***
Рину он не понравился — Курапика это понял чуть ли сразу же, как только тот на него посмотрел. Спустя несколько минут, когда Хиде, довольно скомкано, пожалуй, объяснял ситуацию, он уже был почти уверен, что тот его возненавидел — взгляд, полный презрения, который Рин с него не сводил, истолковать иначе было невозможно. Курапика спокойно воспринял неприязнь в свою сторону, не показав свою озадаченность ни видом, ни словом. Когда Хиде дошёл до Гёней Рёдан, его брови взметнулись вверх. — А где Воконте? — поинтересовалась Шиф. Рин покосился на Курапику. — Занят. — сухо отозвался, после чего, обращаясь к Хиде. — На минуту. — и выскользнул из комнаты. Но возвращаться они не спешили. Шиф глянула на настенные часы. — Мне пора. Приятно было познакомиться, Курапика. — она улыбнулась ему с такой искренней теплотой, что он удивился. — Надеюсь, ещё увидимся. Курапика кивнул. Залпов допив «Спасатель», Шиф поднялась из-за стола. — Будь осторожна. — бросил ей вслед Ёкотани. — Я всегда осторожна. — Ага, конечно. — поддел её Ёкотани. Шиф фыркнула, то ли от возмущения, то ли присоединяясь к шутке. Курапика проводил её взглядом, и наткнулся на светло-карие глаза. Лицо «гарпунщика» ничего не выражало, но если бы глазами можно было калечить людей, у него, скорее всего, был бы уже сломан хребет. Вдруг до них донесся нервный голос Рина. Он говорил на кёцуго. Его речь звучала неразборчиво, то взмывая вверх, с то затихая. Курапика, знавший отдельные слова, в тот момент, когда его голос стал громче, смог перевести: — … тебе не нравится? Тебе?! А мне, думаешь, нравится, что… Чем закончилась фраза Курапика не узнал — вкрадчивый голос прервал его. Минут через пять с каким-то совершенно непостижимым выражением лица вернулся Хиде. Ауру второго человека Курапика почувствовал ещё до того, как в комнату вошел её хозяин: по его телу будто полоснула огромная острая бритва. Рин взял стул, подтащил его к Курапике, сел напротив, скрестил локти на спинке и долго молчал. Трудно сказать, ждал он чего-то или выдерживал интригующую паузу. — Расскажешь, с кем ты здесь? — Знаешь, Рин, по-моему, он не выглядит как самый компанейский парень в городе. — заметил Янаги. — Я не тебя спрашивал. — отрезал тот. — На кого ты работаешь? — На Лайта Ностраде. — Хорошо. — он поднял перед ним записку.— Не объяснишь, что это? — Я не знаю. — Не знаешь, что за записка или что написано? — Насчёт первого затрудняюсь ответить, но касательного второго с абсолютной уверенностью скажу: нет, я не знаю что на ней написано. Но для меня сейчас данный вопрос уже так неактуален. — В каком смысле? — Я хочу получить от вас местонахождение Куроро Люцифера. Взамен я помогу вам найти Готфрида и не буду скрывать, что у меня к нему тоже есть личный интерес. Я хорошо знаю Эрдингер и местных воротил подпольного бизнеса, а также политиков и других представителей власти, с которыми они ведут дела. Мне достаточно часто приходилось с ними встречаться, поэтому я могу быть вам полезен. Готфрид избегает публичности и редко появляется в обществе, но я уверен, что в городе найдутся люди, которые знают, где он сидит на своём троне. Деньги и наркотики меня не интересуют. — Ты их и не получишь. — он похлопал по руке ладонью, о чём-то задумавшись. — Ты правда убил Омокаге? — Да. — Зачем ты это сделал? Курапике потребовалось двадцать минут, чтобы изложить все детали с момента выборов Крёстных Отцов. Он ничего не утаил за исключением некоторых моментов или разговоров, которые считал сугубо личными и ненужными для дела. В конце Курапика приспустил ворот рубашки, продемонстрировав бордово-сливовые отметины пальцев бывшего Паука, которые тот оставил, когда его душил. Рин равнодушно скользнул по ним взглядом. — Если ты хочешь задурить мне голову, я тебя убью. Серьезно. Ты внимательно меня слушаешь? — кивок. — Молодец. Мне плевать, на кого ты там работаешь. Вызовешь хоть одно подозрение, я задавать вопросов не буду — порежу тебя на куски и выброшу в загаженный переулок. У нас с тобой в этом вопросе полная ясность? Курапика молча оглядел его. — Это ни к чему, — сказал он наконец. — У меня нет никакого злого умысла. — Откуда мне знать, что у тебя его нет. — съязвил Рин, но уже не так враждебно. Ещё где-то с минуту сверлил его взглядом, пока не перевел его на Хиде. Тот стоял в углу, присматриваясь к ним со сдержанным беспокойством, и в тот миг, когда Рин еле заметно кивнул, его плечи расслабленно опустились. — Отлично! — Ёкотани ударил в ладони. — Ну, с чего начнём? Курапика стоял на пороге небольшой комнаты и обводил взглядом обстановку. Вся мебель производила такое впечатление, будто была принесена с помойки; диван, который стоял посередине комнаты, произвел на него особе впечатление — он представлял из себя ненадежное сооружение, нечто среднее между тюфяком и коробкой для яиц. Ещё имелись пара торшеров, представляющих из себя скорее длинную проволоку с приделанной лампой наверху, бумажная ширма, несколько неработающих стиральных машин и два стола, поменьше и побольше. Тот, что поменьше был завален пухлыми стопками газет, бумаг, переполненными пепельницами, чашками с кофейными ободками, а между стульями тянулась вереница запутанных проводов. На большом столе стояли два навороченных ноутбука, издающие булькающие и чирикающие звуки. Со стен крошилась краска, пол, покрытый ободранным линолеумом, поскрипывал при каждом шаге, на потолке растекались во все стороны несколько больших ржавых пятен, похожие на амёб. «Ну и дыра» — подумал про себя Курапика. Честно говоря, он не представлял, как вообще можно здесь долго находится, не говоря о том, чтобы жить, но Курапика вежливый гость поэтому он оставит своё мнение при себе. — Отстой, да? — деловитым тоном сказал рядом Ёкотани. — Я в декоре вообще-то не разбираюсь, но за этот клоповник поставил двойку с минусом. —Только не говорите, что платите за него аренду. — перешагивая через клубок из проводов возле удлинителя. — Двадцать штук. С тем же успехом от этих бабок можно прикуривать. — сунув руки в карманы, Ёкотани пнул сломанную дверцу стиралки, захлопнув. — Здесь раньше был офис клининговой службы. «Уберёмся без следа!». — он хохотнул. — В этой комнате ещё ничего, в других всё упаковано под завязочку их хламом с полиролями и всякими порошками. Арендаторша сначала хотела вломить сорок. — Сорок тысяч? Вы шутите. — Шучу? Какие шутки. Но Воконте такой: «Э, нет, дамочка, вы с ума сошли? Идите-ка на хуй!». — Ёкотани, он не так сказал. — возразил Хиде. — Но посыл-то один и тот же, верно? Курапика не стал говорить, что его квартира в спокойном и (никаких претензий к Ренгео, правда) приличном районе стоила почти столько же и по сравнению с этим местом выглядела как жилище сибарита. Хиде вытащил одну руку из кармана, окинул ей стол, повернулся к Курапике: — Здесь всё, что мы нашли на Ратнера в том числе и его связи с Конгрессом, полицией, мэрией и строительными подрядчиками. Курапика протянул руку к лежащей на столе папке, туго набитой бумагой, и наткнулся на пристально следящий взгляд Рина. — Я могу посмотреть? Получив утвердительный кивок, правда, без особого желания, он открыл папку. — Вы действительно собрали много информации. — проговорил Курапика, а сам продолжал с отсутствующим видом листать бумаги. Просматривая сделанные записи, его взгляд наткнулся на список имен, написанный сердитым угловатым почерком, и зацепился за одно: — У него благотворительный прием сегодня в городе, в библиотеке Репарта. — У кого? — Сенатора Пола Вальтера. В газете писали. На нём соберется вся политическая элита Эрдингера и… — В том числе и Готфрид. — подытожил Хиде. — Только не говорите, что вы не знали о нем. — Рин с хмурым недовольством развернулся к нему. — Я, по-моему, попросил вас просматривать газеты вдоль и поперек каждый день как раз для этого, разве нет? Где билеты? — Какие билеты, умник? Мы что, похожи на политическую элиту? Или как ты собрался туда попасть? — потирая глаз, иронично высказал Ёкотани, сидевший на диване. Из угла рта висела незажжённая сигарета, хотя не прошло и пяти минут, как он выкурил предыдущую из чего Курапика решил, что либо у него не всё в порядке с нервами, либо ему нужно всё время держать что-то во рту. — Готфрид там не появится. Если забыли, он не отсвечивает на публике. — Мы знаем, что он давний приятель сенатора и обращался к нему, когда хотел получить государственный контракт или у него возникали проблемы с профсоюзом. — Со мной тоже б все дружили, если бы я раздавал деньги. — хмыкнул Ёкотани. — Речь не об этом. Не исключено, что сенатор в курсе о том, что Готфрид занимается наркоторговлей. — С чего ты это взял? — Ни с чего. Просто предположение. Хотелось бы его проверить. — Ты прямо экстрасенс сегодня, братан. На чём гадал, на кофейной гуще или на карточном раскладе? — На волшебном шаре. — Круто. Расскажешь мне потом гороскоп на сегодня? Если что, по знаку зодиака я Телец. — А ты не знаешь, какой у Шиф какой знак? — Не знаю… Близнецы, вроде. — так и не прикурив, он положил сигарету возле пепельницы, взял конфету, зашуршал обёрткой. — А зачем тебе? — Говорят, у Тельцов с Близнецами очень хорошая совместимость. — Вы, оба, заткнитесь! — тоном рассерженного воспитателя детского садика гаркает Рин. — Мам, ну не ругайся. — с добродушной улыбкой прожурчал Хиде. — Да, Рин, оставь-ка ты нравоучения Воконте. В отличие от тебя, у него по степень магистра по пассивно-агрессивной воспитательной работе. — сказал Ёкотани, подбрасывая над собой леденец. — Доктора наук. — Не, доктор у нас Шиф. Курапика поймал взгляд Рина. На его лице была танталовская маска безнадёжных мучений. Он словно говорил: «Вот, посмотри, с кем мне приходится иметь дело». — Я могу оборвать ваше единение душ? Нам надо решить, что делать с сенаторским приемом. — Я попробую достать туда билеты. — Курапика потянулся за телефоном в карман, чтобы позвонить, но едва обхватил пальцами пластик, заколебался. Нет, лучше после того, как он уйдет. У него есть ещё вопросы, которые не стоит задавать в присутствие этих людей. — Хорошо, а если не получится? Какой план? Открыть ногой дверь не выйдет — если учесть, какая публика туда приглашена, здание будет сверху донизу нафаршировано камерами слежения и стероидными парнями с заряженными пушками. — расхрустывая конфету во рту, заменил Ёкотани. Хиде с подозрением покосился на товарища. — Ты так говоришь, будто собираешься взять сенатора в заложники. — Слушай, а пока ты не сказал, я даже об этом и не думал. Звучит как неплохая идея. — Звучит как ужасная идея. Давай ты не будешь развивать её, чтобы мы не теряли время. Не мог бы ты просто… помолчи немного, ладно? Хотя бы минутку, сделай милость. — Рин сжимает двумя пальцами переносицу. Хиде знает, что он не спит вторые сутки, по нему это заметно, и ему немного жаль его. Ёкотани, кажется, тоже — он пожимает плечами, и Курапика понимает, что сейчас под прицел попадёт он. Нет, ну а кто ещё? — Эй, блондинка, покажешь, как ты умеешь стрелять? Курапика чуть не задохнулся от возмущения. — Зачем? — с очевидным вопросом его опередил Хиде. — Почему нет? Должны же мы знать, сможет ли он прикрыть свою задницу, если случится какой-то пиздец. — Курапика пользователь нэн, ему не нужно оружие. — с сомнением отозвался парень, пристраиваясь на край стола. — Нет, пусть уж лучше держит при себе — пока с нами этот клоун, «какой-то пиздец» нас ждёт всегда. — съехидничал Рин. Ого, а у него не всё так плохо с чувством юмора, как кажется на первый взгляд. Сделав вид, что до глубины души оскорбился, Ёкотани скривил лицо. Взяв со стола «магнум», с отточенным до последнего движения профессионализмом он дёрнул затвор, скинул пустой магазин прямо на пол, вставил новый с обоймой и потянул затвор. Всё это происходило где-то секунды четыре, после чего протянул заряженный пистолет ему. Курапика недоуменно на него уставился. — Что, прямо тут? — Прямо тут. — он махнул пистолетом в сторону, показывая на стену, где висела мишень для дартса. — Попадешь в «требл» или «яблочко», считай, ты прошёл проверку. Нет, если хочешь, мы можем пойти на улицу пострелять в паладинов смерти Саве или шахидов Саджаха… — Ёкотани, заткнись. — устало рыкнул Рин. Ёкотани закатил глаза. В взгляде так и читалось: «Боже, как же ты достал!». — Рин, серьезно, я буду жаловаться. — сложив руки на груди, он укоризненно зацокал. — Ты совершенно отбился от рук — ни в грош не ставишь своих подчиненных. — И кому же ты будешь жаловаться, позволь спросить? — скептично хмыкает Рин. — Как кому? Астрид, разумеется! — Чего? — взрыв хохота. — Она тебя терпеть не может, ты в курсе? — Ха-ха, очень смешно. Да я в жизни в эту чушь не поверю. — Рин растянул губы в ухмылочке, злодейски посмеиваясь. — Ёкотани выкатил глаза из орбит. — Ты… ты врешь! — Сам у неё спроси. Позвонить? — Это из-за тебя, да? — Ёкотани обвиняюще ткнул в него пальцем. — Чего замолчал? То есть, получается, я прав? Прав, да?! Ах ты сволочь! Ты ей гадости про меня говоришь?! — Ничего я не говорю. Астрид сама мне жаловалась, что ты её бесишь. «Большего придурка, чем Ёкотани, никогда не встречала. Глаза б мои его больше не видели». Дословная цитата. Не обращая внимание на происходящий балаган, Курапика взвесил в руке «магнум», взглянул на мишень. Сейчас он стоял на вполне приемлемом для прицела расстоянии в два с лишним метра. — Извини, что отвлекаю от медитации, но ты стрелять собираешься? — Не мешайтесь. — не поворачиваясь, бросил Курапика. — О, прости. Хорошо, подождем, когда ты постигнешь нирвану, всё равно мы никуда не торопимся. Он раздраженно выдохнул. Не ответить кажется практически невозможным испытанием, но Курапика всё-таки справляется. Он пользовался огнестрелом только в крайних случаях или если хотел скрыть, что владеет нэн, однако стоит признаться, стрелял он откровенно плохо. Не без внутренней претензии он признается себе, что его самолюбию совершенно не прельщает позориться перед тем, кто — можно было не сомневаться — даже в стельку пьяный с закрытыми глазами попадёт в центр мишени, ему вовсе не хотелось. Курапика поднял пистолет и закрыл левый глаз, отчетливо и ясно вглядываясь правым в центр мишени через прорезь прицела, затем прицелился и выстрелил. Благодаря глушителю раздался лишь негромкий хлопок. Воцарилась тишина. Хмурясь, он опустил пистолет. Результат оказался хуже, чем он ожидал: в «дабле» мишени осталось отверстие от пули. Курапика слышит позади себя, как Ёкотани отпускает гадкую усмешечку. — Может, повесить на мишень морду Куроро, чтобы целился лучше? — Мне не часто приходится пользоваться пистолетом. — сухо ответил Курапика. — Все вы, пользователи нэн, так говорите. У Рина зазвонил телефон, и он вышел на улицу. Ёкотани взял пистолет, ловко пощелкал, проверяя что-то, потом поднес его к глазам, с невозмутимой сноровистостью — Курапика едва успевал следить за его движениями — оттянул затвор со звучным щелчком и выстрелил, удерживая пистолет в одной руке. Пуля попала точно в «яблочко». — Ну что, удовлетворил свое желание выпендрится? — тон у Хиде был укоризненным. — Лучше выпендриваться, чем не выпендриваться, разумеется, если есть чем. — Вы военный? — Курапика кивком головы указал на жетоны на его груди. — Есть такой грешок. Двенадцать лет жизни за родину любимую отдал. — Почему ушли из армии? — Да пошла она в жопу. — весело хмыкнул тот, сунув пистолет за пояс. — Я, конечно, взрослый дядька, но может на «ты» перейдем? А то мне уже как-то неловко. Курапика изумленно раскрыл глаза, но, взглянув на его лицо, понял, что он над ним подтрунивает. У него был настолько озорной вид, что он не удержался и ответил ему кривой улыбкой. — Вы… — Курапика поправился. — Ты не особо похож на военного. — А ты много их видел? — приподнял бровь Ёкотани, ставя пистолет на предохранитель. — Слышал что-нибудь о снайперах-разведчиках? — Немного. — Ну так вот, он перед тобой. Один выстрел — одна смерть, главное, чтобы не твоя, сечёшь? Ехидство из его голоса никуда не делось, но в нём проявилась тень какой-то застарелой жёсткости, беспощадности. Этот человек прошёл не одну войну и выходил живым, но с руками по локоть в крови. Ощущал ли он бремя ответственности за все годы, которые прожил каждый убитый им человек? Курапике захотелось задать ему этот вопрос, но, подумав, решил его оставить. Вряд ли на войне может идти речь о какой-то моральной дилемме, когда делаешь то, что положено и спасаешь жизни людей, которых поручено защищать. К тому же, Курапика не был настолько наивен, чтобы не понимать — войны выигрывают на трупах. Спустя час, Рин, стоя на улице, провожал удаляющуюся фигуру в чёрном пальто пристальным взглядом. Он бросил сигарету на булыжную дорогу и раздавил каблуком тлеющий окурок. Отблески уличного фонаря освещали сбоку его задумчивое лицо. «Позвонить лейтенанту, позвонить лейтенанту, позвонить лейтенанту, позвонить Шузо, позвонитьпозвонитьпозвонить». Жадность — вещь в Какине хорошо известная и распространенная, и за двадцать пять лет Рин немало впитал её в себя, но его врожденные качества, такие как тщеславие и амбициозность, получили мощный толчок именно в преступном мире. Как для всех людей родившихся на дне общества, его судьба была определена с рождения, и существовало всего два способа вырваться из грязи и нищеты — армия или преступный мир. Ёкотани был одним из тех, кто по побывал по обе стороны баррикад, и когда его спрашивали, почему он решил стать наёмником и присоединиться к якудза, он отвечал, что идти добровольцем в армию — это договор с государством, в котором ты, в обмен на шанс вылезти из дерьма, добровольно соглашаешься на раболепие. Раб, мусор, гокудо… Совершенно очевидно, судьба не собиралась раскошеливаться перед ними, но, по-крайней мере, в отличие от своих наивных тупых приятелей, поверивших в её благосклонность, она не дала ему, как тем, стать пушечным мясом. Рин сразу знал, что преодолеть судьбу, получить статус и признание, ему, выходцу из трущоб, даст только возвышение в качестве якудза. Кси-Ю, Хейл-Ли и Ча-Р — три кита, на которых стояла укоренившаяся иерархия криминального Какина. Они держали под собой самый крупный бизнес на той стороне Каронийского океана, у них было больше всего солдат, недвижимости и средств, и только их боссы имели право разделить чашку сакэ со знатью, благословенными родиться в высших кастах. Для них они были словно боги, в частности потому, что подобно всем божествам их не дозволено было видеть простым смертным — лишь горстке избранным — а произносить имя босса было и вовсе запрещено. Пока Готфрид стервятником незримо кружил над Ренгео в ожидании, когда придет время разорвать его на части, Рин наблюдал за тем, как группа полицейских патрулировала переполненные улицы, высматривая подозрительных прохожих, бездомных и наркоманов, «не замечая» перед своим носом расхаживающих якудза. Они следили за соблюдением порядка в квартале, но относились к своим обязанностям в такой же мере ответственно, как и к ловле «ночных бабочек» на Лихтенраде, и применяли санкции очень выборочно. Те, понятное дело, не распространялись на членов Саве, Каем-Шехр и на тех, кто мог отстегивать им взятки. Стариков, больных и калек, коих тут было бессметное количество, иногда прогоняли, подчас обходясь довольно грубо, но арестовывали редко. Но порой бывали дни, когда в квартале устраивали целые крупномасштабные рейды, арестовывая по сотне, а то и больше жителей за раз, большинство из которых были слишком бедные и забитые тяготами жизни, чтобы отважиться на сопротивление, потому молча повиновались. В ответ на зрелище он испытал отвращение. Многие люди не любят её в себе, но ему было хорошо знакомо это чувство, и зарождалось оно глубоко внутри, где вызревало, а потом поднималось и выплёскивалось наружу, извергалось с дыханием. Он не испытывал ни малейшего чувства солидарности или причастности к тем, кто, по сути, являлся его народом, не испытывал ни толики сочувствия к их жалкой жизни в трущобах. Всё это отзывалось в нём лишь брезгливостью и презрением. Беспросветная нищета, грязь, голод, убогость… Рин крепко зажмурился, но сумел не содрогнутся от нахлынувшего на него омерзения, от знакомых образов, исторгающих ужасающую гнилостную вонь трущоб, где нет места даже человеческому достоинству. Но в отличие от тех людей, жить как скот в загоне и мириться со своей судьбой он не собирался. Он туда не вернется, ни за что, да пусть он лучше умрёт. Разумеется, Рин не подавал виду — он тщательно утаивал свои истинные помыслы, не делясь с ними ни с кем и не выяснял, думают ли также, как он, окружающие. Однако, к своему недоумению, он видел, что некоторым было настолько свойственно сострадание, что оно превращался в неукротимый альтруизм. Для него было непостижимо нежелание Шиф быть циничной, её неравнодушие к чужой беде, жажду избавлять других от несчастья и безнадёжности. Его просто поражала в ней эта поразительная невинность. У неё были такие перспективы: Нараки оплатил ей учёбу в престижной медицинской школе Кейо, своей альма-матер, через связи устроил её на практику в Университетскую клинику Тансена, директор которой был личным врачом королевской семьи. Она могла построить ошеломительную карьеру, пробиться в элиту общества, и бросила всё, чтобы помогать —!кому? Беднякам без гроша в кармане. Ей-богу, Рин ну никак её понимал. Глубоко вздохнув, Рин положил руки в карманы и задумчиво посмотрел себе под ноги. До вчерашнего дня он точно не знал почему испытывал страх перед Исаги. Если подумать, причины для него никогда, в сущности, не было. Рин ни разу не видел, чтобы она проявляла к членам Хейл-Ли грубость, властность или высокомерие: Исаги относилась к любому из них с той вежливостью и уважением, которую любой человек в глубине души безотчетно желает получить. Причина его страха крылась в том, что только у неё получилось найти то, что он так усердно скрывал. Каким-то непонятным образом Исаги удалось нащупать в нему эту печаль, пустоту в его жизни, которую он так страстно желал заполнить значимостью, которой он был лишён по рождению. Услышав про потуги неумелого лгуна, у него вдруг всё внутри похолодело, но Исаги, найдя то, что искала, лишь провела по его страху кончиками пальцев, будто по глади воды, и оставила его в покое. Что это было? Что? Рин долго ломал голову. Знак, намёк или предупреждение? И тут он вспомнил, что однажды сказал ему Шузо: «Рано или поздно Исаги-сама неизбежно найдет твой страх. Когда это произойдет, она наденет цепь тебе на шею, и ты станешь её рабом. Готовься к тому, что время от времени она будет слегка натягивать цепь, просто чтобы напомнить тебе о твоём страхе». Ага, контуженно подумал Рин в тот вечер. Вот оно и случилось. Вот то-то и оно. Глядя, как она слушает Шузо, склонив голову, Рин думал, что совсем не удивлен тому, что она занимает главенствующее положение в Хейл-Ли, не прилагая никаких усилий, чтобы заставить окружающих выполнять свои распоряжения. Краем глаза он заметил, как в переулке кто-то появился и повернул голову. Неподалеку от него стояли двое мужчин. Один из них умоляюще глядел на него. Было ясно, что он хочет о чем-то поговорить. — Простите… простите за беспокойство, господин. Меня зовут Кадан. Это мой отец, Арсам. Мы живем в Закани. Я слышал, вы помогаете здешним людям. Нахмурившись, Рин изучал его взволнованное лицо. — Что такое? Запнувшись на секунду, мужчина быстро-быстро заговорил, будто боялся, что не успеет рассказать всё до того, пока Рин ещё не потерял к нему интерес: — Не знаю, с чего и начать… Мне посоветовали обратиться к вам. Вы, должно быть, знаете, что район Закани принадлежит pakh Саве. Мой сын владеет там небольшым делом, у него своя пекарня... Почти год он платит этим якудза из своего кармана… все, кто продаёт что-то на их территории, должны им платить, чтобы не лишиться бизнеса. В день он может заработать лишь две тысячи дзени, и отдать половину, но им всё мало. На прошлой неделе они начали требовать больше, но Эджеи отказался. У него семья, жена и четверо детей. В отличие от якудза на этнической родине, члены Саве не поддерживали простых жителей, завоевывая их симпатию, а держали в устрашении, чем вызывали с их стороны страх и осуждение. — Они покалечили его и устроили в пекарне пожар. Ваша прекрасная рыжеволосая девочка помогла ему не остаться инвалидом. Мне не хватит слов, чтобы описать свою боль и ярость, я бы убил этих подонков, но они могут придти к его семье. Я не хотел тревожить вас своими просьбами. Я… я нижайше прошу вашего прощения… но я боюсь за сына, а он слишком гордый, чтобы просить помощи. Побледнев, он решился поднять взгляд на лицо Рина. Его отец, всё это время не проронивший ни слова, смотрел на него с недоверием и как будто испытующе. — Я разберусь с вашей проблемой, Кадан. — медленно, задумчиво сказал Рин. — Оставь мне свой номер телефона, чтобы я смог с тобой завтра связаться. Жди моего звонка в четыре часа. Саве больше не будут вас беспокоить. Рину показалось, что он сейчас схватит его руку и кинется ее целовать. Мужчина склонил перед ним голову, взял за руку и приложил ко лбу. — Да будет с вами милость и благословение великого Будды. Продиктовав ему номер, он снова склонился в глубоком поклоне и ушёл, тихонько бормоча «Спасибо… спасибо…». Его сердце с шумом гоняло кровь по сосудам. Произошедшее поразило его до глубины души. Никогда в своей жизни он не ощущал столько власти, как в тот миг, когда пылающий лоб Кадана коснулся его ладони. Стоя в узком переулке и слыша, как копошатся в мусоре крысы, он сжимал в руке телефон. Рин полагал, что все ещё раздумывает, но самом деле, он уже пришел к окончательному решению. Исаги оказалась права, этот Курута искал Куроро, а благодаря Хисоке они знали, что он сейчас в Минво. За эту информацию многие бы дорого заплатили. Ей можно махать перед ним, как красной тряпкой, ведь этот парень сделает всё что угодно, лишь бы поймать его. Так зачем ему сдавать Курапику Шузо, если гораздо лучше его ИСПОЛЬЗОВАТЬ? Осталась всего неделя. Он найдет украденный товар и затем, не нарушив приказа, чужими руками уничтожит Готфрида. Такой шанс нельзя упускать. В конце-концов, не будет ли всем только на руку, если они избавятся от Готфрида? Рин положил телефон в карман, решив всё утаить, а совесть он легко заткнёт. Ничего страшного, если Шузо останется в неведении. Они всё сделают ещё до того, как Готфрид откроет рот, чтобы исполнить все свои обещания. Его надо уничтожить. Одно не давало ему покоя — зачем Исаги, чёрт подери, понадобился этот Курута? Ну ничего, это он тоже скоро выяснит. И вдруг его вера, появившаяся ещё в раннем детстве и спрятанная глубоко в сердце, что он станет одним из тех, кто правит этим миром, кто вселяет благоговейный трепет и страх, кто способен одним взглядом ставить людей на колени, воскресла, стала крепчать, набираться сил.***
