Цветы Бога Смерти

«— Люди — тупиковая ветвь эволюции. Они больше не могут развиваться. Люди умирают от рака гораздо реже, чем другие животные. Есть теория, согласно которой человек уже достиг своего предела и никогда не добьётся большего. Причина лежит в том, что люди стали безмозглыми тварями, бездумно растрачивающими всё, чем наделила их природа. Они позабыли силу, которая дала им жизнь и живут лишь ради удовлетворения собственных желаний. Тебе не кажется, что они бесполезны? Человек — это звучит гордо, если только закрыть глаза на то, что это слово означает. Так что тебе не стоит оставаться жалким человеком. —… — Кто ты такой? — Я — Бог». Эксперименты Лейн

— Вы только посмотрите, какой аншлаг! До боя ещё час, а трибуны уже забиты под завязку!!!       От арены их отделяла каменная стена, но безумные вопли комментаторши били по ушам так, словно та сидела и орала в репродуктор прямо рядом с ними. — Кто-нибудь, заберите у неё микрофон — у меня сейчас барабанные перепонки лопнут.— морщась, проворчал Ёкотани, затыкая уши. — Тогда тебе точно не понравится снаружи. — бросил Хиде; он стоял, прислонившись спиной к стене, и смотрел, как Шиф, сидя на лавочке, завязывает ботинки.       Блеснули стёклышки очков; Воконте, критично оценив взглядом узкий сквозной коридор — с одной стороны он вёл прямо на арену, а с другой заканчивался железной дверью — наконец, остановил его на Хиде. Красноречивое выжидание, направленное на товарища, означало лишь одно: «Может, хотя бы ты опомнишься?». — Я уже говорил, что это плохая идея? — Где-то сто тысяч раз. У тебя есть получше? — Вообще-то, да. — Понятно, у тебя нет идей, вот и не возникай. — не замечает Ёкотани, скрещивая руки на груди. — К тому же, ты сам дал на нее добро. — Я ничего не давал. Если бы я не услышал в коридоре на первом этаже о предстоящем матче Хисоки, вы бы, похоже, вообще ничего мне не сказали. — Теперь я не хочу, чтобы Шиф проиграла хотя бы потому, чтобы Воконте потом не нудел до конца задания: «А я вам говорил». — Клянусь Господом, не буду. — Да кто тебе поверит, счетовод. — фыркнул Ёкотани. — Ты уж поверь. Я и рта не раскрою — ты по моему лицу каждый день всё будешь читать. — Ты чего все время такой сердитый? — Может, он голодный? Хочешь плюшку? — дружески предложил Хиде. — Вы меня задолбали. — обрывает его тот, закатывая глаза с сизифовыми муками на лице. — Кстати, я тут на днях зашел внизу в сувенирный магазин, он весь битком забит барахлом с рожей Хисоки: футболки, значки, брелки, даже эти, как их, снежные шары.       Ораруджи прыснул смехом. — Снежные шары? — Ну, знаешь, эти стеклянные шарики с белыми хлопьями в виде снега — когда трясешь их, то как будто на снегопад смотришь… — Нам пора. — опустив глаза на часы, сказал Воконте. — Шиф. — он поглядел на неё, будто скептически настроенный препод. — Соберись.       Через минуту в коридоре остались только она, Хиде и Ёкотани. Какое-то время висело молчание. — Почему бы тебе не подумать о том, что поединок может быть удачным стечением обстоятельств? Я имею ввиду, вдруг ты победишь Хисоку? Представляешь, какой ты станешь знаменитой? — Не представляю. Человеку, которого ждет за дверью садист-психопат, такое и в голову не придет.       Это была первая фраза, сказанная ей со вчерашнего дня. Её голос прозвучал намного резче, чем обычно. — А я ведь хотел тебя немного отвлечь. — покачал головой Ёкотани и направился в глубину коридора, на ходу втискивая свои мощные плечи в китель. — Хиде, пойдем.       Устремив глаза в сторону выхода на арену, Шиф поджала губы и пыталась хотя бы внешне скрыть нарастающую панику. Сейчас ей понадобится всё самообладания, которое у неё есть. — Шиф.       Хиде стоял у железной двери, когда окликнул её. — У Хисоки эго размером с кафедральный собор. — произнес он, когда она повернулась: — Его единственная слабость — он должен всегда выглядеть блестяще. Всегда быть лучше всех. Понимаешь, о чём я?       Бои мастеров этажей проводились в зале, вмещающем в себя до пяти тысяч зрителей. — Мы думали, ты уже на трибунах. — Я делал ставку на бой. — невозмутимо отозвался Янаги. — Я тут поспрашивал, почти все ставят на победу Хисоки с форой один к четырем. — Один к четырем не так много. — заметил Хиде. — Три месяца назад на его бой с двенадцатилетним мальчишкой фора была один к восьми. А на что ты поставил? — На победу Хисоки. С разницей в два очка. — Только не проболтайся об этом Шиф, ладно?       Они зашли на зрительские трибуны и нашли свои места по билетам — пятый ряд снизу. — Я понимаю, что уже поздно рассуждать об этих вещах, но тебе не кажется, что нам все-таки стоило выбрать Хиде? В отличие от неё, он более опытный пользователь нэн. К тому же его познания в нем тоже намного глубже. — негромко спросил Воконте, когда Хиде отвлекся. — Ты недооцениваешь Шиф. Хоть у неё сейчас от страха трясутся поджилки, когда она встретиться лицом лицу с Хисокой от мандража не останется и следа. — сказал Ёкотани. — Она из тех, кто во время экстремальных ситуаций ведет себя спокойнее и рациональнее, чем чем кто-либо ещё. — Что это значит? — Шиф сейчас занимается тем, что придумывает все самые страшные развития события в голове, и когда произойдет одно из них, она уже будет знать, что делать. Она может показаться легкомысленной, но на самом деле обладает цепким умом. Ее не следует недооценивать. Хиде же чересчур много думает и зацикливается на деталях, что хорошо в планировании долгосрочной стратегии, а не в реальном бою, где соображалка должна работать как можно быстрее. — пояснил Ёкотани, сворачивая билет в трубочку. — Лучше скрести пальчики и пожелай нашей девочке удачи. — Я уже всё скрестил.       «А отсюда отличный обзор» — подумал про себя Хиде, оглядывая с верхних трибун огромную арену.       Спустившись пару дней назад на за билетами на матч, он был немало удивлен, увидев, до чего огромные стояли за ними очереди — люди были готовы ждать своей часами, чуть ли не ночевать в палатках возле Арены, лишь бы увидеть бой. Как только счастливый обладатель билета выходил спустя несколько часов (или дней) из башни, его почти сразу же перехватывали ошивающиеся перекупщики, предлагая купить его по цене в полтора-два раза выше заплаченной. Если тот соглашался, то впоследствии билет кочевал из рук в руки пять-шесть раз, пока не наступал день боя, и ценник не взлетал до небес. Так как Шиф была бойцом двухсотых этажей, они купили билеты из резерва, да и места были выше всяких позвал, но…       «Но все равно это просто грабеж. С меня содрали целое состояние» — подумал вчера Хиде, когда оторопело уставился на пять нулей на платежном терминале. — Двинься давай. — проворчал Янаги, через пару минут усаживаясь рядом с Хиде. В его руках была открытая банка газировки. — Спятить можно, сколько собралось народу. Неужели все так хотят посмотреть на их бой? — У неё есть какой-то план? — спросил у Хиде Воконте. — Разумеется. Но я не уверен, что она будет его придерживаться. В случае Хисоки, даже проработанная до мелочей стратегия не дает никаких гарантий. — Хиде скомкал бумажный билет и сунул его в карман. — Что ты хочешь этим сказать? — Я хочу сказать, что план у неё есть, но скорее всего он почти сразу же пойдет прахом. — Чем вы тогда занимались всю неделю?       Хиде положил одну ногу, на колено другой, и скрестил пальцы. — Воконте, в бою против пользователя нэн не так уж важна стратегия — победу приносит понимание, как работают способности противника. Наблюдательность и хорошая интуиция в этом случае гораздо важнее, чем холодный расчёт. Он может сработать в обычном бою, но не когда речь идёт о нэн-способностях. Так что всё время до матча мы изучали способности Хисоки. — Не уверен, что действовать экспромтом в случае Шиф хорошая затея. — покачал головой Воконте.       Дальнейшую фразу заглушил громогласный рёв с трибун. Шиф готова поклясться: за пару секунд до того, как голосистая комментаторша представляет Хисоку, у неё, аки у оракула, начинает сосать под ложечкой, и она видит, как дверь с противоположной стороны открывается и выходит… ох, как же он выходит… — Вот и он, Хозяин этажа — Ленивый Бог Смерти, Волшебник Хисока! Двенадцать побед, три поражения! Оправдается ли в очередной раз его слава непобедимого бойца?!       Хисока двигался с животной грацией смертельно опасного хищника. Губы сложены в легкую улыбку, в глазах — безжалостная, охотничья наблюдательность. — Матч с подсчетом очков и нокдаунов! Без временных ограничений! Один раунд!       Хиде поднял бинокль к глазам и увидел, что Шиф застыла и стала белой, как мел. Она хоть и стояла совсем неподвижно, но он раньше никогда не видел, чтоб она кого-то так боялась. — Разрешается использовать любое оружие! Полагаюсь на вашу честь и достоинство!       Судья махнул рукой, объявляя начало боя, и отошел назад.       Бесстыжие янтарные глаза прошлись по ней, оценивая и ощупывая с головы до ног. От его плотоядного взгляда по рукам прошла волна дрожи, а тело сковало страхом. Она допускала мысль, что этот бой имеет шанс закончиться не только поражением, но и её преждевременной кончиной, но теперь мысль превратилась в твёрдое убеждение.       За свою недолгую жизнь она повидала немало отвратительных и беспощадных людей, для которых человеческие ценности не стоили ни гроша. Но только сейчас она поняла, что иногда под видом человека мир порождает ужас, наслаждением которого являются трупы, поверженные им, лежавшие у его ног, и аппетиты этого ужаса были ненасытными, а стремление получить наслаждение — всепоглощающим. И сейчас её осознание того, что он сейчас стоит перед ней, было куда страшнее, чем всё, что приходилось видеть раньше. Будь у неё хоть капля соображения, она должна была отказаться от вызова Хисоки сразу же после того, как увидела его бой с Кастро. Они с ним находились на абсолютно разных уровнях, но очевидность этого факта дошла до неё в полной мере только сейчас.       «Твою мать» подумала Шиф и поняла, что сказала это вслух, когда услышала его урчащий смешок: — Боишься меня?       Не отрывая от него глаз, как от тигра, которого выпустили на арену из клетки, она медленно кивнула. У нее пока что не тряслись от страха поджилки, но, кажется, до этого было недалеко.       Вся стратегия поплыла в голове, как растопленное масло. Шиф с полминуты молча изучала его взглядом, лихорадочно обмозговывая, что ей, собственно, теперь делать-то.       Через минуту она обернулась к трибунам: — Я не буду с ним драться! Он меня прикончит!       Звенящая тишина длилась секунд пять. А затем по зрительским трибунам прокатился взволнованный гул. — ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ?! Неужели мне не послышалось?! Она отказывается от поединка?! — заорала в микрофон комментаторша.       Ёкотани шумно втягивает в себя воздух. Хиде прикусил большой палец, прыснув глухим смешком. Воконте сидел с абсолютно каменным выражением лица. Поднял руку. Посмотрел на часы. Опустил и посмотрел перед собой — он был похож на менеджера по продажам, отсчитывающим время до конца рабочего совещания. — Ты только глянь на их лица. — Я отказываюсь! Спасибо большое, конечно, за доверие, ребят, но мне этой смертельной свистопляски не надо! Я хочу жить!       Обстановка накалилась ещё больше. Девушка схватила микрофон и завопила об угрозе срыва поединка. На лице Хисоки только в самом начале проскочило что-то наподобие удивления, но сейчас он просто стоял на своей половине арены с выражением легкой скуки на лице, и ждал, чем все закончится, не собираясь ни уходить, ни брать инициативу на себя и нападать первым. — Вы забыли, где находитесь?! — воскликнул судья, перекрикивая ор перевозбужденной комментаторши, и замахал руками, словно дирижабль сажал. — Если в течение минуты вы не примите бой, то автоматически будете дисквалифицированы! — Напомни-ка, что ты там пару минут назад говорил про мандраж? — саркастически протянул Воконте. — Может, и правда будет лучше, если она откажется. — раздался нерешительный голос Ораруджи. — Вы же сами видите… — Сел и заткнулся. Она разберется. — не поворачивая головы, сухо отрезал Ёкотани, наклонился и поставился локти на колени. — Дайте ей пару минут. — Не переживай. Если ты сумеешь меня развлечь, я не стану тебя убивать. — проговорил Хисока.       Не слушая его, Шиф обратилась к судье: — Чтобы закончить поединок, мне надо либо выиграть, либо проиграть, либо сдаться, верно? — Э-э-э, чисто технически… — Да или нет? — с нажимом спросила, впившись взглядом в мужчину. — Да. — Славно! Тогда я сдаюсь! — Такой исход меня не устраивает.       Шиф замерла. От низкого, ленного голоса, отчетливо прозвучавшего несмотря на стоящий в зале ор, у неё по хребту пробежала стая мурашек. — Видишь ли, я бросаю вызов только тем, кого посчитал достойным. Это значит, что среди всех бойцов этажей в данный момент ты производишь на меня наибольшее впечатление. Если ты его оправдаешь, я тебя не убью.       А, ну раз такое дело, то конечно!       Окончательно смешавшись, потерла рукой лоб и оглянулась назад, но не на остальных, а зачем-то на зрительские трибуны: кто-то замер в томительном ожидании, жадно впитывая происходящее зрелище. Кто-то смотрел насмешливо. Взгляд цеплял и лица с выражением недовольства, нетерпения, но таких были единицы.       Стоит ли Хисока того, чтобы рисковать своей жизнью? Конечно, нет. Он сильнее и опытнее ее. Дело даже не в этом — он просто псих, который тащится от насилия и вида крови. У неё сейчас два варианта — либо вступать в бой, либо сдаваться. Ну сдастся она, и что такого? Как-будто на Небесной Арене она первая такая.       Стоп… Погодите-ка… Если она сейчас струхнет и сдаст матч, то что потом? Что будет дальше?       Шиф прикусила губу, щелкнула костяшками пальцев. Чёрт. Да какой Хозяин Этажа после такого позора согласиться принять её вызов? Это же просто смешно. Ещё хуже, чем продуть матч. Как они будут набирать на Небесной Арене пользователей нэн, если она вот так легко сдается? Она на мгновенье забыла обо всём, предавшись мыслям о своих ничтожных личных страхах. С ним у неё вечно были проблемы: когда он брал вверх, она впадала в ступор, разум отключался, подобно трюмам тонущего корабля заполняясь безмозглой паникой. Сколько раз она чуть не отправляла пациента прямо на небеса к Иисусу из-за того, что не могла держать себя в руках. Шиф посмотрела на ладонь, будто на ней лежал ком её страха, и сжала. Конечно же, это не помогло. Но по-крайней мере, он захлестывал её уже не с такой силой.       Сделав глубокий вдох, она села на каменную плиту, скрестив ноги, и сложила ладони вместе так, словно собиралась читать сутру. — Она что, молиться? — недоуменно спросил Янаги, следя за ареной через бинокль. — Просто смотри.       Посреди арены появилась крохотная пузатая белая урна с акварельной росписью реки. По вздыбленным иссиня-черным волнам плавали черепахи. Губы Хисоки насмешливо изогнулись. — Черепашек любишь?       «Как я и думал, она материализатор. Хотя… Нет. Пока рано судить — она ещё не демонстрировала способности нэн. Подождём немного. Сначала надо увидеть, на что способна эта вещица».       Шиф не ответила. Спустя несколько секунд из горлышка урны вылетело нечто, похожее на первый взгляд на большое крылатое насекомое, но присмотревшись, Хисока увидел, что у него человеческое лицо.       «Ого… а это что такое? Пикси?». — Назовите число! — тоненько пропищало существо.       Когда Шиф открыла глаза, Хисока заметил, что зрачки у неё полностью заволокли голубую, как северный лёд, радужку. — Шесть. — Шесть! Очень хорошее число!       Хисока проследил за тем, как заливисто хихикающая, будто узнавшая чей-то личный секретик, пикси залетела обратно в урну. Фарфор мелко задрожал и вдруг — рассыпался, демонстрируя взглядам Хисоки и зрителей горстку гранитно-серого порошка, похожего на пепел или прах. Тот начал быстро-быстро двигаться, взмывая вверх, словно подхваченный порывом ветра. Появился запах хвои и бальзама, очень сильный и сухой, трупный. Он провел языком по губам, снимая осевшие на них эфирные частички смол. Как только пепел успокоился, Хисока понял, что означала цифра «шесть».       Перед ним стояли шесть марионеток. На пустых лицах безо всяких черт, словно две точки на натянутой белой ткани, сверкали чёрные глаза. Хисока видел пульсацию бордовой крови в сосудах, оплетающих кости черепа — сосуды расширялись, напоминая червей, заглатывающих пищу. Кожа цвета прокисшего молока, чёрные волосы лоснятся, как рыбья чешуя… В руке трое, нет, четверо марионеток, похожих на оживших по странной прихоти судьбы трупов, держали нагината — холодное оружие с длинной рукоятью, больше похожим на древко, овального сечения и изогнутым односторонним клинком.       Ну что ж, и правда. Очень хорошее число.       Марионетки. Он, конечно, не совсем такого ожидал, ну да ладно. Ну же, давай, крошка Шиф. Давай, натрави на меня своих мертвецов. Посмотрим, на что они способны.       Как только он сделал шаг вперед, в следующую секунду его оглушила ослепительна вспышка боли — что-то тяжелое переломало ему все кости на лице. Хисока пошатнулся и отступил назад. Не давая ему опомниться, другая марионетка схватила его за пояс, с силой рванула на себя, ударила ребром ладони по горлу и в то же мгновение в правое плечо вонзилось что-то острое. Хисока успел окружить плечо банджи-жвачкой из нэн, иначе бы острие оружия уже разодрало кожу и верхний слой мышц. — Чистый удар! Одно очко! — где-то сверху раздался голос и тут же потонул в оглушающем океане взревевших голосов со зрительских трибун.       Он свернул марионетке голову. Та, что стояла сзади, вонзила конец в спину Хисоки, третья, что сбоку, ещё раз ударила его по горлу. — Удар!! Ещё удар!! Марионетки безжалостно избивают Хисоку!       Переломив древко оружия, он ударом ноги отбросил от себя марионетку, что нападала спереди, прилепил банджи-жвачку к одной из опорных колонн, а вторую — к ноге той, что сбоку, собираясь избавиться и от неё. — Я всё видела. — бархатным голосом проговаривает Шиф, гипнотизируя пространство перед собой неподвижными зрачками.       Ещё секунда — и вдруг он увидел прямо перед собой изуродованное лицо. Чётвертая появилась откуда ни возьмись, взмахнула нагинатой, перерубила ногу своему собрату. Задержаться взглядом на зрелище было ошибкой: над головой послышался свист рассекаемого воздуха. Хисока отпрыгнул в сторону, и изогнутый, напоминающий серп клинок, ударил по каменной плите, с такой силой, что верхняя его половина исчезла в глубокой трещине.       «Какой точный и сильный удар. Если бы он попал, то раскроил бы мне череп» — подумал Хисока, смотря, как сосуды на лицевой части черепа марионетки потемнели и запульсировали сильнее.       «Единственная причина, по которой она показала мне свою немедленную попытку убить меня состоит в том, чтобы сразу меня запугать и сломить дух. Иными словами, склонить бой в свою пользу». — Чёрт.— выругался Ёкотани. — Прежде чем форсировать события и переть в атаку в полную силу, подумала бы немного головой. — Да уж, наехала на него, как каток. — усмехнулся Хиде. — Какое впечатляющее сочетание атаки и защиты!! Комментатору даже не хватает времени вставить слово!! — надрывалась девица, чуть ли перевешиваясь всем телом за ограду.       Хисока повернулся к Шиф. Бездонные чёрные глаза сверкнули озорным, проказливым блеском. — Сначала я решил, что ты создала удивительно похожих на людей марионеток. Но свернув голову одному из них я понял, что это была не кукла, а труп. Но как по мне марионетка от трупа ничем не отличается… Всего лишь неподвижные тела. — Тут ты прав, но раз они контролируются мной, не такие уж они и неподвижные. — Ты заметила, как я прикрепляю банджи-жвачку. Это они использовали гё или ты? — Так я тебе и сказала.       О-о, как же ты мне нравишься… Как же я хочу… тебя убить… — Сколько человек ты можешь воскресить за один раз? — Больше, чем тех, кого ты сейчас видишь. К тому же, при определенном условии, они могут восстанавливаться. Чудо, не так ли?       Пока девчонка говорила, одна из марионеток, та, которой отрубили ногу, поднялась. Из обрубка на месте правой конечности на плиту начал сыпаться прах, тот, из которого она воссоздала своих марионеток. Остановившись, на глазах Хисоки прах принялся уплотняться, формируя на месте пустоты утерянную конечность. — Действительно, просто чудесно. Прямо богиня Нинисина. — Это рекордное количество марионеток, которые я использую для победы над одним человеком. Можешь считать это за комплимент. — Какая же ты душка. Получается, все козыри у тебя в рукаве? — заинтригованно спросил Хисока. Ироническая улыбка играла на тонких губах.       «И устроила же ты мне подлянку, детка». — Никогда не понимал, как можно болтать во время боя. — бормотал себе под нос Воконте, не отрывая бинокль от глаз. — Хисоке это не мешает.— Ёкотани, перегнулся через ограждение, чтобы получше рассмотреть происходящее на арене. — Как и нашей Шиф.       Двое впереди, ещё трое по бокам и один сзади. Самый эффективный способ контрмерой против подобной техники — разделить их и разобраться с каждым один на один. Но на такой ограниченной территории, как арена, это затруднительно. Кстати говоря… что за определенное условие, о котором она обмолвилась? Если у него получится его разгадать, марионетки больше не смогут восстанавливаться.       По его лицу Шиф догадалась, что он начал понимать суть её техники. Удавить Хисоку теперь хотелось неимоверно, по самодовольной роже так, чтобы вбить ему ухмылку ногой прямо в глотку.       Две марионетки бросились вперед.       «Она будет использовать двух марионеток спереди в качестве щита и выжидать возможности напасть с помощью других, используя любую возможность драться на полную. Способность контролировать других — неважно, одного или многих — сильнейшая из боевых техник».       Прикрепив банджи-жвачку к опорной колонне слева, Хисока оказался над ареной. Марионетки синхронно двигали головой, следя за его движениями. Оказавшись над каменной плитой, где находилась Шиф, он растянул нэн на жгут и прикрепил к той марионетке, что стояла сзади, отбрасывая её к зрительским трибунам. Послышались крики. Как и ожидалось, те марионетки, что стояли сбоку, бросились в его сторону. Он перерезал одному горло — вязкая, жёлто-синюшная субстанция хлынула ему прямо на штаны. Хисока брезгливо поморщился, отскакивая назад, и сразу же попадая захват. Избавившись от марионетки ударом локтя, он бросился вперед, но тут же путь ему перегородила другая марионетка, перекрывая ему поле зрение.       «Зараза! Как невовремя! Но марионеток сзади больше нет, только две впереди, но они не спешат двигаться, так что…». — Хисока продолжает серию мощнейших ударов, один опаснее другого! Счет уже 5:3, но….что это такое?!       Марионетка протянула к нему руки, попытавшись схватить — Хисока нырнул под левую руку, приготовив нэн, чтобы прикрепить её к девчонке, как вдруг его с силой унесло назад. Удар в спину вышел бы нехилым, если бы он не успел зацепиться банджи-жвачкой за ограждение. Он притянул себя обратно на арену. Едва его ноги коснулись плиты, марионетки скопом бросились на него. Быстро разобравшись с двумя, он выбросил жгут из нэн в затылок той, что стояла к нему спиной, прикрывая Шиф, но та вдруг отскочила в сторону, будто видела его атаку.       «Как он смог уклониться?».       Пятеро марионеток прекратили нападать. Хисока увидел, что Шиф уже стоит, не размыкая ладоней, шумно дышит и смотрит на него круглыми глазами. Было видно, что она чертовски испугалась.       Глазами. Хисока шумно выдохнул. Всё ясно. Теперь понятно, как марионетка уклонилась от нэн-жвачки. — Все марионетки объединены твоими глазами, не так ли? Это лишает тебя слепых зон. У них общее поле зрения и каждый может видеть то, на что смотрит другой. Мертвецы видят цель одновременно со всех сторон.       «Она словно сидит перед экраном из шести камер, расположенных в разных точках, и видит все, что показывают камеры одновременно. Достаточно одному из них заметить хоть одно мое движение, как остальные тоже его увидят и смогут выбрать идеальный момент для атаки. В отличие от меня, ей не нужно напрягаться, чтобы прикрывать свои слепые зоны».       Хисока искрил азартом, как горящая розетка.       «Чёрт бы тебя побрал» — мысленно скрежещет Шиф. — «Давай же, скажи это. Ты же такой болтун. Я знаю, что ты об этом уже подумал, так скажи это, ну же!».       Из осколков урны появилось ещё три марионетки.       «Лезут один за другим! Она серьезно настроена». — Девять… Это слишком безрассудно. — тихо сказал сам себе Хиде, безотрывно глядя на арену.       Надо исправить свое положение. С таким обзором она может прочитать любое его движение. Теперь он не мог бездумно ломануться к ней. Его блуждающий взгляд остановился на остатках урны. А что если…       Прежде, чем Шиф успела хотя бы даже дёрнутся, кислотно-розовая банджи-жвачка Хисоки накрыла остатки урны. С помощью гё он увидел, как её эн дрогнуло, словно плохая голограмма, но марионетки так и остались на месте. — То, что я убрал урну, не заставило трупы исчезнуть. Но теперь ты больше не сможешь создавать их. Значит, мне остается только разобраться с оставшимися живыми мертвецами. О. О-о! Хисока, милый, ну что же ты так долго молчал!       Шиф, не сводя глаз с Хисоки, и кривит их в ликующей улыбке. Ну, наконец-то! Он тоже видит эту улыбку, и понимает, что ситуация изменилась, но пока ещё не знает как именно, из-за чего все мозговые процессы в голове начинают переключаются на бешеный темп, пытаясь разобраться.       Все девять марионеток ломят вперед на такой скорости, какой он и не ожидал. Хисока использует банджи-жвачку и отлетает назад, к трибунам, чтобы расширить себе угол обзора, но, кажется, действительно что-то поменялось, потому что марионетки становятся просто бешеными: они лезут друг на друга чуть ли не по головам, пытаясь добраться до него. Где-то рядом раздается громкий визг, комментаторша вопит в микрофон что есть мочи. — ВЫ ТОЛЬКО ПОСМОТРИТЕ НА ЭТО!!! Вот это скорость!!        Раздумывать времени не было. Взбудораженный накаливающейся атмосферой, Хисока, прежде, чем народ очухается, отбрасывает тянущего к нему руки марионетку ногой на трибуны, прямо к зрителям, и сразу же чувствует, как его схватили сзади за шею.       «Что? Ещё один? Откуда он взялся?»       Обернувшись, Хисока сконцентрировал нэн в кулаке для удара, но попытавшись ударить, с удивлением обнаружил, что та исчезла, схлынув куда-то вглубь тела, словно испугалась иссушенного лица, смотрящего на него пустыми провалами тёмных глазниц. Собрав ауру второй раз, он смог ударить марионетку, но та, клацнув зубами, лишь качнула головой. Внезапно он почувствовал страшную усталость.       Ему хватило трех секунд, чтобы понять — марионетка вытягивала из него нэн.       Хисока пошатнулся на месте. В голове — туман. Он дёрнул головой, попытался сконцентрировать ауру внутри себя, но та, словно взбесившись, неудержимо неслась по каналам, бесконтрольно выходя через сёко. Ощущение было такое, что река хлестала через гигантскую пробоину в дамбе, а он пытался заткнуть её винной пробкой.       «Во дела! Они, оказывается, ещё и могут поглощать ауру!»       Он посмеялся, но смех смехом, решать проблему надо, иначе можно и кони двинуть.       В течение нескольких ударов сердца все молчали. — Что же происходит?! Неужели Хисока без сил?!        Хисока приблизился к центру арены. Двигался он с неуклюжестью жестоко нокаутированного боксера. Ёкотани, Хиде и Янаги вытянулись как на плацу. — Поверить не могу, что скажу это, но я думаю, что Шиф может победить Хисоку. — Главное, чтобы она со злости не засунула его в похоронный катафалк.       Хисока жует во рту вопрос, как Шиф вскидывает брови: — Можно спросить — почему на тебе чужая нэн? — А?       Она кивком головы указала за его плечо. Не теряя бдительность — это легко могла быть очередная уловка — он повернул голову и увидел марионетку: та стояла с поднятой рукой и держала крохотную булавку. — Она была в твоей шее.       Мачи. Губы исказились в уродливом оскале, обнажая розовые десны и острые верхние зубы. Ах ты хитрая маленькая засранка!       Хисока отбросил прилипшие ко лбу бордовые пряди волос. Что ж, пора и заканчивать. Девчонка выглядела вымотанной — вся бледная, щёки горят, по виску течет капля пота, следит за его движениями с каким-то остервенелым отчаянием. Если бы на его месте был кто-то другой, скорее всего, он бы уже помер в начале боя.       «Она уже на пределе. Её марионетки пытаются добраться до меня, чтобы поглотить нэн и дать ей ещё немного времени. Мне надо как можно скорее подобраться к ней».       Он вывернул свою длинную шею в её сторону — так гиена поворачивает морду в сторону стада, выискивая очередную жертву. На его лице на миг мелькнуло выражение, голод, точнее, смесь разных видов голода: и полюбоваться злостью у неё на лице, и высматривать, кого прикончить. Шиф чувствует, что он только и ждёт ее ошибки. Злость вдруг сменилась горячей волной страха.       Молодчинка, крошка Шиф. Но тебе ещё расти и расти. Твоя техника достойна похвалы. Но я уже знаю…       … что без головы твои марионетки ничего не видят.       Атмосфера переменилась будто щелчком пальцев. Шиф сглотнула вязкую слюну. Их глаза встретились. Теперь оба знали, что к чему. В тот миг, когда Хисока вольготно положил руку на бок, она уже знала, как всё будет. А потом он бросился вперед. — Критический удар!! Два очка Хисоке!! В один момент он вернул себе лидерство!       Оставшиеся марионетки окружили Хисоку. Сердце взволнованно заколотилось. Их теперь было меньше пяти, и нэн на то, чтобы восстановить их, больше не осталось. Вопросы бились во вздутых от напряжения извилинах в поисках ответов. Как он понял, что нужно лишить их головы? Где она дала осечку? Неужели он всё это время манипулировал ей?       Три марионетки. Подбадривающие вопли беснующейся публики на трибунах она практически не слышала. Когда Хисока поднял руки, чтобы открутить очередную голову, то услышал слева странный звук. Уклонившись от метнувшейся в его сторону нагинаты, на долю секунды он успел потерять полный обзор — её хватило, чтобы его схватили за горло. На тело волной накатила слабость.       «Думаешь, под конец я позволю тебе застать меня врасплох?».       И марионетка, к зубастой щеке которой была прикреплена банджи-жвачка, полетела наверх.       Хисока глядел на неё сверху вниз с залихватским видом, скаля свою страшную улыбку. — Твоя атака на мое горло была очевидна. Не стоило на него так пристально глядеть…        С онемевшими губами и прыгающим сердцем Шиф до того опешила, что шевельнутся не могла. — … и в отличие от своих ручных мертвецов, сама ты абсолютно беззащитна.       Она опустила руки. На одной ладони была цифра «ноль», на другой — «девять». — Девятка — несчастливое число. —муркнул Хисока. — Также, как и четыре. — прошипела Шиф, кинув взгляд на номер карты, приставленной к её трахее, четверку крести. — Ты права. И всё-таки я победил. Благодарю за увлекательный бой и за то, что помогла избавиться от этого. — с приглушенным смешком он подкинул булавку. — Мачи, вот же проказница.       Самодовольство на лице Хисоки лучилось радиоактивным фоном. — Знаешь, что мне доставляет наибольшее наслаждение? Тот миг, когда я вижу в глазах противника вопрос «Как подобное возможно?». Когда я смотрю на него сверху вниз, а он упал на колени от бессилия. С этим сравнится только зрелище ломающегося духа. — Да пошел ты. — процедила Шиф. В её голосе звучит ядреная, разъедающая злоба, которой можно растворять ржавчину с металла или кости. — Хисока победил Шиф со счетом 11:9! БОЖЕ МОЙ!! Мы никогда не забудем этот матч!!! — надрывала глотку комментаторша.       Он стоял перед ней, чуть наклонившись в лёгком поклоне, прижав руки к груди и склонив набок голову, словно арлекин, исполнивший фантастическое представление перед публикой, слушая восторженные овации рукоплещущей ему публики. — У нас с тобой вышел преинтересный поединок. Ты сумела меня развлечь, поэтому я сохраню тебе жизнь. Становись сильнее и в следующий раз всё будет уже всерьез.       Воконте нашел Шиф первым — она стояла в коридоре возле выхода с арены, опираясь рукой на стену и отрешенно глядя в пол. — Я, конечно, знал, что ты без царя в голове, но не до такой степени. Если бы ты изначально использовала трое или четверо марионеток и постепенно увеличивала их количество, ты бы так быстро не выдохлась. — сердитым тоном заявил Воконте, шумно выдохнул, сдернул с лица очки и провел пятерней по лицу. — Янаги прав, надо было выбирать Хиде, он в отличие от тебя, хотя бы умеет пользоваться мозгами. Ты ведь знаешь, что у людей он есть? В учебнике по анатомии читала, я надеюсь?       Шиф подняла голову и едко усмехнулась, после чего мазнула пальцами под носом, из которого всё ещё накрапывала кровь, и вытерла об сияющую ослепительной белизной рубашку Воконте. — Читала. А ещё там написано, что ты мудак.

