Цветы Бога Смерти

«Мы создаем сказки и принимаем их. Наши разумы выдумывают фантазии всех сортов, когда мы не хотим во что-то верить». Ганнибал

Девять лет назад. Центральный округ Нанива. Тансен, столица королевства Какин. Июнь.       Недолгое молчание. — Меня зовут Морена. — Морена? Прямо как богиню смерти и воскрешения? — с любопытством спросила Рика.       Протянулась пауза. Девушка нахмурилась. — Как-как? — Мореной звали богиню смерти и воскрешения. Ну, я читала, что в некоторых народах с мифами о ней связаны смена времён года, как с древнегреческой богиней Персефоной, и что она символизирует умирание зимы и приход весны. Делали даже чучела Морены. Вроде как считалось, что если его пронести по деревне и сжечь, то оно обеспечит скорый приход лета, хороший урожай, сохранит село от наводнений и от пожара, защитит от мора и смерти и всё такое… А ещё Морена считалась оберегом от различных несчастий. Тот, кто не ходил с чучелом или опоздал к началу обряда, был уверен, что в этом году умрёт сам или похоронит кого-либо из своей семьи.       Выслушав её, Морена растерянно улыбнулась, не зная, видно, что и сказать. — Что ж. — и добавила. — А я и не знала даже.        Голос девушки прозвучал доброжелательно, но всё равно непонятно было, как она отнеслась к новой информации. Рика обняла себя рукой за плечо, и застенчиво пожала плечами. — Вам… тебе об этом в храме рассказывали? — поправившись, спросила Морена. — Вроде того. Не совсем. Ну, то есть, нам много чего о чем на занятиях говорили, но я про Морену узнала сама. — И что это за книга? — с любопытством спросила девушка. — «Легенды и боги древних цивилизаций». Но я автора не помню. — Попробую найти её в библиотеке. — с улыбкой ответила девушка, и помотала головой, будто мысли прояснить. — Ужин будет подан в семь вечера. Я зайду в шесть, чтобы приготовить тебя. Её порадовало, что Морена послушала и обращалась к ней по-простому, неофициально. — Хорошо. Спасибо, Морена-сан.       Когда девушка ушла, Рика стала разбирать вещи. Выложив одежду из чемодана, она подошла к шкафу. Он представлял из себя не обыкновенный гардероб с пространством для вешалок, а причудливое вместилище из шести выдвижных ящиков, каждый из которых был подписан: «повседневная одежда», «одежда для сна», «одежда для прогулок» и так далее. Открыв лакированный выдвижной ящик с надписью «повседневная одежда», Рика обнаружила там три плоские деревянные коробки, уложенные одна на другую. В каждой, в пергаментной бумаге, лежало простое хлопчатобумажное тёмно-красное, украшенное детским рисунком из квадратов, платье. Дома, в Касане, из-за круглогодичной жары под сорок она ходила в шортах и футболке, как Нацуки, или иногда сарафанах. Что уж говорить про Шинкогёку, с простыми, безыскусными холщовыми каригинами и штанами. Вряд ли её повседневная одежда что в храме, что дома, была хоть сколько-нибудь элегантнее. Рика подумала о том, что клан даже в таких мелочах, как одежда для воспитанников, стремился подчеркнуть свой высокий статус.       «Хм. Придется выложить часть, чтобы положить свою одежду» — подумала, прикинув, сколько она займёт места. Комната постепенно обрастала вещами. После одежды последовали книги — манга Нацуки, которую она взяла себе на память, и книги, которые подарил ей Сейширо-сан. Добавив соли, Рика поставила банку-аквариум на край котацу, куда падал солнечный свет. За три месяца водоросль успела подрасти на несколько миллиметров, но размерами ещё напоминала теннисный мячик.       Соорудив из полочки над кроватью камидана, Рика поставила на неё дощечки с именами родных и фимиам, она пошла вниз, искать Такахаси.       «Перед лестницей они точно повернули направо».       Поместье изнутри было сделано в стиле синдэн-дзукури, жилищных сооружений азиатских столичных аристократов со множеством симметрично расположенных галерей с нефами, длинных однотипных коридоров с раздвижными сёдзи, за которыми скрывались просторные комнаты с высокими потолками и арочными окнами, выходящими либо в лес, либо в сад. Нефы не имели стен, но были окружены деревянными решётчатыми ставнями или плоскими навесными дверьми, как например с южной стороны, где одна из галерей выходила прямо на озере, опираясь на сваи.       Поворот направо после лестницы вывел её во внутренний дворик с небольшим садом и прудом, окруженный галереей в форме буквы «п». Со стороны, выходящей во двор, все сёдзи ничем не отличались друг от друга. Вариант тут один — стучать в створки, окликая Такахаси.       Рика подошла к первому сёдзи, вдруг соседние створки распахнулись и оттуда вышел парень лет тринадцати-четырнадцати: небольшого роста, опрятной одетый в белую рубашку и брюках, весь холеный и гладкий, как норка. Светлые волосы у него были зачесаны назад и стояли от геля торчком, будто у анимэшного персонажа из «Шаман Кинг».       Держа руки в карманах, парень повернулся к ней. — А ты ещё кто? — Рика! — раздался за его спиной голос запыхавшегося Такахаси.       Белобрысый лениво повернулся в его сторону. Лучший друг стоял посередине галереи.       Тонкая светлая бровь взметнулась вверх, узкие, маленькие, как у грызуна, глазки смерили Такахаси с костылём презрительным взглядом. — А-а, я понял. Ты, значит, инвалид. — констатировал тот. — Ну, и? — с каменным лицом сказал Такахаси. Пацан недобро прищурился. — Чего? — Я-то знаю, что я инвалид. А у твоей фразы будет какое-то продолжение или ты про себя думать не умеешь?       Прошла одна секунда. Две. Парень вытащил руки из карманов, наклонил голову на бок. Выглядел он, словно принял для себя какое-то решение, и теперь тянет время, чтобы Такахаси как следует испугался. Уголок губ приподнялся вверх, на лице появилась гадливая улыбочка школьного верзилы. — Яцуя! Яцуя, ты где? — вдруг раздался за одной из сёдзи женский голос, нарушая неприятную тишину. — Яцуя! — Иду я, ма! — крикнул тот, после чего глянул на к Такахаси и ухмыльнулся — так скалятся шакалы, учуявшие добротную падаль. — Сейчас тебе повезло, но ты попал, пацан. В следующий раз я из тебя все кишки выбью, понял?       Подросток ушел, на ходу толкнув Такахаси плечом. Тот пошатнулся, как задетая кегля, но на месте всё-таки устоял.       С минуту они стояли, уставившись друг на друга мол, что это вообще такое было? — после чего Рика, опомнившись первой, подошла к нему и быстро запихнула в комнату.       Захлопнув створку, некоторое время она смотрела на него и молчала. — Такахаси, скажи мне, ты совсем дурак, да? — А в чём, собственно, дело? — резко отозвался лучший друг, сев на кровать. — По-твоему, мне нужно было проглотить его насмешку? — помолчав, он добавил: — Я больше никому не позволю над собой насмехаться. — И что, теперь ты будешь хамить в ответ на них? — Рика всплеснула руками, до боли напомнив ему Юзуру — та точно также делала, когда была сильно кем-то разочарована. — Знаешь, ты сейчас ведешь себя двулично! Да, да, ты! — он ткнул её пальцем в лоб, когда Рика повернулась и с возмущением вылупилась за него. — Уж не тебе мне говорить о хамстве! Сама постоянно дерзила Микито-сан и каннуши, а мне, получается, нельзя, так, что ли?!       Пока он продолжал распаляться о несправедливости, Рика шумно вздохнула и провела ладонью по лицу. — Такахаси, ты дурак. — резко отозвалась она, сев рядом. Услышав её тон, он заткнулся. — Мы не в храме, и эти люди не старшие мико с каннуши, которые поругаются и в наказание заставят убираться в хайдэне или подметать листья на дорожках. Если этот парень пойдет и нажалуется, ты оглянуться не успеешь, как вылетишь отсюда обратно в храм. Ты хочешь, чтобы тебя выгнали?       Такахаси быстро-быстро замотал головой. Судя по тому, как расширились его глаза, перспектива привела его в ужас. — Чтобы остаться, мы должны вести себя идеально. — по слогам отчеканила Рика суровым голосом коменданта. Он скривил губы, отвернулся и пренебрежительно фыркнул. Чужие пальцы схватили его за желваки и повернули обратно. — Идеально! Ты понял меня? — И что мне теперь, молчать, когда этот идиот будет меня обзывать?! — Вот именно. Не нарывайся на неприятности. Слышишь меня? — строго сказала Рика, отпуская его лицо. Такахаси сердито потёр левую. щеку. — А если он уже кому-то рассказал! — Да нормалёк всё будет, не парься ты так. — отмахнулся Такахаси, а сам нервно заёрзал на месте. — Нет, не будет. Прямо сейчас ты пойдешь и попросишь у него прощения. — Че-го? Прикалываешься?! Ни за что! Нет! Я не буду раскланиваться перед ним с извинениями! — воинственно заявил Такахаси. — Ты хоть сто раз «нет» скажи, а всё равно извинишься. — Можешь хоть вырвать мне ногти, я все равно ничего не скажу!… Ай-ай-ай! Ладно-ладно! — заухал, когда подруга больно ущипнула его за щеку, и вскинул руки — на их языке жестов это всё равно что накрепко что-нибудь пообещать.       Такахаси совсем забрался на кровать, с ногами. Вид у него был недовольным, но, конечно, он понимал, что Рика права. В храме можно было назвать другого ребенка придурком и получить за это в лучшем случае «сам придурок!», а в худшем, если услышит кто-то из каннуши или мико, наказание в виде заучивания и пересказа огроменной сутры. Тут всё иначе. Поместье клана Йонебаяши — не Шинкогёку, а люди, живущие здесь — не служители храма и послушники. За провинность, которая покажется непочтительной, их могут отправить обратно. «Обратно». Такахаси похолодел и сглотнул вязкую слюну. Если он всё запорет, Рика ему этого ни за что не простит. Даже страшно представить, что будет… Послушниками они снова точно не станут, и до конца срока будут убираться, помогать на кухне, чистить инструменты мико и архивные свитки, ухаживать за надгробиями, а потом… А что следует за этим «потом» ему вообще не хотелось представлять.       Погрузившись в думы, Такахаси краем уха услышал голос лучшей подруги: — Я очень боюсь, что если мы им не понравимся, то отправимся обратно. — На самом деле, я тоже до смерти этого боюсь. — немного помолчав, признался Такахаси, подогнув под себя ногу, но потом, скривившись, разогнул обратно. — Ну, у тебя хоть дядя — хантер, он тебя забрать может. А вот если я вернусь обратно в храм, мне вообще больше ничего в жизни не светит.       Рика промолчала. Такахаси заметил, как при упоминании дяди её глаза потемнели. — Подруга, ты чего? — притихшим голосом спросил, осторожно касаясь ладонью её плеча. — Я с ним говорила. — Реально? Ты чего не сказала-то? — самую малость обиженно спросил Такахаси, расстроившись, что Рика опять ему ничего не говорит: — Когда? — Вчера. — Он сам позвонил? — Нет. Я попросила Сейширо-сана.       Снова повисло молчание, на этот раз совсем неуютное. — И…— почесав затылок, спросил Такахаси. — О чём болтали?       Ему совсем не хотелось расстраивать подругу — по её виду он уже и так понял, что прошло всё не очень здорово — но вместе с тем же умирал от любопытства. — Эй? — Ты был прав. Я ему не нужна. — Что ты имеешь ввиду? — То и имею. Он не вернется.       Такахаси остолбенел. У него уже давно сложилось весьма нелестное мнение о родственнике подруги, но тут он не мог поверить своим ушам. — В смысле «не вернется»? Не вернется — сколько? Никогда, что ли? — Похоже, что так.       Рика выглядела равнодушной, но Такахаси уже достаточно хорошо изучил свою подругу, чтобы понять — она не обиделась и не раскисла. Наоборот, она была в ярости. У неё уже бывали приступы глухой злости: иногда она доводила себя до такого состояния, что начинала расхаживать взад-вперед в комнате, бормоча себе под нос, но, как правило, эти её приливы гнева длились недолго. Сейчас Такахаси видел, что прежний накал никуда не делся, ток рванул к плюсу, напряжение загудело с новой силой. — Ты ещё скучаешь по нему? — вопрос, конечно, идиотский, но ему нужно было вытянуть из Рики детали.       Со скривившихся в оскале губ сорвалась презрительная усмешка. — Да будь я проклята, если буду по нему скучать.       От Рики фонило яростью, как от радиоактивного элемента. Такахаси до сих пор не знал, что произошло с её семьей и чем была вызвана её ярость к родственнику, но чувствовал — тот точно был в чём-то замешан. Точно был виноват. Если бы не он, что-то бы не случилось. И теперь он живёт себе припеваючи, где-то шляется, наслаждается жизнью и не чувствует за собой никакой вины, ни сожаления, ни крупицы ответственности. У Такахаси не было столь же острого, как кинжал, инстинкта справедливости, который был у Рики, но сейчас его трясло. Он только и думал о том, как хорошо было бы измордовать его до крови, засунуть его башку в унитаз, повыдергивать ему руки. Как вообще можно было с ней так поступить?! С кем? С Рикой! Может, Такахаси был малость предвзятым из-за того, что души в ней не чаял, но Рика, добрая, заботливая, умная, честная, определенно не заслужила к себе такого скотского отношения. — Значит, вот как получается: мама и братья твои умерли, он тебя кинул в храме, лапши навешал, что вернется, ни звоночка за весь год, а потом вот так, да? Что он тебе сказал? — Что мне без него будет лучше. — Ну и мудак. — рыкнул Такахаси так громко, что она аж дёрнулась. — Какой же он мудак. — Не ругайся. — Плевать! Почему он так мерзко с тобой поступает?! — запальчиво воскликнул Такахаси.       Боковым зрением она видела, как Такахаси испытующе пялится ей прямо в лицо, будто ждал, когда они вдвоем начнут поливать его грязью. — Кто его знает.       Некоторое время они оба ничего не говорили. — Я б тебя никогда не бросил. Правда. — Я знаю. — И всегда защищал. — Знаю. — А ещё купил тебе столько мармеладок и настолок, сколько захочешь. —… — «Монополию» кстати, тоже.       Помимо собственной воли — будто не сдержав икоты или спазма — Рика вдруг рассмеялась, совсем чуть-чуть. Он замолчал, хотя вообще-то надо было продолжить. На секунду ему даже показалось, что она вот-вот заплачет, но этого, конечно же, не произошло. Во-первых, Рика скорее сброситься со скалы, чем позволит себе плакать из-за Ренджи. Во-вторых, даже если бы подруга захотела, то он был уверен, что она бы подождала, пока останется одна. Как бы ей не было больно и тяжело, она никогда этого не показывала. Рядом едва слышно витал сладковатый запах жженого ладана. В комнате Рики в Шинкогёку, на деревянной полке рядом со старым шкафом, стоял семейный алтарь: деревянная скульптура Будды Амиды, крошечные погребальные дощечки, исписанные буддисткими именами, а между ними стояла чашечка из латуни с горящим ладаном, из-за чего в комнате вечно стоял запах благовоний, как в главном святилище храма. От самой Рики тоже шел этот странный, душистый, горьковато-пряный аромат амбры и нарда, будто где-то в складках храмовой одежды у неё была припрятана парочка палочек сэнко.       За последние три месяца она изменилась. Из-за того, что в их дружбе ничего не поменялось — наоборот, она стала только крепче — Такахаси мог определить это изменение. В Рике появилась какая-то мрачная ожесточённость, с которой люди пытаются что-то исправить, починить сломанную вещь, вернуть так, как было. Кошмары стали мучать её чаще, чем раньше, теперь почти каждую ночь, и месяц назад он стал замечать, как по ночам Рика стала прокрадываться в его комнату со своим одеялом — в слабом свете торо, сочившемся из окна, по скрипящим половицам — и сворачивалась в клубок на краю кровати, бесшумно, как котёнок, но когда он просыпался под утро, то видел, что подруга уже ушла к себе.       А Такахаси еще волновался — подумать только, это он считал себя уж слишком каким-то привязчивым. Об этом они ни разу не говорили. Такахаси смутно, нутром понимал, что Рика не хотела бы, чтобы он спрашивал, да и, в общем-то, спрашивать было не о чем. Причина значения не имела: было достаточно, что Рика доверяет ему, ищет в нём тепла и защиты. По ночам, когда она вскакивала с постели — дрожа, в панике, тело снова и снова сводит ужасом, он был тут как тут, подхватывал её, тянул обратно, к себе, бормотал какие-то фразы хрипловатым, чудным со сна голосом, стараясь утешить, хотя у самого от её криков сердце бешено колотилось об ребра. Они так и засыпали, вцепившись друг в дружку, как совсем маленькие детишки.       Однажды на утренней молитве, когда Касивабе-сан нудел про трансцендентную мудрость-праджни в какой-то сутре, Такахаси, глядя на её потемневшие веки, на ее синяки и бледность, покусав губы, после долгого раздумья, спросил, что ей снится в кошмарах: — Это сложно объяснить. — пробормотала Рика, неловко, будто Такахаси уличил её в чем-то запретном. — А ты попробуй.       Измученная беспокойным, наполненным кошмарами сном, Рика выглядела уставшей: о чём она думала, мальчишка понятия не имел: — Темнота.       Поначалу он не понял — разве мы все не видим темноту, когда спим? Но потом до него дошло, что это была другая тьма, гораздо страшнее той, которую видишь, когда просто закрываешь глаза, чтобы провалиться в сон. Тьма, которую почти невозможно вынести.       Когда Рика не в настроении, то меньше всего на свете она хотела общаться; Такахаси переполз на другой конец кровати и достал колоду ханафуда в потрепанной по краям картонной упаковке. — Сыграем?       Рика кивнула, с готовностью, будто только и ждала, когда он предложит. Они всегда играли в одно и то же, ойчо-кабу, где обозначения цифрового достоинства карты использовался номер месяца. Номер, в свою очередь, связан с изображением растения или цветка, олицетворяющего этот месяц. То была сложная разновидность игры в ханафуда, и для победы игроку нужно набрать девять очков. Ойчо-кобу была единственной игрой, в которой Такахаси был лучше Рики и всегда побеждал её. То ли неудача, то ли злой рок, но чуть ли не каждую партию Рика собирала «худшую руку» — восьмерку, девятку или тройку, из-за чего постоянно психовала, а Такахаси, хоть и не подавал виду, втайне блаженствовал. Играть в азартные игры в храме было строго запрещено, и однажды, когда они громко спорили, разбираясь в правилах игры, сидя на крыльце жилого домика, то так увлеклись, что не заметили подошедшую к ним сзади Амане-сан. Тогда им здорово влетело. Выволочка случилась ещё в то время, когда они еще не были послушниками, и на следующий день, с трудом разлепив глаза в четыре утра, в они потащились на кухню. Выяснилось, что в качестве наказания старшая мико отдала распоряжение поручить им самую грязную и ненавистную работу — мыть посуду. Обычно мытье посуды поручалось более старшим детям или мико, но не в этот раз. Под саном храма Шинкогёку одновременно жили около сотни людей и под конец дня, оттирая бог знает какой по счету котел для варки риса, Такахаси до такой степени потерял ощущение реальности происходящего, что, на минуточку прервав работу, в течение какого-то времени разглядывал свои руки, пытаясь убедиться в том, что именно он оттирал котел в это время и в этом месте.       Какой далекой теперь казалась ему эта жизнь.

***

      В семь вечера к ней пришла Морена. Рика, лежа на кровати на животе, с увлечением листала «Речные заводи» Ши Найаня. Она видела эту книгу в комнате Сейширо-сана, правда, написанной на языке оригинала, суннийском. Увидев книгу здесь в шкафу, Рика взяла её и открыв и с приятным удивлением обнаружила, что та на кёцуго. Роман оказался очень интересным, о подвигах и приключениях сотни «благородных разбойников» — повстанцев из лагеря Сун Цзяна. Книга была написана в так называемом жанре «цзианху», где уделялось много времени подробным описаниям сражений и воинском духе, где главный герой, пережив большое горе, с честью проходит все лишения и испытания ради своей великой мечты. Сюжет был простоватым, а кое-где и вовсе очевидным, но написанным до того ярко и захватывающе, что она не заметила, как прошло три или четыре часа. — Я могу войти?       Услышав голос в полнейшей тишине, Рика дёрнулась и вынырнула из книжных фантазий, где Линь Чун присоединяется к разбойникам. На пороге стояла Морена, держа в руках стопку белья. — Да, конечно. — она положила книгу обложкой вверх, торопливо сползла с кровати и поклонилась. Подняв голову, Рика заметила, что вид у Морены был озадаченным. — Не нужно так делать. — помолчав пару-тройку секунд, сказала девушка.       Рика совсем не поняла, что та имеет в виду. Читать книжку на кровати? Или брать книги из шкафа? Её взгляд упал на полки. — Простите, а что именно ? — робко спросила она. — Кланяться прислуге. — пояснила Морена. — Если кто-то увидит, что ты это делаешь, то может расценить как проявление невежества. — Но мы же не члены клана.— возразила Рика, имея ввиду себя, Такахаси и Канае. — И вы старше меня, поэтому я поклонилась.       Морена на это только улыбнулась, самую малость. — Хоть вы и воспитанники, у вас всё равно иной статус, а я всего лишь служанка. Не делай так больше, хорошо?       Рика кивнула.       Морена прошла внутрь комнаты, положила белье на постель, затем подошла к шкафу, открыла створки и вытащила из нижнего ящика коробку. Поставив её на котацу, она села перед ним на колени и выдвинула крышку. Рика с любопытством наблюдала за действиями. Внутри, аккуратно сложенное, лежало платье. Морена разложила платье на кровати, повернулась к ней: — Возьми полотенце, любое платье из ящика с повседневной одеждой и иди за мной.       Небольшая ванная комната находилась в конце коридора на втором этаже, недалеко от комнаты Канае, и была разделена на три части: предбанник с двумя раковинами, зеркалом и деревянным шкафчиком для хранения гигиенических принадлежностей, «помывочная» с душем и собственно ванной и отдельно санузел. Комната ничем не отличалась от той, что дома, только была попросторнее, а вещи — посовременнее.       Когда обернутая запахом клубничного шампуня Рика вернулась к себе, Морены в комнате не было. На кровати лежало платье. Оно показалось Рике произведением искусства и было ничуть не менее великолепным, чем кимоно, в котором она приехала в поместье. Ей ужасно хотелось посмотреть, какие ещё платья есть в шкафу, но боялась без разрешения, трогать то, что лежит в нижних полках.       Как она узнала гораздо позже, самая дорогая одежда хранилась в другом месте. Воспитанницы клана надевали их только на торжественные случаи, вроде представления члену монаршей семьи или другие важные приемы. Одно зелёное кимоно с богатым орнаментом танцующих драконов кисти известного художника Отори Рэнгэцу стоило, как годовое содержание храма Шинкогёку.       Морена вернулась через пару минут, неся в руках лакированную шкатулку из дерева, и посадила её за столик-котацу. Девушка положила шкатулку на стол. — Что вы будете делать? — спросила Рика, с нарастающим волнением наблюдая за Мореной. — Для начала — сделаем тебе красивую причёску. Найти бы только… а, вот и он. — сообщила девушка, суетливо, по-старушечьи копаясь в шкатулке. Взяв гребень, она села за её спиной и распустила влажные после душа волосы. — У тебя длинные волосы. Это хорошо. У прошлой воспитанницы они были короткими, всё время приходилось выкручиваться, чтобы она не ходила с одной и той же причёской.       От рук Морены пахло кедром, корнем ветивера и присыпкой с лимонным ароматом. В чудном плесневелом аромате ветивера была какая-то нотка тайны, что-то печальное и чужестранное, похожее на пересушенную древесину или запах нагретых камней, раскаленных бархан, опунций, запах далекого прошлого, запах дома. — Значит, читать любишь? — вдруг спросила она. Рика кивнула. — Есть любимая книга? Или жанр какой-то?       Задумавшись, Рика начала перечислять: — Наверное, любимая «Горинносё». Её написал ронин Миямото Мусаси. Ещё «Золотой храм» и «Повесть о старике Такэтори», мико в нашем храме ставили сценку из неё на фестивале Гион в ноябре. А ещё «Повесть о доме Тайра», «Хагакурэ», «Кодзики». — Ясно, тебе нравятся книги либо которые писали ронины, либо приключенческие романы. Это у вас в библиотеке ты брала книги? — Не все, но они там есть. — на самом деле почти все книги ей доставались от Сейширо-сана. В какой-то момент Рика сбилась со счёта, сколько у него хранилось литературы — какую бы книгу не попросила, у него почти всегда она находилась.       Морена задавала всякие интересные вопросы, вроде того, что ей нравилось в книгах и что они изучали с другими послушниками, какой предмет давался ей труднее всего (игра на сямисэне), а какой легче (мировая история), про храм, каннуши и мико, как проходил отбор — а на «Канае-чан выглядит как настоящая королева» Рика рассмеялась так, что Морене пришлось заново заплетать ей волосы — самые обычные вопросы, но всё равно было здорово поговорить со взрослым. Если взрослые и заговаривали с ней — не считая Сейширо-сана — то как правило это были неловкие расспросы, во время которых человек будто отчеркивал в уме галочками Фразы, Которые Надо Спросить у Ребенка, построенные из «вычислений» её эмоций и догадок на их основании ( Почему ты не улыбаешься? Тебя кто-то обидел? Нет? А что тогда? Ничего? Вот и улыбнись тогда! Никому не нравятся хмурые девочки!).  — А что вы любите?       Морена, помолчав секундочку, ответила — как показалось Рике, несколько смущенно: — Я решаю кроссворды. — Кроссворды? — Ну-ка, не вертись, иначе мне придется опять переделывать. — преувеличенно строго отдернула девушка, когда Рика заерзала, чтобы посмотреть на неё. — Может, некоторые скажут, что это занятие для старушек, но как по мне для мозга это хорошее упражнение. Вчера весь вечер сидела и ломала голову над одним словом. «Неприятно поражать». Первая «ф», заканчивается на «-пир».       Рика напрягла память. Неприятно поражать: ошеломлять, разочаровать, огорчать, подводить, удивлять, обмануть… На «ф» совсем ничего не приходило на ум. — Фраппировать. — смешок. — Я и не знала, что такое слово вообще существует. — А как вы узнали ответ? — Подними чуть-чуть голову… Ага, вот так. Я подсмотрела в «ключи» в конце журнала. Я обычно не подсматриваю, только уж если совсем ответ не знаю. Иначе какой смысл? Фраппировать. — Рика увидела, как в отражении в окне Морена со смешком покачала головой, будто удивлялась сама себе. — Нет, и надо им было такое сложное слово в кроссворд вставлять? Я потом его в словаре поглядела. Оказывается, оно происходит от слова «фраппе», что означает «охлаждать». Ну да, всё верно. Неприятно поражаясь кем-то, мы почти всегда охлаждаем к нему своё отношение. — А ещё какие слова вы знаете?       Морена положила расческу на стол, открыла шкатулку. Внутри лежали шпильки-кандзаси с цую-сиба, украшенные каплями дождя из голубой бирюзы и гвоздиками из красного коралла. Изучив содержимое шкатулки, Морена взяла оттуда несколько шпилек и села сбоку. — Ой, так сразу и не вспомнишь… А, нет, вот, например. «Человек, который ведёт праздный образ жизни и купается в роскоши». Начинается на «с», заканчивается на «ит». — «Сибарит»? — Да, правильно. — удивленно. — А ты начитанная кроха. — Я не кроха! — вырвалось у неё, и тут же пожалела, что сказала, потому что прозвучало это совсем по-детски. — Нет, кроха. — возразила Морена унизительно-бодрым голоском, как будто она из детского садика. В ответ на её фырканье, девушка улыбнулась — не снисходительно, как могло бы показаться, а чтобы поняла, она подтрунивает. — Сколько тебе? Семь? — Вообще-то, мне девять.       Рика немного обиделась на то, что её сравнили с семилетней малышней, но понимала почему. Всякий раз, когда мама водила её к врачу, тот всегда говорил, что у неё, мол, задержка в физическом развитии: в росте отставала, вес был слишком маленький и «намекал» маме, что это из-за недостаточного питания. Говоря, он каждый раз посматривал на маму осуждающим взглядом, будто та морит её голодом, что, конечно, было неправдой. Болела она редко, была такой же активной, как и все дети, чувствовала себя хорошо, да и с аппетитом у неё был полный порядок, но всё равно было неловко и как-то стыдно слышать от кого-то про «задержку в развитии». Мама выходила с ней из кабинета ещё тревожнее, чем заходила, а когда они приходили домой, то на обед накладывала ей столько еды, словно не Ишида, а она вкалывает по пятнадцать часов в день на шахте. — Раз уж ты смышлёная, ты не будешь против, если я буду иногда просить тебя помочь мне с каким-нибудь словом? В журнале новый составитель кроссвордов, и они теперь такие сложные. Всякие старинные латинские словечки, научные термины и тому подобное. — взяв со стола последнюю кандзаси, Морена продолжила. — Никто из прислуги их знать не знает. Раньше мне помогал господин Ринтаро, но когда Инумацу-сама умер, он появляется в поместье также редко, как госпожа Шиота. Вот, к примеру. «Экстравагантная выходка». Первые две буквы «эск-», всего восемь букв.        Рика задумалась. — Может, «Эскапизм»? Хотя нет, у него же другое значение… но в слове тоже восемь букв. — Очень близко. «Эскапада». Я думаю, у них одинаковое происхождение. — Скорее всего. — ответила Рика, слегка досадуя, что не отгадала слово. — Готово. — Морена положила расческу на стол.       Кончик тюлевой занавески прошуршал по подоконнику. После того, как она надела платье, Морена поставила её перед зеркалом, взяла пояс и начала завязывать ленты. Рика чувствовала, будто попала в разметку между сном и пробуждением, где всё меняется, мешается, но всё ещё нереально и тяжело думается: всего-то три месяца назад жизнь казалась дорогой в никуда, бессмысленной и неправильной, словно река, теряющаяся в песках и болотах, и почувствовала, как из глубины, из самой крови, рванулось внезапная, защипавшая глаза уверенность: наконец-то всё будет хорошо.       Рика посмотрела на себя в зеркало. Удивительно, насколько может преобразиться человек, если одеть его в правильную одежду. Как недавно заметил Тенги в додзё Ода-сенсея, она была костлявой и нескладной, а если собрать волосы назад, то бросалась в глаза длинная, будто у журавля, шея. Додумалась до сравнения не она, а закадычная подружка Канае Саката во время одного из занятий по танцам и до тошноты похоже изобразила журавлиное курлыканье. Остальным это показалось забавным, и кличка едва к ней не прицепилась — к счастью, этого не произошло, но с тех пор, избегая насмешек, она стала ходить с распущенными волосами. — Никогда раньше не видела таких платьев. — Фасон называется ханбок. В Какине девочки до двенадцати лет традиционно носят либо фурисодэ, либо хонбок. Не все, конечно. Но члены клана придерживаются консервативных взглядов и строго чтят традиции. Пожалуй, в этом их главное отличие от других знатных семей. — поправляя высокий полукруглый воротник белой блузы с длинными распашными рукавами, сказала Морена. — Поворачивайся.       Рика послушно повернулась и встала к ней спиной. — девушка встряхнула юбку, разгладила складки. Юбка, повязанная шифоновым поясом, плотно сидела на талии и расширялась вниз, напоминая колокольчик. Благодаря широким рукавам и широкой юбке, хонбок прекрасно скрывал всё, что нужно, и увидев свое отражение в зеркале, Рика с восторгом поняла, что похожа на настоящую девочку. — Оно действительно тебе идёт. — сказала Морена, угадав причину блеска в её глазах, затем поднялась на ноги, опять поправила и застегнула его на крупную пуговицу. Осмотрев всю её ещё раз, взгляд девушки остановился на лице. — Тебе наверняка не раз это говорили, но глаза у тебя потрясающие! Я будто смотрю на Луну. Если какой-нибудь писатель их увидит, то обязательно напишет хайку. «Как прозрачно чиста, этой ночью луна, когда сотни вельмож, покидая дворец, веселятся…». — тихонько промурлыкала себе Морена под нос.       От столь вычурного, но от того не менее приятного комплимента в свой адрес Рика зарделась и пробормотала: «Спасибо». — Ты что же, мышка? — Вы о чём, Морена-сан? — робко спросила она. — Я слышу писк мышки, но не её голос. Когда говорят комплимент, нужно принимать и отвечать на него с достоинством. Вежливо кивни и скажи «Благодарю». — Благодарю. — Нет-нет, глаза не опускай. Давай-ка ещё раз… Ага, вот так лучше. — Морена-сан, знаете, вы очень похожи на Юзуру. — Юзуру? — девушка наморщила лоб, явно не понимая, о ком это она. — Она мико из нашего храма. У вас одинаковые волосы, и вы такая же добрая.       Кожа Морены порозовела, губы тронула легкая улыбка. Увидев ямочки на щеках, Рика подумала, что те, как и веснушки, очень ей идут. Несмотря на шрам, Морена была хороша, как только распустившийся луговой цветок. Закатное солнце освещало её сзади, в лучах света её золотые волосы и кожа, казалось, были осыпаны цветочной пыльцой.       Разогнувшись, девушка выпрямилась и обвела взглядом её комнату. Ничего не говоря, Морена прошла мимо неё, к окну, и взяла из вазы свежую лилию: бордовую, с лепестками, усыпанными бледно-желтыми крапинками. Стряхнув воду, её пальцы ловким движением переломили длинный стебель у основания цветка. Подойдя к ней сзади, Морена заплела лилию ей в волосы, после чего встала напротив и сказала: — Покажи поклон.       Рика немного удивилась, но послушалась: сев на колени, она низко склонилась над татами. Над головой послышалось многозначительное «хмм». — Сразу видно, что ты послушница храма. — усмехнувшись, прокомментировала Морена. — Почему? — Ты кланяешься так, будто веришь, что если не поцелуешь носом пол, то тебя покарают боги. Смотри и повторяй за мной.       Морена села на колени, вытянула руки и поставила кончики пальцев на татами, не все ладони, как Рика. Затем девушка, не опираясь на руки, склонилась над татами — её шея держалась совершенно ровно и была одной линией с телом. Её поклон был очень изящным, и Рика постаралась повторить за ней. — Так, пальцы не растопыривай… Сначала наклони спину, голову не опускай. Ноги должны быть сведены вместе, стопа к стопе. Да, замечательно. А теперь попробуй ещё раз.       Когда она выпрямилась, Морена одобрительно кивнула. — Итак, кроха. Теперь внимательно меня слушай. На вас хотят посмотреть госпожа Хинамори и Арисава. Было бы хорошо, чтобы им понравилось то, что они увидят, но… — Морена на секундочку запнулась, будто хотела сказать то, что говорить не следовало, но передумала и продолжила: — Ты должна поклониться как можно ниже и стараться не смотреть им в глаза. Темноволосой женщине, Хинамори, ещё никто из послушников не нравился, поэтому не переживай по поводу её высказываний. Госпожа немного — как бы сказать? — своеобразная. — Своеобразная? — переспросила Рика, вдруг заволновавшись. Это слово почему-то было сказано Мореной так, словно не предвещало ничего хорошего. — Нет, нет. — заторопилась Морена, выставив вперед руки, чтоб её успокоить. — Как бы выразиться повернее… Говорит то, что думает. Очень прямолинейная. — О! — выдохнула, едва удержавшись от улыбки. Такие люди нравились Рике. Может, она сможет понравится честной госпоже?       