Низкие облака неслись на Эрдингером, направляясь к востоку, задевая башню ратуши Меларен, бизнес-высотки Эрсуна, центром Финансового квартала Эрдингера и шпили соборов. Взяв такси до Старого города, Курапика в несколько прыжков поднялся наверх и вошел в дом. Как и всегда, квартира была пустынна и неотзывчива. Скинув пальто, он зашел на кухню, сел на стул, с минуту массировал себе лоб, раздумывая, и взялся за телефон. — Да, босс. — Ундо, достань мне билеты на благотворительный приём сенатора Пола Вальтера в библиотеке Репарта и список гостей, которые на нём будут. — Хорошо... — помолчав, ответил тот. — Билеты я найду, но со списком гостей могут возникнуть проблемы. Сколько у меня времени? — Четыре часа. На другой стороне послышался шумный вздох. — Я сделаю всё, что в моих силах, но… Постойте-ка. Ностраде же должен на него сегодня пойти. Сегодня утром я видел у него на столе приглашения. На нём должен ещё быть аукцион с ювелиркой, да? — Да-да. — Так мне спросить у него про приглашение? — Нет, всё нормально, я сам. У меня для тебя есть ещё одна просьба. Пригони к вечеру машину, только не новую, не бери из проката. Со страховкой и чтобы в «Автокоде» пробивались номера. — Шины надо менять? — Нет, необязательно. — О’кей, я понял, к вечеру пришлю с Амердом. — окончание фразы заглушил резкий, свистящий шум. — Что там со Стейли? — На задней стороне фотографии был адрес пятизвездочного отеля, в котором он жил. Я заплатил администратору, и тот сказал номер комнаты. — Деньги нашли? — Да, в спортивной сумке, он запихнул её в вентиляционную шахту. Ни хрена там почти не осталось, считать было нечего, штук пять, ну, может шесть. — А Стейли где? — За столом баккара в «Маккейб», прям как на фото. Сидел там со своей подружкой и магнумом игристого за десять штук. Вы бы видели её: вся увешана золотом, в белой коже, соболя до пола… ногти вот досюда. Мы подождали, пока они выйдут из казино и взяли его прямо на парковке у его «лексуса», пока они не свинтили. — Короче, понятно. Где он сейчас? Ундо, стоя на продуваемой со всех сторон погрузочной площадке на верфи, оглянулся на свой маслкар, «Додж чарджер» шестьдесят девятого. Из багажника, в котором лежал связанный, с заклеенным изолентой ртом Уэно Стейли, доносилось отчаянное мычание. На водительском сидении устроился с газетой Перри Эспин. Рядом с ним лежала сумка с бензопилой, ножницы по металлу с длинными ручками, хирургическая пила, острые ножи и пистолет. Он уже весь извёлся от чесотки, ожидая команды приступить к Стейли. — В надёжном месте. Когда Ундо говорил таким невозмутимым тоном, то это как правило не означало ничего хорошего для того, о ком шла речь. — Что вы там с ним собираетесь делать? — А что, босс, у вас есть особые пожелания? — не скрывая иронии спросил тот. Курапика усмехнулся. — Вы только не перестарайтесь, он ещё долг должен вернуть. — Не беспокойтесь, у этого козла уже давно диабет — пару дней посидит без своих укольчиков и поймет, насколько «сладкой» бывает жизнь. — деловито. — Вы знаете, как Исаги-доно удалось его найти? Прижав головой телефон к уху, Курапика набрал в чайник воду, поставил на плиту, подошел к столу, открыл ноутбук. — Нет. — У меня тут есть одна догадка. В конверте лежала открытка с изображением «Род-Айви». Это стадион в Глэмгазлэнде, там выступают с шоу всякие крутые звезды. Судя по штемпелю, подружка Стейли прислала её пару месяцев назад. Видимо, он познакомился с этой барышней, когда мы еще воевали с Альендским картелем. Она написала, что задолжала какому-то Пересу в девятку, и попросила прислать ей денег. «Девяткой» баккара только хасийцы называют. Я стал узнавать, кто такой этот Перес, пока не выяснил, что он администратор казино. Угадайте какого? — «Маккейб»? — Точно. А дальше оставалось только ждать, когда он там появится. — Ундо, вы же с парнями перевернули всю его квартиру, как вы не нашли эту открытку? — Её прислали на другой адрес — ресторана его тётки в Ульфсоне. Я помню, что Исаги-доно собиралась туда поехать... Там, походу, открытка и нашлась. Я думаю, её привлекла картинка из Глэмгазлэнда. Привлекла? Да он им всем ещё пару лет по ночам сниться будет. Закончив с Ундо, Курапика позвонил Ностраде. Тот ответил далеко не сразу — после того, как он набрал номер четвертый раз. Выслушав, он долго молчал прежде, чем заговорить. — Курапика, скажи на милость, зачем тебе идти на этот приём? — Так нужно. Поверьте мне. — Что ты задумал? — Пока не могу сказать. — ответил он, потирая висок. — Простите. Но это действительно очень важно для дела. Какое-то время с другой стороны доносилось только чужое дыхание. Люди часто оценивают молчание перед принятием решения, как паузу перед положительным результатом, ведь если бы человек хотел дать отказ, он бы сразу это сделал. Но молчание в случае Ностраде имело ровно противоположное значение: чем дольше длятся размышления, тем меньше вероятность получить нужный ответ. Ему вдруг стало тревожно. Доверие — это кредит, имеющий очень короткий период полураспада, а в последнее время Курапика много чего скрывал и недоговаривал своему боссу. В обтекаемых фразах, не упоминая Готфрида Ратнера и Хейл-Ли, Курапика пересказал события в Шанха-Сити, опустив детали с нэн-зверем (услышав, что он убил ещё одного Паука, у Ностраде вырвался нервный хохоток), слегка подкорректировал причину визита в Ренгео, но в целом вышла вполне правдоподобная история. — Я планировал пойти туда с Неон, но в свете нынешней ситуации, боюсь, идти туда одному будет неуместно, как считаешь? — Это означало «да». Курапика сел, дурея от облегчения. — Я отдам тебе билеты, но взамен попрошу об одном одолжении. — Да, слушаю. — На приеме будет проходить аукцион. Один из лотов — рубиновые серьги Тавернье. У Неон скоро день рождения, я надеюсь, что она к тому времени придёт в себя… Я хочу их ей подарить. Моя девочка мечтала о них с тех пор, как увидела в аукционном каталоге два месяца назад. «Моя девочка». Не слишком ли он плохо думал о Ностраде, считая его равнодушным и алчным отцом?... — Лимит? — В каталоге указывается цена в пятнадцать миллионов, скорее всего на торгах они уйдут за тридцать-сорок. Если ставки поднимутся до пятидесяти, звони мне. Достань их любой ценой, даже если придется из кого-нибудь вытрясти душу. Курапика замешкался с ответом. С тех пор, как денежный поток, который обеспечивали предсказания Неон, приостановился, семье Ностраде пришлось поумерить своё расточительство. Выбрасывать пятьдесят миллионов на серьги сейчас было непозволительной роскошью, и Курапика, в курсе всей бухгалтерии своего босса, аккуратно ему об этом намекнул, но Ностраде был непреклонен. Что ж, возможно, он уповает на то, что к Неон скоро вернутся её нэн-способности, и они снова начнут купаться в деньгах. — Я пришлю тебе приглашения с Амердом. — Спасибо. — Пауза. Он услышал, как босс прикуривает. — Курапика, ещё кое-что. Уж не знаю, что ты задумал, но я просто хочу предупредить. Вальтер — урод. И я имею ввиду не его физиономию. Он один из самых грязных мерзавцев, с какими мне доводилось иметь дело. Будь с ним предельно осторожен. Где-то через час ему пришло сообщение от Ундо со списком. Как и ожидалось, имя Готфрида в нём указано не было. Курапика потратил почти весь день на телефонные разговоры и работу с ноутбуком, прервавшись в обед, чтобы встретиться с одним человеком. Вернувшись, он продолжил молотить по клавишам с ещё большим усердием, так быстро, что перестук сливался в монотонный шум. Ближе к вечеру он ушел на кухню, выпил две чашки крепкого чая, съел ледяное яблоко из холодильника, читая всё, что сумел найти по интересующему его вопросу, и то, что отдал ему Хиде. В семь вечера — глаза слезятся, веки зудят, голова раскалывается — он вытряхнул из упаковки таблетку ибупрофена, запил остатками остывшего чая и стал собираться. После бессонной ночи попытки привести себя в порядок не увенчались особым успехом — результат был не более выдающийся, чем при косметической обработке трупа в похоронном бюро, и понадеялся, что одежда исправит положение. Он достал из шкафа и надел тёмный шелковый костюм и белую рубашку. Курапика посмотрел на себя в костюме: о, какая это была анонимность, какая броня. В нём можно притвориться кем угодно, и не прилагать никаких усилий, чтобы сойти в обществе за своего. Всё закрыто, всё спрятано. Костюмы скрывали его истинную личность, превращая в иную, более понятную, более подходящую под требования общества, в которое он сегодня вечером попадёт — дитятя богатых и привилегированных родителей, вхожих в высший свет, живущий намного лучше остальных. Этот метаморфоз порадовал Курапику. Он открыл выдвижной ящик и посмотрел на аккуратно свернутые в отсеках галстуки. Рука сама потянулась и взяла тёмно-бордовый, насыщенного оттенка, словно дорогое красное вино. Он завязал узел и подтянул его поближе к вороту рубашки. В тот момент, когда Курапика перевел взгляд от галстука и вгляделся в отражение собственных глаз, ему показалось, что на мгновение в самой их глубине вспыхнули красные искры. На столе задрожал вибрацией телефон. Курапика посмотрел в окно и увидел, как к дому подъезжает знакомая машина, и вышел на улицу. Амерд был одним из подчиненных Ностраде — тот давал ему всякие мелкие поручения, проще говоря, был «мальчиком на побегушках». Он протянул ему документы и ключи от машины. — Машина чистая, я взял её на имя Мэтта. — Я надеюсь, у него нет судимостей? — спросил Курапика, просматривая документы. Амерд не ответил, но когда Курапика поднял голову, то увидел, что вид у того стал обиженным и чуть ли не оскорбленным. — Я бы ни за что допустил такой оплошности, сэр. «Сэр». Курапика еле удержался от покоробленного смешка. Он так и не смог полностью привыкнуть к своему новому статусу, что к нему обращались вот так вот и что отдает приказы людям, которые были намного старше него. В самом начале ему приходилось все время отдергивать себя, чтобы попросить не называть его «босс» или «господин». Машина была хорошей и наверняка принадлежала опытному автовладельцу: «Крайслер» выпуска восемьдесят девятого, с четырехлитровым движком, большой мощностью на малых оборотах и турбонаддувом. Пока он изучал машину, то в какой-то момент заметил, как Амерд исподтишка его рассматривает, и вопросительно приподнял бровь. Тот быстро и виновато улыбнулся. — Где вы подобрали такой костюм? — спросил тот. На нём самом была кожаная куртка и тонкая черная футболка, при одном взгляде на которую Курапика ёжился от холода. — Мне просто кажется, пора купить себе костюм. Должен же у человека быть костюм? Чтобы выглядеть более солидно и вообще? Хорошо для бизнеса? Встречают по одёжке, всё такое… «…а провожают по уму» — закончил про себя Курапика. Если честно, ему было настолько всё равно, во что одет человек, что он чаще всего даже не замечал, что там на нём — сюртук, джинсы с толстовкой или мешок из-под картошки. Он встречал очень умных людей, одетых, словно подростки, и полнейших идиотов в атласных костюмах за адские тысячи. — Для бизнеса, наверное, да. Я могу дать тебе номер портного, если хочешь. — Ого. — произнес тот, отступая, будто ему посоветовали наёмного убийцу, и произнес немного с завистью: — У вас есть свой портной? Круто. — Это не мой портной, а просто человек, который шьет костюмы мне и другим людям. В ответ Амерд сделал странную гримасу, не понимая, скромничает он или говорит серьезно, но про костюм больше не спрашивал. Курапика забрал забрал ключи, закинул документы на машину в бардачок и вернулся к себе. Неделя. Всего неделя, и он встретиться с Куроро. Прокручивая в голове бодрящую, живительную мысль, он, стоя посреди квартиры, запрокинул голову, прикрыл глаза и вздохнул. Вздох этот шел из самой глубины, и наружу вместе с воздухом выходило скопившееся напряжение. Когда он опустил голову, то наткнувшись на свое отражение в зеркале на стене увидел там выражение, весьма похожее на удовлетворение. У него теперь было все необходимое, чтобы найти Куроро — и средство, и цель, и решимость. Его взгляд упал на ободранный линолеум в углу комнаты. В полу под кроватью был встроен тайник со сложным механизмом (не таким сложным, как у Исаги, но идею с криптексом он взял себе на заметку), в котором хранились горы бумаг с информацией о Рёдане, всё, что ему удалось собрать за годы и знал практически наизусть. Иногда он доставал схрон, чтобы положить очередную газетную вырезку или информацию с Сайта Охотников в и без того разбухшее досье, и затем долго изучал подробности грабежей, убийств и прочих их преступлений — с какой-то жадностью, будто извращенец — особо экзотический жанр порнографии. Но, как и во многом другом, Курапика ничего не мог с собой поделать. Кому он смог бы объяснить, что тайник дарил ему такое же чувство безопасности и удовлетворение, как дружба с Леорио, Гоном или Сенрицу? И эти одинокие минуты в неуютной квартире с тайником в руках были чем-то сродни медитации — единственные мгновения, когда можно по-настоящему расслабиться и перестать рваться вперед, заранее планируя тысячи вещей. Никому не объяснишь, что ненависть была для него покрывалом, в котором он укрывался и находил покой. «Свинья любит поваляться в грязи, правда, Курапика? Конечно, правда. Ты помнишь свои ощущения, когда убил того Паука? А помнишь ли ты их, когда убил Омокаге? Неужели ты не получил такого же удовольствия от их смерти, какие получаешь от своих «ритуалов ненависти»? Тебе ведь на самом деле было очень приятно их убивать, не так ли? Такова твоя суть: ты находишь утешение в ненависти, а потом ругаешь себя за неё». Курапика слышал, как наяву, все эти слова, произносимые тем же самым голосом, который насмехался над ним и язвил его, копался в его жизни. Он знал, что Исаги абсолютно не права относительно смертей Паука, но на какое-то мгновение задумался, а не так ли уж она не права в случае ненависти. Извечный враг, сидящий внутри него, присоединился к обвинению Исаги. — Как думаешь, что с Курапикой не так? — однажды спросил Басё, где-то через пару недель после того, как они вернулись из Йоркшина. Сенрицу, видно, не ожидала такого вопроса, поэтому задумалась, прежде, чем ответить: — Мне не кажется, что с ним что-то не так. — осторожно начала отвечать она. — Мне просто кажется, что он не очень… счастлив. Басё хмыкнул. Он, очевидно, ждал какого-то другого ответа. Сенрицу начала что-то говорить, но Курапика едва её слышал. После слов его захватило странное и беззащитное отчаяние. — Расстроился? Чертыхнувшись, он обернулся. За его спиной, заведя руки за спину — в границах приличий, правда, почти на грани — стояла Исаги. Самообладание быстро вернулось к нему: спокойствие спустилось со лба к подбородку и укрыла всё лицо. — По поводу? — спросил он с прохладцей. — Скверное чувство, когда понимаешь, что ты не такой непроницаемый, каким кажешься? Она произнесла это без злорадства, без сочувствия, как бы мимоходом. Курапика был даже до конца не уверен, что правильно интерпретировал её слова. — Не понимаю, о чём ты — Не волнуйся. Ты очень умело скрываешь, что тебя это не волнует. — Что меня не волнует? — То, что ты несчастен. — Это полный бред. — отрезал Курапика. — Ну почему же. Разве у тебя никогда не было ощущения того, что ты несчастен? — Нет. — Нет? Исаги усмехнулась, обнажив ровные белые зубы. — Действительно. Откуда ему взяться. Тогда он только привыкал к её зловещей способности задавать крайне неудобные вопросы или высказывать неприятные для окружающих наблюдения. Может, счастье для него было и недоступно, но он не жалел себя и уж точно не собирался отчаиваться. Из месяца в месяц, из недели в неделю он каждый раз делал один и тот же выбор: открыть глаза, прожить в этом мире ещё один день. Он делал этот выбор, когда воспоминания вытесняли все прочие мысли, когда нужно было изо всех сил постараться, чтобы не оторваться от нынешней жизни, не захлебнуться болью, когда остро ощущал, что он — ничто, выскобленная оболочка, внутренность которой давным-давно сморщилась, усохла и теперь только громыхает в пустоту. Он делал этот выбор, когда стараться больше не было никаких сил, когда в горле стоял горячий ком, который обжигал внутренности и не давал дышать, когда вся энергия уходила на то, чтобы бодрствовать, и тогда он лежал в кровати и повторял про себя причины жить, чтобы встать и протащить себя через очередной день, ведь куда легче просто покончить со всем здесь и сейчас. Ну и что, что он несчастен? Если подумать, то это всё не важно. Главное, что он продолжает двигаться вперёд… к своему смыслу жизни… Не сознавая своих действий, Курапика наклонился, вытащил из мусорной корзины скомканный листок бумаги и разложил его на столе. В отличие от него, мыслящего сквозь узкую прорезь, выложенную из убеждений и принципов, психику Исаги отличала дьявольская изощренность. Она имела извращенное чувство юмора, но то, сколько богохульства порой источали её шутки создавало впечатление, сам Господь служил ей поводом для насмешек. Курапика не мог оторвать взгляд от рисунка. Что она имела ввиду под его «личной Голгофой»? Он задумался. Голгофа. Своим названием гора, где был распят Христос, обязана черепам, которые складывались на месте казни преступников в древнем Иерусалиме. Глядя на себя, распятого на кресте, он заметил, что кисти и лодыжки были прикованы к кресту не гвоздями, а цепями, обернутыми вокруг них, как браслетами... Курапика понял, что немного не в себе, и почувствовал, как у него на затылке зашевелились волосы. Скомкав в ладони листок, Курапика выбросил его и взял со стола пистолет: видавший виды, безупречно отлаженный и начищенный, с укороченным стволом для скрытого ношения, положил его в кобуру под ребром и закрепил ремешком на голени нож с кривым, похожим на коготь лезвием. Вряд ли возникнет нужда их использовать, но лишняя осторожность не помешает. Что ж, пора посмотреть, что творится вокруг Голгофы.***
В семь часов вечера Курапика приехал в Ландсгатан и оставил машину на парковке возле церкви Святого Матфея, стоящей на той же улице, что и библиотека Репарта. Когда он подошел, Рина ещё не было на месте. Пару часов назад Эрдингер накрыл очередной ливень, воздух был холоден и свеж — Курапика смотрел, как возле отеля напротив швейцар пятился по тротуару, размахивая рукой и высвистывая такси. Ландсгатан являлся историческим центром Эрдингера, и дома тут были, как из средневековой сказки: выкрашенные в «фалуньский красный», канареечно-желтый и изумрудно-зеленый. с черепичными крышами, мозаичными фасадами, витражными окнами, с готическими башенками и причудливыми чугунными перегородками на балконах. Из церкви через каменные стены доносилась громкая и звучная органная музыка — хор, исполняющий молитву Пресвятой Деве Марии. — Здоров. — Курапика обернулся — Рин появился буквально из ниоткуда, словно из воздуха воплотился. Заметив, как он вздрогнул, Рин вздёрнул бровь. — Ты чего такой дерганный? — Ничего. — Курапика вытащил из кармана два листка бумаги, один протянул ему. Рин проглядел их при слабом свете фонаря и одобрительно хмыкнул. — Билеты на приём. Он уже начался, надо идти. Библиотека стояла на месте поместья бывшего бургомистра Эрдингера Дитера Репарта, построенного в середине девятнадцатого века. Снаружи библиотека выглядела как образчик тюремной архитектуры, но внутри таились огромные, великолепно оформленные залы: высокие молчаливые пространства, заполненные шкафами с сотнями тысяч уникальных книжных собраний, способные привести в восторг любого читающего человека. Курапика остановился у подножья мраморной лестницы, украшенной скульптурами из Риаче. На плафоне изысканно украшенного фресками потолка, над медленно и величественно покачивающимися хрустальными люстрами в кружок были замкнуты ангелы и апостолы из рейдерской мозаики. Повсюду висели работы великих мастеров-художников, стояла мебель с обивкой из парчи и ценных пород дерева. Пару картин Курапика узнает сразу, но не благодаря своей эрудиции, а потому что несколько раз ходил с Сенрицу на выставки за компанию. Она вообще всю эту красоту очень любила. Стоило ей выкроить пару свободных часов — и она тотчас же мчалась в музей фон Берга, Эрдингерскую картинную галерею, Филармонию, словом, в любое место, подходящее для жадных до искусства изысканий. В прошлый раз они ходили выставку, посвященную Тициану в Национальный музей имени Гольдберга Арендела. Его не слишком вдохновляла перспектива разглядывать кучу картин с мрачными религиозными пейзажами, но памятуя, сколько Сенрицу для него сделала, он согласился. Почти четыре часа они зигзагами перемещались через лабиринты залов, вооружившись галерейным путеводителем (он не понял, зачем Сенрицу его взяла — в музейных шедеврах она разбиралась лучше любого гида), останавливаясь, чтобы рассмотреть вблизи очередной портрет или натюрморт. Вернее сказать, ходила только Сенрицу — с горящими глазами, в полнейшем восторге — Курапика же тащился сзади, проклиная всё на свете, и умирал от голода. Сверху доносились изящные звуки клавесина, исполняющего фригирийские лады, сарабанду Скарлатти. Лестница привела их в широкий и светлый зал, который заканчивался двойной дверью, приглашающей гостей последовать в длинные галереи бывшего особняка. Охрана была повсюду и даже не пыталась смешаться с гостями. Когда они двигались или подносили к губам рацию, под пиджаками открывались взору ремешки кобуры. Глаза Курапики насчитали шесть вращающихся камер и примерно столько же датчиков слежения, расположенных возле каждой двери. Чересчур, будь это светский вечер, но в самый раз для ювелирного аукциона. Работники библиотеки подготовили к приёму три библиотечных зала и изменили их планировку, убрав громоздкую мебель и сдвинув стеллажи, чтобы те не мешали передвижению гостей. Во втором зале была оборудована небольшая сценка, на которой играли приглашенные музыканты из Филармонии Эрдингера. Великолепный исполнитель за клавесином чуть наклонился навстречу музыке, с виртуозным мастерством исполняя «Кошачью фугу». В зале стоял мощный резонанс, поэтому стены казались ближе, но из-за высокого потолка резкие звуки, отражаясь от него, доходили с опозданием. Возле сцены стояла малочисленная публика из гостей, понимающих толк в музыке. До Курапики донеслись аплодисменты, последовавшие за произведением. Рин косо смотрел на Курапику. Даже в своём тёмном костюме, со строго сдвинутыми к переносице бровями и твёрдым взглядом он всё равно напоминал красивую девочку, похожую на мальчика. И судя по тому, как несколько попадавшихся на пути гостей провожали его заинтересованными взглядами, не один он так думал. — Ты раньше встречался с сенатором? — Нет. Но встречался мой босс. Говорит, мерзавец каких поискать, и я с ним полностью согласен. — Чудесно. Как… — Рин замолчал — мимо них прошмыгнул официант. — Как мы будем выбивать из него информацию? Сильно сомневаюсь, что если он знает что-то о Готфриде, то расскажет добровольно. — И как бы ты поступил в этом случае? — Ну, нашел бы рычаг давления… — Считай, что он у меня уже есть. — Да? Не поделишься? Следя за потоком гостей, Курапика заметил возле двери слева стоящую табличку в позолоченной рамке: «Вход на аукцион». Дьявольщина, как невовремя-то. Сейчас идти или потом? А если он не успеет? Нет, на потом откладывать нельзя. — Ты меня слушаешь? — Рин дергает его за руку. — Курапика? — Мне надо на аукцион. Ты в это время иди осмотрись. — Эй! — Рин потянул Курапику за рукав, оттащил его к постеру и шикнул. — В смысле «иди осмотрись»? Мы вообще-то сюда не развлекаться пришли, забыл? Надо найти Вальтера. — Я знаю. Но у меня есть одно дело. Рин недоуменно заморгал. — Небольшая услуга за помощь с билетами. Я не мог отказать. — он стряхнул с себя его руку. — Слушай, мне нужно буквально на полчаса. Как только я закончу, то сразу вернусь. — Ладно. — проворчал Рин. — Полчаса, не больше. Иначе я тебя силком оттуда выволоку, понял? — Договорились. На входе его встретила элегантная девушка в строгом чёрном платье. — Добрый вечер. — с улыбкой. — Вы хотите принять участие в аукционе? Он кивнул. Девушка взяла с круглого столика клипборд с каталогом и протянула ему. — Сперва попрошу заполнить регистрационную форму. Пожалуйста, обязательно укажите имя и фамилию, дату рождения, номер соцстрахования, адрес проживания, детали банковской карты для финансовой гарантии, род деятельности и примерную сумму годового дохода. На втором листе Вы увидите список сегодняшних лотов. В каталоге указывается «эстимейт» — рыночная стоимость предмета, а также краткая «биография» ювелирного изделия. Стоимость комиссионных аукционному дому «Бонхам» составляет двенадцать процентов, вся остальные средства, полученная от продажи пойдут в помощь детским больницам и хосписам. Сделайте отметку на интересующих Вас позициях и сдайте вместе с анкетой. Скажите, Вы будете лично участвовать в аукционе или в качестве доверенного лица? — Доверенного лица. — Тогда укажите в анкете сведения непосредственно о покупателе. Через пару минут Курапика, заполнив всё, что полагается, отдал девушке клипборд. — Благодарю Вас. Аукцион будет вестись по классической системе. Это означает, что на лот назначается стартовая цена и каждый последующий участник ее повышает. Если никто из желающих не назначает стартовой цены на предмет, то он считается непроданным. Желаю приятного вечера. Под проведение аукциона отвели один из двух Главных читальных залов библиотеки. Перед невысоким подмостком стояло восемь рядов стульев. Все места в передних рядах были уже заняты — Курапика нашёл глазами последнее свободное в шестом ряду и бочком протиснулся к нему в самую середину. Сев, он положил ногу на ногу, а каталог себе на колени. Стулья стояли так плотно друг к другу, что ему приходилось дышать воздухом, наполненным запахами парфюма, табака и чужого дыхания. Рядом шепталась и смеялась пара: мужчина так и лип к своей спутнице, небрежно обхватил за плечо — между пальцев болтается незажженная сигара. Курапика предпочёл бы постоять, но по правилам участвовать в торгах можно было только сидя. Спустя минут двадцать, когда все желающие принять участие заняли места, аукцион начался. Аукционист демонстрировал больше энтузиазма, чем таланта оратора, но такой подход, кажется, только позабавил чопорную публику. Торги шли оживлённо, за некоторые лоты борьба была нешуточной: за брошь герцогини Маргариты Медичи двое дам бились столь яростно, что когда одна из них победила, по полыхающему взгляду другой было понятно, что с этой минуты та превратилась в её заклятого врага. До сегодняшнего вечера Курапика успел побывать на торгах всего два раза: один раз как покупатель, в Йоркшине, и второй раз как зритель в Валендаме. — Следующий лот — знаменитое колье фаворитки короля Жан-Лорана IX Катерины Семпион. — на экране появилось изображение — внушительный кулон из изумруда квадратной формы весом в сорок пять карат в обрамлении из камней кубического циркония и белого золота. — Обратите внимание на этот изумруд. Считается, что камень был получен при переогранке бриллианта из короны, принадлежащей королевской династии Сервье Иль-де-Конте. Курапика слушал в полуха, нетерпеливо вздыхая и постукивал ногой, держа в руке свернутый в трубочку каталог. Всё это, конечно, очень интересно, но можно как-то побыстрее? — Приступаем к следующему лоту — серьги с рубинами Тавернье! — ага, ну наконец-то. — Четыреста лет камни украшали статую богини Ситы в ашраме в Гравасе, затем бриллианты были похищены во время революции и появились уже через пятьдесят лет во владении очимского ювелира Кассиана Тавернье, благодаря которому и получили своё название. Эти изумительные рубины весом в восемнадцать карат вдохновили знаменитого ювелира на создание украшения, которым мы сейчас все любуемся! Серьги долгое время передавались по наследству в семье Тавернье, побывали в руках коллекционера Джоальера Фийона, оперной певицы Аллегры Сальвиати и принцессы Соланж Кюльоли. Дамы и господа, стартовая цена — тринадцать миллионов дзени! Тут же после оглашения взмыли руки с табличками. — Тринадцать пятьсот! — Пятнадцать! — Шестнадцатт пятьсот! Курапика не стал сразу врываться в бой и стал терпеливо выжидать. Десятки, сотни тысяч, миллионы… «Уму непостижимо, что люди так легко выбрасывают столько денег на какие-то драгоценности» — думал про себя он. Когда цена достигла отметки в двадцать шесть, осталось два потенциальных покупателя. Курапика поднял табличку. — Двадцать семь миллионов. — спокойно озвучил он. — У нас появился ещё один желающий, молодой человек в шестом ряду! — возбужденно воскликнул аукционист. Свет от прожектора устремился прямо ему в лицо, Курапика прищурился. — Вы сказали двадцать семь миллионов? Да? Двадцать семь миллионов дзени, господа! Кто предложит больше? — Двадцать семь триста. — Двадцать семь пятьсот. — Двадцать восемь. — Двадцать восемь миллионов за серьги Тавернье! Двадцать восемь миллионов раз… — Тридцать миллионов. — пробасил чей-то гнусавый голос с первого ряда, не поднимая табличку. — Прекрасная цена! — объявил аукционист громким голосом и с такой широкой улыбкой, будто эти деньги попадут ему в карман. — Тридцать миллионов дзени раз, тридцать ми… — Тридцать миллионов пятьсот. Человек в первом ряду обернулся. Вид у его соперника был не самый представительный: лысеющая макушка, заплывшие жиром шныряющие глазки на одутловатом, ветчином личике. Чёрный фрак туго обтягивал необъятное тело, а пуговицы на пластроне манишки под тройным подбородком держались на божьем слове. Шеи у него не было — чтобы злобно поглядеть на Курапику, толстяку пришлось развернутся всем корпусом. Он посмотрел на него в ответ ничего не выражающим взглядом и повернулся к аукционисту. — Тридцать пять миллионов дзени. — Тридцать пять миллионов раз, тридцать пять миллионов два… — женщина, сидевшая рядом, наклонилась к мужчине и что-то с взволнованным видом зашептала. Тот отмахнулся от неё, как от назойливой мухи. — … тридцать пять миллионов три — продано! Поздравляю! Серьги с рубинами Тавернье достаются молодому человеку в шестом ряду! Раздались вежливые аплодисменты. Всё, дело сделано. Курапика чуть было не подорвался с места, чтобы уйти, но сразу же себя отдернул. Вот дурак, зря обрадовался, серьги-то отдадут только когда закончится аукцион. Вздохнув, он уселся обратно, написал сообщение Ностраде, что украшение у него, и снова принялся ждать. Спустя полчаса, показавшиеся Курапике столетиями, торги закончились. Гости стали расходиться. К покупателям новообретенных украшений подходили сотрудники дома, чтобы подготовить необходимые бумаги и обсудить способ оплаты. К нему подошла та девушка, которая встретила его у входа. — Скажите, вы будете заберете изделие сейчас или оформите покупку в аукционном доме? Если пожелаете, наш ювелир также может лично привезет украшение к Вам домой. — Нет, я заберу его сейчас, спасибо. Она отвела его в соседнюю комнату. Эксперт надел белые хлопковые перчатки и с величайшей осторожностью достал из бронированного сейфа бархатную коробочку. — Поздравляю Вас с приобретением. — эксперт заискивающе улыбнулся. — Пожалуйста, оцените серьги перед тем, как я их упакую. Он перевернул коробочку, чтобы Курапика смог посмотреть на украшение. Знаменитые рубины Тавернье были завораживающе прекрасны: они напоминали глубокие озера со сверкающими пурпурно-розовыми берегами, их притягательная матовая глубина с алыми всполохами заставляла окунуться, забыться в их красоте. Но Курапику они не манили в чарующее забытье — он знал иную красоту алого, красоту самой жизни, по сравнению с которой эти камни были пусты, убоги и безрадостны, как внутренний мир почти всех, кто сюда пришел. — Всё в порядке. — пробормотал он, и услышал, как аукционист неодобрительно хмыкнул, не дождавшись от него бурного восторга в адрес драгоценностей. Пока Курапика ждал, когда тот оформит необходимые бумаги, Курапика увидел, как на соседнем столе сотрудник аукционного дома под ультрафиолетовой лампой с ювелирной лупой филигранно изучал крупный прозрачный бриллиант, сияющий изнутри синим цветом, будто живой. Он подошел чуть ближе к столу, чтобы получше рассмотреть. Эксперт как будто почувствовал его приближение, потому что вдруг опустил лупу обернулся к нему. — Что-то подсказать? — спросил мужчина с учтивой улыбкой. — Нет… Извините. — Курапика взглядом показал на бриллиант: — Что это за камень? — Радужный алмаз. Эту разновидность ювелиры называют «индрами» в честь верховного ведического божества. Алмаз, на который вы сейчас смотрите, весит двадцать карат и несет название «Дерианур». В нём больше примесей