***

       Всю ночь и весь следующий день чувствовала она себя препаршиво: её тошнило, она не могла есть и без конца чихала. Минут по двадцать её трясло от озноба, потом бросало в жар. Из носа течет, горло саднит, голова раскалывалась.       Шиф подняла голову и посмотрела в зеркало. Лицо отекло и раздулось: глаза опухли, темнели синяки, на лбу испарина, вид откровенно жалкий. Протянув руку, она сдернула с крючка полотенце, сунула под струи ледяной воды, и прислонила к лицу как следует промокшую ткань. Тошнота, застрявшая в горле, немного откатила. Холодного полотенца было недостаточно, чтобы её совсем перестало мутить, но всё же принесло самую малость облегчения. — Выглядишь так, будто тобой кошку стошнило. — раздался позади насмешливый голос. — Отстань. — пробурчала Шиф, хлюпая носом. Подняв тяжелую, будто налитую чугуном, голову, она словила в зеркале взгляд привалившегося к стене Ёкотани. — Поглумиться пришел? — Поглумиться? За кого ты меня принимаешь? — с картинной обидой отозвался тот. — В самом деле, я не какая-то бездушная сволочь. Просто хотел чуть-чуть подколоть, чтобы поднять тебе настроение. — Только попробуй и обещаю, я тебе пропишу. — Да ты на ногах стоять не можешь, сладенькая. — бархатным тоном произносит Ёкотани. — Мне не нужны ноги, чтобы оторвать тебе язык. — Не стоит, он тебе ещё может пригодится.       Шиф вспыхнула и метнула в него бешеный взгляд. Тот только склонил голову на бок и ухмыльнулся. Если бы у неё были силы, хотя бы кроха, этой псине бы точно прилетело по лохматой башке.        Под чужим неодобрительным взглядом она сделала несколько шагов, держась за стену и прямо у двери спотыкается об порог. Ёкотани поддается вперед и протягивает руки, чтобы подхватить, но вместо того, чтобы упасть к нему в объятия, Шиф отталкивает его и плетется к дивану.       Ёкотани усмехнулся себе под нос. Вот ведь упрямая соплячка. И как Нараки с ней управляется? — Долго она будет в таком состоянии? — нахмурившись, спросил Воконте, когда увидел, как Шиф валяется на диване под пледом, спрятав руку в сгибе локтя. — Где-то часов восемь. — ответил за неё Хиде, который только что вернулся из супермаркета с запасом печенья и имбирного эля. — Отдача после использования способности. Похожа на простуду: головная боль, тошнота, жар, озноб… Будь здоров! — Я столько не протяну. — умирающим голосом просипела Шиф, протянула руку к столу, взяла стакан имбирного эля со льдом, предусмотрительно приготовленный товарищем, и прижала к виску. — Хнык-хнык, — Адзуса посмеивается, не отрывая взгляда от телефона. — Не драматизируй. — не обращая внимание ни на страдающую Шиф, ни на укоризненный взгляд Хиде, Воконте сел в кресло, сжал губы в тонкую полоску и посмотрел на них директорским взглядом. — Ты израсходовала весь запас нэн за сорок минут. Не годится. Если ты хочешь добраться до верха, тебе надо поднять результат до двух часов. Так что перенеси бенефис жалости к себе и приступай к тренировкам. — Он жестокий, холодный, бездушный деспот. — поделилась с миром девушка, чихая и поеживаясь. — Надо понять, что делать с Хисокой. — Можно предложить матч-реванш. — предложил Ёкотани. — Ни за что. — резким тоном отрезала Шиф.       Воцарилось озадаченное молчание. — Никаких матч-реваншей. Эта арена чуть не стала моей могилой. Никому из нас не победить Хисоку. Я даже не знаю, кто вообще сможет. Мы были слишком беспечны на его счет. Все те видео с матчами, что мы смотрели, не передают и десятой доли того, на что он способен. Всё время, пока длился поединок, я чувствовала себя как добыча, которую через пару мгновений проглотит хищник. — Да, но ты хорошо держалась. — заметил Хиде только для того, чтобы Шиф совсем не скисла и не объявила, что ей всё надоело и она увольняется. — Недостаточно для того, чтобы его победить. — Не будь к себе слишком строга. — Хиде, ты не помогаешь. — У тебя одно поражение и ещё ни одной победы. — всё не унимался Воконте. — Теперь, когда мы встретились с Хисокой, стало окончательно ясно, что хозяева этажа и бойцы двухсотых находятся на абсолютно разных уровнях. Тебе нужно быстрее разобраться с последними и двигаться наверх, там будут те, кто нам нужен…       В беседу ворвалась телефонная трель — захлопнув «Историю искусств» Янсона, Хиде достал из кармана сотовый, глянул на экран, тут же поднялся из кресла и молча вышел вон из комнаты . — Кто это ему позвонил? — наморщил лоб Ораруджи. — Понятие не имею.       Как только Хиде ушел, задребезжал дверной звонок. Шиф подскочила на диване, как ошпаренная. Полотенце упало на пол. Ёкотани приподнял бровь и переглянулся с Адзусой и Ораруджи. — Кто-нибудь откроет? — невинным тоном поинтересовался Воконте, потому что все так и продолжали стоять на месте.       Отреагировал Янаги — он направился к двери, сноровисто схватив на ходу с кофейного столика чей-то пистолет, и сунул его в задний карман. Приоткрыв дверь на цепочку, он спросил: — Кто?       Секунд десять кто-то хрипло трещал за дверью. Янаги застыл, загородив собой дверной проём, и всем оставалось только догадываться, что там пожаловал за доброжелатель. Раздался невнятный ответ, зазвенела цепочка и перед ними предстал курьер с впечатляющим букетом багрово-алых роз. — Что за…       Шиф сползла с дивана и прошлёпала босыми ногами к двери. Курьер что-то сказал, она кивнула и с трудом обхватила руками протянутые цветы — букет оказался настолько тяжелым, что её аж подкосило. В букете обнаружилась записка:       «Благодарю за увлекательный бой. Жду тебя в «Бют-Монсо» сегодня в 17:00♣️». — Что там? — нетерпеливо спросил Ёкотани. — Хисока пригласил меня сегодня на встречу. — растерянно отозвалась Шиф. Позади послышались шаги — Ёкотани выхватил у неё из руки записку, пробежался по ней глазами. — Вот это подфартило, а? — торжествующе объявил он, отдавая её Шиф и оборачиваясь к остальным. — Дай сюда. — к ним подошел Воконте, выхватил открытку. — Что такое «Бют-Монсо»? — Казино на двести пятьдесят первом этаже Небесной Арены. — пояснил Хиде, примостившись на подлокотник кресла. — Там ещё ресторан есть. — И панорамная площадка. Оттуда открывается отличный вид на весь Аским. — вставил Янаги. — Что? Я в туристической брошюре прочитал. — Так иди проводить экскурсии, если тебе заняться нечем. — карающим тоном отозвался Воконте. — Да какая разница, куда? — Ёкотани вскинул руки. — Важно то, что нам чертовски повезло.       Шиф смотрит на него, как на полного дебила. Хмурит светлые брови и выдает, обращаясь ко всем сразу: — Мне кто-нибудь мне может объяснить, почему он такой радостный? — Хисока к тебе расположен. А расположение что значит? Хорошую почву для заключения сделки. — Нет. — Воконте сидел, сложив вместе большие пальцы. Когда на него обратился взор всех присутствующих, он наклонился вперед. — Шиф права. Никаких сделок. Хисока — непредсказуемый псих. Шиф крупно повезло, что он решил оставил её в живых. Он силён, с этим спорить не буду, но неуправляем — нам такие люди не нужны. К тому же, я считаю, что её нельзя отпускать к нему. — А что он ей сделает? Убить он её не убьет, иначе бы сделал это на Арене. — Я не об этом го… — Так что пусть пойдет и… Погоди ты. Помолчи. — перебил его Ёкотани, растопырив ладонь, когда Воконте попытался вставить слово. — Пусть пойдет и узнает, что ему надо. — Послушайте, это… — Она не победила его, но проигрыш не лишает нас возможности заключить с ним договор. — Да какого хрена? — взорвался Воконте после недолгой паузы. — Вы слушаете, что я вообще говорю?!       Он обвел каждого присутствующего испепеляющим взглядом, но вместо того, чтобы начать читать нотации, он только, встал и вышел, захлопнув за собой дверь. — Эй, ты куда это? — спросил Хиде, стоящий возле комнаты. Мобильник с погасшим экраном лежал у него в руке.       Воконте едва взглянул на него. Только на секунду зажмурил глаза, словно его появление в поле зрения было чем-то из ряда вон выходящим. — С меня хватит. Сам разбирайся с этим цирком, я больше участвовать не собираюсь. — Что… — запнувшись, Хиде оторопело заморгал, сунул телефон в карман. — В чём дело?       Он глядел на него невыносимо долгий миг. — Послушай. — полусердито начал товарищ: — У нас был нормальный, продуманный, жизнеспособный план, с которым все согласились, но из-за какого-то психопата, который вас впечатлил, вы готовы к чёртовой матери всё запороть. Хисока манипулирует нами, но похоже, никто этого не замечает. — Я понимаю, но… — Тогда какого чёрта ты пляшешь под их дудку?! — заклокотал Воконте, как бойлер, который вот-вот рванет, совсем повернувшись к нему. — Ладно остальные, они привыкли выполнять чужие приказы, но ты-то почему строишь из себя крайнего? Ты кому решения доверяешь? Ёкотани и Шиф? Ты не хуже меня знаешь, что он делает всё только для собственного развлечения. А Шиф? Чтобы она не натворила, её задницу всегда прикроет Нараки. — Ладно. Только не злись. Я поговорю с ними. — примирительным тоном начал говорить Хиде, но Воконте быстро-быстро замотал головой. — Уже поздно. Хисока пригласил Шиф в «Бют-Монсо». — Который ресторан наверху? — Да. — Пусть сходит. — сказал Хиде, помолчав секунду-другую. — Не вижу ничего дурного. — Ясно, и ты туда же. — цыкнул тот. — Не хочу плохого говорить про Шиф, но она наивная душа, и обвести её вокруг пальца проще простого, тем более Хисоке — он будет вить из неё веревки до тех пор, пока не получит то, что ему нужно. Нам надо держаться от него подальше, но вы вдвоем делаете всё, чтобы кинуть её прямо к нему пасть. — А ты не переоцениваешь его? — Скорее это вы не отдаете себе отчет, с кем хотите связаться. — Прости, что скажу это, но у меня такое чувство, что тебя бесит то, что ты сам ничего не можешь сделать. — Правда? — язвительно произнес Воконте. Свет падал под таким углом, что за стёклами очков было совсем не видно его глаз. — А я для чего тут распинаюсь? Вы же меня все не слушаете. — Я не про это.       По напряженному молчанию, повисшему за его фразой, Хиде понял — зря он это сказал. — У Шиф удивительные способности к пользованию нэн, но ей это не нужно. И тебе не нужно. — сказал Воконте. — Было бы куда справедливее, если бы талант доставался тому, кто его желает.       Хиде вздохнул и собрался уже было сказать, что всё понимает, но вовремя себя отдёрнул. Понимал ли? Нет. Мог ли он его понять, если никогда не был на его месте? Нет. Ему так и не удалось овладеть нэн, и хоть Воконте всегда делал вид, что это не имеет для него никакого значения, на самом деле для такого честолюбивого человека, как он, отсутствие таланта сильно ударяло по самолюбию. Рин, вступивший в Хейл-Ли гораздо позже него, только что получил положение младшего босса, а Нараки, с которым Воконте дружил ещё с университетских времен, давным-давно был сохомбутё, высшим по рангу после санро-кай, и, как говорили, очень одарённым пользователем нэн. Вряд ли его это как-то особо радует.       Пока Хиде соображал, что бы ему ответить, Воконте уже отвернулся, потеряв к нему всякий интерес, и пошел по направлению к лифтам.       Когда он вернулся обратно в комнату, то застал Шиф на пороге, натягивающей кроссовки. — Ты куда? — В аптеку. — сипло ответила, чихая, лицо красное. — Тебе бы лучше вообще сегодня никуда не выходить и хорошо бы как следует отлежаться. — Слушай, мне просто нужен бенадрил и фервекс. — Не понимаю, отчего бы не… Будь здоров. Скажи, что надо, мы принесем. — Спасибо, конечно, но они без рецепта не продаются. — У тебя разве он есть?       Вместо ответа она выпрямилась и вытащила из кармана медицинское удостоверение.       У кого-то в кармане загудел телефон. — Чёрт. — сказал Ёкотани и полез за ним. Поглядев на экран, он поморщился: — Это Рин. — Рин? Я только что с ним разговаривал. — с недоумением сказал Хиде и чуть вздрогнул — в этот момент громко хлопнула входная дверь. — Видимо, всем решил устроить головомойку. — пробормотал товарищ. Телефон продолжал надрываться, но на звонок отвечать он не спешил. — Думаю, лучше ответить, иначе не отстанет. Правда. — Хиде бросил выразительный взгляд на телефон в его руке, мол, давай уже. Ёкотани смотрел на него с таким выражением, будто держал не телефон, а комок уличной грязи, но в конце-концов, сматерившись, отошел в другую комнату и принял вызов. — Да, братан. — Не называй меня «братан», я младший босс.       Это был новый рекорд — Рин успел его выбесить меньше, чем за пять секунд.       «Ты не младший босс, ты дегенерат» — с глухой злобой подумал Ёкотани. На той стороне слышался гулкий микс джаннского с голконда. — Ты долго будешь молчать или мне позвонить кому-нибудь другому? — А мне ты тогда чего звонишь? Детали нужны? — Вот именно. — Если б ты был тут, то увидел бы все сам. Хисока это долбаная машина смерти. Здесь нет ни одного человека, которому удалось бы его завалить. — Я бы его победил.       Ёкотани громко расхохотался — смех так и сочился издевательским сарказмом: — Ну у тебя и самомнение! — Ты сомневаешься в этом? — Я-то? Что вы, господин, грешно сомневаться в вашей силе! Но знаешь, как говорят, пока не доказано — не ебёт, что сказано.       Он покрутил сигарету в пальцах, которую стрельнул у какого-то парня в возле Арены, и прикурил. Не прошло и доли секунды, как он понял, что ему подсунули «Мейзо», вонючее дерьмо с ванилью. — Позволь вопросик — ты когда сюда свой зад притащишь? — Судя по тому, что говорил мне Хиде, вы и без меня пока неплохо справляетесь, не считая того, что облажались с Хисокой. — Дай угадаю, это значит «нет»? — Это ничего не значит. Делайте то, зачем я вас отправил на Арену. У меня и без того дел по горло.       «Бесполезный кусок дерьма». А что насчет него? Да он вообще не должен был быть сейчас здесь. Он должен сейчас плыть на грузовом судне по Эль-Ниньо, доверху забитом гаубицами и ракетными зенитками М982 до Лусеи вместе с Куросе, но в последний момент его дёрнули прямо из доков Савана-Ла-Мара, где они остреливались от береговой охраны, и пинком пульнули пинком под зад на другой конец света. Сюда. — Шкура ты паршивая, нравится Шузо зад целовать? — подпустив в голос яду, оскалился Ёкотани.       Рин, к его бескрайнему удивительно, пропустил мимо ушей оскорбительный комментарий: — Я жду от вас хотя бы двух человек до конца месяца, а с учётом того, что прошла уже неделя, лучше бы вам начать быть порасторо…       Не дослушав, Ёкотани поступил как человек, который не собирался тратить своё время на всяких чванливых имбецилов — просто сбросил звонок. — Так, короче. — он вернулся обратно в гостиную, потер левый глаз. — Вы двое сидите тут, ждете, когда вернется Шиф. У тебя сигареты есть?       Ораруджи достал из кармана пачку и бросил ему. — А вы куда? — Наверх. Поглядим, что это за «Бют-Монсо» такое.       По его тону Хиде понял, что он не собирался ни в какой ресторан, и просто сказал, чтобы избежать лишних вопросов. Скорее всего, он хотел выпустить пар, но не делать этого прилюдно. Захватив из мини-бара бутылку, Ёкотани поднял предохранитель, заткнул пистолет за пояс и махнул ему, мол, пошли. — Что Рин сказал? — поинтересовался Хиде, когда они уже поднимались до «Бют-Монсо» на лифте. — Ничего стоящего. Ну его, в жопу. — Ёкотани сплевывает себе под ноги. Пожилой мужчина сердито зыркает на них через плечо. — Простите его. — произносит Хиде.       Лифт открылся на двухсотпятидесятом этаже. Они вышли в небольшой холл, в середине которого находилась длинная стойка из лакированного дерева. На внешней стороне объемными, матово-золотистыми буквами было выложено название ресторана. — Тебе не надоело всё время любезничать со всеми? Аж тошно слушать. — Вежливость — полезный навык, который люди часто игнорируют, не зная, какую он может принести пользу. Попробуй как-нибудь, не пожалеешь. Тем более, вежливость ничего не стоит. — Предпочитаю дурные манеры лицемерию. Тебя он самого не бесит?       Рин был человек одаренным, движимым волчьим голодом и неутолимым желанием вскарабкаться по пищевой цепочке наверх, но в спешке и в пылу осуществления своих амбициозных устремлений частенько забывал, что помимо собственных целей есть ещё и цели Хейл-Ли, а для их достижения лидер должен выполнять грязную работу. Рин знал, что его многие недолюбливали, но, похоже, не слишком обращал на это внимание. Однако он был не одинок в своем стремлении — в Хейл-Ли найдется много рядовых дэката, жадных до власти, влияния и богатства. В криминальных синдикатах Какина то, на какой иерархической ступени ты стоишь, определяло куда и насколько будет распространяться твоя власть и, соответственно, сколько ты сможешь получить от неё выгоды. Действовала своя система, при которой вышестоящие члены клана передавали определённые территории гокудо. Например, другой кёдай Шузо, Астрид, острая на язык и колоритная гравасийка с глянцевой внешностью топ-модели, имела влияние на небольших территориях на юге Тансена, Гион и ханамачи Дэнкикан, кварталах баров и ночных клубов, расположенных в бывших борделях. Гион был излюбленным местом городской богемы: музыкантов, артистов, актёров, журналистов. У вакагасира пошиба Иноуэ, Шузо и Куросе были собственные статьи дохода: Иноуэ работал в министерстве юстиции Какина, Шузо — на Совет Мафии, а Куросе получал щедрые взятки от властей мелких стран, которым продавал оружие, (тот называл их «чаевыми»). А если ты был одним из санро-кай, к твоим ногам стелилась вся страна. — Ну, Рина тоже можно понять. — после недолгого молчания говорит Хиде. — В каком смысле? — Вряд ли он сейчас плюет в потолок. Все улаживают дела перед отплытием, наверняка у него тоже сейчас полно забот.       Хиде не знал, зачем это сказал — может, по старой привычке сглаживать углы, на которую Ёкотани сейчас цинично расхохотался. — Хиде, ты слишком часто входишь в роль практичного хомячка и всем находишь удобные оправдания. Избавляйся от этой вредной привычки. Почему я должен слушаться какого-то зазнавшегося придурка, который задирает нос и отдает приказы по телефону? — Поэтому ты работаешь с Куросе? — Вот именно. — хмыкнул товарищ. — Он своих людей не кидает на амбразуру и всю грязную работу выполняет с остальными наравне. За таким лидером я готов идти, а за Рином — нетушки, уважаемый, увольте! Не пошёл бы-ка он на хрен! Куросе за одного из наших срок отмотал в Яннаве. Очень сомневаюсь, что Рин на такое способен. — Ты забыл упомянуть, что через восемь месяцев он сбежал, переплыл Адиантонский залив и сел на корабль с граваскими беженцами до Сенга. — Чувак, это было легендарно! — с торжествующей горделивостью захохотал Ёкотани, будто речь шла не про Куросе, а про него. — Мы четыре дня в Паджанге с Марин и Сутой праздновали его возвращение. — Ты хотел сказать, «нажрались, как свиньи, и разнесли полквартала». — Я бы так сказал, если бы с нами был Пойкерт, но увы, пришлось устраивать застолье без него. Марин открыла запасы качаки, подняли пару-тройку тостов, вспомнили старые добрые и всё такое…       Куросе и его подчиненные давно водили дружбу с Марин. Она и её брат, Сута, держали увеселительный квартал на юге Сенга. Паджанг — самый крупный юкаку, квартал «красных фонарей» в Азии: десятки баров, салонов, будуаров, караоке, клубов и борделей, где продавали самый ходовой товар во всём мире — удовольствие. Им принадлежал элитный бордель в центре квартала, где клиентов — в основном, политиков и богатых иностранцев — обслуживали по высшему разряду роскошные юдзё, от одного вида которых подгибались колени, а тело будто жаром облизывало. Марин лично выбирала всех девушек, беря их под своё крыло, и обучала на своих условиях, так что те не только умели искусно обхаживать своих клиентов, но и постоять за себя, а местные якудза, охраняющие их территории, отбривали непотребную публику в обмен на разрешение продавать на них свой товар. Ёкотани с Куросе, впрочем как и все местные, испытывали к брату с сестрой боязливое уважение. —… я когда его первый раз увидел, подумал про себя: ну, этот парень точно ни разу в жизни не брал в руки ствол. Нет, серьезно.— Ёкотани всё не давал покоя Рин, и пока они шли по лестнице наверх, на крышу, он снова заладил про Куросе. — Понимаешь, на вид он такой невинный, что твоя ромашка. Как школьный препод. Или священник. И в то же время — делец каких поискать. Он умеет делать деньги. Многие считают, что в торговле оружием надо быть жёстким, но вот что я тебе скажу: надо быть именно таким, как Куросе. Своим парнем, понимаешь? Не слишком выделяться, но в то же время обаятельным, всем другом-приятелем быть. Но! Едва клиент поверит и думает, что у тебя-то лучший товар и лучшая цена, вот тут-то и надо — ха! — стричь купоны. Это и есть, друг мой, настоящая торговля. По всем законам этого мира.       «Тецуро наверняка точно так же бы говорил» — вдруг подумалось Хиде. Его вновь охватила заскорузлая, муторная тоска. В последние пару лет он часто ловил себя на таких вот странных мыслях. И ещё на том, что часто сравнивает их между собой. Быть может, если бы жизнь сложилась иначе, на месте Ёкотани мог быть его лучший друг — законник, объявленный в розыск в десятках стран, первоклассный вор, грабящий банки, монетные дворы, ювелирные магазины, музеи, аукционные дома. Большую часть жизни проведя в храме, Тецуро никогда не беспокоили вопросы морали, порядочность, законы и правила. Он смотрел на жизнь исключительно сквозь прорезь прицела и был уверен, что для таких, как они, есть только один способ выжить — схватить этот мир за глотку и никогда не отпускать.              Дойдя до конца этажа, они поднялись на продуваемую со всех сторон панорамную площадку, откуда открывался ошеломительный вид на город. Сжав на вытянутых руках парапет, Хиде вскинул голову, посмотрел наверх. Опрокинутая чаша безоблачного небосвода была пастельно-голубого цвета, воздух — неподвижным, сухим и тёплым.       Ёкотани снял китель, перебросил его через ограждение и достал телефон. Хиде чувствовал запах сгоревшего пороха, исходящий от одежды товарища, и посмотрел на заткнутый за пояс пистолет, девятикалиберный «Атман слагз М2». Короткий ствол, курок подпилен для улучшения обтекаемости, а стандартные щечки рукоятки заменены на более массивные, удобные. Внутри каждой медной оболочки пуль, предназначенных для «Атман», в жидком тефлоне плавала дробь из сплава свинца с сурьмой. Этот снаряд летит с огромной скоростью, а при столкновении разрывался, освобождая дробь. Благодаря разлетаемости, она наносила значительные повреждения внутренним органам, в девяносто пяти случаях из ста нанося непоправимый урон, а благодаря прочности могла пробить кевларовый бронежилет толщиной с дубинку. Даже гё не сможет защитить от такого. Дробь с пистолетом девятого калибра пользователю нэн нанесет такой же вред, как и обычному человеку. В мире таких пистолетов было пять тысяч, и среди торговцев оружия ценились они на вес золота.       Ёкотани — голова опущена, руки на парапете, глядит себе под ноги — убрал телефон и теперь бормотал что-то себе под нос. — Ты давно был в Ландахе? — Предположим, года два назад. — сказал Ёкотани. — Багхели ещё не забыл? — проигнорировав, чужую иронию спросил Хиде. — Не переживай, ты и на кёцуго нормально шпаришь. — Ёкотани повернулся боком, одним глазом осмотревшись. Помимо охраны, по крыше ходила парочка и пару семей, родители и дети. — Хватит паясничать, я серьезно. — Слушай, держись от Воконте подальше, ты заражаешься от него занудством… Ладно-ладно, помню я немного. А есть повод осторожничать? — Осторожность никогда не бывает лишней. — Ну, как скажете, Хиде-сан. — ухмыльнулся Ёкотани, открывая бутылку. — Что думаешь о Хисоке? — спросил Хиде уже на багхели, вспоминая недавний разговор. — Он высококлассный пользователь нэн и боец врукопашную. Способен оценивать потенциал противника, изучать его стиль боя на ходу, мгновенно адаптироваться к смене обстановки, новым сведениям и быстро разработать контрмеры. Этот парень один из лучших, кого я видел. Но. — он сжал губы, вскинул голову. — Его заводит насилие. Я бы сказал, он кайфует от него. — Правда? — у Хиде было такое же мнения, но ему стало интересно, что тот скажет. — Я впервые убил в восемнадцать, где-то через две недели после того, как впервые в жизни взял в руки автомат и меня научили им пользоваться. Когда я смотрел на мёртвого солдата из вражеского батальона, то подумал: «Убивать весело». Это было весело, поскольку я знал, что сильнее противника. Вот как я понял, что этот парень искренне наслаждается резней. — Это проблема? — Нет, при правильном подходе. Несмотря на то, что он непредсказуем и опасен, его мотивация довольно примитивна — ему нужны противники, которые соответствуют его личным стандартам и дадут ему насладиться боем. Шиф для него сыроватый материал. В ней нет безжалостности. Инстинкта убийцы. А в Хейл-Ли найдется пара-тройка людей, которые смогут утолить его жажду крови. — На кого ты хочешь его заманить? — медленно спросил Хиде, ощутимо чувствуя, что ответ ему не понравится.       Ёкотани лукаво улыбнулся, щуря темные раскосые глаза. — Скажем, на санро-кай. — Ты рехнулся? — Ardyn fov… — Ёкотани защелкал пальцами, вспоминая подзабытое слово. — Ты сам подумай. Я просто объективно оцениваю — у него выдающиеся навыки. Если у Хейл-Ли найдутся люди, которые сравнятся с ним по мастерству и боевому опыту, то это только санро-кай. — Они сожрут его. — Меня всегда забавляет, что ты говоришь о них, как о каких-то неуязвимых небожителях. — сказал Ёкотани, усмехнувшись на последнем слове. — Мы ему пообещаем встречу с ними, но никто не говорил, что до этого дойдет. — Хисока поймет, что ты ему лапшу на уши вешаешь и никакой встречи не будет. Если он действительно ими заинтересуется, тогда он доберется до них сам. — возразил Хиде. — Он из тех, кому плевать на правила, когда они хотят что-то получить. — Интересно будет глянуть, что из этого выйдет. — лениво протянул Ёкотани. — Ничего не выйдет. Это только создаст проблемы. Нельзя приручить дикое животное. — Скажи это Морене и Иноуэ. — возразил тот неизменившимся тоном. — Вот уж кто был бешеной тварью. Его даже босс не мог поставить на колени, а как только появилась Морена, он сразу прибился к её изящной ножке и превратился в послушного пёсика. Иноуэ слушается только Морену и без её приказа даже шагу не сделает. — Ты имеешь ввиду, что на Хисоку Морена тоже сможет надеть поводок? — Хиде недоверчиво хмыкнул. — Вот уж вряд ли. — Ham seenge. Посмотрим? Да, посмотрим. Есть люди умеют заставить других делать то, что им нужно. Они могут даже ни о чем не просить. Этим санро-кай и отличаются от нас, простых смертных. — Ёкотани затянулся, постучал пальцем по металлическому парапету. — Разве ты не считаешь, что было бы весьма кстати с учётом того, с кем нам придется иметь дело на Чёрном ките и Новом Континенте иметь при себе такого бойца, как Хисока? — Ну, да. — будто нехотя согласится Хиде. — Мысль с санро-кай, конечно, неплохая, но прибережем её на крайний случай. Ты собираешься сказать о ней Шиф? — Нет. Надо узнать, что Хисока хочет и будем отталкиваться от его ответа. Доверимся пока ей. Может, она не такая расчётливая, как Нараки, чтобы выяснить, что у него на уме, но не действует опрометчиво и лишнего точно не сболтнёт. — Она тебе нравится, да? — спросил Хиде, положив локоть на парапет. — Дружище, я же, по-моему, говорил: у меня слабость ко всем рыженьким. —вскинул перед собой ладони и обезоруживающе улыбнулся. — Шиф своя, с ней здорово, но на том фронте мне вряд ли что-то светит. — Брось. Нараки ей как старший брат. — Я не об этом. — Тогда в чём дело? Шиф хорошая девушка и внешность в твоем вкусе. — Не спорю. — согласился Ёкотани. — Но ей нужен серьезный парень, который даст ей ту ерунду из книжек, о которой все девчонки с детства мечтают. — Откуда ты знаешь, что ей это нужно? — Этого хотят все женщины, а я предпочитаю путешествовать налегке. — Раз так, зачем ты пытаешься её соблазнить? — Ёкотани сразу догадался, что Хиде задал вопрос из чистого ехидства, и достал из кармана смятую пачку. — А что, нельзя? — Флирт имеет непредсказуемые последствия, причём для обеих сторон. Если я не хочу пробовать с человеком что-то большее, чем дружбу, я не играюсь с чужими чувствами. Что будешь делать, если она решит, что ты и есть тот самый «серьезный парень»? — Шиф не настолько глупая, чтобы не понимать, что от меня она ничего серьезного не дождется. — В таком случае ты не бабник. — констатировал Хиде. — Ты просто говнюк.       Посмеявшись, тот пожал плечами — и понимай, как хочешь, после чего затянулся, задержал дым в легких, и выпустил едкое серое облако. — Будем стоять тут и нежно глядеть друг на друга или пойдем посмотрим на этот «Бют-Монсо»? — чуть погодя прервал молчание Ёкотани.       Хиде прикусил губу и, подумав, постарался непринужденно выразить давно крутящуюся в голове тревожную мысль: — Слушай… как думаешь, зачем нас отправили вербовать новых людей? — А хер его знает. — пробормотал тот одним уголком рта — из другого свесилась сигарета. — Сколько всего людей в организации? — Приблизительно тысяча. — А у Кси-Ю и Ча-Р? — Если сложить вместе около пяти. — По численности перевес не на нашей стороне. — Я слышал, в последнее время Ча-Р набирают к себе людей из группировок Максара и Лиганджи. — Я тебе скажу, кого они набирают — безмозглых кретинов, воображающих себя крутыми гангстерами. Босс бы никогда не пошел на такое. — хмыкнул Ёкотани, отхлебнул из бутылки и достал из кармана зажигалку с выцветшей по краям наклейкой с Пикачу. — Как там сейчас в столице? — Ёкотани, что это? Неужели всплеск ностальгии? — Хиде положил руки в карманы и улыбнулся одним уголком губ. — Неужто спустя столько времени захотел посетить родные пенаты? — Шутишь, что ли? Возвращаться в этот змеиный гадюшник? Ничего подобного.       Хиде решил это не комментировать — у каждого свое представление о месте, где ему хорошо. Сам он никогда не знал, где его дом и кто его родители. Без знания таких простых вещей — семьи и дома — всякий человек всё равно что клочок бумаги, который треплет ветром и с каждым порывом швыряет из стороны в сторону, но Ёкотани, в отличие от него, на всё это было глубоко наплевать. Он родился в самом большом гетто на юге Какина, в Хинтада и ностальгировал о нём точно также, как собака испытывает тёплые чувства к коробке, в которой её выкинули на улицу. — Во-первых, напомню, что в отличие от тебя перед законом я не чист, как слеза, и весь Тансен знает меня в лицо. А во-вторых, отслужив четыре тура, мне ясно дали понять, что в стране, за которую я сражался двенадцать лет, мне нет места. — держа бутылку над пропастью, Ёкотани смотрел перед собой: — Так что я лучше на помойке с крысами пропишусь, чем вернусь туда. — Я тебя больше представляю где-нибудь в Чалпате или Альенде. — после недолгого молчания, сказал Хиде: — Я тоже. Греться на пляже под солнышком, смотреть на океан, попивая Дайкири — да что может быть лучше? — хрипло хохотнув, тот провел пятерней по волосам. — Ну, рассказывай давай. — Готовимся. Все идет по плану.       Он приподнял одну бровь — не то удивленно, не то насмешливо, а может, это означало и то и другое. — А ты так и остался мастером кратких изречений. «Готовимся» — ёмко и по делу. Я уже спрашивал, но на всякий случай спрошу ещё раз — ты все решил для себя, да?       Хиде еле заметно кивнул. Тот несильно, по-братски хлопнул его по плечу. — У тебя ещё почти полгода, чтобы подумать. — отметил Ёкотани, подбрасывая зажигалку. — Твои навыки пригодились бы на Чёрном Ките. Линч-то ты с нами отпустишь? — Не совсем верная постановка вопроса — есть ли у Линч причины отказываться? Это ты спрашивай у нее. — Ты её старший брат, все дела. Мало ли, может, не хочешь отпускать сестрёнку в опасное путешествие. — он облокотился на ограду, свесив сигарету над городской пропастью. — Боюсь, я уже давно потерял для неё свой авторитет. Если она захочет на Чёрный Кит, то ни о чем спрашивать меня не будет. — Я смотрю, напряженные у вас отношения. — А что насчет тебя? — спросил Хиде, очевидно, желая сменить неприятную для себя тему. — Этот китовый корабль станет полем, где развернется настоящая кровавая бойня. Как я могу отказаться в ней поучаствовать? — Не ожидал, что ты такой кровожадный. — Не настолько, как члены королевской семейки, собравшиеся на новом континенте рвать друг другу глотки за престол. — Ты знаешь про церемонию? — не без удивления спросил он у Ёкотани. — Я знаю много всякого. Вот это пиво, к примеру — отстой. — Откуда ты о ней знаешь? — Послушай, дружище. У тебя свои источники информации, у меня — свои. — Такую информацию просто так не получить. — Да, но я же не спрашиваю, откуда ты о ней знаешь. Я ничего не скажу, и ты, наверняка, тоже. Замнём, пока не поругались. — Ёкотани хрустнул суставами пальцев. — Sic semper evello mortem tyrannis. — Так всегда приношу смерть тиранам. — на автомате пробормотал Хиде.       Солнце светило который по счёту день; прогноз погоды не обещал никаких изменений всю ближайшую неделю. А в Какине сейчас вовсю буйствовал сезон дождей… — Скажи, он похож на Хао? — Кто? — Да этот, в дурацкой шляпе который. — Не вижу ничего общего. Ты про Хао, который замбосса Ча-Р? — Ага. Я слышал, на него в прошлом месяце в Чакхуке вышел хасанский картель. Хао умудрился натравить на себя Шинво, выписав им фальшивые вексели за поставку огромной партии ганджи. — Этот дурик реально нагрел Гробовщика на бабки? — Ёкотани прыснул и качнул головой. — Мои ему соболезнования.       Гробовщиком звали Калата, мрачного, макабрического персонажа из картеля Шинво и по-совместительству их главаря. Картель держал похоронный бизнес в Альенде, самом большом городе республики Хас. Прозвище свое Калат получил за оригинальный метод устранения неприятелей — вместо того, чтобы их убивать, Гробовщик засовывал их в ящик для трупов и под аккомпанемент похоронного звона живьем закапывал в могилу. — И что, он уже того? — Мне бы тоже хотелось, чтобы о его присутствии в Тансене напоминала только эпитафия на могилке, но, к сожалению, он слишком живучий, что мирно откинуться где-нибудь на материке. Успел каким-то чудом смыться в Салтило, но там его чуть ли не на трапе поймала местная полиция и депортировала. Мотает сейчас срок в Гароне. — Ах вот оно что. — и в этом «ах вот оно что» Ёкотании заложил все садистское удовлетворение, которое у него имелось. — И сколько дали? — Десять лет. — Да ладно. — говорит Ёкотани с насмешливым недоверием в голосе. — Ча-Р запямятовали подсластить судье, чтоб ему срок скостили? — Они сами его туда посадили. Показательный пример для остальных, что произойдет, если они захотят заключить сделку с копами. — Сделка с копами? — Я подробностей не знаю, конечно, но говорят, он попытался продать им кое-какую информацию о сделке Ча-Р с Ничире в Шионе. Представляешь, какая началась вонь?       В отличие от Ча-Р, Кси-Ю с Хейл-Ли поступали с предателями менее бюрократично и более радикально — как правило, возвращали родственникам в мешках по кускам. — Как-будто никто не в курсе, что Ча-Р занимаются трафикингом. Ей-Богу, эти копы как бродячие собаки — всему будут рады, даже объедкам. Осталось, чтобы к нему туда подсадили бешеного обмудка Хинриги с Мезерелем за компанию, и из Донгая перестанут вылавливать отпиленные головы. — продолжая смеяться, отпускает едкий комментарий Ёкотани. —… — Как думаешь, что попросит Кси-Ю у босса, если мы их убьём? — Насчет Мезереля не скажу, но если конвертировать жизнь самого большого любимчика Лонгбао в достойную компенсацию, то наверняка кого-то из санро-кай. Я знаю, ему до смерти хочется получить голову Ирене.       Оба замолчали. В любом цивилизованном обществе упоминание имени этого человека всегда вызывало одну и ту же реакцию. — Не думаю, что у этой хитрой старой жабы настолько мозги заплыли жиром. — сказал Хиде. — Он знает, что если попробует до него добраться, тот возьмет нож и выпустит ему кишки. А детектива Чепела, который пару лет назад пытался копать под него, помнишь? Благодаря Ирене его лицо теперь напоминает шедевр кубизма. Их босс не будет связываться с санро-кай так же, как мы не будем убивать Хинриги, чтобы не нарушать закон и развязывать войну между семьями. — Это пока что. — Да. — согласился Хиде. — Пока что.       Санро-кай Хейл-Ли состояли из трех человек. «Как «Три лика» — однажды мрачно пошутил замбосса Ча-Р, О Кени. Они были руками босса, претворяющими его волю в жизнь. За всю службу рядовые члены Хейл-Ли могли ни разу не увидеть санро-кай — ни их, ни босса. К ним никогда не обращались за советом или просьбой, а «обсудить с ними что-то» всё равно что спросить: «А что бы сделал Будда на моем месте?». Все трое вели дела независимо от остальных членов синдиката, подчиняясь только боссу. Они управляли главным бизнесом Хейл-Ли — опиум и продажа оружия. Морена была посредником между Хейл-Ли и кланом Йонебаяши, Ирене управлял бизнесом семьи, связанной с наркотиками в Каннауджи и Лантау, а торговля оружием проходила через Кионе.       Существовала расхожая поговорка среди опытных якудза криминальной преисподнии Тансена: «Если вы перешли дорогу Хейл-Ли, лучше убейте себя сами, не дожидаясь, пока кто-то из них за вами придет». Как-то раз Куросе, один из немногих, кто видел одного из санро-кай, Ирене, присутствовал на «казни» членов байкерской банды Джетван — едва появившись в Сенге, один из его членов, вырезав монахов, вынес мощи буддисткого арханта из усыпальницы, которые стоили на чёрном рынке целое состояние. Усыпальница стояла на территории Хейл-Ли. Спустя шесть часов останки вернулись на место, а Ирене пришел в убежище Джетван с набором разделочных ножей и крюками для мяса. — Знаешь, он отлично понимал, что делал. — тем же вечером сказал ему Куросе, и сделал внушительный глоток из бутылки с содранной этикеткой.       Они сидели в углу злачного бара на отшибе Сенга: грязные стены, липкие столики, битая плитка на полу, химозная вонь полироли с ароматом лимона и изнуренный бармен с тряпкой через плечо наливает посетителю. Вид у него был отчужденным. На своего подчиненного он не смотрел. На широких рукавах его светлой рубашки виднелись капли запекшейся крови. — Я имею ввиду, что Ирене не из тех опасных сумасшедших, которых кладут в дурку, чтобы изолировать от общества. Он полностью в своем уме. — И что дальше? — Когда он подвесил их главаря на крюк, тот так брыкался, что умудрился сорваться. Ирене заметил, что мужик ползет к выходу, подошел и всадил нож ему в спину. Но он не убил его. — Что ты имеешь ввиду? — Этот изверг очень точно рассчитал удар, чтобы повредить только спинной мозг и парализовать его. Он не мог двигаться и до конца оставался в сознании. Ирене сделал это специально, чтобы он смотрел, как вырезает его людей. — А как бы ты сам его называл? — с интересом спросил Ёкотани.       Куросе не ответил. — Ну, для себя ты же его как-то назвал? — поднажал Ёкотани.       Вместо ответа Куросе осушил бутылку одним глотком, утер ладонью рот и поднялся. Лицо у него было пепельно-серое, зрачки застыли, Куросе смотрел на него, но казалось, вообще ничего не видел, и Ёкотани понял, что тот надрался ещё до того, как он пришел. — Никак я его не назвал, потому что это не важно. Я знаю только одно: он просто монстр. Больше никто не может сказать о нём абсолютно ничего. — сказал Куросе, будто он и не спросил ничего; его пошатывало. — Держись от него подальше, понял? От них всех.       На следующий день, в шесть часов утра, патрульная служба района Квай-Фонг нашла тела тридцати семи членов банды. Они были подвешены на крюки, а их выпотрошенные из брюшной полости внутренние органы доедали бродячие собаки. Срезанная кожа с лица восьми человек лежала аккуратной кучкой на столе вместе с инструментами для ремонта мотоциклов. Позднее один из патрульных подал в отставку и лечился в реабилитационном центре от алкоголизма. Они с Куросе ехали до Каннауджи, когда новость о зверской казни передавали по местному радио. Ёкотани спросил. — Почему он срезал только у восьми?       После долгой паузы тот мрачно ухмыльнулся: — Не успел. На ужин опаздывал.

***

      Ресторан «Бют-Монсо» был самым большим заведением в Аскиме: бархатные портьеры, глянцевито-черные стены, создающий атмосферу полумрак, со вкусом отделанный декор и панорамные окна, открывающими живописный вид на мерцающий подсвеченными небоскребами город. Первый этаж служил рестораном высокой кухни, а на втором располагался более интимный бар и небольшой зал с казино.       Пока метрдотель, кряжистый мужчина в очочках-пенсне в проволочной оправе вел её к столику возле окна, она положила под язык две таблетки аспирина. Ресторан был набит битком. От запахов еды, доносившихся с кухни, её желудок сворачивался и извивался, будто рыба на крючке. Шиф глубоко вздохнула, о чём тут же пожалела, и сглотнула подкатывающую к горлу тошноту. Полчаса назад она проснулась вся в поту, кое-как проспав четыре часа, и еле смогла одеться и привести себя в порядок; тело ныло, сводило судорогой, температура зашкаливала.       Хисока проводил пальцем с заостренным ногтем по ободку стакана, в котором плескались кубики льда. До этой секунды она чувствовала себя уверенно, куда увереннее, чем на Арене, когда впервые его увидела, но на фоне мыслей тотчас возникали воспоминания о недавних событиях, порождая в душе предательский холодок страха.       Когда она подошла, он поднял голову. — Крошка Шиф.       На бледном лице горели острые янтарные глаза. Их цвет был таким же, как цвет крепкого, выдержанного скотча в его стакане. — Приятного вечера. — пожелал метродотель, развернулся и спешно исчез в глубине ресторана.       Шиф пододвинула стул поближе к столу, когда услышала, как Хисока, скользнув по ее голубой рубашке и джинсам оценивающим взглядом, сказал: — Здесь официальный дресс-код.       Сам он был одет в тот же костюм, что и во время поединка на Небесной Арене, лишь дополнил образ серьгами с орнаментальными сердечками и освежил макияж — слеза на его левой щеке теперь не голубая, а жёлтая. И всё те же ядрено-красные, гладко зачёсанные волосы. — Я не рассчитывала ходить по ресторанам, поэтому платье Бетти Буп с собой не взяла. — ответила она, тут же подумав, что голос прозвучал недостаточно уверенно. Во рту от лекарства стоял дурной привкус. — А я тебя больше представляю в платьишке Дафни Блэйк. — изогнув губы, возразил Хисока. Голос — мёд и тягучая патока. — Потому что я тоже рыжая? — вскинув бровь, спросила Шиф. Тот посмеялся — его приглушенные, рокочущие смешки, рождающиеся где-то из нутра, напоминали ей мурлыканье. С этим своим цветом глаз и манерой вести себя Хисока был похож на кота. Большого, сытого кота. — Если бы ты внимательно смотрела мультфильм, то заметила, что у Дафни все время меняется цвет глаз с чёрного на голубой. Вот так вот, крошка Шиф. — Можно спросить? — Спрашивай. — Почему ты так меня зовешь? — Как? — Крошка Шиф. — А ты против? — Нет, просто… — Шиф это твое полное имя? — Шифон. — Шифон… — повторил Хисока, смакуя. Из его рта появился кончик языка, быстро лизнул верхнюю губу и снова спрятался. — Нет, пожалуй, буду называть тебя крошка Шиф. Можно? — Как угодно. Как тебе удалось забронировать здесь столик? Места здесь забронированы на много месяцев вперед. — Привилегии Хозяина этажа. — Хисока взял лежащую возле скотча карту. — И вот этого. — он перевернул её — на обратной стороне вместо традиционной «рубашки» были изображены символы Ассоциации Хантеров. «Лицензия». Шиф видела её второй раз в жизни. — Оказалось, с этой вещью можно открыть немало дверей. — он постучал лицензией по своим белым зубам и вдохнул её запах. — Как насчет красного вина? — Лучше сухой мартини. — И правда. Вино это скучно. Я бы лучше выпил «Кузнечик». — «Кузнечик»? — рассмеявшись, переспросила Шиф; выбор коктейля Хисоки её отчего-то очень позабавил и подпустил тревогу. Он вполне ему подходил. — А что такое? — удивился Хисока: —Прекрасный коктейль, между прочим. Я очень люблю «Кузнечик». И кузнечиков тоже. — Кузнечиков в смысле насекомых? — Может быть. Мне вообще нравится всё зеленое.       Шиф не знала, как на такое отвечать, поэтому промолчала. Ощущение было такое, что он играл с ней в какую-то игру. — А где твои друзья? — Хисока набулькал в стакан воды, пододвинул поближе к ней. Шиф взяла стакан и в три глотка выпила всю воду. На тыльной стороне её правой руки виднелась свежая царапина, замазанная белым стрептоцидом. Его ноздри затрепетали, раздулись, втягивая горьковатый запах мази и заживающей свежей плоти. — Не знаю. Полагаю, занимаются своими делами. — Славненько. — мурлыкнул Хисока, уперевшись локтями в стол и положив подбородок на сложенные вместе кулаки. — Я рассчитывал, что ты возьмешь их с собой. — В приглашении не было сказано, что нужен эскорт. — И то верно. Но разве ты меня не боишься? — Нет. — Даже не опасаешься?       Опасение. Шиф мысленно повертела слово так и сяк, примерилась к нему. Нет, не похоже. Ощущала она скорее беспокойство — на вкус оно было как медная монетка под языком. Волнение из-за осознания, что она не может просчитать поведение человека перед собой и понять, что от него ожидать. Как бы в такой ситуации повел себя Нараки? Скорее всего, сразу перешел бы к делу. Тот терпеть не мог долгие променады вокруг да около — когда ему нужна была от кого-то информация, он вёл себя, как прокурор на допросе. Но интуиция ей подсказывала, что с персонажем вроде Хисоки таким образом добывать информацию нельзя.       Возле столика появилась официантка — увидев, что за столом сидит Хозяин этажа, она улыбнулась широкой, профессиональной улыбкой. — Добрый вечер! Могу ли я подсказать вам по меню или вы уже готовы сделать заказ?       Назойливо услужливая девица, принимая заказ, обращалась только к Хисоке, и страдала выборочной тугоухостью — несколько попыток обратить на себя внимание не привели ни к какой реакции, а потом та и вовсе повернулась к ней спиной. — Хотел бы извинится за подлый трюк. — сказал Хисока, когда официантка исчезла из поля зрения; в конце Шиф-таки удалось заказать коктейль, правда, для этого пришлось чуть ли не за руку ловить уже собирающуюся уйти официантку. — Я ведь почти убил тебя, хоть и не предлагал в самом начале бой до смерти. — Можешь не извиняться. Я не собираюсь ныть из-за того, что кто-то пытался убить меня в сражении. О подобном волнуются разве что те, кто не хочет победы. Поединок насмерть или нет, это неважно — очевидно, что ты бы выиграл в любом случае.       Хисока перевел на неё лукавый, умный взгляд. — Невозможно точно определить, кто победит, а кто проиграет. Этим и интересны карточные игры и поединки. — Может быть. Я вот что не могу взять в толк — что ты здесь забыл? Ты совершенно на ином уровне. Ни один боец Небесной Арены тебе не ровня. — Ты права. Большая часть народа на двухсотых этажах одержимы тем, чтобы залезть на самый верх, но мне это не очень интересно. Может, я ищу здесь особенного противника. Или жду его появления. Как знать.       Подплывшая к столу девушка, на этот раз другая, поприятнее и повежливее, принесла на подносе их заказ. Шиф взялась за тонкую ножку «мартинки» и сделала глоток. Очень горько, очень крепко и три оливки — то что надо. — Ты неплохо подготовилась к нашему матчу. — продолжил Хисока. «Кузнечик» был нежно-зеленого цвета, а украшением служил тёртый сверху шоколад и листик мяты. Кончиками острых ногтей он взял мяту и отложил её на край стола. — У меня сложилось впечатление, что ты уже была знакома с моим стилем боя. — Я смотрела видео с твоими поединками. — И какое ты обо мне составила мнение? — Ну, ты необычный садист. — Необычный… — повторил он. —Значит, есть и обычный? Какая же между ними разница?       Шиф посмотрела на свое отражение в столовой ложке, сперва на выпуклой стороне, потом на вогнутой. Некоторое время она раздумывала. — Обычный садист причиняет людям боль — ему это просто нравится. И он хочет видеть на свои действия ответную реакцию: боль, страх, отчаяние. Пожалуй, именно последнее доставляет им наибольшее удовольствие. Без реакции садист не будет удовлетворен. Необычный садист выбирает своих жертв — лишь от боли определенных людей он получит настоящее наслаждение. — Ты меня так подробно изучила всего лишь по записям матчей? — Жизнь — довольно скользкая штука, чтобы можно было изучить её по видео. Шизофрения очень часто проявляется как депрессия, рак легких — обыкновенной болью в руке. — пробормотала Шиф, положив оливку на салфетку. — И какая же у меня мотивация? — Сеять… хаос?       Хисока расхохотался — ответ ему пришелся по душе. — Замечательно. Сеять хаос. — последнее слово он подчеркнул. — На Небесной Арене в полной мере осознаешь, насколько люди кровожадные создания. Они готовы платить за то, чтобы посмотреть, как один человек эффектно убивает другого. Для них это зрелище гораздо интереснее, чем какой-нибудь сериал или реалити-шоу. Но Небесная Арена не способна удовлетворить мои аппетиты. Когда у меня есть возможность, я предпочитаю охотиться на свободе. Настичь и рвать дичь на диком просторе.       Прядь леденцово-красных волос с головы Хисоки упала на переносицу между его янтарных глаз. Шиф промолчала. Её покоробило, когда Хисока начал говорить о себе, как о хищнике. Нет. Он и есть хищник, прячущийся в человеческом обличье, как волк прячется в овечьей шкуре; вибрации, исходившие от его ауры, были похожи на охотничий зуд, охватывающий зверя при виде добычи.       Некоторое время они внимательно изучали друг друга. — В тот момент, когда ты стала вытягивать из меня ауру, я, честно говоря, слегка забеспокоился. За все время, что я провел на Небесной Арене, я ещё ни разу не беспокоился. — Было страшно? — спросила Шиф: скорее от нервов, чем от желания подтрунить. — Страшно? — Хисока выразительно вскинул бровь. — Ох, нет, крошка Шиф. Нет-нет-нет. Я наслаждаюсь опасностью, даже когда под угрозой стоит моя жизнь.       Когда она находилась в смертельной опасности, то могла думать лишь о том, как ей побыстрее унести ноги... В отличие от Хисоки, который, казалось, только этим и живет. В этом вся его жизнь, его питательная среда.       Мимо прошли две женщины, и когда они поравнялись с их столом, она услышала, как одна взволнованно прошептала другой: «Это же Хисока!». Шиф хлебнула мартини и перешла в атаку: — Зачем всё это? — Что — это? — Всё это. — она обвела взглядом зал. — Зачем ты пригласил меня на матч? Зачем ты позвал меня сюда?       Шиф наблюдала, как он откинулся назад, на стул, и достает телефон. Светящийся экран подсвечивал лейкемически бледное лицо, на котором горели красные губы. — Семь минут. Ненадолго же тебя хватило, крошка Шиф. А ты ещё даже свой коктейль не прикончила. — со смешком сказал он, и вдруг предложил: — Как насчет сыграть партию в покер? Если ты выиграешь, я расскажу, зачем позвал тебя сюда. — А если я проиграю? — Увы и ах. — Что-то мне подсказывает, что в покер ты играешь лучше победителей Мировой серии. Зачем мне играть с тем, чья победа неизбежна? — Интересненький вопрос. А зачем тогда ты приняла мое предложение на поединок, если заранее знала, что не победишь? — спросил Хисока, и Шиф почти сразу поняла, что он хотел посмотреть, как она вывернется с ответом. — Невозможно точно определить, кто победит, а кто проиграет.       Его золотистые глаза выдавали скуку, но сейчас, казалось, они разглядывали её с какой-то интимной насмешкой. — Умничка.       На секунду его взгляд ввел Шиф в легкий ступор и показалось, что он с ней кокетничает, но вспомнив его поведение на арене она поняла, что у него просто такая манера общения.       Залпом допив свой коктейль, Хисока поднялся. — Пойдем за мной.       Ох, ты, Господи.       Небольшой зал казино полнился мелодиями Сэма Бейси, стрекотанием шафл-мастера, стучанием фишек и удовлетворенным, шутливым трепом игроков. Руки крупье летали над столом, разбрасывая фишки и перебрасывая карты, — совершенно невозможно было уследить за их движениями.       Низко подвешенные лампы ярко освещали зеленое сукно шестиугольного карточного стола. Крупье — тощая брюнетка в форменных брюках и желетке песочно-золотистого цвета, острижена под мальчика, глаза невозмутимые, маленькие, будто у хорька, взяла из-под стола новую колоду, ловко перетасовала с подрезной и выбросила веером десять карт. Следом за крупье сидел Хисока, возле него Шиф, и круг замыкал парень в черном пуловере и белой рубашке. — Ничего-ничего, пусть играет с нами. Втроем даже интереснее. — с едва заметной улыбкой сказал Хисока, когда они посмотрели друг на друга.       В ответ третий игрок нахмурился, но свое мнение решил оставить при себе, понимая, кто перед ним стоит. — Как мастера этажей, вы можете использовать деньги с вашего счета в качестве анте. — она положила карты на стол. — За вашим столом ставки безлимитные, потолок устанавливать запрещено. Минимальная ставка — миллион дзени. Блайнд, соответственно, один миллион и пятьсот тысяч.       Взнос обменивается на игровые фишки, чтобы игрок мог вступить в игру, а блайндом называется обязательная ставка, которую нужно сделать, чтобы начать игру. Игроки, сидящие по часовой стрелке от дилера, поочередно ставят малый блайнд и большой блайнд — миллион и пятьсот тысяч.       У Шиф дёрнулась щека. «Что за чёрт?! Миллион?! У меня всего-то пять! Да тут за одну партию можно вчистую проиграться!». — Прошу игроков оплатить вступительный взнос сто тысяч дзени. — Как скажете. — мурлыкнул Хисока, подписывая электронный чек на планшете. Шиф и парень последовали его примеру, и положили фишки на середину карточного стола. Манжеты рубашки он расстегнул по очереди и закатал до локтей, не отрывая глаз от стола.       Девушка забрала фишки и поставила рядом с собой. Руки крупье с молниеносной быстротой сновали над столом, раздавая карманные карты. Когда они прилетели Хисоке, он приподнял их с суконного стола, мельком глянул, не больше секунды, и оставил лежать рубашкой вверх. Больше он на них не смотрел. Когда Шиф посмотрела на карты — король и двойка. У неё свело живот нервной дрожью.       «Восьмерка и девятка. Ну и блевота на руках! И как мне с такими картами играть?». — Всё готовы? — послышался сверху голос крупье.       Парень, сидящий возле них, задержал на каждом из них слишком очевидный взгляд, и уткнулся в свои карты. Шиф пришли на ум слова Пойкерта:       «Если во время игры в покер ты оглядываешь игроков за столом и не можешь понять, кто из них лопух, значит, лопух — это ты».       Опыта и мастерства в покере, может, у неё было недостаточно —когда другие строили расчёт, она всегда оставалась интуитивным игроком — но в умении блефовать она неплохо преуспела: работа хирургом очень быстро вынудила ее научится изображать полную уверенность в своих действиях, независимо от того, какой уровень катастрофы происходил у неё на операционном столе. Единственная катастрофа, которая поджидает её здесь — она уйдет без Хисоки и без его ответов. И с нулями на банковском счете, разумеется. — Рейз. — произносит парень, кидая фишки.       «Каковы шансы, что у него на руках удачные карты?». — Очень хорошо. — крупье кивнула, повернулась к Хисоке. — Малый блайнд? — Колл. — отвечает тот, кладя фишку на стол и закрывая раунд торгов.       Крупье «сжигает» первую карту и выкладывает флоп — три из колоды на стол.       Тройка. Шестерка. Дама. По телу побежал легкий холодок. — Колл. — Хисока кладет фишку с номиналом миллиона на «банк».       Шиф упёрлась локтями в игровой стол и изо всех сил попыталась сконцентрироваться на своих картах. С такой комбинацией в первых торгах ей ничего хорошего не светит, и надо сделать фолд, сбросить карты: на восьмерке и девятке, да ещё разных мастей даже если карты окажутся неплохими, ей вряд ли удастся собрать что-то приличное. Хотя если попадется туз или десятка, то можно надеятся на стрит. Она бросила беглый взгляд на Хисоку: подперев голоса ладонью, он вообще не смотрел на свои карты, постукивая кончиками ногтей по сукну. Он смотрел прямо на нее. Шиф почувствовала, как к горлу подкатывает пульсирующий страх, как у попавшей в капкан лисицы. — Колл. — Шиф кладет фишку в общий банк.       Парень, также, как и Хисока, поставил минимальную ставку. Крупье сжигает карту и кладёт следующую на тёрн.       Туз крести. Шиф, еле сдерживая радость, снова делает колл. Ей хочется сделать рейз — с такой картой у неё действительно появился шанс на стрит, но радоваться ещё рано. Хисока снова ставит минималку.       Парень не торопился. За столом воцарилось гнетущее молчание. Он не сводил глаз с Хисоки. — Колл.       В середине стола лежала гигантская груда фишек. Крупье берет колоду, тасует, и, отложив первую сверху карту, кладет её на ривер, последнюю «улицу».       У неё на руках были восьмерка и девятка. На столе — туз, валет одной масти, два короля и семерка пики. — Рейз. — Рейз? — Хисока с любопытством смотрел на неё, болтая ногой под столом. — Да, — бросила она. — Принимаешь?       Шиф попыталась сосчитать в уме фишки, но их было слишком много, и они рассыпались по всему столу. — Принимаю, — ответил Хисока и подтолкнул свои карты к дилеру. Улыбнувшись ей, Хисока произнес: — Классная раздача.       «Думаешь, блеф тебе поможет? Нет, не поможет» — так и говорил его взгляд. — Вскрываемся. — объявляет дилер.       Шиф положила карты на стол и посмотрела на карты Хисоки.       Порой думаешь, что всё хорошо, — а уже кто-то роет тебе могилу. — Ого. Я был уверен, что ты не блефуешь! — тихо рассмеялся Хисока. —«Фулл-хаус на королях». — огласила крупье, посмотрев на другой угол стола. — Три короля, два туза. Банк забирает господин Хисока.       Парень громко выматерился, сбил фишки и выскочил из-за стола.       Под угрюмым взглядом Шиф крупье сгребала стиком граны фишек со стола, подвигая их к победителю. — Как жаль, что фортуна обошла тебя стороной. — рядом раздался беспечный голос Хисоки. На гору фишек возле себя он смотрел без интереса, хотя его выигрыш по приблизительным подсчетам составил почти десять миллионов дзени. Скрипнув зубами, Шиф не ответила и поднялась из-за карточного стола. Дьявольщина. Как можно было продуть такую простую партию? Просто позорище. — Погоди, крошка Шиф. — Что? — гаркнула она, бросив испепеляющий взгляд. Она думала только о том, что хочет вернуться к себе в комнату и мастерить куклу вуду Хисоки. — Ну-ну, не будь ты такой букой. Показать тебе один фокус? — Не хочу я никаких фокусов. — Если ты хочешь узнать, зачем я тебя сюда позвал, тебе всё-таки стоит на него взглянуть: — голос Хисоки завибрировал. Он обернулся на крупье: — Могу я взять колоду?       Та кивнула. Хисока взял карты, перетасовал и с небрежным изяществом раскинул по столу. — Выбери карту и запомни число на ней.       «Это же тот фокус, который он демонстрировал Кастро» — поняла Шиф, окинув взглядом игральный стол с разбросанной колодой. — Запомнила?       Она не ответила. Хисока с выжиданием склонил голову на бок. Шиф кивнула       «Шесть». — Теперь добавь к нему четыре… — «десять». — Результат умножь на два…— «двадцать». — Вычти шесть. — «четырнадцать». — Раздели итог на два и вычти из него первую цифру. Что получится? — Что же? — парировала Шиф. — Я уже знаю ответ. — Так скажи его.       Голубые глаза сухо сверкали, будто от какого-то раздражения. Хисока не глядя протянул руку к столу и взял с неё карту — единица, красные трефы. — Один, верно?       «Что за ерунда? Единицы же в колоде не бывает. Это нэн?».       Кисть повернулась по оси вокруг, но на обратной стороне вместо рубашки её взгляду предстало нечто совершенно иное.       «Ханафуда». На белом матовом фоне цвели расписанные акварелью лохматые головки желто-красных хризантем.       Увидев, что зрачки Шиф потемнели, тот вдоволь насладился её смятением, и решив, что на сегодня достаточно, продолжил. — Ты знала, что само слово «якудза» переводится как комбинация чисел восемь-девять-три, то есть «я-ку-дза»? Согласно наиболее распространенной из версий происхождения названия, в ханафуда, одной из азартных игр, распространенных в старой Азии, где в каждом сете игроку выдается три карты, эта комбинация карт, дающая сумму в двадцать, означала проигрыш. Отсюда — обозначение чего-то бесполезного, ненужного. Карточные игроки ханафуда считались изгоями, и стали ассоциировать с проигрышной комбинацией в картах.       Они встретились взглядами. Хисока молча смотрел на неё. Глаза его не выражали ничего, кроме непроницаемой тьмы. — Расскажи-ка мне, крошка Шиф: что якудза забыли на Небесной Арене?