Увидев, как у неё прояснилось лицо, Морена улыбнулась, но улыбка у неё вышла какой-то натянутой. — На многое не рассчитывайте. Не заговаривай с ними первой — только после того, как они сами к тебе обратятся. Если они зададут вопрос, отвечай спокойно и кратко, по делу. Сначала подумай, потом говори. Без лишнего энтузиазма. Члены клана не приветствуют проявление эмоций. Поняла меня? — Наверное. — Нет. Никаких «наверное». Ты должна хорошо это усвоить. — Морена-сан…       Не дав договорить, она подняла руку и сложила кончики пальцев — «молчать». — Я хочу увидеть, что ты меня поняла, малышка. Это очень важно.       Не понравилось ей это напряжение в голосе. — Морена-сан, скажите, почему! — Будем надеяться, ты этого не узнаешь. — ответила та — голос у девушки стал отстраненным, и Рика решила, что если продолжит её пытать, то сделает только хуже.       Рика внимательно слушала наставления Морены, и к концу объяснений серьёзно настроилась вести себя как послушная корова, которую ведут на веревке, в надежде, что понравится женщинам клана Йонебаяши. После того, как их выбрали и привезли сюда, можно было бы, в принципе, немного расслабиться, но это было просто нереально. Под конец, когда нужно было уже выходить, она чувствовала себя бесплотной, чуть ли не онемевшей от переживаний. А ещё её волновали слова Морены, её настойчивость в том, что эмоции, по каким-то неясным причинам, были под запретом. Разумеется, она не собиралась капризничать, грубить или вести себя как-то непочтительно, но у неё сложилось впечатление, что самое лучшее, что она могла сделать — весь вечер сидеть, не шелохнувшись, на одном месте и молчать.       Когда они с Мореной выходили, Рика схватила с прикроватного столика омамори, которое подарил ей Сейширо-сан. Рукава в чогори были с тамото, складкой, образующей внутри небольшой карман, как в кимоно. Она нащупала петельку и прикрепила к ней сжатый в руке омамори.       При виде горящих от нетерпения глаз лучшего друга её немного попустило. — Подруга, мы вроде на ужин идём, а не на королевский приём. Чего они тебя так разодели? — сказал он, выпендрежно выгнув бровь, когда увидел её. — Ты погоди, мы ещё Канае не видели. — подхватывая шутку, ответила Рика. В ответ Такахаси одобрительно зафыркал. — Тебе оно не нравится? — спросила, оглядывая платье со всех сторон. — Нет. В смысле да! — торопливо добавил, увидев, как у неё изменилось лицо. — Да, да, нравится, конечно! Я просто… эээ… Блин, я просто сразу не сообразил, что сказать, ну и вот, решил пошутить. Платье классное.       В ответ — резкий, хрипловатый смешок девчонки помладше из песочницы, и Такахаси улыбнулся в ответ. — А вот и Канае, во всём её убийственном великолепии. — язвительно сказал мальчишка.       Рика повернулась. Канае выглядела так, словно была богиней-солнца Аматэрасу, спустившаяся с небесного пантеона к простым смертным, и держала себя соотвествующе: голова приподнята, глаза из-под полуопущенных ресниц глядят возвышенно-равнодушно.       Они с Такахаси переглянусь, чуть ли не с одинаковыми мыслями: «видишь, видишь это?». Рика закатила глаза, повертела пальцами, изображая ореол сияния, и потянула за рукав хрюкающего от смеха Такахаси.       Пока они шли, их руки соприкоснулись. Такахаси не убрал ладонь, уверенный, что Рика, как всегда, отдёрнет и спрячет свою, но вместо того, чего он ожидал, подруга протянула руку, обхватила его пальцы своими и крепко стиснула. — Нервничаешь? — зевнув, спросил он, пытаясь скрыть смущение и неловкость. — Немножко. — однако и её голос, и то, как она это сказала, скорее, говорили об обратном. — А ты?       Такахаси отвел глаза, скорчил гримаску — ничего, вроде. Осмелев, он переплёл их пальцы; её ладонь была нежной, прохладной и самую малость липкой. — Не бойся. Я с тобой. — сказал и расстроился — так зажато это у него вышло.       Их привели в просторную, богато обставленную дорогой мебелью из набивного сатина, фарфором, икебанами и панно, гостиную. Тускло горели лампы под шелковыми абажурами, солнечный свет не пропускали плотные шторы — отсвет ламп от полированного махагони придавал обстановке атмосферу беззаботности и уюта. Там, возле камина, стояли две женщины.       Женщина с золотистыми волосами, ниспадающими до самой талии, была ослепительная, как солнце. На ней было надето мягкое паутинно-серое кимоно, расписанное красными цветами. Широкий пояс из шёлка цвета индиго, нежный и тонкий, как паутина, окаймлял её талию, а волосы украшали живые камелии. Рика никогда не видела такой элегантной одежды. Лицо её было круглым, курносым, с пухлыми губами, глаза — округлыми, ярко-голубыми, будто у ребенка, а тело — удлиненное, узкое, будто у норки.       Но темноволосая женщина, стоявшая возле икебаны с ирисами, поразила её так, что Рика совершенно позабыла о манерах и уставилась на неё. Её кимоно было нежно-голубым, с тонким вьющимся серебристым рисунком, напоминающим струи воды. В воде плавали карпы кои, а в том месте, где их касались нежно-зеленые листья, поверхность воды с кувшинками пронизывали золотые нити. Каштановые волосы, уложенные в пучок, блестели, будто покрытые лаком, и были украшены гребнями со свисающими золотистыми нитями, поблескивающими при каждом движении.       Золотоволосая что-то сказала даме, и та стала присматриваться к ним. Рика вдруг поняла, что боится её. Женщина посмотрела сначала на Канае, потом, с некоторым недоумением, на неё, и в конце на Такахаси. Её брови слегка приподнялись вверх. На него она смотрела дольше всего, как будто ничего подобного раньше не встречала. — Хинамори-сама, это воспитанники господина Гирея из храма Шинкогёку. — сказала Морена и слегка подтолкнула её, потому что она так и стояла, во все глаза смотря на женщин. Очнувшись, Рика упала на колени и поклонилась так низко, что почувствовала, как загорчил в носу запах воска, которым натирали деревянные полы.       Когда она подняла голову, то увидела, что взгляд синих глаз темноволосой красавицы скользнул к Канае. — Подойди чуть ближе.       Женщина пригласила Канае встать напротив неё. Голос — приятный альт; для Рики её речь звучала словно музыка, порой улавливаемая в дыхании ветра.       Темноволосая женщина принялась изучать её лицо не только глазами, но и подушечками пальцев. Она протянула руку и дотронулась до неё, причём сделала это очень странным образом — оттянула ей внешний уголок века, повернула лицо сначала вправо, потом влево, провела пальцем по губам, словно те были испачканы, но по выражению её лица было понятно — то доброжелательный знак: — Эта девочка очень хорошенькая, не правда ли? — обратилась женщина к другой, золотоволосой. — Когда ты родилась? — В год Лошади. — Я так и думала. — дама обошла её со всех сторон. Остановившись за спиной Канае, та глотнула вина, и пару секунд постояла с задумчивым видом, после чего положила ладонь на голову Канае, запустив пальцы в волосы, словно тем самым подтверждала качество методами физиогномики. — Какие густые. Венера, восемь, оранжевый цвет.       Рика переглянулась с Такахаси. Он, как и она, тоже не особо понимал, что происходит. Женщина ощупывала и осматривала Канае, как товар: в её прикосновениях не было ничего бесстыдного, но Рика отвернулась. Она с ужасом думала о том, что ей тоже предстоит пройти подобную «процедуру». — Гирей не ошибся, когда решил выбрать тебя. Через пять лет ты станешь восхитительной девушкой. — подвела итог женщина. — Благодарю Вас, госпожа. — просиявшая от похвалы мико глубоко поклонилась. — Я не пойму, у нас тут вечер поклонения Канае? Еще пара-тройка слащавых комплиментов и она лопнет от чувства собственной важности. — прошептал ей на ухо Такахаси.       Тут темноволосая госпожа повернулась к ней, посмотрев прямо в лицо, пристально изучая. Несмотря на то, что оно покрылось нервной испариной, Рика выдержала немигающий взгляд до самого конца. — Как твое имя, девочка? — Рика, госпожа.       Усмехнувшись чему-то своему, женщина властно вскинула подбородок и сказала: — Ты родилась в год Тигра, я могла бы сказать об этом, лишь взглянув на тебя. В твоей сущности слишком много непокорности и своеволия. Ты знаешь, что означает твое имя?       Рика покачала головой. — Я не буду тебе этого говорить. Возьми Оха Аса и поинтересуйся. У тебя необычные глаза. — женщина сказала это очень серьезно, так и не сводя с неё своих. — Вполне подходят твоему цветку. — Цветку? — Цинерария. Её ещё называют «серебряная пыль». — и чуть насмешливо спросила — Что, никогда не слышала?       Женщина прошлась ищущим взглядом по пространству над её головой, и не успела Рика хоть что-то сказать, как та вдруг выдернула лилию, которую вплела ей в волосы Морена. — Розовый не твой цвет. Тебе не идёт. — Н-но… — Рика беспомощно взглянула на Морену. Та поджала губы и едва заметно мотнула головой. Она мгновенно поняла, что значит этот жест — не лезь.       Тем временем женщина обошла её и подошла к вазе из синего фарфора, похожую больше на чашечку для сакэ. В ней стояла композиция икебаны из бордовой нандины и цветка, чьи лепестки были густо опушены серебристо-белыми волосками. Женщина выдернула один лепесток, вернулась к ней и приложила к виску. — Арисава, смотри-ка, её глаза точь-в-точь в как цинерария. Плутон, девять, белый цвет. Ты совсем не привлекательная, но будем надеятся, что с возрастом это исправится. — она снова обернулась к даме. — Первая очень приятная девочка, правда же? Чудо, как хороша. Как тебя зовут? — Канае. — Вторая выглядит крестьянкой рядом с ней.       Лицо Рики полыхнуло огнём — от унижения и стыда кровь прилила к нему так, что на несколько мучительных секунд у неё пропал слух. В ушах стоял шум, как от крыльев мечущейся в панике крыльев птицы.       Из-за волнения Рика позабыла все, что втолковывала ей Морена перед тем, как они спустились вниз. Что же она говорила? Мозг быстренько подал всю нужную информацию, правда, не совсем в нужном порядке.       Золотоволосую звали Арисава. Она была женой Андо Йонебаяши, младшего брата хозяина Ринтаро. После смерти предыдущего главы клана, титул должен был перейти к нему, но он достался Гирей-сану, который унаследовал и титул, и семейное дело — клан Йонебаяши, очень влиятельный в финансовом мире, контролировал один из самых больших банков в Азии. У господина Ринтаро и Андо имелся еще один брат, Канаме, чьей женой была Хинамори.       Уставившись в ковер, будто глаза стали свинцовыми шарами, Рика сперва не заметила, как женщина подошла к ней ещё ближе, подняла руку и попробовала коснуться её лица. Она отдёрнулась — не со зла, больше инстинктивно, как с опаской и недоверием сжимаются домашние питомцы, когда к ним тянет руку посторонний. Увидев сопротивление, женщина нахмурила брови, но потом её покрытые алой помадой губы треснули в улыбке, обнажившей ослепительно белые зубы и розовые десна. Рика подумала, что эта ужасная женщина похожа на ведьму, хотя вообще-то даже слепой сказал бы, что она красива, как луна на ночном небе. — Я тебе не очень нравлюсь, не так ли? — проговорила она, проведя кончиком пальца по её подбородку. — Вы честно говорите то, что думаете. Надеюсь, мне удастся компенсировать отсутствие красоты другими достойными качествами.       Женщина жеманно усмехнулась, правда, как-то не по-доброму, и убрала палец с её лица. В тишине было слышно только шуршание складок кимоно. Она подошла к высокому столику возле кушетки, взяла фужер и подлила в бокал вина — цвет его был таким же, как её помада — и поднесла его к губам. Со своего места Рика, конечно, не могла почувствовать запах, но ей все равно показалось, что нечто горькое и терпкое коснулось её носа. — Ты умная, это сразу видно. Но мне придется тебя разочаровать: в мире нет таких качеств, которые смогли бы затмить красоту. Внешность — самое главное. По ней тебя будут судить в первую очередь и выбирать, как к тебе относиться.       Хинамори с самого начала ей не понравилась, но сейчас та вызвала уже ощущение чуть ли гадливости. Глядя на неё, Рика с трудом сохраняла внешнее спокойствие, когда внутри всё буквально кипело. — Ты со мной не согласна? — Простите, госпожа, но нет. Когда человек стареет, красота уходит. По чему тогда будут судить его люди, если от неё ничего не останется?       Поначалу Рика думала, что ответила неплохо, если в такой ситуации это вообще возможно. Женщина издала звук, напоминающий тот, который издает чихающая кошка. — Если ты говоришь подобные слова, то отлично осведомлена о своей некрасивости и не раз утешала себя тем, что главное не внешность, а душа. Приятную душу, девочка моя, начнут разглядывать после того, как глаза получат удовольствие.       Рика опустила взгляд вниз, и Хинамори показалось, что та разглядывает её наряд: — Нравится мое кимоно? — Очень красивое. — Ты хоть представляешь, сколько оно стоит? — Нет, госпожа. — По крайней мере больше, чем ты, это уж точно.       В этот момент появилась служанка с подносом, на котором стоял чайник Кусю с растекшейся по бокам глазурью в глиняной чашечке, бамбуковый венчик и две чашки. Гостиную заполнил запах ароматного сенча. Поставив поднос на столик, служанка разлила напиток по чашкам, после чего поклонилась и ушла. — В ней не так уж много изящества, но она мне кажется очень способной девочкой. Это можно понять по тому, как она разговаривает. — сказала золотоволосая, Арисава, поднося чашку с чаем к губам.       Несмотря на ступор, в ней отозвалась смутная благодарность к Арисаве за её слова. — Да, в этой головке наверняка часто появляются интересные мыслишки. Умных девочек нам не хватает. Посмотрим, так ли это на самом деле. — фраза «интересные мыслишки», по её дальнейшим наблюдениям, была одной из любимых в лексиконе членов клана Йонебаяши. — Хинамори повернулась к ней. — Ты же понимаешь, что мы говорим всё это для твоего же блага?       Понять слова Хинамори Рика совершенно не могла. Честно говоря, даже половую тряпку вряд ли удалось бы убедить, что сказанное пойдет ей на пользу.       Рядом с Арисавой прямо на подушечке лежала маленькая собачка — донельзя пушистое существо с крошечной приплюснутый мордой. Собачку звали Ори и, как потом выяснилось, в её жизни существовало всего три занятия: лаять, чихать и кусать тех, кто пытался её погладить. Всё это время собачка остервенело терзала кисточку подушки, и когда кто-то заговаривал слишком громко, она отрывалась от своего занятия, чтобы с ненавистью поглядеть на присутствующих, словно они мешали ей наслаждаться жизнью.       Когда Хинамори проплыла мимо и села на кушетку, раздался негромкий стук и в комнату зашел незнакомый человек. Им был юноша. Он был высоким, тонкокостным, глаза глубокого, тёмно-синего цвета, волосы — серебристо-белыми, а в каждая безупречно ровная черта лица являлась доказательством, что перед тобой стоит чистокровный аристократ. В темном костюме строгого покроя он выглядел сдержанным, собранным и старше своих лет — а он явно был очень молод — и, как и все члены клана, очень красив. По всей видимости, привлекательность в роду Йонебаяши передавалась по наследству, иначе объяснить их лишенные всяких изъянов лица по-другому было никак. — Ичиро, наконец-то мы тебя увидели! — воскликнула Хинамори. — Целый день сидишь в своих учебниках, света белого не видишь.       Юноша мельком взглянул на Хинамори. Выражение его лица нисколько не изменилось, он только чуть заметно кивнул, как если бы мог кивнуть своим мыслям. Потом он заметил их. — Это новые воспитанники? — мгновенно догадался юноша. — Да, и мы уже успели с ними познакомиться. На этот раз детишки довольно интересные.       Ответ женщины был встречен юношей с тем же холодным безразличием, что и предыдущая фраза. С непроницаемым видом он несколько долгих секунд молча смотрел на них, в отличие от госпожи Хинамори, никоим образом не обозначив свое отношение к каждому из них. — Вам оказали честь, выбрав воспитанниками нашего клана. Несите её с достоинством.       Его голос был строгим и суховатым, но Рике он понравился. Он обладал тем же чувством достоинства, что и Сейширо-сан.       Он прошествовал мимо них ровным, невозмутимым шагом к госпоже Арисаве и притормозил перед кушеткой. Спина у него была такая прямая, что Рика подумала, что юноша, должно быть, военный. — Прошу прощения за беспокойство, но я вынужден уехать. — доложил он.       Женщина заморгала, будто ей в глаз попала пушинка. — Милый, куда? Ужин подадут с минуту на минуту, может, останешься? — Никак не получится. Отец вызывает. На работу. Я должен идти. — Ох. — расстроившись, вздохнула Арисава — слова сына её огорчили. — Ну, что ж, тут и правда ничего не поделаешь.       Не вставая, она протянула ему руку. Ичиро, склонившись, прислонил её ко лбу и низко поклонился, после чего подошел к девушке, бесшумно сидящей в уголке комнаты рядом с горящим камином. Рика только сейчас её заметила. Получив поцелуй в висок, та слабо улыбнулась и задержала его ладонь в своей. — Ты вернешься сегодня? — Не обещаю, но постараюсь. Берегите себя. — последовал отчеканенный ответ. Юноша остановился на пороге, обернулся и скользнул по комнате тем же ничего не выражающим взглядом, и прибавил, обращаясь уже ко всем. — Хорошего вечера. — Ичиро прекрасный сын. — сказала Хинамори, когда молодой человек ушёл. — Вам с ним очень повезло.       Рика с удивлением обнаружила спрятанную в голосе женщины зависть. Непонятно было, услышала ли её Арисава, но показалось, что услышала, потому что та ответила: — Не могу не согласиться. Хинамори улыбнулась: улыбка у неё вышла какой-то жеманной. — Итак. — она повернулась к мико. — Скажи мне, Канае, ты умеешь музицировать? — Да, госпожа. Я играю на сямисэне, биве, кото и сакухати. — На четырех инструментах? Такая юная девушка? — Хинамори была впечатлена. — В этот раз нам повезло, наш новый воспитанник — музыкальный вундеркинд. Может, ты сыграешь нам что-нибудь?        Пунцово-розовые ушки. Персиковая кожа в вырезе фурисодэ. Канае с улыбкой ответила: — Конечно, госпожа, с удовольствием.       Рика услышала краем уха, как Такахаси жалобно выдохнул «Гос-споди, только не это».       Хинамори подозвала слугу и через несколько минут в принесли сямисэн. Выглядел он крупнее и богаче чем те, на которых играли мико, выполненным из тёмного дерева сандала и слоновой кости. Канае разложила инструмент. Он напоминал гитару, только гораздо меньше, чем гитара, с деревянной декой и тремя вращающимися деревянными колышками на конце. Тело инструмента представляет собой деревянный ящик со струнами, обтянутый сверху кожей. Рика вспомнила, как занималась на сямисэне. У неё совершенно не было музыкального слуха, и сколько бы она не дёргала струны, ноты скакали, как лодки на волнах. Каждый раз, когда она выходила, чтобы сыграть произведение, Амано-сенсей останавливала её через минуту и высказывала по поводу игры массу неприятных замечаний.       У Канае слух был исключительным, и даже Рика, не обладавшая им, могла оценить насколько велика разница между их способностями. Музыка под стремительно перебирающими плектрой по струнам мико лилась яркой, мелодичной, сладкозвучной хонтёси, от которой даже у равнодушных перехватило бы дыхание. Канае держала инструмент на сложенных коленях в непринужденной позе, не прикладывая ни малейших усилий к струнам, из-за чего казалось, что сямисэн в её руках играет сам. Затем ей принесли кото, и Канае сыграла на нём. Она исполняла сложнейшие произведения с той же легкостью, с какой трудностью Рика, да и другие девочки, пытались выдать из своих инструментов самые легкие. Благодаря своему слуху и таланту, Канае блистала на каждом фестивале.       Аплодисменты, возгласы одобрения — Канае, придерживая в руках кото, поклонилась. После этого Хинамори и Арисава попросили зачитать какое-нибудь стихотворение. Молодая, красивая, грациозная и необыкновенно утонченная мико с поставленным голосом декламировала «Во тьме безлунной ночи» Мацуо Басё, выразительно передавая всю прелесть хайку. Канае была умна и знала свои достоинства, а самое главное умела преподносить их.        А что она?       «А что я? Я умею… умею… играть в шахматы».       Мысль в ее голове прозвучала настолько убого, что чуть не вызывала приступ нелепого смеха. — Только не говори, что тебе понравилось. — с недоумением произнес Такахаси, когда заметил кривую улыбку на её губах. Рика сидела к нему боком, поэтому он не видел, что в глазах у неё горело отчаяние от того, что не в силах противопоставить что-либо Канае. Она была для мико такой же соперницей, как лужа для океана.       Через какое-то время девушка в углу комнаты положила книгу на столик рядом с креслом и тихонько попросилась отдохнуть. Всё время, что они сидели в гостиной, единственное, что она делала, это перелистывала страницы своей книги.       Рика наблюдала за тем, как Джун, поклонившись, уходила из комнаты — шла она, сцепив руки перед собой, сгорбившись и склонив голову. У неё были золотисто-рыжие волосы и ничего от грациозности матери: длинный нос, впалые щеки, призрачная бледность, веснушчатая кожа, будто забрызганная светло-коричневой краской и тоненькое, почти бесплотное тельце. На фоне ошеломительной красоты Арисавы и своего брата, она выглядела как гусёнок, по ошибке забредший в стаю лебедей.       Она вышла из комнаты, и раздался голос Хинамори. — Джун ведь уже двадцать четыре, не так ли? — Да, в апреле исполнилось. Так быстро летит время… — И до сих пор не замужем.       Арисава замолкла. Хинамори поднесла к губам чашку и лаконичным тоном продолжила. — По-моему, ей пора перестать всё время читать и витать в облаках. Чем дольше молодая девушка живет в родительском доме, тем сложнее ей будет начать самостоятельную жизнь. Джун… по-своему хороша, и к тому же она молода. Однако юность не длиться вечно. Мужчины очень хорошо чувствуют, когда спелое становиться подгнившим. Вы уже нашли ей кого-нибудь? — Ох, ты же знаешь Джун: когда дело касается замужества, она такая несговорчивая. — устало вздохнула Арисава, погладив рукав кимоно.       Канае сидела напротив женщин, впитывая в себя их разговоры, словно ничего важнее и интереснее и представить было нельзя. На самом деле то, о чем они вели беседу, находилось где-то на уровне между жалоб и обсуждением слухов, где дело почти никогда не заходит дальше пустой болтовни.       Такахаси не слишком расстроился тем, что его проигнорировали — с того момента, когда Хинамори один раз с недоумением посмотрела на него, больше она не удостоила его ни словом, ни взглядом. С куда большим удовольствием, чем выслушивать астрологические факты про самого себя, лучший друг хрустел канапе с креветками и артишоками.       Рике было до того не по себе от происходящего, что только и хотелось, что уйти, но она понимала, что это невозможно. Противно сосущее под ложечкой чувство, что ей здесь не место было знакомым: точно таким же оно было, когда она только-только попала в храм. Но со временем то быстро развеялось. Жизнь в Шинкогёку с её знакомым, размеренным, спокойным укладом, правилами и знакомыми людьми, сильно отличалась от многолюдной, сложной, донельзя церемонной атмосферы поместья Йонебаяши, где все было отрепетировано и расписано по часам, будто театральная постановка — безвоздушное совершенство, от которого хотелось отшатнуться и отползти подальше.       Такахаси ущипнул её сзади за плечо. — Эй, ты как? — Ничего. — пробормотала Рика, глядя на картину, нихонга с изображением опавших лепестков магнолии. — Эта Хинамори — дрянь. Не обращай внимание на её слова. Ты гораздо симпатичнее, чем Канае. Я вообще не понимаю, что они в ней все нашли. Она же смазливая и ужасно приторная, аж тошнит. — вполголоса сказал Такахаси. Она не ответила. — Ты в сто тысяч раз лучше неё.       Но она так и продолжала сидеть, отвернувшись, сжимая в рукаве омамори. Мысли о том, насколько в жизни значима внешность никогда не будоражили её настолько сильно, как сейчас. Ишида с Нацуки всю жизнь относились к ней, как к принцессе: для старших братьев их младшая сестра всегда была самой красивой, самой хорошенькой, самой милой, и когда они говорили ей об этом, она им верила. Она родилась в канун Хинамацури, и Нацуки частенько говорил, что поэтому она так похожа на куколку.       Но даже под угрозой смерти Рика ни за что бы не призналась, что сравнение Хинамори с крестьянкой в ней что-то подкосило. Чувство было такое, будто ей всю жизнь врали, а сейчас сказали правду. Что ей никогда в жизни не быть такой же изящной и элегантной, как эти женщины. Что ей никогда не доведется стать хотя бы в половину такой же красивой, как Канае, а другие её качества никогда не оценят по достоинству. — Такахаси. — позвала Рика.       Всецело поглощенный едой, он нечленораздельно промычал «мхмм», давая понять, что слушает. — Ты правда так думаешь?       Он прекратил жевать. С усилием сглотнув, парень повернул голову и глянул на нее со смесью раздражения и досады. Но увидев её лицо, Такахаси прикрыл глаза и вздохнул. — Господи, Рика. Ну конечно, я так думаю. Стал бы я говорить, если б так не считал.       По её лицу прошло какое-то движение, словно дрогнула поверхность воды, и она попыталась произнести «Спасибо», после чего в гостевую зашел слуга и объявил, что ужин подан.       Ничего не говоря, Хинамори и Арисава поднялись с козетки. Канае, вскочив с тахты, поспешила за ними. Такахаси убрал тарелку с колен, взялся за костыль и только повернулся к ней, то ли сказать что-то, то ли спросить, как на их плечи легли чьи-то руки и между ними раздался шёпот Морены: — На ужине будет хозяин, Ринтаро-сан. Госпожа Хинамори не позволит себе сказать ничего лишнего в его присутствии. — Она всегда ведет себя, как грымза? — Такахаси сердито фыркнул. — Не удивлюсь, если тот белобрысый — её сынок.       Краем глаза Рика увидела, как Морена нахмурилась: — Ты про кого? — Да этот, как его… Яцуя, во.       Услышав имя, лицо девушки совсем помрачнело: — Яцуя — сын Хинамори-сан. — напряженно сказала Морена. — Не связывайтесь с ним. Прошлый воспитанник клана с ним поссорился, и на следующий день у Яцуя пропала игровая приставка. Он вывернул всё так, что его обвинили в воровстве. Госпожа Хинамори души в нём не чает и готова поверить всему, что говорит её сын. Инумацу-сан сомневался, что это правда, но сказал на всякий случай проверить его вещи. Приставка была спрятана под матрасом. Произошел большой скандал. Она даже пыталась заставить господина Инцумацу отослать его обратно в храм. — Но с ним же сейчас всё хорошо? Его взяли на службу в королевскую семью?       Протянулась долгая пауза, после которой Морена ответила, но ей, в общем-то, не нужно было ничего говорить: до них и так дошло, что означало это молчание. — Сейдо-кун сейчас служит у одной из семей клана в качестве садовника. — она подтолкнула их спины. — Нам пора идти.       Вспомнив утреннее столкновение с Яцуя, Такахаси и Рика переглянулись. — Чудно. — негромко протянул мальчишка, озабоченно поджав губы.       Они снова попали в длинный коридор, и проходя мимо лестниц напротив входа в поместье увидели двоих людей, пожилого мужчину и женщину. Старик был весь седой, с глубокими, скорбными морщинами, длинными волосами и тонкими усами над верхней губой, в чёрном косодэ. Он говорил что-то женщине, в которой Рика мгновенно узнала Шиоту — её величественный вид, её серебряные волосы, её темное кимоно с меховым воротником. Она стояла перед с совершенно непроницаемым видом, почему-то Рика не могла оторвать от неё глаз. Их секундная встреча, которую и встречей-то назвать было нельзя — всего лишь взгляд — растревожил в ней странный, болезненный интерес.       Услышав поблизости шаги и стук костыля Такахаси, старик замолчал и повернул голову. — Добрый вечер, господин Ринтаро. — раздался голос Хинамори сзади, и после паузы, будто специально выдержанной, чтобы что-то подчеркнуть, следом спросила чуть небрежнее: — Шиота, ты останешься с нами на ужин?       Убирая серебряную прядь волос за ухо, Шиота глянула на них безо всякого интереса и отвернулась, ничего не ответив. — Ринтаро-сама, вы идёте? — Скоро подойду. — сдержанно ответил тот.       Поклонившись, Хинамори и Арисава в сопровождении прислуги с Канае скрылись в коридоре. Рика увидела, как старик кивнул и по направлению его взгляда поняла, что кивок принадлежал Морене. Та, прижав ладони к бедрам, глубоко поклонилась. У неё были прекрасные манеры, не чопорные, а свободные и элегантные.       Они двинулись дальше. Не удержавшись, Рика обернулась и обнаружила, что Шиота смотрела прямо на неё. От её сдержанности (или холодности, это уж как посмотреть), веяло чем-то страшным.       Тяжело сглотнув, Рика медленно развернулась, будто механическая игрушка, ощущая, как ноги вдруг ослабели. Такахаси с Мореной шли впереди и о чём-то тихо переговаривались. — Когда мне было восемь, господин Ринтаро лично взял меня в поместье. И столько же времени я служу его семье. — Какой он?       Некоторое время Морена раздумывала. — Он прекрасный человек. Суровый, но справедливый и великодушный.       Примерно к середине длинного коридора они нагнали Канае, Арисаву и Хинамори — как раз в тот момент, когда последняя искривила губы и низким шепотом, не поворачивая головы, обратилась к подруге: — Вы посмотрите на неё — само воплощение скорби. Я вообще не понимаю, что она здесь делает. Шиота ненавидит своего племянника с тех пор, как он родился.       Они с Такахаси глянули друг на друга — глаза у него стали просто огромные, как у совы: взгляд у него сразу оживился, появился азартный блеск, голова вытянулась вперед, на лице отражалось любопытство. — … если бы Мареношин родился раньше, он был бы сейчас главой клана. Шиота ведь старший ребенок господина Ринтаро. — Ещё неизвестно, от кого вообще её сын. — хмыкнула Хинамори. — Она же замужем не была, а это значит, что он — бастард. Никто бы не позволил сделать его главой, даже если бы на её стороне был Ринтаро. Когда Гирей женится, он, наконец, поставит эту выскочку на место.       Арисава покачала головой. — Шиота крёстная мать четвертого принца. Пока у неё есть на него влияние, сомневаюсь, что Гирей может ей что-то сделать. — Да, но тем не менее… — Хинамори бросила взгляд через плечо, и обе понизили голоса так, что их перестало быть слышно.       Канае шла позади Хинамори и Арисавы. Проходя мимо зеркала, она притормозила, чтобы полюбоваться собой и поправить волосы: — Мартышкам тоже очень нравится рассматривать себя в зеркале. — ехидно бросил Такахаси.       Канае ничего не ответила. В этот момент Хинамори что-то резко ответила Арисаве, и следом раздался какой-то чудовищный грохот. — Ой, Такахаси, прости! — вскричала Канае.       Такахаси, выронив костыль лежал на полу. Не успела Рика и шагу сделать, как Канае, ахнув, бросилась к нему. Когда мико потянулась, чтобы помочь ему, Такахаси, приподнявшись на локтях, полоснул её злобным взглядом исподлобья и рявкнул: — Не трогай меня! — Что случилось? — встревоженно спросила Арисава, оборачиваясь на шум. — О, Арисава-сан, простите меня! — запричитала Мико. — Такахаси случайно наступил костылём на мое фурисодэ, я не заметила и пошла вперед, поэтому он упал. — Ох. Надо быть поосторожнее. — презрительной заботливостью сказала Хинамори, едва бросив взгляд на мальчишку.       Канае с виноватым видом смотрела на женщин. Костыль лежал у её ног. Она наклонилась, чтобы взять его, как над головой сухо сказали: — Отойди.       Поджав губы в ниточку, Канае отступила. Взяв костыль, Рика хотела сказать ей что-нибудь гнусное, но решила не раскачивать лодку, и подошла к Такахаси. Оперевшись на её плечо и костыль, он поднялся. — Не сильно ушибся? — спросила Арисава. — О, не волнуйтесь, нисколечко. Всё в полном порядке. — ответил он и ядовито выцедил сквозь зубы. — Ты, стерва, я тебе это ещё припомню, слышишь меня?! — Слышу. С нетерпением жду. — мурлыкнула Канае, встряхнув волосами.       «Тварь» — мысленно рыкнула Рика, прожигая взглядом спину мико.       Ужин проходил в столовой. Они с Такахаси сидели рядом на уголке стола, за которым легко можно было усадить человек десять, обрамленный по всей длине позолоченной барочной резьбой. Канае уселась под трехметровой композицией вербовых ветвей и яблоневого цвета. Как только все заняли места, в комнату вошёл Ринтаро-сама, и сел на другом конце, во главе стола. Видимо, молодой глава не будет присутствовать на ужине. Канае оглядывалась по сторонам, очевидно, с той же мыслью, и разочарованно вздыхала.       Где-то минут через десять с шумом зашли подростки: одинаковые, как две капли воды, близнецы (Кобра и Питон) как их окрестил Такахаси за змеино-зеленые глаза, Яцуя и ещё один светло-русый парень помладше, ровесник Такахаси. — Вы опоздали. — сурово сказал Ринтаро. — Извините-извините. — произнес белобрысый парень. Задвигались стулья. Проходя мимо вразвалочку, Яцуя глянул на них своим шакальим взглядом и оскалился, словно решал, укусить или нет.       Не прошло и минуты, как принесли еду. На ужин подали суимоно, кабаяки, блюдо из говядины довольно странного вида — мясо внутри полусырое, кровь из него так и сочилась вместе с ароматным соком при нажатии вилкой. Она осторожно откусила кусочек. Оно оказалось мягким, сочным, а вкус — восхитительный. Рядом с каждой тарелкой прислуга перенесла с сервировочной тележки на обеденный стол ещё одну тарелку. На ней лежал красиво выложенный гусиный паштет с трюфелями и анселийские винные ягоды: сок все ещё блестел слезами там, где ягоды отделили от стеблей. Рядом с блюдом лежала крошечная, как из детского набора, серебряная вилочка с тремя зубцами и нож. Рика взяла прибор и почувствовала, что прибор был горячим, как больной в приступе лихорадки. — А как эту штуку надо есть? — прошептал ей в ухо Такахаси, указывая взглядом на закуску.       Рика взяла вилочку и нацепила кусочек паштета. В Шинкогёку они пользовались палочками и, иногда, ложкой, а дома, хоть столовые приборы и имелись, никто ими особо не пользовался.       На вкус паштет оказался как хорошо пережеванное мясо с легким сливочным привкусом. Закусив винной ягодой, Рика сделала открытие: от кисло-сладкого сока ягод паштет стал почему-то гораздо вкуснее.       Она показала Такахаси, как надо есть, но его совсем не впечатлил ни вкус до, ни после. — Я с удовольствием съел бы парочку онигири. — скептично хмыкнул лучший друг, без аппетита тыкая в нежный паштет. Словив её взгляд, плутовато улыбнулся. — Как-будто ты бы сама от них отказалась.       Такахаси знал, что подруга с ума сходит от онигири с лососем. Когда они ссорились, если он оттаивал первым, то всегда приходил мириться с парочкой онигири, а если Рика — то с данго.       Канае тем временем щебетала с Хинамори: — Мама отдала меня в храм, чтобы в будущем я получила хорошее образование. — Отдай я своих сыновей на попечительство в храм, им бы пошло это только на пользу. — со смешком сказала Хинамори, и повернулась к белобрысому, сидевшему по правую руку. — Правда, Яцуя?       Тот ничего не ответил, но в глазах при мысли о данной возможности отобразился панический ужас. — И вы часто с ней видитесь?       