титана и железа, за счет чего внутри образовались эти чудесные синие и бирюзовые всполохи. — он невесомо коснулся камня облаченной в перчатку рукой. В голосе эксперта появилось восхищенное придыхание: — Камень замечательно прекрасен, просто уникален! От него прямо-таки пушок на коже поднимается, если вы понимаете, о чём я. Курапика кивнул из уважения к человеку, увлеченному своим делом, и услышал, как его позвали: — Вы можете забирать украшение, сэр. Рин, поглядывал на часы, скрипел зубами и потихоньку вскипал. Прошел почти час, да где чёрт подери, его носит? Оглядываясь по сторонам, Рин заметил Курапику неподалеку от сцены. Тот стоял напротив мужчины и женщины; они совершенно не умели держать дистанцию и во время разговора буквально прижимали его к стене. Мужчина с лихорадочно горящими глазами что-то втолковывал Курапике, пока спутница в это же время за его спиной строила ему глазки. Тот торопливо ответил на какой-то вопрос и попробовал смыться, но мужчина синхронно сделал шаг сторону, резко перегородив ему путь, и нависнул над ним грозным коршуном. — Спасибо. — выдохнул Курапика, когда Рин, извинившись, оттащил его от назойливых гостей. — Господи. Не знал как от них отвязаться. — Твой знакомый? — Один банкир, постоянный клиент моего босса с неистребимой зависимостью к покеру… — Курапика! Вздрогнув, он обернулся. В поле зрения появился седовласый мужчина лет пятидесяти пяти в пошитом на заказ в коричневом бархатном костюме. — Мистер Олбан. — Курапика почти мгновенно взял себя в руки. — Добрый вечер. — Рад видеть, рад видеть! — тот с благодушной улыбкой похлопал его по плечу, как своего старого приятеля, не заметив даже, что Курапика не сразу его узнал. — До меня дошли слухи, что приключилось с Неон. Мерзавцы! Как они посмели напасть на бедную девочку! Если бы что-то подобное случилось с моей Эми, я бы на гнусных подонках живого места не оставил! Как Лайт? — Он.. э-э-э... он хорошо держится. Мистер Олбан, извините, мне... — Признаюсь, я надеялся его увидеть, у меня к нему давно зреет одно заманчивое предложение насчет «Бейтакля», я уж не стал его по телефону беспокоить, наверное, от дочки ни на шаг не отходит. — он щедро отхлебнул из бокала. — Курапика, ты уже видел Чарлси? — К сожалению, нет, но... — Вон она! — сказал тот, оглядывая толпу. — Видишь её? Да что ж такое-то! — Я… — у банкетного стола толчея, на серебряных блюдах колотый лёд, омары, лобстеры, официанты хитроумными приспособлениями открывают устрицы над ведрами. — Мистер Олбан, мне действительно нужно… — Чарлси! Чарлси, иди сюда! — не слушая его, тот принялся размахивать горящей сигарой, держа Курапику за плечи, не отпуская от себя. К ним подплыла стильная женщина в фиолетовом платье. Окруженная флером изысканных духов, она держала в одной руке длинный мундштук из слоновой кости, а в другой стакан с джин-тоником. Миссис Олбан была из того поколения женщин, которые не прочь были и сигаретку выкурить, и коктейль выпить, да не один, а несколько, поэтому голос у неё был низкий и с хрипотцой. На вид ей было примерно столько же, сколько мужу, но мужчины на неё всё еще посматривали, однако мистеру Олбану, кажется, это только нравилось. Обаятельные и беззаботные разгильдяи, Олбаны принадлежали к высшему обществу, были несметно богатыми и появлялись на страницах светской хроники чаще, чем у себя дома. Как только Курапика попал под луч прожектора внимания мистера Олбана, тот вцепился в него мёртвой хваткой. Он был весь взъерошенный и уже заметно поднабравшийся. Сунув ему в руки скотч со льдом, тот наклонился к нему с видом старого проженного дядюшки и минут двадцать травил байки про недавнюю охоту на соболей в Лиллесанде, открытие сезона в гольф-клубе («Пусть Лайт готовит клюшки — в этом году я его в клочья порву»), новый карабин с выставки оружия в Бушире, поинтересовался его мнением о новом законе о хранении оружия (в политике Курапика разбирался также хорошо, как в ядерной физике). Миссис Олбан была очень мила, но как-то слишком настойчиво допрашивала его о личной жизни, будто вытягивала расположение ракетных баз в Баменди, и отпустила только после того, как Курапика клятвенно пообещал покататься на лошадях в их роскошной загородной усадьбе. Совсем скоро выяснилось, что его тут многие знали. Каждый второй из приятелей и знакомых Ностраде — продюсер, ресторатор, совладелец гостиницы, партнер по бизнесу — дружески хлопал его по спине, спрашивал, как дела, желал с ним поболтать в компании своих спутников, либо отвести в сторонку, напирая обсудить «кое-что» с глазу на глаз. Не в силах больше терпеть, Рин безо всяких церемоний взял его за плечо и оттащил в другой конец зала, где почти не было людей, но покой долго не продлился: Курапика увидел, как ним направляется его Немезида —Карин Лунде со своими прихвостнями, членами городского совета. Лунде была небольшого роста, стройной и холёной, одетая для приёма неброско, но со вкусом — в бежевые лодочки и очень хорошо сшитый костюм. Её рыжие волосы уложены в причёску волосок к волоску, в ушах поблескивают серьги, а шею украшает нитка жемчужного ожерелья. На взгляд Курапики, глава Комитета выглядела чересчур холёной: от её ухоженности веяло какой-то неестественностью, наигранностью; на газетных полосах Лунде часто позировала репортерам со своим мужем и детьми, изображая совершенную жену и мать, с ослепительной улыбкой, как будто по сигналу фотографа «Скажи «сыр!». Ностраде её на дух не переносил — за последние полгода она выпила у него немало крови, но портить с ней отношения нельзя было ни в коем случае. — А-а, Курапика. Какой приятный сюрприз. Непривычно видеть вас без господина Ностраде. Вы ведь всегда вместе с ним ходите, прямо как карманный пейджер. Лунде явно получила наслаждение от своей реплики и, вероятно чуть большее, от последовавших за ним приглушенных смешков. От неё исходил запах флердоранжа, как от дорогого ночного крема для женщин за сорок, которые изо всех сил пытаются вернуть себе молодость. Курапика пропустил насмешку мимо ушей. — Добрый вечер, госпожа Лунде. И мне приятно Вас видеть. — Кстати говоря, а где господин Ностраде? — Увы, но его сегодня не будет. Женщина неодобрительно причмокнула губами. — Даже так? Что ж, печально. Я надеялась его сегодня увидеть. У меня к нему есть личный разговор по поводу недавнего ходатайства. — Я могу ему что-то передать? — Нет, не нужно. — отмахнувшись от него, Лунде повернулась к Рину. Она проинспектировала его одним оценивающим взглядом с ног до головы. — Не представите меня своему спутнику, Курапика? — Разумеется. Рин, это Карин Лунде, председатель Комитета градостроительства Эрдингера. Та подала ему руку, как королева своему личному пажу, но вместо того, чтобы пожать её, он едва на неё взглянул и ответил коротким поклоном. По азиатской системе вежливости тот был где-то на уровне кивка уборщику. — Рад познакомиться. — тон его говорил об обратном. — Вы из Азии? — Да. — Из Северной или Южной? — Северной. — Как это экзотично. Знаете, для азиата вы совсем недурно разговариваете на всеобщем. Во всяком случае гораздо лучше, чем ваши соотечественники, которых я раньше встречала. — коротенький смешок. — У них было такое чудовищное произношение, что я ни слова не понимала, что они такое говорят! Рин оскалился, теперь совсем не скрывая своей неприязни. Тут Лунде повернулась к нему. — Знаете, Курапика, я тоже была на аукционе. Могу я поинтересоваться, кому вы преподнесёте эти серьги? — Неон Ностраде. — Неон Ностраде… — с напускной задумчивостью протянула Лунде: — Дочь Лайте, я не ошибаюсь? Разбалованная малолетняя девица, проматывающая отцовские деньги на тряпки и драгоценности? «Курапика, почему бы тебе слегка не разбавить пресной водичкой ухмылочку этой прелестной дамы, м?». Он улыбнулся и тоном, выражавшим максимум учтивости, произнес: — Милый костюм, госпожа Лунде. Вы купили его за ваши догматичные взгляды по отношению к сносу детского интерната в Гельсторге, чтобы бизнесмен Фасб Веллингбю смог построить там свой первоклассный отель? Или за деньги, оказанные за помощь Готфриду Ратнеру в финансировании его нового проекта «Новый Эрдингер»? Улыбка дрогнула на лице Лунде, как плохая голограмма. — Ты... ты что себе позволяешь? — севшим от негодования голосом процедила Лунде. — Позволяю? Уж простите, но не от вас мне учится как себя вести. Лунде поджала в ниточку губы. Наступило молчание, на фоне которого будто сильнее загрохотали разговоры и перезвон бокалов, как будто пронесся по библиотечному залу порыв ветра. — Будь осторожнее, юноша. У некоторых людей не вызывают симпатию те, кто суёт нос не в своё дело. Господин Ностраде ведь всё ещё хочет купить землю у администрации города в Готгатан? Я видела, он снова подал ходатайство, однако во власти Комитета. — Лунде угрожающие прошипела «Комитета», словно это была сама инквизиция. — сделать так, что он похоронит это желание в пепле своих многообещающих амбиций. Благодаря огромным налогам мы смотрим на его так называемый «бизнес» сквозь пальцы, но если хотите, чтобы всё так и дальше было, советую заняться своими делами. «Думаю, этого вполне достаточно, чтобы слегка подпортить ей вечер. Non multa, sed multum». — Спасибо. Я обязательно учту ваш совет. Приятного вечера, госпожа Лунде. — сказал Курапика с прощальным полупоклоном. — С вашего позволения. Как только они прошли вглубь зала, Курапика тут же забыл о Карин Лунде, и стал смотреть по сторонам, вглядываться в лица гостей. — Тошнотворная тётка. — заметил Рин. — Ты даже не представляешь. Вечер начал ему надоедать, превращаясь в долгий изнурительный гротескный спектакль. Где сенатор? Неужели, устроив помпезный приём, он ни разу не объявится? По просторному залу разносился Бах, но Курапика едва его слышал. Рин стоял с таким напряженным видом, что словил на себе парочку удивленных взглядов от строгих непроницаемых женщин, собравшихся в кружок возле стола. И вдруг Рин, зацепившись за что-то взглядом, кивнул головой: — Вот он. Окружённый приглашенной публикой и фотографами, Пол Вальтер стоял под руку со своей женой: высокий лоб, раздвоенный подбородок, крупный орлиный нос. Общественности сенатор был известен как невероятно амбициозный политик, приложивший руку в создании законов, касающихся мошенничества на выборах, лоббизма и образования и пользующийся огромной популярностью у среднего слоя работающего населения, особенно в сферах юстиции и образования. Но Курапика видел перед собой лишь другую сторону этого человека: символ политической коррупции, Пол Вальтер был коварным, бессердечным, манипулятивным макиавеллистом, который с помощью политических махинаций добился громадного влияния в Конгрессе, способного посоперничать с властью вице-президента и спикера, двух главных руководящих лиц, а также в Верховном Суде. Неожиданно его охватила отвратительная слабость. Курапика вдруг почувствовал свою незначительность перед лицом того, кто мог словом повлиять на судьбы десятков тысяч людей. А достаточно ли у него сил и выдержки для того, чтобы получить от этого человека то, что необходимо? «Это просто смешно если учесть то, что мой настоящий враг — Гёней Рёдан». — Постой. — сказал Курапика, как только Рин решительно двинулся в его сторону. — Подождем, когда он останется один. Советник юстиции, Хорст Зауэр, разговаривал с сенатором Вальтером. Зауэр был завсегдатаем «Нойкёльн», водил дружбу с его боссом и был самым искушенным циником из всех известных Курапике людей. Рин буравил взглядом сенатора, в то время как тот пожимал руки гостям, а те с уважительным благоговением приветствовали его. Зауэр покинул общество сенатора.Подойдя к помощнику сенатора Вольфгангу Рейну, Рин коротко прочистил горло, привлекая внимание. Тот продолжал стоять, не шелохнувшись. — Мистер Рейн. — повысив голос, позвал Рин. Тут уж помощник сенатора соизволил обернулся. Это был невысокий тощенький человек в очках без оправы, в офисном костюме, весь прилизанный, приглаженный и производил унылое впечатление, больше напоминая бухгалтера из страховой конторы, чем человека политики. Рейн бегло оценил их взглядом и судя по неизменившемуся выражению его лица, не нашёл для себя ничего интересного: — Я могу вам чем-то помочь? — Нам бы поговорить с сенатором Вальтером насчет кое-какого дела. — Прошу прощения, молодые люди, но господин Вальтер сегодня вечером чрезвычайно занят. Вы можете записаться к нему во вторник и четверг в приемные часы, с двух до четырех. Голос его при каждом слове был полон свистящих, шипящих сибилянтов. Рин с Курапикой переглянулись, с трудом понимая, что он вообще несёт, но это вот подчёркнутое «чрезвычайно» они расслышали очень хорошо. Помощник сенатора, полувопросительно приподняв брови, переводил взгляд с мрачного лица Рина на него, словно не понимал, почему они ещё не исчезли: — Я могу вам ещё чем-то помочь? — с натужной любезностью спросил Рейн. — Скажите сенатору, что нам необходимо с ним поговорить прямо сейчас. Дело требует срочности. — Срочности? А вы сами-то кто? Рин смотрел на него с нескрываемым презрением. «Ну что за идиот» — мысленно вздохнул Курапика. — Хотите, чтобы мы представились? — Да, будьте уж так любезны. Если вы из полиции, в чём я, правда, сильно сомневаюсь… — Мы не из полиции, мистер Рейн. У нас к сенатору Вальтеру пара вопросов насчёт Готфрида Ратнера. Он поймет, о чём мы. — Нет, это я не понимаю!... — выходя из себя, зашикал он. — Я из Хейл-Ли. Гробовая тишина. Остолбенело помолчав, Рейн быстро заморгал. Он явно стушевался. Курапика не ожидал, что тот всё так быстро поймет. Впрочем, его понимание послужило доказательством, что сенатор в курсе о «теневой» стороне бизнеса Ратнера. — Хейл-Ли? — переспросил помощник сенатора. — Вы… То есть… Я правильно услышал? — Вы всё правильно услышали. И я рад, что у вас всё в порядке со слухом. — истекая ядом, ответил Рин. — Честно говоря, мы потратили хренову кучу времени на этом приёме, так что сами скажете сенатору о нас или лучше нам к нему подойти? Перспектива последнего явно не порадовала помощника сенатора — не говоря ни слова, он развернулся на носках и взволнованно поспешил к Вальтеру. В этот момент он громко смеялся в компании своих коллег. Рейн подошел к нему, склонился так близко к его голове, что они почти касались друг друга, и что-то сказал. Сенатор нахмурился, повернул голову и посмотрел на Рина. Их зрительный контакт длился от силы секунд пять. Извинившись перед человеком пожав его ладонь в своих, будто что-то обещая, Пол Вальтер подошел к ним. — Добрый вечер, господа. — произнес он. Голос был густым и властным, в нём чувствовалась непоколебимая авторитетность. Рин её тоже услышал, поэтому вид у него уже был не такой пренебрежительный и развязный, как минуту назад. — Мой помощник передал, что вы из Хейл-Ли, верно? — Всё верно. У нас к вам есть пару вопросов, насчёт… — … Готфрида Ратнера. Это мне тоже успели передать. Не стоит обсуждать дела у всех на виду. Пойдемте со мной в кабинет. Там и поговорим. Согласны? Помолчав пару мгновений, Рин еле заметно кивнул: — Хорошо. Они последовали за сенатором к лестнице, ведущей на второй этаж. Сенатор шел впереди, а процессию замыкал Вольфганг Рейн, шагая сзади так близко, что Курапика слышал за спиной его вздохи. Отворилась дубовая дверь. Они зашли в полутёмный кабинет бывшего бургомистра. Посередине стояли продолговатый кожаный диван и мягкие кресла, возле стены стоял книжный шкаф, уставленный разноцветными корешками книг разного объема и размера, из чего Курапика посудил, что бургомистр был человеком читающим. Письменный стол был аккуратно прибран, какие-то бумаги лежали стопкой. Два окна открывали вид во внутренний двор с собственным садом. Подоконники завалены белыми голышами ледяного града. На стенах в тяжелых резных рамах висели картины с морскими сражениями, выцветшие, пожелтевшие от времени карты и навигационные флаги. Рядом со столом на деревянной подставке стоял глобус — старинный, роскошный, с латунным меридианом, несущий в себе таинственность с глубины веков. Спокойно откинувшись на спинку и скрестив ноги, сенатор расположился на диване и сделал приглашающий жест. Пересекая комнату и садясь в кресло, Курапика тщательно игнорировал, как тот, наблюдая за ним, почти съедал его взглядом. — Хотите что-нибудь выпить? — Нет. — Нет? Нет так нет. Думаю, наша беседа не займет много времени, так что оно и к лучшему. Вольфганг, сделай-ка мне одну порцию скотча. Не прошло и минуты, как в его руках появился тяжелый бокал. Помощник сенатора с благочестивым лицом стоял чуть поодаль, возле стола, и смотрел на того с выражением такой преданности, что Курапику затошнило. В последнее время его что-то от многого стало тошнить. Глотнув скотча, Вальтер поставил его на деревянный столик рядом и скрестил пальцы перед собой, положив локти на подлокотники кресла. — Знаете, должен кое в чём признаться — у вас просто превосходный товар. Высочайшее качество. Никогда ничего подобного не видел, хотя у меня есть доступ к государственному складу конфиската с товаром со всего света — из Лусеи, Граваса, из Альенде. Скажите, в чём секрет? Дело в сорте или особом способе очистки? Сенатор не назвал ключевого слова, но все и так прекрасно поняли, о чём идёт речь. Как и всякий человек, находящийся долго у власти, он соблюдал предусмотрительную осторожность. — Вероятно, и в том и в другом. — ответил Рин. Сенатор дружелюбно рассмеялся, но было в этом его смехе что-то настораживающее. — Вероятно? Что же, вы не знаете о том, как делается ваш собственный товар? — Боюсь, я не слишком хорошо разбираюсь в тонкостях производства, также как и мистер Ратнер не соблюдает детали договоренностей. Как я понимаю, вы в курсе нашей ситуации. — Не посвящен в детали, но знаю, что вам крепко не нравится то, что Готфрид собирается сделать с кварталом Ренгео. — сенатор нелюбезно ухмыльнулся. — Столько денег потеряете. — Проблема не только в них, если вы понимаете. — Да, могу себе представить. — Насмешливо вскинута бровь. Вызывающая ухмылка. — Меня всегда удивляло, что для вас, азиатов, честь и правила в бизнесе всегда важнее денег. А сейчас Готфрид поставил вас в затруднительное положение, не так ли? С одной стороны тонны товара и возможность сохранить свой бизнес, с другой — ваша принципиальность и люди. Но вы ошибаетесь если думаете, что у вас вообще есть какой-то выбор. — Что вы имеете ввиду? — резко отозвался Рин. — Хотите, чтобы я вам всё расписал? Нет проблем. Квартал рано или поздно снесут. Помимо Готфрида есть много людей, которые хотят развивать там свой бизнес. Вы читаете газеты? Проект «Новый Эрдингер» поддерживают восемьдесят процентов жителей города. Знаете, почему? Эти трущобы — бельмо на глазу города и рассадник преступности. Когда-то правительство допустило ошибку, предоставив землю мигрантам, и сейчас мы намерены исправить ошибку. — А что будет с людьми? — Городские службы разошлют предупреждения за месяц до выселения. А куда они пойдут — не наша проблема. Большая часть из них не являются гражданами Сагельты, так что скорее всего их ждет депортация. Готфрид вскоре завладеет всей землей в Ренгео и будет получать с неё колоссальную прибыль. Что касается вашего… партнерства, то и оно скоро подойдет к концу. — самодовольно сказал сенатор. — Понятно теперь? Говорю с тобой начистоту, мальчик — заканчивайте упираться. Вам не выстоять против Готфрида. — Это вы так считаете. — сказал Рин, иссушив тон до такой степени, что им можно было вытягивать воду из растений. Вальтер и Вольфганг дружно рассмеялись, словно закаркали. — Я понимаю, чего вы добиваетесь, мальчик. Вы хотите расширить свое влияние здесь. Но вы ведете себя, как дикари, которые считают, что раз они обладают неограниченной властью в своей стране, то и здесь им все позволено. Вы, азиаты с раздутым самомнением, понятие не имеете, во что хотите ввязаться. Лезете на чужую территорию и думаете, что вам будут подносить всё на блюдечке с голубой каемочкой, как у себя на родине? Ошибаетесь. Рин заводился, все это чувствовали — и Вальтер, и Курапика, и Вольфганг. Его склоненная на бок голова держалась на шее ничуть не толще копченой свиной шейки. — Мистер Вальтер, сэр, я думаю, Вам пора возвращаться к гостям. — послышался голос помощника сенатора. — Да, ты прав, что-то мы долго засиделись. «Нет ничего плохого в том, чтобы попробовать подонка на зуб, если он того заслуживает. Сейчас господин сенатор явно идёт не по дороге, ведущей в Дамаск. Может, стоит направить его на путь истинный?». Голос Исаги в последнее время всюду следовал за ним, как дурная привычка, и Курапика начал уже всерьез беспокоиться, нет ли у него слуховых галлюцинаций, но — к его собственному изумлению — придавал ему уверенности. И он явственно слышал, как тот нашептывал ему где-то из глубины подсознания, подталкивая его вперед. — Мой вам совет: дайте Готфриду то, что он хочет, и тогда, может быть, получите товар обратно и сохраните своих людей. Иначе вас ждут очень плохие последствия. — Послушайте меня, Вальтер… — Для вас он «мистер» Вальтер. — резко прервал его Вольфганг. Рин в бешенстве уставился на него. Напряжение, повисшее в кабинете, готово было вот-вот лопнуть. — Простите, что прерываю. Не позволите ли мне сказать пару слов? Перед тем, как кивнуть, сенатор основательно вымазал его голодным взглядом с головы до ног. Глаза мужчины блестели нескрываемым интересом и совершенно откровенной похотью. Кончик розового языка скользнул по нижней губе, оставляя мокрый след. Курапика знал, что хорош собой и какое впечатление производит на властолюбивых извращенцев подобных Вальтеру. Наверняка он в своих мыслях уже отымел его во всех возможных позах. — Курапика, верно? Его чуть не покорёжило, когда тот произнес его имя. Но он умел стать выше того, что его окружало. — Верно. Я могу попросить вас о виски? Небольшая пауза — усмехнувшись чему-то, мужчина покровительственно кивнул. — Сиди, я сам. — когда Вольфганг подскочил с места. — Ты что делаешь? — яростно зашикал Рин ему на ухо. Курапика даже не взглянул на него. Через минуту Вальтер протянул ему виски со льдом. На какое-то мгновение их пальцы соприкоснулись. — Спасибо, сэр. — и тут же испытал отвращение оттого, что употребил это слово. Курапика ненавидел его. Огибая его кресло сзади, тот положил свою ладонь ему на плечо и легонько сжал. Он стиснул зубы, чтобы подавить сопротивление организма к нежеланному прикосновению. Курапика задержал дыхание, поднес стакан к губам и одним волевым усилием сумел удержать выпитое в желудке. Ни запаха, ни вкуса алкоголя он не переносил. На глазах выступили слезы, виски оставил на языке жгучее и пряное послевкусие. Он протянул руку к шее и со вздохом ослабил узел галстука. Мужчина скользнул взглядом по обнажившейся впадине и сглотнул подступившую слюну. — Сенатор, скажите, вы давно знакомы с господином Ратнером? Вальтер нахмурился. — К чему вопрос? — Ни к чему. Я просто хочу узнать. — Мы с Готфридом дружим уже двадцать лет. — То есть, вы уже тогда были сенатором штата Макин? — Да, я стал им примерно в это же время. — А чем занимался Готфрид? — Он был студентом и заканчивал второй курс. — Сколько ему было? — Не помню… Кажется, двадцать один? Зачем ты обо всём этом спрашиваешь, юноша? — Ничего, просто интересно. А вы случайно не помните, что обещали профсоюзу фабрики водоочистного оборудования в том году, когда стали сенатором? — Что?… — Неужели не припоминаете? Давайте, в таком случае, я напомню — добиться большего финансирование для того, чтобы увеличить количество рабочих мест. Ещё двадцать тысяч, если мне не изменяет память. Вы это сделали? А поднятие заработной платы учителям и врачам? А что насчёт лишения медицинской страховки безработных? Вы много чего пообещали жителям своего штата. Вы выполнили хоть одно из своих обещаний? — Я не первый политик, который не выполняет своих обещаний. Представляете, что подумали бы в Конгрессе, если бы все политики их исполняли? — захохотал Вальтер, развеселенный своей удачной шуткой. К немому удивлению Рина, Курапика рассмеялся. Открыто, бесхитростно, абсолютно естественно. Услышав его смех, веселье мужчины несколько поумерилось, а потом и вовсе прекратилось. Курапика повёл челюстью. — Очень забавно, сэр. Нет, правда. Но знаете, что позабавило лично меня? Фотографии, на которых отчётливо видно, как один из политиков вашей фракции, Джулиан Херд, которого вы хотите протащить в Конгресс на следующих выборах, поглощает кокаин в компании девушки по вызову в своей машине на подземной парковке. Вы читали его весьма вдохновляющее интервью газете «Трибьюн», которое он дал месяц назад? Оказывается, мистер Херд из протестантской семьи и считает себя глубоко религиозным человеком. Он щедро жертвует средства в христианские организации и каждое воскресенье посещает Лютеранскую церковь. Я посмотрел статистику и обнаружил, что интервью сильно повысило рейтинг вашей фракции, что не удивительно, если учесть то, что штат, от которого вы были избраны, отличается очень верующим населением. Кстати говоря, и самым бедным. Вера и бедность, говорят, рука об руку идут? — Курапика позволил себе негромко усмехнутся: — Я немного знаком с Библией и что-то не припомню, чтобы в ней было написано про положительное отношение Бога к наркотикам и проституции. Не уверен, что и эти люди также положительно воспримут, что Херд всего лишь лжец и самый обыкновенный фарисей. Ну, все мы не без греха, правда, сенатор? Курапика бесстрастно заметил, как тот со скрипом сжал обитый кожей подлокотник, что костяшки пальцев у него стали сально-желтого цвета. — Йохан Келлер. Двадцать лет, бывший стажёр в палате представителей, студент Хэнлонского колледжа. Помните такого? — Кто это? — Кто? Должны помнить, сенатор. Вы уж постарайтесь и напрягите вашу память. Полгода назад Келлер был вашим протеже, которого вы, шантажируя местом в колледже и угрожая лишить работы его отца, принуждали к сексу на протяжении нескольких месяцев. Вы понимаете, о чем я сейчас говорю? Вальтер не смел даже шелохнуться. Он вслушивался буквально в каждое слово, произносимое Курапикой. — Когда я собирал на вас информацию, то сначала решил, что вы обыкновенный представитель власти, любящий диктовать свою волю, но я сделал неправильный вывод. Есть видео, на котором видно, как вы склоняете вступить Йохана с вами в половую связь, а когда он попытался сопротивляться, нанесли ему телесные повреждения. — Это всё гнусная клевета! — взъярился Вольфганг и тут же заткнулся, когда Курапика обжёг его взглядом. — Я не с вами сейчас разговариваю. — он положил ногу на ногу, сцепил пальцы на колене. — Я буду выражаться предельно ясно. На этой записи видно, как вы насилуете двадцатилетнего студента колледжа и вашего стажёра. Любой, кто посмотрит пленку, поймет, что вы не просто подонок, но и законченный садист. По моему мнению, она требует принятия мер. Согласны? Курапика подождал. Он не реагировал, но было видно, как тот закаменел. — Я понятие не имею, о каком видео ты говоришь. — Вы отлично понимаете, о чем я. Вы откупились от Йохана, заплатив ему двести пятьдесят тысяч, чтобы фильм не попал туда, куда бы вам не хотелось. Но я считаю это решение неправильным. Стоит поискать какое-то другое. У вас есть какие-нибудь идеи, как нам следует поступить? Тишина. Курапика сидел с задумчивым видом. Так и не дождавшись ответа, он продолжил: — Нет? А я вот что думаю: деньги имеют свойство заканчиваться, а публичные скандалы с богатыми и влиятельными людьми интересны всем. За шанс получить эксклюзивный материал пресса хорошо расщедриться. Знаете, сколько стоит статья об уважаемом женатом политике Сената, который насиловал двадцатилетнего стажёра? Я думаю, потянет тысяч на триста. И этот заголовок достоин не только желтой газетенки вроде «Стейт Хилл», редактору которой вы приплачиваете за статьи. Как считаете, читателям «Эрдингер Пост» или «Трибьюн» будет интересно об этом прочитать? СМИ просто обожает раздувать шумиху вокруг подобного рода скандалов. Даже романа с подчиненными порой хватает, чтобы засверкали ножи, но эта плёнка поставит крест на вашей репутации и политической карьере раз и навсегда. Через полгода выборы в Сенат, мистер Вальтер. Уверены, что успеете отмыться за это время? За этим последовало долгое-долгое молчание, одно из самых долгих на памяти Курапики. В застывшем взгляде сенатора смешивались и вспенивались самые разные эмоции — ошеломление, растерянность, злость. Курапика догадывался, что для сенатора Вальтера этот вечер стал не самым приятным. Это приносило ему пьянящее чувство внутреннего удовлетворения. — Черт побери, — произнес Рин, но так тихо, что Курапика заметил лишь, как у него шевельнулись губы. — Что тебе нужно? — Имя человека, который может владеть точной информацией о местонахождении Готфрида Ратнера. Если нет имени, то номер телефона, адрес, электронная почта. Я знаю, что вы поддерживаете с ним связь через его помощника и было бы просто замечательно, если информация будет касаться лично его. Вальтер молчал. Курапика терпеливо ждал, словно удав, поджидающий жертву. — Вольфганг. Голос его звучал хрипло, белки глаз покраснели. Тот считал немую просьбу, словно его сознание поймало ту же частоту, на которой крутились мысли сенатора. Курапика догадался, о чём они, но решил подождать. Взяв со стола блокнот с золотистым срезом, помощник отдал его сенатору. Вальтер открыл его, взял хорошую перьевую ручку, что-то отрывисто начеркал, вырвал страницу и кинул перед ним на стол. Рин взял листок. На нём чёрными чернилами было написано название улицы: Арланд 26/4. — Запомнили? И тут же после его утвердительного кивка Вальтер резко выхватил бумажку у него из руки и утопил в стакане с виски. — А теперь пошел