***

      Спустя час она пришла в отель, дверь ей открыл Ёкотани: —Привет. — сказал тот, затем отошел в сторону, пропуская её внутрь. Зайдя в номер, она увидела, в сборе были все, кроме Воконте. Янаги сидел с ногами на стуле, подкидывая в рот разноцветные драже, Адзуса за столом кропотливо, с трепетной нежностью чистил паклей рамку своего короткоствольного «моссберг», Ораруджи играл в «Покемон Го». — Шиф вернулась. — сообщил Ёкотани. Все взоры присутствующих обратились к ним. — О, привет. Как всё прошло? — спросил Янаги.       Она подошла к мини-бару, достала оттуда херес и плеснула на два пальца в не слишком чистый стакан. Подняв голову от шахматной доски в углу комнаты, Хиде заметил, что владела Шиф собой хуже обычного: она выглядела спокойной и сдержанной, но было заметно, что в ней сорвалась какая-то пружина. — Похвастаться нечем. Мы сыграли в холдем. Я проиграла. Если кто-то из вас начнет меня жалеть, я раздавлю ему голову.       Первым нарушил молчание Адзуса; оторвавшись от своего пистолета, он развернулся, положив согнутую в локте руку на стул, и окинул её ничего не выражающим взглядом. — Никто и не собирался. — наконец, плоско отозвался он. — Правда? Даже ты? — Я не считаю тебя неудачницей. Глотнув херес, Шиф посмотрела на него не без удивления и с некоторой благодарностью. — Слушай, тебе стоит почаще вести себя, как человек. Тебе идет. Тот нахмурился — секунду-другую обдумывал её слова, и кивнул. — Буду считать это за комплимент. — Погоди, ты что, продула в покер? — почти сразу следом ошеломленно спросил Ораруджи. — Да как такое вообще возможно? — Его эмоции до того противоречили действиям, что мне не удалось выстроить против него стратегию. — поставив стакан на кофейный столик, Шиф опустилась на диван, и через пару секунд сидение просело под ещё одним весом — Ёкотани присел рядом с ней. — А в чем, собственно, дело? — спросил Ораруджи, плюхнувшись напротив них в кресло. — Шиф единственная, кто выиграл у Пойкерта в холдем. — пояснил он, и потянулся вперед и взял её стакан. — Быть не может! — Правда-правда. — Когда? — В прошлом году. У Нараки был день рождения, и Шиф потащила его в «Кайкер»… — В тот стрипушник в Паджанге? — Вообще-то, «Кайкер» это караоке! — возмутившись, поправила Шиф. — Не важно — после восьми «Маргарит» любой караоке превращается в стрипушник. — вещал Ёкотани из густого табачного дыма. Шиф помахала рукой, разгоняя его. — Короче, она как-то уговорила подтянуться туда Бенджи, Акайджи, Пойкерта и Шузо с Астрид. Я так-то не помню всех деталей — Шиф тоже не помнит — но суть в том, что они там все вдрызг напились, и она с Пойкертом поспорила на его машину. Помните его винтажный «Родстер Трикс», с которого он пылинки сдувал? Вот. А этот взял и согласился, предложив партию в холдем, такой, мол, выиграешь, забирай тачку! Ей-богу, хотел бы я видеть лицо Пойкерта, когда он врубился, что ты собрала стрит-флеш, а у него на руках фулл-хаус!       Все рассмеялись. Шиф улыбнулась краешком губ. — Вы посмотрите какая злючка, ни стыда, ни совести — лишила человека тачки за тридцать лямов и даже не стесняется. — добродушно усмехнулся Ёкотани, зажав окурок между большим и указательным пальцем. — Все равно он потом отыграл её обратно, причем безо всякого труда — из чистого ехидства заметил Хиде, изучая положение фигур на доске. Шиф с улыбкой показала ему средний палец. — Играя в покер, Пойкерт так хорошо блефует, что когда однажды на собрании семей он пошутил, что Акайджи умер, его жене на следующий день начали приходить похоронные венки и открытки с соболезнованиями. Я тогда первый раз в жизни услышал, как Акайджи на кого-то орёт. — Ещё ей позвонил тип из ритуальной службы с уточнением, какого цвета ему лучше использовать отделку для гроба. — Кто-то заранее решил позаботиться о приготовлениях к похоронам. — Готов поспорить на что угодно, что гроб ему заказал Баччин.       Баччин был одним из людей Ча-Р, управляющим «Тиога» — казино на одной из территорий, принадлежащих семье на севере Тансена, в квартале Сунамати дантай, и по-совместительству одно из самых прибыльных игровых заведений в городе. Через восемь часов непрерывной партии в покер, зрители, собравшиеся вокруг игрового стола, делали ставки уже не на победителя, а на то, получится ли у Баччина внятно объяснить своему боссу, как за один вечер он умудрился проиграть свой бизнес вакагасира Хейл-Ли. — Слушай, не будь свиньей: если хочешь, возьми и налей себе свой. — сказала Шиф с возмущением, забирая у Ёкотани стакан. — Но мне из твоего вкуснее. — Что это вы там пьете? — заинтересованно спросил Янаги, поддавшись в кресле вперед. — Херес. — Слушай-ка, дай и мне глоточек, а? — А где Воконте? — Не знаю. Но когда ты пришла, я ему сбросил смску, сказал придет через полчаса. — Он разве с вами в одном отеле не живет?       Хиде отрицательно качнул головой, убрал белую ладью с поля. — Нет. Он ещё в Тансене забронировал номер в другом, подальше от центра. — И слава богу. Уживаться с ним очень трудно. — буркнул Янаги. — Однажды я у него пару месяцев кантовался, это был ужас. Не выносит шума, не выносит беспорядка, не выносит шумных сборищ, гости строго до восьми, даже девчонку домой не приведешь. А круглосуточные финансовые новости по радио сводили меня с ума. Вот вы знаете, что такое ипотечные облигации и государственные субсидии? А я знаю! Это у них с Нараки-доно коллективный разум? — Они оба просто старомодные. Нараки единственный из тех, кого я знаю, кто каждый день читает газеты. Кто-нибудь вообще ещё читает газеты? — Я даже не знал, что они ещё существуют. — Вот и я о том же. Десять лет назад он купил кнопочный телефон и до сих пор пользуется этой допотопной раскладушкой без камеры и доступа в интернет. Как-то раз я спросила, почему он не смотрит новости по телеку, как все нормальные люди, а слушает их по радио — знаешь, что он мне ответил? «В нём слишком много картинок». В телевизоре, я имею ввиду. Любое предложение попробовать что-то новое у него не вызывает ни малейшего энтузиазма. — Он же до сих пор курит те жуткие сигареты без фильтра? — Естественно. — фыркнула Шиф. — Фу, от них же запах как от мёртвой бабушки. — Ты знаешь, как пахнут мёртвые бабушки? — подтрунил Ёкотани, роясь в нагрудном кармане. Янаги поморщился. — Не докапывайся, ты понял о чём я. Кому я рассказываю, ты и сам на них жаловался. — Шузо как-то пытался пересадить его на нормальные сигареты, но Нараки очень…мм… скажем так, нелестно, отозвался о его табачных предпочтениях, и в итоге они поругались. — посмеявшись, сказала Шиф. — Ничего удивительного. Они ведь терпеть друг друга не могут.       Шиф изумлено посмотрела на Адзусу. — Вообще-то, Нараки с Шузо старые друзья. — По-моему, они постоянно гавкаются. — хмыкнув, заметил тот. — Бывает, но это не значит, что они друг к другу плохо относятся. — ответила она. — Нараки такой суровый, а Шузо… э-э… ну, вы знаете, задира каких поискать. Полагаю, поэтому они хорошо ладят. Порой он бывает самую малость высокомерным, но… — «Самую малость»? Шиф ты смеешься? Ладно Нараки, он просто странный мужик, а этот богатенький мажор — мировой чемпион по снобизму. — с язвительным смешком покачал головой Ёкотани. — Весьма гармоничный дуэт: угрюмый хмырь и избалованный павлин. — Эй.       Шиф посмотрела на него тяжелым, осаждающим взглядом, до покалывающих мурашек в затылке. — Базар фильтруй. У тебя нет права говорить о них в таком тоне, ещё и с этой ухмылочкой, будто видишь всех насквозь. Вякнешь что-то подобное про моих друзей, я тебе рожу набью, понял?       Ёкотани молчал. Хиде, подливавший себе из заварки кофе, про себя усмехнулся. Отношения Шиф и Нараки напоминали те, которые обычно можно наблюдать у братьев и сестер: всё время колебавшиеся между трогательной заботой и мелочной грызней, но в том, что она была готова была за него удавить, никто не сомневался.       В дверь постучали — три коротких стука и тишина. Не сказав ни слова, Ёкотани осушил стакан одним глотком и пошел открывать. Воконте зашел в гостиную, огляделся, цепляя взглядом жуткий бардак и в брезгливости поджал губы. На нём был тёмно-серый костюм с накрахмаленной рубашкой и дерби, будто он только что вышел из салона одежды. — Привет. — без тени улыбки поздоровался Воконте. — Выкладывай. — Хисока сказал, что не собирается нам помогать, потому что не заинтересован в посторонних разборках. — Начало, прямо скажем, безрадостное. — отозвался тот, садясь в свободное кресло, скинув с него чей-то пиджак. — А ещё я проиграла ему в покер. Он собрал фулл-хаус и побил мою комбинацию. — Понятие не имею, о чем. — Сейчас расскажу. У него был один кикер из… — Твои слова мне ни о чем не говорят. Я не умею играть в покер. — подрезал Воконте начавшуюся речь.       Шиф открыла рот, посидев так пару-тройку секунд, и, видимо, не найдя слов, захлопнула. Хиде с Ёкотани переглянулись. — Чувак, это не круто. — назидательно высказал последний. — Ты хоть что-то делать умеешь?       Воконте проигнорировал замечание и с суровым видом повернулся к Шиф. — Я не понял, ты зачем пошла на встречу? В карты играть? Ближе к сути, пожалуйста.       Передёрнув плечами, она рассмеялась — коротеньким, унылым смешном. — Ему нужен экзорцист, чтобы тот снял нэн с его приятеля, с которым он хочет в будущем сразится здесь, на Небесной Арене. Если мы это сделаем, он согласится. — Ясно. — и спросил. — Он назвал его имя? — Куроро, кажется. — она призадумалась, и затем сказала более уверенно. — Да, точно, Куроро Люцифер. Странное имечко, не находишь?       Повисло неопределенное молчание. По лицу Воконте Шиф не могла догадаться, о чём он сейчас думает, но прозвучавшее имя ему определенно было знакомо. — Прости, что ты сейчас сказала? — Что конкретно? — Ты сказала «Куроро Люцифер»? — У тебя что-то не так со слухом?       Воконте переглянулся с Хиде. Никто не понимал, шутит она или нет. — Прискорбно, конечно, но ничего не поделать, оставим его и действуем дальше по плану. — Что ты имеешь ввиду? — Мы не будем заключать с ним никаких сделок. — Нет-нет, ну-ка, постой! Я не пойму, в чём проблема согласится на предложение. Я сниму нэн с этого Куроро или как там… — Исключено. — бескомпромиссно отрезал Воконте. — Шиф, ты никогда не слышала о Гёней Рёдан? — Хиде задал вопрос вопрос таким тоном, будто спрашивал, пробовала ли она самоубийство.       На лице девушки появилось до того очевидное непонимание о предмете вопроса, что Хиде от удивления забыл уточнить, как это в принципе возможно — быть членом преступной организации и не знать о Труппе Теней. Всё равно что придти к врачу и спросить, что такое «инсульт» или «инфаркт»: если пациент получает в ответ вот такое вот лицо, то у него обязательно должно возникнуть подозрение, не скачал ли тот свой медицинский диплом на стене из интернета. — Что не так с этим Куроро? — Я скажу тебе так — Хисока не стоит того, чтобы выпускать из клетки тигра.       Ёкотани, сидевший на подоконнике, сделал последнюю затяжку, развернулся и щелчком отправил окурок в распахнутое окно. — Давайте позвоним Пойкерту. Он работает в службе управления по противодействию терроризму вместе с целой кучей хантеров, которые охотятся на преступников ранга А и Б, в том числе и на Гёней Рёдан. Если кто и знает о них больше всех, то это он. Давайте разузнаем, взвесим все аргументы «за» и «против». — Ты слышал, что я сказал? К чёрту Хисоку, я не собираюсь связываться с Рёданом и никто нас не похвалит за то, что мы избавим его от чьей-то там нэн! — Я что-то не в курсе, у нас какие-то проблемы с Рёданом? — Были. И все закончились не очень здорово. Для нас. — подчёркнуто лаконично ответил Хиде. — Может, спросим у Ри… — Ни за что. Я не собираюсь ничего спрашивать у этого придурка. — У тебя хоть есть номер Пойкерта? — Конечно, есть, это ж Пойкерт. Он раздает номер своего мобильного всем направо-налево. — закатил глаза Ёкотани, доставая телефон.       Пойкерт был единственным лейтенантом, у которого не было подчиненных, кроме Акайджи, и многие рядовые члены Хейл-Ли горько о том сожалели. Он был тем самым рассеянным, душевным типом в косухе, хипповских футболках и изношенных берцах, которого встречаешь у барной стойки и через час он становится твоим лучшим другом. Куросе как-то высказал предположение, что Пойкерт намеренно избегает серьезного отношения к вещам и ситуациям, чтобы не брать на себя лишнюю ответственность. Акайджи тоже работал на Ассоциацию Охотников, но был, что называется, «специалистом по работе с прессой» — создавал имидж Ассоциации и нейтрализовывал вонь, поднятую журналистами в случаях, когда организацию распинывали таблоиды за какую-нибудь просочившуюся наружу грязь. — Пойкерт, это я. — начинает Ёкотани, когда послышался щелчок. — Кто — я? — спрашивает запыхавшийся голос. На заднем фоне верещат телефонные трели, кто-то рявкнул: «Да возьми ты уже телефон, кретин!». — Ну, я. — висела тишина. — Ты что, не узнаешь? — Э-э… Рин? — осторожно предположили с той стороны. — Бро, ты чем там обкурился? — возмутился Ёкотани. Как можно было его с Рином?! — А-а, братан, здоров! Не признал тебя сразу по голосу! — воскликнул тот с таким энтузиазмом, будто звонок Ёкотани сделал его день. — Как дела? Где ты вообще сейчас? — Мы сейчас на Небесной Арене. — Ба, серьезно? — присвистнул Пойкерт. — Ты с кем там? С Куросе? — Нет, с… — Тут я, Хиде, Воконте… — прерывает его Шиф, влезая в эфир. — Шиф? Эй, Шиф, это ты? — Да-да! — Так нечестно! Её ты сразу узнал. — ворчливо заметил Ёкотани. — А ты не завидуй. — Давненько не бывал на Небесной Арене, прикольное местечко, скажите? Решили размяться или так, чисто туристический тур? — после ностальгического вздоха спросил Пойкерт с картавым реймерским щелканьем. Вакагасира как-то умудрялся избегать в своей речи надменных ноток, присущих для уроженцев Иль-де-Конте — Хиде не раз замечал, что когда говоришь с ними, кажется, те вот-вот презрительно прищурятся и опплюют тебя с головы до ног. — Да мы тут, на самом деле, по делу. — ответил Ёкотани, и стал излагать суть их пребывания в Аскиме. После того, как Шиф сказала про приглашение в «Бют-Монсо», Пойкерт перебил её. — Погоди-ка… — медленно говорит Пойкерт. — Говоришь, Хисока не знал, что ты экзорцист нэн? — Если бы ты видел его лицо, когда я вытащила булавку у него из шеи, то у тебя не было бы сомнений в его искренности. Так вот… — Подожди. — уже с нажимом повторяет Пойкерт. — Ну-ка, не спеши. Никому не приходила в голову мысль, что Хисока может кое-что знать о вас?       Висело долгое молчание прежде, чем Воконте произнес: — Приходила, но… — Хисока знает, что мы из Хейл-Ли. — выпалила Шиф. — Что? — моргнув, переспрашивает Ёкотани. — Что?! — угрожающе повышает тон Воконте. — И ты решила об этом сказать только сейчас?! — Простите. Простите! Я не знала, с чего начать. — всплеснув руками, она резко поднялась с дивана, заходила по комнате, будто её огорошили новостью, а не она всех. — Господи. — покачал головой Воконте, сжав губы в нитку: — Ну ты даешь. А если бы мы не спросили? Когда бы ты об этом сказала? Никогда? — Я так и думал. — спокойно отозвался Хиде. — Что? — Шиф замерла посреди комнаты: как и остальные, она тоже не отличилась оригинальностью. — В смысле — «я так и думал»? — По-моему, все довольно очевидно. Шиф стала слишком заметна, и Хисока, поначалу — скорее всего, из чистого любопытства — стал наводить о ней справки. С лицензией и доступом на Сайт Охотников ему это не составило особого труда, также, как и закономерно выйти на информацию о Хейл-Ли. Что он тебе сказал? — Ничего. Он показал мне карту ханафуда. — Сентябрьскую, с хризантемой? — уточнил Хиде. — Меня начинает пугать твоя интуиция. — Шиф, то, что ты называешь интуицией на самом деле носит определение «дискурсивное мышление». — Ты вот специально сказал слово, которое я не знаю? — язвительно поинтересовалась девушка. — И что теперь? — Теперь — забыть о Хисоке и вернуться к первоначальному плану. — выделив последнее слово, отозвался Воконте, не поднимая глаз от стола. — Шиф. — кашлянув, позвал её Пойкерт. — Он тебе сказал, чего хочет в обмен на сотрудничество?       Несколько мгновений Хиде невидящим взглядом смотрел на горящий экран, на котором менялись цифры, как рыбак на поплавок:       «Даже если Пойкерт скажет не связываться ни с ним, ни с Рёданом, сомневаюсь, что Хисока оставит всё, как есть. Он дал нам понять, что знает о том, что мы из Хейл-Ли… значит, дело не только в Куроро. Ему что-то нужно конкретно от организации… Давай, думай, думай. Иначе он так и будет манипулировать нами, как шулер колодой. Шиф поднялась на двухсотый этаж и на следующий день Хисока бросает ей вызов. Хозяин этажа может вызвать на поединок мастера, но это произошло слишком быстро. Слишком скоро. Нет, не похоже на простое любопытство… тем более, он не знал тогда, что Шиф экзорцист нэн, а это значить, что про Хейл-Ли он знал до того, как столкнуться с ней лицом к лицу. Снятие нэн с лидера Рёдана не единственный мотив. За ним что-то иное. Точно… Чёрт, что же это… Что же? Что ему нужно? Что?». — Снять с лидера Рёдана чье-то нэн. — Нет. — Пойкерт неодобрительно щёлкает языком. — Нет, народ. Даже думать забудьте. Слышите меня? Вам нельзя связываться с Рёданом. Этой монструозной группировкой не просто так пугают маленьких и взрослых. Трясутся даже здешние хантеры, хоть и умело это скрывают.       Воконте сбоку хмыкает, мол, а я что говорил? Конечно им не надо связываться с Рёданом. — Мы же просто снимем с их лидера нэн, а не собираемся вступать в стычку… — Послушай меня, Шиф. Этот парень, Куроро Люцифер, про которого мы сейчас говорим, через касания крадет нэн-способности. Полгода назад он украл её у Морены.       Он сделал паузу, чтобы дать возможность этим словам запечатлеться у них в мозгу. — Быть такого не может. — недоверчиво протянул Воконте. — Как это произошло? — Понятие не имею. — сухо отозвался Пойкерт. — Об этом знают только босс и остальные санро-кай, так что рты держите закрытыми. Не вздумайте ляпнуть кому-нибудь, ни нашим, вообще никому. Как только вы снимете с Куроро нэн, и Морена узнает об этом, она сразу начнет за ним охоту. Она не успокоится, пока не вернет себе нэн и не увидит голову Куроро на своей тарелке. Не хватало, чтобы и вы лишились своих. Хиде, Шиф, я вам говорю. Вот этого нам сейчас точно не надо, усекли? Так что сворачивайтесь с Хисокой и ищите других пользователей нэн. Вот сейчас я серьезно вам говорю, без шуток. — последовала небольшая пауза, после которой Пойкерт спросил: — А чье это нэн на Куроро, ты знаешь?       Окунувшись в собственные мысли, Шиф прослушала его вопрос. — Секунду. — Ёкотани облокачивается на кресло, наклоняясь к ней: — Он тебе говорил, чье на нём нэн?       Та отрицательно замотала головой. — Без понятия. — сообщает Ёкотани. — Так что…       Вопли на заднем фоне заглушили окончание фразы. В помещении, где сидел Пойкерт, стоял дикий рёв огромной толпы. Бешеный топот ног, бесперебойно звонят телефоны, зычный мужской голос сквозь адскую какофонию прикрикивает на своего помощника, другая женщина рявкает, что у неё нет времени и она опаздывает на рейс. То и дело обрывалась телефонная трель и чей-то голос взвинченно выпаливал: «Ассоциация Хантеров, отдел общественной безопасности, я вас слушаю!».       Где-то рядом послышался звонок, будто в прямом эфире на радио. Щёлкнула снятая со станции трубка и раздалось — в отличие от всполошенных коллег — совершенно невозмутимо: «Да?… Да, Асано с Мизайстомом. Да-да, уже там. И Паристон тоже. Сказали, если выяснят, позвонят…. Кто знает, что там за вода, может, черепаха в ней найдется. А что там насчёт этих, из прокуратуры? Они мне уже все кишки своими разрешениями вынули. Пусть не выпендрежничают и сделают таможенную декларацию, пока ребята Мизая им по башке не дали… Не знаю. Сам иди ищи Нова, без понятия, где он там гуляет. Так… Так… Погоди-ка». — электронный писк. — Ща, ребят, минутка.       Минуты через две, после того, как вакагасира ответил на все вопросы неизвестного собеседника, он вернулся к ним: — Им бы успокоительных попить каких, чего нервничают-то так?       Не успел Пойкерт ответить, как телефон сразу же снова позвонил. Он выслушал кого-то, бросил «о’кей» и отключился. — У нас тут со вчерашнего дня настоящий ад. — И что за черти? — Вы новости смотрели? — молчание. Пойкерт натужно вздыхает. — Кто-то в Федерации вчера упаковал на тот свет шесть десятков охотников. Сегодня утром пограничная служба обнаружила их трупы возле каньона Серенгети. Вся Ассоциация на ушах стоит, все орут, телефоны не затыкаются, здание оцепили, внизу с самого утра тычутся журналисты с репортерами. А ещё я сейчас вижу, как Бинс фурычит пресс-релиз, и судя по тому, как обливается потом, он грани истерики. Может, даже Зодиаков соберут, хотя трое из них и так уже с полпятого утра тут торчат… — Задница. — кратко откомментировал Ёкотани. — Полная. — И кто убийца? — Так я тебе и сказал. — Производственная тайна? — Нет. — стрекотание факса, стукотня отъезжающих колесиков офисного кресла. Стало потише. — Никто пока не выяснил. С подобными прецедентами Ассоциация ещё не сталкивалась. Сейчас отдел контроля за нэн составляет списки пользователей для вызова на допрос, но по мне так это бесполезно и только затянет процесс. Ассоциация не располагает реальной статистикой: у нас везде, куда ни плюнь, пользователи нэн. — С чего ты решил, что это пользователь нэн? — спросил Ораруджи. Хиде внимательно изучал колпачок на шариковой ручке. — Убить шестьдесят опытных хантеров без нэн? — недоверчиво фыркнул Пойкерт. — Ага, да ладно. Тогда Глэмгазлэнд самый прекрасный город в мире. — А это не мог быть, скажем, другой хантер? — Ты про то, что нашелся кто-то, кто решил проверить, на что он способен? — вакагасира прыснул глухим смешком. — Во-первых, все, кто попал под подозрение в первую очередь, уже прошли синхронный допрос дознавателей — ничего. Во-вторых, по правилам хантер не может охотиться на другого хантера, кроме случаев, когда есть неоспоримые доказательства виновности последнего в серьёзных преступлениях. Если его нарушить, пожалуй, это единственная причина, за которую можно лишиться лицензии и статуса. На это пойдет только псих. К тому же, большинство хантеров довольно миролюбивы, а здесь жестокость была обязательной частью всего процесса. Я видел снимки криминалистов. Ни одного целого жмурика, одни куски повсюду. Руки, ноги, головы… Настоящая скотобойня. Фигову тучу времени понадобиться, чтобы всех опознать, вот судмедикам снизу работёнка будет. Поработал над ними настоящий живодёр.       Боковым зрением Ёкотани заметил, как после этих слов Шиф стало не по себе — она дёрнула плечом, словно сбрасывая с себя осевшие слова, и отвернулась. — А ты сам что думаешь? — спросил он, переводя обсуждение в другое русло. — Вот честно? Я как только увидел, сразу подумал, что напоминает работу нашего Ирене. — с мрачной шутливостью сказал Пойкерт, постукивая чем-то похожим на карандаш. — Может, это его рук дело. — подбрасывая гильзу, сказал Адзуса. — Ирене-то? Не, это не он. — легкомысленно возразил вакагасира. — Ты его спрашивал?       Пауза. Какое-то время слышалось только сопение Пойкерта. — Чёрт, реально? — хохотнул Ёкотани. — Такие кровавые бойни как раз в его стиле, вот я и спросил.— начал защищаться Пойкерт, будто они на него наехали: — Ну конечно, тебе именно этого и хотелось, да? Я ведь именно для этого сижу в Ассоциации, чтобы прибирать тот бардак, который вы после своих разборок за собой оставляете. — Эй, Пойкерт, ничего страшного, что у тебя там отдел набит толпой следователей, а ты говоришь в полный голос? — голос Ёкотани сочился насмешливым сарказмом. — Ты думаешь, кому-то сейчас есть дело до того, с кем я треплюсь по телефону? Уж поверь мне на слово — нисколько. В общем, вот как-то так. — закруглился тот. — Оставьте затею с Хисокой в покое, ясно?       Первый раз за весь разговор голос Пойкерта прозвучал серьезно.       Ещё некоторое время после того, как звонок вакагасиры отключился, тишина в комнате стояла, как в катафалке. — И всё-таки, почему Паук? — первым нарушил молчание Ёкотани. — В смысле, пауки тут причём? — Нашел, что обсудить. — пронудел Воконте. — Ты что-нибудь знаешь о Метеоре? — спросил Хиде, щёлкнув ручкой. — Только то, что это Богом забытая помойка где-то в Йорбии. — Ёкотани бросил телефон на стол, провёл ладонями по лицу, откинулся на диван. — Причем тут он? — Члены Гёней Рёдан — все выходцы из Метеора. — И как это связано с пауками? — Я слышал, что все члены Рёдана носят татуировку в виде двенадцатилапого паука с номером. — Татуировка в виде паука тоже не случайна. Вся их организация — сплошное библейское толкование. —голос Хиде был сухим и жестким, как наждачная бумага. — В каком смысле? — Книга Иова, глава восьмая: «Таковы пути всех, забывающих Бога, и надежда лицемера погибнет; упование его подсечено, и уверенность его — дом паука. Обопрётся о дом свой и не устоит; ухватится за него и не удержится».       Они переглянулись, но не слишком удивились — это было в духе Хиде, цитировать наизусть отрывки из религиозных писаний. Он забывал лица и имена чуть ли не сразу после знакомства, с трудом ориентировался в номерах телефонов, адресах и датах, но дословно помнил содержание литературных произведений из сотен страниц. — Жители Метеор-Сити не берут, а принимают все, от чего отрекся внешний мир: мусор, оружие и людей. «Мы примем что-угодно, но не пытайтесь забрать что-либо у нас». Это их кредо. Рёдан занимается воровством, что говорит о том, что их идеология противопоставлена жизненному укладу города. Они вероотступники. Другое название Метеора — город Падающей Звезды. Куроро Люцифер — буквально «несущий свет». Люцифер Денница. Сын зари. Его фамилия является отсылкой к библейскому Люциферу, предавшему Бога. И снова вероотступничество, неповиновение «божьей воле», образу жизни Метеора. «Как упал ты с неба, денница, сын зари, разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера». — Библия — очень странное собрание сочинений. — пробормотал Ораруджи. — То есть, они хотят… что? Власти? — Сомневаюсь. — Хиде закинул ногу на ногу, потер ладонью шею. — Рёдан что-то вроде религиозного культа. Его членов не интересуют власть, деньги и слава. Они полностью преданы организации ради общей веры. Что самое забавное, на мой взгляд, у Иисуса Христа было двенадцать апостолов, и а в Гёней Рёдан, не считая Куроро, двенадцать человек. То ли он считает себя сыном божьим, то ли антихристом. — Подумать только. И откуда ты столько про них знаешь.       Хиде промолчал. Он не сводил глаз со стола. В тишине продолжала щелкать ручка. Большой палец давил на кнопку с одержимой методичностью, будто на заевшую кнопку, приводящую в движение сложный механизм. Воконте покосился на ручку, но ничего не сказал: не хотел прерывать мыслительный процесс.       Ёкотани сложил руки на коленях и свёл большие пальцы. — Ну, что решаем? — Мы уже знаем, что Хисока одержим сильными противниками. — сказала Шиф. Воспалённые глаза смотрели на всё равнодушно. — Вместо того, чтобы цепляться за него, пусть лучше найдет нам человека со стоящими нэн-способностями. — Ты не думаешь, что он их всех уже давно убил? — Нет. Если соперник его заинтересовал, но не достиг пика своего потенциала, он оставляет их дозревать, пока не посчитает, что те готовы к битве с ним. Наверняка у него есть пара-тройка припасенных напоследок. Я так думаю. — По мне так идея неплохая. Что скажете?       Воконте снял очки. По обеим сторонам носа были видны красные полоски. Пока он протирал их, Шиф подумала, что прошла уже целая вечность. Она посмотрела на часы, стоящие на тумбочке. Почти восемь. Хисока будет ждать её в зоне чилаута через двадцать минут.       И тотчас же громко звякнул у неё в кармане телефон: пришла эсэмэска. Неуклюже — она так устала, что едва понимала, где у неё карманы — Шиф полезла за ним.       И точно, набитое смайликами сообщение от Хисоки: «Извини, крошка Шиф, я немного опоздаю. Никуда не уходи♣️♥️♠️». — Ну хорошо, а что с Куроро? Есть альтернатива? — Предоставь это мне. — Хиде поднялся с кресла, бросил взгляд на Шиф и указал головой на дверь, мол, пойдем — У тебя есть какой-то план? Не хочешь поделиться? — вдогонку поинтересовался Воконте. — Потом.       Они с Шиф спустились вниз и вышли из гостиницы на улицу.       Смеркалось. Знойный день подходил к концу. Непроницаемая жара, терзавшая Аским, потихоньку начинала спадать. Порывы тёплого, еще не успевшего остыть воздуха ерошили волосы прохожих, раскачивали листья на пальмах и рододендронах, высаженных вдоль широкой прогулочной аллеи. На горизонте горели краски оранжевого, пунцового, ржаво-розового заката, придававших всему какую-то пыльную, фатальную яркость. Шпиль Небесной Арены взмывал вверх, в истошно голубые небеса, словно копье, рассекая облака, и казалось, вот-вот коснется солнца; охваченный гало, он полыхал в закатных всполохах, будто Моисеев столп огненный.       Ёкотани вышел следом и застал момент, когда Хиде наклонился к Шиф, и сказал на ухо что-то, похоже, её поразившее. Слегка отпрянув, она в упор посмотрела на него: изумление в глазах, после чего в них прорисовывается отчетливый вопрос, и будто прочитав его, Хиде кивнул. Его лицо в этот момент не выражало абсолютно ничего.       Ёкотани стоял возле входа, засунув руки в карманы, наклонив голову вперед, и наблюдал за ними из-под нахмуренных бровей. Меньше, через минуту, они подошли к нему. — Пойти с тобой? — предложил он. — Нет. — сказала Шиф, будто не замечая его. — Я сама.       Ёкотани попытался понять, как она настроена, но не уловил с ее стороны ни тепла, ни холода. — Уверена?       Шиф рассеянно кивнула, после чего достала телефон и глядела в чёрный экран слишком долго — мозг отрешился от того, что видел глаз: её мысли весь последний час явно были где-то далеко.       Она ушла. Ёкотани повернулся к Хиде. — Что ты ей сказал? — Ничего особенного. — без выражения ответил тот. — Просто дал совет. — Это то, о чём я думаю?       Фыркнув, Хиде провел ладонью по волосам и встал на носки, пару раз раскачался. — Откуда я знаю, о чём ты думаешь? Я же не медиум.