Мико чуть замялась с ответом. — Где-то раз в год. Она… ну, у нее много работы, поэтому не получается часто приезжать. — Твоя мать была рада, когда узнала, что ты поедешь в столицу?       Рика заметила, как косо Такахаси посмотрел на Канае. — Конечно. Конечно, она была рада. — Ага, бреши дальше. — пробормотал Такахаси, криво усмехнувшись. — О чём это ты?       Тот хмыкнул. — Да никуда Канае не отдавали ради образования. Её мама обычная юдзё из Хатиоджи. — Кто такая юдзё?       Расправляясь с угрём, Такахаси заколебался и несколько смущенным шёпотом ответил: — Проститутка.       Рика уставилась на него. — Откуда ты знаешь? — выговорила она, остолбенело помолчав. — Тецуро рассказал. Вернее, не совсем он… — Такахаси откусил от окономияки. — Короче, мы пытались понять, почему Канае хочет попасть в столицу. Тецуро Канае чаще, чем я видел, они же вместе на занятия несколько лет ходили. Тецуро сказал, что она как три года назад узнала, что послушников из Шинкогёку забирает в столицу какой-то знатный клан, так прямо этим одержима стала. — Может, она также, как и мы, не хотела оставаться в храме. — понизив голос до едва слышного шепота, произнесла Рика, мельком за Такахаси глянув на мико — та невозмутимо жевала говядину. — Может-то может, но причина должна же быть какая-то для этого, да? В общем, мы с Тецуро сидели возле сайкана, и наш разговор подслушала Юзуру. — Вы двое совсем дураки? Возле сайкана куча людей ходит. — Да-да. — нетерпеливо отмахнулся мальчишка и, положив локоть на стол, нагнулся к ней поближе. — Она сказала, мол, если б мы знали, как тяжело Канае, мы бы ее пожалели. Тецуро спросил, что Юзуру имеет ввиду, но та не хотела пояснять, типа, не нашего ума дело. Мы её долго пытали, и в итоге она раскололась. Подробности нам не удалось из неё вытащить, но там какая-то не очень хорошая история. Её мать, вроде, до сих пор живет в ханамачи. Только я всё равно не понимаю, чего её жалеть. — безжалостно подвёл Такахаси. — Но Юзуру всех жалеет, даже Канае. — Ты правда не понимаешь? — Да, мать бросила её — ну и что? Это не даёт ей право вести себя со всеми, как гадина. Канае не единственный ребенок, которого бросили. И вообще, очень удобное оправдание. Меня отец бросил, тебя — дядя. Получается, мы тоже можем вести себя также? Но мы ведь этого не делаем. А Канае — с удовольствием. Ты же знаешь, что она затравила Михо до того, что та начала заикаться?       Рика дёрнула плечом так, будто бы знала, хотя нет, конечно. — Пару лет назад в соседнем городе проходил фестиваль Сэцубун. Тогда выбирали, кто из мико будет выступать на музыкальном представлении. Микито-сан выбрала Михо, сама, лично. Знаешь, Михо-то ведь тогда нормальной была, не то, что сейчас — не заикой и не шарахалась от всего, что движется. Они и с Юи были лучшими подружками. Канае просто не могла пережить, что её задвинули в сторону. И она начала отравлять жизнь Михо — то струны порвёт, то сямисэн испортит, то слухи начнет распускать, мол, что она Микито-сан проходу не давала, выклянчивая роль. И все начали думать, что так и есть. Канае же очень хитрая, всё проворачивала так, словно охвачена праведным гневом, мол, другие так старалась, а Михо палец о палец не ударила и получила роль, потому что подлизывалась к старшим мико и каннуши.       Рика молчала, а про себя думала, что где-то она это уже нечто подобное слышала. — В итоге девчонки перестали разговаривать с Михо и ещё пошли к Микито-сан обвинять её, что та получила роль несправедливо. В итоге Михо отказалась от участия, и роль досталась Канае. Я что хочу сказать — нечего её жалеть. Канае в этом уж точно не нуждается. Будь уверена, она нам всем ещё глотки перегрызет. Только взгляни, как Канае стелится перед Хинамори. Чуть ли не в рот к ней лезет, лишь бы только понравится. Научится у неё и через пару-тройку лет, вот увидишь, станет такой же мерзкой аристократкой. — осклабился мальчишка. — Так и хочет быть лучше свой мамаши. — Такахаси, ты же не знаешь, почему она её оставила. — Сказать честно? Мне плевать. Не моя забота. И я не хочу, чтобы она отравляла тебе жизнь. — ткнув вилкой в угря, он повернулся к ней. — Обещай, что не дашь Канае и шанса превзойти тебя. — Слушай, у нас не соревнование. — Сказки мне не рассказывай. — сказал Такахаси царственным, не терпящим возражение тоном. — С того момента, как она дала тебе по лицу и заставляла пойти к каннуши Йошинори, Канае видит в тебе соперницу. Неужто ты и сама не понимаешь?       Рика прекратила жевать. Мясо во рту стало на вкус, как пластмасса. — Но ты можешь не переживать на её счет. — деловитым тоном сказал Такахаси. — Почему это? — У Канае певчий голосок, и она хорошо бренчит на сямисэне и кото, только с такой ерундой далеко не уедешь. Охмурит и выскочит замуж за какого-нибудь аристократишку, на другое-то надежды мало. Вот и весь её предел. А ты способна на большее. — Например? — спросила Рика, разрезая на кусочки тофу. — Ой, не знаю. Врачом, например, станешь. Тебе же понравилось в морге у Нараки и Шиф? — Эм-м… — как бы так ему объяснить, что ей нравятся именно Нараки и Шиф, а не то, чем они занимаются в морге? — Я даже не знаю. — Да? А кем тогда?       Узнав, что Такахаси хочет стать хантером, Рика призадумалась. Оказалось, она даже не представляет, какие у неё цели. Да, здесь, в столице, её ждёт будущее куда более многообещающее, чем останься бы в Шинкогёку. Но настоящей цели у неё не было, и ей стало как-то не по себе, потому что этот вопрос каким-то образом перехлестнулся, слился у нее в голове с недавним событием в додзё. — Если честно, Такахаси, понятие не имею. — Ну, может, тогда шахматисткой? Вон уже, пять тысяч дзени заработала. А если постоянно? Представляешь, сколько деньжищ у тебя будет? Ты подумай, у тебя неплохо получается. — Недостаточно хорошо, чтобы стать гроссмейстером. — Кем? — Высшее звание, которого может добиться шахматист. Только после того, как станешь гроссмейстером, можно зарабатывать на шахматах. Но для этого надо быть прям очень талантливым. — Боже, Рика, я вообще не понимаю, как ты можешь верить в то, что я стану хантером и сомневаться в себе! — Что с твоими руками? — громко спросил Яцуя.       Рика опустила взгляд на свои ладони, не сразу поняв, о чем он — они были обмотаны бинтами, скрывая заживающие ссадины и мозоли после тренировок с синаем. — Я… — Рика учится кэндзюцу. — горделиво сообщил Такахаси прежде, чем она успела ответить. — Кэндзюцу? Искусству меча?       Судя по тому, с какой прохладцей она задала вопрос, Хинамори явно такого не одобряла. — Эм… да? — с вопросительной ноткой подтвердил он. — Разве послушников храма учат, как нужно обращаться с оружием? — чуточку растерянно спросила Арисава. — Вы же из буддистского храма, верно? Разве Будда не запрещал причинять вред живым существам? — А как же монахи-воины Сохэй? Нам о них в школе рассказывали. — вставил один из близнецов. — Вообще-то… — попытался встрять Такахаси, но его перебили. — Кстати, как называется храм, из которого эти дети? — обратилась госпожа Арисава к хозяину. — Шинкогёку. — Ах да, Шинкогёку. — сделав паузу, Хинамори постучала вилочкой по своим алым губам. — Так, значит, вас обучают кэндзюцу. Довольно необычно. — Ничего подобного. Никого из послушников храма никогда ему не учили. — серьезно возразила Канае. — Спросите лучше у Рики.       Хинамори склонила голову, обратив на неё вопросительный взгляд. — Я училась в додзё в соседнем городе. — И кто тебе позволял туда уходить? За вами разве не следят в храме? — Следят, но… — Значит, ты убегала?       Повисла довольно неприятная пауза. — Что ж. Не рассчитывай, что будешь заниматься здесь чем-то подобным. Мы этого не одобряем. Дети должны думать об учёбе, а не бегать с деревянным оружием. Боже. — искривив в полунасмешке рот. — Ты ведь ещё и девочка. Не понимаю, почему вообще кэндзюцу ещё существует. Эпоха самураев давно прошла. Я ещё могу понять, когда впечатлительные мальчишки предаются мечтам о мечниках, но не взрослые. Хотя такие взрослые и от детей-то не слишком отличаются.       Раздались смешки. Рика, готовая провалиться сквозь землю, молча смотрела за плечо тёмноволосой госпожи, гадая о причинах, за которые та её возненавидела с первого взгляда. — В девочках должна быть живость, огонёк. А эта холодная, как рыба. — сказала Хинамори так, будто её здесь не было.       Пытаясь как-то скрыть свое замешательство, Рика нагнула голову и стала есть суимоно. — У тебя все волосы в тарелке. — нарочито громко заметила Канае.       Несколько прядей лежали прямо в супе, плавая в них, будто водоросли. Оцепенев от неловкости, не поднимая глаз со стола, она медленно выпрямилась, собрала волосы и торопливо запихнула их за ворот кимоно.       Такахаси нагнулся вперед, повернул голову в сторону Канае и со сладким ядом сказал: — В свою миску смотри, псина разукрашенная! — Рот закрой, калека. — зашипела Канае. — Эй, Канае, пудра с морды в мозги попала, раз не можешь придумать ничего, кроме «калеки»?        Рика так поспешно потянулась за салфеткой, что задела стакан с водой, расплескала его на стол и неуклюже кинулась вытирать. Салфетка промокла насквозь, она не знала, что с ней делать, и, растерявшись, уронила её в свою же тарелку.       Яцуя нахально захихикал. Мечтая, чтобы ужин поскорее закончился, она мысленно взмолилась, чтобы хоть кто-то из сидящих за столом нашел тему для разговора, которая заинтересует Хинамори, чтобы та про неё забыла, но кто-то там, сверху, очень её не любил. — Рика ещё учит много языков! — внезапно выпалил Такахаси. — Вот как? — с любопытством — не сказать, что душевным — спросила Хинамори. — И какие же? — Санскрит, латынь и пали… — Пали? — наморщила нос Хинамори. — Но это же мёртвый язык, я права? — Да, мам. — поддакнул Яцуя, развалившись на стуле. — По-моему, на нём говорят только буддистские монахи. У меня, конечно, нет духовного образования, но даже я это знаю. Какой смысл в том, чтобы знать мёртвый язык? — Ну-у, — он обвел всех умоляющим взглядом — её тоже. Такахаси рассказывал с намерением хотя бы чуть-чуть поднять её в глазах членов клана, но с каждой секундой становилось ясно — чем больше он говорил, тем глубже забивал гвозди в крышку её гроба. — Ты родом из Какина? Не могу понять твой акцент. Немного напоминает выговор господина Акиры.       Ей не понравилось, куда повернул разговор. — Из Федерации. — ответила она после небольшой паузы.       Хинамори сделала такую гримасу, словно произошло что-то неслыханное, и она не знала, что сказать. Под их недоуменными, с плохо скрываемой брезгливостью взглядами она почувствовала себя вылезшей из болот склизкой каппой. — Мам, она сказала «из Федерации»? Серьёзно? — Из какой части Федерации?       Ей не хотелось говорить, но все молчали, поэтому надо было что-то ответить. — Касане. — Господи! — ахнула Арисава, прикрыв рот ладонью таким нарочито жалостливым жестом, что Рика почти сразу же пожалела, что сказала правду. О чём она только думала? — Это там, где год назад случился военный переворот был и убили всех местных жителей? Где ещё те знаменитые алмазные шахты, да? — она кивнула, не отрывала взгляд от тарелки, даже не понимая, что кивает: — Твоих родителей тоже убили?       Такахаси поперхнулся соком. Даже у Канае, которая только и ждала момента, чем бы её еще прихлопнуть, вытянулось лицо. Несколько невыносимо долгих секунд раздавался приглушенный кашель Такахаси, у которого напиток попал не в то горло, после чего повисла гробовая тишина. Рика заметила, что Яцуя и Кига уставились на неё, открыв рот. Сакурай был полностью поглощен содержимым своей тарелки, не обращая никакого внимания на происходящие. — Дорогая, я думаю, спрашивать ребенка о подобном несколько чересчур. — попыталась сказать Арисава. Хинамори многозначительно приподняла бровь. — Мы должны понимать, с кем имеем дело и кто находится рядом с нами под одной крышей. К тому же, она даже не из Какина. Я лишь хочу узнать о ней побольше, в том числе и о её семье. Нам не нужны дети воров, убийц и прочих отбросов общества. Мы, как верно выразился твой сын, Арисава, оказали честь этим детям и будем обеспечивать их содержание несколько лет. — женщина замолчала. Когда она заговорила, её голос зазвучал мягко и любезно. — Девочка ведь не будет против, если мы зададим ей несколько вопросов, правда?       Хинамори посмотрела прямо ей в лицо. — Да. — пролепетала Рика, помня совет Морены, но едва выдерживая этот натиск. — Замечательно, что ты всё понимаешь. — с неласковой улыбкой произнесла женщина. — Как же ты попала из своего городка в храм в Какине? — Меня привёл туда дядя. — И почему твой дядя тебя там оставил? У него своя семья? — Не знаю. — вопрос о том, что у дяди Ренджи могла быть своя семья показался ей настолько нелепым, что чуть не вызывал покоробленный смешок. Чтобы у Ренджи была своя семья? Легче было поверить, что жабы начнут летать. — Ты сама захотела остаться там? — Нет.       Хинамори вздохнула, и, закусив кусочком угря, повыше занесла топор. — Получается, он не очень хотел о тебе заботиться. Что ж, если бы у тебя осталась тётя, вряд ли бы она тебя бросила. Женщина по своей природе просто не способна оставить осиротевшего ребенка. У мужчин нет того же инстинкта, поэтому их сложно винить в том, что они не хотят заботиться о детях.       Такахаси с исказившимся от злости лицом в бешенстве уставился на Хинамори, готовый вот-вот взорваться, но сдерживался из последних сил — только потому, что если сейчас откроет рот, то они пострадают. — Теперь понятно, почему Гирей её взял. Жертва терроризма. Он ещё слишком молод, чтобы не поддаваться на благородные порывы. Глядя на несчастных сирот, душа разрывается. Убийство родных — что может быть ужаснее? Была бы я на его месте, то поступила бы точно также. Но если хотите знать мое мнение, его отец… — Хинамори. — прервал её скрежещущий голос господина Ринтаро. — Пошла вон отсюда.       Женщина замерла с бокалом в руке и высоко подняв брови. Мужчина, даже не взглянув на неё, продолжил есть. — Господин Ринтаро?       Такахаси с садистким удовлетворением заметил, что голос женщины стал на полтона выше. — Никто не хочет знать твое мнение. Твое присутствие стало всех тяготить, в особенности твой язык. Тебе стоит хотя бы иногда держать его при себе. Чай подадут в гостиной. Можешь идти.       Хинамори не сдвинулась с места. Поднялась она лишь только после того, как старик направил в её сторону выразительно приподнятую бровь.       Такахаси повернул голову к подруге. Рика выглядела так, будто ей невыносимо стыдно. Почувствовав, что он смотрит на неё, она бросила на него взгляд и отвернулась. — Прошу прощения, я могу выйти? — спросила Рика спустя несколько минут самым нормальным тоном, на какой была только способна, потому что сердце у неё стучало так, что биение пульса отдавалось аж в кончиках пальцев.       Едва взглянув на неё, господин Ринтаро кивнул.       Усилием воли она, бледная и взмокшая, держась из последних сил, взяла себя руки, бесшумно поднялась из-за стола и вышла из комнаты.       В коридоре царила гулкая тишина. Рика остановилась возле зеркала-иллюминатора — круглого, с зубчатым узором по краям. Девочка в отражении посмотрела на Рику, а Рика на неё. Но это продолжалось лишь какое-то мгновение, а потом она заревела так, что уже не видела ничего вокруг. — Что ты делаешь?! — раздался сбоку шипящий голос.       От неожиданности она вскрикнула. В отражении за её спиной возник немолодой мужчина, высокий и узловатый, как бамбуковый шест. Они смотрели друг на друга, наверное, не больше секунды, после чего он схватил её за плечо и с отвращением сказал. — Не смей реветь в доме, гадкая девчонка! — он оглянулся, убедился, что никто их не видит, и влепил ей подзатыльник. — Если ещё раз увижу, как распускаешь сопли посреди коридора, я доложу хозяевам и ты вылетишь отсюда в ту же минуту.       По выражению лица Рика поняла, что должна ему что-то ответить, иначе он опять ударит, но от испуга потеряла дар речи. Мужчина схватил её за волосы и дёрнул назад так сильно, что она едва устояла на ногах. Она не понимала, что происходит, но тот опять дёрнул ее за волосы и волоком потащил из дома.       Открыв дверь, мужчина отпустил её и вытолкнул вперед. — Когда успокоишься, тогда возвращайся. — рявкнул он.       За спиной захлопнулась дверь. Оглушенная, Рика неподвижно лежала на каменистой дорожке на улице с глазами огромными, как чашки. Только когда вечерняя тишина задрожала от истошно поющих цикад, до неё дошло, что её вышвырнули вон за порог, как мешок с мусором. Первой глупой мыслью, ворвавшейся в сознание, была о том, что если она продолжит лежать на земле, то испачкает платье, и поднялась на ноги. Рубашка была чистой — видимо, когда она падала, то приземлилась на руки. Об этом говорила горячечная боль в ладонях. К юбке прилип песок. Она отряхнула его, но на подоле всё равно осталась пара грязных пятен.       Странно, но рыдания прекратились, будто кто-то повернул рычаг и поднял дамбу, остановившую слёзный поток. Рика обернулась и посмотрела на дверь. Та была закрыта. Стало так тошно, что хотелось удавиться. У неё не было ни малейшего желания возвращаться в дом. Ей хотелось оказаться где угодно, в любом месте в мире, хоть на краю света, лишь подальше отсюда. В том месте, где его рука вцепилась в голову, ныло и болезненно пульсировало, отдаваясь куда-то в глубины черепа.        Она пошла по освещенной торо тропинке вдоль тёрна и туй, толком не зная, куда идёт. Где-то неподалёку, в хоре певчих цикад и стрекота сверчков, волшебно заливался соловей, а за ним, издавая не столь мелодичные рулады, щебетали камышовки, повторяя за более талантливым певцом.       Через некоторое время, не помня сколько, пройдя через тории, она вышла на берег озера и огляделась по сторонам. Слева, на берегу озера, опираясь на деревянные сваи, стоял чайный домик, подобный тем, которые Рика видела в садах храма, только больше и украшенный резьбой. Сказочно подсвеченный тётинами, тясицу внутри пустовал.       Рика долго-долго сидела на ступеньке тясицу, не двигаясь: наклонившись вперед над коленями, закрытыми ярким длинным платьем, а голова почти доставала до колен. В безмолвной тишине было слышно, как на поверхности озера резвятся карпы, как истошно стрекочут цикады в зарослях жимолости. Озеро окружали вечнозеленые кустарники и изогнутые сосны. Изо всех сил отгоняя от себя дурные мысли, она закрыла лицо руками, кожей ощущая, как бьется пульс, как дрожат руки. Ей казалось, что внутри неё огромная яма, бездонная и пустая.       Могла ли она предположить, что её страстное желание стать частью клана господина Гирея обернется полной катастрофой? Конечно, нет. Ни о чём подобном Рика и думать не могла. Все грандиозные мечты, подсвеченные золотым блеском надежд о том, что здесь её жизнь будет лучше, чем в храме, вдруг угасли, оставляя после себя куда более неприглядную реальность. Рика не понимала, чем заслужила неприязнь Хинамори. Женщина не посчитала её достойной быть воспитанницей клана, унизив за всё, за что можно было зацепиться. Она могла ещё выдержать насмешки в сторону её внешности, происхождения, увлечение кэндзюцу и языками, но не кошмарные вопросы о своей семье. Память всколыхнулась, заставляя её зачем-то вспомнить, как она год назад сидела вот также, только на кухне, на стуле, где обычно сидел Ишида, и Ренджи, пододвинув свой стул напротив неё, подбирал слова тому, чему слов не находилось. Дядя разве что не тряс её и не щелкал пальцами у неё под носом, и, казалось, не понимал, как не хочет она осознавать то, что он пытался до неё донести. Помнится, она даже не дышала, пока он держал её ладони в своих и повторял то, чего она не хотела слышать. Ренджи не хотел говорить, как именно они умерли, но она потребовала, чтобы он рассказал. Рика смутно помнила, как уставившись глазами в пол раз за разом повторяла «нет», а он говорил, что сам не может в это поверить, но они правда умерли, она теперь одна, и ей правда, правда нужно понять, что произошло. То, как он настойчиво, в лоб повторял слова «смерть» и «умерли» не вязалось с окружением. Вот на кресле разряженный геймпад Нацуки, вот на столе лежат счета, в раковине стоят две пустые тарелки, из которых они ели мороженое. Кухня, такая светлая, просторная, искрящаяся от их присутствия, усохла до холодной, бледной унылости.       Сидя с красными глазами, в ступоре, больше всего на свете ей сейчас хотелось только одного — вернуться обратно в храм. Уж лучше влачить жалкое существование там до шестнадцати, чем оставаться здесь. Там к ней хоть относились по-человечески. Может, написать письмо Сейширо-сану? В груди ёкнуло. Вернувшись и посмотрев ему в глаза, она, конечно, умрёт на месте от стыда. Сейширо-сан разочаруется в ней, и никогда ей не отмыться, не вымолить прощения за свою слабость. И уж точно монах больше не будет её чему-то учить, раз она такая трусливая слюнтяйка.       Её обуревали противоречивые чувства. Задним умом она понимала, что выбирая самый простой путь — сбежать — проявляет малодушие и слабость, но её слишком потрясло презрение госпожи Хинамори и жестокость того мужчины. Кто он вообще такой?... Погодите-ка. А что будет с Такахаси?       Рика выпрямилась и опустила руки на колени. Это заставило скачущий галопом разум остановиться. Она ведь даже не подумала о том, что будет с ним. Да ничего не будет. Ничего хорошего.       Каркнула ворона, ветер сотряс ветви над её головой, и тут раздался вопль, разодравший вечернюю тьму. Вопль такой ужасающий, такой безнадежный, то взлетающий на недосягаемую высоту, то словно падающий в пропасть. Рика вскочила, пытаясь определить, откуда доносится вопль. Сердце у неё в груди стучало, как безумное. Где-то сбоку она расслышала какое-то движение в кустарнике, снова — нарастающий вопль, и вдруг захлопали крылья. Сделав шаг, Рика остановилась и вытянула шею, присматриваясь, как вдруг из кустарника выпорхнула птица размерами не больше воробья.       Она отпрянула в сторону, споткнулась об торчащий в гравии камень и рухнула на ступеньку, со всхлипом ударяясь спиной так, что искры из глаз посыпались. И затем, открыв глаза, перед её взором появился никто иной, как глава клана.       Распахнув глаза, Рика сидела на земле, уставясь на Гирея снизу вверх. Она заметила, что у неё открыт рот и она слышит каждый свой вздох. О боже…       Ничего не говоря, мужчина склонился, взял её подмышки и поднял с земли, после чего присел на корточки и парой движений отряхнул платье. — Не ушиблась?       Ужасно нервничая, она не смогла ничего сказать, и только помотала головой. — Когда я увидел тебя первый раз, ты тоже упала. — шутливо произнес Гирей.       Голос у него был высоким и тихим, и говорил он с каким-то особым акцентом, таким же, как у Морены, госпожи Арисавы, Хинамори и Сейширо-сана. Он так отличался от того кёцуго, на котором говорили в Касане, что поначалу ей было трудно его понимать: более плавный, мягкий, а темп речи — замедленный и утонченный, если можно было так характеризовать акцент. — Правда? — Да. Я наблюдал за тобой возле сайкана, когда ты выходила с другими детьми из учебного класса. Ты несла в руках такую гору книг, что едва видела, куда идёшь.       Ей понадобилось секунд пять чтобы понять: урок истории Какина, и её сумка порвалась прямо в классе, когда она попыталась запихнуть в неё кучу тяжелых учебников. «История Востока». «История древних восточных цивилизаций». «Империя Какина: от эпохи Камму до эпохи Гэндай». «Феодальные войны IX–XX века». «Величайшие династии Азии». Только Рика начала думать, почему Гирей вспомнил этот момент, как ответ на вопрос пришёл к ней незамедлительно, и вспомнив, как упала на лестнице, она покраснела. — Тогда я подумал — почему эта девочка не носит столько книг в сумке? — Она порвалась.       У главы клана вырвался тихий смешок. — Неудивительно, от такой-то тяжести.       Гирей говорил с ней по-доброму, обратившись к ней так, словно она была, ну, например, дочерью его хорошего друга. Когда она подняла голову и посмотрела на него, ей показалось, что все её страдания улеглись на камни. Одетый в мужское кимоно и брюки, он своим видом напоминал ей изображения самураев. Его кожа была гладкой и белоснежной, а скулы поблескивали, как ледяная корочка, застывшая на окне в морозный зимний день. Рике он казался необыкновенным.       В какой-то момент Гирей поймал взгляд её серых глаз, зачарованно смотревших на него. Он мог бы пренебрежительно усмехнуться, посчитав её нахальной девчонкой, или просто отвести взгляд, но продолжал смотреть ей в глаза довольно долго, настолько долго, что по её телу пробежал холодок, хотя в саду стоял тёплый, душный воздух, как перед грозой. Голова у него слегка наклонилась в одну сторону и смотрел он на неё лукаво. Рика почувствовала, как у неё начинает гореть лицо.       Следующие слова совсем вогнали её в краску: — Откуда у тебя такие необыкновенные глаза? — У мамы такие же были. — запнувшись на последнем слове, ответила Рика. В носу защипало, будто иголочками покалывало. — Тебе очень повезло, что она передала тебе такой дар.       Рика снова, но уже украдкой, посмотрела на молодого господина. В тусклом освещении бронзовых торо он напоминал ледяную скульптуру: его белоснежные волосы, гладкие, ясные черты, полупрозрачная кожа — настолько, что если как следует приглядеться, можно заметить, как под ней течет кровь по синеватым венам — голубые, непорочные, как северный лёд глаза в обрамлении белых ресниц. Высокий и хрупкий, аристократически худощавый стан, казалось, растает при одном прикосновения тёплых лучей солнца. Она снова покраснела и отвернулась, стесняясь на него смотреть, настолько элегантным он ей показался. — Когда мы были в Зале Храмовой Гильдии, признаюсь, я ими любовался. Они искристо-серые и ясные, как стекло. Тогда мне показалось, что если я буду смотреть в них слишком долго, ты точно узнаешь, о чем я думаю. — Это не так. — смущенно возразила Рика. — Вернее… вряд ли бы я смогла угадать ваши мысли. Я слишком пристально на вас смотрела? — Скорее наоборот: тебе больше нравилось разглядывать пол, поэтому поймать твой взгляд было довольно затруднительно.       Усмешка, последовавшая после этих слов, была добродушной, без укора или издёвки, но Рика почувствовала себя так, словно совершила непростительную оплошность. У неё задрожали губы, и она снова расплакалась, как дитё малое.       Гирей, явно пожалев её, дал ей выплакаться. Затем он достал из рукава своего кимоно платок и вытер ей слёзы. Ей хотелось провалиться сквозь землю. Какой стыд! Устроила тут публичный спектакль! — Простите… простите, пожалуйста. — упорно отводя взгляд, выдавила она сквозь рыдания. — Ну-ну, хватит уже. Никто не собирается съесть тебя за ужином.       Его слова были самыми добрыми из всех сказанных ей за сегодняшний день взрослыми, поэтому Рика попыталась успокоиться, чтобы совсем не упасть в глазах господина Гирея. Стоя очень близко к нему, она чувствовала запах миндаля, исходящий от его гладкой кожи. — Простите.       Всё ещё сидя перед ней, он отклонил голову назад, будто бы удивился. — За что ты извиняешься? Тебе совершенно нечего стыдится. — сказал он, и приподнял её лицо. — А ты тем не менее боишься посмотреть мне в глаза. Кто-то к тебе жестоко обошелся? — Я не знаю, господин. — произнесла Рика, хотя прекрасно знала ответ на вопрос.       Она не хотела думать, как выглядела — опухшими от слез глазами, красными пятнами на лице, будто от аллергии на цитрусовые. Шмыгнув носом, она по привычке вытерла его рукавом платья. Гирей никак не отреагировал на то, что она испачкала роскошное платье, за которое заплатила его семья, в соплях. — Мне кажется, что знаешь, но почему-то не хочешь говорить. Это кто-то из моих родственников?       Тон Гирея опустился на пару градусов, став попрохладнее. — Н-нет. — Нет? — переспросил он, вскинув бровь. — Правда?       Рика поспешно кивнула. Даже если бы её держали над краем обрыва, она бы ни за что не сказала про госпожу Хинамори. — Хорошо. Вот уж чему не удивился бы. — и добавил. — Ты можешь присесть. Если хочешь, разумеется.       Она села на ступеньку. Некоторое время висело молчание. Рика без конца теребила пояс, не зная, о чём заговорить с главой клана. Всё это жутко напоминало день их первой встречи, когда они сидели друг напротив друга: она — вспотевшая и дрожащая, как осиновый лист — и невозмутимый, терпеливый господин Гирей. — Гирей-сан, можно у вас спросить? — переведя дыхание, спросила Рика.       Молодой глава кивнул. — Почему вы подарили Канае кимоно? — Ты спрашиваешь, потому что тоже хочешь? — Я ничего такого не имела ввиду. — пробормотала она. Гирей добродушно посмеялся. — Я знаю. Просто захотелось посмотреть на твою реакцию.       От его ответа она ещё больше смутилась. — Я подумал, что синий цвет ей весьма к лицу. — И всё? — недоверчиво спросила Рика. — И всё. — улыбнулся он. — Разве кимоно ей не идёт? — Очень идёт. — и вдруг, сама от себя не ожидая, проговорила: — На Канае все смотрится здорово. — Тебя это волнует? — Да нет, не то чтобы. Просто она… — Рика попыталась подобрать подходящие слова, чтобы выразить свою мысль. Ей было очень трудно говорить с Гиреем. — Канае умеет играть на музыкальных инструментах, танцевать, рисовать, читать стихи… И у неё милый голос. Вы считаете её красивой? — Я ничем не отличаюсь от остальных людей. Красота производит огромное впечатление на меня.       Ответ Гирея прозвучал столь неоднозначно, туманно, что Рика озадачилась. Он словно утекал от её прямых вопросов, как горная речка, нашедшая развилку между камнями: не теряя свой ток, та стремилась дальше, но уже в другом направлении. — Красота это химера, образ которой человек вырисовывает в своем воображении сам. Он придает ей те черты и формы, которые ему по душе, виде чего угодно: музыки, картины, людей, цветов… мечей. — вызванный воспоминанием, взгляд Гирея коснулся её лица.       Мужчина спустился вниз по ступенькам, к пышному цветнику из сливочно-белых, как мороженое, хризантем. Он наклонился вниз и сорвал цветок. — По сравнению с королевой сада, розой, хризантема кажется простой и безыскусной. По легенде этот цветок именуется цветком Белого дракона. Она рассказывает о том, как однажды мифическое существо напало на Солнце и в ярости стало рвать его когтями и клыками. Но небесное светило тут же затягивало свои раны, а оторванные драконом упавшие на землю кусочки Солнца из искр превращались в цветы. По мне, сравнение с искрами солнца придает хризантемам великолепие, на фоне которого меркнет красота других цветов. Всё дело в том, как ты смотришь на вещи, ведь самая невзрачная из них может обрести несравненную красоту, если захотеть.       Гирей вдруг посмотрел на неё, и вид у него сделался как-будто бы удивленным и немного обескураженным. — Совсем забыл, что ты еще ребенок и подобные рассуждения вряд ли тебе будут интересны.       Это совсем не прозвучало как «Ты еще не доросла, не забивай голову» или «Вырастешь — поймешь» с тем обидным пренебрежением, с которым говорили подобные фразы взрослые, не понимая, что каждому ребенку хоть раз хотелось почувствовать себя им равным.       Мужчина приблизился и протянул ей хризантему. — Надеюсь, мой скромный подарок скрасит твое настроение.       «Канае он подарил кимоно, а тебе — всего лишь цветок» — с усмешкой прошептал голос внутри. Но несмотря на этот голос, хризантема вызвала в ней целую бурю эмоций, и ей ещё долго не удавалось собраться с мыслями. Сейчас она чувствовала себя маленькой ничтожной девочкой из захолустья. Что бы сказала мама, если бы могла увидеть её здесь, в огромном саду поместья, похожего на дворец, в платье, стоившим больше, чем все виденное ей в жизни, с аристократом, главой одного из богатейших и знатных кланов во всей Азии, стоящим рядом. — Ты хочешь меня ещё о чем-то спросить? — Гирей-сан… Почему ваш клан стал брать послушников из храма? — В Какине все семьи высших каст обязаны брать на свое попечение детей-сирот. Это закон.       Гирей открыто встретил направленный на себя вопросительный взгляд. — Знатные кланы прививают им чувство национального долга, солидарности и морали. Дети должны научиться читать и писать, получить образование. Если они смогут стать родителем, в котором нуждаются сироты, мы получим их поддержку, когда они достигнут совершеннолетия. Этот закон установила королевская семья ещё много лет назад. — Почему? — Внутренняя нестабильность и внешние угрозы делают страну слабой. Если она хочет процветать, то должна заботиться о своем народе. Народ является основой любого государства. На нем держится экономика, строительство, армия и множество других структур, которые обеспечивают прочный фундамент для развития и благополучия страны. Поэтому власть должна быть заинтересована в том, чтобы люди жили хорошо. Нация черпает силу в своем народе, и дети закладывают основу для этого. Лишенные родителей, дети от безысходности становятся изгоями, и чтобы выжить совершают преступления. Всё из-за того, что никто не предоставил им возможность стать полезным членом общества. А ведь эти дети могли бы стать инженерами, учёными, медиками или, например, солдатами. Наш долг дать им шанс на светлое будущее и тем самым помогать государству достичь процветания.       Сжав в ладони ленточку пояса, Рика какое-то время молчала, обдумывая слова мужчины. — А как же остальные?       Брови главы клана сомкнулись на переносице. — Что будет с теми детьми, кого знатные семьи не взяли? Выходит, они не получают шанс на будущее? — Невозможно спасти всех. К сожалению, мир так устроен, что кому-то шанс достается, кому-то нет. Проблема сирот безусловно очень важна, но государство не может полностью сосредоточиться на ней. Оно финансирует приюты, существуют благотворительные фонды, обеспеченные люди передают пожертвования, но всё равно не получается помочь каждому. — Но выбирают только достойных детей. Значит, не у всех детей изначально есть шанс на светлое будущее. — Можешь мне поверить: те дети, которые его получают, потом ни разу в жизни не подумают о том, что станется с их товарищами. Понимаешь, о чем я говорю?       Рика опустила голову и пристыженно замолчала. То был тонкий намёк на то, что в её положении нужно радоваться тому, что она этот шанс получила, и не требовать большего. Но сказан он был без упрёка. Казалось, Гирей хотел дать ей понять, чтобы она думала о себе, а не о других. — Тебе стоит вернуться на ужин.       Погруженная в свои мысли, она не заметила, как подошел Гирей. Его ладонь коснулась её между лопаток, а другой он приподнял голову за подбородок, и произнес: — Всегда держи спину прямо. Не опускай голову. И смотри людям в глаза. Теперь ты часть нашего клана. Веди себя соответствующе.       Мягко улыбнувшись, Гирей отпустил её, развернулся и ушел. «Нашего клана» — мысленно повторила Рика, провожая его взглядом с болью в сердце, хотя и приятной, если такая вообще существует.