вон отсюда. Живо. Они встали и направились к двери. Вольфганг, едва доходящий ему до плеча, злобно взирал на них из-за спины своего босса, словно прихвостень какого-нибудь школьного задиры. Сенатор тоже поднялся. Когда Курапика прошел мимо него, он остановил его за руку: склонившись так низко, что голова оказалась буквально в нескольких сантиметрах от его лица, он вполголоса процедил: — Мне нравятся строптивые юноши. Зашить бы тебе рот, и я бы с удовольствием и тебя разложил. — Будьте осторожнее с тем, что говорите, сенатор. Иначе ваши слова могут улететь прямо на газетную бумагу. — едва повернув голову, он произнес: — Или хотите, чтобы сразу копии видео появились в редакциях всех сагельтских газет? Курапика улыбнулся. Вальтер сглотнул, дезориентированный его обезоруживающей улыбкой и ледяным взглядом. — Не волнуйтесь. На мне нет прослушки. Если бы я захотел вас уничтожить, вы бы никогда не узнали, что это сделал я. Сенатору Вальтеру потребовалось целых полчаса и два полных стакана чистого виски «Альбенд», чтобы придти в себя и выйти к гостям. Он сидел, утратив от нахлынувшей ярости дар речи. Его широкий лоб, то покрывался испариной, то полностью высыхал. За двадцать три года в политике он неоднократно выступал с речами и считал, что в совершенстве овладел навыком словесного карате, оттачивая его на провокационных вопросах журналистов и ядовитых колкостях своих врагов. Но смотря в глаза юнца со смазливым личиком, он действительно испугался и поверил, что у того на руках было всё, что отправить его восходящую на вершину карьеру ( он действительно считал, что та только восходит на вершину, ведь он метил прямиком в президентское кресло) в глубокую беспросветную пропасть. Вольфганг Рейн стоял возле сенатора, беспокойно хмурясь. Тот всё молчал, молчал и только через некоторое время сказал что-то своему помощнику, чего тот не расслышал. Рейн наклонился поближе, и был награжден целым фонтаном брызг изо рта сенатора Вальтера, обретшего дар речи. — Найди мне всё на этого парня. — прошипел он. — И свяжи меня с Готфридом. Покинув библиотеку, Курапика остановился у подножья лестницы и с удовольствием глотнул вечернего воздуха. Порывистый ветер бил ему в лицо, трепетал волосы и края пальто. На улице стоял минус; мороз проникал глубоко в лёгкие, раздирая горло осколками стекла. Сбоку щёлкнула зажигалка — Рин закурил. — Откуда ты знаешь про этого парня? — выпустив облако дыма, спросил Рин. — Йохана. — Мой босс всегда даёт хорошие чаевые официантам в «Нойкёльн». Курапика посмотрел на часы — девять вечера. Арланд 26/4. Адрес. Первая зацепка. «Зацепка» — это всегда было очень хорошим словом. Оно означало что-то конкретное и как бы расчищало разум. То, что был известен адрес, пусть они и не знали, кто там живёт, гораздо, гораздо лучше, чем просто какое-то имя, а имя, честно говоря, был максимум, на который Курапика рассчитывал. Кто там живёт? Пробить по базе? Нет, лучше ехать туда сразу. А если дом будет пуст? Плевать. Дом — это почта на столике в прихожей, компьютер, одежда, личное, интимное пространство, полное вкусов, пристрастий и привычек. — Возможно, я лезу не в своё дело, но часто ты проделываешь этот публичный спектакль? — Ты прав — ты лезешь не в своё дело. — И что, всегда действует? — Безотказно. — Кто бы сомневался. — ухмыльнувшись, иронично ответил Рин. — Я просто умею извлечь пользу из того, что есть. — Курапика, отдергивая манжету рубашки, едко усмехнулся: — Подробности нужны? — Не пойму, как только тебе гордость не мешала строить глазки этому старому хрену. Сосредоточенный на деле, Курапика умел быть невосприимчив к личным оскорблениям. — Ты и малейшего представления не имеешь даже о половине того дерьма, через которое мне пришлось пройти. Я буду вести себя как угодно, если это поможет мне выпотрошить информацию из всех ублюдков вроде Вальтера. Ещё какие-нибудь вопросы? Курапике на секунду захотелось быть снисходительнее к Рину. Но потом тот снова ухмыльнулся, и весь порыв испарился. — Ты не умеешь вести переговоры. Не будь таким высокомерным. С чего ты взял, что люди дадут то, что тебе нужно, если видят, что ты их презираешь? Держи себя в руках и будешь выглядеть гораздо убедительнее. Не дожидаясь ответа, Курапика повернулся к Рину и посмотрел на него прямым взглядом, который обжёг того сильнее сказанных слов: — Рин, послушай-ка. Нам вовсе необязательно нравится друг другу. Я не хочу быть с тобой «братьями по крови» и всё такое — оставим всё это для детей в детском саду. Но мы с тобой хотим одного и того же — найти Готфрида и для этого нам придется научится сотрудничать. Ты согласен? Рин ничего не говорил. Ему было неведомо, что делается у него в голове и чем пришелся ему не по нраву с первой секунды, он тоже не знал. Он ему не доверял, и оно понятно: Курапика не мог предоставить ни одного убедительного доказательства, что он не заодно с его врагом. Но то, что произошло в кабинете, должно было дать ему понять, что они, по крайней мере, играли на одной стороне. — Ты прав… Ладно, признаюсь, я тебя недооценил. Не ожидал, у тебя на него столько грязи будет. Откуда ты всё это нарыл? — У меня свои методы. — Они законные? — А это важно? — Да нет, в принципе, не важно. — Рин, усмехнувшись, вдруг посмотрел на него так, будто встретил первый раз в своей жизни. — А ты не боишься наживать могущественных врагов. Когда они сели в машину, Курапика похлопал себя по карманам, выкрутил обогреватель до максимума, проверил уровень бензина; полный бак — отлично. Стоп-сигналы горят, передние и задние фары тоже. — Едем по адресу. Я позвоню Хиде, он там нас будет ждать. Ты знаешь, где Арланд? — Без понятия. — Навигатор тут у тебя есть? — В бардачке. Рин хлопнул по крышке, пристроил устройство над приборной панелью. Курапика завел мотор, уперся рукой в спинку соседнего кресла, стал сдавать задом. Они снова выехали на Ландсгатан. — Не знаю, прав ли я, но в Эрдингере что, нет датчиков скорости? — Они есть, но только в центре. Больше неудобств доставляют «кейты». — «Кейты»? — Такие машины, которые дают сигнал полицейским, если ты превышаешь скорость. — Зачем они нужны? — Из-за дорог. — Курапика остановился на красном. — Ездить на высоких скоростях в Эрдингере всё равно что самоубийство, бывает, и убийство, но редко, так что дорожные службы тут неплохо следят за порядком. В Какине таких нет? — Я об этих «кейтах» первый раз слышу. — они проехали Национальный музей Арендела. Фонари отражались в крышах припаркованных машин. — Нам долго ехать? — Где-то минут двадцать. Следуя подсказкам навигатора, Курапика свернул на Йордан, модный район с шикарными домами с дорогими квартирами, посольскими особняками, первоклассными ресторанами и гостиницами. Рин вытащил телефон из кармана, привалился к спинке кресла и хрипло затрещал на кёцуго. Курапика поймал своё отражение в зеркале заднего вида. Внешне он выглядел абсолютно непрозрачным, но внутри ещё далеко не остыл от разговора с сенатором. Он глубоко вздохнул, упёрся руками в руль. Ему потребовались колоссальные усилия, чтобы держать себя в руках, но он справился. У него уже имелась кое-какая информация на сенатора, так, ничего особенного: биографические данные, образование, карьера и экономическое положение, но именно сегодня Ностраде дал ему наводку на официантку «Нойкёльн», которая сбросила бомбу. Норлен Кинберг, двадцатидвухлетняя студентка юридического факультета Хэнлондского колледжа и близкая подруга Йохана. Она не захотела, чтобы Курапика расспрашивал её на глазах у сослуживцев, поэтому они встретились во время обеденного перерыва в кафетерии недалеко от ресторана. Несмотря на погоду (ливень вперемешку со снегом), Норлен пришла в коротенькой маечке, джинсах с низкой талией и широким ремнем, а сверху накинула дутый пуховик. На ней не было макияжа. Когда принесли кофе с оладьями, она взяла с раздачи три пакетика сахара и высыпала их все в чашку. В самом начале девушка почти всё время молчала и отвечала на вопросы, которые он задавал, весьма неохотно: с настороженным видом Норлен сверлила его взглядом и постоянно оглядывалась по сторонам, словно боялась, что кто-то за ними следит. В конце-концов Курапике удалось убедить её в том, что он хочет помочь: — Я хочу, чтобы вы знали: он отличный, просто отличный парень, очень добрый, очень способный и, возможно, ну, это прозвучить странно, но он оптимист каких поискать. Йохан был одним из лучших на курсе юрфака, а когда его отцу два года назад поставили рак, он устроился на работу в «Нойкёльн», хотел заработать ему денег на операцию. Мы хоть и учились на одном курсе, но познакомились там и подружились. — лицо Норлен исказила гримаса, глаза блеснули. — Этот урод, сенатор, его там и приметил, когда пришел набить брюхо с другими чинушами. Старый козёл, сукин сын! — выплюнув последние слова, девушка со звоном бросила вилку в тарелку и судорожно втянула в себя воздух. Она на несколько мгновений задержала дыхание, после чего шумно выдохнула, беря себя в руки: — Ох, Господи, простите. Простите, я просто… Это всё нелегко рассказывать, понимаете? Курапика кивнул. Норлен потянулась за молочником, плеснула сливки в кофе. Он заметил, что рука у неё чуть подрагивала. — Последние полгода я замечала, что Йохан стал угрюмым, но я даже не думала что… Сначала мне казалось, что он нервничает из-за учебы. У него ведь последний курс юрфака был, через два месяца защита диплома, а эта проклятая стажировка в Палате отнимала у него все силы. Мы живем с ним на одном этаже в общежитии колледжа, здание старое, шумоизоляция кошмарная, слышно всё, чем занимаются твои соседи. Последние несколько недель каждую ночь его дверь хлопала в два или три часа ночи. Я думала — может, у него подружка появилась? Любой бы на моем месте так подумал, правда? — Норлен умоляюще взглянула ему в глаза. — Где-то через неделю, это было в конце декабря, мы встретились после пар, я спросила у него, мол, правда ли у него появилась девушка, почему он мне о ней не рассказал и всё такое. Но он сидел и молчал, а потом вдруг грубо рявкнул, чтобы я отвалила от него, дескать, это не моё дело. Я не знала, что у него случилось — видно, что у него были проблемы, но он со мной даже говорить об этом отказывался. А в январе Йохан переехал из общежития и перестал появляться в колледже. В Хэнлонде если ты стипендиат на гранте, как Йохан, то после пропуска определенного количества занятий в деканате встаёт вопрос о твоём отчислении. Я звонила ему, пыталась выяснить, где он живет, но его нового адреса не знал даже мистер Келлер. Это отец Йохана. Он работает в страховой компании бухгалтером. — Вы не могли бы перейти поближе к делу? — спросил Курапика, когда почувствовал, что сейчас последуют ненужные подробности, которые уведут их от темы беседы. — Без проблем. Я могу вообще встать и уйти. Хотите? — с вызовом сказала Норлен, глядя ему прямо в лицо. Курапика досадливо понял, что переборщил. — Извините. Продолжайте, пожалуйста. Норлен обхватила пальцами чашку и вздохнула. — Месяц назад я вернулась с вечерней смены домой в два часа ночи. Йохан сидел под моей дверью. Не знаю, как он смог попасть в общежитие без пропуска, да ещё и в такое время. Он выглядел изможденным и сильно исхудал, но было слишком темно, чтобы я сразу заметила другое. Он попросился переночевать у меня. Я, конечно, согласилась. Когда мы заходили в комнату, я заметила, что он хромает. — К нему применили физическое насилие? Норлен не ответила. Курапика знал, что за её молчанием скрывается нечто ужасное; он не хотел знать, что именно, и в то же время хотел узнать, и чувство это было болезненно знакомым — с точно таким же Курапика узнавал об омерзительных вещах, которые тянулись зловонным шлейфом за Рёданом и владельцами глаз его клана, всё равно что держать нож и изнывать от желания полоснуть себя по руке. — Или?… У него не хватило духу представить, что может следовать за этим или. — Или. Следующие пять минут Норлен говорила в окно. Её голос был тих и ровен. Когда люди говорят о чём-то по-настоящему страшном, длинным речам и красноречию нет места: всё излагается короткими и простыми фразами, в «сухих фактах». У него не было никакого желания слушать это, но он молчал, смотря в её чашку с кофейными разводами по стенкам. Норлен подняла голову. Лицо его исказилось так страшно, что девушка отвела взгляд, не в силах на это смотреть. Ей никогда ещё не приходилось сталкиваться с такой неприкрытой ненавистью. Но именно оно послужило причиной, того, что она, коротко кашлянув, сказала: — Курапика... — тон ее голоса смягчился. Посмотрев на него, девушка вдруг запнулась, умолкла, будто растерявшись, но Курапика знал, что его глаза оставались карими, ни на мгновение не поменявшись в цвете. — Не знаю, как вам удалось узнать о Йохане, но я поверю, что вы хотите ему помочь. Вам ведь нужны доказательства, не так ли? Норлен поставила сумку к себе на колени и достала квадратный конверт из тонкой бумаги, через которую выделялись очертания диска, и протянула ему. — Что это? — спросил Курапика. Коснувшись конверта, он понял, что прав: в конверте лежал диск. — На ней запись со со скрытой камеры, которую Йохан спрятал в кабинете Вальтера. Это его подстраховка. Обещайте только, что будете смотреть его один. Курапика даже не знал, что собирается спрашивать, пока не услышал собственный вопрос. Он не хотел уточнять, потому что боялся ответа: он знал, каким он будет, и не хотел его слышать. Норлен кивнула. — Где сейчас Йохан? — У моих родителей. — А колледж? — Его отчислили. Отца уволили с работы и лишили медицинской страховки. Хорошо, что ему удалось хотя бы стряхнуть с паскуды денег. — залпом проглотив кофе, хмыкнула та. — Это ничего не изменит, но по крайней мере они смогут какое-то время на них жить и оплачивать лечение мистера Келлера. Вы представляете, сколько сейчас стоят лекарства? Один курс химиотерапии — сорок тысяч дзени. В этой стране быстрее сдохнешь от какой-нибудь болячки, чем вылечишься. — Вы не могли бы дать адрес ваших родителей? Я бы хотел поговорить с Йоханом ли… — Нет. — отрезала Норлен. Девушка порылась в сумочке, чтобы сделать паузу, после чего положила на стол черную коробочку, похожую на сотовый с горящей красной точкой сбоку. Взглянув на него повнимательнее, Курапика понял, что это диктофон. — Я и так рискую, разговаривая вами. Имейте ввиду: если вы прихвостень сенатора и вздумали меня обмануть, чтобы уничтожить улику, у меня есть ещё одна копия диска. Я такое устрою, что вы пожалеете о том, что решились на это, усекли? А если со мной или Йоханом что-то случится, копия немедленно отправится в «Трибьюн» и телевидение, и мне плевать, что он взял с меня клятву, что ни одна живая душа его не увидит. Тучная официантка в униформе цвета яичного желтка с белым передником с кофейником в руках прошла мимо, посмотрев на них с беспокойством. Кафетерий битком набит посетителями, стоял обеденный шум из голосов и звона посуды, с кухни в зал доносилось, как шеф-повар прикрикивает на помощника, но всё равно казалось, что их слышат все. — Почему он не пошёл с ним в полицию? Норлен безрадостно усмехнулась. — А вы бы пошли? — Это же улика. — нахмурившись, сказал Курапика: — Если на том видео то, о чём вы говорите… — Можете не сомневаться. — Если оно попадёт в нужные руки, то послужит причиной завести уголовное расследование по факту насилия, физического и... сексуального. Мисс Кинберг… можно называть вас Норлен? — та кивнула. — Сенатора Вальтера можно упечь за решетку. Если Йохан напишет заявление и даст показания… — Эта улика. — подчеркнуто произнесла девушка. — Сломает ему жизнь. Ему всего двадцать, и он парень. Йохан ни в чём не виноват, ему нечего стыдиться, но если все узнают о том, что с ним сделали, это станет клеймом на всю жизнь. Про него будут писать в газетах, как про «того парня, которого домогался политик», обсуждать в соцсетях, показывать пальцем на улицах. Карьеру он уже точно не построит. Хотя… — Норлен криво улыбнулась. — То, что с ним произошло, стало бы отличным прецедентом. Да и что эти слабаки из полиции могут? Вы знаете, с кем дружит сенатор? С генеральным прокурором Лугаром. Йохан говорил, что у него полно могущественных знакомых в министерстве юстиции. Никакое расследование не начнут, будьте уверены. Они просто заберут у него видео и сделают вид, что Йохан к ним не обращался, а если тот обратиться ещё к кому-нибудь за помощью, то придут к нему домой и… Вы действительно думаете, чёрт возьми, что я позволю этому случится? — пальцы девушки, последние пять минут нервно комкающие в руках салфетку, бросили на стол. — Йохан не раз говорил, что сенатор… властный и деспотичный человек. Настоящий тиран. Он его боится. Вы не представляете, насколько. Поэтому и позволял ему делать с собой отвратительные вещи. Мне понятен его страх, как один человек может полностью оказаться во власти другого и как то, что кажется плёвым делом — дать отпор, сопротивляться — может быть непосильной задачей. У Норлен на глазах выступили слёзы. — Если у вас есть возможность… Хотя бы одна, прошу, уничтожьте этого мерзавца. Грязные подробности чужой личной жизни давно уже не вызывали у него того шока, который был в самом начале, и он научился относиться к ним, как к рутинной обыденности. Почти каждый день ему приходилось рыться в чьём-то грязном белье и порой он вытаскивал то, что предпочёл бы никогда не знать; порой, вспоминая, его охватывало такое отвращение, что он весь содрогался, а если в тот момент что-то ел, то даже еда становилась гнилой на вкус, словно по каким-то неизвестным алхимическим законам превращалась во рту в требуху. Плечо прижгло воспоминанием от ощущения, как сенатор положил на него руку и сжал — собственнически, будто помечая его, наверняка как и Йохана, и бог знает скольких ещё. Курапика заскрипел зубами, перестраиваясь в левый ряд чуть резче, чем надо. Чёрт возьми! Будь у него побольше времени, он бы постарался и накопал столько чертовни, что этот урод точно бы не отвертелся, и засунул его прямиком в тюрягу! Бывало, он переполнялся тоской и омерзением до такой степени, что они становились надличностными: когда тошнотворно, до испарины мутит от всех людей, от всех их деяний, от всей грязи, жадности и алчности, и что каким бы плохим ни было то, что он видел, исправить всё это он не в силах. Тогда Курапика заставлял себя думать, что не всё так плохо, раз на свете есть хорошие люди вроде Леорио, Гона, Киллуа, Сенрицу... Даже Неон, казавшаяся ему в начале не в меру капризной, распущенной и отталкивающей, тем не менее, спустя время, начала ему нравиться. Получая отказ на свою очередную прихоть, она закатывала истеричные вакханалии, способные посоперничать с древнегреческими трагедиями: посреди разговора внезапно могла разрыдаться, металась по комнатам, хлопая дверьми, и в запале могла наговорить лишнего, в чём, надо отдать должное, потом всегда раскаивалась. Некоторые слуги не выдерживали её нрав и сбегали прочь. Элиза, которую Неон считала своей лучшей подружкой, как-то в шутку обмолвилась, что общение с ней было чем-то вроде нахождения на сеймически активной зоне — жить можно, но расслабляться нельзя. Однако Неон не была злой, жестокой или подлой, так что ей можно простить некоторую взбалмошность. Курапика даже готов был оценить её прямолинейность в своих желаниях, хотя порой они и причиняли окружающим массу неудобств. И хотя он старался не думать о Исаги, мысли о ней не желали его покидать. Вчерашний разговор жёг его, как огонь. Его тошнило от того, что она поставила его в уязвимое положение, что истрепав ему столько нервов, снова заставила его показать свои раны, продемонстрировать их, словно подростка изрезанные запястья. Но валить своё слабоволие на неё было верхом идиотизма — правда, как-будто ему выкручивали руки и под пытками заставляли выкладывать всё, от чего ныло его сердце. Курапика пролежал до самого утра, не смыкая глаз, пытаясь разобраться, почему он, человек, который никогда не позволял другим людям задеть свою гордость или усомниться в себе, не лезущий в карман за словом, становился рядом с ней до отвращения беспомощным и безвольным. И до него дошло, что вещи, о которых говорила Исаги, вызывали у него почти нестерпимое чувство стыда, который душил в нём всё самоуважение. Несмотря на все его попытки найти в её словах ложь или хотя бы один изъян, позволивший бы ему избавиться от стыда, он так и не смог его найти, и к утру Курапика остался с ним один на один, чувствуя себя конченым человеком. Ни с кем в своей жизни он не был настолько откровенен, и стыд этот перемешивался со жгучей обидой, настойчиво впивавшейся когтями в его сердце. Она говорила такие вещи, что Курапика готов был всю жизнь отдать, только бы этого не слышать. Оказалось, очень легко спутать понимание с сопереживанием. До недавнего времени Курапика не различал их между собой — одно невозможно без другого, и как же тяжело было сознавать, что кто-то видит тебя насквозь и полностью понимает, но при этом вовсе не испытывает к тебе теплых чувств и не желает тебе добра. Когда тебе ясно, что человек использовал это понимание как оружие против тебя. Курапика не мог точно ответить себе, какие чувства испытывал по отношению к Исаги, и еще сильнее был не уверен в том, что способен понять её отношение к нему. Порой он почти не сомневался, что был для неё развлечением, что она игралась с ним, как с занятной игрушкой: Исаги нравилось дразнить его, тыкать носом в его одержимость местью и «помешательство» на Рёдане, насмехаться над его вспыльчивостью, упрямством, задевать гордость и всячески выводить из себя. Вместе с тем, Курапика не мог припомнить ни одного момента, когда бы он ощущал её жалость или презрение к себе. Исаги, особенно когда подкидывала ему какую-нибудь дилемму, высказывала ему что-то неприятное тоном, в котором мешались в равных долях снисхождение и насмешка («Ах Курапика, Курапика, чистенький и выглаженный, занудный и утомительный в своей серьезности, со своими абсурдными принципами, импульсивный и пробивной»), а потом неожиданно оценивала его ум, проницательность, решимость, чёткость действий. А ещё Курапика ужасался способности Исаги вызывать доверие, против которого тяжело было устоять. Для неё не существовало запретных тем, неудобных вопросов или «рамок приличий». Она искусно плела условия для излияния души, как паук плетет паутину для своей жертвы: её тихий, мягкий голос, сосредоточенность на собеседнике, досконально просчитанные вопросы, приближающие ко всем его потаенным страхам и желаниям. После знакомства с ней Курапика понял, что никакие угрозы, шантаж, никакие физические муки не вселяют страх так, как когда кто-то говорит тебе правду. Сегодня он в очередной раз в этом убедился. Курапика ясно понимал, что это ничто иное, как психологическое насилие, садизм в чистом его виде, но увидев один раз, насколько действенно это средство для достижения целей, трудно было не соблазниться использовать его вновь и вновь. В такие моменты он ловил себя на том, что чувствовал себя так, как, должно быть чувствовал себя Фауст, поддавшийся желанию продать душу Мефистофелю. Вчера он думал, что сможет задеть её, но она, кажется, и вовсе не обратила на его слова никакого внимания. Задеть! Теперь это кажется смешным. Иногда ему с трудом верилось, что один человек знает о нём почти всё, а он… ничего он не знал. У всех имеются свои «скелеты в шкафу», и у Исаги их было целое кладбище. Однако… Однако его кое-что привлекло — одна фраза, единственная за весь разговор, не касавшаяся лично его, которую он сейчас прокручивал в голове: «Курапика, я тысячи раз видела, как люди молятся богам, и легко распознаю жалость к себе». Исходя из неё, Курапика мог предположить, что она росла в тяжелой и, скорее всего, нездоровой религиозной атмосфере. Её родители были истово верующими? Члены какой-нибудь безумной секты? Это бы объясняло её презрение к Богу и цитирование Библии и других Писаний наизусть. Но удивительная эрудиция, незаурядный интеллект, знание стольких языков и ещё, что его, пожалуй, поразило больше всего, практические навыки в обращении с мёртвыми, не объяснить было никакими свихнувшимися на почве религии родителями. Приятного в покойниках Курапика, как и абсолютное большинство, не находил, но за тем, как она их изучала, наблюдать каждый раз было… интересно. Он считал, что к умершим нужно относится с должным уважением. Смерть есть смерть, и людям полагается помнить о ней, однако все держаться от доказательств её существования в нашем мире подальше, как от дома, в котором живёт больной бубонной чумой. К Исаги же это не относилось. К изучению трупов она подходила с почти что научной скрупулезностью и въедливостью, какой Курапике ещё не приходилось видеть ни у кого и ни в каком деле. Ходя вокруг секционного стола, на которой лежал покойник, с блокнотом из грубой оберточной бумаги, какой обычно пользуются мясники, она записывала нашивки, надписи, застежки, прощупывала швы на каждой вещи, проверяла содержимое карманов, после чего фотографировала на телефон зубы, ногти на руках и ногах, тело в одежде и без неё, состригала крохотными ножницами волосы и ногти. В конце она брала ампутационный нож и рассекала разрезом по шву грудную и брюшную полость; в её движениях не было ни тени волнения, ни сомнений — только собранность, аккуратность и абсолютная сосредоточенность на деле. «Окружной морг Оукса был одним из трех моргов, куда свозили трупы со всего Глэмгазлэнда. В отличие от остальных двух, он не был присоединен ни к одной больнице, а стоял отдельной инстанцией. В секционном зале еле слышно пахло формалином, дезинфектантами после уборки помещений и дешевым мылом. Посередине зала стояли три стола — один из цельной мраморной плиты, на взгляд Курапики, совсем покойницкий, и два из нержавеющей стали. Каждый был снабжен раковиной и весами. Воздух был спёртым, мёрзлым, а само помещение давно требовало ремонта: крашеные поверхности шелушились, на стенах виднелись ржавые пятна. — Где ты научилась так с трупами работать? — спросил он, глядя, как Исаги берет зонд, изучает его со всех сторон, со звяканьем кладет обратно в металлический кювет. — Как — так? — Как профессионал. На секционном столе возле вскрытой черепной коробки на подносе в прозрачной субстанции лежал разрезанный на доли влажный серовато-розовый мозг, на который Курапика избегал смотреть и представлял, что это кусок говядины. Труп крупье ещё не успели забальзамировать, а все личные вещи с одеждой были упакованы в пакеты для вещдоков, которые утром должна забрать полиция. — Должно быть, ты ни разу не видел профессионалов. Я немного разбираюсь в судебной медицине, но по сравнению с настоящими профессионалами мои навыки просто детская игра в машинки. — она взяла записи о вскрытии судмедэксперта, довольно долго их изучала, после чего произнесла: — Хм-м… Здесь нет описаний точечных кровоизлияний в правой доле. — Исаги сделала чуть заметное движение головой в его сторону. — Курапика, ты знаешь, как выглядят монополярные ножницы? — Да. — Принеси те, что с одной браншей. — Ладно. — он поднялся со стула. — А для чего они? — Извлечь глазные яблоки. Уходя, он услышал, как Исаги что-то тихонько напевает себе под нос. Тяжелые ножницы с длинной прямой браншей и двумя крупными кольцами, соединенные с ним изогнутым механизмом, ощущались в руке как хороший дуэльный пистолет. Положив инструмент рядом с пилой с насадкой для вскрытия черепа, секционным ножом, трепаном и черепным крюком, Курапика сел на табуретку поближе к ногам трупа, чтобы видеть как можно меньше деталей того, как Исаги ковыряется в черепе. Иногда его голову посещала мысль: есть ли хоть что-то в этом мире, что способно выбить её из колеи? — Зачем тебе понадобилось изучать… — Курапика покрутил рукой, не зная, как вернее выразить мысль. — …обстоятельства смерти? — Покойников. Называй вещи своими именами. — Научный интерес? — Возможно, если бы на столе лежал ты. — она бросила скальпель в раковину, в которой лежал предварительно расстеленный желтый пакет для медицинских отходов, чтобы не оставлять следов. Он нахмурился. По её тону не очень-то было понятно, всего лишь ли это шутка. — В каком-то смысле интерес, но не научный. — Ты хотела работать в судебной медицине? — Конечно. Всегда мечтала, чтобы мои пациенты были будущими жильцами кладбища. — Тогда врачом? Лицо Исаги за маской не было видно, но этот насмешливый взгляд, блеснувший в свете хирургической лампы, не спутать ни с чем. — А сам-то что думаешь? — Потому что тебе не нравится общаться с живыми людьми? — Мне не нравится, когда умные люди пытаются глупо пошутить. — Исаги закончила с левым глазом и перешла к правому. Он был обескуражен. Когда до него дошло, что за насмешливой репликой скрывался комплимент в его адрес, Курапика ощутил непонятную ему неловкость. — В отличие от живых, покойники в основном помалкивают, это верно, но всё же им есть, что сказать. То, как человек был убит, может многое дать понять о его убийце: пол, примерный возраст, насколько опытен совершивший убийство, в каких отношениях он был с умершим, его профессию, вкусы, увлечения, пристрастия, возможные психические расстройства, садист ли он, например, или нет. Почти всё необходимое для того, чтобы поймать убийцу, находится здесь. Если, конечно, смотреть внимательно. — Узнать всё одному трупу? Что-то слабо верится. — Иногда по одной грязи из-под ногтей и трупным пятнам можно понять, откуда дует ветер. Важно определить, что испытывал человек в момент убийства. В основе мотива всегда лежат эмоции. Злость, конфликт с обществом, сексуальная неполноценность… Гнев очень часто проявляется как страсть, за ненавистью может скрываться