***

      В зоне чилаута на двухсотдесятом этаже никого не было. Уперев руку в бок, Шиф простояла минут десять прежде, чем возле уха раздался мурчащий голос Хисоки: — Крошка Шиф.       Он сел на диван, закинув ногу на ногу, и положил одну руку на колено. Она устроилась в кресле рядом. Помещение декорировано по последнему слову моды: минимализм, сплошная хромированная сталь, неудобная мебель в разных оттенках серого, искусственные неоновые сумерки. Западная стена переделана под водопад; вода между подсвеченными изнутри стеклянными панелями стекала с тихим, убаюкивающим журчанием.       Хисока окинул её изучающим взглядом, напоминая считывающий аппарат, собирающий данные со штрих-кода. — Я помогу, если ты найдешь нам кого-то уровнем не меньше Гёней Рёдан.       Хисока выпятил нижнюю губу, будто бы расстроился. Расстроился. Шиф напомнила себе, с кем она имеет дело. — То есть я вам больше не нужен? Только честно. — Мы решили, что с тобой опасно заключать сделку.       К её удивлению, Хисока улыбнулся. От его улыбки бросало в дрожь. — Ценю твою откровенность. Вы правы — даже я с собой бы не заключил сделку. Но я принимаю ваше предложение. Дайте мне немного времени, и пользователь нэн будет у вас. Две недели максимум.       У Шиф с облегчением забилось сердце. И всё? Так просто? Но вместе с ним вдруг появилось какое-то тревожное предчувствие. Хисока, коснувшись кончиками пальцев до слезы на левой щеке, произнес: — Могу я кое-что спросить? — Спрашивай. — Как поживает Нараки?       В первое мгновение она подумала, что где-то рядом с Небесной Ареной, пролетал дирижабль, но в следующий до неё дошло: это загрохотала кровь у неё в висках. — Что ты сейчас сказал? — наконец выдавила Шиф, не сводя неподвижных глаз с Хисоки. Он тихо засмеялся. — Что это с тобой, крошка Шиф? Я ведь всего лишь спросил, как поживает Нараки. — Ты его знаешь? — Не совсем. Увы, мне ещё не посчастливилось встретиться с ним. Но вот мой старый знакомый жаждет с ним поквитаться. Только жалуется, что к нему чертовски сложно подобраться. Ещё он сказал, что те, кто сидят у вас в управленческой верхушке, все до одного настоящие монстры. В вашей организации, я смотрю, много занимательных экземпляров, м?        Первым, бездумным порывом было встать и выйти вон, но она почти сразу поняла, до чего это будет глупо. — Чего ты на самом деле хочешь? — Хочу познакомится с вашим руководством. —Да? С кем же?       На её колкий тон Хисока зубасто улыбается. — Со всеми. Особенно с вашим боссом. Кто он? — Не знаю. — Не знаешь или не хочешь говорить? — Я не знаю. — цедит Шиф. — А тех, кто рядом с ним?       Молчание. Хисока заметил, как её тело реагировало на каждый посторонний звук, как перья на шее неясытя, встающие дыбом при каждом шорохе. — Скажи, как я могу его найти? Он ведь в Какине, верно? Или в Сенге? Может, в Каннауджи?       Её глаза ничего не выражали, но если бы Хисока смог прочесть ее мысли, его улыбка, возможно, немного бы поблекла. — Боюсь, ты не доживешь до момента вашей встречи. — Ой-ой, а почему, позволь спросить? — Во-первых, тебя может убить Куроро. Во-вторых, даже если ты умудришься не склеить ласты, то точно не переживешь встречу с санро-кай. — Как страшно. Это с кем же? Ирене? Или Кионе? — спросил Хисока с любопытством, которое заставляет змею заглядывать в гнёзда птиц.       В чужих глазах он безошибочно прочитал немой вопрос. — Мой знакомый весьма осведомлен о вашей организации и кое-что рассказывал. Например о тех, за чью голову выставляют фантастические, даже по непомерным расценкам Золдиков, суммы. Он знает, что мне такое интересно, не за бесплатно, конечно. Так к кому же? — К любому. — Ты в этом уверена? — Хисока приложил палец к губам, по-кошачьи сузил глаза, вглядываясь в лицо рядом с собой. — А если я всё-таки убью их?       Шиф дёрнула головой в сторону, с губ сорвалась усмешка, разрезала их кривой улыбкой. Ей не хотелось поднимать голову и обмениваться с ним взглядами. Их разговор не был противоборством. — Это невозможно.       По её голосу Хисока понял, что говорила она всерьез и почувствовал предвкушающее покалывание в области затылка. Золотистые глаза азартно сверкнули. — Интересненько… — с удовольствием тянет Хисока, и, откинувшись на спинку дивана. — О-о-очень интересненько. Теперь я ещё более заинтересован в нашем союзе. — он поднялся.— Если у вас есть такая сила, зачем вам другие пользователи нэн? — Ты согласен или нет? — Крошка Шиф, не переживай — я же сказал, что свою часть сделки выполню. Только не забудь о своей. — Где сейчас Куроро? — Не знаю-не знаю. Где-то на востоке. Он заинтересовался одним сокровищем, и пока Пауки ищут заклинателя нэн, он собирает о нем какую-то информацию. Куроро любит всякие древние пыльные штучки. Так зачем тебе знать, где он?       Шиф задумчиво смотрела на исцарапанную поверхность журнального стола. — Когда на человеке лежит нэн-проклятье, он не может пользоваться не только своей способностью — контроль выделения ауры через сёко тоже блокируется. Это означает, что человек не способен использовать и базовые техники: тен, зецу, рен и хацу. Иными словами, для другого пользователя нэн он становится беспомощным и уязвимым. Если нэн-способность Куроро — красть чужие, то это тоже своего рода проклятье. Управление аурой на базовом уровне сохраняется, но она перестает взаимодействовать с окружающей материей — это обуславливает развитие уникальной техники вне зависимости от типа, а значит, человек её лишается. Чтобы заполучить чужие способности, уверена, необходимо пять, а то и шесть условий для её выполнения. — К чему ты клонишь? — К тому, что для такой проблемной способности, как у Куроро, риск посмертной силы нэн практически равен нулю. С таким количеством условий это просто невозможно. Если он умрёт, то силы, которые он забрал у других людей при условии, что они ещё живы, должны вернуться обратно. — Придется мне тебя разочаровать, крошка Шиф — Куроро об этом уже позаботился и поставил условия. Все украденные способности он унесет с собой в могилу. — Если только наложенное нэн-проклятье не сильнее его собственной нэн.       Выражение лица Хисоки не изменилось, но краем глаза Шиф заметила, как дёрнулся уголок его губ. Он положил локоть на бедро и подпер голову сжатой ладонью. — Можно поподробнее? — Если нэн-проклятье окажешься сильнее нэн Куроро, то после его смерти не украденные способности пойдут за ним в могилу, а его условия. — Звучит как намёк на летальный исход. — пробормотал Хисока, откидывая голову назад. — Даже не представляю, зачем ты мне всё это рассказываешь… Хотя… Может потому, что в вашей организации кто-то хочет смерти Куроро? Может быть… да, точно… это тот, у кого, он забрал способность? Я прав?        Шиф, стиснув руку в кулак, не проронила ни слова. Хисока, сверкнув глазами, произнес: — Неужто Нараки?       Ладонь, лежащая на бедре, дрогнула. — Ой-ой, как жаль его. Мой друг будет крайне разочарован. — периферийным зрением она увидела, как Хисока сокрушенно покачал головой. — Он ведь страшно хотел прикончить его.       Боже милостивый, спасибо. — Где Куроро?       Хисока наклонился к ней, так близко, что она почувствовала запах его тела: от Хисоки пахло жвачкой. — Не будь слишком настырной, крошка Шиф. — прошептал он. Ей потребовалось колоссальное усилие, чтобы не отодвинуться. Тем временем, Хисока смотрел, как пульсирует голубоватая прожилка вены на шее, почти ощущая на языке вкус соли её кожи. Острый кончик языка высунулся наружу, лизнул по верхней губе. Внезапно в нём проснулся зверский голод. Интересно, — думал он. — какова она на вкус? — Это не восток. — нахмурилась Шиф, когда он закончил говорить и отстранился. — Но где-то близко, верно? Это все, что я знаю. — проговорил и сокрушенно добавил: — Члены Рёдана крепко обиделись на меня за то, что я притворялся их товарищем, поэтому с доверием у нас пока не очень. Информацию, что я дал, конечно, приблизительная, но она достоверная — своему источнику я доверяю. Но если тебя она не устраивает, боюсь, я ничем больше помочь не смогу.       Шиф поднялась наверх, в свою комнату и закрыла дверь.       Мы не собираемся с мыслями у всех на виду. Мы делаем это вдали от людских глаз, в комнатах, подобной этой, где стоит колченогий диван, пол скрыт толстыми коврами, а журнальный столик украшает полная окурков пепельница.        Шиф взяла телефон, собираясь позвонить Хиде — они договорились, что когда она поговорит с Хисокой, то наберет ему, но сейчас ее не волновал ни Хисока, ни задание, ни обсуждение дальнейших действий.       В трубке с полминуты слышались долгие гудки и наконец в трубке раздался деловитый и строгий голос Воконте: — В чем дело? Ты где? — с ходу наскочил на неё Воконте. — Да вот только что закончила обхаживать одного сумасшедшего. Что, не терпится узнать? — Нет. Давай к сути. — сухо прервал её Воконте.       Выслушав краткий пересказ, товарищ долго молчал. С того времени, как она ушла из отеля, совсем стемнело. — Ты правда думаешь, что он кого-то приведет? — Да. — С чего бы такая уверенность? — Хисока заинтересован в том, чтобы выполнить свою часть сделки. Я ему не навязывала условия, более того, он чуть ли не сам предложил найти для нас пользователя нэн. — Всё это, конечно, замечательно, только как ты собираешься выполнять его условия? — хмыкнул тот. — Я все равно считаю… — … что это дурная идея. — закончила за него Шиф, нервно потирая переносицу. — Да. Я знаю. Слушай… Погоди, дай сказать. Мне нужно кое-что спросить. — сказала она, когда тот пытался её перебить; тон у неё стал пониже, серьезнее, что подействовало на Воконте — с другого конца не доносилось ни звука. — Он знает Нараки. Хисока. — Вот это сюрприз. — безразлично обронил Воконте. — И откуда же ему о нем известно? — Не знаю, не пояснил. Про приятеля только что-то пробубнил, типа, тот хочет свести с ним счеты. — Приятеля? Поясни.        Голос, доносившийся до неё через какой-то неразличимый шум на фоне — колотящие звуки, будто тот стоял под строительными лесами. Шиф повернула голову и посмотрела в окно, на раскинувшийся по взору Аским: тот казался необъятно огромным, уходящим за горизонт и дальше. — Дерьмо собачье! — истекает ядом Воконте, когда она замолчала. — Вот же настырный уёбок, сукин сын! — Ты про кого? — Про Иллуми. — Кто это?       Он мрачно хохотнул. — Да уж, Нараки и правда категорически ничего тебе не рассказывает. Надо полагать, не хочет, чтобы ты знала о нём больше, чем следует. Или боится, как знать.       Повисла пауза, в течение которой Шиф обдумывала, как следует растолковать это замечание. — Иллуми Золдик — знаешь такого?       «Золдик» — мысленно повторила Шиф, вороша свою память. — Его — нет, но фамилия знакомая. Золдик это, случайно, не тот знаменитый клан убийц? — Случайно да. Лет восемь назад Нараки провалил одно задание, и с тех пор потянулась вся эта история с Золдиками.       Сведя брови на переносице, она спросила. — Что за история? — Ему нужно было устранить человека, которому заказали убить одну родовитую персону, охраняемую членами организации. Нашим удалось выяснить, что убийца — один из Золдиков, Иллуми. Но в последний момент что-то пошло не так, и вместо парня появился его старик, Сильва. Неожиданная смена заказчика застала Нараки врасплох, и он… — Испугался. — закончила она, продолжая хмурится. — Грубо, но так и есть. Они были в Тотории, и никого рядом, кого бы можно было быстро сорвать с места, как в Тансене. Нараки тоже можно понять — против Сильвы у него не было ни шанса, и он знал это, но пойти против приказа… Просто чудо, что он остался жив. Ты видела шрамы у него на спине? — Их трудно было не заметить. — пробормотала Шиф, вспомнив разодранную, исполосованную рваными, уродливыми рубцами кожу, будто когтями дикого зверя.       Это было больше года назад, когда тот переодевал рядом с ней рубашку от хирургического костюма. Шрамами он был покрыт с ног до головы, некоторые были шириной с ладонь.       Жуя вопрос, она застыла, не зная, с какой стороны подойти, чтобы спросить про них, как тот повернулся спиной, и всё любопытство застряло в горле тугим комом. Нараки непонимающе поглядел на неё. Когда до него дошло, чем вызвана её реакция, по его лицу рябью прокатилась судорога — всего доля секунды — после чего он схватил чистую футболку резкими, нервными движениями натянул на себя и вышел из комнаты, не закрыв за собой дверь. — Ну вот этот «подарочек» оставил ему Сильва Золдик. Пятьдесят швов, пинта первой отрицательной и два дня в отключке под убойной дозой морфина на больничной койке. Я боялся, что этот безмозглый придурок не очухается. А теперь угадай, кто вырулил всё в свою пользу и вышел героем во всей этой истории?       Шиф не ответила. — Наш адский гонщик на «Панигале». — Иноуэ. — скрежетнула она. — Как на горизонте появился Золдик, он, не поставив никого в известность, сразу начал действовать по-своему. В итоге наниматель отозвал заказ, и Сильва ушел ни с чем. В тот момент никого не волновало, что больно складно уж все вышло — не прошло и часа, как мы узнали о смене ролей, а у Иноуэ уже всё было схвачено. Задним числом выяснилось, что он всё знал. — В смысле? — В смысле все. Это он подтолкнул ту женщину, заказчика, изменить исполнителя. — Босс об этом знает? — Уж не знаю, что босс знает, а чего не знает, но Иноуэ добился того, чего хотел — унизил его любимчика. — Честно, мне не кажется, что Иноуэ настолько мелочный. На него это не похоже. — Не знаю. — Воконте цокнул, задумчиво повторил. — Не знаю. Быть может. У них какие-то личные счеты. Нараки, разумеется, ничего не говорит по этому поводу, но насколько мне известно, они были знакомы ещё до Хейл-Ли, так что тихая вендетта тянется давно.       Он погрузился в молчание, а Шиф получила возможность взвесить и оценить эту фразу. — А что с этим… как его… с Иллуми? — У них был заказ на одного и того же человека, посла Республики Минво в Какине, Ямакена Кобе. Нараки нужно было вытащить из него информацию, кое-какие разведанные, а Иллуми — убить прежде, чем это произойдет. Не буду вдаваться в подробности и не нужно это. Но вызверился он порядочно, уж поверь мне. Если бы не мелкий пацан, который был с Иллуми, другой Золдик, от него бы остались только размазанные по стене мозги. Я, может, два или три раза в жизни видел, как Нараки злиться. Он из тех тихих людей, которые копят злобу годами, а потом, когда чаша терпения лопается… Ты меня понимаешь, надеюсь?       Шиф неопределенно промычала, уставившись в полную окурков пепельницу. — Что ж. — слышно было, как тот вздохнул. — Хисока что-то ещё сказал? — Нет. Пусть сначала приведет кого он хочет, а там посмотрим, стоит оно того, или нет.       Она почти увидела, как Воконте противно улыбается. — А я и не подозревал, что ты способна конструктивно анализировать. — Я хирург, так что мозги у меня есть. И замечу, что у меня операционном столе за четыре года пока что ещё никто умер. — Пока что. — колко выделил Воконте, заставив Шиф закатить глаза. — Если бы тебя не натаскал Нараки, кто знает, может, и парочка померли бы. — Харэ издеваться. — буркнула Шиф, и прислонилась спиной к стене. — Я не издеваюсь. Был бы он не таким тупым по молодости и не сел, из него бы вышел гениальный хирург, это уж верно. — Нараки… в тюрьме? — переспросила она с запинкой, уверенная, что ослышалась. — А ты не знала? — Воконте удивленно хмыкнул. — Отсидел два года в Ривада.       Поверить в то, что Нараки мотал срок за решеткой, было практически невозможно. Шиф понимала, что её ошарашенное неверие — результат сильной привязанности к этому человеку — он был для неё и близким другом, и учителем, и старшим братом, которого у неё никогда не было. Но если отбросить все эмоции…       Нечто подобное было очень легко представить. — За что? — услышала она свой хриплый голос. — Спроси у него сама про этот драматичный отрезок жизни. Когда ты пришла к нему в морг девочкой на побегушках, ни разу не задавалась вопросом, почему с его-то навыками он практикует не в больнице, а сидит в захолустье?       Шиф прикусила внутреннюю сторону щеки. Спрашивала, конечно, но её этот вопрос не слишком занимал: в семнадцать-восемнадцать лет её, как и всякого подростка, интересовали иные вещи, нежели судьба неразговорчивого, нелюдимого парня из морга с грубым, неуместным чувством юмора и оскорбительной манерой речи.       «Нараки… Что же с тобой произошло?» — подумала она, и на другом конце будто прочитали её мысли и послышался безжалостный голос: — Не стоит его жалеть. Он сам во всём виноват. — Что бы этот идиот тогда не натворил, он все равно останется моим другом. — Ну, это вряд ли. — с мрачным смешком ответил ей Воконте. — Но ты же остался?       В трубке повисла тишина. — Тут ты не права. Это из-за меня он попал в тюрьму. — отозвался он.       Снова повисла пауза, в течение которой Шиф пыталась подобрать нужные слова, чтобы выведать ещё какие-нибудь подробности. — Ладно, слушай, я очень устал. — продолжил Воконте, прежде чем она успела собраться с мыслями. — Увидимся завтра. — Что ты собираешься сегодня делать? — Для начала — закончить ужин. А там видно будет. — Ясно. Можно кое-что спросить? — Воконте неразборчиво хмыкнул, вроде как, соглашаясь: — Ты тоже сидел?       И тут Шиф в первый раз в своей жизни услышала искренний смех Воконте, в котором не было ни капли привычной едкости, наигранности или колкости: — Слава богу, пока не имел такого удовольствия!       Через два дня Шиф и Хиде сидели в номере отеля, разбирая стопку видеокассет и обсуждая, кого позвать на следующий поединок, когда задребезжал дверной звонок. — Они что, ключ с собой не взяли? — спросила Шиф. — Должны были. — безразлично бросил Хиде, не отрываясь от какой-то бумажки в руках, но тут позвонили ещё раз и сразу же, следом, раздался стук, громкий и настойчивый. Шиф начала подниматься, но Хиде остановил её движением руки. — Сиди, я сам открою.       Обойдя стол, он скрылся в прихожей. Шиф слышала, как звенит цепочка, щелкает щеколда. Секунду-другую висит полная тишина, а затем она слышит полный удивления голос: — Рин?       Она вскакивает со стула и как есть — босая, в футболке и шортах, волосы всколочены, потому что на часах восемь утра — подходит к двери.       И правда — угрюмые серые глаза, светлые волосы, бежевое пальто и синий костюм в мелово-белую полоску, балансирующий на грани между шиком и консервативностью. — Вот это сюрприз. — ехидно замечает Шиф, скрещивая руки на груди и прислоняясь боком к дверному косяку. Хиде стоял рядом, перегораживая собой проход: вздернув бровь, он склонил голову на бок и смотрел на Рина взглядом постояльца, к которому с утра пораньше ломится убрать номер горничная. — А ты что здесь делаешь? — спросил Рин, окинув её быстрым взглядом, будто она была каким-то не слишком интересным экспонатом в музее. — И тебе доброе утро. — Может, пропустишь меня в номер? — сердито спросил Рин. — Или мы так и будем стоять посреди коридора? — Нет, прости. Время неудачное. — шелковым голосом произносит Хиде.       Шиф чуть не поперхнулась. Рин уставился на Хиде и ошеломленно заморгал. — Что за чушь. Да хватит тебе. Дай войти, — снова раздраженно повторил тот, но Хиде так и стоял безучастно, в щелочке между стеной и дверью и смотрел куда-то в щеку. — Слушай, я серьезно. — Я тоже. Ты всё-таки лучше попозже зайди, ладно? Шиф. — он глянул на неё одним глазом. — Какой сегодня день? — В смысле, день недели? — уточнила она. — Вторник. — Вот как, вторник. — повторил Хиде, обращаясь уже к Рину. — Увидимся в пятницу. Или в следующий понедельник. Получится? К тебе записываться надо? — Какого хрена?! Ты о чем вообще? — уже несдержанно цедит Рин, катая желваки на скулах, и шагает вперед, но Хиде и с места не сдвинулся, даже в лице не изменился. — Ну ты постой в коридоре и подумай. — пожал плечами Хиде, закрывая дверь. — Господи Боже. — захохотал Рин, отходя на шаг, и засунул руки в карманы. — Брось, Хиде. Хватит вести себя, как обиженная девица.       Воцарилась мертвенная тишина. Рин поджал губы, направление его глаз изменилось, и теперь он смотрел на Шиф со злостью, удивлением и растерянностью. — Ладно тебе. Пропусти ты его уже… — Знаешь, нельзя вламываться без предупреждения. Тем более в такую рань. — произнес тот, будто она ничего не сказала, и посмотрел на часы на руке. — Начало девятого, а мы ещё даже не завтракали, правда, Шиф?       Она почти сразу поняла, зачем он всё это делает. Да и не то, чтобы ей было жалко Рина — если так, по-честному, она вообще забыла о нём и что он должен был приехать ещё недели две назад — но выяснять отношения в коридоре отеля, где со всех сторон была куча постояльцев, Шиф хотелось меньше всего. — Как насчет того, чтобы принести кофе с парой тостов? Захвати ещё сливки и джем, если не трудно. — Да ты издеваешься, что ли?! Я тебе не мальчик на побегушках! — рассержено зашипел Рин. — Тогда можешь подождать нас здесь, пока мы вернемся. — дружески предлагает Хиде. — У меня нет на это времени!…       После этих слов тут же, в один момент, вся его мягкость сошла, и проступила невидимая глазу холодность, жесткость. — Если ты не нашел время, чтобы выполнять свою работу, почему у нас должно найтись время для тебя?       Рина дёрнулся, словно ему плеснули в лицо стакан воды. — Неприятно, когда тебя отшивают, не правда ли? — усмехнулся Хиде, глядя ему прямо в глаза, отошел в сторону и сделал пригласительный жест. — Прошу. — Да иди ты. — буркнул Рин, проходя мимо.       Он зашел в комнату, огляделся. — Где все остальные? — Ушли по своим делам.       Рин поискал взглядом стул, подтянул его к себе и сел. — Звони, чтобы возвращались. У нас новое задание. Республика Минво. Город Лиллесанд. Апрель. —Значит, Омокаге убит. — слегка приподняв голову, Куроро посмотрел через стекло на кружащиеся хлопья снега. — И кто же это сделал? — Ублюдок с цепями. — в эфир то и дело врывались голоса Нобунаги с Фейтаном, заглушая голос Мачи. — Вернее, его зверюга. — Хм. Расскажи поподробнее.       Куроро выслушал краткую, в сухих фактах аннотацию о произошедшем. — Вот как… — протянул он, выдержав небольшую паузу, чтобы поразмыслить над её словами. — И на что он был похож, этот зверь? — На волка. Хотя нет. Оно напоминало волка. Мне сложно объяснить, что это было за создание. — Ты бы могла его с чем-нибудь сравнить, Мачи? Скажем, с чудовищем из какой-нибудь страшной сказки?       Протянулась недолгая тишина. — Я бы сказала, что он похож на Фенрира.       Куроро позабавило это сравнение. — Фенрира же заковали в волшебные цепи, верно? — произнес он, всё-таки не удержавшись от смешка. — Мы ушли раньше, чем всё закончилось, но судя по тому, что мне удалось застать, я почти уверена в том, что пацан и сам не в курсе о нем. Но то, что зверь слушался его, это точно. Вероятно, одна из его способностей, о которой мы не знали. — Любопытно. — пробормотал Куроро. — Что именно? — Нэн-зверь. Это огромная редкость, Мачи. — стирая тыльной стороной ладони осевший на стекле конденсат от горячего воздуха, что нагнетал обогреватель. — Ну, редкость не редкость, но мы видели все своими глазами. — она раздраженно вздыхает; Куроро почти видел, как Мачи поджимает губы. — Вы получили то, что мы нашли? — Да, Финкс и Шаланарк отдали их. — в этот момент послышались приближающиеся шаги — водительская дверь распахнулась и в машину сел Финкс, а следом, на заднее сидение прямо за ним, Шалнарк. — Мне пора. У меня сейчас встреча с одним человеком. — Мать твою, холод собачий. Да ещё и дрянной ливень вперемешку со снегом начался. — прорычал Финкс, хлопнув сначала по аварийке, потом по кнопке обогревателя на приборной панели. — Нам по магистрали ещё минут двадцать ехать. — электронный женский голос навигатора повторил его слова. — Как ситуация в Метеоре? — Не ахти. В окрестностях появился тот новый вид монстров, про который сейчас по всем новостям голосят. — раздался голос Финкса сбоку; машина плавно выехала на дорогу. — Муравьи-химеры? — Они самые. — отозвался Шалнарк. — Они были скрещены с людьми и стали такими. Если проанализировать время и места их появления, выходит, они пришли из Союза Митен. — У них там много подозрительных стран. — Старейшины попросили с ними разобраться. Из-за этих муравьев уже триста горожан были убиты. — Если они пришли из Союза Митен и оказались в Йорбии, значит им удалось пересечь Сулусский канал. — сказал Куроро, смотря в окно на промелькающие мимо в темноте деревья. — Почему они проделали весь этот путь? — Либо они просто появились там, либо унюхали мусор. — предположил Финкс, а после довольно иронично добавил. — Меня больше волнует другое — не правда ли мило, что старейшины, после того, как совсем недавно весьма красноречиво попросили Пауков не отсвечивать в их городе, теперь просят нас о помощи? — Это не важно. Паук сделает это не для старейшин.       Тоненькие струйки дождя плыли вниз по стеклу, дворники стремительно шуршали по лобовому стеклу, смывая с него влагу. — До сих пор поверить не могу, что с Абенгане ничего не вышло. — По крайней мере, его дух из нэн снял одно из условий, а это уже можно считать половиной успеха. — через некоторое время в повисшей тишине произнес Куроро. — Помимо намерения лишить меня способности использовать нэн, Курапика привязал такое условие, при котором попытка заговорить или войти в контакт с одним из членов Рёдана закончилась бы моей смертью. Должен сказать, следовать ему было немного сложнее, чем не поддаваться соблазну использовать ауру. — Босс, почему вы зовете его по имени? — Почему я не могу произносить его имя? — с простодушным удивлением осведомился Куроро. — У меня нет ненависти к Курапике, Финкс. — Черт, но этот ублюдок… Он же убил Уво и Паку! — Сворачивай, нам сюда.       Машина съехала с магистрали и повернула на дорогу, ведущую через лес. Финкс с трудом вел машину по замерзшим колеям. Через некоторое время взгляду стали открываться классические старые деревянные строения. Селение начиналось на материке, а потом продолжалось за мостом на небольшом острове. Машина проехала по мосту и затем по прямой ещё метров двести, пока не притормозила на расчищенном от снега дворе перед каменным домом в белых и красных тонах. Усадьба была не слишком велика по сравнению с постройками, мимо которых они проезжали, но её солидный вид сильно выделялся. — Почему именно я должен тащить это барахло? — проворчал Финкс, вытаскивая деревянную коробку из багажника. — Что это вообще? — Поаккуратнее, там урна. — Урна? На кой черт мы везем с собой урну? Только не говорите, что в ней еще и прах какого-нибудь жмурика. — А ты не такой идиот, каким кажешься. — беззлобно посмеялся Шалнарк, и засунул телефон в карман. — Там прах царицы Вирсавии.       По выражению лица Финкса нетрудно было догадаться, что он понятие не имел, что это за царица такая.       Оставив припаркованную машину, они пошли по круговой подъездной дорожке ко входу. К высоким двойным дверям из дубового массива и увесистыми коваными ручками вела каменная лестница. Куроро вытащил руку из кармана и постучал по двери костяшками пальцев.       Двери им отворил дворецкий — немолодой статный мужчина в черных брюках, черных туфлях, двубортном фраке на шести пуговицах и сером жилете. — Добрый вечер. Чем бы я мог вам помочь? — подчеркнуто вежливо осведомился он, глядя на Куроро. — Я бы хотел взглянуть на лошадь, танцующую на помидоре. — с той же невозмутимой учтивостью ответил ему босс.       Шалнарк переглянулся с Финксом — тот удивился не меньше него.       Последовала выдержанная пауза. — Ум без амбиций?… — … Как птица без крыльев. — мгновенно ответил Куроро.       «Наверное, это какой-то код» — подумал Шалнарк, когда дворецкий, коротко кивнув, отошел в сторону от входа в дом и сделал приглашающий жест рукой. Куроро двинулся вперед и он с Финксом тут же последовали за ним.       Дверь с негромким щелчком захлопнулась. — Прошу следовать за мной. — проходя следом, сказал дворецкий.       Они зашли в просторный холл. Шалнарк оценивающим взглядом прошелся по обстановке: стенам, отделанным дубовыми брусьями, двум широким лестницам, переходящим в круговую балюстраду на втором этаже. С потолков свисали кованые чугунные люстры, а полы выложены меховыми коврами из шкур диких животных. — Сюда, пожалуйста. — дворецкий показал им следовать направо. — Что это за место? — спросил Финкс, рассматривая мелькающие мимо картины на стенах, выставленные на подставках в застекленных витринах оружие, вазы, маски и более странные экспонаты, такие как засохшие пальцы и целые лоскуты того, что подозрительно напоминало содранную кожу. Воздух был переохлажденный, со спертым мерзлым запахом. — Это подпольная галерея. — отозвался босс. — Здесь проводятся частные аукционы и мероприятия для узкого круга лиц. Аристократия, известные коллекционеры и даже члены королевских семей отправляют сюда предметы из своих коллекций, скажем так, не предназначенных для широких масс. Но есть немало и обычных вещей. Практически все шедевры мирового искусства хранятся в таких вот местах — Массежан, Ренуар, Аверкамп, Вермеер… — раздался впереди голос Куроро. — А в национальных галереях висят подделки. Не более чем витрина уникальных и прекрасных фальшивок. — он мазнул взглядом по железному саркофагу с крестом тамплиеров. — Хозяин дома — коллекционер с нетрадиционными и мрачными причудами. Он удовлетворяет специфические запросы влиятельных лиц. Если он попросит разрешение купить ваши язык или ногти, не удивляйтесь. Люди для него товар, а внешность он оценивает по тому, насколько выгодно можно будет продать те или иные её части.       Перехватив коробку с урной поудобнее за пазуху, Финкс поскреб затылок. — Ну, понятно. Откуда вы его знаете? — Йохаим Нольте — выходец из Метеора, как и мы с вами. Он начинал с того, что искал в свалках вещи, имевшие хоть какую-то ценность, и продавал арт-дилерам, которые занимаются хищением, контрабандой и нелегальным сбытом произведений искусства.       Пройдя мимо круглого зеркала-иллюминатора, они попали в устланную коврами гостиную, похожу на заповедный будуар. В комнате висел густой аромат гашиша и марихуаны. На жаккардных оттоманках, сдвинутых посередине в импровизированный топчан, сидели трое девушек: в чуридари и палантинах из оранжевого шифона, на голове у каждой — изысканные ажурные джумары из жемчугов и алых камней, а на ногах и запястьях — браслеты из золота. Рядом с ними расположились двое мужчин в саронгах. Вся компания лениво возлежала на раскиданных вокруг широкого низенького столика шелковых подушках, раскуривая огромный, изысканно украшенный кальян с пятью патрубками и чашей в форме тюльпана. Они оживленно дискутировали, и держали в руках курительные трубки.       Финкс заметил, что Куроро обратил внимание на смуглую брюнетку с гладкими смоляными волосами, изящно свернувшуюся на топчане: тёмно-вишневая помада, острые, как ножи, стрелки, руки от кончиков пальцев с длинными чёрными ногтями до плеч покрыты узорами мехенди. На ней были замшевые ботфорты на каблуках и такая короткая юбке, что виднелась вытатуированная на кофейном бедре змея. Вальяжно положив руку на подушки, она затягивалась и слушала, о чём толкует сидящий перед ней темнокожий мужчина в белой мунде и фиолетовом тюрбане.       Услышав шаги, женщина поднимает голову и глядит прямо на них. Миндалевидные глаза чуть заметно распахиваются — узнала кого-то. По направлению взгляда из-под густо накрашенных ресниц Шалнарк понял — Куроро. Их зрительный контакт длился не более пяти секунд, за время которого женщина, поигрывая пальчиками по вытатуированным змеиным изгибам, растягивает губы и улыбается, вызывающе-насмешливо, демонстрируя зубы, после чего возвращает внимание к своему собеседнику. — Знакомая? — поинтересовался Шалнарк, когда они двинулись за дворецким. — Нет. — непроницаемо ответил тот. — Она вас прям глазами пожирала. — ухмыльнулся Финкс.       Они вошли в большой кабинет, расположенный в торце дома. Одну из стен от пола до потолка занимали книжные полки, уставленные смесью из художественной литературы, биографий, книг по истории и искусству, а также множество толстых папок в одинаковых бордовых переплетах. Вдоль противоположной стены вытянулся длинный письменный стол из палисандра, поставленный таким образом, что сидящий за ним был обращен лицом к комнате. За ним висела внушительного размера картина с изображением фарисея и Христа. Из торцевого окна, наполовину прикрытого шторами с гильошем, открывался вид на покрытое ледяной коркой озеро. Вдалеке виднелась подсвеченная фонарями гостевая гавань.       Возле окна стояли диван, обитый телячьей кожей, и мягкие кресла; все они были повернуты в сторону растопленного камина. Горящее пламя на потрескивающих дровах в топке погружало комнату в уютный полумрак. — Не желаете ли выпить? — осведомился дворецкий, когда они сели. — Нет, благодарю. — отказался Куроро, и потянул носом: пахло древесиной, скипидаром и чем-то терпким, мускусным. — Нет. — Дай воды, что ли. — буркнул Финкс, воздружая коробку на журнальный столик, бесцеремонно спихнув с него стопку листов и аукционных каталогов, после чего развалился в кресле и зевнул.       Дворецкий ушел. Куроро уселся поудобнее, побарабанил пальцами по бедру. На каминной полке стояли антикварные часы и несколько безыскусных статуэток. Над ним висел гобелен монаршей семьи Иль-де-Конте Сервье. Он повернул голову, на стол. Органайзер для канцелярии, полный перьевыми ручками «Карран Д’Аше» и «Тибальди», продолговатая лакированная коробка, снова часы, чехол для очков, посередине стола — вскрытый конверт из мангильской бумаги с лежащим рядом изящным золотистым ножиком. Ни одной фотографии. На добротном секретаре стоял виниловый проигрыватель. — Шалнарк. — позвал Куроро. — Будь добр, убери часы с каминной полки, стола, и двух стеллажей, в левом шкафу снизу и в среднем наверху.       Без единого вопроса тот поднялся и собрал предметы. — И куда их? — Брось в камин. Спасибо.       В тишине слышался только треск дров. В стёкла остервенело бились порывы ветра; бушующая за окном снежная буря стала ещё яростнее. — И долго нам ещё ждать этого чудика? — после протяжного вздоха, полного нескрываемого недовольства, спросил Финкс. — Жаль, что такое хорошее качество, как «терпение» не было тебе даровано. — шутливо произнес Куроро, закидывая ногу на ногу. — Вообще-то… — Куроро, дружище.       В кабинете появился мужчина: невысокого роста, светловолосый, тощий, с бледным, безразличным к окружению амимичным лицом. Его одежда состояла из экстравагантного жемчужно-белого камзола и шаровар. Шел он к ним, ступая босиком по ворсистому ковру. Когда Шалнарк пригляделся поближе, то увидел, что вид у него был остекленелый, как у курильщика опия. В руках мужчина держал породистого мейн куна с пушистой белоснежной шерсткой и жёлтыми глазами. — Не ожидал тебя так рано. — Нольте опустил кошку на пол. Куроро поднялся с места, пожал протянутую руку. Шалнарк и Финкс молча наблюдали за происходящим. — Ты со своими друзьями приехал? — Мы ненадолго. У нас ещё есть дела. — Ах вот как, жаль, жаль. — тот разочарованно поцокал языком, после чего заметил на столе коробку. На его лице заиграла улыбка. — О, а вот и она! Не против, если я взгляну? — Пожалуйста.       Ещё одна женщина — выжженные пепельные волосы острижены в неопрятный каре «боб», блекло-голубые глаза подведены синей подводкой — взрослая Гретель из сказки про брата с сестричкой и ведьму-людоедку. Одета она была, как одевались в старину уличные попрошайки: твидовые клеши с подтяжками кирпично-красного цвета и зеленая рубашка. Она принесла с собой графин воды и два стакана —один Нольте, другой Финксу. — Привет, Куроро. — послышался картавый голос. — Кида.       Блондинка поприветствовала его поцелуем в щеку. Её запястья были увешаны кутаисскими бусами из чёрных, смолистых гагатов, стучащих друг об друга при каждом движении рук. На внутренней стороне предплечья Шалнарк заметил татуировку в виде кошачьей головы. — Как дела? — Ничего, нормально. — она повела плечами. — Сам как? На аукцион «Валь д’Уаз» собираешься? — Боюсь, не успеваю. Хотелось бы, конечно, но много дел.       В это время Нольте возился с коробкой на столе, дергая за кончики бечевки, которую Кортопи увязал в крохотный узел. — Да что ж такое-то… Кида, дорогая, дай-ка мне ножнички.       В коробке оказалась миниатюрная хрупкая урна, похожая на вазу. — Домушница. — шикнул Шалнарку на ухо Финкс. — А? — Татуха с кошачьей головой. — он чуть заметно качнул головой, указывая на Киду. — Девица — воровка. Дома обчищает.       Перебросившись с Куроро ещё парой-тройкой житейских фраз, блондинка ушла. Нольте подкатил к себе кресло, уселся за него, достал пару белых тканевых перчаток и крохотную лупу. От поднятой лампы на урну падал жутковатый синюшный свет. — Донышко не глазированное, волн и зазоров нет. Клеймо четкое. — чуть не уткнувшись носом прямо в урну, бормотал коллекционер. — Роспись полихромная… Орнамент без дефектов. Династия Ва-Цин? — Тысяча двести первый. — любезно уточнил Куроро. — Мужик, это оригинал. — прорычал из кресла Финкс. — Мы забрали его с аукциона «Сезанн». Чем ты недоволен? — Да-да, конечно. — рассеянно отозвался Нольте, постукивая деревянной палочкой по сливочно-белому фарфору — до Куроро донесся длинный, чистый, медленно затихающий мелодичный звук. — А где анализ ДНК? — В коробке.       Пока коллекционер возился с урной, Куроро подошел к каминной полке и провел пальцем по статуэтке задрапированной Дианы Праксителя, ощущая упругость мрамора, шелковую, беззернистую. Её большая версия стоит в церкви в Метеоре, если только старейшина Лисорес не продал её мафии. — Давно наведывался в Метеор? — не поворачиваясь, спросил Куроро. — Дай-ка подумать — года три назад? — отозвался Нольте, продолжая скурпулёзно изучать с лупой урну; открыв крышку, он заглянул внутрь. — А ты с тех пор, как ушел, ни разу и не посещал родные пенаты. — Боюсь, я уже давно не чувствую к Метеору ностальгического надрыва. — Правда? — С тех пор, как старейшины заключили союз с мафией, от города мало что осталось в прежнем виде. И люди стали другими. — Это уж точно. — подтвердил он, шмыгая носом, приподняв за шнур настольную лампу. Говорил он бессвязно, монотонно и так тихо, что им изо всех сил приходилось напрягать слух. — Ещё десять лет назад Метеор был лишь населённой свалкой, а сейчас там даже появилась кое-какая инфраструктура. Я видел парочку кафе рядом с церковью и — ты только представь — настоящий супермаркет. В наше время мы о таком и не мечтали, а? Правда, благодаря Паукам, вокруг него снова начала ходить дурная слава. — Старейшины болтают? — вопрос прозвучал скорее как констатация факта. Спокойная отстраненность в негромком голосе Куроро ощущалась всё равно что холодный шелк под ладонью. — Старики не любят предателей, но ещё больше они любят о них болтать, особенно о тех, кто мешает их амбициозным планам. После того, как вы развлеклись в Йоркшине, мафия приостановила денежный поток в город. — Если мафия не хочет лишиться рабочей силы, рано или поздно они его откроют. — бодро отозвался Шалнарк, печатая в телефоне. — Жители Метеора никогда не понесут ответственность за совершённое преступление — их же не существует! А это значит, набирая к себе таких людей, мафия может творить всё, что им вздумается. — В том числе и делать их козлами отпущения. — Финкс приподнял стакан воды, пристально в него вгляделся. — Не хочу занудствовать, но когда я был мелким, что-то я не припомню, чтобы кто-то из жителей продавал другого ради бабла. Старейшины зажрались. Из-за них мафия думает, что Метеор это гребаный комиссионный магазин.       Коллекционер пожал плечами, ни соглашаясь, ни отрицая. На урну падал раскаленный цвет, из-за чего фарфоровые стенки казались полупрозрачными. — Что будешь делать с ней? — Куроро уставился на него опустошенным ледяным взглядом. — Ей давно заинтересован один мой постоянный клиент. Честно говоря, он на ней малость свихнулся. Я видел много покупателей, которые готовы вывернуться наизнанку, только бы получить полюбившуюся вещь, но этот парень… он всерьез одержим урной. — Должно быть, он был вне себя, когда мы обчистили хранилища Совета Мафии во время аукциона. — хохотнул Шалнарк, сунув телефон в карман. — Не то слово. Ужас! Катастрофа! Но мне и самому она нужна, я ведь обещал достать её в обмен на кое-какую информацию… Эй-эй, юноша, ну-ка, здесь нельзя курить!       Финкс, зажав сигарету между зубами, с шипением затушил спичку в стакане воды. — Чё это? — Финкс, затуши. — Буду курить где хочу. — Финкс. — позвал Куроро и улыбнулся — легонько, но с предупреждением.       Они смотрели друг на друга пару секунд. Тот цыкнул и закатил глаза. — Чёрт, ладно. — рыкнул он, и кинул едва зажженную сигарету к спичке.       Через пару минут коллекционер поднялся, подошел к кульману, снял оттуда кошку. Куроро проследил за тем, как та с инспекторским видом прошлась по кабинету и улеглась на шелковую лежанку. — Я человек прямой и хочу поговорить с тобой откровенно. — сказал мужчина, потирая глаза, и с утомленным выдохом провалился в подушки на диване. На тыльной стороне рук — синяки размером с монетки. — Мне нужно кое-кого найти, и я надеюсь, ты мне поможешь. — И кого же? — после небольшой паузы спросил Куроро, поднимая на того взгляд. Девять месяцев назад. Столица королевства Какин, Тансен. Отель «Севран».