***

      В конце вечера их отвели в комнату в другом конце поместья — гостевую, напоминающую по обстановке нечто среднее между библиотекой и антикварным магазином. Куда бы не бросался взгляд, то выхватывал что-нибудь старинное и красивое: золоченые секретеры с филенками и лампами, статуэтки из слоновой кости, сушеные цветы в массивных фарфоровых вазах, книжные шкафы до потолков, забитые книгами, роскошное лаковое панно с утками среди цветов лотоса, шёлковые ковры.       Они с Такахаси устроились на узкой, жёсткой софе со скругленными подлокотниками и резной спинкой, а Канае, чинно сложив ручки — на пухлом крапо рядом. На круглом столике-бюро между ними в серебряной вазе стояло опушенное пылью серое страусиное перо. Такахаси протянул руку и с любопытством дотронулся до пера.       Гирей сидел в тяжелом дубовом кресле напротив, положив ногу на ногу. Сплетя н колене пальцы рук, он окинул каждого из них взглядом. Стоял полумрак, настенные лампы тускло освещали комнату. — Вам понравился ужин?       «Стыдно сказать, но это лучшая еда, которую я когда-либо пробовала» — подумала Рика. — Гирей-сан, всё было невероятно вкусно. — сказала Канае. — Да, большое спасибо! — поддакнул Такахаси.       Молодой глава клана кивнул. — Замечательно. Я рад, что вам всё понравилось. Теперь мне бы хотелось с вами поговорить.       Все тут же заёрзали, навострившись. Такахаси поддался вперед. Голова Канае была чуть наклонилась вниз, как у любопытной птички. — Речь пойдет о том, что вас ждёт в ближайшие пять лет. Я полагаю, вы трое не имеете об этом никакого представления, но кое-что должны точно знать — через пять лет вы будете служить королевской семье. Кому и в каком статусе решится по окончанию вашего обучения. — Мы пойдем в школу? — спросила Канае. — Разумеется. Вы должны получить достойное образование. Через три месяца вы будете сдавать вступительные экзамены в Академию Васега, а до этого вас будут обучать частные преподаватели. — Академия? — Академия Васега — частный пансионат на юге Какина. Обучение там длится четыре года. Далее вы возвращаетесь обратно в столицу, где продолжите обучение у представительства королевской семьи. Тот, кто не сдаст вступительный экзамен, отправиться обратно.       Молчание. — В каком смысле — обратно? — спросила Канае за секунду до того, как Рика собиралась задать тот же самый вопрос. — Обратно куда? — В Шинкогёку. — совершенно спокойно ответил Гирей.       Воцарилась такая тишина, что было слышно, как за фусума раздаются чьи-то шаги. — Что такое? — спросил Гирей, разглядывая на их лицах замешательство — они по-прежнему молчали. — А если никто из нас не сдаст? Что тогда? — раздался голос Такахаси. Голос у него был каким-то притихшим. — Ну что вы. Вряд ли такое возможно. — шёлковым тоном отозвался глава клана, затем снял очки и, рассматривая их так, будто в его руках оказался какой-то любопытный предмет, вроде застарелой окаменелости древнего существа или занимательной головоломки, продолжил: — Вы старательно готовились к тому, чтобы из всех послушников храма выбрали именно вас. Вам всего лишь нужно доказать, что я не ошибся с выбором. Вы и сами должны понимать, что такой шанс выпадает не каждому. Вы его получили, однако это вовсе не значит, что на этом всё закончилось. Теперь вам предстоит постоянно доказывать то, что вы его заслужили как передо мной, так и перед многими другими людьми, которые следят за вашим обучением. Через пять лет вы отправитесь в королевскую семью. Неужели вы рассчитывали всё это время развлекаться?       Пока мысли мешались в полном беспорядке, она бросила взгляд на Такахаси. На нём не было лица. — Что из себя представляет экзамен? — Всех тонкостей я не знаю — вы всё узнаете от наставника, но как помню, учебная программа состоит из стандартного набора предметов: история, этикет, знание гербов, литература, религия, каллиграфия с живописью, языки и так далее.       Пока Гирей говорил, Такахаси становился все мрачнее и мрачнее, пока не потерял всякую связь с миром, уставившись на страусиное перо. — Через шесть недель свадьба короля. Вы будете представлены Его Величеству. До этого о ваших успехах будет сообщать мне ваш наставник. Завтра вечером вы познакомитесь с ним. На этом всё. Можете идти.       Они вышли в коридор и шли по нему до тех пор, пока не услышали, как затихли шаги Канае где-то впереди.       Такахаси остановился возле полотна с морским сражением. Рика, похоже, не знала, что сказать. И он тоже не знал — открыл только рот, закрыл рот, потом помотал головой, будто желая, чтобы в ней прояснилось. У него возникло такое ощущение, будто его судьба сейчас корчится на острие случайного стечения обстоятельств.       Сколько они так постояли, она не знала, пока Такахаси не прислонился спиной к стене и сполз по ней вниз, задев приставленный рядом костыль. Тот с грохотом упал на пол, и стук деревяшки с размаху ударил по взвинченным нервам. Рика зажмурилась и мысленно взмолилась, чтобы Такахаси промолчал: — Вот и всё. — он хохотнул; смех из него вышел натужным и хриплым, будто вот-вот закашляется. — Хочешь, кое-что скажу? Вот честно? Я знал, что так будет. Я знал, где-то меня обязательно ждёт облом. Не могло всё быть настолько офигенно. Я ж палец о палец не ударил, чтобы заслужить попасть в столицу и здесь остаться. И вот оно мое наказание. — Наказание? — Карма, Рика, карма.       Такахаси, сидевший на полу, скрестив ноги, обтер ладони об штаны. — Я… — Вот только не говори «я что-нибудь придумаю». Лучше бы я остался в храме, ей-богу. Лучше б я вообще никогда сюда не приезжал. — Не дури. — раздражаясь, отозвалась Рика. — Ты сдашь этот экзамен. — Рика, я не смогу. Я ведь тупой. — вместо слов он постучал костяшками пальцев по деревянной панели за собой. — И память у меня, как у рыбки. Я же вообще ничего не запоминаю! — Замолчи! Хватит уже ныть!       От её резкого тона Такахаси вздрогнул. Затем он поднял голову — медленно, тяжело, будто прилагая немыслимые усилия — и посмотрел на подругу.       В тусклом свете коридорных андонов глаза у нее так потемнели, что казались совсем чёрными. Рика стояла прямо над ним, смотря сверху вниз с неумолимым, ожесточенным взглядом.       Поежившись, будто от порыва холодного ветра, Такахаси опустил глаза. Он не сразу понял, что сжимает рукой костыль, а когда осознание пришло, его мысли сосредоточились на привычно лежащим в ладони гладком древке. Такахаси ни за что не смог бы объяснить возникший вдруг страх. Это шло из самого нутра, рождалось в таком месте его существа, куда он не мог проникнуть. — Мы покинули храм, чтобы стать сильнее. Если ты больше так не считаешь, делай что хочешь. — Я не… Я вовсе не это имел ввиду. — Тогда что?       Он прикусил нижнюю губу и пробормотал едва слышно: — Не надо так на меня смотреть. Мне не по себе.       Висело молчание. Через пару-тройку мгновений перед его взором появилась рука. — Не валяйся на полу, а то простудишься.       Такахаси взялся за протянутую ладонь и с усилием поднялся. Когда они оказались на одном уровне, он с облегчением увидел, что взгляд у Рики потеплел. — Послушай. — её голос зазвучал так тихо, что он едва разбирал слова: — Я думаю, что Гирей-сан говорит неправду. — Как это? — Это нелогично. Зачем им брать детей, чтобы через три месяца отправлять их обратно? — А по-моему, всё очень даже логично. — язвительно отозвался Такахаси. — Ты вспомни, что сказала Морена. Они того парня своей прислугой сделали, а ведь он даже не был виноват, его подставили! И с нами всё что угодно может случится!...       Фразу он не закончил — Рика закрыла ему рот ладонью. Такахаси вытаращил на неё глаза. — Тихо! Если ты будешь так орать, то и с нами что-то случится! — прошептала Рика, отойдя немного в сторону и покрутив головой, убедиться, что за ними никто не наблюдает. В коридоре, кроме них, никого не было. Такахаси тут же закивал, и она убрала руку. Они смотрели на друг на друга, переполненные сомнениями и страхом. — Знаешь, подруга, по-моему, мы им не очень понравились. — сказал Такахаси.       Рика вздохнула, что лучший друг воспринял как согласие. — Капец. И что теперь делать? Я не хочу быть садовником! Ради этого столько батрачить… в смысле, я, конечно, не прям из кожи вон лез. — поспешно поправился Такахаси и чихнул — будто сказанное подтвердил. — Но после того, как нас выбрали, это будет такой облом. — Да, я тоже не хочу. — Если честно, я ещё когда мы только летели на дирижабле подготовил себя к тому, что стану мишенью, но никак не ожидал, что ей будешь ты. Эта Хинамори вцепилась в тебя, как голодная гиена. Ты хоть поняла, почему?       Ей, вот честно, совсем не хотелось обсуждать, почему она пришлась госпоже Йонебаяши не по нраву, хотя в душе её очень терзал этот вопрос. Но Рика, чего и Такахаси ожидал, перескочила через личные причины и сразу перешла к сути. — Главное, чтобы мы нравились господину Гирею. То, что думает Хинамори-сан не так уж важно. — задумчиво сказала Рика, глядя за плечо Такахаси на стену. — Она от нас явно не в восторге, но у неё нет ни одной настоящей причины выживать нас отсюда. Если мы будем делать то, что говорит Гирей-сан, то она не сможет к нам придраться, и всё будет в порядке. — Не понимаю, как ты можешь быть такой спокойной. — Такахаси, если я, как ты, начну истерить… — Я не истерю! — перебив её, возмутился Такахаси. — Просто эта академия… блин, я правда как-то не ожидал. — Ты думал, что мы не будем больше учиться? — Ну-у… — протянул лучший друг, будто бы неопределенно, но это «ну-у» было настолько однозначным, что не оставалось никаких сомнений. — Знаешь, ты, наверное, и правда дурак.       Мальчишка в ответ раздраженно цыкнул и махнул ладонью жестом, мол, отстань. — Я это… пойду, прогуляюсь немножко. Мозги проветрю. — Я с тобой. — Рика. — осадил её Такахаси, не поворачивая головы. — Я хочу один. Хватит уже нянчиться со мной.       Рика уставилась себе под ноги. За один только сегодняшний вечер она столько раз испытала неловкость и стыд, сколько за всю жизнь не испытывала. — Ладно. — буркнула, дернув за спиной ленту пояса. — Извини.       Возле лестницы она заметила Канае. Мико стояла напротив свертка-нихонга, развешанного на стене. Он был расписан пейзажем портового города, расположенного на склоне, спускающемся к океану: голубое небо с облаками, склон горы, а ниже простирался голубовато-зеленый океан с красивыми золотыми волнами и крошечными кораблями.       Рика уже хотела повернуть назад, лишь бы не столкнуться с мико, но та заметила её раньше, чем она успела сбежать. — Прекрасный вечер выдался, не правда ли? — не поворачивая головы, бросила девушка. — Тебя не украшают насмешки. — А крестьянку вроде тебя вообще ничего не украшает. — ядовито-сладко отметила Канае.       Рика прошла мимо, взглянув на Канае с холодным, почти врачебным безразличием. У неё не было ни желания, ни сил отражать атаки ещё и Канае. Она была вымотанной и уставшей, ей ничего не хотелось сильнее, как пойти к себе в комнату и лечь спать. — Знаешь, Сейширо-сан действительно удивительный человек.       Рика замерла, вздрогнув, как от пощечины. Канае, повернув голову, смотрела на неё с улыбкой. — Что?... — Он искренне восхищается тобой. Ты — как же это он сказал? — особый случай. И что мне нелегко будет тебя обойти. — из неё вырвался коротенький смешок. — Хотя Гирей-сан так не считает.       Она уставилась в пол. Воздух перед ней дрожал, словно мерцающее марево зноя на фоне песчаных дюн. Сейширо-сан? Канае? Нет. Нет. — А ведь я была права. Я видела, как он разговаривает с Гирей-саном. Они стояли возле сайкана, и что-то обсуждали, когда ты появилась. Кажется, из учебного класса выходила. Знаешь, что он сказал, когда тебя увидел? — Канае скорчила разочарованную гримасу, театрально поджав губы и сведя бровки на переносице. — «Ох, по-моему, ничего особенного».       Если бы Канае не упомянула сайкан, она бы точно решила, что та лжет. Но едва мико упомянула сайкан и учебный класс, сомнений не осталось — она говорит правду. — Господин Сейширо дал мне пару полезных советов. Жизнь похожа на твои любимые шахматы, подкидыш. У каждого есть сильные стороны, и чтобы победить, нужно знать их и использовать. Но, кажется, своими тебе никого не впечатлить не удалось. — Канае состроила грустную гримаску. — Какая жалость.       Рика стояла, не в силах вымолвить ни слова. Советы? Какие советы? Она пыталась сказать хоть что-то, но не могла, позволяя себя унижать, как дура, как растерянная слюнявая идиотка. — Взгляни на себя. Ты даже не можешь открыть рот и ответить мне, только пялишься с немым укором. У святош вроде тебя хватает духу только за других заступаться, а за себя смелости нет. Аж смотреть тошно.       Миндалевидные глаза в обрамлении шелковистых ресниц горели, как два «тигровых глаза». «Как дешевые стекляшки» — с отвращением подумала про себя Рика. Канае вытирала об нее ноги, как об коврик у дверей, и она была уверена, что та этим просто наслаждалась. — Лучше так, чем всё время стараться выглядеть лучше за чужой счёт. — Пф. Мне и стараться не обязательно. Достаточно просто постоять рядом с тобой. Впрочем, ты и сама сегодня убедилась в том, какая между нами разница. Хинамори-сан донесла это до тебя весьма доходчиво. — Канае разразилась смехом. — Может, такой принципиальной сиротке не стоило стремиться попасть туда, где ей не место? Ещё не поздно передумать и вернуться.       Закричать? Плюнуть в неё? Оцарапать? Укусить? Нет, ничем не выразишь охватившую её ярость. Канае шла по очень тонкому льду. Рика стояла, чувствуя себя дамбой, которой приходится удерживать реку, испытывая желание вцепиться в горло мико, задушить ее насмерть. Это было такое непреодолимое желание, как желание спрыгнуть с балкона, как манит горная река в глубине обрыва, как манит к себе блеск ножа, когда режешь мясо.        Поднявшись по лестнице, Канае остановилась на последней ступеньке и вывернула свою шею назад, скользнув по ней взглядом, как тряпка по столу с крошками: — Сладких снов, подкидыш. Отдохни как следует, ведь с завтрашнего дня тебе снова придется работать за двоих.       Но эти слова Рика едва расслышала. Сжав зубы, она с размаху шлепнула ладонью по перилам, взлетела по лестнице, мимо Канае, и с бешено колотящимся сердцем быстрым шагом пошла в глубину коридора, к своей комнате в самом конце. — Не тяжело тебе всё время нянчится с убогим калекой, а? Получается радоваться жизни?       Перед глазами все побелело. Она не помнила, как развернулась и ударила Канае по лицу — с размаху, не щадя сил — и очнулась, сидящей сверху на мико, намотав на кулак ворот её кимоно, что ткань трещала по швам. Другая рука вцепилась в её волосы, дёрнула голову к себе, хотя один лишь вид Канае вызывал желание стереть её с лица земли. — Говори про меня всё, что заблагорассудится. — прошипела Рика. — Мне плевать на тебя. Но унижать Такахаси я тебе не позволю.       Все предметы перед ней приобрели вдруг очень чёткие очертания, и она поняла, что это сигнал опасности. Набрав воздуха в легкие, она разжала руку и отпустила ворот кимоно Канае, едва видя мико, неуклюже распластавшуюся на полу. Поморщившись, словно от оскомины, Рика протянула ладонь к её голове и вытянула из уложенной прически шпильку. Порыв, её охвативший, был непреодолим. — Ещё раз сделаешь ему подножку, оскорбишь его или даже подумаешь о том, чтобы издеваться над ним, и ты пожалеешь.       Эта фраза не понравилась Канае, но она была словно парализована этим тяжёлым взглядом и бликами золотистой шпильки, которую держала в руках девчонка, всем видом демонстрировавшая презрение. — Ты пожалеешь. Только попробуй обидеть его… — шпилька замерла в нескольких миллиметрах от побледневшего лица мико. Худая рука ухватила её за шею, другая, со шпилькой, уколола в горло. — …и той же ночью, пока ты будешь спать, я тебе её воткну в глотку. — Отпусти, ты, психичка больная!! — взвизгнула Канае, рванувшись, но внезапно сильная хватка вернула её обратно на пол. — Мне это ничтожество и за даром не сдался! — Ничтожество здесь только ты. — сплюнула, будто юшкой, Рика, надавливая шпилькой на горло.       Она брезгливо отпустила её, отходя и убирая шпильку в карман. — Честно говоря, я бы предпочла вообще не иметь с тобой ничего общего, но раз это невозможно, держись от нас подальше. Я тебя предупредила. Не держи зла.       Канае, шумно дыша, смотрела ей в спину и не двигалась с места. Она бы могла что-то сказать ей вслед, вцепиться в волосы, ударить, но отчего-то не могла пошевелиться. Глаза её во мраке выглядели просто огромными. Мико судорожно вздохнула. Вздох, прямо как на бойне перед закланием, такой глубокий и безнадежный, что страшно было слышать.       Послышался шорох. Мико дёрнулась всем телом, испуганной дичью, завертела головой. На лестнице мелькнула чья-то тень. Может, ей почудилось, но в темноте блеснула пара зеленых глаз.       Рика влетела в комнату и захлопнула створки сёдзи с такой силой, что задрожала бумага фусума.       Несколько минут она ходила по комнате, ничего не видя перед собой, и задыхалась от гнева. Если бы она сейчас была в храме, то позабыв обо всяком уважении потребовала с монаха объяснений. Это что ещё за выходки?! Советы?! Как он посмел говорить о ней с Канае? С Канае! Зачем он это сделал?! Зачем?!       Рика сунула руку в рукав и вытащила оттуда амулет с кошечкой, манэки-нэко, что подарил ей Сейширо-сан. Жгучий, зудящий нервные окончания гнев, от которого она кипела, как чайник, раздражение, ревность, обида — смесь из самых разных чувств разъедала её не хуже всякой кислоты. Она подскочила к окну, чтобы бросить в него амулет, но так и застыла с занесенной рукой. Злиться на него было бессмысленно. Он просто попался ей под руку и оказался тем, на что она собиралась выплеснуть свою злобу, когда ей больше всего хотелось кого-нибудь убить. Она была опустошена и чувствовала себя кинутой, преданной, как в тот день, когда её оставил с чемоданом возле тории Ренджи, как вещь, которая никому не нужна.       Рика посмотрела на амулет, который собралась швырнуть в окно, и села с ним на кровать. По лицу её текли горячие слёзы, капали вниз, шлепаясь на шёлковый мешочек амулета. В груди осталась только пустая, тупая боль. Что же делать? Что делать? А что бы на её месте?...       Не без труда Рика задушила мысль в зародыше. Нет. Хватит. Никогда ей не узнать, что бы на её месте сделал Ишида или Нацуки. Никогда ей уже не спросить, что ей делать, как быть. Никогда ей уже не плакать от обиды и разочарования в их руках, не ощутить ладонь, гладящую её по голове, не сделать что-то, хоть что-нибудь, предугадать, схватить за руку смерть. Если бы она только могла вернуться назад и всё изменить, каким-то образом не дать этому ужасу произойти. Ну почему она не настояла на том, чтобы Нацуки спрятался в кладовой вместе с ней? Почему Ишида накануне согласился кого-то подменить на шахте и взял за него смену? Почему именно в этот день маме нужно было пойти к своей подруге в гости? Почему они все не уговорили Ренджи, чтобы он остался дома, а не уехал на своё хантеровское задание? Но вместо всего этого она, скованная страхом и беспомощностью, стояла посреди кухни, смотря, как Нацуки освобождает пол от вещей на крышке кладовой, чтобы затем пойти на встречу собственной погибели.       Воспоминания, яркие до полной безнадежности, с огромным удовольствием наблюдавшие за её отчаянием, готовы были наброситься на неё, словно голодные гиены.       Прекрати, говорила она себе, хватит. Прекрати распускать сопли-вопли. Можешь сколько угодно рыдать и выть, ответа ты всё равно не получишь.       Погода за окном неистовствовала. Буря постепенно нарастала, вблизи, где-то над лесом, слышался рёв грома. Ливень бил по окнам, дробясь на стекле на мелкие осколки, размывая окрестности поместья, маленькие, разбросанные вокруг озера постройки, а потом те и вовсе потерялись за завесой дождя. Ей казалось, весь мир вокруг чувствовал примерно тоже самое, что и она.       Ещё много месяцев назад Рика поняла, что с момента Того Ужаса, как дядя ушел «отомстить» (губы дрогнули, вырвалась кривая усмешка), и её нога переступила порог храма, в мире больше не осталось человека, которого бы волновали её проблемы. Также она поняла, что слёзы тоже ничему не помогают — они не исправят случившееся и легче от них не становилось, а от опустошения, остававшегося после того, как солёные волны горя откатывали назад, было только хуже. Каждая попытка привлечь чье-либо внимание к обстоятельствам её жизни встречала недоумение, а порой и осуждение. Микито-сан права — она была далеко не единственной в храме, кто проходил через горести, которые никому не понять. Храм был полон обездоленных детей, тех, кому со дня на день суждено умереть, и людей с до того тяжелыми судьбами, что ходить и требовать к себе утешение… Нет, она должна сама решать свои проблемы.       Правильно. Её проблемы это только её проблемы.       Рика съежилась и лежала неподвижно на кровати много-много минут подряд, в темноте, и глаза у неё щипало по непонятно какой причине. Не поднимая головы с подушки, она потерла веки и обнаружила, что те были сухими.       Буддизм учит, что чувство, которое многие люди называют любовью, — это больше наша потребность в других людях, нежели желание их благополучия. Человеческая любовь эгоистична. Когда один человек говорит другому: «Я люблю тебя», это часто означает: «Ты мне нужен». Мы любим свою любовь к человеку. Если бы мы по-настоящему любили кого-то, то неустанно стремились к его счастью. А вместо этого люди неустанно заботятся лишь о своем собст­венном благополучии. Именно эта потреб­ность в другом человеке, обусловленная эго­истичными желаниями, создает проблемы и страдания в отношениях между людьми.       Она все больше думала о том, что Такахаси для нее значит. Как с насмешкой уверял её Сейширо-сан, он был для нее «лекарством», микстурой самообмана, вызывающей стремление компенсировать чувство вины за смерть семьи. Но любовь — единственное лекарство от одиночества, от чувства вины и печали. Такахаси был не лекарством, а утешением за всю боль и горе. Благодаря ему её сердце было все ещё целым, и раны, нанесенные каждой смертью, стали затягиваться. Быть может, поэтому любовь эгоистична — утешаясь ей, становилось легче. Она понимала, что не имеет права распоряжаться жизнью Такахаси, но была уверена, что может взять за неё ответственность, чтобы сделать её лучше. Уверенность в этом была порождением того же эгоизма. Но как называть любовь, которая заставила Ишиду без единой минуты раздумий, когда ушел отец, бросить школу и пойти работать? Любовь, которая заставила Нацуки, когда однажды мужчина в магазине оскорбил маму совершенно чудовищным словом, засучить рукава и врезать тому так, что тот рухнул наземь. Любовь, которая заставила её взять шпильку Канае и пригрозить проткнуть ей горло.       По телу прошла стая мурашек. То, что она на такое способна, Рика и не подозревала. От гнева у неё, наверное, совсем рассудок отшибло, потому что очнулась, уже держа шпильку в руке, стоя над хнычущей Канае, у которой все лицо исказилось от страха. Поступила она ужасно, и никакие благие намерения не оправдают её действия. Однако при её складе ума, напичканного принципами, после того, как поставила Канае на место, Рика чувствовала себя так, словно уступала восхитительному соблазну.       Вновь при мысли о монахе её пронзил укол обиды. Рика была уверена, что Сейширо-сан тоже любит ее. Но по-своему. Ей было мало лет и она ещё много не знала, но даже она понимала, что его любовь была не такой, как у мамы или братьев, и уж точно не как у Ренджи, который, видимо, считает, что лучшее, что он может для неё сделать, это сбежать. Его любовь заключалась в желании сделать из неё человека, каким, по его мнению, Рика должна быть. Благодаря ему она каждый день узнавала что-то новое, и Сейширо-сан охотно поддерживал её жадность к знаниям. Он научил ее думать, использовать не только разум, но и интуицию, привил привычку постоянно анализировать окружение. Единственное, что Сейширо-сан, мягко говоря, не слишком одобрял — привязанности. Лучший друг занимал весьма значительное место в её шкале ценностей, и всякий раз, когда Рика напоминала ему об этом, он смотрел на неё своими чёрными глазами, в которых плескалась смесь удивленного непонимания. Казалось, для него это было чем-то немыслимым. Близкие связи не должны мешать развитию. Принципы не должны стоять выше пользы. Рика слушала, но молчала, потому что вовсе не считала, что ее дружба с Такахаси как-то ей мешает. Мешает? Она фыркнула. Уж точно полная чушь. Если бы не он, она бы так и продолжала подкапывать сорняки на могилах, менять щепки с благовониями в фимиамах и протирать влажной тряпкой каменные монументы.       Но для чего Сейширо-сану давать советы Канае? Этот вопрос никак не желал оставлять её в покое. Слово, конечно, которое пришло ей в голову сразу, было несколько иным, но во-первых, Рика все ещё слишком уважала Сейширо-сана, а во-вторых, она сомневалась, что он действовал из злых побуждений. В самом деле, стал бы он ей, Рике, так помогать, если бы не желал ей добра? Её взгляд упал на омамори. Стало совестно. В самом деле, как она могла обвинять его в предательстве?       И всё же. Зачем?       От слёз у неё разболелась голова, боль сжимала череп в горячие тиски. Рика легла на кровать, свернулась на красном покрывале калачиком и сжала ладонями голову, будто хотела усмирить боль. Щеки её были стянуты высохшими обильными слезами. Пролежав так некоторое время, она отняла руки и тут же зашипела — изо всех сил стрельнуло в правый висок. Голова по-прежнему раскалывалась, в висках у неё пульсировала кровь: схлынет и застучит, и потом снова схлынет, словно накатывающие на берег океанские волны. Дома мама давала ей детский сироп с вишнёвым вкусом, от которого любая боль чудесным образом проходила. Сейчас бы она что угодно отдала за этот сироп. Было поздно, и у кого попросить что-нибудь от головы Рика не знала. Она подумала о Морене, но совершенно не представляла, где её комната в поместье.       Рика прикрыла глаза ладонями. На миг она застыла в такой позе — щеки у неё припухли, веки отяжелели, глаза почти ничего не видели. Чтобы отвлечься от боли, Рика сползла с кровати, сунула руку в открытый чемодан и в ворохе вещей вперемешку с нэцкэ достала мячик. Усевшись на полу, Рика прислонилась к кровати и подбрасывала мячик, пытаясь понять причину поступка монаха.       В мыслях всплыло слово «конкуренция».       Неужели он посчитал Канае достойным соперником? Рика устыдилась своих мыслей, найдя в них высокомерие ей не свойственное, но не слишком сильно. Она прокручивала в голове всё то время, проведенное наедине с монахом, и не обнаружила ни единого намёка на интерес к Канае. Канае не была глупой, вовсе нет. Мало того, что она имела качества, которых Рика была начисто лишена — изящества в движениях, музыкального слуха, одарённости в изящных искусствах, выражения в декламации стихов, чудного голоса — Канае умела быть прелестной, миленькой и кроткой, скрывая свою истинную натуру, умела производить на взрослых самое благостное впечатление. На фоне всех остальных Канае выделялась, и не было ни малейших сомнений, что королевской семье она придется по душе. А вот насчет неё ещё неизвестно. Рика не была ни миленькой, ни хорошенькой. Она могла никому не прийтись по душе из-за полного отсутствия обаяния, острого языка и обособленной манеры держаться.       Правда ли то, что Сейширо-сан кое-что советовал Канае, не было доказательств: мико вполне могла обмануть, чтобы сделать подсечку, пошатнуть её уверенность в себе, но Рика знала, что это правда. Более того: будь её слова ложью, ей бы могла придти в голову подобная идея, ведь Канае уже знала, как Рика относится к Сейширо-сану.       «Тебе не достаёт тех же качеств, что и ей».        Действительно. Не достаёт.       Ты думаешь, в жизни всё так легко? Что на проверке в храме всё закончилось? Глупый подкидыш. Тебе ещё предстоит побороться за свое место в мире.       «Произвести впечатление не вышло. Мне нужен шанс, чтобы сделать это снова».       Её сознание влек знакомый образ шахмат, где, несмотря на разнообразие дебютов, стратегий, многоликость ходов всё было предельно логично и понятно. Оттасканные от клеток и чёрно-белых фигур, мысли устремились в другую сторону, туда, где «подходящий момент» означал поверженное тело соперника на полу. Она живо представила, как, выжидая момент, неотрывно следит за мико, после чего нападает и проводит великолепную атаку, разгромив Канае в пух и прах. Рика не удержалась и тихонько рассмеялась. Только как это сделать все ещё оставалось непонятным.       Гирей-сан их выбрал, и она вцепится руками и ногами, а если надо, то и зубами, за шанс получить жизнь, о которой ни она, ни Такахаси даже и не мечтали. Она стала сильнее, и оставила позади всё, что у неё было. Теперь остается только двигаться вперед.       Долгое время она лежала без сна, взволнованная собственными мыслями. Совсем поздно ночью она сдалась на милость бессонницы. Пометавшись от кровати к подоконнику, поглядев, как хлещут по карнизам струи дождя, сделав несколько безуспешных попыток уснуть вместе с книжкой, она выскользнула из комнаты и спустилась вниз.       Поместье было огромным и внутри ориентироваться было также сложно, как и снаружи. Вспоминая, как днем она искала дорогу, еле видя в темноте, через несколько минут кружений по коридорам, в одном из них она заметила знакомые высокие узкие вазы с засушенными икебанами из ирисов и прошла мимо них до самого конца.       Рика открыла сёдзи без стука, не сомневаясь, что Такахаси уже давно спит. В отличие от неё, он засыпал едва голова касалась подушки, быстро и легко, и никакие переживания его не могли заставить крутиться с боку на бок, мучаясь от бессонницы.       Такахаси сидел за низеньким котацу. Вокруг него громоздились вавилонскими башнями стопки книг. Склонившись над столом, он с крайне сосредоточенным видом что-то переписывал из книги с толстым срезом пожелтевших страниц, высунув от напряжения кончик языка.       Рика долго стояла, подперев собой створку сёдзи. Такахаси выглядел уставшим и в то же время с боевым настроем. — Зачем пришла? — безучастно спросил, не отрываясь от занятия. — Тебе… — Мне помощь не нужна, спасибо. — не дослушав, отрезал Такахаси, и сгорбился с пером, чуть ли не уткнувшись носом в бумагу. — Спокойной ночи.       То, что Рика подошла он поняла не сразу, просто почувствовал: душистый запах ладана и потом его обернуло теплом обнимающих рук.       Такахаси дёрнулся, и замер, не шелохнувшись. Ручка выскочила из руки и покатилась по столу, оставляя на бумаге чернильные пятнышки. — Т-ты чего это?       Вместо слов Рика, уткнувшись носом в макушку, не говоря ни слова, прижалась к нему еще сильнее, и какое-то невыразимое чувство проходило сквозь неё. Оно горько-сладкое, щемящее и нежное… Странное, переполняющее чувство. — Ничего.       Такахаси ничего не ответил, но приоткрыв глаза, Рика заметила, что он улыбнутся — самую малость, приподняв чуть-чуть вверх один краешек губ. — Я тоже ничего. — и следом, будто спохватившись, он дергано повел плечами, высвобождаясь из рук, и произнес деловитым тоном: — Всё, давай, шуруй отсюда, у меня нет на тебя времени. — У тебя тут, кстати, во втором предложении ошибка, там не Тайра победили в Данноура, а… — Уйди, я сказал!!       Когда Рика вернулась, то зажгла ладан, сложила руки вместе. С закрытыми глазами и сжатыми руками она первый раз попросила богов помочь ей, обещая усердно учиться и преодолевать любые трудности, чтобы они помогли Такахаси, чтобы они никогда не разлучались. Рика горячо молилась, и эта молитва поглотила все её мысли, весь ум девятилетней девочки.       В комнате по-прежнему стояла тишина. Деревья за распахнутым настежь окном качались на ветру. Воздух после грозы был чист и пах хвоей, свежестью. Ничего не поменялось. Услышали ли её боги, она не знала. Спустя краткий миг сомнений, Рика вновь закрыла глаза и попросила прощение за то, что сомневается в их существовании. Возможно, кто-то посчитает, что она поступила эгоистично — просить богов о помощи после того, как в открытую высказала, тогда ещё, возле прозекторской, Нараки-сану, что не верит в них. Но как однажды он верно сказал, некоторые вещи от нас не зависят: мы плывём по течению жизни, и когда спотыкаемся об трудный момент, то надеемся, что кто-то там, сверху, заметит наши усилия и немножко подтолкнёт в нашу пользу один из механизмов судьбы, называемый Удачей.

***

      На следующий день Такахаси сидел под туей — солнце прямо в лицо, духота стояла невообразимая — читая библиотечную книгу по истории, потирая красные от недосыпа глаза.       Не спав до пяти утра и проворочавшись до подъема, он принял решение, что в следующие несколько недель будет изо всех сил стараться побольше работать и поменьше думать о том, что будет, если он провалит экзамены. Из-за того, что в подобной ситуации он уже бывал, сомнения и тревога, не терзали его так сильно, но всё равно — при одной только мысли о том, что в случае провала его сплавят обратно в храм, Такахаси приходил в неконтролируемый ужас.       Вздохнув, он перевернул очередную страницу и, положив локоть на сложенную ногу, продолжил пробиваться сквозь переплетения сражений, дворцовых переворотов и восстаний во время междоусобных войн Камакурского сёгуната. Перспектива вновь горбатиться над книгами его совсем не радовала. В памяти ещё свежи были бессонные ночи, когда он заучивал исторические даты, культурные особенности Какина, географию, своды буддистских учений, палийские слова и столько этимологических определений, что даже во сне разглядывал длиннющие таблицы и отчаивался, что так никогда их и не осилит. Вот были бы занятия по истории геймерства или роботостроению, вот это другое дело. Он подозревал, что это ещё только цветочки, и в той академии их ждёт ещё большая жесть если учесть, каким тоном Гирей сказал про «сильное» образование. Но теперь ставки были слишком высоки, и мальчишка твёрдо настроился, что будет горбатиться столько, сколько нужно, даже если зубодробительная зубрежка продлится несколько лет. А зубрежка именно такой и была — его мозг словно грыз железные прутья, ломая зубы, а информация из книг так и не откладывалась у него в памяти.       Почему так получалось, Такахаси не знал. С чтением у него всегда были проблемы. Когда он как следует концентрировался, то мог прочитать целую страницу без особого труда, но если вдруг на минутку поднимал глаза от учебника, все буквы сразу путались и скалились на него уже совсем с других строчек, и всё, что ему оставалось, так это беспомощно пялиться на страничку, пытаясь понять, о чём таком там идёт речь. Когда он попал в храм, то ещё не умел читать и первое время пара-тройка мико пытались научить его, но каждая попытка заканчивалась провалом. Такахаси ну никак не мог им объяснить, что все буквы скачут у него перед глазами, как безумные, не потому, что он витает в облаках, и отчаянно пытался доказать, что не обманывает, но ему, понятное дело, никто не верил. Может, если б он сразу научился читать, то стал бы послушником, но этого он уже никогда не узнает. Единственная, кому хватало терпения и настойчивости учить его, была Юзуру. Но даже она недоумевала, почему у него все буквы меняются местами, и как это исправить. Она высказала предположение, что он не может научиться читать из-за того, что во время аварии ударился головой. Про то, что он ударился, Такахаси узнал в больнице после того, как пришел в себя, от врача, который долго светил фонариком ему в глаза и задавал вопросы о том, как его зовут и какой сейчас год. В конце-концов, худо-бедно читать он научился, и всех его способностей хватало ровно до того момента, как они с Рикой начали учится.       Через час или два он поднял затуманенный взгляд от книги и посмотрел на озеро. Вдалеке виднелся небольшой причал, у которого на воде покачивались лодки. Вот бы сейчас прокатиться на одной, с тоской подумал он. После завтрака Рика предложила осмотреть всю огромную территорию, принадлежащую клану, со всеми постройками, садом, озером и лесом. Такахаси, скрипя зубами и сердцем, отказался. Он понимал всю важность того, что делал, но не мог отделаться от тягостного ощущения, что мог бы провести время куда веселее, как школьник, которого отправили в летнюю школу из-за плохих оценок, горько сожалеет о том, что весь год ленился и бездельничал. Услышав отказ, Рика, конечно, расстроилась, и ожидаемо предложила помощь, но он сделал вид, что не услышал, и поплёлся к себе — читать. Посидев в полнейшей тишине несколько часов в компании запредельно толстой книженции из трёхтомника «История Азии» он всерьез боялся вырубиться и рухнуть лицом в книгу. Он не Рика — зубрить до потери пульса ему не в радость. Такахаси попробовал взять другую, но все, что он находил были либо а) такими, что окосеть можно было со скуки, или б)настолько вне его понимания, что читать их было всё равно, что смотреть на пустые страницы. Когда они занимались вместе с Рикой, иногда она читала прямо вслух, и Такахаси обнаружил, что воспринимать информацию так ему гораздо проще, поэтому перед тестами он частенько просил подругу учить что-то вслух. Но всё равно — до чего же нудными они все были! От унылости содержимого ( «…паринирвана всегда следует за нирваной — состояние достижения архатства не считается окончательным, и должно быть сменено…» Да как ему, блин, это запомнить?) он чуть не стену не лез. Положение не спасала даже Рика — от монотонности звучания его едва не отрубало. «Тебе, наверное, совсем неинтересно, да?» — как-то спросила подруга, даже не подозревая, как верно она это подметила.       Каждый миг был сущей пыткой. Может, он правда тупой и с этим надо просто смириться? Но смириться означает «сдаться», а Такахаси скорее сброситься с обрыва. Если он пролетит, то вряд ли вынесет, если придется тащиться обратно в Шинкогёку, а Рика сто процентов откажется ото всех сказочных перспектив в столице и вернется туда с ним. Тогда он точно себя убьёт. Он мог, конечно, сколько угодно убеждать себя в том, что ему всё это очень надо, что узнав столько всего, он станет умнее, и вообще — как он собирается стать хантером, если ленится уже сейчас? Но в глубине души Такахаси прекрасно понимал, что самая весомая причина — не подвести Рику. А этого, если подумать, ему было вполне достаточно, чтобы покрепче стиснуть зубы и ломить вперед.       Такахаси облизнул пересохшие губы и отполз поближе к дереву, в тенёк. Жарковато было, и пить хотелось, но вставать ему было лень. Солнце, стоявшее в зените — пламенное, безжалостное, как гнев Господен — слепило глаза до того, что когда он моргал, то картинка появлялась не сразу, а какими-то пятнами. Он потёр веки и вздохнул. Как же ему хотелось выплеснуть накопившееся, с кем-то поделиться, спросить совета, что делать, избавится наконец от мучительного, тягостного, отвратительного чувства, что произошла ошибка, что ему здесь не место, что он своего шанса не заслужил. С Рикой говорить бессмысленно. Беда была не в том, что она не поймет — Рика-то как раз всё поймет, поймет его чувства лучше, чем он себе может представить. Но он уже знал, как всё будет. Она просто будет решать проблемы без его участия, а это то, что хотелось ему меньше всего. Рика ведь считает, что раз она всё это начала, когда обещала, что они не останутся в храме, то и ей со всем разбираться. А ещё она будет за него переживать, хотя от постоянных переживаний у неё и так, что называется, рвало кукушечку. Такахаси вспомнил слова монаха, мол, для неё это совершенно естественно, переживать обо всех, ставить желания других выше своих. Казалось, Сейширо-сан только и рад этому. Почему — непонятно.       