чувство вины, а кажущийся аффект оказаться долгим и медленно тлеющим чувством. Прежде, чем он успел спросить, Исаги сказала: — У меня к тебе тоже есть вопрос. Ты знаешь, как выглядят монокулярные ножницы. Откуда? Его глаза опустились на стол, на витиеватые разводы прожилок мрамора: розовые, белые, гранитно-серые. Он провёл пальцем по краю металлического желобка, по которому стекали вода и другие жидкости. Его вновь всего сильно передернуло, словно тело признавало отвращение, но вместе с тем отстранялось от него. — Я не думаю, что ты отыщешь ответ на столе. — Моя мать была лекарем. — наконец, вымолвил Курапика. — Там, где жил мой клан не было больниц, поэтому она лечила всех от всего, от головной боли до ветрянки. В пределах возможностей, разумеется. Операции она не делала, но дома были хирургические инструменты, чтобы зашивать раны и колоть лекарства. В детстве я страшно боялся иголок. — зачем-то прибавил он. Исаги чуть подвинулась на стуле, на какой-то микрон. — Что она делала, чтобы ты их не боялся? Курапика поставил ноги на железную перекладину с четырьмя колесиками под столом — тот чуть качнулся под напором, и он убрал одну ногу. Потревоженные в недрах памяти воспоминания, которые Курапика бережно хранил и оберегал от внешнего мира, сами облачались в слова: — Мама отводила меня на кухню, сажала перед собой и чистила персик, рассказывая сказку. — Это были известные сказки или она их сочиняла сама? — Сама. У неё было необыкновенное воображение. Сколько бы я их не слушал, они были очень интересными, все до одной, и никогда не повторялись. — Ты не просил её их записывать? — Надо было… но мне эта мысль никогда не приходила в голову. Курапика пошатнулся и провалился в недры памяти. Они сидели на кухонных стульях с решетчатыми спинками. Пока он слушал, завороженный, мама делила персик на две половинки — одну отдаст ему после того, как вытащит косточку, а другую съест сама, облизывая с пальцев сладкий сок. Летом деревья на заднем дворе ломились от персиков: круглых, тяжелых, спелых, с бархатистой шкуркой. Курапике нравилось смотреть на них в солнечные дни, он любил их до страсти и срывал, вытягивая руку прямо из окна; нагретый на солнце фрукт в его руках был тёплым, словно живое существо. А зимой, когда персиков не было, она делала конфеты из песочного теста. Он помнил чудесное ощущение во рту от твёрдой корочки глазури под кокосовой крошкой… Сглотнув тяжёлый ком, Курапика с силой вытряхнул себя из забвения и поднял голову. Исаги, сняв маску, смотрела прямо на него, и выражение её лица… Он и сейчас не может его описать, но тогда он почувствовал, словно что-то осыпается внутри него, как башня из песка. Ему удалось выдержать взгляд её глаз, где в тёмных зрачках, окутанных серой дымкой, зарождались искры, и он подумал, что возможно, сейчас увидит там нечто, что прячется в их бездонной глубине… Прошло столько времени, но он помнил их. Он видел их. Это легко. Для этого достаточно всего лишь закрыть глаза. Но этого не произошло — мерцание в пустоте погасло. Исаги подняла маску — ножницы упали в раковину. Повисла звенящая тишина. — Я тоже хочу кое-что спросить. Исаги сделала жест рукой, который он воспринял, как согласие. — Что ты чувствуешь, когда убиваешь человека? — Это довольно откровенный вопрос. Впрочем, ты и сам был очень откровенен. Я отвечу на него, но только если ты скажешь, что почувствовал, когда убил Увогина. — Ничего. — Так уж ничего? — Я ничего не чувствовал, убивая этого монстра! — Давай без нытья, Курапика, а если будешь вопить, как крачка, лучше подожди меня в машине. «Крачка?!». — Может быть, ярость, но только в начале боя. — Что произошло? — Я спросил его, участвовал ли он в уничтожении моего клана. Получив утвердительный ответ я задал вопрос, что он чувствует, когда убивает людей, которые того не заслуживают. — И что он ответил? — «Ничего». — Любопытно. Получается, ты такой же как Увогин, раз тоже ничего не чувствуешь. — Это неправда! — Так говори правду. — Я и говорю правду. — Нет, ты только скачешь вокруг да около неё. Тишина. Было слышно, как из крана на дно раковины капает вода. Курапика сидел как парализованный. Его первым побуждением было встать в позу и всё отрицать, но взглянув ей в глаза решил, что это ни к чему. В них не было ни извечной насмешки, ни желания его помучить. Ей было интересно, хватит ли ему смелости, чтобы ответить на вопрос. Он медленно положил руку на стол, откинулся на спинку стула и наконец расслабился, а потом ответил с максимальной откровенностью. — Вину. Я чувствовал вину. — И за что же ты чувствовал себя виноватым? — Что посмел отнять у кого-то жизнь. — Вот как. — Хочешь сказать, ты не чувствуешь вину, когда убиваешь? — Нет. — Я не могу в это поверить. Исаги не ответила. Полосатая тень от решётки на потолке падала на пол и белые стены прозекторской, раскрещивая пространство. — Курапика, мы никогда не видим вещи такими, какие они есть. Мы видим их такими, какие мы есть. — и вдруг спросила: — Что такое Рёдан? — В смысле? — В прямом. — Они — зло. — Зло… Понятно. А что такое зло? — Это сила разрушения. — Значит, зло — всего лишь сила разрушения? Тогда пожары это тоже зло, если всё так банально. Или ураган или землетрясение. Ну, то, что люди обывательски называют «стихийным бедствием». Получается, Рёдан и пожар — одно и то же? — Не совсем… нет. — А почему? Задумавшись, он неподвижно сидел на стуле, как фигурка на средневековом гобелене. — Это очень простой вопрос, Курапика. У зла есть намерения. Мотивация. Зло это не сила разрушения. Это воля, определяющая человеческие желания, толкающая вперед на определенные поступки. Исходя из этого, Куроро не может быть силой разрушения, не так ли? — Нет, он просто… — Вот именно. Он — чистое зло. Ты никогда не задумывался, какова воля его зла? Какова его первопричина? Возможно, тебе будет любопытно узнать, что он, как и ты, тоже чего-то жаждет. В этом стремлении и есть вся суть его преступлений. Спроси об этом, когда встретишься с ним. Ты получишь неожиданные откровения. — Меня это абсолютно не волнует. Устало рассмеявшись, Исаги положила маску на стол, повернулась к нему лицом. Она уперлась локтями в ручки стула, положив подбородок на сложенные вместе кулаки. На ней был одноразовый хлопчатобумажный халат; на выглядывающем вороте белой рубашки Курапика углядел крошечное пятно крови. — Знаешь, ты ведь уже один раз в своей жизни задавался подобным вопросом и благодаря ему нашел Рёдан. Дам тебе подсказку — агентство по найму хантеров. — Ну и что? — И правда — что? — отпустив усмешку, передразнила Исаги, не зловредно, но с капелькой язвительности. — Зачем ты туда пошёл? — Я хотел… мне нужна была работа у человека, который имеет связи с организаторами аукциона. — Зачем? — Аукционный дом «Сезанн» каждый год выставляет на торги редкие и экзотические товары, в том числе части человеческих тел. Просто так на аукцион не попасть, нужны связи с преступным миром. — А теперь подумай — почему Куроро был заинтересован в аукционе? — Не понимаю… — Что Рёдан делал в Йоркшине? — Они убили… — Ох, нет! — Исаги покачала головой словно не могла вынести его тупоумия. — Убийства — лишь следствие. Для чего им нужно было собраться в там? С какой целью? —Ограбить хранилище аукционного дома. Они воры, а Йоркшин в период аукциона — раздолье для воров. — Так. — Они убили участников первого аукциона, чтобы забрать всё, что находится в сейфе. — Но сейф оказался пуст. Как плохо. Это расстроило Куроро, зато позволило Увогину устроить неплохую заварушку с мафией, в которую вмешался ублюдок с цепями… — Исаги, я вовсе не в восторге от этого прозвища. — Не сомневаюсь. Но ты сумел вызвать их гнев. — приспустив маску, Исаги потерла лоб. — Гнев, Курапика, толкает человека на необдуманные поступки, что и произошло с бедняжкой Уво, когда он попал в твои лапы. — А потом Куроро устроил эту адскую бойню. — Почему? — Не знаю… Из-за того, что я его убил? Увогина. — ответил он: — Это была его месть. — Скажи мне, если ты и вот это понимаешь: какова природа его мести? Что им движет? Чем он озабочен в первую очередь? Для чего ему нужны были эти убийства? Какую роль они выполняют? Молчание. — Траур. Рёдан вовсе не сборище бездушных головорезов. Бойня — это реквием по усопшему товарищу, симфония их скорби, обращенная в жестокость. «Dies irae, dies illа, Solvet saeclum in favilla» — «День гнева, тот день, превратит мир в пепел». — латынь в её устах звучала глубоко и протяжно, словно литания. Она обратила на него ясный, чёткий взгляд. — Каких бы это не стоило человеческих жертв и ухищрений, Куроро жаждет редкие и необычные вещи, но потом от них избавляется. Почему? Возможно, он желает нечто недоступное, то, что не смог найти в мусорных свалках Метеора, и готов на всё ради того, чтобы завладеть этим. Резня в честь Увогина позволяет предположить, что больше всего на свете его волнует Рёдан, но ты и сам это знаешь. Он его самая большая ценность. Рёдан как идея, и как его члены, и есть его воля, его зло. Следует также помнить, каким жизненным принципом руководствуются жители Метеора. «Мы заберем всё, что угодно, но у вас нет права отбирать что-то у нас». Точно также, как труп позволит найти причину убийства, с Куроро можно покончить только когда станет известна природа его зла — что это за вещь и почему Куроро так важен Гёней Рёдан. Курапика с удивлением приподнял брови. Он считал Куроро монстром и вся его сущность противилась признавать, что тот может оказаться всего лишь человеком. — Прости, я не ослышался? Ты даёшь мне совет? Помолчав, Исаги улыбнулась. У неё была странная улыбка — помимо губ, вся остальная часть лица оставалась неподвижна. — Возможно. — Почему? — У твоей мести есть всего три исхода: либо ты снесешь Куроро голову, либо будешь ползать перед ним на коленях. — она продолжила, не замечая, как в его глазах вспыхнул огонь. — Третий, на мой взгляд, пока безнадёжен. Трудно сказать, что из этого произойдет с большей вероятностью, но если второй вариант, то я предпочту о нём не знать. — Почему? Как глаза амфибии, отмечающие малейшее движение в окружающем пространстве, также и Исаги заметила его смятение, но ничего не сказала. — Не хочу разочароваться. — и повернулась к голове трупа. Она больше не улыбалась. — Ты столько лет провёл в поисках, но ищешь не то, что надо, и не там, где надо. Впрочем, кто ищет, вынужден блуждать. — палец в перчатке коснулся выпуклой извилины мозга, очертил по нему дорожку. — Хм. У Фауста всё-таки лучше сказано. Ищи суть вещей. Суть зла. Сбитый с толку, Курапика сидел молча, едва решаясь дышать. — Ты… очень самоуверенна, раз позволяешь себе говорить так, будто знаешь, через что я прохожу. — хрипло проговорил он. — Я называю это наблюдательностью. Только не ругайся, но ты чересчур носишься с собой, Курапика. Это очень тебе мешает. Будет гораздо легче, если ты станешь чуть менее предвзятым ко всему. — с легкой тенью иронии ответила Исаги. — Думаешь, его всё-таки убили? — Чёрт. Ну зачем он сменил тему? — Почти уверена. — она стянула грязные перчатки, щелкнув ими, как рогаткой, завернула в пакет, после чего надела чистую пару. От этого звука он очнулся, будто от транса. — Заключение написано коряво, на скорую руку — в протоколе сплошные дыры. Описали разрыв только одной аневризмы средней мозговой артерии, но даже неопытный санитар, взглянув на мозг, скажет, что он весь напичкан аневризмами. К тому же, в глазах обе сетчатки пропитаны кровью, так что… Исаги порылась в карманах куртки и вытащила оттуда чистый флакон с пробкой, имевшей стопорное кольцо, без нарушения которого повторно флакон открыть невозможно. Набрав шприцом кровь из бедренной вены, она проткнула силиконовую пробку, наполнила кровью флакон, закрыла его крышкой и запечатала наклейкой пробку, после чего чего бросила флакон ему. — И что мы будем с ним делать? — словив на лету, спросил Курапика. — Отвезем в лабораторию. — Разве это не опасно? Они же узнают, что кровь взята от мертвеца. — Ну, узнают. И что дальше? В ослепительном свете хирургической лампы серебристые глаза сверкнули весельем. — Хорошо. — не став спорить, вздохнул Курапика, глянул на флакон и нахмурился: — А почему здесь написано имя Сквалло? — Думаешь, он будет против? — Я в этом уверен на сто процентов. Если узнает, он будет в бешенстве. — В таком случае мы просто ему не скажем. — невозмутимо отозвалась Исаги, складывая инструменты в пакет. — Но даже если Сквалло и узнает, то факт того, что его имя красуется на этикетке пробирки с кровью мертвеца станет для него лишь очередным поводом обсудить себя, а от такого он вряд ли позволит себе отказаться, правда? Все в организации Ностраде знали об искрометном умение Сквалло смотреть на все на свете с точки зрения того, как это отразится на нём лично. Она направилась к шкафу. Курапика наблюдал за ней. Исаги держалась с подчёркнутой, хоть и сдержанной, уверенностью. Взяв из него шовный набор, она подошла к зияющей пустоте в черепе трупа, быстро скользнула взглядом по мозгам, поставила ладони по обе стороны от головы, нависнув над трупом, и, казалось, что-то сосредоточенно высматривала. Он знал, что в её тонких жилистых руках была такая же сила, как и в его собственных. Курапика смог оторвать от них взгляд, только когда Исаги подняла голову. — Пора уходить. Собери инструменты, а я приведу его в порядок. Через двадцать минут, тщательно осмотрев каждый угол секционного зала, чтобы не оставить за собой следов, они вышли через служебный вход на улицу. Вдалеке на вогнутой распахнутости неба, над искрящимися стеклянными башнями Города Воплощенной Мечты поднимался рассвет — красный, оранжевый, как пламя, чистейший огонь. Закрыть отмычками замок на двери было для него делом двух минут. Исаги положила в багажник пакет со всеми уликами. Инструменты при каждом шаге издавали звуки, похожие на лязганье ножей. Когда они сели в машину, Курапика сказал: — Я ответил на твой вопрос. Теперь твоя очередь. Заведенный двигатель чёрного «Крайслера» отзывался утробным рычанием. — А в разговоре с тобой надо было осторожным. — с минуту помолчав, она проговорила: — Есть поступки, которые совершаешь, но о них никогда не говоришь. Ты совершил их, потому что так было необходимо. И всё. А потом о них забываешь. — она глянула на приборную панель. Цифры мигали, показывая половину пятого утра: — Ты голоден? Я до смерти. Поехали, перекусим? Свернув с помощью навигатора на улицу Эрмиль, Курапика пытался придти к какому-то решению. Что его повлекло его согласиться на сделку? Действительно ли он считал, что с их помощью найдет Куроро, или его просто тянуло разгадать намерения Исаги? Если Курапика в девятнадцать лет и знал хоть что-то о себе, так это то, что он был вовсе не склонен идти у кого-то на поводу. Но ведь он даже не мог представить, где сейчас был Куроро, а тут подвернулся такой шанс. Тем более, если Хиде не соврал, и у Готфрида Ратнера была пара глаз, то ему удастся достичь сразу двух желаемых целей. «Ищи суть вещей. Суть зла». Говорят, на простой вопрос правильный ответ тоже будет простым. Деньги и власть интересуют всех политиков, бизнесменов, банкиров, но «всех» — это категория общая, а следовать нужно в сторону частной. Чего хочет Готфрид? Он владел успешным строительным бизнесом, имел хорошие и прочные связи с политическим истеблишментом, полицией и СМИ. В глазах общественности Готфрид Ратнер обладал безупречной репутацией. Он ни разу не прокололся и не был замешан ни в одном скандале благодаря тому, что избегал публичности: интервью печатным изданиям и телевизионщикам были редчайшим явлением, также, как и присутствие на крупных мероприятиях города или посещение благотворительных вечеров, выставок, вечеринок. Он всё время находился в тени и соблюдал крайнюю осторожность, не говорил и не делал ничего из того, что могло бы очернить его самого. Очевидно, Готфрид был умён. Можно было трубить во все иерихонские трубы о том, что Готфрид Ратнер связан с распространением героина, но доказать это было невозможно, как и то, что именно его люди угрожали жителям Ренгео. Их слово против его слова — просто смешно… Но Курапика не мог поверить, что в нём взыграла одна лишь жадность. У Готфрида имелось достаточно средств, чтобы до конца жизни не опускать глаза на ценник приглянувшейся вещи, и достаточно власти, чтобы весь Эрдингер плясал под его дудку. Зачем такой осторожный человек ввязывается в рискованный бизнес с наркотиками? Ему вспомнились слова Хиде о нацисткой натуре Готфрида. Но тогда почему тот в молодости поехал в Азию, а потом ещё и долгое время работал на «Аомори»? Кто там их владельцы? Ах да, Йонебаяши, высокородный клан из Какина. Уход восходящей звезды с руководящей должности из успешной компании вызывал определенные вопросы. А теперь вот Хейл-Ли… якудза из Какина. Притормозив на красный свет перед пешеходным переходом, Курапика побарабанил пальцами по рулю. В недрах разума вспыхнула светлячком точка света, указавшая ему направление: точка подтолкнула его к мысли, что эта связь может оказаться каплей крови, которая выманит пиранью из илистого дна и сделает её видимой. Голос Рина буквально ворвался в его размышления, несущиеся по мозговым извилинам: — Ты, значит, работал с Рикой Исаги? В голосе Рина прозвучал интерес. Курапика тут же навострился. Неужели в мутной воде наконец-то появится долгожданное просветление? — Да. Ты её знаешь? — Только слухи доходили. — Она тоже из Какина? Рин дёрнул плечом — без понятия. — Хиде показывал тебе записку? — краем глаза Курапика заметил, что тот кивнул: — Сможешь ее перевести? Тот качнул головой. — Я не особо силён в языках, а раз уж Хиде не смог, то я и подавно. Ты как её нашел, записку эту? — В её квартире. — А ты уверен, что она предназначалась для тебя? Может, это просто обычная записка с адресом, а иероглифы, ну, не знаю, да просто иероглифы и нет в них никакой тайны. — Я полностью уверен, что записка была оставлена именно для меня. — сказал Курапика, свернув слишком быстро, чуть виляя. Послышалось скептичное хмыканье. — Какие слухи ты слышал? Рин охлопал себя по карманам, вытащил пачку сигарет, открыл окно, но слишком сильно — в салон ворвался порыв холодного, неласкового ветра вперемешку с дождем. Электронный голос навигатора сообщил, что они находились в трёх километрах от пункта назначения, но из-за тумана, проливного ливня ни знаков не было видно, ни поворотов, и в итоге он проскочил нужный съезд. Сдавленно выругавшись, Курапика затормозил, включил аварийку и стал сдавать назад. — Только то, что она из очень знатного клана и в близких отношениях с одним из членов королевской семьи, который нанимал её на работу. «Близких отношениях?…» — С принцем Цериднихом? — уточнил Курапика. Рин кивнул. Четвёртый наследный принц Какина, Церидних Хойгоджо, высокий, выше него, статный мужчина в смокинге, повернутый спиной в камеру: одна рука лежит в кармане брюк, другая, с кольцом с резным камнем на среднем пальце, держит бокал, волнистые светлые волосы небрежно отброшены назад. Даже через фотографию чувствуется солидность, которой обладал этот человек, изысканность во всём. В нём всколыхнулось раздражение и ещё какое-то чувство. Возле него кто-то стоял… Да, точно. Женщина и мужчина. В темноте мелькали фары. На лобовое стекло зашлепали капли. Какое-то время Курапика молчал, обдумывая, как задать следующий вопрос: — Рин. — «через двести метров поверните направо». — Ваша организация как-то связана с кланом Йонебаяши? Союз Митен. Острова архипелага Барса, Бая-Маре. Республика Хас. То же время. — Ага, получается, завтра вы уже будете в НЗЖ? — Не в НЗЖ — в Дохри. — поправил Морау. Блин, вот же зануда. — Это город в пограничной зоне в республике Рокарио, там мы встретимся с Шутом, Накклом и Палм. — Во-о-от как. — Шиго склонилась вперед; кисточка с ярко-красным лаком («Красные джунгли», как гласило название на флаконе) мазнула по ногтю большого пальца. Помахав ладонью над ступней, она закрасила ноготь ещё одним слоем, и заметила, что часть лака попала на кожу. Цыкнув, Шиго взяла ватную палочку, задев рукой лежащий на краю журнал «Вог». — Слушайте, будете проездом, заскакивайте в гости, а? — В твою роскошную виллу на берегу океана, фотографиями которой мы с Нов уже сыты по горло? — рассмеялся Морау своим глубоким, раскатистым басом. — Серьезно, Шиго, у тебя нездоровые отношения с собственной недвижимостью. Морау был прав — свой дом она обожала. Виллу на побережье Кальдерского моря на острове Бая-Маре она купила два года назад, и последние восемь месяцев жила в ней. Дом, построенный в новомодном стиле хай-тек, сделан был из камня и стекла: с пятью спальнями, фитнес-залом, большой террасой, открытым бассейном с джакузи, гаражом для автомобилей и внутренним садом с кипарисами, оливковыми, лимонными и апельсиновыми деревьями. Раньше вилла принадлежала фондовому инвестору из Минво, и чтобы её купить Шиго выложила кругленькую сумму, но чем дольше она в нём жила, тем больше убеждалась, что он стоит каждой потраченной банкноты. Современный, футуристичный, полный света, словом, настоящий рай. — Как там дела у Паку? Нов рассказал, что он сейчас где-то путешествует с Канзаем. — голос Морау доносился сквозь какие-то помехи. — Ты, наверное, гордишься, что его взял в напарники один из Зодиаков. Шиго бросила взгляд на полку возле окна. На ней стояло несколько фотографий, вставленных в рамку. На одной из них Паку делает «селфи» на фоне Храмовой горы в Баменди, а Канзай с перекошенной мордой рычит на гида на заднем плане, тыча ему в лицо картой, пока рядом стоящая группка туристов на них настороженно косится. Полгода назад он прислал ей это фото вместе с открыткой, и Шиго поставила её в рамку. Тогда они с Канзаем искали сокровища легендарной святыни — Ковчега Завета. В ящике, полученном Моисеем от Бога на горе Синай, согласно верованиям, хранятся скрижали Завета с десятью заповедями, сосуд с манной и Медный Свиток. Считается, что Ковчег Завета был вывезен во время разрушения Храмовой горы, после чего был надежно спрятан, но где оставалось тайной. Также бесследно пропали сотни тонн золота, серебра и прочих ценностей. Подсказкой к их обнаружению, по мнению многих ученых, мог стать Медный свиток. Этот древний документ представлял собой опись спрятанных сокровищ с указанием мест для поиска, правда, довольно абстрактных. Канзай, один из двенадцати Зодиаков, охотник на сокровища, обратил внимание на Паку несколько лет назад. Во время их с Шиго экспедиции в Сельфос, они нашли свинцовый саркофаг, в котором покоилась мумия древней женщины, «принцессы Севера». Возраст мумии, по оценкам археологов, составил более чем три тысячи лет. Её похоронили в кургане во фьорде Магрё около границы с Вистингом. Находка невероятно взбудоражила историческое общество — как только её привезли в Мировой Институт Археологии, учёные со всего мира бросились изучать принцессу, а в курган до сих пор стекались сотни кладоискателей и археологов, надеявшись найти в его окрестностях сокровища. Мумию включили в список десяти самых волнующих археологических находок за последнее столетие, а Шиго с Паку купались в лучах славы. Через месяц после Паку позвонил Канзай с предложением отправиться искать знаменитый погребальный папирус Яхмос. И он согласился. Шиго давно знала Канзая. Он стал хантером на два года раньше неё, и хоть среди Зодиаков (ладно, чего грех таить — среди большинства хантеров) считался слегка туповатым — Паристон как-то обмолвился, что тот даже школу не закончил — но нюх на большой куш у него был просто охренительным. Канзай почти всегда ходил в бейсбольных костюмах, был вспыльчивым, драчливым, больше всего на свете любил деньги и проворачивал различные аферы, которые почти всегда приносили ему материальную выгоду. Манера речи у него вечно балансировала между ехидством и оскорбительным хамством, так что Паку стал для него своеобразным «якорем», который его сдерживал — либо сдерживал окружающих, желающих набить ему морду. Он был единственным в истории охотником за сокровищами, кто совершил восемь открытий ранга Б, пять — ранга А и два S-ранга, за что его и выбрали в отряд Зодиака. В последний раз она видела Паку три года назад, в штабе Ассоциации, за несколько дней до того, как тот с Канзаем должен были отправиться в экспедицию, а Шиго, вызвавшись добровольцем на Экзамен Хантера, отправиться на место его проведения. — Ну, удачи тебе! — она ударила его по плечу. — Ты только не забывай своего старого сенсея, когда спихнешь Тигру с местечка Зодиака, ладно? Паку усмехнулся. — Шиго-сама, вряд ли это возможно. — Кто знает, кто знает... Немногие могут похвастаться тем, что получили звезду в твоем возрасте. — Джин-сан может. Ему первую звезду дали в восемнадцать. Шиго отмахнулась. — Ты ведь знаешь, что я не про то. Звёзды это всего лишь признание твоего таланта. Важнее, кем тебя считают люди, которые являются для тебя примером. Канзай говорит, что ты восходящая звезда Ассоциации, да и не только он, я слышала. — Ну-у… — Паку растерялся, со смущенным смешком потер ладонью шею — всегда так делал, чтобы люди не видели, что она у него покраснела. — Не думаю, что добился бы значительных успехов без вашего участия. — Ты и не добьешься, если будешь всё время прибедняться. Несколько секунд они стояли и смотрели друг на друга в прохладной коридорной тишине, учитель и ученик. «Теперь никто не назовёт меня больше «сенсей» — понуро подумала Шиго с болезненным, щемящим чувством в груди. Но она снова улыбнулась — что ещё ей оставалось, лишь бы только не вырвалось из сердца то, что гудело, как камертон? А ведь на самом деле всё так и выглядело, будто они прощались на долгие годы. Не проронив ни слова, она повернулась спиной к ученику и зашагала по ковролину, как вдруг услышала его голос: — Сенсей. Когда Шиго обернулась, то увидела, как её ученик, её серьезный, сдержанный, рассудительный Паку, сложил свою прямую спину в глубоком поклоне. — Я благодарю вас за всё, что вы для меня сделали. Без вас я бы ни за что не стал хантером. Я безмерно счастлив, что был вашим учеником. Для меня вы всегда останетесь не только моим наставником и самым удивительным хантером, которого я встречал в своей жизни, но и моей семьей. У неё перехватило дыхание — глаза защипало, в горле встал тугой ком, и невыносимая печаль чуть не задушила её, чуть не заставила разреветься и попросить то, о чём просить было нельзя, поэтому прощание вышло скомканным, и она сказала совсем не то, что собиралась: — Господи Иисусе, да ладно тебе, Паку! Ведешь себя так, будто прощаемся навсегда. Ты ж на другую планету не перебираешься, верно? — и подмигнув, добавила. — Повеселись как следует. Обещаешь? Паку улыбнулся — он, как и она, изо всех сил держали себя в руках. — Обещаю, сенсей. В тот же вечер Шиго пошла в бар и вдрызг напилась. Она действительно гордилась Паку, но чувство, что часть жизни, целых двенадцать лет, подошла к концу, что закрылась какая-то дверь, за которой осталось прошлое, полное стольких воспоминаний, вызвало в ней куда больше горечи, чем она предполагала. У Паку началась новая жизнь, а ей оставалось ностальгировать по безвозвратно ушедшему времени. — Что я могу сказать — птенчик выпорхнул из гнезда. Когда-то ведь это должно было случиться. Не вечно же мне быть его наставником. Морау задумчиво хмыкнул и что-то пробормотал: — Что? — Ничего. Просто не ожидал, что ты так... прагматична. Я думал, в тебе куда больше сентиментальности и ты будешь скучать по нему. В этот момент из коридора послышался высокий, горластый голос её горничной Фернанды, смуглой коренастой белизийки, которая обожала Шиго, а она — её: — Senorita Valenci, ja fui-i-I-i! — Adeus, boa noite! — вывернув шею, крикнула Шиго, поднялась и пошла на кухню. — Горничная моя. Такая лапочка! Всё время балует меня своей стряпней. Её белая болонка по кличке Тинкер подорвалась с лежанки, и, цокая отросшими когтями по полу, помчалась за ней. Тинкера подарила ей подруга на новоселье — в плетеной корзиночке он выглядел как крошечный пушистый попрыгунчик. Увидев собаку, Шиго изобразила умиление и восторг, но внутри просто кипела от ярости. Из-за кочевого образа жизни, который вели, в общем-то, все охотники за сокровищами, у неё никогда не было домашних животных, а если уж говорить начистоту, она и не собиралась никого заводить, и тут — на тебе! Шиго, конечно, полюбила Тинкера, но не считала его особенно интересной или умной собакой. Если б она захотела вдруг завести домашнего питомца, то взяла бы далматинца, например, или привязчивого лабрадора, или крутого добермана, который кидается на людей — да кого угодно, только не пёсика, похожего на гей-аксессуар. Холодильник был доверху забит белужьей икрой, белыми трюфелями, мраморной говядиной, гусиным паштетом, шоколадом и прочими гастрономическими деликатесами, а полки шкафов — раритетными винами ограниченного спроса: «Люсьен Ле Муан», «Домен Лефлев», «Жирарден» по сорок пять-шестьдесят тысяч дзени за бутылку. Окинув взглядом все эти роскошные излишества, Шиго проанализировала собственные ощущения, чтобы обнаружить в себе признаки снобизма, и в итоге решила, что снобом ей становится не с чего. Когда человек регулярно находится в разведывательных экспедициях в течение долгих месяцев, прихотливость в быту и еде атрофируется напрочь, и теперь ей просто хотелось снова почувствовать вкус хорошей еды. Она взяла банку шоколадного мороженого с орехами и воткнула в неё ложку. — Председатель тебе не предлагал поохотиться на муравьев? — спросил Морау. — Ага, предлагал. Только мне это зачем? — Неужели не интересно? Магические звери это же по твоей части. — Ты, наверное, запамятовал, что мой профиль — археология и ботаника, а не