«…Поставлена глупость на высокие посты, А достойные внизу пребывают. Видел я рабов на конях И князей, шагавших пешком как рабы. Еще видел я под солнцем: Место суда, а там беззаконие; Место правды, а там неправда. Праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников» Книга Екклесиа́ста

— Ваш «Веспер». — официант поставил бокал с полупрозрачным напитком с оливкой. — И леди — «Беллини». Приятного вечера. — Благодарю. — Колетта вежливо улыбнулась. Официант устремился в зал, обслуживать другие столики. Колетта повернулась к профессору Нольте. — Я всё хотела у вас спросить — почему вы выбрали именно это место? — Ты имеешь ввиду этот ресторан или то, что мы в Тансене? — поинтересовался профессор, глядя на девушку из-за стенок бокала. — Наверное и то, и другое.       До сегодняшнего дня Колетта ван Саррас, двадцатидвухлетняя студентка факультета изящных искусств университета Миволл, никогда не была в столице королевства Какин. По правде говоря, никто из её знакомых и их знакомых тоже там не бывал. Какин славился абсолютной суверенностью и придерживался политики изоляции, которую сведущие политологи Азии называли политикой «сакоку». «Страна на цепи» с еле уловимой ноткой презрения охарактеризовывали Какин представители «Большой Пятерки» в новостях, когда речь заходила о королевстве. Согласно истории, главной причиной самоизоляции Какина стала внутренняя нестабильность в стране в начале семнадцатого века, угрожавшая власти феодальной касты: развитие внешней торговли вызвало рост прослойки богатых горожан из более низших сословий. Их влияние, обусловленное огромными богатствами, стало настолько значительным, что грозило подорвать сами устои кастового строя. Поэтому феодалам для сохранения своего положения было необходимо нанести удар растущему могуществу появившихся богатых торговцев, запретив им заниматься внешней торговлей. Торговля с иностранцами была передана монопольным компаниям кланам высших каст и существовали по сей день, являясь единственным звеном, поддерживающим связь Какина с остальным миром.       Туристическая виза выдавалась всего на пять дней, и процедура получения представляла из себя невероятно долгий, сложный, доскональный во всех смыслах процесс. На собеседование генеральное консульство королевства её приглашали три раза. Каждое длилось примерно девять часов, во время которых высшая инстанция, заведующий консульским отделом —сухопарый мужчиной с блестящий лысиной и круглыми, высоко посаженными на черепе, как у гиены ушами — тщательно перекопал её жизнь вдоль и поперек, от родословной до последних селфи в социальных сетях с комментариями под ними. Под его цепким взглядом она ощущала себя голой, и спустя много часов выходила из кабинета со смесью стыда и опустошения: казалось, кто-то забрался к ней в квартиру, вытряхнул из шкафов всё содержимое, переворошил, излапал своими руками, а потом засунул обратно.       Семь часов вечера. Ресторан «Анси-Севран» набит под завязку: в залу столики расставлены на приличном расстоянии друг от друга, чтобы не мешать уединению гостей, звучала ненавязчивая музыка, уютный полумрак. Деревянные пилястры разделяли ресторан на три зоны, включая барную, где за спиной бармена возвышался до потолка впечатляющий застекленный шкаф с заполненными дорогим алкоголем стеллажами. В нём поддерживались низкие температуры для охлаждения лежавших на льду в хрустальных ведерках магнумов. Вышколенные официанты разносили на подносах хрусткие аркбутаны, зажаренных морских гребешков, улиток эскарго. Аппетитные запахи будоражили рецепторы, и Колетта, провожая взглядом севиче из лосося, которое уносил официант к соседнему столику, поняла, что волнение перед предстоящей встречей с четвертым принцем Какина перебил зверский голод. — Ресторан, где мы сейчас проводим вечер, и весь отель в целом принадлежит Его Высочеству. — Это частная собственность принца?! — поперхнулась Колетта, посмотрев на профессора так, словно ждала, что он в следующую секунду опровергнет свои слова, но тот лишь спокойно улыбнулся. — «Севран» лишь одно из его вложений. Церидниху принадлежат множество заведений по всему Тансену — несколько ресторанов, культурных центров и художественных галерей.       «Церидниху. Он так просто называет принца по имени. Неужели они и правда приятели?» — подумала Колетта. Не то, чтобы она не верила профессору Нольте, но поверить в то, что кто-то из твоего окружения ведет близкое знакомство с королевской особой, почти немыслимо.       Колетта щедро глотнула «Беллини» и заметила, как мимо них, аппетитно цокая высоченными шпильками, прошла брюнетка с ног до головы в «Рошель» с длинной, как у Нефертити, шеей и красивым лицом. Девушка приблизилась к компании мужчин возле бара: за сорок, рыхлые, в безликих офисных костюмах, лысеющие, от которых так и веяло серостью конторских будней, страховыми лимитами и казенным ковролином. Они сидели за стойкой с бутылкой недорогого виски; она проплыла мимо, оставив за собой шлейф парфюма и хищно лапающих глаз. Один из типов ослабил галстук, склонился к своему товарищу и что-то сказал ему. Они захохотали. В направленных на красавицу взглядах читалось не только вожделение, но и особый голод мужчин, которым женское внимание не достается бесплатно. А ещё — ненависть. — Заметила? — в голосе профессора слышалась лукавая усмешка.       Встрепенувшись, Колетта повела плечом, словно хотела тем самым сбросить с себя возникшее отвращение, кивнула и сделала щедрый глоток из бокала.       Мужчины, которые не добились в жизни высот, желали женщину и вместе с тем завидовали её достатку: они прекрасно ощущали непреодолимую пропасть, лежащую между ними. Её туфли на каблуках и жемчужно-серое платье от кутюр стоили больше месячной зарплаты всех присутствующих. Привлекательная девушка вызывала в них чувство собственной неполноценности и никчёмности.       «Опасно одновременно возбуждать классовую неприязнь и похоть» — мысленно решила про себя Колетта. — Кажется, официант прервал нас на том месте, когда ты начала рассказывать про свою семью. Чем они занимаются? — Ну, ничем особенно. — с неловким смешком Колетта потерла ладонью шею и нехотя сказала: — Мать пишет картины, а отчим фотограф. — Художница? Её творения где-нибудь выставлялись?       Губы Колетты изогнулись в кривой усмешке.       Она появилась на свет, когда её матери было шестнадцать — хрупкая, свободолюбивая, взбалмошная, породистая девчонка с богатым папой, которая сбежала со своим дружком-басистом, вообразив себя подружкой Сида Вишеса. Через неделю её вернули обратно, а спустя девять месяцев родилась она.       Колетта очень любила её, но мать, по правде говоря, из той была никудышной. До семи лет она жила в доме бабушки и дедушки, где её окружали вниманием и заботой. Годы, проведенные в большом особняке с персиковыми рощами, озером и с породистыми лошадьми, она считала самыми счастливыми в своей жизни. Но потом её мать выскочила замуж за фотографа в каком-то малоизвестном глянцевом журнале — за это время её прилично побросало по свету; она успела побыть и танцовщицей, и певицей, и даже старлеткой, закрутив роман с известным режиссером, и моделью, и кем только ещё, но в итоге решила, что её истинное призвание — быть художницей. Вскоре после озарения выяснилось, что в рисовании мать оказалось столь же малоодаренной, как и во всём остальном, кроме, разве что, искусства трепать нервы своей семье. Она была настолько эксцентричной, что это производила впечатление даже на одноклассников Колетты из частного пансиона, у многих из которых родители тоже были милыми разгильдяями: в девятом классе, посетив родительское собрание, она вернулась домой и с невинным видом спросила, не хочет ли Колетта попробовать ЛСД.       «Лучше ты попробуешь его со мной, чем в какой-то сомнительной компании где-то в подворотне» — поспешно стала оправдываться та, когда увидела, как у Колетты вытянулось лицо.       Она не удержалась и язвительно заметила, что благодаря тому, что её мать тусовалась в «какой-то» сомнительной компании «где-то» в подворотне, родилась она. — Да, в общем-то, нигде. Она рисует портреты на заказ для всяких известных личностей, в основном персонажей светской хроники: Мориса Сиберта, Аннеты фон Либерт… — пробормотала Колетта, подмешав немного лжи в правду, а правду в ложь. Мать действительно знала этих личностей (с Аннетой она даже позировала на снимке для репортера какого-то глянца), но оба появлялись у них дома только для того, чтобы сесть на кухне и перемыть косточки всему окружению под бутылочку красного кьянти). — Теперь понятно, откуда в тебе талант к рисованию.       Промолчав, Колетта допила остатки коктейля и сняла с края бокала ломтик персика — фрукт взбудоражил вкусовые рецепторы кислой сладостью, и затем над столом раздался тихий голос, низкий и хрипловатый. — Добрый вечер.       Колетта вскинулась, повернула голову. К их столу, совершенно неслышно, подошла молодая девушка — невысокая, хрупкая, с чёрными волосами, собранными в низкий хвост. Она была одета в прекрасно сидящий деловой костюм: черный пиджак и брюки прямого кроя, белоснежная накрахмаленная рубашка с отлаженными манжетами. Очень аккуратная.       Несколько секунд они просто сидели с поднятыми бокалами под чужим взглядом, выражающим спокойную приветливость. Глаза у неё были настолько светлые, что казались почти прозрачными. — Кхм… добрый вечер. — первым поздоровался профессор после озадаченного молчания, опустил джин на подстаканник. — Вам чем-нибудь помочь?       Колетта тем временем изучающе прошлась взглядом по узкому, полному острых углов лицу незнакомой персоны. Чуть дольше, чем позволяют приличия, она задержала его на белесом шраме, линией рассекающий правую половину лица, но девушка либо не обратила внимание на её любопытство, либо предпочла сделать вид, что не замечает. — Прошу прощения, что прервала вашу беседу, господин Нольте, госпожа ван Саррас. Меня прислал принц Церидних, чтобы провести вас на приём. — Ах, вот как! — профессор встрепенулся, сразу оживился, как только услышал имя Его Высочества, и суетливо зашарил по карманам. — Ну что ж, замечательно, минуточку только, я заплачу за коктейли…       Подняв ладонь, девушка произнесла с лаконичной непререкаемостью: — Не беспокойтесь об оплате. Все уже записано на счет принца. Прошу, пройдемте за мной.       Вставая из-за стола, Колетта мельком окинула взглядом зал, и увидела, что за соседними столами все подняли на них глаза, как голодные волки в стае внезапно все разом поворачивают головы в сторону упитанного ягнёнка в стаде.       Из гулкого, наполненного голосами, стуком приборов ресторанного зала, пройдя через парадный вестибюль с ресепшеном, они попали в ковролиновую тишину длинного коридора. От стен исходила теплая матовая дымка роскоши, на низких потолках висели закованные в бронзу двухъярусные люстры, в каждом углу стояли свежие цветы в фарфоровых вазах.       «Не отель — целый дворец» — подумала Колетта, только и успевая оглядываться по сторонам. С трудом войдя в ритм быстрых, уверенных шагов девушки, они с профессором шли позади, чуть отставая. — Интерьер там — лучший образчик раннего барокко. — с искренним восторгом говорил ей Нольте. — Лестницы, антикварная мебель, сводчатые потолки… В личной библиотеке принца от подлинной лепнины глаз не оторвать. — А сколько будет гостей? — спросила Коллетта. — Сотня или чуть больше. Художники, актеры, музыканты, политики, адвокаты… У Церидниха обширные связи не только в Какине, но и по всему миру. Говорят, будет даже канцлер Иль-де-Конте. Его ведь пригласили? — чуть повысив голос, спросил Нольте как бы мимоходом. — Вы его увидите. — ответила девушка, не поворачивая головы. — Замечательно. Точно, совсем забыл, ещё же будет Матиас Келлер, известнейший композитор, помнишь, я тебе о нём рассказывал? Вот с ним бы я с удовольствием перемолвился словечком.       Проходя мимо зеркала, Колетта сбавила шаг и задержалась у отражения, заметив, что из прически выбилась прядь и неопрятно лежала на шее. Заправляя ее обратно непослушными от волнения пальцами, она услышала: — Чудесно выглядите.       Застыв с поднятой рукой, Колетта словила в отражении взгляд серых глаз. Её лицо залилось нежнейшим оттенком красного. — Спасибо.       Продолжая смотреть на неё, девушка улыбнулась. В её улыбке не было того изящного равнодушия, с которым незнакомые люди зачастую говорят комплименты, но за исключением губ, её лицо оставалось совершенно неподвижным из-за чего трудно было оценить его искренность. — Не переживайте — вы произведете впечатление на Его Высочество. — С чего вы это взяли? — Интуиция. — та потянулась к лацкану светло-розового жакета из твида и убрала ниточку, зацепившуюся за жемчужную пуговицу. — Красивый костюм. По такому случаю решили надеть самый лучший, да? — Да. — это правда. Костюм был лучшим из всех, что у неё были, как туфли и сумочка.       Они дошли до конца коридора. Белл-бой, завидев их, бросился открывать решетчатую дверь.       Высокий, быстрый лифт стремительно поднимал их на верхний этаж. Одна из стен была прозрачной, из стекла, и открывала захватывающий вид на столицу Какина. Пока они ехали, Колетта исподтишка разглядывала девушку, её шрам. Он был некрасив сам по себе и слишком бросался в глаза из-за того, что красовался на лице, но каким-то совершенно непостижимым образом он придавал ей… хмм… жутковатый шарм. — Скажите, а принц всегда здесь живёт? — спросила Колетта, больше не из любопытства, а чтобы развеять повисшее молчание. — Мне жаль, но я не могу ответить на ваш вопрос. Это конфиденциальная информация.       Ответ прозвучал бескомпромиссно и в то же время столь вежливо, словно ей действительно жаль, что она вынуждена отказать в ответе и ничего с этим поделать нельзя. — О… Ну, ладно. — пробормотала Колетта. Ей стало неловко, и она разозлилась на себя. Вот же идиотка, почему она сама об этом не додумалась? Естественно, ей никто не скажет, где живет принц.       Лифт остановился на двадцатом этаже. Они дошли до конца коридора, минуя каменные лица охраны, к широким двойным дверям пентхауса в конце коридора, возле которой стояли двое мужчин — один постарше, другой помоложе. Оба, как и остальные, в деловых костюмах; под чёрными рубашками угадывались очертания бронежилетов. Тот, что помладше, заметив их приближение, весь подобрался и вытянулся по стойке в безукоризненном вертикальном положении. — Исаги-сама! Вы всё-таки приехали! — молодой охранник, похоже, благоговел перед этой особой. — Мы думали, вы ещё в Сераме и сегодня вас точно не увидим. — Химанзе, Энзель, добрый вечер. Дела уладились быстрее, чем предполагалось. Все в порядке? — Так точно. Периметр под наблюдением, никто из гостей не заходил и не выходил наружу. — с готовностью отрапортовал тот, будто работник, старающийся изо всех сил выслужиться перед начальством. — Я установил… — Не при гостях. — жестко прервал его сослуживец рядом, бросив взгляд на Нольте и Колетту. — Конечно. — тут же спохватился паренёк. — Прошу меня простить. — Передавайте текущую информацию об обстановке на этажах через «Q». Во всём здании сегодня перебои со связью. — её голос звучал рассудительно и мягко: — Если возникнут проблемы, сразу связывайтесь со мной. — Да, положитесь на нас.       Она кивнула и безо всяких усилий открыла массивные двойные двери из дерева венге с узорчатой фрамужной из витражного стекла, придержав, чтобы Колетта с профессором смогли пройти.       Стоило им войти, как хлынул ревущий шум: оркестровая музыка, голоса гостей, смех, звон бокалов перекликались друг с другом, какофония светского приема. Сводчатый потолок был так высок, что при одном взгляде на него у Колетты закружилась голова. Широкие, увешанные картинами в золоченых рамках стены выложены цветастыми глазурными изразцами в тончайшей скорлупе из смальты, сверкающие красками рая. Освещенные хрустальными люстрами огромные залы заставлены мебелью из красного дерева. Повсюду стояли цветы: пионы, хризантемы, анемоны. Особенно сильно пахли розы — их густой запах висел в воздухе, смешиваясь с ароматами духов и слабым запахом камфары. В конце центрального зала притягивал к себе взгляды каждого, кто заходил, громадный, похожий на усыпальницу, мраморный камин. Лестница посередине главного зала была украшена перегородчатыми эмалями с византийским орнаментом.       Колетта и Нольте перемещались из одного переполненного зала в другой, а сопровождающая их девушка на подчёркнутой дистанции шла позади. — Она всё время будет ходить с нами? — прошептала Колетта на ухо профессору через некоторое время. — Полагаю эта особа — телохранитель высокого ранга из личной армии четвертого принца. Лучше не выражать недовольство. — педантичным тоном высказался тот, пожав плечами. Сам коллекционер пребывал в некотором замешательстве — он уже несколько лет не видел ни одной женщины, работающей на Церидниха. Разве только прислугу, да и то мельком.        Нольте не удержался и обернулся на девушку. Та посмотрела прямо на него. Её взгляд был словно внезапная атака. Коллекционер почувствовал, как по коже на животе пошли мурашки, словно он облился чем-то холодным.       Их окружали люди в элегантных смокингах и изысканных платьях, очень важные и очень состоятельные. От волнения и восторга сердце у Колетты так и подпрыгивало. Она проводила зачарованным взглядом знаменитую актрису Майте ван Бёрн, телеведущего популярного ток-шоу Ройса Сейфи, писателя Химико Нихона — претенциозная улыбочка усталого светского льва, увесистая сигара между пальцами, полуопущенные веки, стоял в окружении издателя известного журнала, редактора и толпы восторженных почитателей своего творчества. Он держал по ручку спутницу, популярную супермодель в льдисто-голубом атласе, не сходящую с обложек подиума и глянца: губки поджаты, глядит презрительно, хмурит лоб.       «Ва-а-а! Это же художница Лонека Герсен! Я столько всего хочу спросить у неё! Но я не могу прямо перед всеми… Интересно, получится ли застать её потом где-нибудь, где не будет такой толпы? Надеюсь, она даст мне автограф!».       Они стояли перед огромным барельефом, высотой добрых шесть метров: тот поднимался к потолку, украшенному чудесными росписными фресками и геммами из лепнины, когда к ним подошел мужчина. Высокий, статный, с светлыми волосами до плеч и зелеными глазами, приятными, мужественными чертами лица и ухоженной небритостью. Он был одет в рубашку, напоминающую кандуру с золотистой окантовкой на вырезе воротника и штаны, однако просторная одежда едва ли могла скрыть атлетичное телосложение принца. Его тёмная, порочная красота отпугивала и в то же время пленила, от неё невозможно было оторвать взгляд — непринужденно, совершенно естественно, он выглядел, как античный герой с картины Ренессанса, выписанный кистью Санти или Боттичелли. — Ваше Высочество. — произнес рядом с ней профессор Нольте. Колетта судорожно вздохнула. — Добро пожаловать. — раздался глубокий, бархатистый баритон. — Чувствуйте себя, как дома.       «Боже… Никогда еще не видела таких красивых мужчин!».       Колетта изобразила традиционный азиатский поклон, на что Церридних, очевидно, не ожидавший такого, приподнял бровь и одобрительно усмехнулся. — Могу я узнать ваше имя? — Меня зовут Колетта. — На прошлой неделе я читал лекцию студентам художественного факультета в университете Миволл. Колетта с направления истории искусств, заканчивает с высшим отличием. Блестящая студентка с многообещающим будущим. — произнес Нольте. Девушка не смогла сдержать смущенную от похвалы улыбку: — Принц Церидних — покровитель культуры и искусств, чьи интересы простираются от экономики до философии. — Профессор рассказывал, что в вашей частной коллекции есть картины, являющиеся национальным достоянием. — выпалила Колетта, и тут, поняв, что перебила Нольте, её ладони взметнулись ко рту. — Ох, простите! — Ничего-ничего, все в порядке.       Церидних добродушно посмеялся, сверкнув безупречным рядом белых зубов. Она вспыхнула, ощущая, как жар заливает лицо и шею. — Господин Нольте! — раздался рядом суровый звонкий голос. К ним подскочил незнакомец: седые клочки волос, костюм, похожий на офицерский бушлатик. — Какой приятный сюрприз! Могу я украсть вас буквально на секундочку? Здесь кое-кто страшно хочет вас увидеть…       С этими словами мужчина, чуть ли не за руку оттаскивает от них профессора по направлению к соседнему залу. — П-погодите, профессор!..       Опешившая, Колетта только и смогла, что провести их беспомощным взглядом. Обернувшись, её ждало еще большее разочарование, когда она увидела, что и Церидних вместе с той девушкой тоже куда-то исчез.       Она растерянно заозиралась по сторонам, надеясь выцепить взглядом из сутолоки знакомое лицо, но тщетно. Кто-то, проходя мимо, толкнул её плечом в бок, небрежно отвесив «прошу прощения». Она стала бочком протискиваться сквозь толпу гостей, а со всех сторон её обтекали незнакомцы, до ушей долетали обрывки бодрых светских разговоров. — Ха-ха-ха! Ну, понимаешь, не приведи господь. Наверное, можно сказать, что она, Ёсано-то, принадлежит еще к тому поколению, про которое говорят: «Они собаку съели на том, чтобы не видеть и не замечать того, что у них под самым носом»… — Понимаете, я хочу прославить эту страну… — Ужасный случай… да, да, ужасно. — мотал головой канцлер Иль-де-Конте. — Она?! С ним? Не верю! — приложив ладонь, унизанную золотыми кольцами на сердце поражено воскликнула женщина: чинный костюмчик с брошью- розочкой из халцедона на воротнике, крепкие духи. — Камилла ведь безумно талантливый модельер. Зачем ей связываться с ним? Вы видели её прошлую коллекцию? Согласитесь, чистый восторг. — Честное слово, он сам мне обо всём рассказал, да и зачем бы мне вам врать? — со смешком ответила дама, водя пальцем по ободку бокала красного. — … сто миллионов? Не слишком серьезный ценник за прогулочный катер. — …у каждого есть мнение о целесообразности действий правящей партии. — Это Тансен, господин Онодэра — здесь у каждого есть свое мнение буквально обо всём.       Повсюду ее окружали высокородные, богатые и могущественные. «Дорогуша, не забывай — ты не одна из них» — вспомнилось, как прошептал ей на ухо приятель из другой подгруппы, когда увидел, как она пожимает руку декану факультета истории искусств на вечеринке университетской элиты. Эти люди болтали о яхтах, гольфе, политике, инвестициях, ресторанах, частных школах, особняках в Макате, Индзае, Валендаме, Бёрге, Гольбахе, а помните тот чудный курорт в Минво, в прошлом году мы с семьей там отдыхали. Господин Ичиро, вы под парусом где ходите? Да? Тогда обязательно приезжайте с женой к нам в… — Простите, могу я взять? — Колетта притормозила надменного вида официанта, фланирующего с серебряным подносом, уставленным кораллово-красными бокалами.       Он остановился и смерил её презрительным взглядом. Официант умудрился одним движением брови смешать ее с грязью. — Прошу. — едким тоном осклабился тот, протягивая поднос, так, чтобы ей всё равно пришлось самой до него тянутся, и бросил взгляд на её бежевые лодочки. Они, разумеется, были отнюдь не новые. — С-спасибо. — краснея, пробормотала она, отводя стыдливый взгляд от омерзительной улыбочки, играющей у него на губах. Как только Колетта забрала бокал, официант тотчас же развернулся к ней спиной и направился туда, где стояли гости, достойные куда большего обхаживания.       Сделав глоток, Колетта обреченно вздохнула и глянула в глубокий стеклянный купол потолка этажом выше, под которым висела люстра из шлифованного вручную кастадемского хрусталя: когда она смотрела на такие в детстве, могло показаться, будто паришь там, вверху, словно перышко. Где-то рядом послышался взрыв смеха.       Размышляя о том, как ей найти в такой толчее профессора Нольте, Колетта опустила голову. В ее поле зрения попались та девушка, которая проводила их до пентхауса, и принц Церидних. С места, где она стояла, Колетта не могла услышать, о чем болтают эти двое. Девушка сказала что-то принцу. Тот рассердился — нахмурился и что-то в ответ съязвил. От неё вслед с олимпийским спокойствием последовала довольно длинная фраза: она говорила тихо, но чётко, и, казалось, взвешивала каждое слово. Брови у Церридниха будто с недоумением поползли наверх, но через пару-тройку секунд он со смехом покачал головой — на его лицо легла расслабленная непринужденность. — Ладненько, делай как считаешь нужным. Только будь осторожней. — сумела разобрать Колетта. Получив отмашку, та быстро поклонилась и зашагала куда-то в глубину переполненного зала.       В этот момент Колетта увидела человека, похожего на профессора, и прежде, чем успеть его окликнуть, Колетта услышала возле уха низкий, урчащий тембр: — Приношу искренние извинения за то, что покинул вас, дорогая. Не скучаете?       От неожиданности Колетта вздрогнула и развернула голову, увидела принца. — Ч-что вы, нет, Ваше Высочество. — заморгав, произнесла она и улыбнулась. — Я надеюсь, ты не против составить мне компанию?       «О-о, он перешел на ты!».       Кроме смятения и беспокойства о том, что подумают окружающие, когда увидят их вместе, у неё не было ни одной веской причины дать ему отказ. — Тогда пойдем. — он ухватил её за локоть, притянул к себе шальным, порывистым, кренящим движением. В этот момент Колетта решила, что постарается компенсировать отсутствие элегантности учтивостью.       Стоило принцу войти в толпу, и вокруг него все будто бы перестраивалось до самых атомов. К нему, словно к ожившему произведению искусства, оборачивались все головы, устремлялись все взгляды, а он рассеянно скользил мимо, словно не замечая. В окружении знаменитостей, аристократии и политиков Его Высочество держался очень естественно.       Колетта без конца теребила юбку и переживала, не зная, как правильно заговорить с принцем. Он, вроде, симпатизировал ей, но должна ли она была начинать беседу сама? «Так, прекрати это» сказала она сама себе.       Она закрыла глаза и попыталась успокоиться, представляя себя такой, какой хотела бы быть. — Все в порядке? — вкрадчиво поинтересовались сбоку.       Распахнув веки, Колетта столкнулась с направленным на неё взглядом серо-зеленых глаз. — Абсолютно. — ответила она, и чуть слышно прибавила: — Просто мне не по себе. — От чего же, позволь спросить? — спросил Церидних, не глядя подхватив бокалы шампанского с подноса одного из ловко лавирующих между гостями официантов, и один протянул ей. — Я очень редко бываю на таких многолюдных вечеринках… и столько известных личностей… — Не волнуйся. Никому из них нет до тебя дела. — безмятежно ответил Церидних; сникшая от прозвучавших Колетта сделала внушительный глоток шампанского, чтобы скрыть разочарование, и услышала, как тот добавил. — Здесь никому нет ни до кого дела. Каждый из представителей эксплуататорских каст, которых ты видишь вокруг себя, на самом деле всегда озабочен лишь своей персоной. Обращать внимание на других они считают дурным тоном. Аристократия, что с них взять. — Кроме вас. — как бы вскользь проронила Колетта. Церидних только рассеяно усмехнулся. — Я принц. Боюсь, в обществе это неизбежно. Обычно я неплохо отыгрываю свою роль в обществе, по-крайней мере, мне так кажется, но порой во время подобных представлений светского цирка делать это бывает совсем непросто.       Колетта засмеялась так, что шампанское чуть не полилось у неё из носа. — Простите!       Церидних откуда-то вытащил салфетку и протянул ей: — Рад, что смог тебя развеселить. Хоть кто-то впервые за вечер искренне посмеялся. — Вы ведь пошутили про цирк? — Вовсе нет. Посмотри вокруг — сплошная показуха и глупость. — Глупость? — Яркая черта всех праздных классов. Глупость преследует людей, которым наследуемое богатство и привилегии достаются задаром. — он бросил на неё взгляд и улыбнулся краешком губ: — Думаешь, звучит лицемерно? — Мне кажется, вы говорите вполне искренне.       Колетта украдкой разглядывала принца. Его окружала аура одновременно притягательная и неприступная. При виде мужчины, который ей нравился, мысли её бывали далеки от изящества, но сейчас совсем вышли из-под контроля. — Смотри-ка. Видишь этого человека?       Церидних поднял бокал и мимолетным движением указал на тучного мужчину, стоящего неподалеку. Синий костюм пошит очень по-щегольски, галстук аскот, на запястье — платиновые «президентские» часы, с усыпанным бриллиантами циферблатом. У мужчины был низкий лоб, косо перечеркнутый линией чёрных волос, зачесанных слева направо. Черты его лица были до того сглажены, что угадать его возраст не удавалось возможным даже приблизительно — ему могло быть как тридцать лет, так и все шестьдесят. — Это Янвер Скотт. Вообще-то, я его не приглашал — видимо, прыткий чертяга подвязался с кем-то из гостей за компанию.       Скотт был полузнаменитостью, художником-импрессионистом на пике популярности, заполонившим множество галерей современного искусства своими жуткими картинами. Мать Колетты его обожала, она же относилась к нему с прохладцей, потому что ни одно из его произведений не вызывало у неё никаких чувств, кроме головной боли. Художник о чем-то крайне оживленно дискутировал с группой людей возле себя: то качал головой, то вскидывал руки, то постановочно хватался за голову. Колетта, понаблюдав за ним пару минут, с весёлым удивлением заметила, что его лицо, несмотря на активную жестикуляцию и эмоциональную манеру речи, было полностью обездвижено, из-за чего мужчина производил впечатление куклы чревовещателя. — Я порой представляю, как к его ручкам и ножкам привязаны ниточки, и я управляю его движениями. Если не слушать, о какой бестолковщине он болтает, то выходит великолепная пантомима.       Мимо них проскочил молодой парень в смокинге с пасторским воротничком: полы его длинного черного фрака развевались на ходу, хлопая, как крылья воронья. — Сынок какого-то нефтяного магната, с которым ведет дела мой старший брат. — пояснил принц, проводив его скучным взглядом. — Чувствуешь запах его парфюма? Он всем хвастается, что заказывает его у знаменитого парфюмера в Иль-де-Конте. Не знаю его имени, но тот делает авторские ароматы за бешеные деньги. Все его просто обожают. Триста тысяч дзени за один крохотный флакончик. Говорят, он создает фантастические шедевры. — По-моему, ничего особенного. Совершенно обычный запах. — заметила Колетта, принюхиваясь к шлейфу из лилий и пачули. — По-моему, тоже. — Церидних тихо посмеялся. — Нет, правда. Если ты поселишься в приличном отеле, то бесплатные туалетные принадлежности в ванной комнате будут пахнуть так же хорошо. Видела его фрак, а? — Похож на павлина. — чуточку чересчур громко хихикнула Колетта и тут же, захлопнув рот ладонью, и поспешно огляделась. — Надеюсь, никто этого не услышал… — Если даже и услышал, то скорее всего подумал: «Боже, у кого хватило смелости озвучить мои мысли вслух?». — театрально воскликнул Церидних, и повел её дальше. — А… вот и сам старший брат.       Недалеко от места, где они стояли, мимо стола с закусками проходил невысокий смуглый, коренастый мужчина в роскошной кандуре: губы пухлые, четко выделяются скулы, нижняя челюсть довольно широка, делая лицо квадратной формы, словом, ничего от античной красоты Церидниха. Он оглядывался по сторонам спокойным, несколько отрешенным взглядом, время от времени бросая через плечо что-то идущему рядом человеку. — Этот мужчина — ваш старший брат?! — поражено воскликнула Колетта. — Но вы совершенно не похожи! — У нас с ним разные матери. — пояснил Церидних, и добавил вслед что-то насмешливым тоном, но Колетта не смогла разобрать. — У тебя есть братья или сестры? — Нет, я одна в семье. — А у меня их двенадцать. Представляешь, какого это? — Даже не знаю. — Вечное соперничество. — залпом допив остатки шампанского, Церидних поставил пустой бокал на стол с закускам позади. — За внимание? — За признание. Это другое. — он потер запястья, будто ему мешали часы: — В королевской семье внимание родителей не столь важно, как возможность доказать, что ты чего-то стоишь, особенно когда вокруг так много претендентов на трон. Желание признания порождает амбиции, амбиции — стремление к власти, братья и сестры превращаются в конкурентов, и от родственных отношений в остается разве что похожий генетический код. Желание вырваться вперёд требует больших жертв, не правда ли?       Откровенность Его Высочества приводила Колетту в легкое замешательство. Он обратил на своего брата столько же внимания, сколько на встречавшихся им по пути гостей: не более двух секунд зрительного контакта, вежливый кивок и на этом всё, без какого-либо намёка на семейную теплоту. — По-крайней мере, мы можем не притворяться перед друг другом, что мы семья — вполне достаточно игры на публику. Хотя и её с лихвой хватает. — Вы не устаёте все время притворяться? — Думаешь, я сейчас притворяюсь? — Сейчас? — Здесь. С тобой. — Нет. — Уверена?       Нефритовые глаза блеснули в ярком свете хрустальных ламп ярко-зелеными точками. Колетте показалось, что эти точки искрами стекаются в центр к самому зрачку. Проницательный взгляд охватывал её целиком с ног до головы. — Запомни, Колетта: ни один человек не может быть полностью честным. Такова наша участь — всегда притворяться кем-то другим. Живя в нашем мире, все время сталкиваешься с необходимостью создавать фальшивые личности под требования общества, ради собственных целей и избегать самих себя. В конце-концов каждый человек приходит пониманию, что не имеет ни малейшего представления о том, кто он на самом деле. Более того — никто сейчас не рад просто смотреть в зеркало и видеть там себя. — Дед говорил мне, что чем больше человек хочет походить на кого-то другого, тем меньше от него толку. — Довольно прозорливо. — заметил Церидних. — Все люди, которых ты здесь видишь, понятие не имеют, кто они такие. Знаешь, в чем главная проблема? Страх быть отвергнутым обществом и жадность. Жадность губит личность. Все хотят получить как можно больше и никак не могут насытиться. Знаешь, что сказал Юней о принципе жадности? — «Бери как можно больше и отдавай как можно меньше, но постарайся сделать так, чтобы это выглядело как равноценный обмен». — оттараторила Колетта, словно отвечала на вопрос преподавателя на семинаре. — «Забирай, но своё держи при себе» — добро пожаловать в королевство Какин. — с усмешкой произнес Церидних.       Его глаза с ленивым интересом прошлись по девушке. Пшеничные локоны и прехорошенькое личико: изящный курносый носик, приоткрытые губы, очерченные, как у куколки, прелестная хрипотца. Эдакая красавица прерий, невинное создание в самом расцвете юности, но как человек, не обделенный проницательностью, он подозревал, что за внешностью глуповатой старлетки скрывался незаурядный ум, который та явно стеснялась демонстрировать. Росла в патриархальной семье, где папочка всегда прав?       «Всё, что нужно женщинам — скромность и хорошенькое личико. Слишком умные девицы никогда не будут счастливы в браке» — вспомнились ему слова старика Андо на свадьбе его дочери. — «Если у женщины есть мозги, она начинает думать, появляются амбиции, а потом она захочет быть наравне с мужчиной. Да уж! Я тебе вот как скажу, Цери: если позволить женщине управлять бизнесом, мы лишимся его через неделю».       «Старый дурак. Посмотрим, что ты запоешь, когда узнаешь, что вытворяет твоя племянница за твоей спиной» — мысленно в тот момент ухмыльнулся Церидних.       Потягивая шампанское, Колетта рассматривала окружение из высшего света уже с меньшей неловкостью и с большим любопытством. Между гостями с надменно вскинутым подбородком и поджатыми губами грациозно скользил, будто в танце, тот официант с зализанными темными волосами и претенциозной улыбочкой. Серебряный поднос с хрустальными бокалами он держал на самых кончиках пальцев. В тот момент, когда он проходил мимо беседующей компании, расположившейся возле камина, один мужчина сделал жест, подзывая к себе. Словно спасатель к утопающему официант бросился в его сторону, протягивая дорогой алкоголь. Мужчина подхватил с подноса последний бокал с игристым, кивнул и отвернулся к собеседникам, а парень продолжал стоять позади софы, как приклеенный. Все время, что Колетта за ним наблюдала, официант крутился рядом с компанией, предлагая то выпивку, то закуски, то полотенца. Те начали бросать в его сторону многозначительные взгляды и перешептываться.       Но вдруг что-то произошло — парень встрепенулся и замер. Улыбка сползла с его лица, и на её место наползла маска напряжения. Он смотрел куда-то прямо перед собой, в толпу. Колетта, повернув голову, увидела, как девушка, стоящая неподалеку, быстрым движением руки подозвала к себе официанта. Зажав поднос подмышкой, он подошел к ней. Она что-то ему сказала, глаза в глаза. Тот отстранился, чуть ли не отшатнулся, и в замешательстве уставился на неё. Он отчаянно замотал головой, словно не мог чему-то поверить; его губы зашевелились, быстро-быстро выговаривая фразы, похоже, то ли объясняясь, то ли о чем-то уговаривая. Заведя руки за спину, девушка смотрела перед собой, и её лицо не выражало абсолютно никаких чувств. Едва размыкая губы, она что-то ему ответила. Плечи молодого человека опустились, сникли, спина сгорбилась, и затем, в мгновение ока, с раздавленным, жалким видом он развернулся и торопливо, сжав двумя руками поднос, чуть не спотыкаясь, унесся прочь, в сторону лестницы: — Кажется, она им недовольна. — произнесла Колетта с мрачным удовлетворением в голосе. — Рика почти всегда всеми недовольна. — бросил Церидних, также наблюдавший за мизансценой. — Этот парень вёл себя, как назойливый идиот — нетрудно догадаться, что он сюда больше никогда не вернется. Люди почти никогда не выполняют свои обязанности так, как нужно, поэтому ими должен управлять жёсткий и требовательный человек, который стремится к идеалу и не терпит ошибок. Кто-то, вроде неё. Это совершенно необходимо. Такие, как она, не имеют никакого уважения к уязвимости и слабостям, и избавляются от всего, что не вписывается в их собственные понятия правильного. Маленький тиран. Обожаю её. — вскинув подбородок, Церидних довольно усмехнулся.       Вдруг он резко поворачивается к ней. — Ты не голодна? Как насчет ужина? — Я? Нет-нет, я не хочу есть. — поспешно отказалась она. Церидних молчал, и Колетта добавила. — Правда, не беспокойтесь. — Не нужно ложной скромности, я же вижу, как тебе хочется согласиться. — сказал Церидних, глядя на неё с чертовщинкой в глазах. — Простой незатейливый ужин. У тебя нет ни одной причины отказаться составить мне компанию, не так ли?       Его фраза в первый раз позволила ей ощутить и понять его ум — наблюдательный и цепкий. Колетта кивнула. — Сейчас, погоди, только придумаю какую-нибудь уважительную отговорку и валим отсюда.       Валим отсюда. Первые разумные слова за весь вечер. — Так. — Церидних замахал рукой, подзывая девушку. Рика. Ее имя всё время вылетало у Колетты из головы. — Скажи там внизу, чтобы всё подготовили к ужину. Только не как в прошлый раз, пусть включат фантазию. Белое… — … сухое вино, белое, пино-гри, в декантере, основным блюдом рыба или морепродукты, не устрицы, крудо из лосося с абрикосами или осьминог с артишоками, или… — Да-да-да, ты меня знаешь лучше, чем я сам себя. — Разумеется. Иначе бы от меня не было никакого толку. — невозмутимо отозвалась девушка. — Тц, не будь ты занудой. — с наигранной досадой Церидних закатил глаза. — Как скажете, Ваше Высочество. — с едва уловимой ноткой иронии ответила та.       Церридних, открыв рот, что-то собирался ответить, судя по прищурившимся глазам, явно что-то очень язвительное, как в следующий миг к ним подошла высокая, почти ростом с принца, женщина. На вид она была ровесницей её матери или, может, чуть постарше. Глаза её с едва заметными стежками морщинок в уголках были широко расставлены, черты лица — тонкими, волосы — серебристо-светлыми, а тело —облаченным в кимоно из карминово-красного шёлка с узором из пионов и мальвы, вытканным по длинным висячим рукавам. Шеи касались длинные серьги — полупрозрачная серебристость камней, их порочный, полуночный блеск подчёркивал лунную серость глаз. Её восхитительное кимоно, плавность движений и благородная осанка не оставляла сомнений, что обворожительная красавица несомненно принадлежала высшему обществу.       При виде женщины лицо принца тут же смягчилось. Произнеся негромкое приветствие, она заключила ладони Церидниха в свои и сердечно, по-родственному, поцеловала его в щеку. Колетта украдкой, но с жадностью наблюдала за ними. В Какине не принято касаться других: люди здесь избегают близкого контакта и свое уважение к другому выражали через вежливость и поклон разной степени глубины, они же и служили для поддержания иерархии в обществе. То, что женщина поприветствовала принца столь личным образом, означало выражение привязанности и равенство по статусу — скорее всего, они действительно могли быть родственниками. Колетта замерла на месте, стараясь не издавать ни звука, как и девушка рядом с ней, и ощутила, как их на краткий миг накрыла атмосфера солидарной робости перед высокородными персонами.       Но вдруг женщина отпускает руки Церидниха, подходит к девушке и с не меньшей теплотой подает ей ладонь. — Как приятно тебя видеть, дорогая. — ласково сказала женщина.       «Дорогая? Это ещё как понимать?».       Невесомо прикоснувшись к ней кончиками пальцев, она приложила её ко лбу, после чего склонилась в очень глубоком и долгом поклоне. Выпрямившись и продолжая смотреть в пол, она ответила на другом языке, тихо и коротко. Затем — к её беспредельному изумлению — дама поцеловала и её. Колетта почувствовала легкий укол зависти.       Женщина перевела взгляд ясных глаз на Колетту и посмотрела на неё почти с любопытством. Голова чуть наклонилась на бок, — сережки сверкнули в льющемся с потолка сиянии — и полнокровные губы тронула мимолетная улыбка. Ни к кому не обращаясь, она что-то сказала, и Церидних ответил ей с такой неопределенной интонацией, что Колетта заволновалась.       «Что она сказала? Что? Что-то обо мне?» — в припадке мнительности, лучше сказать, паранойи, размышляла девушка.       К даме подошла женщина со стаканом джина с лаймом: строгая прическа, дряблая кожа в вырезе платья никак не вяжется с подтянутым, без единой морщины, личиком, и после короткого приветствия, обращенного к Церидниху, подхватила ее под руку и уплыла вместе с ней.       Пока они двигались в сторону выхода из зала, Колетта размышляла:       «Хочу узнать, что она говорила. Но не спрашивать же об этом принца? Буду выглядеть, как полная идиотка…». — Комочек сахарной ваты. — сказали сзади. Заметив её смущение, девушка слабо улыбнулась; она держалась с ней вполне дружелюбно, но эта странная улыбка на её лице могла означать что угодно. — Госпожа Шиота сказала, что вы похожи на комочек сахарной ваты. — Кто она? — понизив голос спросила Колетта. — Крёстная мать Его Высочества. — Ваша Высочество, сэр!       Колетта повернулась, чтобы задать ещё один вопрос, но поздно: откуда ни возьмись из толпы к принцу подскочил мужчина и с нервно-возбужденным видом начал тараторить: — Я бы хотел с вами обсудить инвестиционный проект, о котором мы говорили на прошлой неделе… — Не сейчас, я занят. — даже не взглянув на дельца отвесил принц и прошел мимо него. — Но акции могут подскочить в любой момент! Нужно…       Церидних бросил выразительный взгляд на девушку, мол, разберись с ним.       