То, что монах наговорил ему, про Рику, про мать и про отца, Такахаси рассказывать подруге не стал. Рика боготворила Сейширо-сана. Это было настолько очевидно, что он решил, она ему ни за что не поверит, и они из-за этого поссорятся. Для неё монах был чуть ли не Буддой, имевшим на неё такое громадное влияние, что Рика даже стала перенимать некоторые его привычки, вворачивать в лексикон словечки, которых раньше не говорила, и старалась быть во всём похожей на Сейширо-сана.       Такахаси не знал, сколько просидел, таращась на шлепавших по бережку уток, чувствуя, как слипаются у него глаза, пока его не окликнул голос, раздавшийся сверху: — Здоров, маленький монашек.       Такахаси поднял голову. Прямо на него смотрел один из близнецов — Сакурай. — Здоров. — безразлично отозвался он и уткнулся обратно в книгу. Итак, годзан, «система пяти гор и десяти храмов», образовавшаяся во времена Камакура и получившая развитие в период Муромати… Где-то сверху шмыгнули носом. Он покосился в сторону, где все ещё топтали траву чужие кеды, покачиваясь с носки на пятку. — Ну чего тебе? — вздохнул Такахаси, посмотрев на парня снизу вверх. — Да ничего. Прохожу мимо, смотрю — под деревом монашек сидит и читает уткам сутры.       Но Такахаси, обидевшись на такой развязный тон, в ответ только окинул его угрюмым взглядом. — Ничего я не читаю. — Тогда чего так пристально на них смотрел? — насмешливо спросил пацан. — Ничего. — да что он к нему прицепился-то?       Промолчав, Такахаси скользнул по нему взглядом: — Прикольная футболка. — Ась? — переспросил пацан, склонившись к нему. Помимо затоптанных кедов с шахматным узором и чудных дырявых джинсов с пузырями на коленях на нём была заскорузлая черная футболка с Кенпачи Зараки и нарисованным красным «КЕН-ЧАН» готическим шрифтом. Пацан поднял руку, чтобы потереть глаз — пальцы тонкие, как у девчонки, с изжеванными под корень ногтями с траурной каймой, на тощих запястьях болтаются кожаные браслеты. Глаза у него были чистого, пронзительно-зеленого цвета, а на голове полный беспорядок из взъерошенных во все стороны чёрных, как кошачья шерсть, лохм. Он был похож на беспризорных мальчишек, которые сидят где-нибудь на тротуаре с бродячим псом на веревке, крутят из подобранных окурков сигареты и стреляют на улице мелочь у прохожих и уж как-то слишком сильно отличался от своего брата-близнеца, с ног до головы разодетого в брендовые шмотки с лоснящимися волосами и загаром богачей. — Крутяцкая, говорю, у тебя футболка. — А, пасиб. — сонно моргнув, отозвался тот.       Сакурай плюхнулся на траву рядом с ним, подтянул коленки к груди, положил на них локти и шумно, с удовольствием, шмыгнул носом. Такахаси покосился на него, но ничего не сказал. — Читать не умеешь, монашек? — Я умею читать. — вяло огрызнулся мальчишка, и, немного подумав, подобрался, и отодвинулся. — А чего тогда на одну страницу десять минут пялишься? Неужели там что-то интересное? — пацан ловко выбросил руку и приподнял книгу, чтобы глянуть на название прежде, чем Такахаси успел её убрать. — «Древние империи Азии». — тот цокнул языком. — Вы, монашки, все в своем храме такое скучное чтиво изучаете? — Не мешай. Я готовлюсь к экзамену. — К экзамену? Что за экзамен?       Такахаси снова посмотрел на парня. Глаза у того были зеленые, как чешуя геккона или змеи, но не жуткие. Тот глядел в ответ с ленивым любопытством. — В академию Васега.       Пацан расхохотался — лающим, пронзительным смехом. — А ты что там забыл?       «Смерть свою, вот что» — хотел было съязвить, но передумал. Настроение у него и без того было дурное, так ещё и этот странный пацан привязался. — Слыхал, поступить в эту академию очень трудно. Типа, туда не всех берут, а конкуренция просто бешеная, где-то тысяча бьется за одно из тридцати мест.       Такахаси взволнованно нахмурил лоб. Тысяча на тридцать. Даже он, не особо шарящий в математике, подсчитал в уме вероятность поступления. Три сотых процента. Ему даже смешно стало. — Поэтому с толстенной книжкой сидишь? Переживаешь, что провалишься? — Да. — И как, получается? — Пока не очень. — Почему? — Потому что я тупой. — О как. — звонко присвистнув, ответил пацан, так, будто Такахаси сказал что-то выдающееся. — С чего ты решил так?        Он взял в руки книгу и перевернул страницами к нему. — Я эту страницу не могу прочитать уже полчаса. — Ты же сказал, что умеешь читать, нет? — Я умею читать. Но я не могу прочитать. Понимаешь разницу?       Сакурай почесал бровь с неопределенным видом. — Э-э, если честно, как-то не очень. — а потом его вдруг осенило. — Погоди-ка, может, и понимаю.       Он отобрал у него книгу, пробежался взглядом по странице и ткнул пальцем в слово. — Ну-ка, попробуй, — Сле... «специальный уровень». — Ты по контексту понял или по буквам разобрал? — По контексту? — не понял Такахаси. — По содержанию текста. Ты понял, о чем идёт речь в тексте и примерно догадался какое должно быть слово. — А, ну да. — А вот это. — парень ткнул в другую строчку. С трудом, но он прочитал. — Понятно всё. — сказал Сакурай, отдавая ему книгу. — Поздравляю, монашек. Ты не тупой. У тебя, наверное, как и у моего брата, дислексия. — Диле… — Дис-ле-кси-я. — повторил по слогам парень, очень чётко выделяя каждый, словно говорил с глухонемым: — Когда не можешь научиться читать. — Это болезнь? — Да. То есть нет. Она из-за какого-то отклонения, связанного с мозгом, из-за которого появляются трудности с обучением: сложно научится писать, читать, проблемы с концентрацией внимание и всё такое. Кига научился читать только лет в одиннадцать. Предки думали, что он умственно отсталый, или вроде того, с детства вечно с ним по врачам таскались, чтобы понять, что с ним такое. Ему даже мозг просвечивали, хотели найти опухоль какую-нибудь. Но потом его повели к какому-то знаменитому врачу, тот поговорил с ним, дал пару тестов порешать, показал картинки, а потом сказал, мол, у него с головой все о’кей и у него дислексия. Но. — Сакурай постучал пальцем по виску. — Вылечить её нельзя и в обычной школе ему будет туго.       Вверх-вниз, дурной каруселью ухали у него в голове мысли. Чем дольше Сакурай говорил, тем больше Такахаси погружался в уныние. Если это правда и у него дислексия, то он, в принципе, уже может идти и собирать свои вещи — в академию ему путь заказан. — Как-то так, монашек. — закруглился Сакурай, отбрасывая пятерней с глаз черные пряди. — Чего-то ты скис. Расстроился? — Да нет. — сказал Такахаси после еле заметной паузы, и увидел, что Сакурай улыбнулся. Он искренне не понимал, чему тут можно улыбаться. А может дело в том, что он со вчерашнего вечера пребывал в стадии жгучей паники. — Ладно, не переживай так. — и добавил, увидев, что он так и сидел подавленный и задумчивый. — Или что-то должно случится, если не поступишь? — Не, ничего. — соврал Такахаси, потому что обсуждать что случится сил у него ну не было.       Вдруг Сакурай поднялся и потянулся, издав при этом чудной мяукающий звук, и, уперев тощую руку в бок, глянул на него с таким видом, будто принял какое-то решение, и сказал: — Не хочешь прогуляться? — Зачем тебе это? — тут же насторожился мальчишка. Пацан уж какой-то слишком дружелюбный был. Вдобавок, после встречи с верзилой Яцуей и предупреждения Морены, он меньше всего хотел себе лишних проблем.       Сакурай, видимо, что-то прочитал в его опасливом взгляде такое, отчего усмехнулся и сказал: — Не бойся меня. — Я и не боюсь. — Ага, а взгляд такой, будто я предлагаю с пираньями искупаться. — и прибавил. — Пираньи сейчас на лодке катаются.       Он не мог понять, чего от него хотел этот странный парень. Разум говорил, что всех здешних детей (да и взрослых, если уж на то пошло) следует опасаться. Такахаси посмотрел на книгу. После неутешительных новостей буквы со страниц будто бы запрыгали ещё сильнее, словно издеваясь над ним. Откажется, значит, придётся остаться один на один с книгой. — Ты идешь или нет? — Ну-у… — Ой, пошли уже. Смысл сидеть тут и киснуть.       Он сдался. День близился к вечеру, и в его голову очень вряд ли уже сегодня что-то сможет отложиться. Толку себя мучить? И предложение прогуляться привлекало его гораздо больше, чем противостояние рода Минамото и рода Фудзивара.       За главными ториями и лестницей, ведущей на вершину холма, стояло поместье, окруженное садом, в центре которого находилось озеро, носившее название Кёкоти, «озеро-зеркало». Островки на его глади, мосты и сад были расположены таким образом, что обрамляли отражение поместья в озере, что подчёркивало его изысканную строгость.        Сакурай остановился на середине моста и нетерпеливо махнул рукой. — Эй, монашек, пиликай давай! — Я… не могу… б-быстро! — пропыхтел Такахаси, едва поспевая за парнем. Он как-то попривык, что Рика со своим бесконечным терпением подстраивалась под его медленный шаг: её никогда не раздражало, что они могли, как две улитки, плестись полчаса путь, который другие преодолевали от силы минут пятнадцать. Походка Сакурая была широкой и стремительной; когда они шли по тропинке, а затем по мосту, парень иногда замечал, что его нет рядом, после чего тормозил, вертел головой и оглядывался с таким недовольным видом, словно Такахаси тащился сзади из чистой вредности. Ему приходилось закусывать щеку и идти быстрее. От других терпения Такахаси не ждал, конечно, но видно было, что парень готов был взорваться.        Когда они проходили по мосту, Такахаси понял его метафору с пираньями — прямо под мост плыла лодка, в которой сидели Яцуя и брат Сакурая, Кига. Белобрысый, развалившись прямо у кормы, сунув руку в водичку, с важным видом разглагольствовал о чём-то своему другу, пока тот, закинув ноги за край, на бортик, слушал его, периодически что-то вставляя. Услышав, как кто-то идёт по мосту, они подняли взгляды наверх: — Эй, Саку! — позвал Яцуя.       Сакурай и ухом не повел, продолжая идти дальше. — Куда это идешь со своей новой игрушкой, а?       Лицо у Такахаси загорелось, к ушам прилила кровь. — Заглохни, иначе получишь хорошего пинка под зад. — услышал, как вяло отозвался тот.       Они пересекли мост. Сакурай остановился. Такахаси, шумно набирая воздух в лёгкие, смотрел в высокую траву. Рука на костыле от напряжения подрагивала. Ему захотелось сесть, немного передохнуть, но он продолжал стоять, чтобы Сакурай не подумал, что он какой-то слабак. — Я вчера с того конца озера проплыл до моста под водой. — вдруг сказал парень, безучастно показав на воду. — Врёшь ведь. — сказал Такахаси, ни на секунду не поверив. — Не, правда. Я умею на три минуты задерживать дыхание. И в школе я чемпионат по плаванию выиграл. Стометровка за минуту и пятнадцать секунд.       Такахаси скептично окинул взглядом долговязого парня — тощий ведь, на теле ни мышцы, ни жиринки. Ну не тянул он на спортсмена даже с натяжкой. — Кига вон вообще плавать нифига не умеет. Ему мать строго-настрого запрещает на лодке кататься, а он всё равно в неё лезет. Собаки и то плавают лучше него. Правда, вот честно, не знаю ни одного человека — чтоб не дебил был, не паралитик, — который был бы еще более неуклюжим, чем он. Видел бы ты, как он на лошади катается — Рейко всё шутит, что запишем его на Параолимпиаду и он там всех порвёт.       Хрустя ветками, они вышли в лес. Куда идёт парень, Такахаси понятия не имел, но вид у него был уверенный, расслабленный. Дорога, поначалу прямая, сквозь густые заросли полыни, высоких сосен, тисов и кедра становилась всё извилистее, поднимаясь всё выше и выше по склону. Жара окутывала его мокрым, колючим одеялом, от густого, влажного лесного воздуха дышать было ещё тяжелее. — Слушай, я туда не заберусь. — Такахаси остановился и устало прислонился плечом к стволу дерева. От долгой ходьбы у него коленки стали, как ватные, а сердце скакало в груди теннисным мячиком. — Куда ты меня вообще ведешь?       Сакурай повернулся к нему, утирая ладонью лоб. — Заберешься. — сказал парень уверенным голосом капитана звездолета.       Такахаси различил еле заметный шум-плеск воды где-то там, за склоном. — Тут где-то рядом река? Как смог добраться по склону наверх Такахаси не знал. В какой-то момент у него стало до того сводить ноги, что только и боялся, как рухнет на усыпанную сосновыми иголками землю и покатится по отвесному склону — слишком свежи ещё были воспоминания о прошлой «прогулке» в лесу. Сакурай, стоит отдать ему должное, где-то на середине склона, когда у него перед глазами от боли весь лес побелел, как затянутый катарактой, понял, что совершил ошибку, когда заставил его тащиться наверх, и помог ему дойти.       Пока он стоял на коленях, пытаясь отдышаться, Сакурай подошел к обрыву и с любопытством смотрел вниз, после чего повернулся и что-то ему сказал, но за шумом бьющейся в барабанные перепонки крови Такахаси вообще ничего не расслышал. — Ты как? — услышал он голос парня, как будто бы виноватый. — Всё в порядке. — прохрипел, отвернув голову, чтобы тот не видел выражения его лиц. — Точно? Что-то ты весь зелёный. Тебе плохо? — Отстань, блин.       По тому, как постоянно, словно крылья у колибри, дёргались веки, как кисть судорожно сжимала голень, что вздувались вены, голубые, как океанская вода, и по напряженной неподвижности парень видел, что ему больно, но как и всякий, кто редко сталкивался с немощью, не знал, что в таких случаях нужно делать. Такахаси чувствовал его растерянный взгляд на себе и потихоньку бесился. Также, как он за месяцы научился не лезть к Рике в душу, она научилась вести себя, когда у него болели ноги — отходила от него под каким-то предлогом, чтобы он мог посидеть и подождать, пока боль пройдет, не тратя силы на разговор, не притворяясь, что все в порядке, он просто устал или не придумывая другую нелепую отговорку. Перед ней ему не надо было притворяться. Всё время, что они дружили, Рика видела самые разные виды боли: как он кривится от мимолётного приступа или, как сейчас неподвижно сидит несколько минут с пустым взглядом, а иногда, когда накатывало особенно сильно, она видела, как он несколько часов дрожит, словно в ознобе, впиваясь пальцами в её руку до синяков, пока боль медленно и мучительно захватывала нервные окончания, заставляя их гореть огнём. Но с тех пор, как в его жизни появилась Рика, боль больше не была одинокой.       Наконец, он пришёл в себя. Взяв костыль, Такахаси поднялся, прошёл мимо парня и подошел к обрыву. Воздух над обрывом был свежим, опасным, бодрящим; быстрый поток грохотал, вода плескалась между скалами, ударяясь об выступающие со дна острые камни со столпом искрящихся брызг, пенясь, будто газированная. Такахаси сел на край, свесив одну ногу вниз и прикрыл глаза, наслаждаясь прохладным ветерком и облегчением, пришедшим на смену приступу. — Сколько тебе ещё здесь? — спросил Сакурай, так, словно оставшимся сроком отсидки интересовался, усаживаясь на землю рядом с ним. — Пять лет. — ответил, и спросил. — Вы здесь живете? — Не-а. — отозвался Сакурай, почесывая нос. — Мы с Кига в Тансен редко приезжаем. Два-три раза в год, когда каникулы. Мы не живем в столице. — А где? — В Индзае. — Это где? — На востоке. Сильно на востоке. Знаешь, где Сангарский океан? — Ничего себе. — сообразив, сказал Такахаси — для него это было почти как на другом конце света. — На самом деле ничего хорошего. Каждую неделю — тайфуны, туманы, а в сезон дождей весь город затапливает так, что на машине не проедешь, все на лодках по дорогам катаются, как по реке. — Серьезно?       Сакурай сделал жест рукой: я отвечаю. — Ещё электричество в домах вырубают. Все сидят без света, как неандертальцы в пещерах, а если канализации затапливает, то и воду. Прикинь? Поэтому у всех дома запасные генераторы стоят. А змей под домами на прибрежной зоне просто до фига. Случись вдруг наводнение, с которым не справятся инженерные войска и эти их мешочки с песком, там они всех кусают. Так. — он помахал рукой, отгоняя от себя комара. — Как ты попал в храм?       Такахаси ответил очень кратко. Сакурай наморщил лоб. — Ты уж прости, что скажу, но твой папаша полный урод. — Ага. — отозвался он после долгой неприятной паузы. — И что, в шестнадцать лет вас прогоняют из храма? — Не то, чтобы прямо прогоняют. Просто шестнадцатилетки уже слишком взрослые, чтобы нужно было присматривать. Некоторые даже раньше уходят. — Куда они потом идут? — Не знаю. Работать, наверное.       В коричневых рядах сосен надрывались древесные лягушки, их кваканье металось туда-сюда, мутно пульсировало в ушах, как стереоэффект. — Ну, круто. У тебя нет семьи, но ты оказался в столице. Наверняка пришлось сильно попотеть, чтобы выбрали, да?       Ему не понравилось, в какую сторону повернулся разговор. — Хотя странно — вы же там экзамены какие-то сдаете, а ты, вроде, читать не очень умеешь.       Такахаси пожал плечами. — Выкручивался, как мог. — Да? И как же?       Манёвр не удался — Сакурай глядел на него с таким лицом, что Такахаси почувствовал, будто стоит за стойкой для дачи свидетельских показаний. С Рикой он избегал разговоров на эту тему, потому что слишком унизительно, но тут его словно припёрли к стенке. — Чего пристал? «Как же», «как же». Тебе-то какая разница? — сердито сказал Такахаси, чтобы скрыть замешательство. К его удивлению, Сакурай улыбнулся. — Да никакой. Просто любопытно.       От этой улыбки ему стало ещё хуже. — Не сам я прошёл отбор, доволен?! — отрывисто выпалил он, и дальше понеслось, будто кто-то нажимал на кнопку. — Да я б в жизни не смог никаких тестов сам написать, если бы не Рика! Она мне каждый день помогала, я у неё домашки всё время списывал, и на занятиях подсказывала, объясняла всё, что я не понимал, а я вообще нифига не понимал!       Сакурай уставился на него так, словно он превратился на его глазах в ящерицу. Такахаси вынырнул из полыхающего вала мыслей. Неправильно как-то, что он всё это наговорил, но ему даже стало полегче. — Мы обещали друг другу, что станем сильнее, но я совершенно бесполезный. Понятие не имею, что делать. Я ни за что не сдам экзамены в эту академию.       Почесывая бровь, Сакурай сделал паузу. За лягушачьими воплями почти не слышно было, как шумит в рове река. — А девчонка? — В смысле? — Ты сказал, что благодаря её стараниям вы сюда попали. Как её там?... — он защёлкал пальцами, вспоминая. — Рика. — Да, точно. Взгляд у неё такой ещё — пронизывающий. Когда она на меня посмотрела вчера, когда мы с Кига на дереве сидели, мне аж не по себе стало. До костей пробирает.       Такахаси знал, о чём он — взгляд у Рики и правда был тяжеловат, и Сакурай был не первым, кому становилось от него не по себе. Он видел такой же на фотографиях, принадлежащих её старшему брату, Нацуки: кудлатый мальчишка с вороньими волосами, тощенький и веснушчатый — смазливый, но в камеру глядит по-взрослому, и не скажешь, что четырнадцать, а в полуулыбке было что-то нахальное, высокомерное, дерзкое, ухмылка короля школьных тусовок. Иногда у Рики получалась подобная улыбка, но в её стиле она выходила совсем безжалостной. Интересно, думал Такахаси, глядя на Нацуки, понравился бы он ему? — И что она делала?        Вспомнив донельзя захламленную старыми книгами и бумажными свитками крошечную комнатку подруги, Такахаси поморщился. — Рика учиться любит. Она с утра до вечера по уши зарывшись в книгах сидит. И… не знаю, как сказать. Ей не нужно ничего объяснять. Сразу понимает суть. У неё в голове как-то всё правильно устроено. Всё, о чем рассказывали нам на занятиях или чему учил её Сейширо-сан — она всё на лету схватывает. Да что там книги, Рика всего за неделю научилась приемам кэндзюцу, просто смотря на то, как занимаются ученики додзё. Она хочет, что мы попали к королевской семье на службу и у нас будет жизнь, о которой могли только мечтать. Меньше всего я хочу её разочаровать. — Такахаси замялся, отщипывая куски от листа. — Рика особенная. Не в том смысле, что она странная или чокнутая какая-то, просто не такая, как все. Упёртая, всегда добивается своего, всегда хочет победить. Когда мы весной ходили на фестиваль, она у одного парня выиграла в шахматы пять тысяч дзени.       Наградой ему было то, как Сакурай молчаливо сдвинул брови: круто. — Ты восхищаешься ей.       Он пожал плечами. — Ну, да. Наверное. Она умница. Мне до неё, как до звезды небесной. — И как это она разрешила тебе с ней водиться? — лукаво протянул парень. Он дёрнул плечом — понимал, что шутка, но всё равно обидно. — А что насчет тебя?       Такахаси улыбнулся — криво и грустно. — Нет у меня никаких талантов. Я бездарность. — Вряд ли бы Гирей-сан выбрал тебя, если бы решил, что ты не подаешь никаких надежд. — хмыкнул парень. — Он вообще обо мне ничего не решал. Меня выбрали, только потому что Рика попросила.        Тут даже Сакурай не нашелся, что ответить. Он снова подумал о словах Сейширо-сана. Последнее время они не выходили у него из головы. Раньше, не сталкиваясь с необходимостью учиться, его совсем не волновало, способный ли он и на что, собственно, годен. В его каждодневные обязанности входила уборка, помощь на кухне, мелкие поручения вроде привести в порядок музыкальные инструменты мико перед занятиями, натереть воском пол, плести из рисовой соломы симэнава. От него ничего не требовалось, кроме как послушно выполнять указания, и он настолько привык к этому, что даже и не задумывался, способен ли на что-то большее. Подслушивая уроки каннуши воспитанникам, Такахаси не испытывал желания быть на их месте и не пестовал в себе надежду, что это когда-нибудь произойдет. Из-за того, что он не принимал участие в играх, дети полностью игнорировали его, как здоровые собаки, бывает, перестают замечать больного или раненого пса в стае, и, резвясь, проносились мимо по двору, как будто его и вовсе не существовало. Три или четыре года назад, когда он ещё не передвигался с костылем, то носил ортопедические скобы с ремнями и внешними штифтами, ввинченными прямо в кости, из-за которых у него почти не гнулись ноги, но ему они до того отравляли жизнь, что несмотря на запрет врача их снимать он всё равно заставил их с себя убрать. Когда он совсем изнывал от одиночества и решался подойти к ровесникам, на него обращали столько же внимания, сколько на пение птиц или кваканье лягушек, и первое время часто от огорчения плакал.       Дети вечно взахлеб обсуждали, кем же станут, когда вырастут, но Такахаси даже не задумывался о будущем дальше следующего обеда. Он не мог и представить себе, что с ним будет, когда ему придется покинуть храм, как он будет себя содержать, где жить и освоит ли хоть какую-то профессию. До храма он с родителями жил в маленьком доме в деревне неподалёку от Нариманишидай, рядом с фермой, где работал отец. Они спали на футонах, готовили в железном хибачи, а на день рождения мама с отцом дарили ему монетку в пятьдесят дзени, которую он тратил в автомате для игрушек, где в пластиковых шариках прятались игрушки из аниме, модели машинок и фигурки животных. В раннем детстве он уже примерно понимал, какой будет его жизнь, но то, что происходило с ним позднее, лишило его всяких иллюзий. Так что Такахаси не слишком поразился или расстроился, когда подслушал слова старшей мико о том, как он закончит свою жизнь. Её фразы вызывали лишь горькую усмешку. Ну, правда. Ну что ж поделаешь. Ни на что негодный ребёнок-калека.       С тех пор, как он встретил Рику, вся его жизнь, никчёмная и бесцветная, стала крутиться вокруг неё, она стала не просто лучшим другом, но смыслом существования. Всё сводилось к ней: любая мысль, любая новость — надо поскорее Рике рассказать! — любая идея, улыбка, радость, смех. Он восхищался Рикой — её умом, её чуткостью, её добротой, её волей к жизни. Но прежде никогда не завидовал.       Такахаси почти сразу почувствовал, что она чем-то отличается от остальных детей. Если он тяготился своим одиночеством, то ещё до того, как они познакомились, он видел, что она к нему стремилась. Первое время он недоумевал и злился, когда видел, как другие дети подходят к ней познакомиться — в ответ она только говорила пару фраз, после чего те, пожав плечами, уходили. Этой девчонке задаром доставалось то, о чём он, Такахаси, мечтал годами, и добровольно отказывалась от этого. Но спустя время, став друзьями, он понял, что был к Рике несправедлив.       Когда они стали ходить на занятия стало окончательно ясно, что Рика выделялась. Некоторым детям она казалась ребенком, которого следует опасаться и сторониться. Она пугала их своей независимой манерой держаться, напряженностью, которую расценивали, как высокомерие. Такахаси, конечно, её не боялся, хотя порой крепко озадачивался, когда Рика начинала вдруг рассуждать о вещах, бесконечно далёких от его понимания. Или то, как крепко засело к ней в голову кэндзюцу. Такахаси закрыл глаза и попытался представить подругу с настоящим мечом, а не деревянным боккэном, но не вышло. Наверное, потому что меч у него ассоциировался с сильным, брутальным героем манги-боёвки, Ичиго Куросаки, например, или Гатсом, и он вообще как-то не очень представлял себе девчонку с оружием, да и вряд ли Рика, держа в руках боккэн, воображает себя парнем из сёнена, как, например, Тецуро. Он был, конечно, резвым, ловким и зубастым, но мечника из него бы не вышло при всём желании: как только Рика показала ему, как правильно держать боккэн и вставать в стойку, он неуклюже размахнулся и с первого раза умудрился врезать Хиде по лицу, что сломал ему нос. Когда они на следующий день прощались, Хиде стоял в гипсе, а под глазами у него цвели огромные синяки баклажанного цвета.       Но едва она занесла деревянный вакидзаси под горло Адзусы, в нём что-то ёкнуло. Рика вдруг показалась настолько далекой, что ему стало совсем страшно.       «Свет всегда падает на тех, кто лучше других. Неудачникам он не светит. Мир создан только для одарённых. А что насчёт обычных? Как им жить?».       Такахаси тяжело вздохнул, и это был очень глубокий вздох, потому что он содержал много маленьких вздохов: один вздох грусти, другой — разочарования, и ещё один не знал чего. Как было бы проще, если бы мы могли заставить сердце чувствовать то, что хотим. Положив руку на живот, он чувствовал, как пульс отдается ему в ладонь, затем откинулся на спину, на теплые листья, заложил руки за голову, глядя, как трепещет над ними вовсю зеленая листва клёна, а небо над клёном такой густой синевы — почти лиловое. Лиловое, пурпурное…       «Какого беса я тут валяюсь? Становлюсь сильнее? Или просто разлагаюсь?»       Где-то наверху Сакурай шмыгнул носом и вытер его рукой. — Слушай, сколько тебе лет? — Одиннадцать. — А мне четырнадцать. Если честно, меня не особо волнует, есть у меня какой-то талант или нет. Я даже не знаю, в чем я хорош. И жить мне это не мешает. Да и в конце-концов, каждый может найти то, что он может делать лучше всех. — Не сравнивай меня с собой. Ты — другое дело.       Сакурай расхохотался — снова этот звонкий, заразительный смех, будто шутки уморительнее пацан в жизни не слышал. — Монашек, если ты хочешь быть крутым, начни с того, что кончай ныть. Так поступают только неудачники. Пока ты будешь вбивать всякую чушь себе в голову и жаловаться, у тебя даже не будет шанса стать сильнее. Хочешь попасть в академию? Бери свои книжки и не отрывай от них башки, как твоя подружка, пока не выучишь всё. Другого способа нет. — он снова посмеялся, но уже каким-то своим мыслям. Его лицо накрыла тень. — Повезло тебе. У тебя есть тот, кто хочет о тебе заботиться. — сказал вдруг парень, отвернувшись и глядя куда-то в сторону. — Тебе легко говорить. Ты же из богатенькой семьи. — И что с того?        Мальчишка криво усмехнулся. — Да ладно. Ты живешь, как в сказке, бьюсь об заклад — в большом доме с прислугой, которая исполняет твои прихоти, ни в чем не нуждаешься, получаешь, что захочешь, любые игрушки, одежду — всё. И друзей у тебя наверняка куча. — не глядя на парня, Такахаси взял камень и кинул его в ров. Через несколько секунд где-то внизу раздался гулкий всплеск потревоженной воды. — Ты не кажешься мне избалованным, но твои родители сто пудов с тобой и братом носятся. Тебе не надо беспокоиться о будущем… да вообще ни о чём.       Сакурай резко вскинул голову. — Чушь собачья. Такахаси замолк. После напряженной паузы Сакурай заговорил: — Когда Кига было десять, мы играли дома, ничего такого, обычные догонялки. Ну и он случайно выпал из окна. Я тогда до смерти перепугался, думал, что он умер. Его отвезли в больничку и держали в реанимации под капельницами две недели. Старик в это время был на какой-то важной встрече или деловом совещании, да где угодно. Когда ему позвонил врач и сказал, мол, ваш сыночек с сотрясением лежит, навестите его, пожалуйста, а он такой, мол, спасибочки, но у меня много работы. Кига увидел его только через месяц. — Ужас какой. — опешив сразу от двух вещей: как легко тот всё это рассказывает, и того, до чего же ему знакома обида и тоска, когда родителю ты безразличен и со своей болью остаешься один на один. — Да, отстой. — подтвердил Сакурай, привалившись к стволу, и взмахом головы отбросил темные волосы набок. — И так было не раз. — Значит, вы ему тоже не нужны?        Сакурай приподнял бровь. — Что значит «тоже»?       Такахаси сразу понял, что сморозил, и неуклюже попытался съехать с вопроса. Уж не знал он, догадался о чём-то парень или нет, но Сакурай, выслушав его сумбурное вранье, только искоса поглядел на него, никак не прокомментировав. — Не то, чтобы ему насрать на нас. По-крайней мере, я так думаю — Кига-то уже давно перестал питать иллюзии на счёт отца. Но так или иначе, ему нужен тот, кто продолжит семейное дело. Это для него самое важное. — Типа наследник? — Типа да. Только проблема в том, что никто не может ему угодить. Сколько я себя помню, Рейко из кожи вон лезет, чтобы заслужить его одобрение. Рейко наша старшая сестра. Староста класса, круглая отличница — с начальной школы ни разу не получала на тестах балл ниже ста. Рейко всегда лучшая. Всегда. И она спортсменка. Чемпионка по плаванию, во всех соревнованиях побеждает. Блин, у неё все стены комнате увешаны золотыми медальками, как в Зале Славы. Но она никогда не будет достаточно идеальна для нашего отца. Ха! — резкий смешок. — Скорее небо на землю упадет! — А твой брат? — А… С тех пор как старик понял, что из Кига из-за не выйдет «достойного» наследника, — Сакурай так сказал «достойного», будто это какое-то ругательство. — он перестал обращать на него внимание. Позор семьи, все дела. Они уже три года почти не разговаривают друг с другом. Удивительно, как отец ещё не сбагрил его в интернат, но вообще-то ему всё равно, есть Кига или нет. Рейко зациклена на себе и том, как добиться внимания папочки, я для него слишком скучный — вот он и шкерится с такими, как Яцуя. — Он придурок. — Он не придурок. Он говнюк. А ещё ворье малолетнее. — он резко, так, что в звуке появился какой-то другой Сакурай, рассмеялся. — Спрячь свои вещички получше, и подруге своей скажи, пусть запирает комнату, пока он в доме живет, чтоб ничего не украл. — Так у нас-то и воровать нечего. —рассмеялся Такахаси, хотя смех вышел жиденький. Сакурай ухмыльнулся. — Яцуя найдет, ты уж поверь мне на слово. Года полтора назад, в Рийогу, у отца в загородном клубе, его застукали, когда он рылся по шкафчикам в мужской раздевалке — Яцуя залезал туда и тащил всё, что плохо лежало. Даже не представляешь, что было. Мать его, конечно, отмазала, но с тех пор все знают, что он вор.       Такахаси искренне недоумевал, зачем ему надо было воровать. В храме он, бывало, устраивал целые представления перед какой-нибудь старшей мико, чтобы незаметно стянуть у неё ключи от буфета или забирал себе позабытые детьми с экскурсий безделушки. Но чтобы воровать по-настоящему ему и в голову не приходило, как и всем детям в храме, кроме, разве что, отморозков вроде Адзусы. Даже Тецуро, заявивший, что станет вором, хоть и обжуливал своими слезливыми байками чувствительных дамочек, чтобы те дали ему денег, ни разу ничего по-настоящему не украл. — Я думал ты такой же, как он. — В смысле, как Яцуя? — Сакурай презрительно хмыкнул. — Что-то не могу припомнить, чтобы переходил в стан тупорылых отщепенцев вроде Яцуи.       Такахаси рассмеялся — ну никак не смог удержаться. — Я вообще не очень хотел приезжать, но из-за того, что Кига с ним дружит, я иду с ним в нагрузку. Он безмозглый, поэтому не понимает, что тот им пользуется. Внушить ему что-то проще пареной репы. Из-за этого самого в школе чуть не поймали на воровстве. Когда брат связывается с дурной компанией, то подхватывает их поведение, как заразу. — Кажется, ты хорошо его знаешь. — Конечно. Я знаю Кигу, как облупленного. Мы же близнецы.       Такахаси не очень понимал причины, почему Сакурай с ним откровенничает, и решил, что ему было просто скучно. От этой мысли он почувствовал и радость, и сожаление. Радость от того, что кто-то обратил на него внимание, и сожаление от того, что эта мысль приносила ему радость.       «Ты всего лишь неуверенный в себе мальчишка, изо всех сил цепляющийся за того, кто первый раз в жизни проявил к нему доброту». Такахаси мотнул головой, сбрасывая с неё чужой голос. — Так чем занимается твой отец? — Командует, в основном, — кисло ответил Сакурай. — Тогда ему надо с нашим каннуши познакомиться.       И снова — внезапный взрывной хохот. Ответ его очень развеселил. Сакурай поставил руку на землю, откинулся назад, и пнул его в лодыжку. — Совсем сдурел?! — А что такое? — Ты чего дерешься? — Смотрите на него, какой неженка. — хмыкнул парень, садясь по-турецки: — А Канае ваша чудная дамочка, конечно.       То, как Сакурай назвал Канае «дамочкой» вызвало у него такой приступ смеха, что бока заболели от хохота. — Гадина она. Причём редкостная. Мы с Рикой её терпеть не можем. — сказал Такахаси, думая, что коллективная ненависть к мико убедит Сакурая, что та действительно гадина, но тот почему-то только ухмыльнулся: — Я думаю, она хочет охмурить Гирей-сана и выскочить за него замуж. Он фыркнул — пффф, что за чушь. — Прикалываешься? — Да сто пудов. — подтвердил Такахаси, растопырив пальцы, мол, отвечаю. — Сколько ей? — Двенадцать. — Блин, он старше её лет на десять. — Ну, необязательно Гирей-сан. Канае просто нужен кто-то очень богатый и очень важный.       Тут Сакурай вдруг подсобрался, выпрямляясь, заозирался по сторонам, и под взглядом Такахаси стал шариться по карманам, пока его лицо радостно не просветлело — парень вытащил смятую картонную пачку сигарет. Он остолбенело уставился на неё. — Шикос! — победно воскликнул, сдув прядь с лица: — Я почти решил, что Кига их стырил. Будешь? — встряхивая пачку, спросил Сакурай, и достал зажигалку.       Такахаси хотел было сказать — давай, чтобы произвести на него впечатление, но побоялся, что от него будет вонять сигаретами, и покачал головой. — Я думал, ты пай-мальчик. — С чего ты взял? — резко переспросил Сакурай, повернувшись к нему так, словно Такахаси его оскорбил. — Ты ж из высшего общества.       Сакурай оскалился. — Что ты вообще знаешь про высшее общество? — А что про него надо знать? — Мусор оно, вот что. — ответил Сакурай, мрачно стряхивая пепел на траву.       В конце-концов они разговорились. Снизу, в расщелине, грохотал речной поток, ударяясь об скалистые стены обрыва. Странноватый он, этот Сакурай, или, может он произвёл не него такое впечатление, потому что Такахаси представлял себе детей-аристократов совсем по-другому, а не похожими на беспризорников из неблагополучной семьи. Во многом Сакурай был полной противоположностью своему брату, и в то же время их родственная схожесть была просто поразительной, особенно в косом разлёте глаз цвета диких джунглей. Страннее было только от осознания, что этот «беспризорный» парень на самом деле был из высокородного клана с огромной кучей деньжищ, а он, Такахаси — сиротой из храма, который по счастливой случайности стал воспитанником другой высокородной семьи. — Слушай.       Такахаси повернулся к нему. — Ты жалкий и простой, как две палки, но мне с тобой интересно. Хочешь быть друзьями? Я думаю, что мы с тобой поладим. — Ты назвал меня жалким и предлагаешь дружить? Кто так предлагает дружбу?       Он скорчил рожицу. — А как надо? — В смысле? — Дружбу предлагать. — Ты совсем дурак? Я тебе объяснять должен? У тебя что, друзей нет? — Нет. Я почему-то другим не нравлюсь. — Вообще-то и мне ты особо не нравишься.       Это было неправдой и Такахаси знал, что Сакурай знает об этом, и потому сейчас противно улыбается и лягнул его ногу — в отместку, чтоб не лыбился. — Ой-ой! Спасите! На меня напал воинственный монашек! — загоготал Сакурай, выдохнул облачко пара и тут же закашлялся.       Сакурай совсем не выглядел так, будто был избалован вниманием окружающих. Может, у него и правда друзей не было. Поэтому он предложил ему дружбу — не нашлось кого получше?       Такахаси мысленно дал себе затрещину. Накручивал себя, как какая-то неуверенная в себе девчонка. — Получается, ты здесь с братом, потому что он дружит с Яцуя? — Ну да. Мама какая-то там далёкая-предалёкая кузина его матери, Хинамори-сан, так что мы в каком-то смысле родственники. Все члены кланов высших каст Какина друг другу родственники. Семейное дерево, что мозг сломаешь. — Гирей-сан тоже?       Тот смял окурок об валявшийся камень и закидал его пригоршней земли. — Гирей-сан… — повторил тот каким-то странным, изменившимися тоном. Парень взял сухую веточку и принялся вертеть её в пальцах. — Он наш троюродный дядя или вроде того. Мама из клана Йонебаяши, но из младшей ветви, так что она тоже его дальняя родственница. — Он кажется довольно приятным. Мне он понравился.       Сакурай промолчал. В тишине раздался пронзительный клич сойки. Раздался хруст — веточка разломилась пополам. — Ну, может. — пробормотал парень.       Через час они вернулись обратно. — Зайдешь со мной кое-куда? — спросил Сакурай, когда они снова шли по мосту. Такахаси в тот момент изучал взглядом озеро. Лодки с Яцуя и Кига нигде не было видно. Он очнулся, когда парень потыкал его пальцем в лицо и повторил вопрос — сердито потирая щеку, Такахаси согласился.       Шагая по дорожке, ведущей от моста, через некоторое время они встретили развилку и свернули туда, где по обе стороны тянулись глицинии. Аромат от них стоял, как в заколдованном саду: сладкий, душистый, от него вело и кружилась голова. Разглядывая покачивающиеся на ленивом ветерке ветки с лиловыми цветами, Такахаси даже подумал, не росло ли где-то в зарослях дурманной травы. Сакурай шел впереди, вытянув руку в сторону, задевая их на каждом шагу.       Преодолев аллею с глицинами, лежащий за ним предплесок, они оказались в южной части принадлежащих к клану земель. Там, среди зарослей сосен, можжевельника и высоких кипарисов, на самом отшибе стояли два дома с многочисленными карнизами. — Блин! — вырвалось у Такахаси и с испугу чуть не грохнулся, когда стая гусей пробежала в опасной близости от их ног. — Не боись, они почти безобидные. — бросил Сакурай, поднимаясь по ступенькам. — «Почти»? — с трещинкой тревоги переспросил Такахаси. Парень послал ему через плечо мрачную улыбку. — Если ты их не разозлишь. Капец как за ноги кусаются.       Сакурай вывел его в довольно грязный коридор, соединяющий две постройки. Одна из них была маленьким жилищем с земляным полом. Сооружение служило складом и кухней. Другая была большая и добротная. Коридор находился под открытым небом, поэтому он решил, особенно когда увидел поодаль ещё три постройки, что находится скорее в миниатюрной деревне, нежели в доме. Оказалось, это дома для прислуги. Мимо них проходили люди, но они не обращали на них никакого внимания.       Коридор под небом закончился деревянным сёдзи. Сакурай скинул кеды и поставил их рядом с чьими-то гэта, коих стояло не меньше дюжины и кивнул ему. Такахаси сделал тоже самое, и затем они зашли внутрь. Их сразу накрыл шум: громких голосов, глухого топота ног, запахи горячей еды, приглушенной музыки, доносившейся из-за приоткрытых створок фусума.       