через шумящую в ушах кровь до неё долетела тихая усмешка. — Какая досада. — хрипло проговаривает. — Почему? — Потому что ты бабник, вот почему. — Силы небесные, кто тебе такое сказал? — чуть отпрянув, отзывается нарочито шокировано. От резкого движения головой на прищуренный правый глаз упала чёрнильная прядь. — Кому голову за клевету оторвать? Это наглая ложь, ты ж понимаешь, да?       Шиф изогнула губы в улыбке, которой можно перетравить всех мышей в канализации. Ты ж бесишь. — Наверное, ты не привык, когда тебя отшивают. Ничего страшного, со всеми рано или поздно случается. — Да нет, я не про это. — насмешливым полушепотом; уголок рта весело дёрнулся вверх. — Досадно, что ты, оказывается, лгунишка. — Я не соврала. — выдавила она, скрещивая руки на груди, и ощущая, как её с откровенным бесстыдством оглаживает взгляд тёмных глаз, принадлежащих этому… этому… — Мм, вот как? Тогда почему твое личико красное, как помидорка? — Может, хватит уже? — раздается жалобный голос Хиде. — Ай. — легкомысленно посмеялся Ёкотани. — Братан, прости. Мы про тебя забыли.       Неспешно отстранившись, Ёкотани уселся поудобнее, но руку со спинки дивана на её стороне не убрал.       Шиф быстро взглянула на Хиде: тот смотрел куда-то в сторону карниза, на лице застыла неловкость. — Давайте продолжим смотреть, ладно? — Я не против. — небрежно отозвавшись, он глянул на Шиф; как только их взгляды схлестнулись, он недвусмысленно улыбнулся. — Глаз не буду отрывать. — Надеюсь, ты сейчас про запись. — с интонациями построже отзывается Хиде. — Шиф? — В отличие от некоторых, я вся во внимание. — она всеми силами пытается вернуть себе нормальный голос. — Чудно.       Спустя несколько часов она вернулась в комнату с подписанным бланком регистрации с назначенной датой и временем поединка. — У меня предчувствие, что я только что вступила в гигантский просцениум. — со вздохом сказала Шиф, когда села за стол и поглядела в листок. — Откуда я знаю, что такое просцениум? Потому что играла принцессу Кагую в школьной постановке «Повесть о старике Такэтори», что обязательно выяснят, когда будут писать мой некролог. — Главное, чтобы он выполнил условие для активации твоей способности. — раздался голос Ёкотани. Он поглядел, нет ли сообщений, выключил телефон и сунул его в карман. Постояв так какое-то время, с рукой в кармане, он поднял голову, но посмотрел не на неё, а на Хиде. — Верно я говорю? — А если этого не случится? — Мой тебе совет: постарайся, чтобы это случилось. — Ты просто офигенный советчик, дружище. — ответила Шиф: её голос так и сочился ядом. — Как будто мне без тебя это неизвестно.       В этот момент Хисока, стоя над трупом Кастро, довольный собой, с ленивой ухмылкой позировал на камеру. Шиф сидела, положив руки на стол, и теперь в отчаянии уткнулась в них головой.       «Если я буду осторожничать, то он может догадаться, что у меня есть козырь, а если марионетки нападут всем скопом, я просто растрачу нэн в самом начале поединка и не смогу его закончить... Ладно. Ладно. Видимо, мне ничего не остается, кроме как попытаться максимально растянуть бой и ждать, когда активируется техника».       Задним числом стало ясно, что она совершила ошибку, когда приняла такое решение. — Короче. — хлопнув себя по коленям, Ёкотани поднялся, разминая затекшие мышцы. — Ну что, пошли? — Куда ещё? — не поняла Шиф, с подозрением глядя на него снизу вверх. — Как куда, на тренировку. Или ты думаешь, что Хисоку сможешь победить, послушав лекции и посмотрев парочку видео? — он вздернул подбородок, с менторским видом махнул рукой, мол, вставай-вставай. Шиф со вздохом — а что ещё оставалось? — поднялась. Ёкотани тут же обхватил её за плечи развернул в сторону двери, легонько подталкивая. — Нам с тобой предстоит о-о-очень много работы. Где у вас, мастеров этажей, тут тренировочный зал?