Та без лишних слов сделала шаг в сторону и ловко загородила собой принца от назойливого собеседника. Запустив руку во внутренний карман пиджака, она протянула ему визитку. — К сожалению, Его Высочество не сможет сейчас выслушать ваше предложение. Здесь номер его секретаря, пожалуйста, позвоните и договоритесь о встрече. Господин Церидних с удовольствием примет вас в любой другой день, но сегодня прошу его не беспокоить.       Тот с пару секунд молча смотрел на протянутую визитку, после чего взял её и спрятал в карман, а затем широко и пронырливо улыбнулся, словно это была не визитка, а чек на двести миллионов. — Разумеется, конечно-конечно… Простите мою настойчивость, не смею вас больше задерживать! Желаю приятного вечера!       Церридних, проводив взглядом банкира, повернулся к девушке и спросил: — Слушай-ка, а что это ты ему отдала? — Вашу визитку, конечно. — даже с некоторым удивлением ответила та, увидев, как тот вздёрнул бровь. — Рика, ты лгунишка, у меня же нет визиток! — рассмеялся Церридних. — У вас — нет, но пусть он думает, что есть.       Они с Цериднихом переглянулись, чуть ли не заговорщицки, после чего тот сделал выразительное лицо и прыснул смехом. Колетта с раздражением буравила взглядом зытылок брюнетки. Если не знать, что девушка работала на принца, то можно было подумать, что они знают друг друга очень давно: то, как понимали друг друга без слов, шутливая, дружеская манера речи, с которой Церидних обращался к девушке, а та легко её подхватывала, мимолетные взгляды, особые интонации в голосе, которые бывают только между двумя близкими людьми.       На взгляд Колетты, выросшей в пригороде, в семейном поместье, пентхаус Церидниха, находившийся этажом ниже, выглядел, как музей. Куда бы она ни посмотрела, взгляд обязательно находил что-нибудь красивое: восточные ковры, фарфор, натюрморты. — Вы живите здесь один? — удивленно спросила Колетта; они обходили пентхаус принца уже довольно долго, а комнаты все не заканчивались и не заканчивались. — Меня навещают, так что одиноко не бывает. — ответил Церридних, когда они проходили через смежное помещение в комнату поменьше. — Я устроил эту небольшую вечеринку, чтобы не слишком отрываться от мира. Мне нравится время от времени послушать разных людей. Будучи принцем, хочу немного оставаться человеком. Но как и ты, я не слишком люблю находится в обществе. — Я заметила. — И правда. — он открыл перед ней дверь: — Знаешь, как говорил Сартр: «Ад — это другие».       Обстановка в последней комнате была богатой, но без нарочитости: медуанские ковры, полочки с клуазоне, мягкая мебель обитая парчей, добротный ореховый секретер. Всю западную часть стены занимало окно, открывающее ошеломляющий вид на ночной Тансен. На небе мерцал тонкий серп луны, бледный и изогнутый.       В углу комнаты стоял великолепный рояль, глянцевито-черный «Бозендорфер». Сбоку, на подставке, неаккуратно лежали партитуры. Вагнер. Бах. Яначек. Шуберт. — Вы умеете играть? — увидев его, спросила Колетта.       Церидних положил пальцы на клавиши, и, рассеянно перебирая, сыграл несколько нот. Гайдн под ними звучал небрежно, ноты лениво и дремотно перетекали одна в другую, складываясь в низкую, чистую, глубокую мелодию сонаты. — Расстроен. — пробормотал он и закрыл крышку, обратил взор на виолончель. — Давненько я на ней не играл.       Профессор Нольте вскользь говорил ей, что принц талантлив: ему блестяще удается практически всё, за что бы он не брался.       Она подошла к деревянному книжному шкафу с резьбой, повторяющей силуэт створок раковины моллюска. Массивные собрания в тёмно-синих обложках, Гегель, Шопенгауэр, Ясперс, Эпикур. Бесчисленные экземпляры Вольфганга Гёте: «Прометей», «Торквато Тоссе», «Фауст», Данте в чёрном кожаном переплете. Колетта прикоснулась к жесткому капталу «Сиддхартха» Гессе — 1922. — Любишь философию? — спросил Церидних, подходя к ней со спины. — В университете проходила три семестра. Познавательно. — ответила, листая издание «Гипериона».— Вы прочитали все эти книги? — Да. Я с уважением отношусь к философии, но в отличие от неё, я не поклонник. — он махнул туда, где стояла девушка; как только они зашли в комнату, та остановилась возле рояля, где стояла пюпитра для партитур. — Утилитаристские теории Бентама, Хайдеггер, экзистенциализм Камю, философия свободы и веры человеческого индивида. Там где-то должно быть даже первое издание «Деонтологии». Признаться, скучное чтиво. Философия — это наука, где нет правильных ответов на вопросы, но именно поэтому она мне и нравится. Для человека нет слова притягательнее и опаснее, чем «Почему». — Мне нравится, как сказал про философию Вольтер: «Когда слушающий не понимает говорящего, а говорящий не знает, что он имеет в виду, — это философия». — сказала Колетта, вспомнив один из семинаров декана кафедры, пожилого профессора.       Колетта взяла очередную книгу — в синем переплете из натуральной кожи ручной работы, с трехсторонним золотым обрезом — и с удивлением обнаружила, что это Ветхий Завет. Переведя взгляд обратно на стеллаж, она бегло прочитала надписи на корешках следующих: Катехизис Лютера, Коран, Тора, Типитака, Псалтырь, Библия.       «Вот уж не ожидала, что принц религиозен» — подумала она. — Разве государственная религия Какина не буддизм? — Какин — светское государство. — поправил Церидних и сел в кресло. — Наличие в доме одной из книг Священного писания пока ещё не преследуется по закону. — Но зачем она вам? — Пожалуй, научный интерес. — он оглядел комнату с усталым равнодушием привыкшего к роскоши человека. — Я не ищу в ней противоречий, доказывающих, что Бога нет — так религиозные писания читают только идиоты — но если внимательно изучить их, то поймешь, что нет лучшего источника познания людской природы. — Что вы имеете ввиду? — Божественные законы на протяжении многих столетий говорили людям, что такое добро и зло, кто мы такие, и в чем смысл нашей жизни. Очень удобно, не правда ли? Я не раз слышал, что в мире не существует руководства к жизни, но если прочитать Библию, Коран или Палийский канон, то возникает ощущение, что все эти книги писались именно с этой целью — научить человека, как ему нужно жить. — он поднялся с кресла, взял книгу из рук Колетты, пролистал несколько страниц. — Вот пожалуйста, Десять заповедей. Вера лишает способности думать, заставляет человека мыслить узко и посредственно. Религия призывает к эмоциональной уравновешенности, рисует картину предсказуемого и упорядоченного мира. Она учит человека контролировать свое поведение, выстраивая его в соответствии со стоящими задачами. По итогу выходит прекрасный член общества, не правда ли? Послушный и управляемый. Знаешь, все философы поголовно были атеистами. Если внимательно прочитать, что они пишут, то их рассуждения противоречат божественным законам…. А теперь давай представим, что Бог вдруг исчезнет. Что же случится? Вместе с ним падет вся привычная система ценностей. Никакого Рая и никакого Ада. Не на кого надеяться, не у кого просить спасения. Представляешь, что произойдет с народом? Анархия. Массовые самоубийства. Мир без Бога это мир без смысла, ведь исчезнут все привычные системы морали, законы добра и зла. Из-за Бога мы не способны выбирать ценности. Прожив всю жизнь в одних и тех же законах, нормах и обычаях, люди не способны построить для себя новые. В конечном итоге осознаешь, что почти все люди рабы. Они не в силах решать за себя сами, их пугает свобода. Иначе говоря, большая часть из них не способна жить без ошейника. Люди нуждаются в тех, кто будет держать поводок, а у церкви с начала времен в этом плане всегда были самые крепкие поводья. Было время, когда они были даже крепче, чем у королей. Я хочу уничтожить их. Создать общество, свободное от поводьев. Но для этого нужно стать королем. — А вы хотите им стать? — Странный вопрос. — принц отозвался не сразу, ставя книгу на полку. — Скажем так, нет такого трона, который я не хотел бы занять. — Мне кажется, вы будете мудрым правителем. — Хм. — Церидних с отсутствующим видом смотрел в окно. — С чего ты это взяла? — Вы знаете, что нужно людям.       Он повернул к ней голову. В его светлых, как речная вода, глазах, рябью привиделся какой-то новый, непонятный, но от того не менее приятный интерес, польстивший её самолюбию. — Я верю, что смогу совершить многое, если буду носить корону. Тот, кто носит её, управляет самой мощной военной державой, способной повлиять на ход мировой истории. Короне принадлежит почти божественная сила, и подчинить её себе может лишь истинный король. — Истинный? — Звучит немного напыщенно? — Церидних усмехнулся. — Есть такое. — не могла не согласиться Колетта. — Но… что это значит? — Страшно представить, сколько мы времени проведем над обсуждением этого философского вопроса, так что я поступлю прагматичнее. Слышала о «проблеме вагонетки»? — Вы имеете ввиду, можно ли пойти не убийство одного ради спасения многих? — Именно. Но я перефразирую её на свой лад. Предположим, твой дед текстильный промышленник и владеет множеством фабрик. Наследниками могут быть только его ближайшие родственники, и неважно, мужчины или женщины, и очередность рождения тоже не важна. Все они могут получить текстильную империю. И вот дедуля скончался и вы, потенциальные наследники, собираетесь все вместе в каком-нибудь родовом поместье, где семейный юрист оглашает завещание, в котором указано, что все фабрики, всё огромное богатство и имущество получит тот, кто последним останется в живых. — Под «последний, кто останется в живых», вы подразумеваете, что они должны… убить друг друга? — Всё верно. — Вы думаете, близкие люди пойдут на такое? Это же безумие. — Власть и деньги сводили людей с ума во все времена. Чтобы их получить, матери убивали детей в колыбели, сыновья поднимали мечи на отцов, братья и сестры подсыпали друг другу яд в бокалы с вином, чтобы приблизиться к трону. Знатные семьи ничто иное, как змеиное гнездо, где только и делают, что рвут друг другу глотки, но это в порядке вещей. Чем больше ты имеешь, тем с большей жадностью стремишься к тому, чего у тебя нет. — он вдруг встрепенулся, зашарил взглядом по комнате. — Неожиданно я озвучил один из негласных законов Какина. Только никому не говори, хорошо?       Хлестко посмеявшись, Церидних опустился в кресло, закинул ногу на ногу и скрестил пальцы на колене. — Как бы ты поступила в этой аллегории?       Задумываться над вопросом его высочества показалось бы обычному человеку полной дикостью, но Колетта не спешила обвинять принца в отсутствие здравого ума. — Наверное, я бы сбежала.       Церидних приподнял прямую бровь. — Да? И почему же? — Мне кажется, никакие деньги и власть не стоят того, чтобы лишать жизни членов своей семьи. — Даже если ты знаешь, что они желают твоей смерти и без колебаний убьют тебя? Всё равно бы не смогла? Правда?       Церидних вздохнул и огорченно развел руками. — Милая Колетта, это доказывает, что у тебя обычный ход мыслей. А ты что думаешь, Рика?       Девушка стояла возле партитуры. Из-за худого лица от неё веяло какой-то угрюмостью. Услышав, что Церидних позвал её, та подняла голову. — А ты бы что сделала? Уверен, у тебя найдется пара-тройка интересных мыслишек.       Ответа не последовало. На гладком лбу принца стежком прорезалась морщинка. — Соглашусь, вопрос довольно непрост, но право, неужели над ним надо так долго думать?       Молчание. В тот момент, когда Церидних вздохнул, она ответила: — Я бы сожгла завещание.       Принц облизнул губы, словно попробовал её слова и теперь смаковал. Не сказать, чтобы они пришлись ему по вкусу. — Да? — Если необходимые условия для выбора наследника исчезнут, ни у кого больше не будет причины убивать друг друга.       Колетта увидела, как Церридних закатил глаза на прозвучавшее заявление: — Не верю я тебе. Слушай, я тебя сто лет знаю. Ты бы ни за что так не сделала. — Почему? — Для тебя это слишком посредственно. — Вот как? — пробормотала она. В её голосе прозвучали новые нотки. В серые глаза попал свет, отброшенный настенной лампой; те приобрели какой-то металлический блеск. — В борьбе за власть путем насилия не побеждает самый достойный. Лживый, хитрый лицемер — безусловно. Но не тот, кому она должна принадлежать. — М-м-м, и что же тогда будет с выбором наследника? — Когда старые правила исчезают, на их место приходят новые. И тогда находится лучший способ определить наиболее достойного.       Покачав головой, Церидних иронически ответил: — Жаль, мне не удалось записать твою речь на диктофон. Халкенбург бы прослезился.       «Странный ответ. Я бы до такого не додумалась» — подумала про себя Колетта, взглянув на девушку. Искры в её глазах угасли, словно светлячки, унёсшиеся в пещеру — взгляд снова был холодным и пустым.       В комнате послышались приближающиеся шаги. Через несколько секунд они затихли, затем раздался короткий стук в дверь. Колетта увидела дворецкого — тот бесшумно остановился на пороге и с поклоном сообщил. — Ужин подан. — Наконец-то! — воскликнул принц и резво поднялся с места. — Боже мой, я смертельно проголодался. Надеюсь, еда оправдает долгое ожидание.       Пройдя через смежное помещение, они зашли в комнату с такими же панорамными окнами. — Позволь поухаживать. — Церидних отодвинул стул. Колетта села. Невесомо коснувшись ладонью её плеча, он обогнул стол и сел напротив. Официант тут же подошел к столу. — Вино из шато Пеи-де-Шенен тридцатилетней выдержки. Чудесно сочетается с араваной, морской спаржей и икрой сига. Попробуй, не стесняйся. — Ничего страшного, если мы…ну…сейчас ужинаем? — спросила у принца Колетта, принимая бокал из руки. — Вы оставили гостей, они могут подумать… — Разве имеет значение, что подумают другие? — немного раздраженно прервал Церидних. — Не бери в голову такие пустяки.       Девушка, застенчиво покраснев, взяла со стола сложенную в затейливый цветок салфетку и положила себе на ноги. — Какую музыку предпочитаешь? — Ну, мне нравится «Кернс», Парт Симен, «Рем». — Что это? — Это вроде как рок. Гранж, если быть точнее.       Церидних, рассмеявшись, покачал головой так, словно её музыкальные вкусы были верхом чудачества или эксцентричной особенностью, присущей только ей. — Вы не знаете их? — с удивлением — Ох, нет. Честно сказать, я совсем не осведомлен о том, что сейчас нравится молодежи. Хотя мне кажется, что мы с тобой ровесники. Сколько тебе лет? — Двадцать два. — Двадцать два… Выходит, я на шесть лет старше. — Действительно, почти ровесники.       Вычитав все, что только можно было найти в интернете о Цериднихе, Колетта уже знала его возраст. — Ты не против Моцарта?       Колетта кивнула. Через минуту пространство заполнило сопрано церковного хора, исполняющее заупокойную мессу. — Это «Реквием» Ре минор? — предположила Колетта, вслушиваясь в пробирающую, полнозвучную, раскатистую мелодию органа. — Ты совершенно права. Реквием — одно из его величайших творений. — послышался голос Церридниха на фоне траурной симфонии; вступили бассетгорны, придающие звучанию оркестра мрачный, мистический колорит. — Хочешь знать его историю? Под конец жизни Моцарт получил необычный заказ: к нему домой явился посланник в чёрных одеждах и на условиях секретности заказал сочинить заупокойную мессу. Позже выяснилось, что человек пришел по поручению графа Франца фон Вальзегга — он хотел, чтобы Моцарт написал её в память о своей умершей супруге. Начав работу над Реквиемом, Моцарт стал одержим и работал над ней вплоть до часа своей кончины. Его рвение было настолько велико, что он даже дал себе клятву, что пока не закончит Реквием, то не будет брать себе учеников. Моцарт нередко жаловался своей жене Констанце на здоровье; однажды она даже была вынуждена была забрать у него партитуру Реквиема из-за того, что та пагубно влияла на него. Он говорил: «Я слишком хорошо чувствую, что долго не протяну; конечно, мне дали яд — не могу отделаться от этой мысли».       Зазвучала хоровая фуга. Церидних продолжал рассказывать. Колетта была поражена. Ещё ни разу в жизни ей не доводилось встречать человека с хотя бы подобным, изумительным даром рассказчика. Преподаватели в университете рядом с ним и близко не стояли. Он обладал исключительным интеллектом и эрудицией, но в его манере речи, как это часто случается со многими людьми, чей ум оценивался как высокий, не было ни единого намека на самолюбование — Колетта была готова слушать его вечно. Она не могла оторвать глаз от благодушного, галантного, высокоэрудированного джентельмена, что сидел перед ней в своей естественной среде — классическая музыка, дорогое вино, изысканная еда…. Низкий, бархатистый голос, выдававший проницательные, остро отточенные высказывания, спокойный, чуждый тревогам взгляд зеленых глаз, статный вид; принц был не похож на всех, кого она знала.       Вскоре Церидних стал спрашивать о ее жизни, глядя ей в глаза и слушая очень внимательно. Колетта выложила ему всё: о детстве, лошадях, персиковых рощах, о семье, учёбе. Его Высочество обладал, называя вещи своими именами, способностью выводить человека на откровенность, заставлять ее говорить о личных делах и личных чувствах. Колетта рассказала ему о себе столько, сколько даже под угрозой смерти не стала бы рассказывать никому другому. Это ее пугало и заставляло чувствовать себя полностью находящейся в его власти. О своей жизни Церидних говорил мало; несомненно, он принадлежал к тому типу невозмутимых, харизматичных мужчин с лисьими повадками, которые могли расположить к себе кого угодно, внушить чувство присутствия между вами близкой духовной связи, при этом оставаясь абсолютно недоступным. — Вкусно? — поинтересовался Церидних, когда она выдохлась, и проследил за тем, как отправляет в рот кусочек рыбы. Музыка Моцарта чудесным бальзамом согревала его сердце. — Просто объедение. Ой, извините. Очень вкусно.       Сузив глаза, принц улыбнулся. — Не стесняйся своей искренности. — Можно задать один вопрос? — спросила Колетта через некоторое время. До этого Церидних слушал, как она рассказывала ему о своей работе в музее Арендела. — Эта девушка… ваш телохранитель?       Церидних с лукавым видом вздёрнул брови. — А ты как думаешь? — Не знаю. — честно ответила Колетта, мысленно отвесив себе пощечину за то, что не удержалась и все-таки спросила волнующий её вопрос.       Церидних бросил взгляд в сторону девушки. Она была до того увлечена беседой с принцем и напрочь забыла, что та здесь. Не привлекая внимание, она стояла возле скульптуры в углу комнаты, подозрительно напоминающую «Мимолетную любовь» Родена, задумавшись о чём-то своём, и если даже и слышала, о чем они говорят, то не показывала вида. — В сущности, Рика действительно бережет мою безопасность, но это слово ей не подходит. — Почему? — Мы близкие друзья. Просто обстоятельства сложились так, что она стала работать на меня. Пока я не встречал никого, кто справлялся бы со своими обязанностями лучше неё, но порой mon chaton слишком строга со мной: когда её что-то во мне не устраивает, она начинает считать себя моей личной Немезидой. — со смешком добавил Церидних, надламывая спаржу. — Ей нужно, чтобы всё-всё было безупречно, в том числе и я.       В его словах звучала странная интонация, которую ей сложно было распознать. Колетта почти решила, что тот насмехается над ней, но потом до неё дошло — он отдавал ей должное и сам был адептом идеи, что идеал может и должен был достигнуть. — Как в вас что-то может не нравится. — пробормотала Колетта; Церидних, услышав это, опустил вилку и посмотрел на неё в упор. — Вот как ты обо мне думаешь? По-твоему, я идеальный?       Ей не нашлось, что ответить. — Наверное, сложно собраться с духом и говорить откровенно перед лицом истинного совершенства.       Церидних сказал это так, что она не поняла, шутит он или нет. — От скромности вы явно не страдаете. — с тихой усмешкой произнесла Колетта, зная, что принцу этот дерзкий выпад придется по душе. — О нет, от скромности точно. По мне так абсолютно бесполезное качество. — сказал Церидних. — Но мой мир мало чем отличается от того, что снизу: всё те же маленькие, одинокие, суетящиеся, воюющие друг с другом люди. — Вы одиноки? Он глянул на неё из-за края бокала — свет отразился в тончайшем стекле. — Как и все мы. — Ваше высочество, вы любите искусство?       Не донеся бокал до стола, Церидних разразился беззлобным смехом, утонувшим в прелестных аккордах виолончелей. — В самом деле, ты бы ещё спросила, люблю ли я дышать! Для начала расскажи мне, чем вы, critici artis, занимаетесь под сводами учебных зданий?       Колетта обрадовалась, что может блеснуть знаниями по теме, в которой не только хорошо разбиралась, но и была страстно увлечена. В университете она постоянно была первой в группе по успеваемости, поражая всех своим прямо-таки фанатичным отношением к учёбе, а в свободное время сидела в библиотеке, зарывшись по уши в книги по искусству, всматриваясь в шедевры живописи, с упоением читая биографии художников, скульпторов и архитекторов. О чём бы ни говорилось на занятиях, она схватывала информацию быстрее, чем гепард антилопу, и жадно впитывала в себя. У неё было острое художественное чутье; она могла распознать, кому принадлежит картина по крохотному фрагменту, в какое время и чем та была написана, в каком выполнена стиле и понимала замысел художника. — Разве вам не с кем его обсудить? — терпкое вино сворачивалось на языке и разливалось по телу горячечным, покалывающим теплом. — У всех моих знакомых, за исключением жалкой горстки, напрочь отсутствует художественная жилка. Особенно у моего старшего брата, который не умеет разглядеть красоту даже на самом примитивном уровне. Он ни картину не способен оценить по достоинству, ни интерьер, ни музыкальные произведения, ни литературу. Филистер, да и только. — Вы говорите о?… — Нет-нет, не о том, кого мы видели. Я о своём родном старшем брате, Бенджамине. — Ну, я думаю, у каждого свои достоинства…       Церидних посмотрел на неё так, будто она рехнулась. — Нет. Он просто неотесанный мужлан.       Колетта поперхнулась и расхохоталась так, что вино пролилось на тарелку. Некоторое время молча глядя на то, как она смеется, Церридних скривил губы и издал смешок. — Я сказал что-то забавное? — Простите! Простите, ради бога, но вы сказали это так категорично, что правда было очень смешно! — Уверяю, милая Колетта, после знакомства с Бенджамином ты бы сложила о нем столь же однозначное впечатление.       Колетта, прикрыв ладонью рот, продолжала хихикать, изо всех сил избегая смотреть на принца. Вино прилично ударило ей в голову и заговорило громче смущения, но, кажется, Церидниха совершенно не задело, что она бесстыдно смеется над его словами.       Чуть отвернувшись, она глотнула воды и посмотрела в сторону. У стены в другом конце комнаты на подставке-колонне стоял увесистый стеклянный предмет, похожий на цилиндрический аквариум, в котором находился округлый предмет. Держа в руке вилку, она вытянулась вперед и сощурилась, чтобы как следует рассмотреть, что это за предмет.       Колетта не изменилась в лице. Но рука, державшая вилку, дернулась назад, может, на дюйм. Шок возник вместе с пониманием: то, на что она смотрит, являлось человеческим лицом. Безносым и безгубым, с полным отсутствием мягких тканей, оно представляло собой сплошные круглые отверстия и зубы, как некоторые странные тотемы богов у языческих племен.       Все внутри перевернулось. Это был не муляж. Это была настоящая голова. Чья-то голова, законсервированная в формалине, покоилась у принца прямо на всеобщем обозрении. Ее первая мысль возникла отдельно от ощущения в груди и в желудке: формалин был прозрачным, как вода. Безотрывно она смотрела на голову, растерявшись, как после несмешного розыгрыша. А кругом — звон приборов, музыка отскакивает эхом от стен. — Чем любуешься, милая Колетта? — легкомысленно поинтересовался принц, отправляя в рот кусочек спаржи. — Она… это настоящая голова? — сумев совладать с голосом, спросила девушка. — Всё верно.       Церридних улыбнулся — ласково и страшно. Сделав глоток вина, он закинул ногу на ногу, и с нескрываемым интересом следя за тем, как на хорошеньком личике проступают обрушенные на неё эмоции — голубые глаза расширились, накрашенные ресницы захлопали, рот приоткрылся, но звуков не было. Едва столкнувшись взглядом с принцем, она резко отвела его в сторону, и тот мгновенно зацепился за голову в прозрачном консерванте.       Колетта затравленно посмотрела на единственного человека, который находился в комнате кроме них — девушку, которая неподвижно стояла возле двери, смотря в одну точку перед собой — и отчаянно пыталась поймать её взгляд. — Выглядишь так, будто хочешь о чем-то попросить.       Колетта замешкалась — чуть дольше положенного, и Церидних это заметил. — Н-нет… нет, я не… я вовсе не… — Рика. — небрежно позвал Церридних, дёрнув головой, давай-ка, подойди сюда.       Та отошла от стены, приблизилась к столу — передвигалась она совершенно бесшумно. — Иди-ка, прогуляйся.       Когда девушка ушла, принц поднялся с места, обошел стол и положил ладонь на плечо Колетты — едва он дотронулся, все её тело инстинктивно напряглось в попытке уйти от прикосновения, но девушка не могла пошевелиться. — Тебе нечего боятся, милая. — отозвался принц, присаживаясь перед ней на край стола. — Давай поболтаем о ней. — Н-нет, я… — слабым голосом промямлила девушка. — Не волнуйся. — расслабленным жестом Церидних остановил её. — Мне интересно беседовать с людьми, которые способны выражать свое мнение. Надо уметь отстаивать свою позицию. Что ты думаешь об этой занятной вещице?       Колетта уставилась в свою тарелку: палочки спаржи, белые кусочки рыбы припорошенные икринками, изысканное блюдо… точно ли это рыба? О боже… — Колетта. — певуче растягивая буквы позвал её Церидних; от его медового голоса, еще каких-то пару минут назад располагающего к себе, по хребту пополз страх. — Вы коллекционируете части человеческих тел?       Церидних кивнул. — Я считаю, что хотеть собирать подобные… вещи и держать у себя в доме неправильно.       «Человеческая голова. Он коллекционирует части тел».— только и думала про себя Колетта, пытаясь проанализировать свои чувства. Страх, паника. Ужас. Сосуд неумолимо притягивал к себе её внимание. Голова внутри него была аккуратно отделена от тела чуть ниже подбородка. Выеденные спиртовым раствором глаза смотрели прямо на девушку. — По-твоему, я извращенец?       От такой прямолинейности Колетта поперхнулась. — Я бы… я бы сказала по-другому. — Да? И как же? — Вы не извращенец. Просто это аморально.       Сердце бешено колотилось. Покинуть пентахаус можно было только через главный вход, где полным-полно охраны — попытка сбежать представлялась попросту невозможной. Знал ли об этом профессор Нольте? Где он сейчас? — Художники, писатели, скульпторы пытаются сохранить память о себе в собственных творениях, чтобы их имена веками оставались в истории. Я считаю, искусство способно приобретать любую форму в зависимости от глубин фантазии человека. В нем не должно быть правил, границ и рамок, ни в его создании, ни в созерцании. Мой учитель говорил, что без воображения мы были бы частью тупого стада. — он взял вилку и коснулся ей губ. —Я считаю, та его форма, в которой заключен сам человек это и есть подлинное доказательство его бессмертия.       Церидних взял бутылку, разлил оставшееся вино по бокалам и кончиками пальцем пододвинул к ней. — Тебе не нравится? — поинтересовался принц.       Под выжидательным взглядом Колетта дрожащими пальцами обхватила стенки — пить не хотелось, но она глотнула вино. — Я думаю, мне н-не дано понять такого рода искусства… — Да нет, я про вино. — уточнил принц. — Пришлось по вкусу? — Вино? В-Вино изумительное. — и дабы подчеркнуть искренность ответа, сделала ещё глоток.       Церидних расщедрился на снисходительный смешок. — Но ты всё равно ощущаешь себя не в своей тарелке. Пожалуй, мне стоит вернуть тебе душевный покой. Когда мы закончим ужин, мы с тобой пойдем в одно совершенно особенное место. Уверяю, тебе понравится. Тебе нечего боятся. — небрежно сказал принц, безошибочно истолковав её застывший вид. Казалось, ему было достаточно одного взгляда, чтобы узнать всё, что она думает, и отвернулась к окну, чтобы скрыть смятение. — Извините, если оскорбила вас. — Не беспокойся. Мои чувства довольно сложно задеть. — легкомысленно произнес принц, делая жест рукой, как если бы в комнате с ними находился официант.       И действительно — откуда ни возьмись, тот воплотился перед столом. — Принеси «Батар-Монраше» девяносто пятого. — С менье, господин? — Нет-нет, Шардоне. Скажи Марку убрать с менье куда-нибудь подальше, чтобы я его не видел, или вылей этот лимонад. Честное слово, у него даже запах дрянной, похож на мокрую собачью шерсть.       Когда официант ушел, воцарилась тишина. У неё внезапно появилось ощущение, что она одна в комнате, а вместо принца — черная дыра, которая все поглощает и никого не выпускает. — Её мне подарил близкий друг. Она принадлежала одному воину из племени Гюдон-Дондо. Это маленькое племя на отшибе цивилизации с островов Баруса. Члены племени берут мальчиков в возрасте трех лет и протыкают их тело иглами. Позже эти иглы заменяются палочками потолще, и расширяются кольцами, помещенными внутрь. Из получаемых отверстий в теле, в зависимости от размеров, формы, и движений издаются различные звуки. Их называют «танцующими воинами» или Бапу. Люди этого племени считали свои тела вместилищем для воинствующего духа, чтобы сеять страх и трепет на своих врагов. Перед тем, как вступить в битву, они поют с помощью своих тел — они верят в то, что чем ярче звук, тем сильнее призываемый ими дух… Прекрасно ведь, не так ли? А после их смерти тела гниют заживо… По-моему, это настоящая трагедия — когда что-то настолько прекрасное должно гнить в земле.       Колетта почувствовала, что Церидних смотрит на неё. В голове раздавалось множество спорящих голосов, а где-то в уголке дело дошло до драки. Несмотря на царапающую сознание тревогу, ее все ещё преследовало навязчивое желание быть особенной в глазах принца.       Прикусив нижнюю губу, она уставилась в стол. — Извините… — Ох, Колетта, не нужно все время извиняться. Все эти утомительные «спасибо», «пожалуйста», вечное желание выглядеть пристойно…. Утомительно. Ох, как утомительно! Ску-у-учно. Эта привычка любезничать со всеми, желание избежать хоть малейшей напряженности в отношениях из человека вытравить просто невозможно. Ты ведь так неплохо начала — конечно, со стремлением во что бы то не стало мне понравится пару раз ты чуть переусердствовала, но всё-таки. Ты умна, наблюдательна и эрудированна в достаточной степени, чтобы произвести на меня впечатление. Уверен, твой интеллект на порядок выше, чем у твоих университетских однокашников, поголовно считающих себя непризнанными вундеркиндами или декадентами в стиле Бодлера, но ты боишься его демонстрировать, боишься показаться самоуверенной посредственностью. — Они считают декаденство высшей формой проявления индивидуализма. — проговорила Колетта, дословно повторив одну из излюбленных фразочек старосты группы. — Высшая форма индивидуализма. — Церидних медленно повторил её фразу, тщательно взвешивая каждое слово таким тоном, который, как ей показалось, говорил, что ничего более глупого и скучного и придумать нельзя. — Что ж, это соответствует их умственному развитию. А ты сама что считаешь? — У каждого свои взгляды. — Это ложь, Колетта. Первая ложь, которую я слышу от тебя. Ты считаешь, что они идиоты, не правда ли?       Лгать бессмысленно: он непременно уличит её во лжи, и, главное, сделает это без особого труда. — Возможно. — Как думаешь, я симпатизирую тебе? — Не знаю. — И это тоже, скорее всего, неправда. А тебе самой нравится, что я симпатизирую тебе? Скажи, ты ведь очень хочешь сделать мне приятно и очень беспокоишься по этому поводу? — Все хотят нравиться, Ваше Высочество. — пробормотала Колетта, чувствуя, как от прилившей к лицу крови полыхают щеки. — Нет, не все. — Церидних качнул головой и рассмеялся. — Чутьё мне подсказывает, что в обычной жизни ты избегаешь критики искусства, стилей или художников, но всё же, как и все, ограничиваешь себя так называемыми «границами приемлемого», и всё, что выходит за них, подвергаешь осуждению. Не потому, что действительно осуждаешь, а потому, что это стадный инстинкт. Преподаватели говорят вам, что искусство может быть любым, оно свободно и не имеет рамок, и это верно — свобода совершенно необходима для развития. Но как только искусство сталкивается с моралью, оно перестает эволюционировать. Как только что-то в мире сталкивается с оценкой приемлемости, оно становится таким… заурядным. А это. — Церидних мимолётно взглянул на голову. — То, что можно назвать эволюцией жанра «суета сует». Истинная natura morte.        Она редко пила алкоголь — он делал ее рассеянной и ленивой, но сейчас её разум был ясен и внимателен, как никогда, острым и неумолимым, словно заточенный кинжал.       Церидних поставил опустевший бокал на стол, вышел из-за стола и подошел к голове. Положив на стеклянный футляр руку повелительным жестом, он начал свою речь с уверенным видом человека, привыкшего излагать свои взгляды перед аудиторией: — Не зацикливайся на том, что это чья-то голова. Тот человек уже давным-давно мёртв, и ему безразлично, что его голова здесь, а тело где-то в другом месте. Части человеческого тела как предметы искусства лучше всего говорят нам о том, что живое не длится долго, что все — временно. Мы умираем ещё при жизни, и художники натюрмортов в жанре «суеты сует» — Байи, де Хем, де Гейн — лишь напоминают нам об этом, оставляя тайные послания вроде подгнившего яблока или угасающей свечи. Но мёртвые останки уже не шепчут, а кричат, пытаясь достучаться до человека, погрязшего в суетности жизни, в мимолетных удовольствиях, отягощенный нормами и правилами. — смутная тревога отразилась на лице принца, и его взгляд секунду-другую блуждал по потолку. — Ты знакома с Екклесиастом?       До Колетты не сразу дошло, что он обращается к ней. Она заметила, что у неё приоткрыт рот. Находясь между сном и реальностью, она поспешно кивнула. — Екклесиаст был убежденным фаталистом. Он считал, что всё в нашем мире заранее предопределено, и описывал жизнь человека, как суету, имеющую лишь один итог — смерть. Античные мудрецы воспевали утопии о вечной жизни, надежды и идеалы, а Екклесиаст развенчал их, показывая неприятную истину о круговороте вселенной и человека. Накопление богатства, почести, чины, наслаждения, даже праведный труд и рождение детей, всё это — бессмысленно и бесцельно. — Церидних положил согнутую руку на подставку. — Какое же тогда прибежище смысла жизни?       Она задумалась. — Смерть? — Помнишь, что он говорил о смерти? — Немножко помню.       Церидних недвусмысленно замолчал. — Хотите, чтобы я?… — Колетта выпрямилась, вопросительно смотря на принца. Его губы одобрительно дрогнули. — «Участь сынов человеческих и участь животных — участь одна; Как те умирают, так умирают и эти. И нет у человека преимущества перед скотом; Потому что все — суета; все произошло из праха, и все возвратится в прах». — С помощью спокойного и бесстрастного философского анализа Екклесиаст подрывает все опоры, оставляя людям лишь жалкое подобие надежды. Мысль о смерти отравляет нам всякую радость земного существования, а когда читаешь эти строки, так и вовсе думаешь — а зачем оно все надо? Если жизнь рано или поздно завершится и нет никакого спасения, к чему все материальные блага и радости? Смерть лишает мыслящее существо всякой надежды хоть на какой-то смысл. И в итоге? — Жизнь — сплошная бессмыслица. — со слабой улыбкой ответила Колетта. — И что же нам тогда делать? — выдержав паузу, спросил принц, и перевел на неё пытливый взгляд. — Получать удовольствие от жизни, осознавая при этом всю её суетность. — «Итак иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим». — он подошел к столу. — Принять смерть как неизбежный итог. Каждый человек должен стремится придать жизни такой смысл, который принесет в неё максимум удовольствия. Пожалуй, в этом и есть самый, что ни на есть, смысл человеческого существования. И что же тогда смерть, как не естественный итог? Что вообще может быть естественнее смерти? Искусство — это застывшая жизнь. Я всего лишь пошёл чуть дальше, чем остальные.       Церидних взял ее за подбородок и поднял лицо так, что их взгляды встретились. Колетте пришлось проглотить вставший в горле комок.       Принц потянул носом. Пудровый аромат духов «Ропьон», горькие нотки вина, страх, животное вожделение и вызванная желанием покорность. — Могу предположить, что в школе тебя называли зубрилой и прочими нелицеприятными прозвищами. А сейчас из-за страшного комплекса неуверенности отчаянно пытаешься не привлекать к себе внимание, но в то же время не желаешь быть посредственностью. Я прав?       Улыбка застыла на лице девушки; Колетта отвела потускневший взгляд в сторону. — Вы правы… — не стала отпираться девушка и вдруг осознала, что в насмешках этого человека на самом деле скрывались комплименты в ее адрес. Он мог бы вдоволь поиздеваться над ней из-за её наивности или незнании, если б захотел, но ему было гораздо интереснее с ней что-то обсуждать. — Неужели это тебя так мучит? Боже мой! — короткий смешок. — Да нет, не переживай, ты далеко не заурядна. Только боишься, что это так. Знаешь, Колетта, ты очень много беспокоишься о том, что подумают другие. Будет гораздо легче, если ты перестанешь себя терзать. — он поднял вторую ладонь, словно не принимая возражений, но Колетта ничего не говорила. Как и ожидалось, его наблюдательность не дала ей и шанса скрыть свои чувства. — Я подталкиваю искусство вперед, выгоняя за рамки приемлимого. Я хочу развивать его. Стремление фантазировать, мыслить шире и видеть дальше — вот что значит любить его.       Он подошел к месту, где она сидит, и подал ей руку. — Пойдем, я тебе кое-что покажу.       Опустились на второй подземный этаж. Один безликий долгий коридор сменялся другим таким же, они шли мимо камер в потолке и безымянных пронумерованных дверей, пока не дошли до двойной двери. — Что за ней? — Увидишь. — ответил Церидних и открыл дверь.       На какое-то мгновение появилась легкая слабость в ногах, но она тут же прошла.       Темно. Стоял запах, как в музее. Где-то тикали часы. Сбоку раздался щелчок и эхом вместе со звуком в нишах потолка друг за другом загорелся свет в крупных светодиодных светильниках. Колетта видела подобные только в галереях. Они обладали лучшей цветопередачей и практически не нагревались, поэтому их негативное влияние на экспонаты стремились к нулю.       Внутри длинного хорошо освещаемого зала царило спокойствие. На многочисленных крутящихся стендах были укреплены закрытые картины. Церидних подвел её к высокому столу, а сам подошел к одному из стендов. Открыв его ключом, он достал с верхней подставки плоский чёрный футляр размером с художественный кейс. Вернувшись к столу, он поставил футляр на стол. — Картина нарисована темпера и легко портится от света — нужно держать её в тёмном месте. — пояснил Церидних, извлекая папку из плотного белого картона. Уложив на стол, он открыл её, вытащил пластиковый вкладыш и мягкую подкладку. — Ах! — воскликнула девушка, прикрыв открывшийся рот ладонью, когда на картину лентами лег свет. От изумления она отступила назад. — Господи… Ваше Высочество, это … Марден?       Картина была настоящей, и Колетта это знала, знала не потому, что та, надёжно спеленутая, скрывалась от чужих глаз в частной коллекции Его Высочества, не потому, что внизу стояла размашистая подпись художника вощаным маслом, его выпуклые инициалы, которые подделать было невозможно, ни задник, исцарапанный именами владельцев, дыхание прошлых поколений. — Я знал, что тебе понравится. — улыбнулся Церридних, довольный произведенной картиной реакцией. — «Судный день» — любимейшая из его работ. Никто, кроме него, не смог изобразить расплату человечества за грехи столь изощренно. Современники Мардена считали, что художник своими глазами видел чудовищ Ада, потому что заподозрить, что кто-то сможет нарисовать подобное лишь с помощью фантазии в то время людям было крайне сложно.       Возможно, он ждал, что она что-то скажет, но Колетта, лишившись дара речи, с пристальным, жадным вниманием рассматривая подлинное полотно. Она была так зачарована, что ничего не ответила. В университете, когда на курсе истории искусств они проходили Мардена, Колетта была ошеломлена его картинами: дома она часами рассматривала их в учебнике, и произведение почитаемого ей художника, лежащее перед ней, была самой первой картиной, в которой она отдала свое сердце. Оригинал был куда ярче, мощнее, зловещее репродукции, которая не могла передать саму Геену Огненную, творившуюся на полотне. Не было ни единого места, свободного от сцен с агонией человечества: обнажёнными телами, которых режут, ранят, терзают демоны, с ножами, копьями, пытками и адским пламенем. — Марден изображает Ад настолько переполненным, что ясно дает понять: человечество грешно по своей природе и почти всех после смерти ждет это устрашающее место. А сверху, видишь это? В самом углу? — принц указал на верхний правый угол полотна с несколькими крошечными фигурками. — Бог держит за руку Деву Марию, а рядом с ними Сын Божий в окружении трубящих ангелов. Они выполнены в оттенках серого. Довольно иронично, не правда ли? И смотрят свысока на обитель греха. Грешники наказаны низвержением во тьму, «где будет плач и скрежет зубовный», а горстка праведников в окружении света восседают на тронах. Рай изображен таким маленьким и незначительным, потому что людям там по определению нет места.       Церидних провел пальцами по краю холста как Фома Неверующий — по ладони Христа. — Что-то я крайне разговорчивый сегодня. — принц повернулся к ней. — Не слишком тебя утомил? — Нет… вовсе нет, что вы. — ответила она, отсутствующим взглядом смотря на Церридниха. — О чем ты мечтаешь, Колетта? — Я бы хотела собственную галерею. — не раздумывая, ответила девушка. — И что бы ты выставляла в ней? — Даже не знаю. — окинув последним взглядом картину, она повернулась к принцу. — Души людей трогают разные вещи, и у всех разные понятия о том, что для них красота. Те, кто связан с искусством, стремятся донести свое понятие красоты до других. Вы правы, мы не должны судить об искусстве субъективно, но всё же мы только так и судим, потому что по-другому невозможно. Все видят красоту по-разному. — негромкий смешок. — Я хочу, чтобы в моей галерее выставлялись произведения, которые трогают мою душу. Это мой способ делится своим понятием красоты с другими.       Непонятно было, одобрял ли он сказанное или у него на счет ее мечты было иное мнение — угадать по бесстрастности, тенью покрывшей его лицо, было невозможно, пока он не убрал ладонь с рамы и не произнес: — Она твоя. — Что? — опешила Колетта. — Картина. Это мой тебе подарок. — Нет-нет-нет, я не могу её принять! — воскликнула девушка. — То, что я даже смогла взглянуть на неё уже само по себе редкая удача… она никогда не выставлялась ни в одной публичной галерее, и я могла смотреть на неё лишь в книгах по искусству… Я уже счастлива увидеть её вживую. — Именно поэтому ты её и заберешь. — Церридних взял её за руку и прикоснулся губами к тыльной стороне ладони. — У тебя есть талант. Он ценится на вес золота, ценнее всего на свете. Полируй его, Колетта и, когда-нибудь, ты сможешь ходить по галерее, но она будет уже твоей.       Колетта радостно улыбнулась. Конечно, она понимала, что не интересовала принца, как девушка. Но он по достоинству оценил её, как человека. Оценил её, как личность. А это уже нечто гораздо большее, чем простое проявление симпатии.