Дальше начало происходить нечто странное. Сакурай, абсолютно не стесняясь, стал открывать одни сёдзи за другими. Такахаси, наблюдая за этим, подумал, что ведет он себя как-то уж слишком бесцеремонно. Но когда Сакурай заходил в комнату, площадью не более трех татами, его встречали спокойными, а некоторые даже радушными взглядами. Люди знали его, но почему-то не боялись, как членов клана Йонебаши. Облокотившись об створку, Сакурай жизнерадостным тоном перебрасывался парой-тройкой фраз с жильцами и в конце задавал им один и тот же вопрос, после чего открывал следующее сёдзи.       Впереди по коридору шел мальчик и нес тяжелое деревянное ведро, наполненное о краев, из которого то и дело выплескивалась вода на пол. Он шумно пыхтел, делая шажок за шажком, таща ведро двумя руками. — Фуда-чан! — окликнул Сакурай мальчишку. — Анжи-сан у себя?        Услышав имя, тот поднял голову и, заулыбавшись, закивал головой. Поставив на мокрый пол, он затыкал рукой в воздух в сторону дальней комнаты. Заметив за спиной Сакурая скромно стоящего Такахаси, мальчик помахал ему рукой, привет-привет! Такахаси растерянно махнул ему в ответ.       У входа послышался шум. Сакурай открыл сёдзи. Внутри небольшой комнаты за котацу сидели две женщины, играющие в маджонг. Приглядевшись, Такахаси обнаружил, что одна из них была пожилой, возраста примерно Кёко-сан: с седыми волосами, узкой костью и изломанной морщинами кожей, похожую на старую мятую бумагу, и выглядела так, будто, как и старая мико, иссушила себя молитвами. Вторая, сидящая напротив, была помоложе, в хлопковом кимоно тёмно-зеленого цвета очень простого кроя. Её зубы настолько сильно выдавались вперед, что губы даже не закрывали их, а нарисованные брови были тонкими и чёрными, будто та подводила их сажей или углём.       Женщина косо глянула в сторону Сакурая. Такахаси бал уверен, что та ему что-нибудь скажет, но она достала трубку, затем из кармашка на рукаве кимоно вытащила мешочек и извлекла из него большую щепотку табака. Она положила табак в трубку, а трубку прикурила от спички, которую достала из жестяной коробочки рядом с игровым полем. — Добрый день, Анжи-сан. — вежливо поздоровался Сакурай. — Вы, случайно, не знаете, где сейчас Рени?       Попыхивая трубкой, она глядела на пирамиду из костей, после чего взяла одну из груды на столике рядом с котацу и, положив наверх, произнесла низким и скрипучим голосом: — Случайно знаю. Но для начала принеси-ка мне чаю, мальчишка.       Такахаси посмотрел на лицом Сакурая, ожидая увидеть там как минимум недоумение, но тот, только звучно цокнув языком, закатил глаза, отлепился от створки, и пошел назад. Такахаси, гадая, что это за женщина, перехватил костыль подмышкой, собравшись пойти за ним, как его остановил тот же голос, что в приказном тоне отправил Сакурая делать ей чай: — Ты, значит, один из тех ребятишек, которые вчера приехали в поместье хозяина. — Как вы догадались? — По твоей одежде, мальчик. — женщина хохотнула, и положила трубку между зубами с ужасно желтым от табака налётом. — Когда ты родился?       А не знакома ли Анжи-сан с госпожой Хинамори? — В год Крысы. — Крысы очень умные создания. — заметила женщина. — Ты точно ничего не путаешь? — Кто это, имото-чан? — спросила старуха, не отрывая глаз от суконно-зеленого поля для маджонга. — Новый воспитанник клана, анэ. — Мне кажется, он глуповатый. — Возможно, ты права. — произнесла Анжи-сан. — Он года Крысы. — Крысы? Хватит нам крыс. — Их у нас и правда слишком много. — она говорила о людях или уже о грызунах? Женщина вгляделась в него попристальнее, и задержала взгляд на костыле. Прежде, чем снова заговорить, она сделала глубокий вдох, затем выдох. — Крысы терпеливы, изворотливы и быстро приспосабливаются. В здешних местах тебе эти качества пригодятся, мальчик. — Что вы имеете ввиду? — напряженно спросил Такахаси.       Та ухмыльнулась, обнажив выдающиеся вперед зубы. — Будь осторожен. Птицы очень любят грызунов. — Анжи-сан, опять вы к людям со своей астрологической ерундой пристаете? — шутливо проворчал Сакурай, входя с подносом, на котором стояли две чашки и ароматно дымился глиняный чайник. Поставив его на столик рядом с котацу, где лежали кости, он повернулся к Такахаси. — Она считает гороскопы непреложной истиной. — Звёзды, в отличие от людей, никогда не врут. Я поняла, что ты Обезьяна, ещё до того, как ты открыл свой рот. Я всё про тебя могу рассказать. — Не очень понимаю, зачем мне это. — фыркнул Сакурай. — Так вы мне скажете, где Рени? — Пошла карпов кормить.       «Что это, интересно, за Рени такая?» — гадал Такахаси, когда они вышли из постройки и подошли к чайному домику на берегу озера, где Сакурай, свесившись с перил, приставил ладонь козырьком ко лбу, щураясь одним глазом, как какой-то капитан пиратского суда, и начал вертеть головой.       Какое-то время вокруг стояла незыблемая тишина. Послышался звук скрипящего дерева, словно кто-то шёл по старой лестнице. На мосту, перекинутом от берега до небольшого островка на воде появилась девушка. Она несла огромных размеров посудину, напоминающую миску, доверху наполненную кормом для рыб. — Рени-чан! — воскликнул Сакурай.       Такахаси испугался, хватит ли ему воздуха, потому что прозвучало это как «РЕЕЕЕ-НИИИИ-ЧААААННННН!».       На вопли из чайного домика девушка даже не дёрнулась — подняла голову, молча смерила парня невозмутимым взглядом, после чего перехватила подмышкой миску и пошла дальше по мосту. Таинственная Рени-чан оказалась никем иным, как Мореной. Сакурай резво перемахнул через перила и в два прыжка оказался возле неё. — Ну чего тебе? — без вступлений, с усталым вздохом спросила она; тон у неё был такой, словно она разговаривала с пятилетним ребёнком. — Дай-ка помогу. — Сакурай с видом божьего агнца перехватил в свои руки посуду с кормом.       Морена вдруг прищурилась, явно собираясь что-то сказать. Парень пошел вперед. Девушка, не сдвинувшись с места, проводила его тем же пристальным взглядом и произнесла: — Ну-ка постой.       Сакурай сделал вид, что не услышал. Девушка направилась вслед за ним. Парень, коротко обернувшись, прибавил шагу. Морена сделала тоже самое. Перехватив миску, Сакурай чуть ли не бежал, как таракан от домашней хозяйки, и когда увидел, что Морена припустила за ним, бросился наутёк.       Та быстро нагнала его и — Такахаси аж рот раскрыл — подняла руку и со всего размаху дала затрещину. Сакурай пригнулся, чуть не выронив миску, и взвизгнул, как девчонка. — А ну давай сюда! — рявкнула девушка, держа парня за шкирку.— Быстро!       Сакурай резко дёрнулся, попытавшись вырваться, но хватка у Морены оказалась железной — девушка с места не сдвинулась, когда он начал выкручиваться, чтобы освободиться. Встряхнув его, она протянула вторую руку вперед. Ворча что-то нечленораздельное, Сакурай, умудрившись состроить жалостливую и в то же время оскорбленную гримасу, сунул ладонь в карман и вытащил смятую пачку сигарет. Морена выхватила её и спрятала в просторном рукаве своего косодэ. — Ты понимаешь, что это всё бесполезно? Я ведь ещё могу достать. — А я могу ещё раз сказать твоей матери, что ты куришь. Хочешь? — Ты ей не скажешь! — Ещё как скажу! — Нет! Ма в прошлый раз пригрозила, что запихнёт меня в тот жуткий пансион в Кучинге! — в голосе Сакурая, как в похоронном звоне, звучал неконтролируемый ужас. — Вот и славно — тебе там самое место. — безразлично хмыкнула Морена, забирая у него корм для рыб. — Ты не понимаешь: если я туда попаду, мне точно конец! Я ж там умру! Оттуда никто живым не выходит! — Не неси чушь. — Я не шучу. — он сложил ладони в молитвенном жесте и заскулил. — Умоляю, не говори ей про сигареты! Я не хочу сгинуть в Кучинге, как тот парень! — Что за парень? — спросил Такахаси. — О, привет, кроха. — Морена только сейчас его заметила: тепло улыбнувшись, она погладила его по голове, как любимого котика. Пахло от неё, как от свежевыглаженной скатерти и самую малость кормом для рыб. — Я слышал историю про одного парня, которого мамочка с папочкой услали в этот пансион. — не унимался Сакурай, запуская руку в заполненную доверху миску со светло-желтыми шариками, похожими на кукурузные хлопья, и кинул в воду. Заплескалась вода, карпы — крупные, с белоснежной или синеватой чешуей, огненно-алые, алые с белым, чёрные, яркие, будто живые драгоценности — дружной стаей кружили на поверхности, жадно раскрыв рот, заглатывая шарики. — Там реально настоящая тюрьма. Здания огорожены заборами с колючей проволокой, везде понатыканы камеры, за всеми следят, по коридорам ходят по выделенным линиям, не разрешают разговаривать с другими учениками, интернет запрещен, уроки по десять часов в день. Я слышал, учителям там можно бить учеников. — Бред это всё. — Я серьезно тебе говорю! — запальчиво возразил парень. — Оцу Киндай племянница Акиры Нейджире, так вот, она говорила, что её двоюродный брат вернулся оттуда в прошлом году заикой. — Ой, ну хватит уже. — сердито сказала Морена. — Придумал, тоже мне. «Тюрьма», «тюрьма». Ты больше сплетни слушай.       Сакурай, не ответив, положил руки на бортик моста, и, подпрыгнув, свесился с него. — Пойдешь на фестиваль на следующей неделе? — Через пару дней я еду с господином Ринтаро в Кобу. Не знаю, как долго буду там. А у вас разве каникулы не заканчиваются? — Не-а, ещё целых две недели. — торжественно ответил, показал пальцами «галочку». — Вы пойдете на фестиваль? — спросила Морена, обращаясь к Такахаси. — Не знаю. — ответил он. — А что, можно? — Спросите у Гирей-сана. Или у Канемаки-сенсея, если страшно. Он сегодня вечером должен приехать. — Кто это? — Канемаки-сенсей отвечает за обучение воспитанников и отчитывается перед главой клана.       Такахаси призадумался. На фестиваль, конечно, попасть очень хотелось. — Мне нужно рыб докормить. Подождите меня немного, ладно?       Морена подняла миску с кормом и ушла. Сакурай сбросил кеды, наклонился вниз, подвернул джинсы до середины голени, подошел к озеру и зашел в воду по щиколотку. Он пнул в озерную гладь камешек с берега. Плюх. Такахаси наблюдал, как по воде от камня расползаются круги. Успев захватить горсточку корма, пахнущего рыбой, он кинул его в воду и негромко сказал: — Морена похожа на Юзуру-сан.       Парень недоуменно изогнул бровь. — Кто это — Юзуру? — Мико из нашего храма. Такая же красивая. — Да-а? — откинув чёлку с глаз, протянул он с намекающей ехидцей. — Что, нравится она тебе? — Эй! — вскинулся Такахаси.       Когда его мысли вращались вокруг мико, они всегда были преисполнены светлого обожания. Такахаси восхищался Юзуру и… ну, и всё? Ему никогда прямо уж так сильно не хотелось поболтать с Юзуру или узнать, о чём она думает, или провести с ней время. — Я не влюблен в Юзуру-сан. Она просто очень красивая. То есть… бва-а-а! Она как кинозвезда! Но Юзуру мне не нравится. В смысле, не то, чтобы не нравится. — занервничав, он заторопился. — Она добрая, ещё заботливая, она вообще всем помогает, и все дети её любят, ну и я поэтому тоже… Но она мне нравится не в смысле «нравится». К тому же, Юзуру взрослая, ей, наверное, лет восемнадцать, и вообще мне нравится Рика!       Вытаращив от ужаса глаза, резко захлопнул рот. Сакурай с приподнятыми бровями смотрел на мальчишку: его щеки заливала краска, а рот непрестанно то открывался, то закрывался. — Т-ты ничего не слышал! — воскликнул, заикающимся голосом Такахаси.       Узкие плечи парня затряслись, и он открыто, ни капельки не стесняясь, громко расхохотался. — Ты это специально, да?! Специально?! — пунцовый от ярости и страшного смущения. — Я? Да ты что, нет, конечно. — Сакурай противно улыбался. — Видел бы ты себя со стороны. Краснеешь, как девчонка. — Поклянись что никому не скажешь! — Клянусь я, клянусь. — усмехнувшись, сказал тот.       Его взгляд заблуждал по камешкам. В груди бухало сердце, но не потому что был смущен — хотя он действительно был смущён — а потому что сказал о том, что влюблён в Рику, вслух. Он чувствовал себя глупо и как-то жалко, но всё же испытывал облегчение и был рад, что не сдержался и сболтнул кому-то то, что сидело у него на самом кончике языка, то, о чем ни разу ни словечком не обмолвился, ни разу не отважился сказать. Но несмотря на это, ему оставалось также, как и раньше, тоскливо. Рика не замечает, как он краснеет и заикается каждый раз, когда она берет его за руку, как он весь просто светится от счастья, когда она хохочет до слёз над его шутками, хотя, господи, все вокруг давным-давно отпускали шуточки о его чувствах к Рике, и Сейширо-сан, и Юзуру, и Тецуро, да даже прикольная рыженькая Шиф, санитарка, помогающая в морге Нараки, возмутительно лукаво подмигивала ему, когда видела их вместе. — Я признаюсь ей, только когда получу лицензию хантера. — вдруг сказал мальчишка.       Сакурай стоял, обхватив себя руками, скрестив их на щуплой груди. Все его лицо выражало откровенное недоумение. — Монашек. — парень качнул головой. — Ну ты даешь.       Такахаси хмуро посмотрел на него. — Чего? — Просто не ожидал. Хантер, значит. За чем будешь охотиться? — Я решил, что буду хантером за играми.       Сакурай зажал в руке камешек и повернулся к нему. Вскинутые брови, вопросительный взгляд — видно было, что заявлением мальчишки парень малость озадачился. — За играми? Это как? — Буду собирать самые редкие и классные игры. Компьютерные, настольные, консольные, уличные — все, которые смогу найти. — А если не станешь? Что тогда?       Такахаси прикусил губу и отвернулся, пряча глаза за непослушной рваной челкой. В горле застрял мерзкий комок и не сглатывался. — Не знаю. Я об этом не думал. — Лучше бы тебе подумать. Хантерами единицы становятся. — рассудительно заявил Сакурай. — У меня нет другого выбора. — Вот как? Кстати. — он бросил взгляд на его ноги. — Как ты собираешься стать хантером, если ходить не можешь? — Это в планах. — Кстати, а что с ними случилось? Или ты всегда таким был? — Каким — таким? Калекой? — сухо уточнил Такахаси. — Заметь, это не я сказал.       Насмешечка в голосе Сакурая его взбесила. — Не твое дело. — Не хочешь рассказывать? — Сакурай с печальным видом покачал головой. — Вообще-то, обидно. Я тебе всю душу излил, а ты вот как со мной поступаешь! — Я же сказал — не твоё дело! — Стесняешься? — усмехнулся Сакурай, подбирая камешек, подбросил в руке и пульнул его в озеро. Тот жизнерадостно запрыгал по воде, оставляя после себя «блинчики». — Ну тебя. — буркнул Такахаси, усаживаясь на крупный, отшлифованный камень, и положил костыль рядом. — И правильно. Мелкие вы ещё. Об учёбе лучше думайте. — Ты, что ли, об учёбе думаешь? — съехидничал Такахаси. Наклонившись вниз, он взял камень поглаже, покруглее, и, размахнувшись, бросил его в воду. Озеро с громким «бульк» съело камень. — Я думаю об учёбе. Но меня всё равно ждёт одно. — Сакурай немного помолчал. — Отец хочет, чтобы я унаследовал семейное дело. Говорит, что когда мне исполнится восемнадцать, он объявит меня своим преемником, и я буду работать в его компании. — А что за компания? — Военно-промышленный концерн. — отстраненным голосом произнёс Сакурай. — Ого! — Такахаси искренне восхитился. — Он очень большой, да? — Отец говорит, что наш концерн —самая крупная промышленная компания в Азии. — в голосе Сакурая, в отличие от его, не было ни малейшего энтузиазма. Он швырнул камень в озеро. — Концерн занимается производством оружием, строит сельскохозяйственную технику, поезда, дирижабли, корабли. У отца куча заводов по всей стране, и он все время ездит по ним, поэтому его дома почти не бывает. — Наверное, вы очень богатые. — Что ты заладил про богатство-то? — грубовато спросил Сакурай. Такахаси, пристыженный, стихнул. Увидев, что он потупил взгляд в гальку, парень поджал губы. — Извини. Не хотел грубить. — над головой послушался глубокий вздох. Когда Такахаси посмотрел на Сакурая, тот уже отвернулся к озеру. — Я понимаю, почему ты спрашиваешь. Просто мне это всё не по душе.       Повисло молчание, долгое, тяжелое. Когда он поднял голову, то увидел, что Сакурай смотрит на него, и казалось, он был также потерян в своих мыслях, как и Такахаси в своих. В этот момент, за его плечом, Морена на мосту махала им рукой.       Они поднялись на середину моста. Морена стояла, облокотившись об деревянный парапет, а рядом стояло пустое ведро. — О чём вы там болтали? — Да так, ни о чём.        Он положил руки на парапет и посмотрел вниз. Озеро было огромным и глубоким, с прозрачной водой. Из воды поднимались камни причудливой формы и расцветки, а между покачивающимися лентами водорослей резвились сытые, изнеженные карпы. — Слышал о легенде Хокутоки про карпа, который мечтает стать драконом?       Такахаси повернулся. Морена стояла рядом, положив локоть на парапет и подперев ладонью голову. Он помотал головой. — Старая легенда гласит, что каждый карп всю жизнь мечтает стать драконом. Когда он немного подрастет и наберется мудрости, он добирается до драконовой реки, и плывет против течения. Если дух карпа не будет сломлен, и он преодолеет все трудности, то вскоре перед ним откроются драконьи врата: перепрыгнув через них, он превратится в дракона — большого, смелого и мудрого. — Если бы я мог переродится, то только в персонажа аниме. Кенпачи там или Зоро. — Дурень, их же не существует. Их придумали люди. — А драконов не люди, что ли, придумали? — Сакурай выразительно вскинул бровь. — Скучно быть обычным человеком.       Морена, отдернув рукава косодэ. — Вот ты, монашек, кем бы переродился?       Такахаси крепко задумался. — Не знаю. Но я бы точно не хотел снова переродится в себя. — Почему?       Такахаси непроизвольно сжал костыль крепче. — А зачем? — он пожал плечами. — Если бы у меня была возможность переродится и стать кем-то другим, я уж точно не стал бы собой.       Сакурай положил руки на перекладины и свесил ноги над водой, просунув их между опорами, и поболтал ими в воздухе, как это делают дети. — Эй, Рени. А чего бы хотелось тебе? — раздался голос Сакурая.       Морена подтянула коленку к груди, уперлась в неё подбородком. Ветер трепал золотистые локоны: когда на них падали лучи света, казалось, в волосы девушки зарылось само солнце. Такахаси смотрел на неё, но не мог понять, о чем она думала. Ему казалось, что девушка всматривалась в небытие невидящим взглядом. Затем она тяжело вздохнула и с горечью посмотрела наверх, на небо, холодное и бездонное. — Отправиться… куда-нибудь. Далеко-далеко отсюда.

***

      День догорал. Слуги стали зажигать висевшие на деревянных треногах фонари. Безоблачное, сияющее голубизной небо к тому моменту плотно заволокло пасмурно-серыми тучами, через которые едва просачивался солнечный свет. Собирался дождь. Всё вокруг замерло в ожидании приближающейся стихии природы. Стоял предгрозовой воздух, влажный, наэлектризованный, душный, как в тропиках, переполненный насыщенными ароматами хвои и трав: медовой липы, смоляных пихт, источающих приятный смоляной запах, лавра, полыни и вереска.       Лежа на качелях возле хокора, Рика опустила руку вниз, растерла между пальцами пахнущие горечью листочки шалфея и слизнула с них сок. На вкус они были прямо как противные леденцы от кашля, которые давали детям в храме, когда те заболевали. Ощущая перечный вкус во рту, Рика бездумно скользила взглядом по верхушкам вековых сосен. Надрывались лягушки, заходились криком птицы в увитых плющом кронах. Затылком она упиралась в деревянный подлокотник качелей, чертовски неудобно выгнув шею, однако позы не меняла, хотя в затылке у неё уже давно кололо, а на глаза будто кто-то давил изнутри. На животе лежала раскрытая книжка, «Речные заводи».       Свесив ногу вниз, она лениво отталкивалась от земли — небо над головой покачивалось, кроны сосен то приближались, то отдалялись, и, лежа в звонкой тишине, размышляла. Завтра они должны будут приступить к учёбе, а потом, через три месяца, снова уехать. Где находилась эта Академия? Сколько в ней будет детей? Они что, правда все четыре года проведут там? А ещё волновало, что их с Такахаси, скорее всего, распределят в разные классы, ведь Такахаси старше — вряд ли ему позволят учиться с девятилетками. Рика призадумалась. Может, ей позволят перескочить через два класса? Тогда они будут учиться вместе. В голове замельтешило воспоминание, как в седьмом классе, когда Нацуки было тринадцать, у них учился один умненький парень, которого из-за высоких оценок перевели в класс постарше: тощий, дерганый, неуклюжий, с вечно заложенным носом из-за аллергии на пыль. Пока его не перевели обратно, паренек целый год путался под ногами в плотной толпе агрессивных мальчишек, которые были старше и крупнее его, ставили ему подножки, толкали и защемляли пальцы дверями шкафчиков, рвали его тетрадки с домашней работой, которые звали его зубрилой, ботаном, задротом, целый год, пока он, с каждым днем превращаясь в изгоя, в классе забивался в самый темный угол, чтобы не прилетело в лицо кусочками риса и пакетиками с молоком. Когда парень вернулся обратно в класс, Нацуки заметил, что он стал каким-то психом.       В этот момент что-то прошелестело у неё перед носом, что-то крупное, с шуршащими крыльями. Испугавшись, она замахала руками, забарахталась, так, что накренились качели. Ночная бабочка порхала над качелями, крупные, пятнистые крылья мелькали в воздухе, проносились над головой. Рика села на качелях. Шлепнулась на траву книга. Бабочка, сделав ещё несколько кульбитов, успокоилась и улетела.       Она легла обратно на спину и долгое время не шевелилась — где-то с полчаса — пока, скрипнув качелями, встала, потянулась, нацепила сандалии, подпрыгивая на одной ноге, и пошла вниз, по лестнице, к озеру.       Святилище хокора стояло на возвышении — к нему вела длинная каменная лестница наверх у восточного берега озера. Оттуда поместье клана Йонебаяши, с его садами, озером с островками и многочисленными павильонами, было окружено ореолом какой-то колдовской прелести.       На востоке, в клубившихся над горами тучах ртутно-синей венкой беззвучно дернулась молния. Через какое-то время, всё дальше шагая вдоль озера по ровной, выложенной камнями тропинке она увидела небольшую одноэтажную постройку. Внешне, на первый взгляд, та мало чем отличалась от остальных: та же покатая черепичная крыша, те же фусума. Её внимание привлёк сияющий золотым светом журавль на крыше: раскинувший крылья, устремив голову в облачные небеса, казалось, вот-вот оттолкнется от крыши и взметнется вверх. Постройка притаилась в зарослях азалии и бонсаев у кромки леса, на небольшом возвышении. Перед ней стояли тории, как перед синтоистским святилищем. Тропинка, ведущая к ней, ответвлялась от основной дороги. то, по которой шла сейчас Рика.       Любопытство заставило её свернуть с дороги и подойти к постройке. Сбросив сандалии на крыльце, она оглянулась проверить, нет ли кого сзади, приоткрыла сёдзи и босиком тихонько проскользнула       Внутри было тепло и сухо. Постройка была одноэтажной и состояла из одного большого зала, выложенного татами, как в додзё будо. Вместо стен — крепкие фусума с деревянными рамами, расписанными буддисткими сюжетами бардо: жизни, сновидения, сосредоточения, умирания, неведения и перерождения, напоминающего росписи на стенах в хайдэне Шинкогёку.       Здесь было так тихо, что Рика слышала собственное дыхание. По обе стороны от стены стояли деревянные подставки: резная слоновая кость и раковины каури, выжженные высказывания из сутр, на которых была установлена простая конструкция из перекладин. Справа на них лежали учебные синаи и боккэны. Одна, две, три… Их было не меньше двух десятков, а слева…       «Мечи!»       Вдруг все вокруг замедлилось, она будто бы позабыла, как это — размеренно дышать, и то и дело обнаруживала, что надолго задерживает дыхание, а потом вдруг резко и шумно выдыхает. Рика жадно смотрела по сторонам, но не решалась приблизиться к мечам, чтобы посмотреть поближе, а хотелось безумно, да так, что во рту пересохло. В конце зала, прямо перед фреской с изображением Сансары стояла светло-зеленая статуя. То, что это бодхисаттва, Рика поняла сразу, только какой именно, не знала. Нефритовая фигура, верхом восседающая на бронзовом льве, выглядела несколько зловеще. Одна рука Просветленного держала цветок лотоса, а другая, согнутая в локте, с вывернутой наружу ладонью держала меч. У неё перехватило дыхание. По гарде и ножнам Рика узнала Хаккьокен — она бы узнала его из сотен других мечей.       Рика подошла поближе к бодхисаттве, чтобы получше рассмотреть и его, и меч. Тишина казалась звенящей, будто вытянулась и встала на цыпочки в тревожном ожидании, когда её разрежет холодная сталь. Она села татами, согнув одну ногу в колене и вытянув другую, словно собралась вести беседу со статуей. На самом деле, она думала о беседе, которую вели в её голове совсем другие люди.       «— Ха! — Рю откусил от яблока. — И чего, этот лох струхнул и сдался? — Я сколько раз говорил, что в додзё есть запрещено! — рявкнул Ода-сан, подошел к парню, отнял прямо изо рта огрызок и под возмущенно вылупленным взглядом Рю выбросил в открытые сёдзи. Рика еле успела отскочить в сторону, чуть не слетев со ступеньки камидза — огрызок едва не попал ей по голове. — Не понимаю, как ты только его терпишь, Миура. — Сам не знаю, сенсей. — Ой, а не заткнулся бы ты лучше, а? — рыкнул Рю, порывисто шагнув к нему, будто нападать собирался. Миура не сдвинулся с места, только склонил голову, смерив младшего брата насмешливым взглядом, и отвернулся. — Зря ты это сделал, придурок!        Рю ударил его под колено и сделал захват. Далее всё произошло даже до того, как всё произошло, настолько быстро Миура поставил правую ногу назад, схватил его за ворот дзюдоги правой рукой, левой — за рукав и одним мощным рывком перебросил через себя.       Парень с грохотом рухнул на спину перед братом. Звук раздался такой, будто парень проломил собой пол. — Ты хоть бы на маты его кинул. — сказал Ода-сан.       Рю с глухим стоном перевернулся на бок. — Боже… Меня щас стошнит!… — Если атакуешь со спины, надо заткнуться и молчать. — безучастно бросил Миура, обходя брата.       «КАК он это сделал?!» — вопили голоса у неё в голове. Ей даже на секунду показалось, что он вообще к нему не прикасался, а перевернул в воздухе силой своего тела. Приём, как выяснилось позже, назывался Тай Отоси, бросок из стойки с использованием боковой подножки и являлся коронным приёмом Миуры. Впечатлившись, она даже попыталась повторить прием на Адзусе, но в последний момент, слава Богу, одумалась, поняв, какая это была бы дикая дурость.       Тем временем Миура подошел к деревянному возвышению возле стены, на котором, на подставке с горизонтальными перекладинами, покоились мечи разной длины. Парень взял самую нижнюю и взвесил на руках. — Тяжеловата. — хмыкнул, но, тем не менее, встал в стойку. «Иппонмэ, первая ката» — поняла Рика, и засучила коленями, подбираясь поближе. Но Миура её не исполнил. Его стойка была совершенно свободная, но было ясно, что стоит забыть о бдительности, и он нанесёт удар. Инстинкты у Миуры были стремительными, как у змеи, и за это менее опытные ученики его опасались. — Мастер.       Безмолвие, царившее в додзё, нарушил голос. Ода-сенсей, держа в руках точильный камень, повернулся к своему ученику. — Почему вы всегда твердите, что страх делает воина сильнее? — К чему ты спрашиваешь? — Я про Тадзуки. Вы видели его на сегодняшней тренировке? За всё время он ни разу ни на кого сам не напал. Когда я подошел к нему, он бросил боккэн и сказал, что сдается. Я даже ничего не успел сделать. По-вашему, страх делает его сильным? — Я говорю не про нелепый страх, который рождается из трусости. Когда Тадзуки уклоняется, то думает: «Я боюсь, что меня ранят». Когда он атакует: «Я боюсь, что я кого-нибудь раню». Да. Это не то. Такой страх — не то, что нужно в битве. Он дрожит от своей трусости, поэтому меч его слаб. Ничего не может родиться из этого. «Я одолею его любой ценой», «Я не дам себя ранить» — вот, что на самом деле, должно быть в его мыслях. — мастер поглядел на обоих братьев. — Видите разницу? — Я уверен, когда Рю размахивает боккэном, он думает только: «Ой, как же лень делать эту кату» или «Ой, а эту кату ещё ленивее». — А ты все никак не уймешься? — Уважение ко мне, очевидно, на вашем тотемном столбе иерархии стоит не на самом высоком месте, раз вы все время позволяете себе паясничать в додзё. Кто из вас мне скажет, что значит идти по Пути Меча?       У Миуры между бровями пролегла еле заметная складка. В остальном его лицо сохраняло обычное серьезное выражение. — Вы имеете ввиду, что значит меч для воина? — спросил он. — Меня не интересуют гипотетические вопросы, ни силлогизмы, ни абсолютные истины. — отрезал сенсей. — Что такое Путь Меча?       Додзё накрыло молчание. Послышалась снисходительная усмешка. — А столько гонору у вас двоих. Даже не можете ответить на элементарный вопрос.       Заскрипели створки фусума. Старик ушел в другую часть додзё. Миура и Рю остались сидеть. По ним видно было, что они вдвоем не совсем понимают, что происходит.       Спустя недолгое время, несколько минут, не больше, Ода-сан вернулся в главный зал и протянул Миуре книгу. — «Доккодо». — прочитал Миура на обложке. — Это что? — «Единственный верный Путь». — Очередное самурайское бусидо? — Рю забрал книжку у брата, пролистал несколько страниц, затем перевернул обратной стороной обложки: — Ого, сам Миямото Мусаси. Я как-то читал про него. «Величайший мастер меча». — парень снова открыл книгу, пробежался глазами по строчкам. — «Не искать удовольствий плоти. Быть беспристрастным во всем. Убить в себе жадность. Никогда ни о чём не сожалеть. Не испытывать неуверенности в себе. Никогда не завидовать другому ни в хорошем, ни в плохом. Не испытывать грусти в разлуке. Не испытывать неприязни или враждебности к себе или к другим. Ничему не отдавать предпочтения. Никогда не искать для себя удобств. Не поддаваться ложным верованиям. Посвятить всего себя истинному Пути. Не ведать страха смерти. Поклоняться буддам и духам, но не надеяться на них. Никогда не отходить от истинного Пути воинского искусства».       Миура повернулся к старику. — Сенсей, вы соблюдаете эти правила? — Стараюсь. — И хотите, чтобы их соблюдали ученики? — Хотелось бы, конечно, но мы живем не в эпоху самураев. — Да уж. Явно не в эпоху самураев. — хмыкнул парень и затем, поставив перед собой боккэн, скрестил на нём руки: — Но тогда у меня вопрос, сенсей: почему вы тогда сделали Тенги своим наследником? Он — одно сплошное противоречие всех этих самурайских правил. — Потому что он силён. — И что с того? Мы тоже сильные! — Рю ткнул в сторону старика вакидзаси. — Дело не в этом. Если бы вопрос был только в тренировках, любой бы стал мастером. Тенги может победить вас, ни разу не подняв свой меч, подавив одним своим присутствием. Это и есть Путь Меча.       Миура поднял одну бровь, отражая его смешанные чувства. Фыркнув от недоумения, Рю скорчил рожицу. На их лицах так и читалась: «Боже, я совсем не понимаю этого старика!». — Ну да, ну да, конечно. Куда нам до Тенги-доно, он ведь талантливее нас. — Вы все время зацикливайтесь на таланте. Но чтобы понять, что это за талант, он провёл бесчисленное время за тренировками, медитацией и даже молитвами. Путь — это не мастерство меча. То, что вы так думаете, говорит о том, насколько вы далеко от понимания истины. Неужели вы настолько тупы, что сводите всё, чему я вас учил к таким простым вещам? — И что? — Вот и думайте, что. Ваше домашнее задание. Когда вы поймете это, у вас будет тот же талант, что у Тенги, и вы станете сильнее. Хотя… кто знает. Может, вы уже достигли своего окончательного потенциала». — Рика?       Она виновато вздрогнула. За её спиной стоял молодой глава клана.       Опомнившись, Рика вскочила с татами, и поклонилась. — Гирей-сан. — О чём беседуешь со статуей? — Извините, что зашла, я просто… Клянусь, я ничего не трогала. — Тогда зачем ты здесь, если ничего не хочешь трогать, м?       Всё ещё находясь задумчивости, она растерялась. Гирей продолжал смотреть на неё. Вид у него был несколько насмешливый. — Мне стало любопытно, что это за постройка, когда я увидела на крыше журавля. — Вот как. И чем же тебя привлёк журавль? — Я… обычно журавля ставят на крышу сяридэна, и я подумала… — То есть ты предположила, что постройка может быть закрытым хранилищем реликвий Будды и всё равно зашла в неё?       Гирей так долго молчал, что она занервничала. В голову начали просачиваться тревожные мысли. Залезь она без спроса в хондэн в Шинкогёку, где хранился священный синтай, её бы точно отлупили узкой деревянной палкой не меньше двадцати раз. Но молодой глава, покачав головой, рассмеялся. — Боги, ты снова выглядишь так словно я монстр, который хочет тебя съесть. — голос его был тихим, незлым. — Не переживай. Я ничего плохого тебе не сделаю.       Рика выдохнула. То, что наказания не будет, её успокоило, правда, самую малость. — Гирей-сан, что это за место? Сяридэн? — Сяридэн? Нет. Мы сейчас в кэнкей, месте, где хранятся мечи. Раньше здесь занимались кэндо, но это было давно.       Молодой глава смотрел на нефритовую статую, на руках которой был возложен Хаккьокен. — Кто это? — Манджушри. Один из высших бодхисаттв, легендарный сподвижник будды Гаутамы. Он олицетворяет высшую мудрость, разум и волю. В ваджраяне его изображают с мечом, которым он рассекает тьму неведения. — утонченный акцент столицы в голосе молодого главы звучал чётко, словно он декламировал. — Гирей-сан, вы говорили, что здесь занимались кэндо. И вы тоже? — Да. Все наследники титула главы клана учатся кэндзюцу. — и добавил. — Вроде, я уже говорил тебе от этом, когда показывал Хаккьокен. — Гирей сложил руки в рукава хаори, повернулся к ней. — Тебя интересует кэндо? — Нет. Вернее да, но не кэндо. Кэндзюцу. — Даже так. — После того, как вы уехали, я начала учится у мастера Ган-рю, Ода-сенсея. — не совсем правда, но и не совсем ложь. Сложно назвать её шпионство за тренировками учеников додзё «обучением». — И сколько ты уже занимаешься? — Чуть больше недели.       Подогнув по себя колени, Гирей сел на татами и, встретившись с прозрачным взглядом, сказал: — Покажи.       Где-то с минуту она думала, что ослышалась, но глядя на Гирея Рика стала сомневаться, что ей показалось. — Вы хотите, чтобы я?... — начала она не слишком уверенным тоном, но Гирей не дал закончить вопрос: — Покажи мне, чему ты научилась. Бери боккэн и показывай.       Несмотря на его непринужденный тон, было ясно — это не просьба, а приказ. «Зачем ему это?» — думала в сомнениях Рика, шагая к подставке, чтобы взять учебный меч. Это какая-то проверка? Если да, то зачем? Что же она такого могла показать молодому главе? Пару основных, самых простых кат? Больше она ничего не знала.       Рика украдкой бросила взгляд назад. Мужчина сидел на татами, положив руки на колени и следил за её движениями. Выбрав подходящий боккэн — тренировочный субурито: длинный, изогнутый, утолщенный со стороны острия, таким образом имитируя балансировку настоящего меча — она подошла к центру кэнкая.       Хрустнув шеей, Рика взмахнула боккэном. Ещё раз.       «Хм… а он полегче чем тот, с которым я тренировалась» — отметила и задумалась, в чем разница. Короче он не был, форма та же… может, из другого дерева? Прислушиваясь, она рассекла воздух перед собой — в ответ будто флейта ноту сыграла. Не совсем так. Ничуть. С прошлым боккэном звук был совершенно другой. Позабыв обо всём, Рика долго пыталась определить, в чём же разница.       «Безусловно, я слышу его, хоть он очень тихий…».       Она встала в стойку. У её невидимого врага не было лица и не было тела, но сущность его всё равно ощущалась так, словно он стоял прямо перед ней, из плоти и крови, держа наготове свое оружие.       «Первая ката — это среднее положение. Я встречу тебя, направив конец меча в лицо. Ты атакуешь первым. Как быстро! Едва успела парировать твой меч вправо и «прокатиться» по нему. Ты меня снова атакуешь… Наверное… да, именно так. Вернуться вот так… и вот так. Ясно, всё из-за другого веса. Надо привыкнуть. Пальцы уже привыкли. Я отражу конец твоего меча, ударяя по нему вниз. Что дальше? Пожалуй, задержу мой меч в этом месте… враг возобновил атаку. Нанесу удар по руке снизу! Занимаю нижнее положение, готовясь нанести удар… противник попытается выбить меч из моих рук. Надо попробовать третью кату и нанести горизонтальный удар по верхней части рук. Таким образом, из нижнего положения я могу поразить противника в то самое мгновение, когда он атакует. Обратить внимание… Я хочу пойти сюда… сюда… в эту сторону… Враг снова атакует. Так… ну же, приближайся! Ты попытаешься выбить меч у меня из рук. Когда ты взмахнешь катаной, я парирую и нанесу удар из-за плеча, прямо в ноги… вот так вот… а затем поддену твой меч и подсеку. Ты потеряешь равновесие и упадешь. А затем…       Видишь ли, ты мёртв.       С трудом оторвав взгляд от удивительного зрелища, Гирей перевел взгляд на статую бодхисаттвы. Неужели её так вдохновил меч? — До чего странный ребенок. — пробормотал Гирей.       Через некоторое время — ей казалось, что прошли часы, хотя на самом деле гораздо меньше — она остановилась. Шаги, свист воздуха стихли. В воцарившейся тишине слышалось только тяжелое дыхание. Проведя тыльной стороной ладони по лбу, стирая пот, она подняла голову, глубоко вздохнула. Её глаза сияли, но всё же в них тускнела досада — от того, что нет настоящего противника. Она выглядела совершенно расслабленной, но серьезной. — Ты читала «Десять меченосцев?».       Вздрогнув, Рика повернулась к нему — вид у неё был удивленный и рассеянный, будто очнувшись ото сна. Девочка кивнула. — И знаешь легенду о поединке Миямото Мусаси и Сасаки Кодзиро.       Она снова кивнула. — Что по легенде Мусаси сказал Кодзиро на острове Ганрюдзима?       Её глаза опустились на кожаную оплётку боккэна. — «Встречая врага, зверь принимает угрожающий вид и скалит зубы для того, чтобы дать врагу возможность отступить и избежать боя». Но это была насмешка над мечником, которая вывела Кодзиро из себя и заставила напасть первым. Прежде чем он смог завершить свой знаменитый «ласточкин нож», Мусаси сломал Сасаки левое ребро, проткнув его легкие и убив его. Это был его последний смертельный бой.       Воцарилось молчание. И вдруг Гирей рассмеялся. Рика, опустив боккэн, уставилась на молодого господина. — Извини. Я не сомневался, что ты ответишь на вопрос, но всё равно почему-то остался удивлен. Наверное, потому что не ожидал, что ты приведешь его фразу дословно. Мусаси твой кумир?       Рика пожала плечами. — Почему вы так решили, Гирей-сан? — Потому что ты говоришь о нём с восхищением.       Некоторое время она молчала, раздумывая. — Он великий ронин. За его выдающуюся технику владения мечом его прозвали Кэнсэй — «Святой Меч». Его самурайское искусство боя на катане и вакидзаси изучают во многих додзё. Говорят, под конец жизни он ушёл в пещеру на горе Кимпо и прошел путь освобождения от жадности, ненависти и заблуждений. — Тебе бы хотелось быть, как он?       Миямото Мусаси был великим ронином — «Непревзойденным Поднебесья» — но Рика не знала его лично. Она не знала, каким он был человеком. Как мастер меча ронин был жесток, невероятно умел и искусен. Но даже ей, ребенку, было ясно, что он кровожадный человек.       «Мне бы хотелось достичь того же мастерства» — сказала бы она, но всё же промолчала. — Мама говорила, что нельзя сотворять себе кумира, потому что идеальных людей не бывает. А там, где есть преклонение, пониманию нет места. — Пониманию? — Ну… — задумавшись, она подцепила торчащий край кожаной оплетки боккэна. — Когда кто-то очень нравится, сложно разглядеть в нём что-то плохое. Это бывает сложно даже когда знаешь, что этот человек причиняет тебе боль. — С тобой произошло нечто подобное? — Не со мной. — С кем же?       