животня. Тем более, у меня и без того много дел. — Каких ещё дел? Загорать на пляже и пить коктейли? — хохотнул Морау. — Да. А что? Я на отдыхе! Делаю что хочу: хочу — на пляже загораю, хочу — коктейли пью, хочу — мороженое ем, целый день расписан! — Тогда ты не будешь против, если я позову Паку? — Малыша Паку?! — ужаснулась Шиго. — Нет! — Шиго, этому «малышу» недавно исполнился тридцатник. Его способности нам бы пригодились в поисковых операциях… — Во-первых, он сейчас охотится с Канзаем за сокровищами Малаккского султаната в Элияху. Во-вторых, Паку терпеть не может насекомых. Он ни за что не согласится. — О да, я помню — верещал, как девчонка, когда увидел нэн-насекомых Асано. — А её возьмете с собой? — Не-а, иначе Палм заревнует. Шиго рассмеялась. С недавних пор Асано трудилась в Комиссии по расследованию преступлений, главой которой выступал Мизайстом. Когда в Ассоциацию поступило сообщение об убитых охотниках, она одной из первых оказалась на месте расправы. Через две недели после этого отдел Контроля за нэн установил, что тщательном изучении фрагментов каналов нэн в телах жертв обнаружены частички ауры, принадлежащей Ренджи. Позже Асано сказала Нову, что Мизайстом и Кейми, работающий в Бюро судмедэкспертизы, подведомственной Ассоциации, почти сразу поняли, кто устроил резню. Когда Нов спросил Кейми лично, тот с мрачной усмешкой сказал: — Вы уж поверьте: раны, которые остаются после катаны Ренджи, сложно перепутать с чем-то ещё. Довольно долгое молчание. Должно быть, Морау почувствовал перемену в её настроении. Коротко кашлянув, он спросил: — Ты следишь за новостями? Улыбка Шиго растаяла. — Хочешь поговорить об этом? Послышался долгий вздох. — Ну что? — раздраженно спросила она. — Нов сказал, что Ренджи посадят в Беракдар. — Насколько? — Пожизненно. У Шиго вырвался сдавленный смешок. Беракдар — адская тюрьма, в которой заключенные жрут друг друга, трупы гниют в камерах неделями, а пытки, избиения и обезглавливание там обычное дело. Липпо, охотник Чёрного списка и по-совместительству надзиратель тюрьмы строго режима Трик-Тауэр, поймавший за свою жизнь множество убийц, шутил на этот счёт: «Пока преступник не загремел в Гарону или Беракдар, у него в жизни всё тип-топ». — Так они уже приняли решение. — облизнув ложку, она зачерпнула ещё мороженого. — Что ж, мои соболезнования. Даю ему максимум год. — Ещё нет. Об этом только говорят. Его пока только лишили статуса охотника и аннулировали лицензию. Ты помнишь, когда в последний раз кого-то лишали статуса? — Такого никогда не было. — Ну и… — Морау снова кашлянул. Пойти ему, что ли, лёгкие посоветовать проверить? — Что ты об этом думаешь? — Что я думаю? Это было ожидаемо. Знаешь, почему все подняли такой дикий вой? Если б Ренджи был обычным охотником, всё было бы просто плохо. Но он хантер со звёздами. Это полная катастрофа. — сказала Шиго, вспоминая, как неделю назад развернула утреннюю газету. «ОХОТНИК УСТРОИЛ МАССОВУЮ РЕЗНЮ» — кричал заголовок «Вейн Ньюс», набранный жирным готическим шрифтом. На первой полосе три фото: на клочке пустыни лежат в чёрных брезентовых мешках какое-то неисчислимое количество трупов, между которыми ходят санитары, криминалисты и люди из Ассоциации, на заднем фоне, с краю, рядом с машиной местных спецслужб виднеется размытое лицо Мизайстома и озабоченная физиономия Паристона; вдова одного из убитых хантеров, стоит в трауре, нависая над закрытым гробом; председатель Нетеро, выступающий с траурной речью. В основном материале расписывалось, как пограничная служба утром во время патруля в десяти километрах от каньона Серенгети обнаружила ужасающую картину: множество тел лежали посреди пустыни и нельзя было найти ни одного целого. «Их будто прогнали через мясорубку» — делится впечатлениями один из полицейских, прибывших на место происшествия. Расследование произошедшего газеты освещали буквально по часам, а когда информация о том, что это дело рук охотника S-ранга, просочилась в прессу, то произвела эффект разорвавшейся бомбы. О Ренджи говорили везде. Каждый день таблоиды и телевидение продолжали шумиху вокруг истории о бойне и трепали её, как собаки треплют крысу. На плодородной почве Интернета разрастались различные споры, слухи и утки касательно его местонахождения. Едва ли теперь можно было встретить человека, который бы не слышал о нём. Если раньше его имя окружало гало благоговейного ужаса, то сейчас его произносили с ненавистью и отвращением, цедя сквозь зубы, словно оно было каким-то гнусным ругательством. К концу первой недели его персона была включена в «престижный» список десяти самых опасных преступников в мире. Что же касается Ассоциации, то она ожидала самого худшего и действительно получила по полной программе. Теперь её ждали судебные разбирательства и гражданские иски от родственников убитых хантеров. В статье было опубликовано обращение к Мировому правительству с призывом усилить контроль над хантерами, обращая внимание на то, что в последние двадцать лет им стало позволительно слишком многое. В обращении также говорилось о требованиях пересмотреть правила и условия Экзамена, и «обратить пристальное внимание на привилегии организации». Пустословы-морализаторы разбрызгивали гораздо больше слюны, чем требовалось, и за последние две недели председатель нахлебался такого дерьма, какого вовсе не заслуживал. Весьма вероятно, Ассоциации предстоит крайне неприятный «разбор полетов», череда внутренних перестановок и серьезный пересмотр правил. Отдел общественной безопасности, возглавляемый Мизайстомом, и Комитет противодействию террористических угроз, епархия Ботобая, Международная полиция, Интернациональное бюро безопасности пребывали на взводе — Ренджи искали почти три недели, но безрезультатно. Точно такое же положение было в правоохранительных органах Федерации Очима, и других пятидесяти стран. Юридический комитет Мирового правительства требовал результатов. «Кровавой жертвы» — как иронично высказался пресс-секретарь Ассоциации Акайджи, старый знакомый Шиго. О лишении Ренджи статуса охотника тоже заявили публично. «Ассоциации совершенно не нужны подобные люди» — говорилось в официальном пресс-релизе. Его объявили в розыск практически во всех странах мира, за исключением некоторых закрытых государств, не принимающих участие в мировой политике. С ним самим они разобрались на полную катушку, дав о нём обширный материал с настолько впечатляющими детальными подробностями о его характеристике, карьере хантера и послужном списке, что прочтя его всем становилось понятно, что «источник инсайдерской информации», о котором говорилось в статье, работал в Ассоциации, причём не на самой низкой должности. Кто это был до сих пор оставалось загадкой, но ходили слухи, что в ту неделю, когда вышла статья, у дознавателей из Следственного отдела было очень много работы. А теперь, через три дня, Бинсу предстояло слушание, на котором управленцы Ассоциацией решат, светит ли Ренджи вкус тюремной баланды… или они окончательно его уничтожат и подпишут на смертную казнь. Будучи хантером за годы Шиго насмотрелась всякого. Из убийства шестидесяти охотников раздули ту ещё публичную трагедию, но на месте Ассоциации правильнее всего было бы в нынешнем положении вести себя тихо-мирно и ещё важнее — заткнутся и помалкивать. Журналисты теперь знают, куда смотреть: кто-то из них обязательно начнет копать в нужном направлении. Если они выяснят, какие заказы принимал Ренджи по указке Ассоциации, то хлынет невероятных размеров волна грязи, и она прилипнет так, что ни председателю, ни Бинсу, ни всей Ассоциации вовек от неё не отмыться. Мировое сообщество считает, что охотники необходимы миру для выполнения работы, которую не смогут выполнить никто, кроме них, будь то закрытие Врат, являющихся их основной обязанностью, или любая другая наёмная работа. Разумеется, вслух об этом никто не говорил, но они знали, что «Большая Пятерка» порой поручает Ассоциации грязь, с которой не в состоянии справится Международная полиция или Национальное бюро безопасности. Ренджи хватало мозгов не говорить о том, что конкретно он делал для Ассоциации, но было понятно, что это явно не то, чем ей стоит гордиться. Благодаря знакомым, Шиго узнала о ряде заказов, которые с той или иной степенью достоверности имели отношение к Ренджи: убийство Рамалла Сильвада, граваского политика, лидера национально-освободительного движения, который причинил в свое время массу неудобств правительству Вергероса, или Мика Кегали, военного диктатора из Элияху, шантажирующего V5 засекреченными разведданными. В его разношерстном послужном списке были правительственные чины, главари террористических организаций, боевики, мафиози, бизнесмены, учёные-ядерщики. Знал ли Морау, что делал для Ассоциации Ренджи? Может быть. Скорее всего. Он же не дурак. То, с каким методичным упорством и хладнокровием Ренджи выискивал и расправлялся с целями поражало воображение, как и то, с каким цинизмом он относился к тому, что убивал людей. Сам он описывал свой подход как «банальность зла»: — Рано или поздно человеческая жизнь становится чем-то незначительным, легко утилизируемым. Ты имеешь дело с исполнением, а не с последствиями, поэтому убивать с каждым разом становится всё проще. Спроси у тех, кому нужны смерти этих людей, и они ответят: «Это ведь правильно — убирать то, что мешает, приносит проблемы». Всё куда проще, когда можно всех убивать. Помимо Ренджи подобные заказы получал один из Зодиаков, Сайю, и несколько других охотников. Если последних ещё отличала хоть какая-то принципиальность, то Ренджи не мыслил категориями этики и морали и был прекрасной машиной для убийств — профессиональной и безжалостной. Удивительно, что никто не искал его все эти годы, ведь Ренджи-то слишком много знал. Таких людей нужно держать в поле зрения, а когда они пропадают, то кидаться на их поиски. А теперь, когда он появился, все сразу запаниковали — так, что даже обычный человек увидел бы в этом кое-какой смысл. Обострившаяся ситуация в Союзе Митен заставила поутихнуть трубы возмущения. Решение председателя Нетеро лично возглавить отряд по уничтожению угрозы в виде муравьев-химер в нынешней обстановке вызывало тревогу. От его решения пойдут волны, и неизвестно, кого или что эти волны за собой принесут… — Комитет по общественным связям Ассоциации наверняка воспользуется ситуацией с муравьями-химерами, чтобы отвлечь пристальное внимание прессы от бойни в Федерации. — задумчиво сказала Шиго, и затем у неё вырвалось то, что крутилось в другой части сознания. — Ты считаешь, он заслужил Беракдар? — Если бы ты только видела, что он с ними сделал… Их будто разорвал на части зверь. Такое могло сотворить только животное. Там была настоящая бойня, Шиго. К нему применимы недопустимо жестокие меры наказания. — «Недопустимо жестокие меры»… Звучит так, будто ты с кем-то об этом говорил. Они хотят приговорить его к смертной казни? Молчание было очевидным. — И ты бы принял это? Серьезно? Так просто? Ренджи, вроде, был твоим лучшим другом, разве нет? — А что бы ты сделала? Что бы ты сделала, если бы увидела его перед собой? Может быть, Шиго и страдала некоторым самомнением, но людей по способностям она всегда оценивала трезво. И тогда, и сейчас Шиго точно знала, что если Ренджи попадётся ей в качестве противника, то ей конец. — Всё зависело бы от него самого. — Ты бы его убила? — Чтобы собственная требуха на месте осталась? Ты шутишь? Я рада была бы, если бы он попал в тюрьму, чтобы никто никому никакого вреда не причинил. — Он убил шестьдесят хантеров, Шиго! Я не могу поверить, что… Так, ну всё! — Да что ты заладил, «не могу поверить», «не могу поверить»! Ренджи — убийца! Он всегда был убийцей, он был убийцей и двадцать лет назад, когда вы познакомились, и после того. Ты прекрасно знаешь об этом, но говоришь так, словно не ожидал от него чего-то подобного. Да для него быть убийцей такая же рутина, как для меня поиск древностей, а для Липпо — ловить преступников. Ты знал, кто он такой, и про кровь людей, которых он прикончил за все годы вашей дружбы, ты тоже знал. Так что не надо мне распускать тут сопли-вопли, будто ты вдруг обнаружил у него тёмную сторону! — Ты меня в чём-то обвиняешь? — Ни в чём я тебя не обвиняю, просто… — Шиго с досадой цыкнула. — Ты готов линчевать Ренджи за то, что он, прости Господи, разделал десяток-другой хантеров, но пока вы дружили, тебя не смущало, что он убивал обычных людей. Ты просто отворачивался и смотрел в другую сторону. Не считаешь, что твое поведение сейчас слегка лицемерно? — пауза. — Скажи, в глубине души ты ведь всегда жалел его, верно? — Что ты... что ты имеешь ввиду? — Морау, я не осуждаю. — сказала Шиго, коротко и неискренне усмехнувшись. — Ты можешь демонизировать Ренджи перед кем угодно, но только не передо мной. Он был твоим другом, он был тебе дорог и сейчас ты наверняка испытываешь сложные чувства по отношению к происходящему, а ещё ты хочешь узнать, почему он это сделал. Но не пестуй в себе надежду, что сможешь. Даже если тебе удастся с ним поговорить, правды ты не дождешься. Ренджи никогда ничем не делился. Мы никогда не знали, почему он поступал так, а не иначе, но мы оба с тобой знаем, что у него всегда были поганые мыслишки в голове. Ты ведь злишься на него за то, что он тогда пропал, да? Cколько лет он был in absentia? Восемь? — Я был уверен, что он умер. — А теперь, воскреснув из мёртвых, Ренджи объявляется и сразу устраивает резню. Мило, не правда ли? Вот ещё что. Ты не задавался вопросом, как эти шестьдесят охотников оказались в одном месте в одно и то же время? — Они там были по просьбе Федерации. На юго-востоке сейчас идёт смена власти, их послали туда обеспечить безопасность для местных жителей. — Да ладно, конечно. И ты в это поверил? Было слышно, как Морау набрал воздуха. Они молчали секунд пять. — Шиго, ты о чём? — Я точно знаю, что никакого приказа Ассоциация не получала. Все задания наёмных хантеров фиксируются в записях. В них ничего не значится. По всем источникам они находились в штабе. — Он мог пойти в обход официальных протоколов. Если приказ не зафиксирован в письменном виде, это не значит, что его не было. — И те, кто его получил, уже мертвы и не могут ничего доказать. А кто именно его отдал? Тоже неизвестно? Последние десяток лет в южных регионах Федерации смена власти происходит чуть ли не каждые полгода. С чего вдруг им сейчас понадобилась помощь Ассоциации? А ещё удивительно, каким удачным образом сошлись звёзды — и Ренджи, и шестьдесят хантеров — совершенно случайно — встретились в одном и том же месте в одно и то же время. — Ты имеешь ввиду… кто-то из Ассоциации мог это спланировать? — пауза. — Кому это надо? — Действительно — кому? Ренджи-то божий одуванчик, какие у него могут были враги? — саркастично отозвалась Шиго. — Ты что-то знаешь? — С чего ты взял? — Я подумал, у тебя могут быть какие-то предположения. Мне бы хотелось их услышать. — Ренджи прекрасно знал, чем чревато убийство хантеров. Это разрушило его репутацию, обратило на себя лютую ненависть Ассоциации, хантеров и обычных людей, лишило статуса охотника и вынудило скрываться до конца своих дней. Сомневаюсь, что он бы устроил массовую резню без какой-либо причины. — Шиго сделала паузу. — Хотя, может он и правда помешался. Может, он теперь такой —сумасшедший убийца-маньяк. — Ты не хочешь это выяснить? — С какой стати? Морау предвидел этот вопрос. Если бы дело касалось легендарного сокровища, желание докопаться могло бы воодушевить Шиго, но не когда оно относилось к человеку. — Ещё до того, как исчезнуть, Ренджи заключил сделку с Паристоном. Шиго фыркнула носом. — Паристон. Естественно, кто ж ещё тебе мог придти на ум. Тебе настолько не нравится Паристон, что ты готов повесить на него все грехи на свете. Ну и что это была за сделка? — Ренджи искал для него одного человека. Его зовут… да как же там. — с полминуты Морау бормотал себе что-то под нос, пока не сказал. — Бейонд? Да, точно. Его зовут Бейонд. Наморщив лоб, Шиго стала ворошить собственную память. В ответ — ничего. — Я не знаю, кто это. Зачем? — Помнишь, я получил вторую звезду и мы пошли вместе обмывать её в бар? Ренджи тогда сказал, что Паристон предложил ему сделку — связь с человеком из мафиозной организации в Какине, у которой есть информация об организаторах бойни, в которой погибла его семья, в обмен на Бейонда. — И что, он её выполнил? — Не знаю. Но именно тогда мы и потеряли с ним связь. Ты не думаешь, что этот человек может быть ключом к разгадке? — Ключ к разгадке… Замечательно. Нет, Морау, я в этом участвовать не буду. Хочешь — выясняй, кто такой Бейонд, зачем он нужен был Паристону и как в этом замешан Ренджи. Мне по барабану. — Шиго… — Пока. Удачи в НЗЖ. Передавай привет Нову. Она со стуком сложила телефон и кинула его на стол. Вот дерьмо собачье. Шиго не стала рассказывать Морау, что один из репортеров как-то вынюхал, что они с Ренджи дружили, и заявился к ней «задать пару вопросов». В тот день она гуляла с собакой по побережью возле дома, делая вид, что не замечает, как он тащится за ней по пятам. Парень тянул из неё жилы, задавая вопросы о Ренджи, пока не спросил, не считает ли она, что председатель уже слишком стар для того, чтобы управлять Ассоциацией, а нынешние хантеры стали слишком слабыми. Привязав поводок с собакой к деревянной балке, Шиго выкрутила его руку за спину, сунула в лицо порезанную ладонь с кровью, пропитанной хлорпикрином и держала в захвате, пока тот не перестал дергаться, тыкаясь носом в её ладонь, заплеванную пеной изо рта. Береговой охранник, сукин сын, сообщил об инциденте в редакцию «Вейн Ньюс» и заработал на этом десять тысяч дзени. «Дружбой» их отношения с Ренджи всегда сложно было назвать, ведь дружить у них с получалось только когда они вместе пили — под градусом ей хотелось излить кому-нибудь душу, а Ренджи, когда напивался, то становился терпимее и превращался в молчаливого слушателя. Какие бы кошмарные откровения она не наговорила спьяну — иной раз это были совершенно ужасные вещи — он никогда не выражал удивления или осуждения к её признаниям. Иногда Шиго задавалась вопросом, а сколько раз в своей жизни Ренджи сидел вот так и выслушивал чужие тайны? Сколько всего знал о других? Он не был компанейским человеком, чутким или душевным, способным на сочувствие или поддержку, но в нашем мире сложно найти того, кто не воспринимал бы диалог, как перетаскивание одеяла на себя, а Ренджи отдавал его добровольно. Может, из-за того, что не хотел говорить. А может ему было просто нечего сказать. Её взгляд вновь притянула к себе фотография Паку. Последний год Шиго смирялась с тем, что в том, ради чего она пахала последние двадцать лет, не было никакого смысла. Многие бы сказали, что она добилась успеха в карьере охотника. Получив лицензию в девятнадцать, она всегда двигалась вперед и вверх, она добилась двух звёзд, сделала множество открытий, внесла огромный вклад в изучении древних цивилизаций, получила признание людей, которых уважала и сама стала уважаемым охотником, рисковала жизнью бесчётное количество раз, она была хорошим товарищем в любой команде. Но неудача за неудачей после каждого ходатайства организовать экспедицию на Тёмный Континент, преследовавшие её долгие годы, наконец, настигли её. Оказалось, что она, как муха, попавшая внутрь стеклянной бутылки, билась об правила и запреты, уверенная, что всё ещё не безнадежно и её усилия в конце-концов пробьют железобетонную стену застарелых порядков. Из-за стариков, не желающих рисковать тёпленькими и безопасными местечками, все её мечты рухнули, и разочарование ударило по ней куда болезненнее, чем она предполагала. Шиго знала, что в бюрократических вопросах университет Токкоу действует медленно, но топор должен был упасть уже очень скоро. Перед её мысленным взором вновь и вновь возникала картина, как её вызывает Вайман Сол, её давний знакомый ещё со времен научной работы в университете. Лет пятнадцать назад он только начинал пробиваться в мире хантеров, но потом выбрал другую стезю и сейчас занимал скромный пост директора. Кабинет у него был, как у классического госслужащего: повсюду кожа, ангорские ковры, дизайнерская офисная мебель и канцелярские принадлежности от «Карран Д’Аше» (одна ручка стоит восемь штук). Сам Вайман выглядел для своего кабинета образцово и имел спесивый, загорелый вид человека, который много времени проводит на теннисном корте. Шиго, сидевшая в кресле напротив, подметила, что он продолжал покупать дорогие костюмы и экономить на галстуках. Видать, за все годы у зажиточности так и не вышло ни выбить из Ваймана его жадность, ни прибавить ему хорошего вкуса. Не опуская головы, она глянула вниз, под стол, и обнаружила, что ногах у него были просто безобразные крокодиловые лоферы, да ещё и без носков — типичная обувь провинциальных стиляг, сумевших взобраться по карьерной лестнице. Когда она села, Вайман, как обычно, начал издалека — этот человек всегда трусил говорить сразу прямо и по делу. Он спросил, как у неё дела, чем она сейчас занимается, повспоминал случаи из прошлого, когда они работали в Токкоу вместе, надеясь, очевидно, создать благоприятную обстановку для неприятной темы, которая последует далее. Наконец, спустя минут десять, они до неё добрались. — Ты ведь знаешь, Шиго — я тебя уважаю. Не только я. Мы все тебя очень ценим. — кто это «мы» Шиго решила не уточнять. — Но. — Вайман посмотрел ей прямо в глаза. — К несчастью, меня попросили тебе сообщить неприятную новость. Разрешительное агентство международной политики V5 и Попечительский совет Токкоу принял решение, что больше не будет рассматривать твои заявки на путешествие. — Вот как. — Боюсь, что так. Условия, которые ты предлагаешь в своих заявках, не соответствуют критериям, которые нацелены обеспечить безопасность человечества. Другими словами, они слишком рискованные и не дают никаких гарантий. Твоя квалификация… — Даже не начинай, Вайман. Моя квалификация более чем подходящая. У меня учёная степень по археологии и ботанике, и я хантер с двумя звёздами. Я работала в Токкоу пять лет, и благодаря своим исследования обеспечила вам прогресс, который вы не видели последние лет пятьдесят. Сомневаюсь, что вы хоть сколько-нибудь продвинулись вперед. Было видно, чего ему стоило, чтобы сохранить дружескую улыбку на лице. — Я нисколько не умаляю твоих заслуг, но решение окончательное. Я не могу пойти против Комитета, сама понимаешь. Вайман грустно улыбнулся, словно говоря, мне очень жаль, ну что ж тут сделаешь, но лицедействовал он также хреново, как и выбирал одежду. Мелкая сеточка морщин превращала его загорелые щеки во что-то вроде сушеных яблок, но при этом кожа у него на лбу была натянута, как на барабан. Ох ты Господи. — Это ведь дружеская встреча, верно? — Разумеется. — Тогда можно спросить? — Конечно, спрашивай. — Зачем всё это? — она обвела взглядом кабинет, подразумевая, конечно, весь университет. — Ради чего тогда вы все здесь? Поиграться в сумасшедших учёных? — Вот именно — мы учёные. Мы изучаем то, что удалось привезти путешественникам за Врата ценой своих жизней. — Вайман поднялся с кресла, подошел к стеклянной стене. Оттуда был прекрасный вид на огромную лабораторию, раскинувшуюся этажом ниже. — Но в отличие от тебя, мы в здравом уме. Врата были запечатаны для того, чтобы не допустить новых жертв, и мы, хантеры, должны охранять их, а не открывать для всяких энтузиастов Ящик Пандоры. Брось, Шиго. — Вайман, посмеявшись, покачал головой. — Мне ли тебе объяснять, с чем человечество может столкнуться, если Врата снова откроются? Ты и сама провела в Токкоу достаточно времени, чтобы знать о последствиях. — Люди получили образцы Великих Бедствий, за изучение которых ты тут жируешь, именно благодаря «таким энтузиастам». — сказала она, рассматривая старинную астролябию. Вайман повернулся к ней. Выглядел он уже не таким приветливым. — Ой, ну хватит уже. — раздраженно отозвался он, вытягивая рукава сорочки. Блеснули платиновые запонки. — Послушай меня, Шиго… Послушай, ладно? Если ты не понимаешь, я скажу тебе как есть — ты всем уже до смерти надоела, и мне, и Комитету. Попечительский совет давно просил меня поговорить с тобой. — последняя фраза была сказана таким тоном, что угадать её истинное значение не составило вообще никакого труда — «вправить мозги». — Шиго, ты бьешься в дверь, которая никогда не откроется, ни тебе, ни кому-либо ещё. Никогда, ясно? Каждый раз одно и то же, пора бы уже смириться. Сколько бы ты звёзд не получила, каким бы заслуженным хантером не была, Мировое правительство тебе убедить не удастся. У неё возникло странное чувство, что это происходит не только по вышесказанным причинам. Вайман соперничал с ней ещё со времен Токкоу и всё никак не мог успокоиться, что её достижения за хантеровскую карьеру заслужили мировое признание — с тех пор, как он застрял в бюрократии, то не упускал случая подлить яду в её личное дело и нашептывал на ушко членам Совета разные гадости про неё. — Я бы и рад одобрить экспедицию, но сама понимаешь… — Что ты всё твердишь, что я понимаю? Что — понимаю? Что ты не хочешь рисковать своей жопой, которая привыкла сидеть на удобном кресле? — с каменным лицом спрашивает Шиго и хлопнула ладонями по ручкам стула. — Да что с тобой случилось, а? Куда подевался весь твой порох? Не ты ли пробивался сюда почти пятнадцать лет, чтобы собрать как можно больше информации и отправиться на Тёмный Континент? Ты «Журнал путешественника» знал наизусть, да она была для тебя настольной Библией! Тебе самому не противно, что ты превратился в чванливого бюрократишку? Стараясь не встречаться с ней взглядом, Вайман подошел к столу. — Времена изменились, вот что случилось. Смотри на вещи реально. Никому уже не надо на Тёмный континент. А «Журнал путешественника»… Мы были молоды и слишком впечатлились сказками. — Это не сказки! Председатель Нетеро там был! — Последние оставшиеся в живых участники экспедиции, Ринне Орс Д’Овл и Айзек Нетеро, громче всех выступали за подписание соглашения о запрете перехода за Врата. Уж они-то понимали, что из себя представляет Тёмный Континент на самом деле, и что попытки человечества влезть туда приведут к мировой катастрофе. И выживших вернулось слишком мало, чтобы Комитет хотя бы допустил возможности о сборе новой экспедиции. — Кроме председателя, Ринне и Зигга Золдика вернулось еще двадцать пять человек. Где они? — Двадцать уже мертвы. О самочувствии остальных можешь спросить их лично… в психушке. Тут она почувствовала, что её прижали к стенке. — А если председатель Нетеро даст добро… — Председатель. — с нажимом выделив последний слог, оборвал её Вайман. — Увы, уже не имеет столь непререкаемый авторитет в мировом сообществе, как раньше. Даже если вдруг он выступит на твоей стороне, в чём я крайне сомневаюсь, решение всё равно принимает не он. — Но ты можешь убедить Комитет. Одно твое слово, и они возьмут заявку на рассмотрение, так? Неприятные маленькие светлые глаза Ваймана блеснули с некоторым удовольствием. — Возможно. Сложив руки на груди, Шиго вздохнула и, слегка приподняв голову, лизнула верхнюю губу. Ах, как ему, должно быть, приятно осознавать, что в его руках больше власти, чем у председателя! — Просто не хочешь рисковать своим местом. Но Шиго, прекрасно знала, что она куда умнее и талантливее этого засранца, и не собиралась расчесывать его жалкое мужское эго ради того, чтобы сделать ему приятное. Боже упаси. Но зрелище, как он весь разговор буквально сжирает её взглядом, Шиго несколько позабавило. — Никто не хочет, дорогая моя. — с приторной улыбочкой ответил тот, разведя руками, словно говоря: «Уж такое я дерьмо». Покачивая босоножкой на носке, Шиго усмехнулась. Затем она поднялась, обошла стол — неспеша, чтобы он успел полюбоваться её стройными ножками — подошла к его креслу, положила руку на спинку и наклонилась так низко, чтобы у того перед глазами был соблазнительный вырез её декольте. — Знаешь, Вайман. — произнесла она на ухо мужчине, безупречно владея собственным лицом. — У меня каблук больше, чем твой член. Шиго позволила себе жгучие слёзы только когда за ней закрылись двери лифта. Она умела держаться гордо до последнего. В один из тех дней, чтобы отвлечься от тяжелых дум и пожаловаться, в канун Рождества она встретилась с Новом. Давным-давно, после череды безуспешных попыток вызвать в охотнике интерес к себе, Шиго напрямую его кое о чём попросила, но он сказал «нет». И тогда, неожиданно тепло, Нов спросил, могут ли они остаться друзьями, не вкладывая в это никакого другого смысла, и Шиго сказала «да», подразумевая именно это. С тех пор они действительно стали друзьями и довольно близкими, чтобы делиться друг с другом разными переживаниями и тревогами. Они оба получали удовольствие от дружбы: их отношения стали уютными и комфортными, а границы, определенные по взаимному согласию, соблюдались обеими сторонами. — Что Вайман из меня дуру делает? Учёные! Ха! — Шиго хлопнула стаканом о стол. — Я-то знаю, что они там воротят в своих лабораториях — ставят запрещённые эксперименты для шишек из фармацевтических компаний, за которые им отваливают хренову тучу денег! Вайман просто сволочь продажная. Он готов в дерьме вымазаться, лишь бы сохранить за собой место. Из-за него Токкоу превратился в чистой воды бизнес… Каждый раз, когда разговор заходил о Тёмном континенте, от Нова слышался устало-снисходительный вздох, как будто она была ребёнком, который нашел себе утомительное хобби и всё никак не мог его перерасти. — Тут ничего не поделаешь, Шиго. Повлиять на ситуацию ты никак не можешь. — сказал Нов, подлив ей бренди. — Но ты ведь, конечно, это так не оставишь, да? — Конечно, не оставлю! За кого ты меня принимаешь? — чуть ли не с возмущением та спросила его. Вздохнув, он одним глотком осушил стакан и отставил его на край стола. Ничего иного он не ожидал. — Шиго, ты ведь понимала, что тебя ждёт, когда выбрала целью табу человечества номер один? Ты же сама говорила, что для путешествия нужны четыре вещи: средства, квалификация, разрешение и контракт. — У меня есть первые два… — У тебя нет ничего. — отрезал Нов. — Во-первых, средства. Сколько бы ты не зарабатывала, как хантер, этих денег всё равно будет недостаточно, чтобы полностью покрыть все расходы на экспедицию. Это значит, что тебе нужны спонсоры. У тебя их нет. Во-вторых, квалификация… ладно, возможно. Но разрешения тебе не дают, а контракт без разрешения заключить нельзя. — Нов снял очки, взял платок из нагрудного кармана пиджака (вот позер, даже в кабак припёрся в костюме) и стал протирать очки. — Теперь ты понимаешь, почему ты сейчас в положении цугцванга? Нов был профессиональным охотником и хорошим другом, но его, к сожалению, отличала раздражающая рациональность и рабское преклонение перед правилами, которые Шиго считала всего лишь рядом полезных рекомендаций, необязательных к исполнению. Мало того, Нов отчего-то был уверен, что все должны придерживаться тех же взглядов, что и он, поэтому её непробивную настойчивость получить путёвку на Тёмный континент он воспринимал как сбой в системе. Но вот в чём беда — по отношению к Тёмному Континенту почти все размышляли также, как он, и они оба знали об этом. Доставляло ли Нову удовольствие осознание этого факта? Может быть. Но он, по крайней мере, был слишком вежлив, чтобы злорадствовать вслух. Раздался звон — где-то что-то разбилось, последовали одобрительные возгласы, хлопки. «На счастье!» — взревел мужчина за соседним столиком, отсалютовав бокалом; его спутница громко захихикала. — Как дела на личном фронте? Нов настороженно покосился на нее. — Шиго... — Что? Просто интересуюсь! Уже и спросить нельзя, что ли? — Нов, посмеявшись, только покачал головой. Шиго шмыгнула, потерла ладонью нос, скрестила руки на столе. — Знаешь, тогда я этого не понимала, но сейчас точно знаю, что у нас бы с тобой вряд ли что-то вышло. — Мы бы убили друг друга через две недели. — Две? Неделю максимум. — фыркнув, она отложила вилку, помахала бегающему в рождественской запаре по битком набитому бару официанту. — Во Морау было бы весело. — Честно говоря, я был уверен, что в конце-концов вы будете встречаться. — Чего?! Я? С Морау? — переспросила Шиго; её лицо скривилось — не потому, что он был каким-то уродом или она плохо к нему относилась, а потому что Морау всегда, всегда был только её другом и романтических чувств она к нему испытывала столько же, сколько к Паку — то есть, ноль. — Боже, нет, конечно! С ума сошёл? Этого бы никогда не произошло. — Почему? — удивился Нов. — Вы друг другу подходите. — С чего ты решил? — Потому что вы похожи. — Нов, старина, именно по этой причине мы бы никогда не стали встречаться. — промурлыкала она с улыбкой, которая была столь же теплой, сколь и снисходительной. — Ты бы стал заводить отношения с самим собой? — Вряд ли. — Вот-вот. — кивнула она со вздохом, раскурила сигарету и стала размахивать ею, как сигнальным флажком, пока официант, наконец, не заметил её. Сделав заказ, Шиго продолжила: — Тем более… Чёрт, здесь так шумно, ничего не слышно. Нельзя строить отношения с тем, кто слишком на тебя похож. Это будут не отношения, а внутривидовая конкуренция, которая, как мы знаем из курса биологии, самая жестокая. — Я ничего не понял. — И не надо. К тому же, у Морау духу не хватило бы подкатить ко мне. — Думаешь, он тебя боится? — улыбнулся Нов. — Да, я думаю, немножко боится. И это одна из причин, по которым он мне нравится. Я не смогла бы уважать человека настолько бестолкового, который не боялся бы меня. Но мне определенно нужен мужчина, который будет моей противоположностью. — Нет, Шиго. Ты как самка богомола — тебе нужна жертва. Она рассмеялась, но ответного смеха не последовало. Нахмурившись, Шиго повернулась к Нов. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Неужто он это всерьез? — У меня есть предположение, что ты инстинктивно стремишься соблазнить всех мужчин, чтобы лишить их гордости. То ли ради своего эго, то ли в отместку за разбитое сердце. А когда это оказывается не так-то просто, ты сама лишаешься гордости и думаешь, что влюбилась. Но это не настоящая любовь. На губах Нова появилась полуулыбка, от которой Шино не могла отвести глаз. Трудно было понять, говорит ли он о её душевном состоянии или намекает на их отношения. — И что мне делать? — Прекратить соблазнять всех мужчин, иначе так и застрянешь в замкнутом круге. Спасибо. — сказал официантке и разлил бренди по стаканам. — Я сказал, что был уверен, что вы с Морау сойдетесь. Он вот делал ставки на другого человека. Шиго навострилась. Нов не секретничал никогда, даже будучи очень сильно пьяным, что и так в свою очередь было редчайшим явлением, примерно таким же, как размножение хоботковых собачек в дикой природе. — Скажу, если поклянешься больше не называть меня… очкозавром. — выдавил из себя Нов, будто это было нечто непристойным. — Хорошо, не буду, честное слово. — Нов недоверчиво молчал. — Да честное слово! Умирая от любопытства, она положила руки на стол и склонилась к Нову. — Мы с Морау поспорили, что ты сойдешься с Ренджи. Долгий миг она смотрела на Нова, застыв от изумления и заметила, что у неё даже приоткрылся рот. Что-то внутри вертелось — какие-то слова, какие-то эмоции, но до неё они пока никак не доходили. Ренджи был настолько же далёк от таких обычных вещей, как любовь или семья, как Земля была далека от Солнца. Более того: он был слишком далёк от любого рода обычных человеческих отношений. Его никогда не волновали последствия его слов или поступков для окружающих. Он никогда не думал ни о чьих чувствах. Он запросто мог унизить и оскорбить того, кого презирал или считал слабым. Он отталкивал от себя всех, кто был согласен его терпеть — казалось, даже капля теплоты или заботы со стороны другого человека напоминала ему об одиночестве и беспросветной пустоте его души. Чем дальше он спускался по спирали убийств, тем меньше в нём оставалось человечности: никто не мог и ничто не могло ему всерьез сделать больно, как и никто не мог и ничто не могло сделать его счастливым. Странно было думать обо всём этом сейчас, когда его вовсю шельмовала пресса, а спецслужбы искали по всему миру, чтобы посадить за решётку. Вытянувшись на стуле, Шиго откинулась затылком на изголовье и скрестила руки. — Ренджи не умеет обращаться с женщинами. Серьезно, он просто… Отношения, семья, мирная жизнь. Для него всё это было слишком скучно. Нет… возможно, он считал, что близость с кем-то станет препятствием на его пути... к чему-то. Наверное, он думал: «Если я сделаю это, то часть меня умрет». — Потому что он убийца? — Дело не в этом. — раскачиваясь на стуле. — Он, конечно, был ещё тем жестоким ублюдком, но Ренджи не убивал людей только потому, что ему нравилась жестокость. Мне кажется, он просто хотел проверить, насколько он силён. Или думал, что чем больше людей он победит, тем сильнее станет. Но Ренджи такой упрямый идиот. Он же никого не слушал. Никто не смог бы ему объяснить, что путь, по которому он шёл, окажется тупиком. — поболтав бренди в стакане, Шиго залпом допила, провела ладонью по губам и глянула на дно, не замечая, как у Нова изменилось лицо: — Каждое убийство делает человека не сильнее, а лишь равнодушнее и черствее. Вдруг он понял это, но было уже слишком поздно? — По-твоему, он себя?... Шиго отмахнулась, отбрасывая нелепое предположение. — Пф! Ещё чего. Ренджи никогда не шёл с миром на компромиссы, но вряд ли бы он покончил с собой. Не в его стиле. Если бы Ренджи хотел выбрать себе смерть, то предпочёл помереть в битве с каким-нибудь сильным противником. Может, он именно к тому и стремился — стать холодным и бездушным, как его катана. — Зачем? — Чтобы его никогда и ничто не могло ранить. Разве оружию можно причинить боль? Нет. В погоне за силой он не продвинулся ни на шаг. Знаешь, иногда мне казалось, что он от чего-то убегал… — она мрачно усмехнулась. — Ну, вот и добегался. — Ты его хорошо понимала. — Понимала? — Шиго иронически вздёрнула бровь и щелкнула средним пальцем по краешку пузатого бокала. — Самое большое заблуждение, когда всерьёз считаешь, будто понимаешь, что у человека на уме. Но я достаточно его знала, чтобы построить кое-какие догадки. — С тобой он проводил времени больше всех. — Только если надо было напиться. Это не дружба. — И тем не менее тебе он всегда отдавал явное предпочтение. Спроси Морау, сколько раз Ренджи звал его куда-нибудь сходить. Он тебе по пальцам одной руки пересчитает. А Ренджи тебе доверял. — «Он тебе доверял», «Ты его хорошо понимала». Не говори подобные вещи с такой уверенностью. Нов пожал плечами. Ей почудилось, что он хотел что-то сказать, но в последний момент передумал. — Как думаешь, где он сейчас? — Откуда мне знать? — фыркнула она, глотнув бренди. Кубики льда ударились об стенки стакана — резкое, хрустальное звяканье. Посмаковав на языке медово-горьковатый, с нотками дуба. привкус неразбавленного бренди, она сказала: — Мы с ним целовались. На несколько долгих секунд Нов, со стуком опустив стакан, ошарашенно на неё уставился. Когда он, наконец, отмер и заговорил, то аж заикаться начал: — Господи… боже, Шиго! Ты просто… слов у меня нет! Когда вы успели?! — Ну, слушай, не надо так сразу думать, что… — Нет, это просто немыслимо! — он снял очки, бросил на стол. — Мне теперь лучше спрашивать, кого ты ещё не успела охмурить?! Их с каждым днем становится всё меньше и меньше! — Если ты помолчишь хоть секунду и перестанешь придумывать… — Не могу поверить, что Ренджи поддался на твои уловки! — Закрой чирикалку. — осадила Шиго, резко отодвинув стул. — Это случилось, когда Морау дали вторую звезду, ты меня отшил, мне было грустно, мы ехали в такси, и он меня поцеловал, а не я его, ясно? — У вас что-то было? — Имеешь ввиду, мы переспали? — ухмыльнулась Шиго. — Нет. Я пыталась, конечно, но ничего не вышло. Потом мы поругались, он сказал, что вкус у меня, как у шлюхи, и я дала ему пощёчину. — Господи. — повторил Нов с таким видом, будто ему сказали, что его любимый котик умер.— Лучше б я этого не слышал. Шиго соврала — фраза-то прозвучала несколько иначе, вдобавок, авторство изречения, по словам Ренджи, принадлежало именно Нову. Но Шиго не хотелось выяснять, действительно ли оно так и есть. Сейчас, спустя столько лет, ворошить прошлое не было никакого смысла. И желания. Иногда казалось, что в этом мире можно выжить лишь посмотрев в другую сторону. До полуночи оставалось двадцать минут. Взрывы смеха, звон приборов, радостный гомон, смех, счастливое мигание гирлянд, запах бальзамической пихты, предвкушение праздника — колокола соседней церкви зашлись перезвоном, послышался ангельский хор, пение с самих небес. Колокола, колокола… Белые, пустые улицы. На стекле посверкивал иней, по улице кружился и разлетался снег. Стайка ворон, каркая, вспорхнула над тротуаром, замельтешили в чёрном небе размашистые косые взмахи. За окнами мелькали людские очертания. Заметив, до чего она погрузилась в свои мысли, Нов положил ладонь ей на плечо. Они посмотрели друг на друга. Сколько она знала Нова? Шестнадцать лет? Двадцать? Без какой-либо задней мысли Шиго подумала, что у неё, пожалуй, приличный вкус на мужчин — охотника можно было назвать привлекательным, если бы только глаза за стеклами очков были чуточку живее, а черты лица более подвижными. Она похлопала Нова по ладони и с поджатыми губами улыбнулась. — Выпьем? — она подняла стакан. — За что? — А? — За что пьем-то? — За Рождество. За благодать божью. Сойдет? Зазвучал рождественский гимн. — С Рождеством, Нов. — И счастливого Нового года. Подойдя к зеркалу, Шиго окинула себя взглядом и поправила волосы. Солнце Бая-Маре сделало её кожу без единой морщинки холёной, смугло-золотой. И как справляются женщины, которые не умеют пользоваться нэн? Все эти кремы, маски, сыворотки из плаценты, икры, рыбьей чешуи и прочей гадости, косметологи, пластические операции... Слава богу, в ближайшие годы ей это всё не грозит. Платье из чёрного бархата на стройном теле с узким, но глубоким декольте сидело изумительно. Шею украшало бриллиантовое колье, подарок нынешнего ухажёра, а вокруг правого предплечья змеился браслет из белого золота. На прошлом свидании, состоявшееся на его личной яхте, он весь вечер не сводил с неё преисполненный обожания взгляд и по первому слову кидался исполнять любые её прихоти. Шиго бы соврала, если бы утверждала, что это не льстило её самолюбию. Она не сомневалась в собственной неотразимости и давно привыкла, что мужчины были готовы на всё, чтобы ей угодить. Освежив помаду на губах, она в последний раз окинула себя взглядом и задержалась на металлическом кольце на среднем пальце с небольшим складным клинком. Активация её нэн-способности требовала нанести себе вред, и Шиго никогда не снимала его. Она коснулась губами костяшек сжатой в кулак руки. Хмм… Нет, кольцо совершенно не подходит. Проведя с минутку в раздумьях, она сняла с пальца кольцо и положила его в сумочку, которую собиралась взять с собой, после чего посмотрела в зеркало. — Самка богомола. — пробормотала Шиго смотря себе в глаза — цвета рубелллита, оправленного в янтарное золото — и поняла, что ей страшно хочется выпустить на ком-нибудь пар.***
Бая-Маре, знаменитый и популярный курортный остров, находился на юго-западе от Республики Хас Союза Митен и омывался двумя морями — Кальдерским с востока и Трамонтана с севера. Благодаря тёплым течениям, которые протекали близ острова, климат круглый год был тёплым, с мягкой зимой и редкими осадками даже в сезон дождей. Остров славился своими клубами, райскими пляжами, дайвингом и пятизвездочными спа-отелями международного класса. Закаты на Бая-Маре были великолепны. В то время, когда солнце опускалось за море, взмывался пышный султан оранжевого пламени, окутывающий горизонт сияющим светом. Ворота гаража опускаются за кабриолетом с тихим жужжанием. Красный спорткар «Родстер», с привлекательной, весьма элегантно одетой женщиной, взревел, как реактивный двигатель на стартовой полосе аэродрома, выкатившись на выездную дорожку, и погнал в сторону Д’ен Босса, центра города, с прекрасными широкими улицами, на которых бурлила городская жизнь. Проезжая по мощенным булыжниками дорогам, Шиго слышала, как со всех сторон доносились выкрики продавцов, расхваливавших свой бесподобный ароматный товар на лотках — специи, эфирные масла, травы, духи, разносившиеся гулким эхом во влажном вечернем воздухе, лихие возгласы уличного фокусника, выделывавшего свои трюки перед аплодирующей толпой, коловращение туристов, шум, гам и смех, которые они издавали, и, само собой разумеется, музыку. Шиго припарковала «Родстер» возле танцевального клуба «Лула да Сильва». В окружении местных, толкущихся возле заведения — пьяных, весёлых, громких, старых и молодых, богатых и бедных, но все, как один, обаятельно-экзотичных — Шиго чувствовала себя абсолютно свободно. У ограждения из бархатных канатов она увидела своего старого приятеля. Шиго давно дружила с владельцем «Лула да Сильва», жгучим и головокружительно богатым хасийцем Бекаси Кардозу, владевшим половиной ночных клубов по всему острову. К вечеринке он приоделся — на нём был щеголеватый костюм песочного цвета с расстегнутой чуть ли не пупка рубашкой, через вырез которой поблескивала увесистая золотая цепь. Прижимая телефон к уху, Бекаси то и дело потирал запястье с часами — они стоили, наверное, штук сто пятьдесят, гламурные такие часики плейбоя — на её вкус уж слишком броские, хотя по сравнению с утыканными драгоценными камнями платиновыми и золотыми глыбами, которые носили здешние мужчины, очень даже строгие. Он стоял на улице, смолил одну за другой и сыпал живописнейшим матом, адресуя его собеседнику по телефону. По какой-то необъяснимой причине, ругательства на сантали, особенно в устах уроженцев Бая-Маре, звучали для иностранцев усладой для ушей. Заведения, переполненным хасийцами, были похожи на огромный банкет, где вместо услады — зычная, вкусная санталийская речь. Закончив говорить, Бекаси заметил её и помахал, подзывая к себе. — Me-e-u-u amor! Como estou feliz em te ver! — воскликнул хасиец и поцеловал её в обе щеки. Он приспустил затонированные солнечные очки и его глаза пустились в свободное плавание — он с оценивающим прищуром оглядел её с головы до ног. — О Мадонна! Шиго, ты просто режешь сердца своей красотой! — Toda vez que nos vemos, você diz isso. Eu já teria pensado em algo mais fresco. — ответила, одарив его взглядом огромных глаз. Лукавая улыбка, игравшая в изгибе её полных губ, выражала все, благодаря чему мужчины влюблялись в неё и чего они в ней боялись. Она пробуждала восхищение и желание, но её взгляд и манера держаться давали понять, что всякий, кто недооценит её, горько об этом пожалеет. Бекаси рассмеялся — зубы у него были очень белые, и на загорелом лице чуть ли не светились. При улыбке его чёрные влажные глаза-кляксы щурились, придавая ему хитрый и чуть ли не злобный вид. Приобняв её за плечи, он повёл в клуб. Пока они шли ко входу, Бекаси, уже порядком нагрузившийся кашасей, всем своим знакомым, которых они встречали на пути, говорил, что она его сестра, и, похоже, люди понимали его буквально, потому что чуть ли не все они сразу кидались её обнимать, целовать и осыпать восторженным потоком комплиментов. Внутри грохотала музыка — на полукруглой сцене в центре зала труппа музыкантов, со страстью и яростным вдохновением исполняла сальсу. Вокруг сцены, отдавшись во власть музыке, танцевали под звон пандейру, ритмичные удары конгаса, маракасы и мелодичное бренчание гитары. Ночные клубы на Бая-Маре не были клубами в привычном понимании. В «Лула да Сильва» не было ни пульсирующего полумрака, ни диджейских установок, ни грохочущей музыки, ни молодёжного бедлама. Колоритный «Лула да Сильва» был концептуальным заведением со своим собственным, неповторимым стилем, и был популярен в основном у местных и хасийцев с материка. Гостями были контрабандисты, биржевые дельцы, политики, наркоторговцы, проститутки, vendedor оружия и валюты, с каждым из которых Бекаси имел тоненькую ниточку связи. Попадались и иностранцы, но их было не так много. В нижнем зале, на расстоянии от сцены и танцпола, чтобы не мешать чужому веселью, были разбросаны двадцать прямоугольных столиков из лакированного лавра. Стены были выложены из полированного полупрозрачного макранского мрамора с инкрустацией из самоцветов — бирюзы, малахита и сердолика, а пол — из шестиугольных деревянных двухцветных плиток, образующих по направлению к сцене солнечный узор, характерный для мечетей и мавзолеев Хаса. Табуны официантов носились по залам, разнося на подносах напитки, нарезки фруктов, сигары и rolos de haxixe, то и дело исчезая в длинном узком коридоре возле бара, откуда шел пар и творился полный бардак. За широкой стойкой из тикового дерева работали два бармена, исполняющие заказы посетителей, выдавая в процессе чудеса акробатического искусства с шейкерами и бутылками. За их спинами теснились на полках шкафов ряды разного алкоголя, а на самых нижних было навалено роскошное изобилие фруктов — папайи, манго, мангустины, личи, виноград, арбузы, сладкая сантра. Таща ее за собой на буксире, Бекаси прокладывал путь сквозь людскую массу, понося на чем свет стоит всех, кто попадался на его пути. Вокруг стоял невообразимый шум — она, казалось, кожей ощущала, как вибрирует воздух. Ловя на себе восхищенные и плотоядные взгляды, Шиго с Бекаси поднялись на второй этаж. — Я тебя сейчас познакомлю со своим другом. — заговорил Бекаси. — Я считаю его одним из своих самых близких людей во всём Хасе. Его зовут Энрике. За круглым столом в конце зала, выпуская клубы пара из кальяна, сидел мужчина с очень яркой внешностью — голубоглазый мулат с густыми, вьющимися каштановыми волосами, обрамляющими сильное, умное и живое лицо с безукоризненно подстриженными усами, из-за которых он выглядел старше. Он понравился ей с первого взгляда. Он был одет в модный шальвар-камиз — костюм, состоящий из доходившей до колен туники с длинным рукавами поверх брюк свободного покроя из того же льна оранжевого цвета. — Бекаси, друг мой, на тебе золота больше, чем на моей жене. — они крепко обнялись, как старые друзья, похлопав друг друга по спине, после чего Энрике повернулся к ней. По его глазам она поняла, что он не собирался производить на неё впечатление, как и не требовал подобного от неё. Мужчина смотрел на неё, как на равного себе, и протянула руку. Он сжал её с убийственным изяществом. — Зря ты про золото сказал — Бекаси на тебя обидеться. Он всерьез считает, что благодаря украшениям выглядит моложе. — Обидеться? — Энрике рассмеялся. — О нет! Нет, дорогая. В Хасе на подшучивание не обижаются. Здесь говорят, лучше потерять друга, чем возможность пошутить над ним. Через час к ним присоединились ещё двое, мужчина и девушка. Перед тем, как приветственно чмокнуть Бекаси в щёчку, он облизнул губы и задержал их на его лице на пару секунд дольше положенного. Из-за стоящего в клубе ора она едва расслышала, как там их зовут (Мана? Анна? Привет, Анна!), но уже через несколько коротких, задорных фраз они стали лучшими подругами. Мужчину звали Андрес. Люди за столом щедро подливали ей кашасу, угощали едой, угощали кальяном с чарасом, рассказывали друг другу какие-то безумные истории. После курения мышцы ее лица и плеч расслабились, с губ не слезала улыбка. Анна, хорошенькая брюнетка из Далата, была одета в шелковый топ, обтягивающие кожаные штаны и высоченные шпильки. Ее черные волосы, блестящие от арганового масла, ниспадали величественной волной до пояса. Закинув ногу на ногу, она рассказывал про какого-то любовника на смеси гонди и баменди — по её рассказу Шиго поняла, что та то ли элитная проститутка, то ли чья-то любовница. — Серхио нашел в себе Бога. Или Бог нашёл его? Ай, не важно. Он ударился в религию и сводит меня этим с ума. Вчера он пришел ко мне домой со своими Библями и три часа лил в уши, что если я продолжу вести греховный образ жизни, то буду гореть в аду! Рехнуться можно. — Анна, ты про Серхио ей рассказываешь? — Да. — с возмущением подтвердила она. — Вот послушай… В то же время Бекаси и Андрес, спутник Анны, обсуждали, что в мире люди считают самым лучшим на свете: — Совершенно очевидно. Самое лучшее — это власть. — Неужели? — рассмеялся Андрес. — А как насчет секса? — Секс, безусловно, отличная штука. Но он не даст ничего, кроме плотского удовольствия. И на этом всё. А вот власть способна дать человеку гораздо больше. — И что же? Андрес хитро прищурился. — Возможности. — Хорошо, а любовь? Выйди на улицу и начни спрашивать людей — они тебе все скажут, что лучшее это любовь. — А по-моему, лучшее — это деньги. — вклинился Энрике. Пьяные интонации смешивались с аффектациями, характерной для манеры речи всех хасийцев на Бая-Маре. — Vá lá, amigos! Все со мной согласятся, деньги — главное в обществе. Мы все с вами живем и наслаждаемся жизнью благодаря тому, что у нас есть деньги. Без денег ни власти не будет, ни секса не перепадёт, если уж на то пошло. Не дай бог кому-то попасть под колёса бедности. — А что насчёт доброты? — спросила Анна. — Доброта и милосердие тоже важны, особенно для монашек, а ты, meu amor, позволь заметить, далеко не монашка. — иронично заметил Энрике; последовали смешки, Анна театрально закатила глаза. — Все мы желаем быть хорошими, добропорядочными людьми, чем есть, но увы наш беспощадный мир устроен так, что это желание приведёт нас только к краху. Каждый день я убеждаюсь, что человек, желающий творить одно только добро, неминуемо погибнет среди стольких чуждых добру. — Энрике повернулся к ней. — А ты что думаешь, Шиго? Она поднесла «Джин физ» к губам, сделала глоток. — Дай угадаю — мужчина, который тебя боготворит? Шиго улыбнулась с бессовестным кокетством. — Энрике, мне не нужен мужчина, чтобы знать, что я бесподобна. Он хлопнул по столу. — Знаете что? Я с ней согласен. Когда боги снизошли на землю, чтобы сотворить своё великолепие по их образу и подобию, на свете появилась Шиго. Все дружно рассмеялись. Смех их был естествен и исходил из глубины — поистине, они смеялись от всего сердца. Это была откровенная лесть с ноткой издёвки, но красивая и умелая. Прибыло шампанское в ведре со льдом. Официант, взяв полотенце, заткнутое за пояс, откупорил бутылку. — Тост! — объявил Энрике, чокаясь с Бекаси и Анной. — За власть, любовь, секс и, безусловно, деньги! Опрокинув в себя залпом бокал, он с удовлетворением выдохнул, выхватил из ведра бутылку и плеснул себе ещё. — Кажется, я напился. — проговорил он с приятным удивлением. — Что это за bolhas deliciosas? — «Галле Родер». Между прочим, любимое шампанское Грассии Сервье, принцессы Иль-де-Конте. — Иль-де-Конте? Я в прошлом году был в Валендаме. Город красивый, да, но я чуть не подох со скуки. Всё очень уныло, столько правил, а люди очень сдержанные. Они так, блин, владеют собой, такие правильные, прямо невозможно. — И всё-таки, что же, по-твоему, лучшее на свете? — спросила Анна, усаживаясь полубоком к ней, положив локоть на спинку дивана. Шиго провела пальцем по ободку бокала — тот отозвался глубоким, таинственным, хрустальным звуком. Мысли о путешествии шумели в голове постоянно, как надоевшая тупая головная боль. — Мечта. К её удивлению, Анна рассмеялась. У нее был прямой, чарующий, уверенный взгляд, в котором сквозила тайна, но в глазах так и проскакивали тигриные искорки. — Извини! Просто очень уж неожиданно услышать такой ответ. Расскажи. — У тебя никогда не возникало чувство, что тебе не хватает того, что у тебя есть? — Я думаю, всем людям оно знакомо. — И что ты делаешь? — Хм… Пытаюсь понять, чего именно мне не хватает, и делаю всё, чтобы это получить. — А если не получаешь? — Пробую опять. Если надо, то снова и снова. — Ничего не выходит. Что дальше? — Если ни одна из попыток не приносит результат, стоит задуматься, так ли оно тебе надо. — То есть, взять и всё бросить? Анна со смешком покачала головой. — Иногда это единственный способ избежать отчаяния. Улыбка съехала куда-то вбок. Шиго угрюмо хохотнула. — Ты не совсем меня поняла. Я хочу сказать, что вопреки всеобщему мнению, мечты далеко не всегда приносят нам счастье. Они могут превратить жизнь человека в рай, но порой способны погрузить его в настоящий ад. Всё потому, что мы не всегда знаем, что нам нужно. Порой мы мечтаем не о том, что хорошо для нас, а о том, что нас погубит. Ты не думала, что если сама судьба не даёт тебе исполнить мечту, то это не злое стечение обстоятельств, а она оберегает тебя? Она нахмурилась, не понимая. А Анна улыбнулась. Хасийка окинула её внимательным взглядом. — Ты счастлива? — Смотря, что конкретный человек понимает под счастьем. — Ха! — сказала Анна. — Какой изящный маневр. И вдруг, безо всякой преамбулы — я могу судьбу предсказывать: дай ручку, погадаю? Да не вопрос. К тому моменту Шиго дошла до той стадии опьянения, когда не можешь ни на чем сфокусировать взгляд, и приходилось постоянно моргать, но мир все равно расплывался перед глазами. — Я вижу, у тебя насыщенная жизнь. — палец скользнул по ладони, отзываясь щекоткой. — Много взлетов, много падений — всё уже понемножку в жизни перепробовала. Не сидишь на месте, всё время в поисках нового: мест, людей, ощущений. Очень, очень умная, сильная женщина, и гордая, знаешь себе цену. Та-ак, а теперь любовь... У неё скрутило живот. Шиго попыталась вытянуть ладонь из чужих пальцев, но девушка оказалась проворнее. — Ты очень одинокая. — водя ноготком по линиям ладони. — Мечтаешь встретить человека, чтобы провести с ним всю жизнь. Готова отдать всё что есть своему любимому, ради него тебе и жизни не жалко. Но ты не доверяешь, боишься предательства… боишься открыться и подпустить к себе, чтобы избежать боли. А раны не заживают. — Анна, глянув на неё из-под подкрашенных ресниц, грустно улыбнулась. — Никогда не видела такого разбитого сердца. Ты перестала верить в любовь? — Думаю, я перестала верить в счастливый конец. Что всё хорошее не закончится так же прекрасно, как начиналось. — она отвернулась. — Я больше не хочу испытывать страх, что человек, к которому я привязалась, в любой момент может меня бросить. И не хочу больше того унижения, когда любишь того, кто никогда не полюбит тебя. Хватит с меня. Пора освободить подкорку от навязчивых мыслей о любви. К чёрту любовь. — А мне кажется, нельзя терять в неё веру. — задумчиво сказала Анна. — Если появляется шанс быть по-настоящему счастливым, надо хвататься за него, чего бы это ни стоило. — Э? О чем вы там болтаете? Выслушав их, Бекаси моргнул голубыми глазами, подернутыми розовой алкогольной влагой, после чего, изогнув брови с каким-то совершенно непостижимым выражением, сказал: — Шиго, все твои мужики полное merda. Они не мужчины. Даже те, которые осыпают тебя комплиментами и закидывают дорогими подарками — нет-нет, всё не то. Никто из них тебя не любил. Хочешь знать, почему? Он сделал затяжку и выдохнул дым. — Никто из них тебя не уважал. И ты никого из них не уважала. Любовь это не страсть, а про уважение. Если мужчина не будет уважать свою жену больше, чем всех остальных, он не мужчина. Через час Анна и Андрес поднялись, собираясь уходить. Одарив всех улыбкой, Анна поцеловала её в щеку и вложила в ладонь бумажку с номером телефона, взяв обещание встретиться вдвоём. — Счастливо всем! — помахала им рукой Анна. — Счастливо! — повторил