***

— Она вам нравится? Услышав в густой тишине голос, Йохаим Нольте сдавленно выругался, дёрнувшись всем телом от испуга.       Обернувшись, коллекционер увидел позади себя ту юную особу, которая проводила их с Колеттой до пентхауса: впалые щеки, бесцветные глаза, и этот шрам. — Прошу меня извинить, если напугала. — Нет-нет, всё в порядке. — ответил он чуть запоздало. — Вы так бесшумно подкрались, у меня не было и шанса вас заметить. — Вы ушли от остальных гостей. Не любите шумные компании? — Мне нравится находится в обществе, но здесь я чувствую себя куда уютнее. Я был бы совершенно счастлив, если бы всю оставшуюся жизнь мог бы сидеть в музее и разглядывать с полсотни одних и тех же картин. — после чего он покачал головой и, шутливо добавил. — По-моему, лучше способа сойти с ума и не придумаешь.       Девушка оценила юмор — тишину после его слов развеял смех. — Я слышала, вы преподаватель на кафедре истории искусств в университете Миволл. О чем вы рассказываете своим студентам? — Образовательная программа охватывает внушительное количество самых разных дисциплин: введение в историю искусства, литература античности, основы археологии, философия, искусство древнего мира и раннехристианское искусство, античность в архитектурном рисунке Средних Веков, живопись Древнего Востока… Что вам конкретно интересно узнать?       Девушка указала головой на мрачное, преисполненное жестокости полотно в восточной части галереи: на холсте был изображен безумный монстр Сатурн, держащий в руках окровавленную плоть младенца. — Не расскажете мне об этой картине?       Они подошли поближе к картине и остановились прямо перед ней, гораздо ближе, чем было бы позволено в государственном музее, но здесь, в частной галерее принца, к произведениям искусства можно было подходить на любое желаемое расстояние. — На холсте Гойи изображен Кронос, являющийся верховным божеством в античной мифологии. В страхе быть свергнутым, он пожирал всех своих детей. При создании свой картины, Гойи вдохновился картиной Рубенса с похожим сюжетом, где Кронос изображен куда более реалистично, хладнокровным, уверенным в себе титаном, не желающим отдавать свою власть отпрыскам. Согласно мифу, бог глотал младенцев одного за другим, но Гойя показывает бога терзающим ребёнка, Кроноса с бешеными глазами и разинутой пастью, что усиливает ужас зрителя. В его образе есть подобие с человеком, но он больше похож на дикое отродье. Видите, какая у него неестественная поза? — коллекционер обрисовал в воздухе руки и ноги чудовища. — Это все потому, что пространства картины ему не хватает, пропорции тела изуродованы. — Как интересно. — проговорила девушка, когда он закончил, и Нольте с приятным удивлением обнаружил, что светлые глаза, направленные на картину, горели вдохновением, которое он с печальной редкостью видел у студентов. Давно его старания не встречали столь искреннего интереса. — Я никогда не думала, что об одном полотне можно рассказать так много. Вы знаете историю всех здешних картин? — Конечно нет. — он отошел от холста, и перешел к следующей картине; девушка последовала за ним. — У принца обширная коллекция произведений искусств, около двух тысяч, если я не ошибаюсь. — И вы помогли ему собрать коллекцию? — Большую часть. — не став скромничать, пожал плечами коллекционер. — Не люблю бахвальство, но все же имею право сказать, что отчасти благодаря моим советам у него сформировался безупречный вкус. — У Его Высочества намётан взгляд на красивые вещи.       В её вежливом обхождении сквозили осторожность и любопытство, словно он был иностранцем из очень далекой страны с уникальными обычаями и нравами. — Про Церидниха можно сказать: «Он превращал жизнь в искусство, и искусство становилось для него подлинной жизнью». Хотите узнать о других картинах?       Девушка задумчиво смотрела на натюрморт, но услышав эти слова, повернулась к нему и кивнула. — Пойдемте, у меня здесь есть свои любимчики.       Нольте взял её под руку и вдвоем они двинулись вглубь галереи.       Тёплый свеи в трех больших залах, на которые делилась галерея, рассеивался с высоких потолков на заполненные портретами, пейзажами, натюрмортами стены — от крохотных до исполинских: семейные сцены в комнатном полумраке, дамы в роскошных платьях, святые в красочных одеждах, от которых шло зыбкое сияние, морские пейзажи. Любые громкие звуки эхом отражались от стен, врываясь в гулкую, безмолвную тишину. Несмотря на то, что никаких растений в залах не наблюдалось, воздух был пропитан запахом мускусных роз. — Чудесный аромат, не правда ли? — любезно осведомился он. — Мне нравится. — согласилась девушка. — Вы знаете, что это за сорт? — Подобный душистый запах с пряностями встречается у роз сорта «Ровиль». Но, к несчастью, их невозможно нигде достать. Их выращивают исключительно в королевских садах.       Они прошли мимо крохотной картины с изображением ворона: хрупкое создание с морионовыми перышками, голова повёрнута набок, глазки — пыльные черные капельки ужаса. — «Отречение апостола Петра», Рембрандт. — вполголоса сказал Нольте, когда они остановились у панно в золоченой раме. — Прекрасная работа. На тайной вечере из уст Иисуса звучит предсказание о скором предательстве одного из его учеников. Апостол сначала не поверил в сказанное Христом, но сказанному суждено было сбыться. Схваченный ночью солдатами, Петр отрицает знакомство с Иисусом, и картина повествует о моменте предательства ученика. Лицо несколько удивленное, будто апостол не понимает, зачем к нему пришли солдаты, но в глазах стоит испуг. Его положение тела закрытое, оно показывает желание устраниться от неожиданной облавы. Фривольная служанка, чувствуя себя уверенной под защитой расположившихся за ней солдат, бесцеремонно облокачивается левой рукой о плечо Петра, а другой рукой освещает его лицо свечой, словно на дознании. Свет от горящего пламени соприкасается и плавно переходит в чистый, тревожный свет, исходящий от лица верующего. — говорил коллекционер. — Рембрандт такой дотошный. Особенно это видно на картинах, написанных на религиозную тему — кажется, лики лиц его святых всегда омыты божественным сиянием. Превосходная техника, игра тени и света… Приглядитесь к верующему повнимательнее. Его одухотворенный лик полон достоинства. Лицо — честное, добропорядочное, умные глаза, благородная седина бороды. Праведность на нем так и выписана, и но при этом — червоточинка тревоги. Неброский, почти незаметный глазу легенький штришок предателя.       Затем они подошли к другой картине. Это был эстамп в старинной деревянной раме, покрытой золоченым левкасом: на ней был изображен исполинский морской змей в яростно бушующих волнах. Верхнюю часть полотна заволокли черные штормовые тучи, кроме одного места, в правой части, где свет спицами проникал через грозовое небо, открывая зрителю лик Бога, держащего в руках меч, намеренного поразить дланью змея. — Расскажите про неё. — А-а, Густав Доре «Разрушения Левиафана». — раздался невозмутимый голос. Он нарисовал в воздухе уродливую загогулину и вполголоса продолжил: — Картина весьма аллегорична. За облик морского дракона художник взял Левиафана. Его образ можно увидеть во множестве художественных и литературных источников, и везде его изображают по-разному. Левиафан присутствует в угаритском эпосе «Цикле Баала» под именем семиголового морского змея Лота́на, в ханаанской мифологии — в виде змея Темтума. Офиане поклонялись змею, как божеству, а христианскими богословами Левиафан был отождествлен с Дьяволом. Возможно, его образ нашёл отражение в ветхозаветном звере, вышедшем из моря… — «И встал я на песке морском и увидел выходящего из моря зверя». — Я впечатлен. Вы знаете «Откровение?» — не скрывая изумления, спросил коллекционер.       Молчание. Древесный сандаловый аромат её парфюма со сладковато-пряными нотками ладана, насыщенный и густой, обволакивал стоящего поблизости человека теплым, дымным шлейфом. — Я часто прихожу сюда посмотреть на неё. — зазвучал голос рядом с ним. — Зверя, выходящим из моря, многие толкователи принимают за Дьявола, выходящего из «моря житейского» — из среды волнующегося, подобно морю, людского рода. Зверь, похожий на барса, с ногами, как у медведя, и с пастью льва — всё это качества самых свирепых животных. Голов у него семь, и головы эти испещрены богохульными именами для отображения его презрения ко всему святому. Десять рогов его увенчаны диадемами в знак того, что он будет пользоваться своею богоборною силою со властью царя на земле. Но зверь не воплотившийся Дьявол. Он всего лишь человек.       Нольте смотрел на гравюру, пока не поймал себя на том, что заворожен исходящей от неё страшной силы, ощущением надвигающейся беды, скоротечности и гибельности.       «И дивилась вся земля, следя за зверем, и поклонились дракону, который дал власть зверю, и поклонились зверю, говоря: «Кто подобен зверю сему и кто может сразиться с ним?».       Она повернулась. Полуулыбка с неподвижным взглядом придавала ей сходство с Форнариной на соседней картине. — Пойдемте дальше?       Захваченный вниманием благодарного слушателя, Нольте подводил её от одной картины к другой, а приятную беседу — с одной темы на другую. Девушка неожиданно оказалась чутким и проницательным зрителем, и чем дольше он говорил, тем меньше у него возникало мыслей о том, что причиной её интереса могло быть что-то менее прозаическое, чем глубокое наслаждение от общения с ним и взаимная любовь к искусству. — Вы просто прелесть. — торжественно признался коллекционер; хрупкая рука девушки надежно окольцевала сгиб его локтя и не отпускала всю экскурсию по галерее. — Почему я никогда вас не видел раньше? — Я работаю в личной охране Его Высочества всего лишь полгода. — Очень зря. Такой светлой голове место в стенах просвещения, а не среди безмозглых громил в темных костюмах. — Прошу, не нужно меня переоценивать.       Когда они вернулись в первый зал, она предложила: — Присядем?       Возле стены под цветочным натюрмортом стояла любовная кушетка королевы Нанеерль. — Как вы познакомились с господином Цериднихом? — спросила девушка после того, как Нольте устроился поудобнее, закинув ногу на ногу. — Это случилось десять лет назад. Я был посредником в сделке, покупателем в которой выступил Церидних. Он пожелал получить пару алых глаз. — Глаза клана Курута? Я слышала, они пользуются большим спросом на чёрном рынке. — Да, восхитительные сокровища. Очень, очень ценные. Многие мои клиенты до сих пор жаждут их получить. У принца на сегодняшний день самая большая коллекция алых глаз. — как можно небрежнее сказал Нольте. — Шесть пар. Особенно я люблю эту голову. Бесценный товар. На аукционе Валь-д’Уаз она стоила пятнадцать миллиардов дзени.       Коллекционер указал на голову светловолосой женщины в прозрачном цилиндрическом футляре. Она стояла на полке приземистого антикварного шкафа. Приоткрытые дверцы украшали контрастные витражные вставки. Её чистый, светлый прижизненный лик был сохранен благодаря водометанольному раствору формальдегида и уникальной технике, которой владела Ренко, бальзамировщица из Метеора.       Женщине на вид было не больше тридцати. Сквозь полупрозрачную жидкость можно было разглядеть веснушки на её носу. На нижней полке полукругом стояли в отдельных футлярах шесть пар глаз таким образом, что казалось, будто они в упор смотрят на каждого, кто бы ни остановился перед шкафом. Алые глаза… Пристальный взгляд… — Получить алые глаза можно только от их носителей, представителей клана Курута. — мужчина поднялся, подошел к шкафу, взял один футляр и сел обратно на кушетку. — Дабы сохранить главную ценность своего клана, они вели скрытный образ жизни и не жили постоянно на одной и той же земле: через каждые пять-семь лет клан кочевал из одной лесной глуши в другую. Последним местом их обитания была, кажется, крохотная провинция Лаксо в республике Кунейтра. Конечно, в идеале, я хотел, чтобы исполнитель принес мне тогда целую голову, но глаза были такого высочайшего качества, что я не стал предъявлять претензий. Тот охотник, очевидно, тщательно выбирал подходящую жертву. Видите? — он постучал пальцем по стеклу футляра. — Глазной нерв почти не поврежден, срезан очень нежно, чтобы не повредить яблоко. А цвет глаз… этот восхитительный пурпурный оттенок можно получить только от чистокровного Курута и только в тот момент, когда его обуревают самые сильные эмоции: гнев, ярость или горе. Говорят, ещё с маленьких лет эти лесные дикари учили своих детёнышей подавлять эмоции, чтобы они могли защитить себя от охотников за алыми глазами. Любопытно, как же он смог добиться столь насыщенного оттенка, да ещё и успевшего сохранится посмертно…       Он глянул на девушку, чтобы увидеть следы произведенного впечатления… и отпрянул. В её взгляде читалась такая неприкрытая жгучая злоба, что волосы у него на затылке зашевелились и встали дыбом. По виду девушка сейчас напоминала одичавшего хищника, который обдумывает, не отведать ли ему Йохаима Нольте на ужин.       Внезапно ее лицо смягчилось; ему подумалось, уж не привиделся ли ему этот взгляд. — На живом человеке они смотрелись бы лучше.       Он потер шею ладонью. Ещё не сбросив остатки замешательства, его смех вышел немного нервным. — Вы ещё слишком юны, чтобы понять — те, кто умеют видеть истинную красоту, знают, что нужно сделать все, чтобы сохранить её. — избрав покровительственный тон, он начал пояснения. — Алые глаза несравненны. В них веками будет гореть алый пожар, пламенный дух клана Курута. Они почти что откровение — неистовый пейзаж, демонстрирующий буйство человеческих чувств. — Вы считаете, возможность видеть этот пейзаж стоит того, чтобы резать людей, как скот на убой? — Дать этим глазам умереть вместе с их хозяевами — вот настоящее преступление. Это и есть искусство. Запечатлеть красоту навеки вечные. — Да? — отстраненно протянула девушка, наклонившись, и положила согнутые в локтях руки на колени. — Интересные вещи говорите. Я заметила, какие формулировки вы использовали, когда рассказывали о клане Курута: «лесные дикари», «детёныши». Будто они и правда не более, чем… животные. Дикари. — задумчиво повторила и замолчала. Она облизнула губы, со скупой усмешкой поджала их в улыбке. — Выходит, по-вашему, ради красоты можно убить? — Человеческую жизнь, боюсь, сильно переоценивают. — посмеиваясь, ответил коллекционер. — В ней нет ничего особенного.       Девушка повернулась — лицо перерезала тень. — В ней нет ничего особенного… Замечательно. С вами все понятно, господин Нольте.       Она не спеша поднялась с кушетки и подошла к полотну, висящему рядом со шкафом, на одной из полок которого покоился стеклянный футляр с женской головой. — Знаете эту картину? — Герард Терборх, «Отцовское наставление». — Ушла с торгов аукциона «Пеньяранд» анонимному покупателю в Нетшере три года назад. Только три человека включая нас с вами знают, что покупателем был господин Церидних. При приобретении разных произведений он старается сохранять инкогнито. Полотно авторское, холст, масло, размер семьдесят один на семьдесят три, стартовая цена один и восемь миллиарда. Богатый провенанс, подлинность подтверждена аукционным домом «Валь-д’Уаз» и лично проверена главным оценщиком Ренцом Ле-Алем. Картина была выставлена на продажу мелким банкиром из Йоркшина. Его труп со следами удушения нашли где-то за неделю до аукциона в заливе Синтра — его прибило к берегу популярного пляжа в Йоркшине. Хотя, полагаю, уже не такого популярного. Увидеть утопленника рядом со своим шезлонгом не самое приятное впечатление, которое можно получить от отпуска.       Пока девушка говорила, коллекционер искоса изучал её. Тщедушная, болезненно-бледная, с аскетичным профилем: прямой нос, тонкая линия губ, остро заточенные скосы скул — красавицей она не была, но её неподвижность, покойность, приковывали взгляд не хуже красоты. Двигалась она без лишних движений, походкой с твёрдой поступью командира; расправленные плечи, прямой взгляд и осанка выдавали воспитание в строгой дисциплине. Однако было в ней что-то ещё, что-то волнующее, стремительное, хищное. Она вызвала собой смутное, тревожащее нутро чувство подобное тому, какое рождается при виде силы разрушения, надвигающегося стихийного бедствия или катастрофы, чувство, которое порой вызывал у Нольте Церидних — появление хаоса там, где царил покой. Принц и сам представлял из себя хаос в человеческой шкуре, порождение неуправляемой, разрушительной скверны — в его стиле сеять раздор и ужас.       «Странно. Кажется, где-то я её видел…» — вдруг пронеслось у него в голове. — «Да, где-то точно должен был видеть. Где же?». — «Ночной дозор». Принца привлекло, что картина имеет дурную репутацию, потому как трижды подвергалась порче и попыткам уничтожения. В начале прошлого века безработный школьный учитель «атаковал картину» с ножом и нанёс несколько крупных зигзагообразных порезов. Де Рийк утверждал, что «сделал это для Господа» и что ему «было приказано это сделать». Покончил жизнь самоубийством. Спустя семь лет сбежавший пациент психиатрической больницы обрызгал кислотой картину из скрытого флакона. Также совершил самоубийство. Картину выставил на торги один довольно известный дирижёр. Через неделю после аукциона покончил с собой по неизвестным причинам.       Выдержав краткую паузу, та продолжила: — Год назад на аукционе «Валь-д’Уаз» при вашем участии была распродана коллекция, принадлежащая супружеской паре из Ортиса, графу и графине, пожелавшими остаться анонимной. Полторы тысячи предметов за рекордную общую сумму сто сорок два миллиарда дзени. Эта коллекция стала самым дорогим собранием в истории аукционных торгов. До этого вы были посредником в большом количестве сделок между коллекционерами и успели заработать себе имя, но именно после того аукциона имя Йохаима Нольте стало нарицательным на рынке искусств, означающим, что человек совершает гешефт с редкими произведениями высочайшего класса и признанными шедеврами. — Послушайте, я уже понял, что вы хорошо осведомлены о сфере моей деятельности. Браво, это действительно впечатляет. Особенно потому, что обычно телохранители отличаются узколобостью и неспособностью оценивать красивые вещи. — надменным тоном сказал Нольте. — Но я не могу понять, зачем вы все это мне говорите? — Хочу узнать, в какой момент вы решили, что у вас получится с такой же легкостью воровать у господина Церридниха?       В тот миг, когда он удивленно вздрогнул, она повернулась, будто почувствовала перемену в атмосфере. — Надо отдать вам должное: вы не настолько глупы, чтобы решиться на его убийство. Ивасе и Хината. Вы ещё помните эти имена?       По хребту пополз страх, но он невозмутимо глядел в бледное лицо. — Вы когда-нибудь наблюдали со стороны за человеком в тот момент, когда произносишь ему определенные имена? Он реагирует на них, как собака на натянутый поводок. — О чем вы говорите? — Вы знаете. — Знаю о чем? — Будет вам. — еле заметно качнула головой девушка. — Что ж, видимо, мне придется добавить ещё одно имя, чтобы растормошить вашу память — Колетта.       В тишину врезался оглушительный телефонный звонок. Нольте, сохранявший до этого относительное спокойствие, чуть не подпрыгнул от звучной трели, эхом разнесшейся по коридорам галереи. Девушка вытащила телефон, глянула на экран, и сбросила звонок, посчитав его в данный момент, по всей видимости, не слишком важным. — Прошу прощения. Работа не позволяет его выключить. — телефон исчез во внутреннем кармане пиджака. — Колетта ведь не знает, что те девушки, что были до неё, стали обладателями картин не по счастливой случайности. Имейте ввиду, если я задаю вопрос, считайте, что ответ на него я уже знаю. — Вы несете какую-то чушь. Я не намерен слушать весь этот бред. — голос осел, и коллекционер прочистил горло — вышло слишком громко, слишком явно выдавало волнение, нельзя было этого делать. — Всего хорошего.       Найдя взглядом выход из зала, коллекционер поднялся с кушетки и направился в его сторону. — Прошу, вернитесь и сядьте. Мы ещё не закончили. — донеслось ему вслед. Увидев, что он уходит, девушка не сдвинулась с места, головы не повернула, продолжив стоять напротив картины. — Мне нужен ваш ответ. — Что вы о себе такое возомнили?! Я не намерен всё это слушать!… — Вернитесь и сядьте.       Он замер. Ровный голос треснул от всаженной в него властной интонации и заставил слова свернутся влажным комом, туго застрять в горле.       Когда коллекционер повернулся, то увидел, что девушка смотрит уже не на картину, а на него. В пустых зрачках отражалось его перекошенное лицо. Глядя в её глаза, он смотрел во тьму, к которой лучше не приближаться. — Понимаю, разговор не из приятных. Но вы должны выслушать меня до конца. Прошу сделать это по-хорошему, иначе мне придется приколотить ваши ноги к кушетке гвоздями.       Девушка жестом руки указала на кушетку. В тишине и спокойствие её голоса было что-то устрашающее. — Пожалуйста, присядьте. Прошу вас.        Сначала ему показалось, что от её взгляда исходят какие-то глухие стуки, но потом понял, что это его собственная кровь, стучащая в висках. Как во сне он прошёл мимо неё и покорно сел, положив сжатые в кулаки ладони на колени. — Его Высочество крайне эксцентричный человек. Даже мне далеко не всегда удается угадать, что у него на уме. Он щедро делится своим искусством с теми, кто ему нравится, и испытывает слабость к милым девушкам вроде Колетты, но вы и так это знаете. Бесхитростность, невинность и искренность — приятные качества, которым в крайней степени не хватает людям в высшем обществе, и каждой из той девушек они были не чужды. Не хотите выпить? — Ч-что? — У вас руки дрожат. — он опустил взгляд вниз; сцепленные пальцы заходились от мелких судорог. — Боюсь ошибиться, но, кажется, вы предпочитаете коньяк.       Выжидание зависло в воздухе, смешиваясь с царившей в зале тишиной. — Я не убивал их. — Это неправда, господин Нольте. Ваше отрицание ни к чему не приведет. Вы лишь копаете себе яму, решив выбрать тактику умышленной амнезии. Когда вам что-то нужно, вы либо предлагаете деньги, либо, если не удается договориться, забираете жизнь. Вот что необычно: люди вашего положения предпочитают пользоваться услугами наемных убийц, а не сами марать руки в крови. Видимо, это тоже часть процесса. — Как вы?… — Как я обо всём узнала? В смысле — обо всём? — девушка развела руками, затем завела их и сцепила за спиной. — Нужно лишь задать правильные вопросы правильным людям и подходящим тоном. А потом картина событий сама выстраивается. Кстати, это ваша фраза. На одной из лекций вы рассказывали о том, как понять замысел художника. Вы посоветовали в первую очередь обращать внимание на самые мелкие, неочевидные детали, которые художник «прячет» от зрителя. Нам кажется, что в них нет ничего особенного. Что они выписаны лишь для того, чтобы дополнять картину. Но на самом деле полный смысл всегда выстраивается в тот момент, когда мы замечаем эти детали. Жизнеутверждающий совет, господин Нольте. Всё так и есть — мы всегда видим лишь общую картину, не замечая деталей, которые чаще всего важнее чем то, что расположено крупным планом.       Нольте стиснул челюсти и подумал, что прозвучавшая фраза подводила к выводу, который та прямо сейчас озвучит, но потом решил, что та ждёт от него какого-то ответа. Однако прежде, чем он успел открыть рот, она продолжила: — Всё всегда начинается невинно, не правда ли? Тяжелая учеба, экзамены, стрессы… Одну из студенток накануне бросил жених, у другой недавно умерла мать, третья переживает по поводу работы в музее. Пару вопросов после лекции, затем — короткие беседы. Каждый раз они становятся все дольше и вскоре выходят за рамки учебного процесса, а потом — с чашкой кофе в университетском парке. Вы точно рассчитывали, сколько времени нужно уделить, чтобы завоевать доверие и не вызывать подозрение у окружающих. Вскоре вы уже знаете всё о ее жизни. Я заметила, вы умеете слушать. Это опасное оружие, против которого трудно устоять. И вот вы уже встречаете её возле памятника Лоренса Миволла с двумя кофе без сахара, чтобы пойти в Музей Браганса на выставку Брейгеля. — Вы следили за мной? — спросил он, не сумев скрыть дрожи в голосе. Ее взгляд не оставлял никакой надежды на то, что всё это блеф. — Для ценителя искусства вы не очень-то наблюдательны. — заметила девушка. — Ваши лекции об истории искусств каждую неделю посещают очень много людей. Некоторые приезжают даже с другого конца страны, чтобы послушать их. Поначалу я считала, их популярность слишком преувеличена, но послушав одну, мои сомнения развеялись. Они потрясающие. Вы не просто любите искусство, вы им одержимы. А когда человек чем-то одержим, он способен на многое. — пауза. — Первое время мне было сложно понять, зачем тратить столько сил и времени, если есть другие способы достать картину. Скажем, подкупить охрану или устроить пожар, чтобы украсть её. Но вы убивали их сами. Зачем нужно было так рисковать? Это тоже часть процесса? Вы получали удовольствие от того, что убивали их своими руками?       Коллекционер знал, что вечер давно перевалил за десять, но в залах стоял ясный, чистый дневной свет. — Вы специально просили девушек не говорить про них, якобы столь известные произведения искусства вызовут у окружающих множество вопросов и их захотят украсть. Вы рекомендовали им надёжные места, различные склады и хранилища, где у вас были связи, и картина будет хранится в безопасности. — Скажите же, вы вообще о чем? Потому что я просто не понимаю, куда вы клоните. — Вам нужно, чтобы я все расписала? Ладно. Во всех случаях вы имитировали самоубийство, чтобы потом забрать себе картины, а затем продать одному из частных клиентов или подпольному аукциону. Знаете, из всех видов трупов сложнее всего разбираться суицидом, который был совершен чужими руками. Практически невозможно определить, случилось самоубийство по своей воле или человеку кто-то «помог». Но вы слишком увлеклись, стали опрометчивы. Небрежны. Первую вы убили хладнокровно, а со второй слишком много эмоций. Ту, которая Хината. Эмоции заставляют даже самых осмотрительных людей совершать ошибки. Раньше вы старательнее заметали следы. — пауза. — Повешение на джутовой веревке. Недурная работа. Даже экспертиза не смогла обнаружить следов насильственной смерти от чужих рук — следы верёвки высоко на шее, смещение шейных позвонков, в общем типичное повешение. Но полоса на шее слишком глубокая. На несколько миллиметров глубже, чем следовало, такое ощущение, что её вдавили в глотку. Такое бывает, если человек крупный, с широкой шеей, но не хрупкая девушка весом в сорок два килограмма. Направление волокон на веревке говорило о том, что тело подтягивалось в петле а узел петли располагался в области подбородка. Трудновато, наверное, было дотягиваться до затылка? В механизме смерти при повешении имеет место сдавление трахеи и сосудисто-нервного пучка: оно приводит к быстрой потере сознания вследствие расстройства и прекращения мозгового кровообращения. В крови быстро нарастает гиперкапния, повышается серотонин, гистамин, и смерть наступает обычно минут через пять, от паралича дыхательного центра. Но уровень гистамина у Хинаты был намного меньше, чем серотонина. Знаете, о чем это говорит? О том, что гистамин успел упасть. Всего за пять минут этого не могло случиться. Следовательно, она была в сознании больше, чем пять минут. Где-то пятнадцать, я думаю. Что вы с ней делали все это время? Любовались, как она корчится в агонии в петле? — Ты! — его аж затрясло от ярости. — Хватит уже чушь пороть!       Выкрик разнесся эхом по залу, и наступила гробовая тишина. — Чушь? Вы же сами спросили, как я узнала. Неужели вам уже неинтересно?       Коллекционер не ответил. — Всё это навело меня на мысль о том, что кто-то подделал заключение о результатах вскрытия. Такая небрежная работа не могла быть не замечена. Пришлось просеять много бумаг, чтобы выйти на судмедэксперта, который подделал причину смерти, Уилла де Рийка. Уж его-то вы должны помнить — вы его давний клиент. Много чего любопытного о нём нашлось. Например то, что по указке федерального прокурора он часто фальсифицировал заключения о смерти, которые могли повредить его карьере. Полагаю, вы шантажировали де Рийка, пока он не согласился вам помогать. Вы, наверное, ещё не в курсе, но господин судмедэксперт как-то смог прознать, что его ищут, и удрал в Магальянес. Хотел залечь на дно, но дерьмо всегда всплывает. — девушка мрачно улыбнулась. — Впрочем, не об этом сейчас речь. — Попридержи свой язык, иначе ты можешь нарваться на очень крупные неприятности.— прошипел мужчина; лицо бледное, искаженное от злости. — Даже не думай, что можешь угрожать или шантажировать меня. Ты и понятие, с кем говоришь.        Что ещё ему оставалось делать — только стоять на своем. Этот судмедэксперт его даже не видел. Он встретился с другим, с одним из его доверенных. Тот ни за что бы не раскололся. Не могла она выйти на него. Прокурор уж подавно и рта бы не раскрыл. Да эта девка хоть целый день может рассказывать, как по её мнению было все на самом деле. Ни черта у неё нет на него.       Она развернулась к нему — не всем корпусом, ровно настолько, чтобы видеть коллекционера боковым зрением. — Ярится, вопить, махать влиянием — дурацкий способ устрашения. Мы ведь с вами два взрослых человека, ведущих беседу, давайте проявим друг к другу немного уважения и не будем опускаться до угроз.       Лицо у Нольте как застыло. У той в глазах блеснуло что-то вроде одобрения, и, обхватив за спиной запястье одной руки другой, она отвернулась обратно к картине. — Никто из них и понятия не имел, какие сокровища попадают к ним в руки. Все эти дуры были настолько очарованы Цериднихом, что думали только о том, как бы его соблазнить. У них всех просто крышу сносило от своих же тупых надежд. И они все сами с радостью отдавали бы мне картины, лишь бы я ещё раз устроил им встречу с принцем. До встречи со мной они нихрена не слышали о Хиггсе, Гегеле, Гольдбахе. Это уже самая низкая мера, по которой можно оценивать людей! Не я, так Церидних бы рано или поздно сам прикончил их в своей манере. Он же создает уникальное «искусство». — последнее слово Нольте произнес с нескрываемой язвительностью. — «Перспективная молодежь в экстремальных ситуациях». Ха! — лающе хохотнул Нольте, скривив губы в презрительной ухмылке. — Он просто… — Самая низкая мера? — перебив, переспросила та. — То есть, они для вас всё равно что обезьянки? — Я… — растерялся коллекционер. Вопрос был задан тоном, словно она спрашивала, как ему сегодня погода, но чувство было такое, словно ему к виску приставили пистолет и взвели курок. — Я прилагаю колоссальные усилия, чтобы разглядеть в человеке хоть каплю достойных качеств, но порой это бывает просто невыносимо. — Довольно скользкий ответ. Значит, достойные качества вы в них не находили. А если так, то их убийство становится обычным препарированием или забиванием скота. По всей видимости, у вас есть некий минимальный набор критериев, по которому вы определяете, человек перед вами или обезьянка? — продолжила та с тем же жутким спокойствием, нарушив ощутимо прохладную тишину, будто кто-то открыл окно нараспашку. — Значит, да. Я бы с удовольствием их послушала. И пожалуйста, не стесняйтесь отвечать. Несмотря на пару топорных выпадов, которыми вы хотели взять инициативу на себя, вы остаетесь вполне уравновешенным. Мне нравится с вами беседовать. Интересно общаться с тем, у кого что на уме, то и на языке. И как оно? — Чт… — Удовольствие от убийства обезьянок. Стоит всех усилий? — Не понимаю, о чем вы. — Вообще-то, я хотела спросить о другом, но раз зашла речь — вам нравится ощущение власти, которое вы испытываете, когда отнимаете жизнь? Нет большего наслаждения для убийцы, чем осознание, что его руки способны вершить чужую судьбу. Вы одержимы… наверное, властью над чем-то более вечным, чем человеческая жизнь. Она не имеет для вас никакой ценности, поэтому вы позволили себе ей распоряжаться. Вы убивали их только из-за своей жадности. Ради себя и своего эго. Вас ослепляет ненасытная жадность к вещам, господин Нольте. Да, желание утолить эту жажду требует больших жертв. А эта голова… Когда вы про нее говорили, то со стороны выглядели так, словно вас охватил настоящий экстаз. — она наклонилась и посмотрела на законсервированную в формалине женскую голову. — Как вы живете с самим собой? Убеждаете себя, что отвратительное может быть вкусным.       Девушка повернулась к нему. Коллекционер ожидал встретить там отвращение или, может, даже презрение, но серость чужих глаз так и оставалась безразличной — будто она смотрела на нечто до такой степени никчёмное, что оно даже не вызвало эмоций, и он сразу почувствовал себя грязным и липким, как затертая банкнота. — Теперь я понимаю, почему Церидних выбрал вас. — через долгую тишину произнес коллекционер. — Вы похожи. Вы оба психопаты. — Не стоит называть принца психопатом. Если узнает, он может обидится. — А про себя вы так не считаете? — процедил Нольте. — Себя? — она будто бы удивилась, что речь зашла о ней, и повторила, чуть задумчиво. — Не знаю. У меня нет о себе никакого мнения. Мне больше интересно то, что не касается меня напрямую. Например, как чьи-то слова или действия могут затронуть других людей. Это имеет значение. А размышлять о том, что я думаю о себе лично я не вижу смысла, да и скучно всё это. Но вы можете считать меня психопаткой. Может, так оно и есть. Со стороны, говорят, виднее.       Она пожала плечами, и этот простецкий жест вызвал у него гнев. — Если вы так желаете меня осудить, тогда почему не осуждаете Церидниха? — спросил он со злостью, глядя прямо перед собой. — Он же тоже садист-убийца и бесчеловечный коллекционер. Как насчет этого? — Господин Церидних мой работодатель. Безопасность и благополучие это, пожалуй, всё, что должно волновать человека, которого нанимают для личной охраны. Выходя из дома на работу, подобную моей, критику лучше оставлять на тумбочке в прихожей. Иначе хорошо работать не выйдет.       Она обошла голову и подошла к другой картине мальчика в красной беретке с экзотическим вычурным пером, держащего череп, изображенный так, словно находился за пределами плоскости холста. — Кстати, вы там что-то сказали про то, что я понятие не имею, с кем говорю. Это потому, что вы ощущаете полную безнаказанность под покровительством высокородных и могущественных людей? Тех, которые платят всем вокруг, чтобы делать все, что захотят. Сенатор Хальфа, например, или представитель от консервативной коалиции Нотре. Недавно он заплатил коллосальную сумму одному конгрессмену за то, чтобы тот выступал против закона о гуманном забое скота. Понимаете, это повредит его весьма прибыльному бизнесу, связанному с производством мяса. Меня не очень интересуют деньги, но иногда, как в вашем случае, я бываю просто поражена, что за эти деньги можно сделать. — Всё-то вы знаете. — низким, гортанным шепотом ответил он, чувствуя, как горят щеки. Лицо его было багровым от гнева. — Пока не всё, что хотелось бы. Но я знаю, что они частые гости в вашем доме в Лиллесанд. Впечатляющее шале. А сад просто необыкновенный, столько редких растений. Наверное, в него вложено немало сил. Я заметила, что там растёт много мускусных роз. Такие заостренные цветки кремового оттенка, очень похожи на клематисы. Что это за сорт? — Вы были у меня дома? — услышал он свой собственный голос, не веря, что все это происходит на самом деле. — Мы говорим о розах. — мягко возразила девушка. — Послушайте, я… — Я именно слушаю. Розы. — «Ровиль». — Тот самый королевский. Когда мы шли по галерее, я сразу узнала их аромат. Вы, очевидно, их очень любите, раз букеты из них стояли почти в каждой комнате, в том числе и в галерейном коридоре, где находятся все предметы, которые вы коллекционируете. — она сделала паузу, словно тщательно выбирала следующие слова. — С учётом ваших самобытных вкусов, хочу спросить: каков на вкус человек, насквозь пропитанный страхом?       Коллекционер промямлил что-то невнятное. — Не имею… не имею ни малейшего представления. — Хотя бы предположите. На что оно похоже? Может быть, на говядину средней прожарки? Или на свинину. Человека часто сравнивают со свиньей. Как думаете, оно жесткое или нежное? В нем чувствуется привкус крови? — Нет… не знаю… Наверное… Я не знаю. — повторил Нольте слегка истерично. — А понимаете, почему я это спрашиваю? Может потому, что я смотрю на вас и представляю, каким вы окажетесь на вкус?       Нольте провел языком по пересохшим губам. Во рту появился дурной привкус. На секунду ему показалось, что его вот-вот стошнит. В серых глазах блеснуло что-то страшное: возможно, она представила себе, как сожрет его, будто это кусочек торта. — Даже странно, что вам ни разу не приходило в голову ни одной гастрономической фантазии. А ведь из частей тел, что я видела в вашей галерее, можно приготовить званый ужин. Сердца, мозги, лёгкие, волосы, руки, ногти… Мясная лавка, и только. Вы просто смотрите на них? И всё? По-моему, всё равно что любоваться содержимым тарелки и не брать в руки вилку. Почему? Жаль портить коллекцию? Или из этических соображений? — Я н-не каннибал. — Удивительно. От человека, испытывающего удовольствие от лицезрения мёртвой плоти, ожидаешь, что он хотя бы раз пробовал её. Почему бы и нет? — она повернулась к нему. — Вы сегодня обедали в ресторане «Клермон» на площади Колоане. Говорят, там хорошая кухня. Каре ягнёнка пришлось по вкусу?       Задавая этот вопрос, сказано было все, как и раньше, просто и бесхитростно, но её слова застряли у него в глотке: «Каре ягнёнка пришлось по вкусу? Каре ягнёнка пришлось по вкусу?». — Не волнуйтесь. Это был ягнёнок. Молодой и вкусный, но всего-навсего ягнёнок. Так это вы их убили, верно? — Я… — Да или нет. «Да, я их убил» или «Нет, я не убивал». — сказала он значительно громче и отсутствующим взглядом отметила выступившие у него на лбу капли пота.       Молчание. Она чуть наклонила голову и посмотрела на него долгим взглядом, пока не поняла, что коллекционер больше не сможет продолжать ничего отрицать. — Отлично. Тогда здесь у нас полная ясность.       Тварь… Тварь! От ярости начали подрагивать руки, и он сжал их в кулаки. Какая-то мелкая дрянь, возомнившая о себе невесть что, смеет его запугивать?! Его?! ЕГО?! Ему хотелось вытрясти из неё всю душу, ничто так не хотелось, как протянуть руки и свернуть шею сумасшедшей стерве.       «Думаешь, что тебе всё известно, и ты будешь манипулировать мной?! Тебе это откликнется, проклятая сука. О, это я тебе обещаю! Рано или поздно… Я тебя уничтожу!».       По другую сторону от шкафа висел еще один холст, но картиной он не являлся, хотя с первого взгляда об этом сложно было догадаться. На деревянную раму, ничем не отличную от той, что окаймляла портрет по соседству, была натянута татуированная кожа. Изображенный на ней готический собор в точности в повторял Валендамскую базилику Святого Франциска: стрельчатые шпили, вытянутые башни с удлиненными окнами, грандиозные пинакли, украшенная лилиями кровля и витражная роза. Центральный портал на фасаде посвящён Деве Марии; на его вимперге изображена сцена коронования Богоматери Христом. — В хрониках древних ассирийцев есть упоминания о свежевании захваченных в плен врагов или мятежных правителей. Содранные целиком кожи пригвождали к стенам их городов как предупреждение всем, кто бросает вызов власти или посягает на их собственность. Её сняли с человека недавно. Принц сделал это лично. — она расцепила руки, протянула пальцы к татуированной кожей, собираясь коснуться, но в последний момент сжала ладонь в кулак и опустила вниз. — Видели когда-нибудь в Национальном музее Арендела Тициановскую «Наказание Марсия»? Наглядное пособие, как нужно сдирать кожу с человека живьем. Один мой знакомый от неё в восторге. Он хорошо управляется с ним. Я имею ввиду, с разделочным ножом.       После она подошла к шкафу, взяла с нижней полки футляр с глазами, и села рядом с ним на кушетку, после чего протянула футляр ему. — Присмотритесь поближе. — ответила она на его озадаченный взгляд.       В первые несколько секунд он ничего не понимал, пока не увидел крошечное отверстие на деревянной панельке крышки. — Улыбнитесь, вас снимают. — раздался над ухом мрачный смешок.       «Камера…».       В ушах взревела кровь.       Титаническим усилием воли ему удалось отвести взгляд от алых глаз. В последний миг ему показалось, что они вспыхнули миллиардами красных искр, но когда он снова опустил на них взор, они тут же погасли. — Я дам вам один совет: оставьте эти глаза в покое. Забудьте о них и держитесь подальше. Когда настоящий хозяин придет за ними, он никого не пощадит. Все будут наказаны. Будьте уверены, каждый получит то, что заслужил.       Какое-то время она хранила молчание, пока Нольте не повернулся и не взглянул ей прямо в глаза. Когда их взгляды встретились, он почувствовал внезапно подступившие жгучие слезы. Он сумел сдержать их, крепко сжав челюсти — его глаза остались сухими, но разум пребывал в смятении. — Статья восемьдесят седьмая: убийство двух и более лиц, совершенное с особой жестокостью вместе с восемьдесят девятой, совершенное из корыстных побуждений. — проговорила она, выдержав его взгляд и не отводя глаз: — согласно законодательству Какина наказывается лишением свободы на срок от двадцати до тридцати лет, пожизненным лишением свободы или смертной казнью. Хищение чужого имущества — лишением от пяти до десяти лет. Но все законы бесполезны, если у человека есть деньги и связи. Учитывая нынешнюю правовую систему, тщетно надеяться на то, что преступники будут раскаиваться в содеянном и понесут должное их деянию наказание. В мире, где нет никаких последствий для богатых, есть место приговору не от суда. Закон давно перестал страшить людей. Но лишь страх способен превратить дикаря в человека.       В галерее было достаточно тепло, но всё его тело бросило в дрожь и покрылось отвратительной липкой испариной. — Знаете, что всегда удивляет меня больше всего? Когда кто-то всерьез уверен, что о его проделках никто не узнает. Когда кто-то думает, что он умнее и хитрее всех остальных и его никто никогда не поймает. Что прикажете мне делать с человеком, который натворил всяких мерзостей, а теперь трясется со страху, когда понял, что за них придется платить по счетам?… Погодите. Не отвечайте пока. — когда он попытался её перебить, девушка положила руку ему на ладонь. Его ладонь дернулась, но она не убрала её. Она чувствовала, как напряглись его мышцы, чувствовала дрожь, бегущую по его телу: — Видели бы себя со стороны. Поначалу вы были обескуражены, а сейчас вон как задрожали. Боитесь, что я раздеру вас, как тряпку, так, что из вас выльется вся кровь? Если помните, на одной из картин, что вы украли, изображена отрубленная голова Иоанна Крестителя. В том, что я снесу вам голову, будет определённая, довольно милая симметрия, вы не согласны со мной?       Наступило молчание, на фоне которого только кровь в ушах загрохотала ещё сильнее.       Вдоволь насладившись его страхом, девушка отстранилась. — Я предлагаю решить вопрос деликатно. Вы вернете все, что забрали. Давайте вот как поступим: вы добровольно вернете все картины, я сотру записи с видеокамер и никто ни о чем не узнает. Как вам предложение?       Безвыходное положение диктовало свои правила игры. Он понимал, что забыв об осторожности, попался в свою же ловушку. Ему бы и в голову не пришло, что во всех предметах в галерее установлены камеры. Поместить электрический прибор в картину, стоимостью в сотни миллионов, просто чертово сумасшествие, ни одному человеку в здравом уме не пришло бы ничего подобное в голову.       Она сумасшедшая!       Ее рука пропала с его ладони во внутреннем кармане пиджака, и появилась перед ним вместе с прямоугольным листом бумаги. — Это адрес склада. В пятницу к нему подъедет машина и всё заберет.       Нольте ничего не оставалось, только как бессильно кивнуть. — Вы больше не будете преподавать в университете. — Я… — сказал он, помолчав, не веря, что это все происходит на самом деле, и несколько секунд осознавал услышанное. — Обещаю, я завтра подам заявление об отставке. — Я здесь не для того, чтобы собирать ваши обещания. Мною сказанное, что вы больше не будете преподавателем, было не просьбой, а констатация факта. Также как расторжение договора о партнёрстве в аукционном доме «Валь-д’Уаз» и контракты о посредничестве во всех галереях страны, которые имели с вами дела. Там вас больше не ждут ни в качестве консультанта, ни покупателя. — Что?… — Все уже сделано, я просто решила поставить вас в известность. Вы бы и сами сегодня-завтра всё от них узнали, но я считаю, дурные новости всегда лучше сообщать лично. Если вы тронете Колетту или кого-то ещё, я узнаю об этом. И тогда разговоров больше не будет. Это ясно?       Он ещё не разобрался, что в этой ситуации ужаснее — его новое положение или её взгляд пронизывающих насквозь глаз: мучительно неприятный, словно назойливый зуд, раздражающий мозг. — О чём думаете, господин Нольте? — Пытаюсь понять, что сейчас со мной происходит. — пробормотал он, пытаясь вытряхнуть из головы застрявшую картину с головой Иоанна Крестителя. — И как, удается? — С трудом. Кто вы такая? — Вы же сами сказали, что я невменяемая. Нет, не невменяемая, там другое слово было — психопатка. Пожалуй, на нём и остановимся. — Теперь вы убьете меня? — Нет. Вы не умрёте. Ваша смерть мне ни к чему. Какой в ней смысл, если вы ещё способны принести пользу? Расточительство и только. Однако это вовсе не значит, что я не могу убить вас в любой момент, если вы предоставите мне такой повод — один мотив вовсе не исключает наличие другого. Они могут соседствовать рядом друг с другом, причины жизни и причины смерти. — он изо всех сил старался держать лицо, но в голове всё плыло. — Хотите знать, какой из всех способов довести человека до желания умереть самый эффективный? Лишить его всего, что ему дорого. Люди ничего не ценят, пока это не пропадёт. Я просто буду забирать у вас всё. Как бы вы не пытались убежать или спрятаться, я сделаю всё, чтобы вы остались ни с чем. Понимаете, о чем я? — Я понимаю. — выдавил Нольте. — И что же? — Вы разрушите мою жизнь. Послушайте… Послушайте меня… я хочу сказать, чисто по-человечески, что я сейчас очень напуган, но я точно знаю, что могу быть вам полезен… — Да нет, вы вообще ничего не понимаете. Чисто по-человечески? Чисто по-человечески… — медленно, с расстановкой проговорила девушка, скривив губы в жесткой, скалящейся ухмылке. — Ну дела. Вы гляньте на него, «чисто по-человечески», говорит.       На несколько секунд они замерли, глядя друг на друга в безмолвном молчании в окружении выпотрошенных глаз, забальзамированной в формалине женской головы и содранной кожи на полотне. — Я сделаю всё, что захотите, дам вам информацию о ком угодно. Если вам нужен определенный предмет, я его достану, я… — Мне ничего из этого не нужно. — Тогда чего вы хотите? Что вам от меня надо? — Чтобы вы кое-что запомнили: пока вы зависимы от кого-то, никакой безопасности не существует. Никто из ваших покровителей, никакая реальная власть не защитит вас от того, что может сейчас произойти.       Внезапно — словно гром посреди ясного неба — память коллекционера осенило: — Это вы. Да, это вы. Я вспомнил вас. Это вы убили того генерала, Рутгерта Гернардта, во время благотворительного приема в гостинице «Эффель» год назад. Я видел, как вы выходили из его номера.       Услышав имя, девушка вскинула голову, недоуменно изогнула бровь. — Кого?       От того как она — и совершенно искренне — не поняла, о ком это он вообще, на лице у него отразилось что-то вроде удивления. Впрочем, оно так же быстро и исчезло. — Один из высокопоставленных генералов Федерации Очима. — пояснил коллекционер, и ткнул в её сторону пальцем чуть ли в обвиняющем жесте. — Вы что, правда не помните? — Слушайте, я за свою жизнь столько людей убила, что даже не могу вспомнить его имя. Я точно убила его? Как я это сделала? — Его нашли разрезанным по кускам в своем номере отеля. — Да? — нездешне протянула та. — Вы точно ничего не перепутали?       Пару секунд висела тишина. Девушка пару раз моргнула. Серые глаза смотрели на него с выжиданием. — В его горло был всажен флаг Федерации, а в его… рот была залита цементная смесь.       Тут же лицо напротив озарилось пониманием. — А, точно. Вот теперь припоминаю. Вы же о том типе, который продавал гостайны своей страны внешней разведке Какина? — подперев голову согнутой рукой, уточнила девушка, и с задумчивым видом постучала телефоном по подбородку; она будто не с ним говорила, а беседовала сама с собой. — Если вы про него, то, что ж, в таком случае, да, верно, это я. Хотите знать, почему?       Он с трудом сглотнул. — Зачем бы мне знать об этом? — Незачем. Но вдруг вам интересно. Вы ведь даже запомнили, как именно я его прикончила. Разве вам не интересно?       Спрашивая, она наклонила голову вправо, а потом влево, будто вкручивала вопрос в него штопором. Коллекционер кивнул. — В последние годы его имя было не раз замешано в серии вооружённых конфликтов в ходе борьбы за политическую власть в юго- восточных республиках Федерации Очима. В каждой из них на протяжении десяти лет одни кровавые диктаторы постоянно сменяли других, устанавливая свои авторитарные режимы. Никто из них не задерживался больше, чем на полгода — их убивали, и все начиналось заново. Но лидерами все они были лишь формально — благодаря Гернардту, передающему планы службы безопасности Федерации, настоящей властью в южных республиках всегда обладал только Какин. Их разведка знала абсолютно все: какое у Федерации оружие, сколько его, где оно находится, что они собираются с ним делать. Какин очень грамотно пользовался всей этой информацией, чтобы раскачивать политическую ситуацию в свою пользу. Господин Гернардт, разумеется, был не единственным: в правительстве Федерации полным-полно предателей родины, наживающихся на непрекращающихся войнах.       Нольте разразился хохотом — громким, пахнущим истерикой смехом. — Боже милостивый! Просто немыслимо! Золотце, вы правда считаете, что можете осуждать других, когда сами даже не помните, кого вы отправили полировать собой гробы? — Разве вы слышали, чтобы я вас судила? Пустая трата времени. Осуждать можно в том случае, если человек подает хотя бы мизерную надежду на раскаяние. Этот генерал, как и все остальные, таких надежд не подавали. Вы уж поверьте, я знаю, о чем говорю. Какая разница, что я о вас думаю, если вы все даже самих себя не считаете душегубами? Ха… — глухой смешок. — Боже… Это настолько нелепо, что даже смешно.       Нарушать повисшее молчание у коллекционера не было ни малейшего желания, но он знал, что у него обязательно будет продолжение. — В тех мерзких, алчных ублюдках, заботящихся только о своих желаниях, которых я убиваю, нет ничего хорошего. Зачем мне о них помнить? Они все не более, чем рабы власти и денег. В них нет ничего, кроме гордыни и жадности. Все одинаковы. Все они. Но сколько бы я их не резала, их не становится меньше. Ничего не меняется. Год за годом этому нет конца. — послышался вздох, как показалось коллекционеру, с бесконечной усталостью: — Вы сравниваете людей со скотом, потому что они служат вам для того, чтобы приносить удовольствие. А для меня вы все как саранча. Да, именно. В Ветхом Завете говорится, что когда Господь насылал полчища саранчи, шум приближающейся стаи к людским полям был похож на огненный рёв. Рой мог быть так велик, что день погружался во мрак, становился ночью; они затмевали собой солнце, лишая людей света, и мир горел в огне. Чтобы снова вернуть ему свет, нужно кого-то убить, а кого-то оставить. Каждый из тех, за кем я прихожу, готов разрушить чью-то жизнь ради парочки купюр, а потом отказаться нести ответственность. Я что хочу сказать — за всё придется платить цену. Отказаться от своих обязательств не выйдет. — девушка наклонилась, сплела пальцы рук, зажала их между коленей и произнесла так тихо, что он едва расслышал. — А может, правда в том, что я люблю убивать подонков? Мне это нравится. Настолько сильно, что порой я не могу сдерживать себя. Делать ужасные вещи с ужасными людьми это, пожалуй, единственное, что заставляет меня чувствовать себя хорошо. Чувство, будто утоляешь какую-то жажду… Знакомо ведь, господин Нольте?       Она подняла голову, посмотрела на него. Мучительный зрительный контакт длился недолго. Перспектива смерти Йохаима Нольте явно доставляла ей огромное удовольствие — вновь этот взгляд хищника, готового бросится, вцепиться в горло и отрывать от него по куску. И вновь он увидел, как уходящим прибоем с поверхности стальных глаз смывается то, что лежало глубже. Гораздо глубже. — Видите, как оно бывает? Иногда мы и сами не понимаем, чего мы хотим на самом деле. Хм. — сделав паузу, она потерла один глаз. — Знаете, я ни с кем ещё не разговаривала на эту тему.       Девушка повернулась к нему спиной, протягивая руку к чему-то возле кушетки. Впившись взглядом в её спину, у Нольте проскочила алчная мысль, что в этот момент, если бы у него был с собой бенз-нож, он бы без колебаний перерезал ей горло.       Когда та повернулась, то держала в руке длинный сая: немногим больше метра, тёмно-серые, прямые, с тупым концом.       Коллекционер неосознанно пробежался по ним наметанным, экспертным глазом. Сая были старыми, но по блестящей коже и подплавленным нитям было видно, что к ним относились бережно и тщательно ухаживали. Гарда в форме четырёхконечной звезды бронзового цвета со скошенными краями, оплётка рукояти из чёрной кожи, касира из сякудо с орнаментом в виде птицы, шестигранная цуба, бордовые мэнуки…       «Меч Хаккокьен». — Красивый, правда? — кончики пальцев невесомо погладили сая. — Этот меч выковали в эпоху Гэндай два великих мастера-кузнеца: их звали Масамунэ и Мурамаса. По легенде, клинки Мурамасы жаждут кровопролития и приносят зло, тогда как мечи Масамунэ считаются оружием воина чести. Говорят, что обнаженный, клинок Мурамасы не вернется в ножны, пока не изведает вкуса крови. — Я слышал, что мастер Масамунэ не подписывал свои клинки, потому что их невозможно было подделать.       Едва заметный кивок. Зажав рукоять, девушка провела большим пальцем по касире и затем обнажила меч — буквально на несколько дюймов— но сам воздух зазвенел от холодной, режущей силы, которую источал этот меч, его губительной судьбы; металлический запах, запах крови, что впитало в себя лезвие за столетия, будто бы оседал во рту.       У Нольте дрогнули губы, не удержавшись от покоробленного смешка. — И откуда Церидних вас только достал?       В ответ она как-то странно улыбнулась. — Из моря житейского.       Спрятав катану в сая, она положила её себе на колени — в этот момент коллекционер ощутил внутри странный трепет, будто дрожь прошлась по внутренним органам. — Говорят, мы все созданы по Его образу и подобию. Может, поэтому в нас столько жестокости и любви к разрушению? — Думаете, Господь любит разрушать? — хрипло спросил коллекционер, следя за каждым движением рук на оружии. — Конечно. Иначе бы он постоянно этим не занимался. Недавно по новостям передавали, что на юге Лантау ураган разрушил целую деревню — погибло почти двести человек. Это очень много. Какой в их смертях был смысл? Да нет, не отвечайте. Нет его. И кто же сотворил это разрушение? Если это дело Его рук, значит, Ему просто это нравится. Наш всеми уважаемый Бог садист и большой шутник. Смотрит сверху, наблюдая за нами, и наверняка хохочет так, что вот-вот лопнет. С ним уж ничего не поделаешь. А вот что касается людей… творить разрушения это выбор, который делает человек.       Нервные клетки плавились, дымились от напряжения, натягиваясь, как струна. — А теперь у меня к вам несколько вопросов. Начнем вот с чего. «Тот охотник тщательно выбирал подходящую жертву». — с преувеличенной четкостью повторила его слова девушка. — Расскажите поподробнее.       Спустя час, когда Нольте произнес последнее слово, она откинула голову и закрыла глаза. Щека и челюсть чуть подрагивали. То, что он увидел на её лице, было ничем иным, как жажда охоты. Дикое, первобытное наслаждение, для которого рождены мы все.       По длинному широкому коридору галереи к ним приближались чьи-то шаги, пока из-за поворота, рядом с которым стояла скульптура охваченной томлением Маргариты де Кортоне из каррарского мрамора, не появились двое охранников. — Исаги-сама. — Данжин, Суини, пожалуйста, проводите господина Нольте до выхода. — она обратилась к нему. — Я взяла на себя небольшую вольность вызвать для вас машину. До конца вечера водитель в вашем полном распоряжении и отвезет вас, куда пожелаете.       Как и охрана на входе в частный сектор, они беспрекословно приняли приказ и смотрели на неё с тем же почтительным благоговением. Коллекционер видел, что они готовы сделать для неё что угодно, всё, чтобы удостоиться её благосклонной улыбки или похвалы. Эти чувства, готовность беспрекословно служить были порождены не столько той сильной властью, которую она обладала, но непреодолимым ощущением, которое она вызывала у других людей — желание покоряться. Он не сомневался в том, что эта девушка использовала и манипулировала всеми, кого знала, словно рабами, посаженными на цепь. Но в её серебристых глазах он видел такую печальную мягкость, которая заставляла людей забывать о самолюбии и была для него подлинным мерилом того, чего он страстно желал в самых тайных уголках своего сердца. И не было сомнений в том, что мягкость эта в её глазах заставила склонить головы и опуститься на колени десятки, а может и сотни людей. — А как же Колетта? — то, куда подевалась его студентка, было самым последним, о чём сейчас мог думать коллекционер, но несмотря на слова этой девицы, он всё же не был до конца уверен в том, что она ещё жива. — Она уже ждет вас внизу. — и добавила, словно прочитав его мысли. — С ней все в порядке.       Нольте подумал, та сделала это намеренно, прекрасно осознавая оглушающий эффект своих слов.       Она протянула ему руку. — Приятно было иметь с вами дело. — Серьёзно? — угрюмо хохотнул он. По большому счёту, ему уже нечего было терять, так что можно и пошутить. Девушка молча продолжала сидеть с вытянутой рукой — ему ничего не оставалось, кроме как вложить в неё свою. — Я надеюсь, инцидент исчерпан, и на отношения с господином Цериднихом он никак не повлияет. Ему бы хотелось и дальше видеть вас среди своих друзей. — крепко удерживая его ладонь в своей, она поддалась вперед, до того близко, что почти касалась губами его уха и проговорила: — Вы уж постарайтесь держать себя в руках. Я буду за вами приглядывать. Даже не надейтесь, что сможете меня обмануть. Только попробуйте — увидите, что будет. Вы ещё сами приползёте ко мне и будете молить о смерти.       Молчание. Нольте только сейчас заметил, что стоит, и часто, шумно дышит.       Тут — сам от себя не ожидая — он произнес: — Вы не хотите работать на меня?       Девушка с озадаченным видом моргнула. Вот уж чего она точно не ожидала. — У меня контракт с господином Цериднихом. К тому же, я вам буду не по карману. — Назовите любую сумму. — Я знаю, что у вас есть деньги, господин Нольте. Шестнадцать миллиардов на двадцати двух оффшорных счетах. — уголок губ его дёрнулся вниз. — Но вы не совсем меня поняли. Умножьте любую сумму на ноль — таково будет мое вознаграждение. — Скажите, вы каждого человека изучаете также тщательно, как и меня?       Прислонившись спиной к спинке кушетки, она прикрыла глаза и глубоко вздохнула. — Нет. — чуть приоткрыв глаза. — Мало кто мне интересен. — Я должен быть польщен? — Ерунды не говорите. — отпустив бесцветную усмешку, она поднялась. — Как правило, это ничем хорошим не заканчивается. — И каждого вы шантажируете с помощью информации? — Должно быть, вы привыкли к тому, что в вашем окружении все друг друга используют. Большинство людей вроде вас считают, что знания ничего не стоят в том смысле, что на любого можно найти управу, если знать, чем шантажировать и кому сколько заплатить. К любому человеку нужен свой подход, профессор Нольте. Я помню, на одной из своих лекций вы говорили, что все люди делятся на два вида: на рабов и господ. Я с вами не согласна. Видите ли, все люди одинаковые. Мы все у чего-то в рабстве. И пожалуй, это единственное знание, которое способно дать реальную власть.       Они направились по направлению к выходу из галереи. Охрана шла позади на небольшой дистанции.       «Держись от божеств на почтительном расстоянии, иначе оскорбишь их». — Послушайте… Я все равно не могу понять. Почему вы не сказали ничего Церидниху? Почему он ничего не знает?       Шаги сбоку затихли, и вымуштрованные псы позади мгновенно остановилась. — Я не сторонник полумер, однако, если я прихожу к выводу, что смогу получить от человека неоценимую пользу, то всегда даю ему шанс. Но мы оба с вами знаем, что Его Высочество не такой. Даже не представляю, что бы он сделал с вами.