На это Рика ничего не ответила. Гирей снова смотрел ей прямо в глаза, в самую их глубину. — Есть люди, на которых я хочу равняться. Быть на них похожими. — И кто же они? — Например, Сейширо-сан. — Ты его очень уважаешь, не так ли?       «Уважение». Уважение… Нет, это не совсем то. Безусловно, она его уважала, однако слово было слишком ёмким, чтобы вместить в себя все чувства, которые она испытывала к монаху. Благодарность, уважение, жажда знаний, которыми обладал этот человек, одобрение, внимание, признание… Пожалуй, последнего даже больше всего. Сейширо-сан редко хвалил ее, но каждый раз, когда он оценивал её работу или какую-то фразу, рассуждение, поступок, Рика ощущала себя ценной, нужной. — Я здесь только благодаря ему. Не представляю, что бы со мной было, если бы не он. Сейширо-сан столько для меня сделал… Не прощу себе, если разочарую его. Хочу, чтобы он мной гордился. А ещё есть Нараки-сан. Он работает в прозекторской при храме. Вообще-то, он врач, но почему-то не лечит людей, а занимается трупами, ой, в смысле, умершими… Но по-моему, он заслуживает большего, чем морг. Я думаю, Нараки-сан был бы замечательным врачом. Ему помогает Шиф, ей девятнадцать, и она тоже хочет стать врачом, правда, я не помню, каким именно, который сердце лечит.       Неожиданно она замолчала. В голову вдруг пришла странная, слишком взрослая для неокрепшего детского разума мысль, которая время от времени будет скребсти её, как наждачная бумага дерево — как было бы хорошо, существуй человек, который лечит сердце.       Послышалось шуршание. Мужчина поднялся с места и кивком головы попросил подойти.       Они остановились перед альковом. В его глубине которого висели три железными перекладины с закрепами на которых лежали мечи разной длины. — Мой отец коллекционировал мечи. В его коллекции есть клинки эпохи Кинсэй, которыми сражались в морской битве при Данноура члены дома Тайра. Конечно, дом Минамото разгромил их, но от этого мечи не потеряли своего величия. — Кинсэй? Получается, им почти девятьсот лет? Я думала, такие мечи хранятся только в музеях!       Гирей покачал головой. — Наш род происходит от рода Тайра. Несколько веков назад один из последних представителей рода, наместник сёгуна Ёшиока Тайра, отдал свою дочь замуж за Шигехиро Йонебаяши. После его смерти многие ценные реликвии наследовались и передавались строго между членами клана. Таким образом, к сегодняшнему дню мы собрали большую коллекцию. Однако несмотря на это, мы щедро жертвует музеям, историческим фондам, библиотекам и галереям. Это меч «Фудо».       Он указал на клинок, лежащий сверху. Лезвие меча было длиной около трех сяку и украшена резьбой по фронтальной части клинка. На нем имелись гравировки гома-хаси с одной стороны и дракона Курикара с другой стороны. — Дракон Курикара на лезвии меча олицетворяет Фудо-мёо, буддийское божество в честь которого, был назван клинок. — Никогда не видела такого длинного меча! — ошеломлено выдохнула Рика. Если взять в руки, он, наверное, ей по шею будет. Всё в катане было прекрасно и вызывало восхищение — от изысканной линии закалки до обтянутой натуральной кожей рукояти. И сильнее будоражила мысль, что катана принадлежала настоящему самураю — в те времена обычным людям под страхом смертной казни было запрещено пользоваться, хранить или просто прикасаться к мечу.       Смотря на меч, Гирей молчал. — Зачем тебе меч? — спросил он. — Что? — Он нужен тебе, чтобы кого-то победить? Или кому-то отомстить? Что ты собираешься делать своим мечом?       Сжимая в руке боккэн, услышав вопрос, Рика как ухнула в яму. Почему же он так будоражил её детское сознание? В чём причина?       «Меч это оружие. Меч создан, чтобы резать и убивать. Что ты собираешься делать с ним? Ты что, собираешься им кого-то убивать, маленькая глупая девочка?».       Меч неумолимо влёк её к себе, его хрупкая, зыбкая красота колеблющаяся со смертоносной силой, которую он в себе нес. Она знала, что меч это оружие, но не сопоставляла это знание с тем, что он должен лишать жизней. Как меч мог нести судьбу убийцы, так и находились люди, которые относились к своим клинкам бережно и трепетно, как к детям или даже святым существам, наделяя их именами и душами. Меч это что-то большее чем вещь, предназначенная для убийства… Её взгляд обратился на Хаккьокен, покоящийся в руке бодхисаттвы. Испив крови, в её глазах он все равно оставался неописуемо красив. В чём же суть… В чем-то, что дремлет в глубине стали… в том, что может пробудить искусный мечник…       В чистоте белого, глубине синего. Синеве, богаче летнего неба.       В старину меч называли «душой самурая». Если в душе его гармония, то ему катана не нужна. Он — сильнейший. Если Ода-сан, говоря, что Тенги мог бы победить братьев, не поднимая меч, имел ввиду именно это, то, выходит, путь к гармонии и есть путь к тому, чтобы в совершенстве овладеть искусством меча. Стать выдающимся дайсё, добиться высшего, исключительного мастерства… стать непобедимым… сильнейшим.       «Сильнейшая Поднебесья».       Рика смутилась собственным мыслям и той гордыни, которую испытала, но трепет, вызванный из самого нутра, взбудоражил её до самых кончиков пальцев. Ах, если бы только она смогла стать мастером, как Тенги, или даже Ода-сан!       «Я хочу стать настолько сильной, чтобы никому больше не пришлось испытывать боль». — Мне есть, что защищать, поэтому я хочу овладеть мечом. Чтобы люди, которые мне дороги, больше не умирали. И если в мире есть такая сила, которая не допустит этого, я обязательно её получу.       Гирей, наблюдавший за ней, в свою очередь думал о своём.       «Хм… Так вот что отец называл «существенностью». Она так серьезна и так увлечена — держит в руке палку, но просто светится от счастья. Никогда не видел, чтобы кто-то держал оружие, пусть это и бамбуковая трость, обтянутая кожей, так легко и свободно».       В его сознании развернулось поле позабытых воспоминаний, словно связанный чай — бросишь его в чашку с водой, а он там разбухает, раскрывается цветком образа отца, заставляющего его в детстве тренироваться с боккэном. По традиции, он, как будующий глава клана, должен был овладеть боевым искусством, но как только ему исполнилось десять и он приступил к тренировкам, оказалось, что у него нет ни таланта, ни даже скольких-нибудь крох способностей. Он был хилым и болезненным ребенком, потому двигался вперёд со скоростью черепахи. За те два года он так не смог овладеть ни одной катой, и лишь неумело размахивал деревянным синаем. После каждого удара, который наносил он, меч выпадал из его тонких и слабых рук, а когда били его, то от боли он сразу начинал плакать. Видя разочарование в глазах отца, Гирей яростно ненавидел и его, и проклятый синай, который не желал ему подчиняться. Последнее приводило его даже в большую ярость — к десяти годам Гирей привык получать всё, что хотел.       Из него вырвался смешок. И вот теперь, спустя много лет, перед ним стоит гений, который овладел основами кэндзюцу за одну неделю. Чей-то укоризненный взгляд неоправданных ожиданий будто снова прожигал ему спину. Что же такое у неё есть, чего нет у него? — Ода-сенсей не принимал меня в своём додзё и отказывался учить. Это всё потому, что я девочка. Он убеждён, что девочки не в состоянии постичь Путь Меча. — Ты с ним не согласна?       Над этим вопросом ей пришлось задуматься, чтобы точно выразить свою мысль: — Я думаю, мечу не важно, кто его держит — мальчик или девочка. А у людей всегда есть свое мнение, что мальчикам и девочкам удаётся лучше. Везде так. Даже в буддизме. — Будда утверждал, что женщины наравне с мужчинами способны достичь просветления и обрести нирвану. — Да, но в Бахудхатука-сутре он говорит, что женщины-будды не может быть никогда. Но опять же, Будда ведь был человеком. У него было своё мнение обо всём. — в отличие от вероломного Такахаси, который с жизнерадостной пунктуальностью доказывал, что на небесах никого нет, выводя из себя служителей храма, в Будду она верила, хоть и считала некоторые рассказы про него совсем уж сказочными.       Гирей лукаво улыбнулся. — Неожиданно слышать подобные слова от послушницы храма. Разве вас не учат, что Будда всегда прав? — В каноне нет такого.— запальчиво возразила Рика. — И всё же, даже будь это так, я не считаю его слова непререкаемой истиной. — Хочешь поспорить с Буддой? — А надо?       Прозвучавший вопрос впервые позволил ему осознать её ум — незаурядный и непредвзятый, совершенно не вяжущийся с пониманием, что он принадлежал ребенку. — Я заметил, ты говоришь о мече так, будто он живое существо со своим разумом.       Рика дёрнула плечом. В ней засела какая-то мысль — вот-вот вырвется, что-то важное и невыразимое, но вдруг, и не успев оформится, она исчезла. Она не знала, как объяснить то, что чувствовала, когда держала в руках меч. — Если сенсей отказался тебя учить, то как ты тогда училась владеть боккэном? — Ой! — Рика посмеялась: детский смех рассеял противоестественную зрелость и вернул обратно девятилетнюю девочку, которой она являлась. — Я подсматривала за его учениками во время тренировок, а потом повторяла то, что они проходили, в лесу. А вот с дзюдо выходило посложнее. Ну, то есть, там одному сложно работать над какари-гэйко и рандори. Захват вообще невозможно сделать без партнёра, поэтому я больше занималась кэндзюцу. Мастер Ода говорил, что нужно отрабатывать срезы на снарядах и использовать цветы, но я могла делать это только на дереве, иногда на бамбуке — Цветы? — переспросил молодой глава.       Поглядев на Гирея, Рика чуть замялась. — Гирей-сан, я могу взять вакидзаси?       После небольшого раздумья он кивнул.       Возле кэнкей буйствовали хризантемы — пышные головки огненно-рыжих, молочно-белых, пурпурных, красных, лиловых цветов. Взяв вакидзаси покрепче, она набрала воздуха в легкие, глубоко выдохнула и сделала взмах, срезав хризантему. Гирей подобрал упавший цветок и посмотрел на стебель.       «Цветок, пусть и срезанный, трепещет, как живой». Если бы на месте цветка была чья-то плоть… — Я могу забрать его себе?       Серые глаза распахнулись. Через мгновение девочка закивала головой. — Я буду очень рада, если вы его возьмёте.       Гирей улыбнулся — зрелище, созданное для пленения сердец всех девушек.       Рика вернулась в кэнкей и положила вакидзаси на подставку, отняв от него руки с таким трудом, с каким голодный ребенок отрывается от тарелки с едой. Поклонившись бодхисаттве, она вышла из постройки. — Гирей-сан.       Он едва заметно склонил голову в её сторону, давая знак, что слушает. — Я могу… могу я иногда брать боккэн и тренироваться с ним? Я не буду внутри, только снаружи. Я взяла с собой книги по кэндзюцу и дзюдо, но в комнате нет места для тренировок.       Выпалив на одном дыхании, она с отчаяньем и мольбой посмотрела на молодого главу. Брови его слегка свелись, лицо выражало легкое недоумение. Казалось, он не мог понять, как относится к её словам. — Рика, ты бы хотела заниматься здесь кэндо? — обернувшись на кэнкей, спросил глава клана. — Это можно устроить.       От неожиданного предложения она онемела. — Как?… — Я приглашу одного из мастеров меча. Ояма Дзисай — основатель стиля Сёдэн-рю и преподает кэндзюцу в главном додзё страны. Он посмотрит на тебя и если посчитает способной, будет давать уроки кэндо. Может, у него есть связи в Кодокане.       Сочная зелень в саду потускнела до сизой черноты, в темных разросшихся кустах акаций трещали цикады, начали подмигивать светлячки.       Рика едва могла себя сдерживать и с глупой улыбкой шла за Гиреем по тропинке, ведущей к мосту. Ей просто не терпелось рассказать Такахаси, что она будет обучаться кэндзюцу (у мастера главного додзё страны!). Ну да, это ещё не точно, только если она ему понравится, но всё равно — такой шанс! Рика понимала, что не надо было сильно обнадёживаться, пока ещё ничего не решено, но фантазии остановить было нереально.       Сверкнула молния — на этот раз ярко, с резким треском. И сразу же загрохотал гром. — Гирей-сан, вы стали главой клана после того, как умер ваш отец? — Да. — А где ваша мама?       Остановившись, он посмотрел на неё. Долго-долго смотрел. Выражение его лица казалось застывшим. Рика не отвела взгляд, нутром чувствовала — не надо.       Ничего не говоря, Гирей пошел вперед. Перейдя через мост, они свернули на тропу, ведущую к расположенному в лесу кладбищу. Оно находилось у подножья невысокого холма, в затемненном месте под густыми хвойными кронами. Цветы здесь не росли — лесные да сорные травы. Кладбище очень напоминало то, что в Шинкогёку.       Они подошли к двум могилам с высокими, значительно выше её, надгробными плитами, сверху донизу исписанными строгими чёрными чернилами. Указав на одну из плит, Гирей произнес: — Орин, жена Инумацу Йонебаяши. Моя мать. Умерла в двадцать лет, сразу же, после моего рождения. — Потом он указал на другую плиту: — Здесь лежит мой отец. Он умер полгода назад.       Услышав это, в ушах появился шум. Возможно, это билось её сердце, Рика не знала. Стоя рядом с ними, она в очередной раз поняла, как тяжела печаль. Её тело вдруг стало вдвое тяжелее, будто теперь не только воспоминания о семье, но и могилы притягивали её к себе. Она надеялась, что где-то там, куда уносятся все души, мама, Ишида и Нацуки не видят её печали.       Гирей положил срезанную хризантему на могилу. — Всегда хотелось узнать, какого это, когда есть мать. — задумчиво сказал он, продолжая смотреть на могилы. — Ты можешь мне сказать?       Когда Рика думала о том, что Нацуки и Ишиды больше нет, на несколько секунд дыхание замирало, будто бы в этот момент она забывала, как нужно дышать, но при мысли о том, что умерла мама, она боялась, что задохнется. Она знала — никто никогда не будет любить её так, как любила мама. Можно ли подобрать слова, чтобы объяснить эту любовь? Нет. Не было таких слов. И чувство, когда теряешь кого-то настолько близкого, не передать никакими словами на свете. — Господин Гирей, я думаю, вам будет лучше этого никогда не узнать.       Он повернул к ней голову, собираясь что-то сказать, как неподалёку раздался громкий писк. Из-под нахмуренных бровей Гирей смотрел на что-то шевелящееся возле одной из могил.       Они подошли ближе. Питта с нежно-желтыми пёрышками ходила вокруг своего мертвого друга. Круг за кругом, тихо приборматывая по-птичьи. Гирей поднял руку, вспугнув питту. — Лети себе. — сказал он птице. — Хватит горевать. А то дождешься, и кошка тебя слопает.       Питта, хлопая крыльями, улетела. Рика подошла к птице, наклонилась и дотронулась до птичьего бока. Питта лежала неподвижно. Она осторожно провела пальцами по перышкам. При жизни они наверняка блестели также, как и у его друга, словно блики солнца на морской глади. Крошечные глазки, подернутые студенистой пеленой, смотрели в пустоту, клюв раскрыт — видны крошечные щетинки, сизый корень заостренного язычка. Кожа на лапках была сморщенная, грубая, как заношенная перчатка, и холодная-холодная-холодная. — Он мёртв. — сказал Гирей за её спиной. — Можно я его похороню?       Если мужчина и удивился, то никак не показал. Рика поднялась на ноги и стала искать взглядом удобное место, где можно было бы устроить могилу. Со всех сторон росли заросли полыни, а над ними возвышались исполинские сосны. В самом конце тропинки, на возвышении, у заросшего мхом надгробия, она высмотрела крохотный кусочек освещенного места. Рика дрожащими руками, так, будто примерялась к горячим углям, потянулась к птице — сердце чуть не выпрыгивало у неё из груди, трогать питту было боязно. На мгновение ей даже показалось, что птица дернулась, и она отпрянула.       Дрожа от волнения, Рика уперлась коленями в землю. — Тише, — прошептала она, будто питта её слышала, и протянула к птице обе руки. — Тише-тише, не бойся…       Стараясь не прикасаться к переломанным крыльям, она осторожно подсунула руки под питту и взяла её в сложенные черпаком ладони. Крошечное тельце было совсем холодным и твёрдым, но едва взяв его на руки, Рика тут же успокоилась: сердцебиение и дыхание выровнялись, дрожь прошла. Она вдруг ощутила себя так, словно была не собой, а Нараки — спокойным, опытным, крепким, который всегда знает, что делать, который, проявляя не страх, а уважение к умершему, после всех процедур спокойно обмоет тело, оденет его в чистую одежду и передаст скорбящим родственникам.       Пройдя до конца тропинки, Рика опустила её на землю рядом с надгробием и выкопала ямку, достаточно глубокую, чтобы в ней поместилась птица. Земля была липкой, влажной после дождя. Она засыпала дно листьями полыни и положила на них питту. Прежде, чем засыпать птицу землей, Рика взглянула в черную зеркальную пелену смерти в чёрных капельках птичьих глаз, после чего сложила ладони и закрыла глаза. Видели ли мама и братья ту бескрайнюю тьму, ужас, из которого нет возврата, что отражались в погасших глазах маленькой умершей питты?…       Она надеялась, что нет.       Закат солнца, светившего сквозь черные ветви сосен был золотист, как перья той птицы, что лежала под свежеприпорошенной землей. От ветра по телу пробежали мурашки; надгробный камень холодил ладонь. Как и все сотни камней, что холодили её руки до этого.       За спиной до неё долетел голос Гирея: — Надень кимоно, в котором ты приехала и после ужина приходи ко мне. Слуги тебя проводят.

***

      После ужина Рика пошла в свою комнату, где Морена помогла ей переодеться в кимоно, и стала ждать, когда за ней придут.       В половине девятого постучал слуга. Они прошли по лестнице на третий этаж и повернули в правое крыло. Эта часть дома выглядела, как музей: высокие потолки с крашеными балками, просторный коридор, стены покрыты золотыми листьями на лаковом фоне и увешаны портретами давно умерших людей, выглядевших очень важными. Дом был построен преимущественно из дерева и камня.       Коридор заканчивался двойной дверью во всю ширину. Слуга, мужчина средних лет, опустился на колени перед дверью, подобно тому, как они в Шинкогёку перед тем, как зайти к каннуши Йошинори, садились на колени. Мужчина мельком взглянул на неё — одной точки зрачка в уголке глаза хватило, чтобы Рика спешно подобрала кимоно и повторила за ним.       Стук в дверь. Спустя несколько секунд безмолвной тишины слуга поднялся с колен и, опустив взгляд, открыл дверь.       Рика зашла внутрь и сразу отметила, что комната была огромной, больше, чем гостиная и почти такая же большая, как библиотека. Это была спальня, совмещенная с рабочим кабинетом, разделенная скользящей фусума, но не из полупрозрачной бумаги, а дерева. Часть комнаты, в которой она стояла, была кабинетной. Северная стена от пола до потолка была застеклена и служила и окном, и выходом на просторный балкон-террасу. Свет, проникающий через него, охватывал каждый предмет в комнате. В середине, прижавшись к перегородке, стоял камин с кушеткой и двумя креслами. В камине горели древесные угли: грубоватые, негладкие, будто сохранившие память о лесных деревьях. В правой части комнаты, рядом с цветочной композицией в глазурной вазе размером с чемодан, стоял громоздкий рабочий стол. Над столом, в алькове, висел внушительный эстамп — портрет бывшего главы клана. Рама была задрапирована чёрным — знак траура по недавно усопшему патриарху рода Йонебаяши. Воздух был напоен ароматами мирра, ванили, сандаловым маслом, прозрачными слезами ладана и миндаля. Запахи были настолько насыщенными, что ей казалось, она может чувствовать их ладонями, руками, щеками, что ароматы наполняют и пронизывают её всю.       «Приступила к нему Мария, взяв фунт нардового чистого мирра, помазала ноги Иисусу и отёрла волосами ноги Его; и наполнился дом благоуханием от мирра».       Рика помотала головой, выкидывая из головы посторонние мысли, и сосредоточилась на человеке, сидящем в комнате. Её терзали самые разные чувства: волнение, любопытство и лёгкий трепет.       Когда она пришла, молодой глава клана работал за ноутбуком. Её появление не вызвало никакой реакции с его стороны. Как только дверь закрылась, на какое-то время воцарилась полная тишина.       Прошла пара минут. Рика начала нервничать, не зная, что делать. Вчера Морена дала ей чёткую инструкцию как вести себя с Хинамори и Арисавой, но сегодня, помогая одеваться, не дала никаких наставлений по поводу Гирея. Не в силах больше сдерживать нарастающее напряжение, она позвала: — Добрый вечер, Гирей-сан.       Голос прозвучал уверенно и почти естественно, а тон выражал максимум вежливости.       Гирей оторвался от ноутбука. На какую-то долю секунды ей показалось, что он ей что-то скажет, но вместо этого повернулся к мерцающему монитору. Глаза за стеклами очков скользили по строчкам, внимательно читая каждое слово. — Если я вас отвлекаю…       Несколько секунд Гирей сидел неподвижно, приложив палец к губам. — Постой тихонько. Я сейчас закончу.       Вновь повисшую тишину нарушали только щелчки клавиатуры, когда Гирей что-то печатал. Рика заметила, что задержала дыхание, и постаралась выдохнуть скопившийся воздух в легких как можно тише.       Принявшись вновь изучать обстановку, чтобы хоть как-то отвлечься, она услышала мелодичный звук. Закрыв ноутбук, Гирей встал, не спеша обошел стол, и, задумчиво глянув на неё сквозь стёкла очков, снял их и остановился.       В чёрном хаори Гирей сейчас выделялся тёмным силуэтом на фоне высоких окон. Позади его стройной и неподвижной фигуры, виднелся водопад. Он стоял в середине комнаты, рядом с рабочим столом, держа в руке очки и прижимая кончик дужки к губам. Он полностью был сосредоточен на изучении строящей перед ним новоиспеченной воспитанницы клана. Муаровое кимоно алого цвета из чистейшего шёлка коконов тутового шелкопряда Сиана искусно расшито золотистыми нитями, повторяющими очертания цветков амариллиса с зелеными листочками, тонкими, изгибающимися, будто живыми. Иссиня-черные волосы, собранные в два пучка, блестели так, как могли блестеть только у детей —отблеском расцветающей юности и свежести. Очаровательно стеснительная, девочка стояла, не шелохнувшись, сцепив пальцы рук перед собой. Другой ребенок за столько времени уже бы не стерпел и стал беспокойно ерзать: вздыхать, крутить головой, чесать руки, беспокойно топтаться на месте с ноги на ногу, ведь дети такие неугомонные. Жизненная энергия в них бьет ключом, и чтобы куда-то её девать, они должны постоянно двигаться. Это было первым, что Гирей отметил в ней — Рика была самым неподвижным ребенком, которого он видел в своей жизни.       Когда он отвел от неё взгляд, то первым, на что тот наткнулся, оказалась Екатерина Сиенская, чья голова в безупречно белом апостольнике выглядывала из раки, выполненной в виде церкви. Её руки держали деревянный крест с лилиями. Жемчужная белизна кожи девочки была точь-в-точь как апостольник святой.       Гирей сдвинулся с места, на котором он всё это время стоял, поднял глаза к портрету своего почившего отца, как бы обменявшись с ним тайным взглядом. Уложив прядь волос за ухо, он положил очки на стол, подошел к камину и сел в резное кресло, положив ногу на ногу.       Под взглядом хрустально-голубых глаз ей не было неуютно, однако — неловко. — Распусти волосы.       Её волосы были заплетены в оданго: два пучка, симметрично расположенных по обеим сторонам головы. Их закрепляли тама-кандзаси, сделанные из коралла и черепашьего панциря.       Она потянулась за заколкой. Волосы справа одним крупным локоном легли на плечо. Рика провела между ними пальцами и вытащила вторую. Сидя в кресле, Гирей внимательно наблюдал за её действиями. Когда вторая заколка была снята, он поднялся и подошел к ней. Пройдясь по ней цепким взглядом сверху вниз, он сказал: — Повернись.       Не зная, чего ожидать, Рика повернулась спиной, и как только это произошло, она почувствовала, как шнурок дзимэ на её жестком, парчовом мару-оби ослабевает. Рика вывернула шею назад и удивленно округлила глаза — Гирей расстегнул обимия, заколку, закрепляющую пояс, и теперь развязывал сложный узел жёсткого, парчового мару-оби.       То, что он делал, привело её в замешательство. В голове все мысли понеслись галопом, пытаясь понять смысл происходящего. Пояс неаккуратно завязан? Нет, не может быть, подумала Рика, вспомнив ловкие, опытные движения рук Морены, которые завязывали пояса на кимоно не один десяток раз. Девушка очень придирчиво осмотрела её со всех сторон и точно заметила, если бы узел был неправильный или небрежный. Несмотря на положение прислуги, Морена и сама выглядела ухоженно, очень опрятно: ситари из муслина, выглаженное косодэ и хаккама без единой складки. — Встань ровно. — сказал Гирей, заметив, что она пытается высмотреть, что же он там делает. Застигнутая врасплох, она повернулась обратно к зеркалу. Посмотрев на свое отражение, ей тут же вспомнились нелестные замечания Хинамори о крестьянке.       Развязав пояс, мужчина положил его на стол. Теперь кимоно стягивало только коси-химо, простой поясок с бордовыми нитками.       Затем в отражении она увидела, что Гирей протянул руку к своим волосам и вытянул из них черную ленту — пряди серебристо-белой волной скользнули на плечи. Собрав её волосы у висков, он завязал их сзади лентой. — Так гораздо лучше. — заключил Гирей после того, как положив ладони ей на плечи, долго всматривался в зеркальное отражение, и улыбнулся:— Ты очаровательная девочка.       Кровь прилила к её лицу, ей даже показалось, что у неё поднялась температура. Рика смущенно улыбнулась. Как и мама, ей удавалось читать чужие лица и угадывать выражения на них написанные. Посмотрев на главу клана, она подумала и решила, что он говорит правду…или ей очень хотелось так думать.       Послышался стук. После выдержанной паузы открылась дверь и в проеме появилась фигура слуги. — Уйди. — бросил Гирей, даже не посмотрев на него, и тот тут же исчез.       Её взгляд бросился за плечо мужчине и выхватил стоящую в алькове чёрную, покрытую глазурью вазу с цветущими розовыми веточками. — Это кизил, господин? — Миндаль. — поправил Гирей и сделал приглашающий жест в сторону кушетки. — Присаживайся. Не стесняйся.       Рика села на краешек обитой парчей кушетки. Гирей взял пару орехов из вазы на столе и сжал их в кулаке так, что они с громким треском раскололись друг об друга. На пол упала скорлупа.       Гирей протянул ей раскрытую руку. На нём лежал миндаль. — Угощайся.       Поблагодарив, Рика взяла два миндаля. Гирей сел рядом и взял со столика серебряную сахарницу, открыл крышку. Внутри был мёд.       Она не сомневалась, что и миндаль, и мёд были восхитительными, вот только от нервов вся еда на вкус была как картон. Канае бы уже обязательно придумала подходящую тему для светской беседы, чтобы развлечь господина и произвести впечатление. Она бы не позволила себе вести себя, как композиция из цветов в углу комнаты. Рика давно заметила, что ей лучше удается находить общий язык со взрослыми, нежели с ровесниками, но, тем не менее, словоохотливой и красноречивой её никак нельзя было называть, и сейчас это её ужасно расстраивало.       Когда она начала разглаживать кимоно на коленях, то заметила, что Гирей смотрит на неё. Её ноги похолодели, потому что вся кровь прилила прямо к лицу. Он смотрел так, будто чего-то ждал — наверное, когда она, наконец, откроет рот и что-нибудь скажет. Может, он уже даже сердился. Всё повторялось в точности как в Зале Храмовой Гильдии. Думать об этом было невыносимо. Молодому главе, очевидно, было приятно общение с ней, иначе бы вряд ли он пригласил её сегодня к себе. Ей не хотелось упускать возможности пообщаться с ним, но страх ляпнуть глупость господствовал слишком сильно. Хотя, вполне возможно, его приглашение было всего лишь прихотью пресыщенного человека. — Ты не могла бы кое-что сделать для меня?       Рика вскинула голову, услышав доброту и мягкость в его голосе. — Что угодно, Гирей-сан.       Услышав ответ, он поднялся с кушетки и протянул ей руку. Опустив на неё взгляд, Рика увидела длинный шрам, рассекающий ладонь от большого пальца до мизинца. На фоне кожи цвета слоновой кости, шрам напоминал мазок красной краской по белому холсту. — Тебе холодно? — неожиданно спросил Гирей.       В комнате благодаря растопленному камину было более чем тепло, так что она даже слегка вспотела. — Нет. — смутившись, возразила Рика — с чего он это взял? — У тебя пальцы совсем ледяные. Я будто держу в руках кусочек ледышки. — со смехом сказал молодой глава.       Рика не улыбнулась. «Холодная, как рыба» — прозвучал с уничижительными нотками голос Хинамори у неё в мыслях.        Бережно взяв её за озябшие пальцы, будто ладонь принцессы, Гирей повел её в другую часть комнаты.       Они вошли в ароматную, пахнущую духами спальню. В ней стояла большая кровать, приставленная к стене изголовьем из резного махагони и застеленная покрывалом из красного шёлка, а напротив, на причудливых выгнутых ножках, стояло трюмо. Банкетка и само трюмо были из разных пород дерева: светлое дерево будто мёд, тёмное — как застывшая патока. Зеркало в резной раме выполнено из позолоченного дерева с мотивами листвы и колосьев пшеницы. Перед ним, на столике, в красном стакане-подсвечнике — среди четок и заколок, листов бумаги, бумажных цветов — оплывала свеча. В комнате окон не было — от стен изнутри исходил оранжевый абажурный свет, словно внутрь них поместили горящие окиандоны, из-за чего комната была погружена в тёплый, густой, сонливый полумрак. День был где-то там, не здесь. День не мог сюда войти. — Возьми оттуда гребень.       Гирей указал на столик рядом с кроватью.       Рика взяла нужный предмет со столика и в полнейшей тишине подошла к мужчине. Гирей сел на банкетку, повернувшись к ней спиной. Она сразу поняла, что он от неё хочет, и нерешительно застыла возле кровати. — Тебя это слишком смутит? — невозмутимо спросил Гирей, обратив к ней краешек щеки. — Н-нет, что вы.       «Блин, это странно» — сказал бы Такахаси. Странно? Да, странно. Но немая просьба молодого главы клана, хоть и вызывала в ней неловкость, но в то же время и какой-то предвкушающий трепет, словно ей разрешили прикоснуться к чему-то запретному.       Рика взяла несколько прядей в руку и трепетно провела по ним гребнем. У Гирея были очень красивые волосы. На ощупь, как прохладный шелк, гладкие и достаточно длинные, почти до поясницы. От них пахло лавандой и жимолостью. В тусклом освещении Гирей выглядел, как заколдованный принц. Он слегка откинул голову и, прикрыв глаза, с полуулыбкой произнес: — Как приятно. Никто ещё так нежно не прикасался с моим волосам. — Спасибо. — пробормотала Рика, чувствуя в сердце легкий укол удовольствия.       Сбоку послышалось странное жужжание. В стену, где должно было быть, судя по планировке, окно, был встроен аквариум. Из-за того, что изнутри он был плохо подсвечен, Рика не сразу его заметила. Внутри, между причудливыми кораллами и растительностью, плавала синяя лентообразная мурена с желтым брюхом. Своей яркой окраской она напоминала мифического дракона. Мурена неустанно кружилась в аквариуме —грациозная, переливающаяся в ярком освещении жёлто-синяя лента. — Serpenc Barci. Барсийский змей или Барсийский дракон. Она обитает в одноименном заливе на юго-востоке Вергероса. По легенде, много веков назад в тамошних водах обитала гигантская мурена, которая могла своим хвостом переломить целый корабль. Она охраняла сокровища на дне Каронийского океана. Где-то там затонула армада галеонов Империи Очима, возвращавшихся из Вергероса с золотом и драгоценными камнями. Я слышал, многие хантеры за сокровищами до сих пор пытаются их отыскать. — Рика вырисовывала в воображении штормящие воды океана, корабли, безумно несущиеся по солёным волнам, грохочущие раскаты чернеющих небес, дождь и рёв ветра, исполинского змея, хтонического монстра из подводных недр. «Над чем не властен тлен, то не мертво, Смерть ожидает смерть, верней всего», пока Гирей не выдернул её из фантазий, резко сменив тему. — Что ты думаешь о клане? — Я… — она замолчала, совершенно не зная, как ответить ему, и сказала, наверное, самую банальную вещь, пришедшую ей на ум. — Вы очень великодушные.       Гирей холодно посмеялся. — Всё в порядке. Ты не должна врать. Раз тебе сложно составить общее впечатление, давай разберемся по порядку. Как тебе Арисава?       Золотые волосы, аквамариновые глаза, нежный голос с придыханием. «Слабая» — полупрезрительно отозвался в ней внутренний голос. Арисава была легкая и воздушная, как взбитые сливки, но пустая — в ней не было ничего интересного. Ко всему прочему, женщина показалась Рике трусливой, не смеющей возразить человеку, который насмехался над её собственной дочерью прямо ей в лицо. Если б она была на месте Арисавы, она бы дала Хинамори пощечину. — Никак. — сказала, посчитав, что этот ответ будет самым приемлемым и более-менее — честным. — Никак… — повторил Гирей. — Что ж, так оно и есть, я бы лучше не придумал. Арисава, сколько я её помню, всегда была глуповатой и бесхребетной, и слово «никак» характеризует её точнее всего.       Опешив, Рика застыла с гребнем в руке. — Тебя удивляют мои слова? — Нет, господин Гирей. — Потому что ты и сама так считаешь?       В зеркале Рика увидела его улыбку, но не смогла распознать её во что-то конкретное. — Я не знаю госпожу Арисаву, поэтому не могу сказать о ней ничего более. — Ты хорошо уклоняешься от прямых ответов. Это полезный навык. Когда ты повзрослеешь, постарайся сделать так, чтобы он у тебя остался. Я и сам-то почти ничего о ней не знаю. Она, что называется, ямато-надэсико, патриархальный идеал женщины. Её высшая добродетель — служить своему мужу, вести домашнее хозяйство и безропотно сносить свое унылое существование. Впрочем, это высшая добродетель любой женщины нашего клана. Арисава замужем за Андо, дядей моего отца. — и с неожиданным спокойствием сказал: — Он ненавидит меня от всей души. Всю жизнь его заветной мечтой было получить контроль над главным семейным делом клана, да и над самим кланом тоже. Но наследником стал я, и теперь каждая вторая прислуга в доме доносит ему обо всём, что здесь происходит.       Съеденная пища слегка шевельнулась в желудке. Она замолчала, не очень понятно было — как это все переварить. — Почему? — Мой великодушный отец слишком любил своих родственников. Не мог им ни в чём отказать. И в конце-концов, они обнаглели и стали чувствовать здесь свою власть.       Голос его был бесстрастен. — Разве вас это не беспокоит? — Беспокоит ли меня то, что мой любимый дядюшка ищет способы скомпрометировать меня? О, нет. Скорее всего, он даже желает мне смерти. По-крайней мере, я так считаю. — он повернулся к ней. — Ничего, если мы с тобой посекретничаем?       «Посекретничаем». Это слово не слишком подходило Гирею, но прозвучало из его уст очень естественно. Рике пришлось проглотить вставший в горле комок, продолжая проводить гребнем по чужим волосам. Она кивнула. — Дядя много раз пытался сосватать своих дочерей одному из принцев, Бенджамину. Его мать, первая королева Умма, была воспитанницей нашего клана лет… Боже, дай памяти — тридцать назад? Когда она стала частью клана, ей было тринадцать, а ему — шестнадцать. Дядя Андо тогда выпил у неё немало крови, всячески издеваясь над тем, что она нищая безродная сирота из храма. А потом Умма стала королевой. Вот такая замечательная шутка. А с тех пор, как десять лет назад мой отец отстранил его от семейного бизнеса, он делает всё, чтобы вернуть себе былую власть. Поначалу дядя хотел заполучить поддержку королевской семьи, но ему не хватает ловкости, чтобы добиться их расположения. Несмотря на амбиции, умишко-то у него хуже, чем второразрядный, он только и умеет, что подличать да лизоблюдствовать. Первый принц, конечно, партия выгодная во всех отношениях. Остальные дети короля либо не имеют политического веса, либо слишком малы. Но королева Умма допустит брак с Джун или Кайен только через свой труп. Да и сам Бенджамин не лыком шит. Он весьма несговорчивый и испытывает глубочайшее презрение ко всякому подхалимству. В последний раз, когда дядя привел в свою младшую дочку, Кайен, на приём во дворец, он предложил Бенджамину провести с ней «вечер», чтобы, так сказать, узнать друг друга получше. Понимаешь, что я имею ввиду?       Рика, конечно, не поняла, но кивнула. — Знаешь, что сказал Бенджамин? «Господин Андо, я и не знал, что вы, оказывается, заводчик». Тот спросил, с чего он это взял, а принц ему в ответ: «Только заводчик может добровольно отдать живое существо на случку ради выгоды». Никогда не забуду его лица при этом! Бедная Кайен, она ведь стояла рядом и всё это слышала. Ну и когда дядюшка, наконец, понял, что дорога во дворец таким путем закрыта, все надежды легли на Ичиро. — поймав её взгляд в отражении, Гирей усмехнулся. — Он должен тебе понравится — такой же молчаливый и серьезный.       Отделив очередную прядь от остальных волос, про себя Рика согласилась. Хоть она и видела Ичиро-сана всего-то несколько минут, он действительно ей понравился. — Я видела его, то есть, Ичиро-сана. Вчера. — Да? — удивленно. — А я вот его застать не успел. Где ты его встретила? — Он уезжал и пришел к госпоже Арисаве попрощаться. Ещё, когда Ичиро-сан подошел к ней, то сделал странный жест с её рукой. Как-то вот так. — и объяснила, что увидела.       Когда она замолчала, Гирей сказал: — Это курэсан — глубочайший знак уважения к человеку. Его редко используют в обществе, разве только при обращении к членам королевской семьи, или к настоятелям храмов. Ичиро боготворит своих родителей, и, пожалуй, только слепая любовь заставляет его подчиняться капризам старого идиота. Я более чем уверен, что в отношении Ичиро произошла генетическая ошибка, потому что он не похож ни на свою слабовольную мать, ни на глупого и жадного отца. — Гирей обращался к ней через зеркало, но видел, казалось, не только её. — Мало того, что он глупый и жадный, так ещё и тщеславный. Пожалуй, в этом и причина его глупости. Я заметил, что от чрезмерной жадности и властолюбия люди всегда глупеют, ты не согласна со мной? — Не знаю, но мне кажется, вы правы.       Гирей, поймав её взгляд в отражении, склонил голову вправо, словно проверял ее слова искренность, после чего переложил ногу на ногу и прикрыл глаза. — Он считает, что чем выше заберется, тем больше у него будет власти. — А разве это не так?       Гирей помолчал. — Как ты думаешь, кто самый главный в королевстве? — Король. — Правильно. А у кого больше всего власти? — Наверное, у короля?… — осторожно предположила Рика. — Нет. Есть одна замечательная поговорка: «Король — символ нации». А все символы, как известно, реальной властью не обладают.       Ответ показался ей странным, и она промолчала. В вещах, которых она не понимала, Рика знала, что чем меньше скажет, тем лучше. — Это как? — Трон это право, которое даруется божественной рукой, поэтому никто не должен его нарушать. Влияние символа на страну и на народ гораздо сильнее, чем влияние обычного человека. И есть люди, которым выгодно поддерживать иллюзию, что у короля больше всего власти… когда на самом деле именно эти люди держат всю власть в своих руках.       Ей ужасно льстило, что Гирей говорил с ней, как со взрослой, но было довольно сложно разобраться во всём, о чём он рассуждал. То был мир взрослых, пока ещё ей недоступный. И сейчас она чувствовала себя как ребенок, заглядывающий в приоткрытую дверь, которая всегда оставалась закрытой. — Господин Гирей, что значит иметь власть? — Хмм… Власть — это сила, способная подчинить людей своей воле. Сила измеряется статусом и деньгами. У кого они есть, тот способен менять окружение под собственные интересы и устанавливать свою власть. Поэтому все и хотят получить больше денег и выше статус. — Даже вы? — Я? — переспросил Гирей, приоткрыв глаза. — Нет. Жадность у всех разная. У меня другие аппетиты. — А… Гирей-сан, зачем вы мне все это рассказываете?       