Андрес, отвешивая лёгкий поклон, и что-то бросил Бекаси, крутанувшись к нему так стремительно, что он захлопал глазами. — Mil desculpas! Мне нужно покинуть вас буквально на полчаса. Шиго, meu amor, — он взял её за руку, с пылкой горячечностью чмокнул. — никуда не уходи, пока мы с тобой не conversar с глазу на глаз, bom? Bom! Они с Энрике остались вдвоём. Он нетерпеливо постукивал по столу, пока не принесли кашасу. Опрокинув её одним глотком, он сделал знак официанту. Мимо них прошли группа людей в рубашках из грубой ткани цвета хаки и джинсах. У одного из них волосы были обмотаны желтым шарфом. Он проводил их очень внимательным взглядом, и, когда они заметили, что Энрике на них смотрит, кивнули ему. Он улыбнулся и приветственно махнул им в ответ. — Видишь этого парня? — сказал Энрике, продолжая улыбаться, но уже в спину. Головой он показал на мужчину метра два ростом, с длинной густой бородой, покоящейся на мощной груди. — Это Галибаф Хаменеи, а рядом — его люди. Он хасиец, работает на Исфахана, который, в свою очередь, работает на одного из крупнейших мафиози в Хасе, Калата Мирдамади. Он глава картеля Шинво. Они держат похоронный бизнес в Альенде, а ещё весь опий на юго-востоке Баменди. Говорят, он близкий друг самого великого аятоллы, Сейеда Хомейни. Знаешь его? — Нет. Но я была в Бенционе. Красивый город. — Да-да, красивый. А мечеть Голестан! Аллах помилуй! Красотища какая! Это самая большая мечеть в Союзе Митен. В пятнадцатом веке она была дворцом шаха Шахрияра во время Тисфунской империи. Ходят слухи, что хаджи Калат вложил немалые средства в реставрацию мечети. — прищуривавшись, он улыбнулся и передал ей трубку кальяна. — Откуда ты их знаешь? — Бекаси ведет с ними дела. А я веду дела с Бекаси. Он вряд ли обрадуется, если я тебе это скажу, но Бекаси помогает картелю Шинво отмывать деньги. Он прогоняет их через бухгалтерию своих заведений и те выходят чистыми, как слеза младенца. Три года назад была война за передел сфер влияния, и Шинво с другой группировкой победили Бардар — гурельцев, держащих весь «Золотой треугольник». Они выперли их из героинового бизнеса и распределили всю территорию между собой. С тех пор дела у них очень, очень хорошо идут. Наверняка они имеют ещё пару десятков таких же Бекаси, которым платят комиссионные за помощь. Будто услышав его слова — хотя вряд ли это возможно, учитывая как далеко они сидели — хасийцы вдруг обернулись и пристально уставились на них. Один из сидевших за их столиком наклонился к ним и проговорил что-то, показав на Энрике, а затем на неё. — Пытаются понять, кто ты — мой друг или sacerdotisa do amor. — сказал Энрике уголком рта. Шиго вздёрнула бровь. — Я похожа на проститутку? — Нет. Но пускай они думают, что да — невозмутимо сказал Энрике. — Так лучше. Поверь мне. Через одну из арок, разделяющих этаж на три части, вошла группа из трех людей. Главный из них шел позади: смуглый, с чёрными волосами, собранными на затылке в неаккуратный пучок. Ростом он был выше своих спутников, а его одежда неброской — свободная белая рубашка, чёрные брюки — но она сидела на его мускулистой фигуре идеально, и он носил ее с элегантностью штатского военного. Когда он повернулся в их сторону, Шиго обратила внимание на его спокойный, твердый взгляд. Трудно было определить, какой он национальности, но в его внешности проглядывалась какая-то колоритная, пронзительная схожесть с хасийцами — удлинённое, достаточно узкое лицо с длинным носом, выраженными скулами и миндалевидным разлётом глаз, багрово-красных, как змеиная кровь. На вид ему было ближе к тридцати. Несмотря на беззаботную полуулыбку, играющую на его губах, двигался он с хищной, пластичной, животной грацией пантеры, от которой её бросило в дрожь. Приподняв жизнерадостное лицо над головами своих спутников, незнакомец обвел взглядом весь зал, почтительно кивая и улыбаясь своим знакомым. Несколько человек кивнули ему, помахали рукой. Они подошли к столу, за котором сидели хасийцы. Багровые глаза блеснули в тусклом освещении люстры. На мгновение Шиго показалось, что когда мужчина с коротким приветствием протянул руку Галибафу, в его багровых глазах вспыхнуло пламя, подпалившее атмосферу, словно бикфордов шнур — на лицах сидящих за столом появилось одинаковое выражение застывшей напряженности. Пожимая ладонь, Галибаф сказал ему пару фраз. В ответ тот, что-то ответив, весело рассмеялся; как только прозвучал его смех, атмосфера вернулась к первоначальному состоянию — все будто выдохнули, сразу заулыбались, воцарилась непринужденная дружеская расслабленность. — Того, который ручкался с Галибафом, зовут Куросе. А тех. — Энрике кивнул на бритоголового мужчину с татуировками на висках и крупного парня в чёрной тунике и с жилетом, подозрительно напоминавшем пояс шахидов. Платок на голове, повязанный таким образом, что оставлял открытыми только неприветливые чёрные глаза, подведенные сурьмой, делал из него лидера талибов. — Бетаньях и Маруф. Они из синдиката Хейл-Ли. Из Какина. — Какина? Они не похожи на азиатов. — Куросе и Бетаньях бамендийцы, а Маруф, если не ошибаюсь, из Элияху. Они контрабандисты. — пояснил Энрике. — Понимаешь, в таких делах не стоит сильно… выделяться. Не нужно быть ярким, заметным. Если бы они все выглядели, как чистокровные азиаты, их бы сразу вычисляли и относились настороженно. Тут нужен кто-то, кто впишется в любое окружение, везде сойдет за своего. А они — разве скажешь, что азиаты? Да и сделки проходят приятнее с тем, кто на тебя похож. Тем временем к дальнему столу подошел метрдотель — поздороваться и выразить почтение. Сразу за ним, будто на поклон, появился Бекаси с группой людей, которых Шиго не знала. Куросе поднялся, чтобы поприветствовать их. Судя по тому, как они обнимали его и надолго задерживали его ладонь в своей, здесь относились к нему с теплотой. Один из группы, немолодой хасиец, взял руку Куросе и поцеловал её. Когда он наклонялся, под подолом его оранжевой карты показался спрятанный пистолет. — Куросе занимается переправкой оружия из Азии. В этом бизнесе Хейл-Ли тесно сотрудничает с картелем Шинво. Они перекупают у них пушки, взрывчатку, миномёты, патроны, гильзы — в общем, всё, что те могут предложить — и взамен обеспечивают хорошую, а главное стабильную прибыль. Они не только картель используют. Парочка военных диктаторов в Союзе Митен с Куросе на одной ноге, с эмиром Шемирабада, например. С тех пор, как Куросе помог ему встать у власти, он желанный гость в его доме. Про него говорят, что он воды утопающему продаст, и я готов подписаться под каждым словом. В прошлом году он обобрал меня до последней нитки, уговорив купить у него двадцать тысяч «эй-си-эр». Нет, я от них быстро избавился — в Союзе Митен полным-полно воюющих стран, в которых никогда не прекратится политический свинарник — и прилично заработал, но всё-таки! Скажу откровенно, я бы не связывался с ним, если бы он не вёл дела так блестяще. — Бекаси говорил, что ты продаешь камни. Выпустив гигантское облако пара, он покачал головой: — Камни… паспорта, меха, валюту, ангельскую пыль. Хорошими fria тоже не брезгую. Но если они только хорошими. За некачественное и подделки я не берусь. Я честный продавец — мне должно быть хорошо, и мои покупатели тоже должны остаться довольны. — Понятно. — усмехнулась Шиго. Энрике побарабанил пальцами по столу. — Основные посевные площади опийного мака сосредоточены в Союзе Митен — НЗЖ, Бирме и Западном Горуто — и в зоне «Золотого треугольника» в Юго-Западной Азии: Мальва, Лантау и Каннауджа. Естественно, ни один мафиозный клан не способен управлять всей торговлей опиумом, но есть пять организаций, которым принадлежат самые большие мировые плантации: Джайро, главе НЗЖ, Аль-Энтеббе из Бирмы, триаде Во Бэй, картелю Шинво и синдикату Хейл-Ли. Это с ними Шинво недавно прибрал к рукам весь опиум в Юго-Западной Азии. Хейл-Ли оттяпали себе самый жирный кусок, посевные площади в Каннауджи и Лантау. Героин с тех маковых головок выходит чистенький, серенький, высочайший класс, никакого мела. Шиго, если тебе когда-нибудь предложат его попробовать — даже не думай. Обещай мне. Оглянуться не успеешь, как сторчишься. — он глотнул кашасу, утер ладонью рот и махнул официанту, чтобы принес ещё. — Но — Всемогущий, что это за героин! Они перерабатывают опий по какой-то особой технологии, благодаря которой в ней не остается примесей и ещё появляется такой слабый запах соли. Как только чувствуешь соль, сразу ясно — Каннауджи или Лантау. Даже «корова» не нужна. Ни у кого больше такого не встретишь. В воздухе стоял сладковатый аромат жженого кофу. Шиго выпила кашасы. Пока Энрике говорил, она наблюдала за людьми, о которых шла сейчас речь. Они молча ждали, пока официант расставит выпивку и водрузит в середине стола кальян — в два раза больше, чем у Энрике. Как только тот отошел, возобновился оживленный разговор. Говорил больше всех Галибаф: удобно расположившись на диване, он потягивал кальян и что-то рассказывал Куросе, почесывая время от времени густые брови. Было видно, как члены картеля старались заслужить расположение контрабандиста, но в то же время чувствовалась в них какая-то неуверенность, как будто, несмотря на все шутки и улыбки, они относились к нему с опаской и недоверием. Несомненно, они побаивались его. Обводя взглядом зал, Шиго увидела, что между столиками с подносом ходит тоненькая хасийская девочка в полупрозрачной зеленой гараре, лет десяти, не больше. С легкостью и изяществом она перемещалась по залу, предлагая гостям цветы лотоса и свежие фрукты. Некоторые принимали дары, но большинство делали вид, что её не замечают. Приближаясь к столику, где сидели члены картеля, та вдруг неловко замедлилась, словно не решалась к ним подойти. Заметив девочку, Куросе отвлекся от разговора и движением руки подозвал её. Он сказал что-то рядом сидящему спутнику и тот вытащил из складок одежды свернутую пачку банкнот. Положив тяжелый поднос на край стола, хасийка начала предлагать им угощения, пока Куросе одним ловким движением руки не спрятал деньги под лотосами. Девочка округлила глаза и замолчала, кажется, сильно растерявшись, после чего замотала головой, решительно отвергая его щедрый дар. Куросе поднял ладонь в непререкаемом жесте и о чём-то её попросил. На смуглом личике застыло озадаченное выражение, но спустя мгновение она медленно кивнула. Куросе склонил голову — маленькая хасийка взяла с подноса один лотос и вложила цветок ему в волосы. Затем она протянула руку и прикоснулась большим пальцем к его лбу, очерчивая трипундру — три горизонтальные линии и точку — после чего, робко улыбнувшись, сложила расписанные хной ладони и поклонилась. В ответ Куросе с улыбкой прикоснулся рукой сначала ко лбу, а потом к сердцу, безмолвно выражая свою благодарность. — Опасные они. — он бросил взгляд на стол. — Азиаты. Немало людей положили, чтобы взять под контроль весь наркотрафик по Кальдерскому морю. Его воды ещё долго будут пахнуть чужой кровью. Нынче преступный мир — сплошная скотобойня. — На него было много желающих? — А как же! Через него почти все наркотики поступают в Вергерос и Союз Митен. Если уж на чистоту, то практически весь героин на международном наркорынке — родом из Юго-Западной Азии. И не только наркотики. Видишь ли. — Энрике прикрыл ладонью рот и, не поворачиваясь к ней, продолжил бормотать. — Кальдерский наркотрафик обеспечивает товаром значительную часть чёрного рынка Вергероса и стран Митен. С Востока привозят не только героин, но еще оружие. Всё это используется в войне между различными группировками, которые ведут беспрерывную борьбу за власть. Основные клиенты — страны, где никогда не будет мира. Гурель, Элияху, Вашир, Баменди — загибая пальцы на левой руке. — Хас так вообще называют «кладбищем империй» — за всю историю страны ни одному военному лидеру не удалось утвердить здесь свое правление. И мафия прекрасно на этом наживается. У них есть связи с силами в каждой из стран: полицией, таможенниками, политиками. В Северной Азии давно не было войны — куда им девать оружие? Вот они и снабжают им всех остальных. Arma, которое продает Хейл-Ли, использовалось в шести из десяти военных конфликтов на Востоке последние десять лет. Это очень большие деньги, очень большие. — Энрике убрал руку с лица, вылил в свой стакан остатки из литровой бутылки и добавил сверху мятного сока. — Слышал, сейчас они нацелились на Йорбиан. — Что они там забыли? Он расхохотался — громко и безудержно, чем привлек внимание гостей за соседними столиками. — Деньги, конечно же! Сагельта очень богатая страна. Там повсюду царствуют жажда наживы, карьеризм и торжество маммоны. Вдобавок, Сагельта составляет около тридцати процентов мирового спроса на героин. Не страна, а находка для обогащения наркоторговцев. Своих посевных полей там нет и они заключают сделки с наркобаронами — те обеспечивают их товаром, а местные дельцы контролируют безопасную торговлю, после чего в конце делят прибыль между собой. Западное побережье сейчас под контролем гурельцев. Видишь тех мужчин в красном и женщину? Энрике показал на двух мужчин и женщину, блондинку со странной, инопланетной внешностью альбиноски — серо-голубые глаза, бледная кожа, снежно-белые волосы. Подперев ладонью голову, она сидела со скучающим видом, слушая, что втолковывал ей один из спутников. — Это Ребелу, Карлуш и Нуно, гурельцы. Они главные в Бардаре. У них связи с мафиози на Западе Сагельты. Глянь, какие злобные. — Энрике зафыркал. — До сих пор точат зуб на Шинво и Хейл-Ли. Хотя им не на что жаловаться — они сейчас занимаются в Альенде не менее прибыльным гашишем. В Альенде огромное количество курительных салонов, легитимных государством, и большинство из них под их контролем. — Ты сказал, легитимных? То есть, власть поддерживает наркобизнес? Наклонившись к ней, Энрике ответил с покровительственным тоном: — Наркоторговля запрещена во многих странах мира, это уж верно. Но в каждой стране она, тем не менее, активно развивается. Государство имеет как прямую, так и косвенную выгоду от продажи наркотиков, да и все прекрасно понимают, что бесполезно её запрещать. Уничтожение плантаций опиума в Мальве двадцать лет назад привело к увеличению посадок в Лусеи. После уничтожения посевов в Лусеи, вновь выросло производство в Лантау. К тому же, организованная преступность тесно связана с немалым количеством политиков и представителями крупного бизнеса. Они вовсе не готовы лишаться прибыльного источника дохода. Эти двое. — Энрике кивнул на Галибафа и Куросе. — Эти двое знают, что такое сила. Настоящая сила, способная посадить человека на трон или стереть его в порошок. Сила, которая определена огромной властью, настолько огромной, что может схватить весь мир. Понимаешь, о чем я? Он испытующе уставился ей прямо в глаза, выискивая ответ. — Пожалуй, да. — бросив беглый взгляд на Куросе, Шиго спросила. — И что, у него здесь много власти? — У Куросе? Ну, может, кое-какая есть. У него много связей, но он всего лишь посредник, выполняет приказы. Тем, на кого он работает, принадлежит реальная власть. — Энрике заерзал на диване, вплотную, доверительно приблизил свое лицо к её, заглянул ей в глаза. — Его босс… оябун Хейл-Ли, один из самых опасных людей во всей Азии. Это могущественная личность, никто из заправил азиатской мафии не обладает такой сильной властью, как он. Многие считают его святым, наделенным божественными способностями. Мне посчастливилось познакомиться с ним и уверяю тебя, он интереснейший человек из всех, кого я встречал. Философ, художник, богослов, он человек величайших способностей и интеллекта. В Сенге, Шионе и Хинтада бедняки уважают и молятся на него, а богатые… богатые люди его побаиваются. Это означает, что он и в самом деле исключительная личность, а мне доводилось встречаться со многими очень интересными людьми. У него-то и есть та сила, про которую я тебе говорю, способная руководить жизнью тысяч людей. — Прям уж тысячами. — Не сомневайся, Шиго. — голос Энрике опустился ниже, став необычайно серьезным. — Я знаю всего три-четыре человека, подобных ему. Все остальные, в том числе я и ты — посредственности, ничем не примечательные люди. Он вздохнул и замолчал. — Я погляжу, тебе доставляет удовольствие знать все обо всех. Её фраза насмешила Энрике. — Как ты с ним познакомился? — Это была чистая случайность. Владыки преступного мира Азии не показываются за пределами своей страны. «Не покидают родного гнезда» так они, кажется, это называют. — Энрике провёл пятерней по шевелюре. — Я слышал твой разговор с Анной. О чём твоя мечта? — О чём-то невозможном. — Шиго хотела, чтобы фраза прозвучала шутливо, но вышло так, что от неё всё равно веяло каким-то унынием. Энрике подмигнул ей; в уголках его рта прятался намек на улыбку. — Если мечту, легко осуществить, то это хрень собачья, а не мечта. Так что это? Шиго со вздохом посмотрела на свои руки, сложенные на столе одна поверх другой. — Путешествие на край света. — Значит, хочешь попасть на Тёмный Континент? — Неужто и тебе про него известно? — Я встречаюсь со многими людьми и слышу разные разговоры. Поверь, Тёмный Континент будоражит не только твой ум. Но насколько я помню, на вылазки туда лежит строгий запрет. — Именно это меня чертовски бесит. — буркнула она, скривившись в гримасе. — Да? — нахмурился Энрике. — Возможно, я скажу тебе одну вещь, которой ты сможешь воспользоваться. Но только, как говорится, наложным платежом. За кое-какую вещь. — Смотря что ты предложишь. Молчание. Тихонько мурлыча себе под нос, Энрике прошелся по ней загадочным взглядом. — Какин собирается на Тёмный Континент. — Что? — Я говорю, что Какин собирается на Тёмный Континент. — терпеливо повторил Энрике. — Так сказать инсайдерская информация. Хотя вообще-то, они уже всё для этого подготовили. Для путешествия. Они построили огромный корабль. Чёрный Кит. Здоровенная громадина, никогда таких в жизни не видел. Сколько в нём людей поместиться — даже не представляю. И сколько денег в него вбухали. Хотя для Какина это не проблема, страна-то охренительно богатая. У них под ногами несметные богатства: нефть, золото, рубины, алмазы. Шиго смотрела на Энрике в упор, не сводя с него глаз. — Я тебе не верю. — Говорю тебе… — Почему ты думаешь, что я хоть единому твоему слову поверю? Энрике закатил глаза. Полез в карман штанов, поискал в телефоне фотографию. Потом протянул телефон ей. Перед ее глазами возникло нечто, что язык не поворачивался назвать морским судном. Это был кит, вне всякого сомнения, несколько игрушечного вида, если бы не его размеры — по сравнению с другими кораблями на пристани, «кит» был высотой не меньше двадцати метров. Верхняя палуба находилась на «голове», но из-за того, что фотография была немного смазанной и сделана издалека, ещё какие-то детали разглядеть было невозможно. Но судя по впечатляюще громадным размерам, китовый корабль мог вместить в себя абсолютно спокойно сто тысяч человек. Энрике сунул телефон обратно в карман. Долгий миг они с ним глядели друг на друга. Потом он взял шланг от кальяна и сделал затяжку. — Теперь веришь? — спросил он, выпустив струйку дыма из уголка рта. Голова у неё распадалась на атомы. Барабаня пальцами по столу, Шиго откинулась назад, сверля взглядом одну точку перед собой. Точкой этой была вытянутая колонна из караррского мрамора с камеями из слоистого синего агата. Люди нерефлективны, как в трагедиях и поэмах — находясь в глубоких раздумьях, они принимают решение не вознося очи к небу, а смотря на ровные поверхности: покрытый линолеумом пол, обшарпанные стены, рисунок гладкого камня. Бред какой-то. Невозможно. Да как же… Нет… Но Какин? Как Какин сумел создать настолько благоприятную экономическую обстановку, что может действовать самостоятельно, невзирая на соглашение? Разве запрет на переход за пределы Врат не обязательство для всех стран сразу?.. А Какин вообще является частью соглашения? Тридцать лет назад он перестал быть социалистической империей и стал совершенно новой страной. За это время он мог заключить новое соглашение, не исключено, что даже секретные соглашения с другими странами… В таком случае, санкции могут быть к нему неприменимы и тогда… тогда путешествие на Тёмный континент становится возможным. Возможным. Снова и снова она мысленно повторяла слова Энрике бесконечное количество раз: Какин собирается на Тёмный Континент. Какин собирается на Тёмный Континент. Какин собирается на Тёмный Континент. Корабль. Чёрный Кит. Надо попасть туда и всё узнать. Мысли её совершали броуновское движение и пока ещё беспорядочно сталкивались между собой, но вскоре, когда ядовитое воздействие алкоголя сойдет на нет и разум проясниться, благодаря их множественному столкновению всё встанет на свои места и у неё созреет план. — Твоё условие. — Я сведу тебя с организатором круиза, а взамен я хочу твою лицензию хантера. Шиго смотрела на отполированную поверхность стола. — Мне надо подумать. Энрике улыбнулся, обнажив маленькие белые зубы. — Иншаллах. Я никуда тебя не тороплю. — Погоди-ка. Если ты говоришь, что Какин построил корабль, чтобы отправиться на континент, разве организатор — не их правительство? Энрике потряс головой — кудряшки его волос разметались по всей голове, одна из них упала прямо на глаз — и сомкнул губы вокруг мундштука. В колбе кальяна забулькала вода, запахло восточными пряностями: гвоздикой, кориандром, мускатным орехом и чем-то свежим. Лимоном. — Нет. У них есть inspirador ideológico. Он там всем руководит. В определенных кругах он легендарная личность. «Легендарный король Тёмного Континента». — Энрике хохотнул, разгрызая за щекой фисташки. — А короля этого зовут Бейонд. Шиго сидела не шелохнувшись, сплетя пальцы под подбородком, и только спустя несколько секунд память отстроченной реакций поразила её, словно молния. — Повтори его имя? — Бейонд. Бе-йонд. Нет. Она точно не могла ошибаться. — Ты куда это? — с недоумением спросил Энрике, когда она стала выбираться из-за стола. На этаже было так накурено, что лица за соседними столиками проглядывались с трудом. — Preciso de me um minuto. — бросила Шиго, взяла бокал и осушила его одним глотком. В клубе стоял дикий шум и дикая давка. Протискиваться сквозь толпу людей, плотняком стоящих друг к другу с бокалами, от которых несло смесью текилы, волнами жара, духов и кальянных смол не приносили ей ни малейшего удовольствия. Сбоку раздался жуткий гром, и люди завопили так, словно очутились в центре какого-то ужасного катаклизма. Музыка грохотала, вокруг танцевали, у стойки бара творилась толкотня. Не было видно ничего, кроме Диоснийского сплетения тел и клубов дыма под потолком. Она схватила за руку хасийку в кожаном платье, туго обтягивающем костлявую грудь: — Onde é a saída? Та непонятливо заморгала. Шиго повторила, силясь переорать грохочущую музыку: — … em baixo! «Ba… что? Дьявол! Да как тут можно хоть что-то услышать?!». Слова загорелой девушки едва долетели до неё. Хасийка стала активно жестикулировать, тыча пальцем вниз. Baixo. Вниз. Куда это — вниз? Разве они поднимались в клуб? Слово запульсировало в голове в такт ритмичных ударов тимбалеса: удар — и эхо, удар — и эхо, БАМ-бам, БАМ-бам. Хасийка выдернула руку из хватки и растворилась в толпе. Проводя её взглядом, Шиго мысленно фыркнула: платье выглядело, как мокрый купальник, и на цыплячьей фигуре девицы смотрелся нелепо. Шиго осмотрелась, ну, как осмотрелась — закрутила головой, в надежде найти людей, которые бы шли в одном и том же направлении, а не хаотично дрейфовали по клубному пространству, как свободные электроны. Надежда найти выход, равно как и проложить к нему дорогу, грозилась вот-вот растаять. Кто-то потянул её сзади за рукав. Поморщившись, она дёрнула локтем. Её снова потянули за рукав, на этот раз более настойчиво и бесцеремонно. Шиго раздраженно повернулась и, попятившись, чуть не отдавила ноги оказавшемуся сзади Бекаси. — Ты что тут делаешь? — заорал он ей на ухо прежде, чем она успела разглядеть, кто её дёргал. За спиной никого не оказалось — скорее всего, её с кем-то перепутали, и смылись раньше, чем огребли за приставания. — Мне нужно позвонить! LIGAR! Где тут выход? — Выход? — Бекаси расхохотался — пронзительно, заливисто, чуть ли не истерично. — Ты погибнешь в этой вакханалии прежде, чем доберешься до него! CERTO! Иди через служебный! — Где он? Бекаси замахал руками, как тропическая птица, и проорал что-то вроде «Я покажу» или «Я проведу». Она была здорово пьяна — всё вертелось раскрученной юлой, пошатывалось из стороны в сторону — иначе вряд ли бы просто кивнула и пошла за ним без вопросов. К служебному выходу им пришлось пробиваться через танцпол. Тяжелая металлическая дверь вела не на улицу, а сначала в длинный, захламленный ящиками коридор. Стены и потолок были выкрашены в лаковый алый. Единственный источник света — неоновая лампа на середине потолка — подмигивала красным светом, как в психоделическом киберпанке или во время аварийной тревоги. В самом конце в стену было встроено матовое стекло, за котором были видны округлые тени предметов. Снаружи в коридор еле слышно доносилась музыка. Веяло от этой пульсирующей тишины каким-то холодком дурного предчувствия. Шиго пошла вперед. По большому счёту, позвонить можно и здесь, но на экране мобильника неутешительно горели точки отсутствия связи, а её переполненным дымом лёгким срочно требовалось получить порцию свежего кислорода. Когда она дошла до середины коридора, над головой послышалось щелканье, похожее на звук телеграфного ключа. Шиго прислушалась. Лампа в оковах решетки загудела, замигала, после чего, ярко вспыхнув, издала предсмертный треск и погасла, погрузив коридор в ослепляющую тьму. — Твою мать! — шикнула Шиго. Она достала свой сотовый. Белый огонёк фонарика казался очень ярким в окружающем полумраке. Несмотря на опьянение, от которого в голове всё гудело, она ощущала сигналы тревоги. Касаясь плечом стены, Шиго двинулась вперед, но буквально через несколько шагов споткнулась об ящик и сдавленно сматерилась. Конечно, детка, не очень-то легко ходить в кромешной темноте! И ведь гё, техника, позволяющая сфокусировать ауру в глазах, в темноте не работала. Как же она не любит грёбанную темноту! К чёрту, лучше вернуться. Звонок может подождать и до завтра. Вдруг в тишину ворвался грохот музыки. Коридор озарился тусклым светом, щеки коснулся порыв сквозняка, как-будто где-то было открыто окно, и следом раздался громкий металлический скрежет. Шиго резко обернулась, но не успела разглядеть лицо того, кто зашел. Где-то капала вода. Что это за звук? Свист? Ток? Но почему прерывистый? Что же это? Дыхание? Её собственное? Нет, не её, она дышала совсем тихо. Значит, чужое. Послышалось шарканье. Кто-то приближался. Теперь инстинкты не подсказывали, а истошно звенели, как колокола в Соборе Парижской Богоматери. Она не успела что-то сказать или направить свет в сторону человека — чуть повыше локтя на руке сомкнулась хватка, телефон выпал из рук экраном вверх, нога в ботинке наступила на него и отбросила в сторону. Чужое дыхание, сиплое, с короткими, прерывистыми вдохами и выдохами, слышалось совсем близко, возле горла уже ощущались кончики пальцев. Хук слева и удар правым локтем сверху вниз — два лучших приема в любой драке. Поставив блок на первый удар, человек одновременно отклоняется от второго, разворачиваясь в сторону. Открытая позиция, то, что она ждала. Надо уложить его лицом в пол и вывихнуть ему плечо, а лучше два, чтобы точно не дёргался. Боковой удар ногой —он отшатывается к стене, жуткий грохот деревянных ящиков, стоящих батареей на долю мгновения дезориентирует человека: одной ногой опираясь на колено, она рукой захватывает шею и наносит удар коленом в переносицу. Слышится влажный хруст и свистящий вздох. Сердце колотилось где-то у самого горла, не видно ни зги. Боже ты мой, куда теперь? К выходу? Вернуться? Вперёд, к переполненному толпой людей залу за дальней дверью. Шиго мотает головой, где, где телефон? Вот он, лежит во тьме, горя очень ярким прямоугольником света. Одним прыжком она подскакивает к нему, хватает и выпрямляется. Человек обхватывает её сзади двумя руками, одной за плечо, другой за шею, оттаскивает от двери с какой-то невообразимой силой... НЭН! Волосы на затылке встают дыбом. Шиго активирует рэн и одним ударом ноги сносит стеклянную стену. Раздаётся оглушительный звон, падающий осколок режет по коже острым скальпелем. По ноге начинает течь кровь. Мощный удар локтём в солнечное сплетение выбивает из человека глухой стон, хватка чуть слабеет. Заведя правую руку за его голову, она оттолкнулась носком правой ноги, рывком повернулась влево, опустилась вниз и перевалила человека через туловище. Жалобный хруст разбитого стекла. Не успевает первая капля крови упасть на пол, как её нэн уже слилась с кровью, выделяя батрахотоксин, трансформируя отравленную кровь в дюжину лезвий. Шумно дыша через нос, Шиго стояла в стойке, направив ядовитые лезвия в сторону мудака и была чертовски зла. За матовым стеклом пряталось санитарное помещение — раковина с лейкой, шкаф чистящими средствами, ведра, из стен торчали кронштейны. В центре помещения скопилась вода. — Эй, ты! — её дрожащий от ярости голос эхом отдавался от стен. — Даю тебе пять секунд — если не скажешь, какого хрена, тебе от меня надо, рискуешь получить серьезные телесные повреждения. Слышишь меня?! Глаза на жопу натяну! Слышится кашель, а следом — низкий, хриплый смех: — ... а ты всё также бьешь, как мужик. По хребту прошелся холодок. — Ты… Тусклые серые глаза Ренджи смотрели на неё из темноты, как из загробного мира. Пальцы, сжатые в кулак, недоверчиво дрогнули. — Привет, Шиго. Давно не виделись.