***

— Я хочу встретиться с ней. — Нольте поднял кошку, почесывал ее за ушами. — Вы не могли бы найти её и привести сюда? Я заплачу достойную цену. — Боюсь, мы торговлей людьми не занимаемся. — с ироничным смешком ответил Куроро, рассматривая гобелен позади коллекционера. — Мне всегда нравилось твое чувство юмора, Куроро, но я серьезно. — Судя по всему, девица довольно проблемная. Не проще ли избавиться от неё?       Невинный интерес у Шалнарка получилось изобразить очень естественно — мужчина, дернувшись, поднял на него сизые, замутненные глаза и пару раз моргнул. Тот ничего не ответил, о чем-то призадумавшись. — Мальчик, ты шутишь? Ты представляешь, до чего редко удаётся встретить такой экземпляр? — Такой? — Такого чистой воды социопата. Зачем мне от неё избавляться, если я могу ее получить? Это как раз то, что я искал — безжалостный, жестокий, безумный к чертям человек, который пойдет абсолютно на всё, чтобы добиться своего. «Под солнцем» Мардена, триптих Модильяни, голосовые связки Гаше, маска Лингби… С такими очевидными навыками, как у той девки, я получу десятки, нет, сотни уникальных произведений!       Смотря в искрящиеся лихим азартом глаза Нольте, Куроро не смог сдержать презрительного снисхождения. Нет, люди всё-таки и правда поверхностные и вздорные создания.       Люди крайне редко цепляли Куроро на крючок любопытства; обычно это удавалось лишь тем, чьи способности ему хотелось бы забрать себе, исходя из этого, личность человека его не волновала. Куроро был одинаково равнодушен как к людям, так и к вещам, но в каком-то смысле он солидарен с коллекционером — он тоже был бы рад провести остаток своих дней в окружении вещей… если бы только в конечном итоге неизбежно не терял к ним интерес, как в общем-то, и ко всему, кроме Паука. Порой осознание этого надолго вводило его в состояние гнетущей тоски и казалось, никогда ему не выбраться из этой безотрадной круговерти.       И всё-таки. И всё-таки. Куроро облизнул губы. Он был заинтригован.       «Мир в огне, значит» — размышлял, отстранившись от бессвязной болтовни коллекционера, но вдруг услышал краем уха, как Нольте сказал: — Я нанял двух охотников, чтобы те притащили её ко мне, но после того, как она ушла от Ностраде, то будто сквозь землю провалилась. Даже по своим каналам им не удается ее найти. —Вот как? — отстраненно спросил он. — В мире нет человека, которого было бы невозможно найти. — Забавно, что это говорит тот, кто родился в Метеоре. — с иронией заметил Нольте.       У рожденных в Метеоре нет сертификатов или общественного удостоверения для доказательства существования. Полвека, двадцать, десять лет назад и до сих пор находятся те, кто не считает того, кого не существует «на бумаге» за человека, а потому не воспринимают как преступление охоту на них. А мир всё ужасался городом жертв, чью человечность никто не принимал за данность. В городе Падающей звезды может быть выброшено всё: мусор, оружие, трупы, детей… В этом прогнившем мире может быть выброшено всё что угодно. Среди жителей Метеора уже на каком-то генетическом уровне давным-давно укрепилась и передавалась убежденность в том, что человеческая жизнь ничего не стоит. Может, именно по этой причине образ мышления и мотивацию выходцев из Метеора другие люди при всем желании просто не в состоянии понять. —Что ж, я принес то, о чем мы договорились. — сказал Куроро, поднимаясь с дивана. Финка и Шалнарк последовали за ним. — Да-да, деньги уже на вашем счету. — небрежно отмахнулся коллекционер, едва смотря на Куроро, и вдруг бросил, как бы между прочим: — Работали бы вы на меня, то получили наводки на куда более ценные сокровища, чем тот хлам на подпольных аукционах мафии. — Очень любезно с твоей стороны, но мне придется отказаться. Паук ни на кого не работает. Мы воры, а не наемники. Если кто-то из нас чего-то хочет, то он просто это забирает. — Если надумаете, вы знаете, где меня найти. Всё, идите уже, не расстраивайте меня ещё больше. — Очень хорошо, тогда мы, пожалуй, так и сделаем.       Они вышли из поместья. Буря утихла; с дымчато-сапфирового неба, заслоненного густыми облаками, накрапывал дождь. — Похоже, девчонка больше не работает на Ностраде. — констатировал Финкс, выпуская изо рта облачко пара. — Похоже, что так. — согласился Куроро. — И как мы её будем искать? Твою мать. Если еще помимо ублюдка с цепями этот укурок-коллекционер нам на хвост сядет, морока будет ещё та. У меня от его бессвязной болтовни так башка разболелась, что я бы и сам не отказался от укола фенобарбитала. — Финкс презрительно фыркнул и с наигранно-страдальческим видом потер ладонью лоб. — Ну, что думаете? — Я встречал людей, которые пытались манипулировать, разбирая человека по косточкам, но у меня сложилось впечатление, что она говорила ему всё это не для чего-то, а исключительно ради забавы. — А разве не за тем, чтобы вернуть те ворованные картины? — Нет. Может, отчасти. Она его напугала немного, попустив пыли в глаза, чтобы ему так казалось. — на лице мужчины мелькнула усмешка; он сложил руки и прислонился спиной к дверце машины. — Эта женщина… Какая занятная женщина… Мне хочется поболтать с ней. У меня уже к ней целая гора вопросов.       Финкс покосился на Шалнарка, не зная, как следует истолковывать этот комментарий. — Босс, нам надо кое-что вам сказать. — обмолвился Шалнарк. После этих слов они снова с Финксом переглянулись — тот сразу понял, чем тот хочет поделиться. — Это… насчет ублюдка с цепями.       Тот поглядел на него чёрными, словно сколы агата, глазами. — Когда мы уходили из церкви, Хисока сказал Мачи, что ублюдок с цепями возобновил охоту, но, кажется, не для того, чтобы уничтожить Паука. — Интересно, и как Хисока это понял? — Он сказал, что тот «не был настроен решительно». Вообще-то, Хисока не сказал именно это, просто так передала Мачи, добавив, что он выразился какой-то идиотской метафорой, которую она не хочет повторять. — Финкс прикуривая, издал лающий смешок. — Короче, ему что-то от вас надо. — И как ты считаешь, нам стоит поступить? — Этот парень прикончил Уво, теперь ещё и Омокаге, и сейчас он идет за вами. Нам стоит покончить с ним — без нэн вы беззащитны. Кто-то из нас мог бы остаться с вами и охранять, пока мы не найдем его и заклинателя нэн. — Шалнарк, тебе бы хотелось убить Курапику?       Голубые глаза удивленно распахнулись. — Почему вы спрашиваете? — Ответь на вопрос. — Да. — босс молчал, и Шалнарк понял, что тот ждет от него пояснений. — Финкс и Нобунага бесятся из-за смерти Уво, Мачи, Шизуку и Франклин считают, что ублюдок посеял между членами Паука раздор, из-за чего мы перестали доверять друг другу, как раньше. Из-за него умерла Покунода… Да, я знаю, это был её выбор, но если бы не этот парень, она осталась бы жива. Насчет себя я могу сказать, что стал ожидать подвоха от чего угодно. Мне это не нравится. Пока опасность в виде ублюдка с цепями существует, Рёдан не вернется в прежний вид. И ещё меня бесит, что мы не можем его убить, иначе умрете вы.       Босс долго молчал прежде, чем ответить. — Я заметил, что ты поставил товарищескую связь выше принципов Паука.       На лице Шалнарка появилась извиняющаяся улыбка — он пожал плечами, мол, что тут скажешь. — Необузданная и слепая гневливость — опаснейшая блажь. Уво позабыл об этом и вот что получилось. Дело не только в том, что цепь правосудия на сердце может убить меня. Существует вероятность, что даже если вы и устраните мальчишку, то я останусь жив. — О чем вы? — Я говорю о том, что нэн может не исчезнуть после смерти. В некоторых случаях она даже становится сильнее, и интуиция мне подсказывает, что цепи Курапики как раз принадлежат данному случаю. Если мы убьем его до того, как он избавится от своей ненависти, его нэн станет мощнее: после смерти владельца она пытается найти место применения, и естественно направляется к источнику ненависти, что усиливает её. Другими словами, я, у которого уже есть внутри его нэн, являюсь идеальной мишенью. Если мы убьем Курапику, это лишит меня всякой возможности снять цепь правосудия, а любая попытка будет лишь усиливать посмертное нэн. — Сможет ли заклинатель снять посмертное нэн? — Таких во всем мире можно по пальцам пересчитать, а мне бы не хотелось пока что проводить рискованных экспериментов с собственной жизнью. У меня ещё остались незаконченные дела. — Куроро повернулся к Шалнарку. — Ты, наверное, сейчас думаешь о том, что будь такое возможно, то для нас это лучший расклад. — Если бы мы совершенно точно знали, что заклинатель способен стереть нэн, оставленное после смерти, тогда нам ничего не мешает убрать Курапику. Как думаете, она сможет это сделать? — Глупо предполагать подобные вещи заранее. Узнаем, когда встретимся с ней. — Если это возможно…       В глазах Шаланарка читался немой вопрос. — Коли так, я разрешаю вам сделать с ним всё, что захотите. Боюсь, его дерзкая выходка в Йоркшине доставила нам массу неудобств.       Сознание Шалнарка обернулось вокруг фразы босса, как вокруг рукоятки кинжала.       Они сели в машину. — Так как мы её заставим снять цепи-то? Она явно не из тех вялых блаженных одуванчиков на подкорме у Ассоциации. — раздался с задних сидений голос Финкса, когда хлопнула дверь. — Фейтан предлагал пытки. — отозвался Шалнарк, поворачивая ключ зажигания. — Если бы я сегодня не услышал от Нольте их разговор, то дал добро. Фейтан мастер своего дела, я в нем не сомневаюсь, но теперь я далеко не уверен, что здесь пытки к чему-то приведут. Её вряд ли заставишь под ними что-то сделать. Проблема монстров в том, с ними нельзя обращаться, как с обычным человеком. Они говорят на своем языке и понимают только его. Ну, я ведь и сам монстр, в конце-концов. — Если хотите знать, я так-то вообще считаю, что лицензия хантера у неё липовая.       Финкс щелчком отправил окурок в полёт в открытое окно, и поймал вопросительный взгляд Куроро в зеркале заднего вида. — Профессиональный телохранитель… Я уверен, это всего лишь прикрытие. Надо искать её среди преступных организаций. В азиатских синдикатах обожают таких вот поехавших на всю голову психопатов. Да они и сами там все просто психи. Мафия из других стран даже не суется вести дела на Востоке, потому что якудза пачками косят всех, кто лезет в бизнес на их территории. — Пару лет назад одна банда из Йоркшина захотела заняться в Калидасе продажей амфетамина. — сказал Шалнарк. — Через неделю одна половина отправилась мотать срок в Беракдар, а другая — кормить собой рыб в Батангасское море. — Ты про Кси-Ю? — уточнил Финкс. — Ага. Прикольные ребята. А ещё прикольнее их местная полиция, которая по указке якудза сажает людей в тюрьму. Я бы не стал исключать, что за ней стоит королевская семья Какина. — на светофоре загорелся красный. Шалнарк притормозил.— Я наводил справки о четвёртом принце. Даже среди своих родственников он считается тёмной лошадкой. — Так что будем делать? — У меня есть одна теория. — отозвался Куроро. — Ничего особенного, но я бы хотел её проверить. Как долго отсюда до ближайшего населенного пункта? — Сейчас… — Шалнарк начал копаться в навигаторе. — Какой-то городишко Цермат в двадцати минутах езды. — Узнай, есть ли там интернет-кафе. Ты взял с собой порт для лицензии?       Курорт видел, что у Шалнарка были вопросы, но он, по всей видимости, решил попридержать их, и просто кивнул.       Приехав в Цермат и оставив Финкса в работающей на холостом ходу машине, Куроро и Шалнарк зашли в зашарпанное интернет-кафе. Внутри было три больших помещения без окон, с тусклым освещением. Стены обклеены плакатами с персонажами компьютерных игр, объявлениями об игровых турнирах по пятницам, «счастливых часах» с одиннадцати ночи до шести утра и скидочных картах, из колонок разносился рэп, а в каждом углу понаставлены неоновые лава-лампы. В каждом помещении находились по пять-шесть отгороженных друг от друга кабинок с компьютерами.       На входе администратор ненапряжно болтал по телефону, свесив сигарету из угла рта, и отдал жетон, едва взглянув на них.       Они зашли в одну из кабинок. Шалнарк сел за стол, скинув вниз оставленную кем-то банку из-под энергетика, и подсоединил к разъему порт. — Ты не задумывался о том, что люди, на которых она работала, имеют между собой какую-то связь? Что между ними общего?       Вбивая личные данные, Шалнарк прокрутил в голове список имён: актриса, построившая карьеру благодаря папочке-медиамагнату, дочь премьер-министра Сагельты, федеральный судья, ныне почивший Крестный Отец, принц, две главы организованной преступности. Хантеры-телохранители обслуживали избранный круг клиентов: владельцы предприятий с чрезвычайно высоким оборотом, политики, состоятельные частные лица — известные актеры, музыканты, биржевые дельцы, управляющие банками, айти-миллиардеры. Но даже для тех, кто считался «элитными» работодателями, из её списка были весьма значимыми персонами. — Понятие не имею. — честно ответил он. — Я думаю, все они выбраны не случайно. Должен быть порядок. Закономерность, лежащая в основе выборки работодателей, ведущая к определенной цели. Может, дестабилизация какой-то структуры или сбор информации. Поймем, что их объединяет, и мы ее найдем.       Куроро говорил со спокойной уверенностью человека, который уже знал, что он окажется прав. Шалнарк не ответил, но в мыслях восхитился. Врожденная проницательность шефа не знала колебаний. — Добро пожаловать на «Сайт Охотников!». Выберите категорию поиска.       «Хочешь найти монстра — принюхайся к себе». Граница штата Толан, центральный регион Соединенных Штатов Сагельты, континент Йорбия. Триста пятьдесят километров от Шанха-Сити. — Босс дал добро. Едем в Метеор.       После того, как Мачи сбросила звонок, сбоку раздалось недовольное ворчание Нобунаги: — Просто восхитительно. Никого это не бесит, а? — он упёр руку в руль и заозирался по сторонам, ожидая увидеть то же праведное негодование на лицах, что и у него, но все молчали. Каллуто спал на заднем сидении рядом с Шизуку, уткнувшись щекой в мягкую кожаную обивку дверцы. Как только они пересекли границу, он вырубился, как от наркоза. — Нет? Как только в Метеоре проблемы, с которыми не может справиться мафия, они сразу же бегут к нам: «Пожалуйста, помогите!» — забрюзжал Нобунага. — «Нам без вас не справится!», а как только всё снова тип-топ, они отводят глазки в сторону, будто знать нас не знают, и бегут к своей мафии.       Нобунага был мрачнее тучи. Мачи, в глубине души солидарная с ним, отвернулась к окну и только сказала: — Делаем, как сказал Куроро. Связи с Метеором нам ещё пригодятся. — Узнаю расчетливую Мачи. — донесся скрежещущий голос Боно. — Где родился там и пригодился, да? — буркнул Нобунага, заводя двигатель. Никто не оценил его шутку. — А что с заклинателем нэн? — осведомилась Шизуку, поправляя очки. Пару дней назад она оставила их на стуле, и Франклин, не заметив, сел прямо на них, сломав правую дужку. Теперь те все время сползали ей на нос. — С ним будет теперь разбираться Куроро. Наша задача — избавиться от муравьев-химер. — безразлично сказала Мачи. — Я просто счастлив. — процедил Нобунага, и словил предупреждающий взгляд Франклина в зеркале заднего вида. — Не делай это личным. Будь благоразумнее. — Это и так личное. Всё, что происходит в последние полгода ничто иное, чёрт подери, как личное. Уво, Паку, парень с цепями, Хисока Омокаге, теперь ещё и эти старики — когда это мы стали так легко всё проглатывать? — Хватит. — отрезала Мачи. В машине повисло молчание. — Если у тебя есть какие-то претензии к боссу, скажешь их ему лично. Поехали уже, иначе я свяжу тебя и брошу в багажник.       Нобунага вёл машину уверенно и аккуратно: он был отличным водителем, в отличие от Финкса, который ездил на высоких скоростях и лихачил несмотря на плохое зрение. — Сколько нам ещё ехать? — Часов шесть. Границу проедем и к утру будем в Ирвинге.       Мачи отвернулась к окну. Пробило полночь. Теплая весенняя ночь после дождя. Воздух нехотя движется, подталкиваемый холодным фронтом. Ночной ветерок, продувавший салон через приоткрытое окно, ерошил её волосы. Было темно и не видно ни зги: мрачные облака в мимолетном свечении проносящихся мимо фонарных столбов посверкивали синим, коричневым.       Куроро её беспокоил. Он не поделился ни намёком на свои планы, и безо всяких объяснений отправил их в Метеор. Телефон Шалнарка был недоступен, вернее, он просто не отвечал на её требующие пояснений сообщения. Видимо, Куроро был сейчас рядом, и тот не хотел отсвечивать. От Финкса они смогут что-то узнать только через восемнадцать часов — столько времени ему потребуется, чтобы доехать до Метеора.       Что Куроро мог узнать о заклинателе нэн такого, что в его голосе слышался сладостный зуд охотника, вышедшего на след добычи? — Впереди блокпост.       Встрепенувшись, Мачи поглядела вперед сквозь лобовое стекло.       Метров через пятьсот в непроглядной тьме мигали красной неоновой подсветкой знаки контрольно-пропускного пункта. Машина проехала мимо подсвеченного лампами знака: «Внимание, впереди КПП-30 Комендантской Дорожной Службы Толан. Скоростной режим пять километров/час». — Ты же говорил, что поехал в объезд, нет? — послышался с заднего сидения высокий сипловатый голос Фейтана. — И поехал. Я не знал, что здесь ещё один. — хмуро уточнил Нобунага, сбавляя скорость. — Сдавай назад. — скомандовала Мачи. — Не надо. — возразил Франклин. —Привлечем внимание. Поехали. Если что, просто уберем его.       Нобунага глубоко вздохнул, сжал руль двумя руками. — Проклятье, ну и морока.       Закрытая, низко посаженная «Импала», подпрыгнув на «лежачем полицейском», тормозит перед шлагбаумом. Через пару-тройку секунд из обшарпанной рядом будки к машине вышел молодой мужчина в форме. — Добрый вечер, сержант Райли. — здоровается комендант и заглядывает внутрь опущенного стекла. — Добрый вечер. — протянул Нобунага. — Могу я взглянуть на ваши удостоверения?       «Импала» подрагивала на холостом ходу. Мачи искоса поглядела на молодого копа. Лет двадцать пять, может быть, даже меньше, наивный и простоватый на вид — типичный провинциальный парень из глубинки. Лицо открытое, загорелое, со светло-карими глазами, очерченной челюстью и небритой щетиной. Полицейская фуражка небрежно сдвинута на бок, открывая по-армейски выбритые по вискам светлые волосы. Если его закинули в такую глушь простым комендантом, интеллектом он явно не блещет. — Извините, сержант. Я оставил удостоверение дома.       Коп поцокал языком и уперся правой рукой в крышу машины. — Нехорошо как. А ваши попутчики при себе имеют документы?       Все молчали. В зеркале заднего вида Мачи увидела, как Шизуку демонстративно охлопала себя по карманам джинс и с виноватым видом покачала головой. Боноленов разглядывал бумажку у себя в руке. Коп снова щелкнул языком, на этот раз совсем уж неодобрительно. — Путешествуете без документов? Как же вы так, а? — К сожалению, мы не знали, что они нам нужны будут. — убийственно спокойно произнесла Мачи. — Да? И почему же? — У меня украли удостоверение. — Шизуку наклонилась между сидениями вперед. — Ох, сочувствую! — коп покачал головой. — Как неприятно. Заявление уже написали? — Что? — Насчет украденного удостоверения. Вам нужно сразу же написать заявление. Сразу же обратиться в полицию. — Я… — черт, ну зачем она сказала, что удостоверение украли — подумала про себя Мачи. Шизуку лгать не умела и к тому же, если лгала, то забывала собственное вранье чуть ли не сразу же и правда очень быстро вскрывалась. — Нет, еще нет, это все случилось только что. Буквально вчера. На вокзале. Я приехала к своим друзьям.       Комендант с задумчивым видом потер щетинистую челюсть. — Может, у вас при себе есть документы, подтверждающие ваше гражданство? — То есть?… — Старое удостоверение? Свидетельство о рождении? Карточка социального страхования? — Мы не могли бы решить этот вопрос как-то по-другому? — послышался сзади голос Фейтана: он медленно цедил слова, и хотя голос его звучал мягко, в нем чувствовалась явная угроза.       В гуще полыни скрипели сверчки. Воздух в салоне загустел от напряжения. Слышно было, как Фейтан позади скрипел зубами. Коп выпрямился и смотрел на них куда более суровым взглядом. — Если у вас нет при себе документов, я буду вынужден попросить вас выйти из машины. — сухо сказал.       Вся его приветливость исчезла, и Мачи увидела, как тот положил руку на набедренную кобуру, рядом с которым висела рация. — Нобунага. — нарушил молчание шелестящим голосом Каллуто. Золдик, заерзав на месте, подвинулся веред и перегнулся через переднее сидение, протягивая что-то Нобунаге: — Твоя лицензия. — Чёрт, вот я дурак! Совсем про неё забыл!       Тот протянул коменданту лицензию. Когда крупные глаза сержанта увидели, что Нобунага ему отдал, его брови удивленно поползли наверх, от чего он стал выглядеть совсем глупо и нелепо. — Так вы Хантер. — ошеломленно пробормотал коп. — Ох, ты, Господи. — он, казалось, никак не мог найти подходящих слов, и переводил взгляд с одного лица на другой. Мачи вздернула бровь и с выжиданием уставилась на него. Под её раздраженным взглядом парень совсем растерялся и густо покраснел. — Э-э… вы уж простите меня. Если бы вы сразу сказали… — Да ладно, с кем не бывает. — прерывая пожал плечами Нобунага. — Я могу ехать? — Да-да, разумеется… проезжайте, пожалуйста. — Почему мы его не убили? — в раздраженном недоумении шикнул Фейтан, когда они отъехали на приличное расстояние. — В этом не было нужды, он нас не узнал. К тому же, не стоит оставлять за собой лишний след. — гнусаво ответил ему Франклин. — А камеры? — Поменяем машину по дороге.       Парень проводил взглядом отъезжающую «Импалу», пока она не скрылась в темноте. Когда рычащие звуки двигателя стихли, сверчки, безмолвно замершие в зарослях полыни, снова начинают свою песню. Он достает телефон из кармана и набирает номер.       В трубке длинные гудки — и никто не подходит к телефону. Ему пришлось позвонить два раза, выслушивая упорное молчание, прежде чем соизволили ответить на звонок: — Приветствую, привет-привет, это я. Черная «Импала», XA-18-LPF. Есть шанс поймать их в Ирвинге. Если не будут спешить, то доедут к утру.       Пока голос в трубке ему отвечал, он вынул из кармана карамель на палочке фирмы «Кенди&Тартс» со вкусом клубники со сливками. Прислонив телефон к уху, он развернул её из шелестящей нежно-розовой упаковки. — Ой, не, его там не было. А че такое?.. — сунув карамель в рот, он начал загибать пальцы. — Раз, два, три… пять? Нет, погоди, шесть, здоровяк в багажнике сидел… А? Лицензию. Понятие не имею, чья, они же все не именные. Кто дал? Девчонка в кимоно. Либо его старшего братца, либо златовласки. Чего говоришь? — собеседник на другом конце выдал фразу. Парень скривил губы, из него вырвался резкий хохоток. — Да ну? Это пацан? Ты не прикалываешься?       Парень привалился к дверце патрульной машины, старому седану с федеральными опознавательными знаками. — Что-что? Чего ты там бормочешь, Кида? К стаканчику, что ли, прикладываешься? — в ответ ему нецензурно рявкнули. Он зафыркал от смеха. В самом деле, могла бы поддержать шутку и ответить что-нибудь в том же духе, но, видать, времени балагурить у неё не было. — Ладненько, я тебя понял. Встретимся завтра. Скинешь адрес. Давай, до связи.       Парень зашел в будку, снял фуражку и взлохматил светлые волосы. Магнитола на столе играла популярную песенку «Бенитоит». За столом сидел Робин Райли, сержант полиции из округа Берк, больше напоминавший судебного пристава, чем полицейского. На вид ему было около сорока пяти, на грузном теле форма смотрелась так, будто ему в ней тесновато. Впрочем, он позаботился, чтобы сержант физического дискомфорта больше не испытывал. Трупу было уже больше трех часов и от него начало попахивать. — Извините, сержант Райли. Вам придется ещё тут со мной немного посидеть. — обратился парень к сержанту, взял со стола связку ключей и открыл железный шкаф.       Он охватил оценивающим взглядом содержимое. На верхних полках стояли громоздкие, пухнущие от бюрократических бумажек скоросшиватели, на самой нижней лежал запертый ящик с надписью «Конфискат. Собственность полиции округа Берк».       С навесным замком он возился недолго.       Пистолет сорок пятого калибра с тремя запасными обоймами, открытая кобура, ничего себе такой нож-бабочка, парочка «мастырок», целая колода из фальшивых водительских удостоверений. На первый взгляд вполне себе, но осмотрев каждый повнимательнее, оказалось, что большая часть была низкопробным дерьмом: фотки кривые, без «полароидной» синевы, чернила на номерах бледные, растекшиеся, края замусоленные и выцветшие, а водяных знаков на некоторых и вовсе не было. Помимо прочего хлама, в ящике оказалось ещё несколько поддельных векселей и толстый, проштемпелеванный конверт, внутри — глянцевитый пакетик с белым порошком, радужный череп, надпись «ДЕСЕРТ».       Он включил настольную лампу и пристально осмотрел его под искусственным светом, чуть ли не носом по нему водя, после чего открыл, опустил палец в порошок, лизнул и тут же сплюнул. Из него вышел одобрительный смешок. Чистейший «снежок» прямиком с опиумных полей Каннауджи. Несмотря на непомерный ценник — сто двадцать тысяч дзени за унцию — на улицах героин разлетается в мгновение ока, дает мощный долговременный балдеж и убийственную наркотическую зависимость. Сунув пакетик обратно в конверт, он свернул его и положил в спортивную сумку к пистолету и ножу.       Не найдя больше ничего интересного, он сел рядом с сержантом Райли, закинул ноги на стол, надел фуражку обратно, сдвинув её почти на глаза и замурлыкал под нос мелодию. Губы изогнулись в безмятежной улыбке. У парня было хорошее настроение.