Из другой части комнаты было слышно, как стучит в окна ветер, как ветки высоких сосен шуршат по стеклу. — К моменту, когда ты попадешь в окружение членов королевской семьи, ты должна знать о них всё. Без представления о том, что тебя ждёт во дворце, это всё равно что позволить кролику войти в лисью нору. А когда лиса слышит, как пищит кролик, она бросается к нему вовсе не для того, чтобы помочь.       С трудом сглотнув, Рика кивнула. Движения рук по волосам уже шли на автомате. Остались только пряди у лица. Подойдя сбоку, она осторожно взяла прядь и провела гребнем от виска. — Скажи, тебя не тошнило, когда ты беседовала с Хинамори?       Вопрос ввел её в ступор. Они столкнулись взглядами в зеркале. Гирей все не сводил с неё глаз. В горле у неё пересохло. — Могу я поинтересоваться, что она тебе сказала? — Как вы… — Вчера ты была очень расстроена, а я слишком хорошо знаю, что из себя представляет Хинамори. Тебя могли обидеть и Яцуя с Годжо, но мне почему-то кажется, что это кто-то из взрослых. Ты ей и слова не сказала, правильно? — Сейширо-сан… он говорит, что как бы человек не был неприятен, нужно уметь держать себя в руках. — Не сомневаюсь, что это именно его слова. Если Сейширо-доно захочет, то никогда не даст человеку понять, как он относиться к нему на самом деле. Истинно монашеская выдержка. — хмыкнул Гирей вроде как насмешливо. — Так что же Хинамори тебе такого наговорила, м? — Ничего особенного. — пробормотала Рика. — Если ты думаешь, что я тебя накажу за откровенность или передам твои слова Хинамори, то ты ошибаешься. — подталкивая её к ответу, произнес молодой глава.       Гирей относился к ней по-доброму и его слова вполне могли оказаться правдивы. Но проведя всего два дня в обществе членов клана Йонебаяши, Рика успела понять, что нужно вести себя осторожно. Нельзя забывать, что они больше не в Шинкогёку, и все эти люди способны гораздо на большее, чем служители храма. Но Хинамори… Рика глубоко вздохнула, и затем ещё раз, сдерживая просящуюся на язык обиду на явную и совершенно откровенную несправедливость. — Госпожа Хинамори сказала, что я своевольная и не такая красивая, как Канае. Она поставила нас рядом друг с другом и сказала Арисаве-сан, что по сравнению с ней я похожа на крестьянку. — Тебя расстроило, что это соответствует действительности? — Наверное. — Тебе бы хотелось ей отомстить? — Нет, не хотелось бы. — Но тогда тебе придется терпеть её презрение. — Гирей-сан, у меня нет прав перечить госпоже Хинамори. Я — никто. Я не совсем понимаю, чем заслужила её неприязнь, но если придется, то я буду терпеть его столько, сколько нужно. В моём положении иначе никак. — Даже если она превратит твою жизнь в ад? — Вряд ли госпоже будет интересно тратить своё время на постороннего ребенка. — Вполне возможно. И всё же я не верю, что тебе не хочется поставить её на место. — Не понимаю, зачем. Она просто невоспитанная богачка, вот и всё.       Рика была настолько поражена собственными словами, что замолкла. Это было слишком — за такое нахальство она вполне могла бы серьёзно получить. Испуганно посмотрев в отражение, Рика увидела, что вызывала у мужчины приступ такого веселья, что он едва мог его скрывать.       Гирей обернулся, и они встретились взглядами. Зрачки у него были огромные и чёрные — северного льда в глазах практически не было видно. — Потрясающе. Ты понравишься Церидниху. — констатировал он.       Рика замерла с гребнем в руке, уверенная, что ослышалась. Она уже не первый раз слышала имя принца и воспринимала возможность встречи с ним, ну, например, как встречу с Буддой. — Господин Гирей, а кто такой принц Церидних? — Он младший сын королевы Уммы и четвертый принц Какина. Ему сейчас девятнадцать. Бенджамин, если не ошибаюсь, старше его на шесть лет. — То есть, за столько времени у короля появилось ещё двое детей от других жен? — Да. Второй принц, Камилла и третий Джанг Лей. Всего принцев одиннадцать. — Почему вы решили, что я понравлюсь Его Высочеству? — Скажем так, ему нравится откровенность. А ещё больше ему нравится угадывать, что у людей на уме. Прямо, как тебе. — Как я? — Ты словно лесной зверёк — ведёшь себя так, будто пытаешься понять, где может прятаться опасность. Хотя иногда можешь и укусить. — Гирей сказал так, что она сразу догадалась, это он про Хинамори. — Церидних же себя этим развлекает. Он не выносит скуку. Для него нет ничего страшнее скуки, и нет ничего слаще, чем раскалывать людскую натуру. Подростком он немало людей довел до слёз. Церидних очень умён, и родственники его сторонятся. Наверное, они боятся, что тот будет копаться у них в мозгах. — тут то ли Гирей фыркнул, то ли что-то в аквариуме породило похожий звук. — Но за всю жизнь Церидниху по-настоящему никто не был интересен. Никто. Посмотрим, сможешь ли разжечь в нём любопытство.       Любопытство? Это как понимать?       Замолчав, Гирей поднялся с банкетки. Положив гребень на столик трюмо, Рика последовала за ним.       Он усадил её в кресло и подошёл к застекленному шкафу в углу комнаты. Там он достал бутылку вина, откупорил одним ловким движением и наполнил два бокала — один до половины, второй — на две чайные ложки. Последний Гирей протянул ей. Рика непонимающе нахмурилась. — Но я… — Ничего не говори. Просто пробуй.       Рика обхватила пальцами хрустальные стенки: дно бокала было узким и постепенно расширялось к верху, словно раскрывающийся бутон лилии, поднесла его к лицу. Запах вина, горьковато-терпкий, словно сок недозрелых ягод, защекотал обоняние. Гирей тем временем, присев на край стола напротив неё, поболтал вино в бокале и, потянув аромат, сделал глоток.       Рассудив, что ей, в общем-то, нечего боятся, Рика осторожно попробовала вино.       Едва напиток попал на язык, её лицо скривилось, как расплавленная свеча, и она чуть не выплюнула его обратно. Забирая у неё из руки бокал, Гирей рассмеялся. — Это очень хорошее вино. «Д’Икер» урожая семьдесят восьмого. Семья Нейджире владеет превосходными виноградниками на юге Гольбаха. Запомни его вкус.       Вино на свету было золотистым, словно мёд, а аромат — с тонами спелой чёрной смородины, ежевики, пряных трав и кедра. Сделав глоток, Гирей, прикрыв глаза, несколько секунд смаковал изумительный вкус, ощущая, как после приятной терпкости напитка нарастает сладковатое послевкусие. Открыв, он заметил, что девочка с интересом изучает шахматный стол. — Хочешь сыграть? — предложил молодой глава.       Рика вскинула голову, её глаза возбужденно загорелись, как у ребенка, которого привели на фестиваль или в парк аттракционов, словно говоря: «Да, хочу, хочу!».       Они сели за стол. Рика застопорилась, выбирая сторону. Выбор белых фигур всегда более выигрышным из-за преимущества «первого хода», позволяющее шахматисту развернуть любимый дебют и задать ход игры, но взыгравшее с того ни с сего тщеславие заставило сесть за чёрные. Не нужно ей никакое преимущество — и без него справиться.       Когда Рика выдвинула на шестое поле ладьи коня, Гирей понял, что она решила использовать сицилианский «дракон». По богатству идей и разветвлений «дракон» считается один из самых сложных шахматных дебютов.       Фигуры на поле быстро развивались. К концу дебюта и начала миттельшпиля у неё был твердый план фианкеттирования королевского слона. Для этого нужно было оттеснить белых слонов и расчистить поле для продвижения. Но случилось неожиданное. Через несколько ходов, после того, как она пошла ладьей на вертикаль ферзевого слона, Гирей, отдав на растерзание своего ферзя, взял конем её слона.       Положение на поле стало неясным. Жертва ферзем застала её врасплох. Это был смелый ход, но очень рискованный — его делают только в том случае, если шахматист полностью уверен, что риск оправдан. Ей стало тревожно. Она планировала размен ладей через несколько ходов, чтобы продвинуть слона вперед, а второго использовать как защиту от неприятельских пешек, но в итоге решила, что будет придерживаться изначальной стратегии борьбы за открытую линию слона и перекрывать все шансы для рокировки белых пешек.       Через четверть часа намерения Гирея стали очевидными — он хотел довести партию до эндшпиля конями, маневрируя пешками, чтобы создавать препятствия преимущественно для чёрного слона и ладей. С её быстротой восприятия и остротой ума хватило всего пара секунд, чтобы придумать, как провести эффективную контратаку против коня и освободить линию для продвижения последней ладьи. Тыл надежно защищен слоном по центру и ферзем на её стороне поля. Её разум прояснился, она держала соперника в напряжении, заставляя уходить от угроз и параллельно развивала атаку. В конце-концов ей удалось взять его коня в обмен на две пешки и загнать последнюю ладью на незащищенное поле, где через два хода оказался слон.       Рика решилась поставить в уязвимое положение ферзя — кульбит сложный и опасный, но если все пройдет, как задумалось, то вскоре рокировка вернет королеву на своё законное место. Рука на мгновение замерла над шахматной фигурой. Рика мысленно повторила. Рокировка вернет королеву на своё законное место. Уголок губ дёрнулся вверх. Эта фраза ей понравилась, и она решила её запомнить. Отдав ладью, она вынудила его короля отступить на шаг, что хватило черному слону на следующем ходу добраться до места белого слона.       Они сыграли три партии. Хитрые комбинации разрастались по шахматному полю, прекрасные, как цветы. Во время дебюта и в начале миттельшпиля Рика делала ходы крайне осторожно, иногда подолгу рассматривая положение на шахматном доске. В середине партии ходы становились стремительнее, свирепее, фигуры начинали маневрировать на доске, что новичку показалось бы проявлением нарастающей паники и неуверенности, но на самом деле они меняли свое положение на доске с чётко запланированным просветом нащупать слабые пункты позиций противника. Стоило ему допустить малейший промах, девочка обязательно это замечала и брала его за горло. Ходы белых фигур напоминали бегущих с корабля крыс. Под конец миттельшпиля она начинала манипулировать его фигурами, ход за ходом захватывая власть над полем, и в результате эндшпиль безоговорочно подчинялся ей. Она проявляла точность, интуицию, тонкое понимание позиции, быстроту расчёта вариантов, техничность в реализации материального и позиционного перевеса.       В полной тишине Гирей опрокинул короля, признавая поражение. — Хватит, хватит. — и, сердито посмотрев на поле, словно хотел проверить, действительно ли там нет шансов — нет, ничуть — покачал головой. — я сдаюсь.       Девочка улыбалась: в её улыбке читались удовлетворение, гордость и восторг от победы. — А Сейширо-доно был прав. — В чём, господин Гирей? — Он сказал: «Не садись с ней за шахматный стол — она разгромит тебя, как сопливого ребёнка».       Рика рассмеялась. Почему-то ей вдруг стало очень-очень легко, словно внутри надулся воздушный шарик — то ли от победы, то ли от знания того, что монах её кому-то похвалил. Когда нас хвалят другим людям, и мы об этом узнаем, это что-то да значит, ведь так? — Ну, что я ожидал, в самом деле. Только убедился в том, что ты и правда одарённая. — Это Сейширо-сан назвал меня одарённой. Сама про себя я такого не говорила. — Ты считаешь это различие важным? — спросил Гирей, поднимая бокал к свету свечи. Свеча блещет сквозь вино и хрусталь, как блещет солнце на воде, а само вино того же цвета, что и фигуры из слоновой кости на той стороне шахматного поля, которая принадлежала Рике.       Находясь в смешанных, противоречивых чувствах, она спросила — голос прозвучал тихо и хрипловато: — Господин Гирей… Сейширо-сан просил вас взять меня, ведь так?       То, что Гирей ответит утвердительно, Рика знала. И расстраиваться тут было не с чего, ведь она сама просила монаха помочь ей и Такахаси. Но в глубине души ей хотелось услышать, несмотря на слова Канае, что Гирей-сан всё-таки разглядел в ней что-то особенное. — Он не просил.       Рука, протянутая к слону, замерла в воздухе. Неверящий взгляд. — Признаюсь, ты действительно не произвела на меня впечатление. Поначалу. В Зале Гильдии выглядела так, словно тебя привели на ужин к ужасному монстру. Неужели я был настолько страшен? — со смешком поинтересовался Гирей. — Вовсе нет! — воскликнула Рика и с изумлением на него уставилась. Он что, действительно так подумал? — Ты показалась мне робкой и зажатой от того, что слишком переживала, что я о тебе подумаю. Робость — это не то, что нужно в столице. Но как только мы остались наедине, ты перестала так стесняться. Да, храм выбирает наиболее способных детей, но именно глава клана решает, кого он возьмет с собой. А я не тот человек, кто будет идти на поводу у кого-либо против воли. — Рика уже готова была выдохнуть, пока не прозвучала следующая фраза: — Но с твоим другом всё несколько иначе.       Рика смотрела на своего багрового короля. — Ты ведь понимаешь, что он здесь только из-за тебя? У меня не было ни единой причиной выбирать его в качестве воспитанника клана. Такахаси забавный мальчишка и произвел на меня некоторое приятное впечатление, но не более. А Сейширо-доно был весьма… убедителен, когда речь зашла о твоем друге. — Но и я не не особо впечатлила вас. — Почему ты так решила?       Она легонько пожала плечами. Это было единственное лишнее движение за всё время. — Ты стремишься быть независимой и всё же тебе важно получить одобрение окружающих. Ты маленькая девочка, которая хочет быть взрослее. Обрати внимание, что я сказал «быть». Не казаться. Именно в этом ты и отличаешься от остальных детей. В желании брать на себя ответственность. Поверь мне, даже не всякий взрослый готов взвалить на себя тяжелую ношу. Если направить твое воспитание в нужное русло, ты вырастешь в человека, который будет принимать правильные решения в трудный момент. Такие люди просто необходимы стране. Поэтому я тебя выбрал. — Вы не отправите Такахаси обратно? — О, нет. Вовсе нет. Не беспокойся об этом, он останется. Но разве ты не считаешь, что поступаешь несколько эгоистично по отношению к некоторым людям? — К кому? — По отношению ко мне, например. — Если бы вы не хотели, вы бы его не взяли. Вас же никто не заставлял.       Прежде, чем до неё дошло, насколько грубо это прозвучало, Гирей ответил — невозмутимо: — Ты права. Но тогда бы я лишился тебя.       Рика открыла рот, но её настолько ошеломил ответ, что она не представляла, что можно на него сказать. — Гирей-сан, вы не должны говорить таких слов. Я ничего не сделала, чтобы их заслужить. — Рика, давай договоримся — я сам могу решать, что мне говорить, а что нет. — его пальцы постукивали по столу в ровном ритме. — Я погляжу, ты о себе не слишком высокого мнения и вовсе не считаешь себя особенной…хотя всё говорит об обратном. — Не такая уж я и особенная. — пробормотала, отводя взгляд. — Сейширо-доно так не считает. — Может, он ошибается. — А тебе бы хотелось, чтобы он ошибся? — лукавый наклон головы. Хрупкие элегантные пальцы коснулись подножки бокала. — Скажи, Рика, разве тебе не нравится его внимание? Неужели тебе не нравится, что Сейширо-доно считает тебя особенной? Разве ты не готова сделать всё что угодно, чтобы он и дальше продолжал так думать?       Решетчатая рама окна, сквозь которое в комнату попадал свет, ложилась тенями на шахматную доску, перекрещивая поля. — Он для тебя все равно что отец, не правда ли?       Казалось, Гирей то ли игрался с ней, то ли проверял её на прочность. — Не знаю, господин Гирей. — А мне кажется, знаешь. — сразу же возразил мужчина. — Я думаю, тебе бы очень хотелось, чтобы он был твоим отцом. — и, положив ногу на ногу, откинулся назад.       У неё заболело сердце. Он говорил вещи до ужаса истинные, отзывавшиеся в ней, подобно удару колокола. Одно дело, когда ты миришься со своими постыдными несбыточными мечтами, тихо лелея их в себе, другое дело — когда кто-то заставляет тебя их вслух признавать. — Он кое-что рассказал мне о тебе. Девочка из маленькой республики на юго-востоке Федерации, где чуть меньше года назад случилась страшная трагедия — неизвестная группа военных по приказу перебила всё население и захватила власть над алмазными шахтами. Если мне не изменяет память, тогда погибли твоя мать и двое старших братьев, Ишида и… Кацуки? — Нацуки. Моего брата звали Нацуки.       Рика сидела очень спокойно, неподвижно. Она была абсолютно непрозрачна. Лишь только уголок едва заметно щеки дёрнулся, когда он исковеркал имя её брата. — Он умер от выстрела в голову, не так ли? — молчание. Гирей сидел, положив локти на стол, пальцы сплетены под подбородком. — Подонок приставил ружье к его затылку, нажал на курок и убил его. Ты видела его тело? — Да. — Каким оно было? — Бледным и холодным, с дырой в голове. Мёртвым.       Гирей пристально всматривался ей в глаза, ожидая увидеть там слёзы, но они оставались сухими. Его восхищала её выдержка. Он никогда не встречал детей, от которых исходила бы угроза и даже толком был не уверен, что именно её и почувствовал, пока не ощутил, что несмотря на неподвижность, Рика ощерилась, внутреннее, инстинктивно. Эта девочка любила старшего брата, да всю свою семью точно также, как все любят своих родных, и была готова в любой момент вступить в драку, если бы кому-то вздумалось чернить их память. Подумать только, ей всего-то девять лет… — Тебя часто мучают кошмары о его смерти? — Каждый день. — Ты его любила? — Да. Больше всего на свете. Я любила их всех. — Ты бы хотела, чтобы они вернулись к жизни?       Между её бровей пролегла складка. — Это невозможно. — Конечно, нет. И всё же ты жалеешь, что не умерла вместо кого-то своей семьи. — С чего вы это взяли? — С того, что ты всё время извиняешься. «Простите, простите, извините пожалуйста», не имеющие ничего общего с вежливостью. — могло почудиться, что тот её передразнивает, но молодой глава настолько точно передал её интонации, что она рвано вздохнула. — Ты словно извиняешься за то, что осталась жива и сомневаешься, имеешь ли на это право.       После прилюдной экзекуции, которую устроила ей Хинамори, Рика реагировала на слова куда более спокойно. Они причиняли боль, но не уже не раскаленными ножами, колющими на живое, саднящее, а тонкими иголочками. Той же ночью она также пришла к выводу, что свои уязвимые места следует прятать от посторонних глаз. В тот же миг, когда осознание этого к ней пришло, её неумело залатанное сердце покрылось первым, тонким слоем брони. — Когда-нибудь я снова их увижу, но сейчас у меня есть причина, чтобы жить. — Всё из-за этого мальчика? Что за причина кроется в столь трепетном отношении? Сочувствие двух сирот друг другу?       Рика смотрела на него достаточно долго, чтобы даже он почувствовал себя неуютно. — Я хочу помочь Такахаси, потому что он мой друг. — проговорила, не отрывая взгляда. — Этого достаточно. У моего желания сделать его счастливым нет причин. Когда любишь и дорожишь кем-то, то пытаешься помочь. Вот и всё. — Какая самопожертвенность. Всегда испытывал к желанию человека страдать за других смешанные чувства.       В то время, как Рика пыталась понять, как «помощь» в сознании Гирея превратилась в «страдание», он продолжил: — Что случилось с твоим отцом? Он умер?       В свете того, что Рика даже не могла припомнить, когда в последний раз думала о нём, вопросы об отце казались ей настолько бессмысленными, что до неё плохо доходило, почему Гирей их задавал. Наверное, смысл в практической стороне дела. Она несовершеннолетняя и осталась без опеки. Как в таком случае она попала из Федерации в храм на севере Какина, а не в приют? «Приют». От этого слова у неё стиснуло желудок — от него несло одиночеством, наглухо запертыми спальнями с сиротами, равнодушными воспитателями без намёка на теплоту и овсяной кашей на воде, которую Нацуки терпеть не мог и уныло водя по утрам ложкой по серой жиже называл «детдомовской едой». — Нет. Он нас бросил, когда мне было четыре. — Слышу по голосу, тебя это не очень волнует.       Рика безразлично пожала плечами. Разговоры об отце её не очень интересовали, и она выдвинула белую пешку на четвертое поле короля, в ответ делая ход черной на пятое, тем самым начиная разворачивать Испанский дебют. Она читала о нём в книге о шахматных стратегиях, особенно запомнив надпись на первой странице после переднего форзаца: «Нужно затащить противника в темный, дремучий лес, где 2+2=5, и спасительная тропка достаточно узка, чтобы по ней мог пройти только ты сам». Испанский дебют Рика ещё не разыгрывала, разбирая только по теории ходов, но ей было любопытно его попробовать, хотя без книги она не была уверена, что сможет его повторить. — Ты скучаешь по нему? — Да нет. — ответила с неохотой, не горя желанием продолжать разговор. Чёрный конь на шестое поле ладьи. Как же там дальше? Белый слон на пятое поле коня? — А вы скучаете по своему отцу? — Иногда.       Помолчав пару мгновений, Рика негромко сказала: — Вы его любили.       Гирей поднес бокал к губам — сквозь хрусталь его глаза чудились двумя искрящимися на зимнем солнце льдинками. Он смотрел ей в глаза глубоко-глубоко… — Что подвело тебя к этой мысли? — Его портрет висит у вас в комнате. Если бы он не был вам дорог, вряд ли бы вы хотели видеть его каждый день. — Может, ты права. — и сказал то, чего не ожидал: — Он никогда не желал мне ничего, кроме счастья и благополучия.       Гирей поглядел на Рику — в серебристых глазах бликами отражалось удовлетворение. Они словно поменялись местами — всего на мгновение — но он так и не смог понять, намеренно ли или по чистой случайности. — Сейширо-сан говорил… Простите, вы не хотите сыграть? — спросила Рика, спохватившись, когда заметила, что Гирей изучает шахматное поле, но по его виду ей не удалось понять, хочет он присоединиться или нет. — Я лучше посмотрю, как играешь ты. Что это за дебют? — Королевского коня. Сейширо-сан обыграл меня два раза, используя его. — Никогда не слышал о подобном дебюте. Расскажи. — Ну, он очень интересен возможностями, которые он дает чёрным, способствуя их успеху. Один ученый, я только не помню, как его зовут, предложил систему игры, начинающуюся вот таким ходом. — она поставила коня на третье поле ладьи. — Из-за него у чёрных может быть много проблем в миттельшпиле, но во многих случаях в эндшпиле партия всё равно заканчивается их решающим перевесом. Если хотите, мы можем разыграть другой дебют. — Ты имеешь ввиду, какой попроще? — со смешком спросил Гирей, подливая в бокал ароматное вино. — Нет, я просто… — Можешь не отвечать. Я уже признал, хоть и не без огорчения, что в шахматах ты куда способнее меня. Пожалуйста, продолжай.       Рика пошла слоном на четвертое поле короля, тем самым пожертвовав пешкой. Раньше гамбит всегда вызывал у неё острое чувство беспомощности. Сейчас же, набрав опыт, она жертвовала фигурами практически без сожалений, если знала, что жертва принесёт ей выигрышную позицию. — Быть может, это результат некой… слово подзабыл. Трансференции. Когда ребенок теряет дорогого человека, он подсознательно ищет его фигуру в других людях. Может, в Такахаси ты видишь своего брата?       У неё вырвался усталый вздох. Почему-то люди, зная её историю и Такахаси, настойчиво пытались убедить её в том, что она видит в лучшем друге Нацуки или Ишиду, будто это должно как-то помочь ей, ну или, по-крайней мере, облегчить ей жизнь. На самом деле все эти разговоры вызывали в ней не больше, чем сухое раздражение. Если бы она хоть немного чувствовала нечто подобное, то уж точно бы об этом задумалась. — Такахаси это Такахаси, а Нацуки это Нацуки. — раздраженно отозвалась Рика. — Такахаси мой лучший друг, а Нацуки мой брат, и я осознаю эту разницу. Если я и замечаю в них какие-то сходства, это вовсе не значит, что я пытаюсь заменить одного на другого. И я не стремлюсь спасти своего брата, помогая Такахаси, если вы об этом тоже собираетесь спросить.       «Ах-х, её язык режет не хуже ножа! Она очень откровенна. Это совершенно обезоруживает. Такое впечатление, что она не снисходит до лжи» — сохраняя внешнее хладнокровие, подумал Гирей. Он находил её очаровательной и забавной. Рика была очаровательна, каким очаровательным бывает котёнок: брошенный, совсем маленький, с избытком целеустремленности и рвения, который затем вырастет и станет большим, взрослым… тигром. Тигром-людоедом. А пока в ней искренность и серьезность такого вот детёныша. С которым потом уже не поиграешь. Помимо неподвижности, Гирей учуял и кое-что ещё — опасность. Флёр, не более, но уже трепавший инстинкты. — Странно, что вчера перед Хинамори ты не смогла также защищать себя.       Рика не знала, что на это ответить. — Не подумай ничего плохого. Я не испытываю наслаждение, задавая вопросы, заведомо понимая, что они могут причинить тебе боль.       «Тогда зачем вы это делаете?»       В комнате было душно. Запах миндаля и мирра почти невыносим. В ушах стоял громкий треск или то был треск углей, ставший отчего-то куда громче. Во рту пересохло — может, из-за свечей и горящего камина, выжигавших весь кислород из воздуха, а может от того, какой эффект возымели слова Гирея. Рика облизала губы и взяла ферзя. Подобно тем, что говорил ей Сейширо-сан, они словно вторгались в её личность и проверяли, как долго она сможет их выдерживать. — А теперь, Рика, ответь на вопрос — что, кроме твоей привязанности, делает Такахаси ценным?       «Его жизнь» — чуть не сказала она. Но не сказала. Таким ответом никого не убедишь. Нужно смотреть на вещи реально, такими, какими они есть. Взрослые всегда обращают внимание на пользу, на практичность, на выгоду. То, что знатные кланы берут на воспитание сирот никакая не бескорыстная помощь из сострадания к обездоленным детям. Они хотят получить от них выгоду, но какую, ей пока было неизвестно.       «Мы должны следить за последствиями своих действий, а не за их мотивами». — Вот видишь. Ты и сама не можешь ответить. — Он станет хантером. — Хантером? — хохотнул мужчина. — Нет. — Да. — Моя девочка, ты хотя бы представляешь себе, кто такие хантеры?       Рика посмотрела на высокое зеркало. Гирей проследил за её взглядом. Оно было одной из лучших антикварных вещей в доме, семнадцатый век, правда, чуть мутноватое и потрескавшееся, в слабом свете — всполохи латуни, серебра, позолоты. Зеркало было вывезено из дворца Сервье в Валендаме и один Бог ведает, что ему пришлось увидеть на своем веку. Отражение чего она там хотела увидеть? Совершенно очевидно, не своего собственного. — Мой дядя — хантер.       Гирей поднялся, чтобы подлить вина, так что Рика не увидела, как его лицо с недоумением нахмурилось. Хантер? Этого ему никто не говорил. — Как его имя? — Ренджи Садахару.       Вот почему!       Он поднял бутылку к глазам. Лучи света обнаружили в вине присутствие небольшого осадка. — Невероятно! И что же ты здесь делаешь, раз ты племянница такого знаменитого хантера?       «Знаменитого?». — А ты не знала? — удивленно спросил Гирей, безошибочно истолковав её озадаченное молчание: — Все хантеры считаются элитой в мировом сообществе, но даже среди них есть те, кто превосходят остальных со своим невероятным талантом и выдающимися способностями. Ренджи Садахару один из «звездных» хантеров. Это означает, что он признанный верховодящим руководством Ассоциации, как заслуженный охотник. А в некоторых узких кругах оно особо известен благодаря своим… специфическим навыкам. Просто поразительно. — Гирей, покачав головой, посмеялся, все ещё с остаточным изумлением.       «Если он такой заслуженный охотник, что ж он не смог поймать тех, кто убил его семью?» — прошипел внутри знакомый голосок. Когда она собирала вещи, то нашла все фотографии, которые смогла найти в доме; дядя не забрал себе ни одной. Она так долго жила без семьи, а они жили только в её мыслях, и когда воспоминания начинали размываться и ускользать от неё, будто эхо отдаляющихся голосов, она доставала коробку и рассматривала фотографии, пока те не возвращались и приобретали прежнюю чёткость. Иногда в запахах приготовленной еды, в донесшемся откуда-то аромате, похожем на мамины духи, в обрывках разговоров, случайных вещах она ощущала прикосновение их рук. Ещё сильнее Рика чувствовала их руки, когда размышляла о том, что стало причиной их смерти и какое наказание ждёт тех убийц, и всегда приходила к мысли, что хотела бы знать во всех подробностях, что какая участь их ждёт. Их посадят в тюрьму? Или их ждёт смертная казнь? Им отрубят головы? Или, может, замучают до смерти? В «Речных заводях» была описана страшная казнь под названием Лин-Чи. В средних веках Лин-Чи следовала за государственную измену и отцеубийство путём отрезания от тела жертвы маленьких кусочков в течение длительного периода времени. Думать об этом было непереносимо, она содрогалась при одной мысли, и одновременно те же самые шипы, что впивались в неё, когда она стояла над Канае, приносили болезненное наслаждение. Она бы скорее убила себя, чем произнесла такое вслух, всё это были запретные мысли. Почти столь же непереносимо безобразно было то, что дядя, давший обещание найти тех монстров, не сдержал его. Он снова их обманул, и Рика не могла простить ему этого. И ведь, в сущности, он бросил её на произвол судьбы. Если бы она была ему хоть каплю дорога, он бы не давал ей никаких надежд, не мучил её ожиданиями, не заставлял исходиться от тоски. В девять лет ей впервые открылась абсолютно новая ненависть: ядовитая, разъедающая сердце и разум, хуже, чем к человеку, которого презираешь, к своему злейшему врагу — ненависть к тому, кого любишь. — Вы знаете моего дядю? — это вырвалось у неё против воли, она хотела сказать нечто совсем иное.       Гирею показалось, что в её глазах к зрачкам слетаются искры; впрочем, возможно, это всего лишь отражается пламя свечи. — Нет, я с ним никогда не встречался. — Тогда откуда вам о нём известно? — Я знаком с человеком, который нанимал его для работы. — Вот как. — её голос стал низким и скрипучим, сквозь полусжатые зубы. Её голос напоминал звук, который издает ржавый металл. — Чем же мой дядя занимается? — Скажем так, избавляет людей от проблем. — От своих он тоже неплохо избавился. — глухо прокомментировала Рика, ставя чёрному королю перекрестный шах. Классический ферзевый эндшпиль. Она изучила положение фигур на поле. Король на пятом поле ладьи; рука сделала ход белым ферзем на восьмое поле коня, отвечая шахом. Хм… Любой шах черных приведет к выгодному для белых размену ферзей. — Что?       Погруженная в мысли, Рика не услышала голос Гирея. Ему пришлось снова её окликнуть. — Простите, господин. Ничего. — и аккуратно положила чёрного короля на бок. Надо же. Проиграла сама себе. — Возможно, твой талант у тебя в крови.       Рика сжимает губы. Эта фраза вызвала в ней вспышку гнева. Всё равно, что сравнить её с Ренджи. Она не хотела быть похожей, на этого человека, не хотела иметь с ним ничего общего. Воскрешая в памяти последний год, она осознала, что чем больше знала о нём, тем ближе приходила к пониманию: всё, что они знали о нём — ложь. Дядя Ренджи, старший брат её мамы, которого они с Нацуки боготворили, и тот хантер, о котором говорил Гирей — два разных человека. Ишида был прав. Он лгун. Обманщик. Предатель. — В Какине не слишком любят хантеров. Наше правительство придерживается мнения, что все они — шпионы «Большой Пятерки». — Почему? — Да Бог их знает. — ответил молодой мужчина, потирая глаз тыльной стороной руки. — Они слишком трясутся за своё благополучие. Случись во всём мире массовый голод или пандемия какой-нибудь страшной болезни, Какин просто построит железный купол и спрячется в нём, пока весь мир будет страдать в агонии. Ассоциация хантеров спонсируется из бюджета Мирового правительства, и хоть официально приказов им никто не отдает, все прекрасно знают, что отказов Большая Пятерка не слышит. Хантеры всегда были вовлечены в политику, так что даже если кто-то в Какине хотя бы надумывает пойти на этот их особый экзамен, то обязан пройти процедуру согласия у правительственных чинов. — Получается, хантеры из Какина — шпионы в Ассоциации?       Гирей, в этот момент поднесший бокал к губам, чтобы глотнуть вина, подавился воздухом. Вино чудом не расплескалось на хаори и диван. Рика вскочила с банкетки, взять воду, но он движением руки заставил её сесть обратно.       Мурена в аквариуме, услышав шум, вылезла из своего грота — посмотреть, что происходит, и уже не вернулась туда, всё крутила и крутила бесконечные восьмерки в огромном аквариуме, обнажая в дыхании острые зубы. — Я не удивлюсь, если так оно и есть. Нет, нет… совсем не удивлюсь. Какин не побрезгует ничем, чтобы стать самой сильной державой. Он будет использовать своих и чужих, манипулировать ими, чтобы добиться своих целей. Королевство простирается по всему континенту, и словно огромное колесо намерена двигаться дальше, поглощая за собой страны одну за другой. Людей, территорий и ресурсов становится больше, государство крепнет и процветает. Конечно, многие этим недовольны. — Вы говорите про эти страны? — Именно. — Они же могут её возненавидеть. — Да. И что?       И вот она тоже подумала. Действительно. И что? — В ненависти нет пользы, она отвлекает от сути. Никчёмное чувство для никчёмного человека.       Рике очень хотелось выглядеть взрослой и рассудительной перед молодым главой, но, по правде говоря, ей было тяжело придумать какой-то умный ответ. Она была ребенком и большинство её представлений о мире ещё были наивные до инфантильности. — Мне бы не хотелось, чтобы меня кто-то ненавидел. — Полагаю, такова цена за величие: ненависть, презрение, страх… Сильные не спрашивают разрешение у слабых — они просто заставляют преклонить колено. Сильные всегда добиваются своего. А слабые их за это ненавидят.       Рика посмотрела на чёрного коня. Затем охватила взглядом всё поле, оценить положение фигур. Чтобы выигрывать, надо видеть всю картину целиком, но её взгляд скакал с одного кусочка поля на другое, не укладываясь в целое, будто она играла сразу несколько партий одновременно. — Чего ты хочешь, Рика?       От прямоты вопроса девочка смешалась и сказала совсем не то, что собиралась: — Ничего. — Мне кажется, ты просила взять твоего друга не только для того, чтобы с ним не расставаться. Есть ведь и другая причина, я прав? — Я хочу, чтобы Такахаси снова ходил. — стряхнув оцепенение растерянности, ответила она. — Ясно. Я так и думал. А ты уверена, что это то, чего хочет сам Такахаси? Это твоё желание или его? Рика застыла, умолкнув; Гирей прямо-таки ворвался в эту паузу. — А ещё ты хочешь сделать из него хантера. — Я не буду из него никого делать. — ответила девочка. — Я лишь хочу поставить его на ноги, а дальше он всё сделает сам. Через пять лет вы передаете воспитанников клана королевской семье. Он же сможет служить ей, будучи хантером? И наверняка принесет куда больше пользы, чем обыкновенный солдат.       Гирей задумчиво хмыкнул, проводя пальцем по красным губам, обагренным вином, казалось, взвешивая высказанные аргументы. А может, он просто обозлился на её настойчивость. — Хм. — он посмотрел в вино. — Что ж, хорошо. Я выполню твое желание. У нашей семьи есть кое-какие связи с врачами университетской больнице Кейо.       У неё вырвался короткий вздох. Нараки-сан как-то обмолвился, что учился в медицинской школе Кейо при университете Миволл.       «Это самый престижный универ в мире. Туда ни за какие деньги не поступишь, если ты не гений» — позже рассказала ей Шиф, как ей показалось, с восхищением и завистью. Сама девушка себя, очевидно, гением не считала. — Правда? — Правда. От чего нет? Такахаси теперь воспитанник моего клана. Я несу за него ответственность. — Он… будет ходить? — произнесла она притихшим голосом от неверия, что все это может быть правдой. — Ты же понимаешь, что этого пока никто не знает. Но если врачи скажут, что есть шанс, что лечение может закончится успешно, то — да. Он будет ходить.        Рика поднялась из-за шахматного стола, и, сев на колени, очень низко поклонилась, выражая свою благодарность. — Он сможет вас удивить. Вы только подождите. — выпрямившись, произнесла она.       Гирей улыбнулся, но на его лице так и остался молчаливый скепсис. — Посмотрим. — он поднял свой бокал на уровень глаз — таким взглядом смотрят в дальнюю даль в прериях — и, отведя его от лица, спросил у неё: — А что бы ты хотела лично для себя?       Рика ждала этого вопроса — и боялась его. — Нет ничего плохого, если ты ищешь в других людях тех, кого утратила. Так работает наше сознание. Мы стремимся к привычным образам, потому что они делали нас счастливее, а когда мы их теряем, то пытаемся найти их вновь. Ты сформировалась благодаря переживаниям и опыту, накопленному в детстве, тех событий, которые вызвали в тебе потрясение и впоследствии легли в основу личности. Твое желание спасать уходит глубоко корнями в детство, где все жертвовали собой ради других и считали это за норму. Несмотря на бедственное, безнадежное положение сироты, ты ставишь в приоритет спасение друга. Ты хочешь стать мастером кэндзюцу, чтобы защитить дорогих людей. А уж если кто-то обидит их ты готова вспыхнуть, словно порох. Столько стараний ради кого-то… Тобой, очевидно, движет чужая беда: ты видишь её и это заставляет тебя действовать. Уверен, ты готова на всё, что угодно, если речь идёт о ком-то, кто тебе небезразличен, но только не для себя. Тебе придется снова и снова спасать кого-то, ведь чужие беды нескончаемы. Но кто защитит тебя? Ты маленькая беззащитная девочка. Ты же понимаешь, что с тобой может случиться всё что угодно? Даже сейчас, в этой самой комнате. И никто не придет к тебе на помощь.       Гирей поднялся из-за стола. Рика дёрнулась, но тот, кажется, этого не заметил. Взяв бокал, он прошёл к камину и сел в берже, повернутое к шахматной доске. Все содержимое её головы перетряхнули и смяли в один ком, будто детали головоломки, и не понимала где какой кусочек. — Настанет день, когда нужно будет спасти тебя. И никто не придет к тебе на помощь. Видишь ли, Рика, чтобы выживать, нужно думать и о себе. Потому Канае добьется в жизни большего, чем ты.       Девочка встрепенулась, подняла на него глаза. Глаза у неё были затуманены, но лишь через миг, как Гирей произнес последний фразу, она уже резко, сердито глядит на него. Казалось, ещё чуть-чуть, и она задымится, как горстка сухого хвороста под ярким лучом света, на её лице так и читалась: «Канае?! Ни за что!». — Что я вижу! Тебе это явно не по нраву. Что я хочу сказать — никто не придет к тебе на помощь, кроме тебя самой, однако, полагаю, ты и так это знаешь: — и затем он добавил то, чего она ожидала меньше всего: — Ты бы хотела стать воином?       «Что?». — Воином?       Гирей сделал глоток великолепного красного. Рика была ошарашена. — Солдатом. Ты разумная, стойкая и честолюбивая. Да-да. — он взмахнул рукой, пресекая попытку возразить: — Честолюбивая. Не спорь, так и есть. Ты можешь овладеть искусством меча и стать частью королевской армии. Возможно, тебе даже удастся попасть в личную армию самого короля. Это огромный почёт. Присягни ты ему на верность, никогда не будешь знать ни в чём нужды и защитишь всех, кто тебе дорог. Мы можем начать тренировать тебя хоть с завтрашнего дня. Разумеется, ты получишь образование, но подготовка всё равно будет иной, чем для Такахаси и Канае. Как ты на это смотришь? — Но разве… — Гирей прервал её. — Не спеши. Подумай. В конце-концов, ты ведь ещё ребенок. Я не ожидаю, что ты определишь свой путь вот так, сразу. Но нельзя позволить таланту, дарованному Богом, пропасть зря. — голубые глаза молодого главы клана обволакивали её целиком. — Воспитанников выбирали принцы. Сделай так, чтобы тебя выбрал сам король.       Её глаза нашли расписной веер над дверью. Он был красивого фиолетового, почти лилового цвета. Такахаси всегда любил фиолетовый цвет, цвет ежевики, всегда — до конца жизни.