Цветы Бога Смерти

      Рин выбросил тлеющий окурок в окно. — Что ты имеешь ввиду?        Курапика уже по тону понял, что выбрал нужное направление. — Когда я изучал сведения о Готфриде, то узнал, что примерно двенадцать лет назад он работал в Какине на компанию «Аомори», которой владеет клан Йонебаяши. — Не понимаю, где тут связь. — Сейчас объясню. Две недели назад Совет Мафии выбрал нынешнего главу клана одним из Крестных Отцов. До этого Крестным Отцом был его дед, а до него — другой его внук. Не требуется большого ума чтобы понять, что клан связан с преступным миром. Я не так уж много знаю о якудза, но если покопаться в истории Азии, то можно ознакомится с одним историческим фактом. — Курапика сделал паузу, чтобы не пропустить поворот. — На протяжении многих веков знатные феодалы Какина нередко прибегали к услугам якудза, которых использовали для скрытой борьбы с врагами, сохраняя облик незаметных исполнителей. Сложилось так, что у самых сильных кланов появились «свои» кланы якудза. Скажу проще — я думаю, что Хейл-Ли связан с кланом Йонебаяши как раз такими отношениями.       «Хиде говорил, что он быстро соображает, но чтобы до такой степени…». Смысла отрицать или что-то утаивать не было никакого — если уж он сложил один плюс один про связь Хейл-Ли и клана с такой скоростью, то на то, чтобы понять, что Рин ему врёт, потребуется какое-то мгновение. — Всё так. В подпольном бизнесе клан Йонебаяши содействует с Хейл-Ли. — Каким образом?       «Поверните направо на улицу Арланд… Прямо шестьсот метров». — Связь с кланом действительно обеспечивает защиту от властей и позволяет делать доход легальным за счёт многочисленных предприятий, которыми владеют его члены. Взамен они получают часть прибыли от торговли наркотиками и оружием, ну и пользуются некоторыми услугами, вроде охраны или если возникает необходимость разобраться с какой-нибудь неудобной персоной, если ты понимаешь, о чем я.       Изучая материалы о клане Йонебаяши, у Курапики в голове сложился довольно чёткий образ семьи, которая на финансовом и общественном поприщах достигла огромных успехов. Но в частной жизни семей, где постоянно идёт борьба за наследство, всегда скрывалось немало скандалов, интриг, ненависти и безмерной алчности. А если замешана организованная преступность, то вполне возможно, утаивалось и гораздо большее.       Навигатор оповестил их, что они приехали в пункт назначения. Курапика заглушил двигатель. — Я догадываюсь, что ты к чему-то клонишь. — сказал Рин. — Да. Готфрид работал на «Аомори» почти пятнадцать лет. — Я знаю, и что? — То, что он считался там восходящей звездой. В тридцать два года он стал заместителем начальника отдела капиталовложения, а спустя год уже сидел в главном штабе холдинга и сам отвечал за капиталовложения. И вдруг, в расцвете карьеры, он внезапно покидает холдинг, буквально в один день. Ушел он очень поспешно, я бы сказал, даже слишком поспешно для того, кого просто уволили, и никогда не комментировал этот период жизни ни прессе, ни телевидению. Если Готфрид работал в отделе капитала, то фактически управлял деньгами холдинга. Его могли выпереть за финансовые махинации или какие-нибудь спекуляции. Такие дела обычно проворачиваются быстро, чтобы избежать скандала. Скорее всего он прикарманил себе пару миллионов, руководство об этом узнало и его уволили. Все возможно, но я веду не к этому. Я думаю, Готфрид знает, что Хейл-Ли содействует с кланом. Ты ведь задавался вопросом, почему ваша организация тянет с нынешней ситуацией в Эрдингере несмотря на то, что она уже пахнет катастрофой?       Рин посмотрел на него и молча приподнял брови — в этом жесте содержалось столько иронии, что он был красноречивее любого ответа. — Это только предположение, но у Готфрида может быть на руках какая-то щекотливая информация, касающаяся холдинга или кого-то из членов клана, и тем самым он стал представлять для кого-то угрозу. — Для «кого-то» в смысле?... — Насколько я понял из источников, клан делится на главную и младшую ветви. Сейчас из представителей главной ветви, которые могут управлять бизнесом, как публичным так и, вероятно, преступным, с учётом… отрицательного отношения к тому, чтобы женщина вмешивалась в дела, остались только Андо Йонебаши, его сын Ичиро, Канаме и его двое детей Яцуя и Годжо, а также двоюродный племянник Андо и Канаме, сын Шиоты Йонебаяшин, Мареношин, который сейчас является главой клана.       Рин покачал головой. — В клане Йонебаяши сотня человек. Информация может быть на кого угодно. — Да, но она должна иметь громадный разрушительный потенциал, чтобы смогла поставить сейчас клан и Хейл-Ли в зависимое положение. Значит, список сокращается до наиболее значимых членов клана, то есть до главной ветви. Во времена, когда Готфрид работал на «Аомори», Ичиро, Яцуя и Годжо были ещё подростками, а Мареношин вообще ещё не родился, значит, остаются Андо и Канаме, две наиболее крупные фигуры в клане. — А с чего ты взял, что Готфрид получил эту информацию не сейчас, а тогда, когда на них работал? — Не знаю… Все его действия сейчас похожи на долгий, тщательно продуманный план. Во-первых, что за мотив связываться с преступным миром. Больше денег? Власти? Не похоже. У него на руках успешный бизнес, зачем ему наркоторговля? Во-вторых, этот проект «Новый Эрдингер». Я мельком ознакомился с документацией «Райнфельдт Групп». Проект был готов ещё три года назад. — Получается, есть вероятность, что он манипулирует этой информацией, которую получил работая на холдинг… — Возможно. — кивнул Курапика. — Но узнать, что это за информация, можно либо от члена клана, которого она компрометирует, либо… — … либо от Готфрида, да, я тебя понял. Это может объяснять, почему босс тянет время и бездействует — возможно, кто-то из организации в это время ищет эту информацию или находит способ её обезвредить. Выходит, за теми угрозами, о которых они знают, скрывается нечто похуже…       Рин сложил руки на груди. Ему вспомнился недавний разговор с вакагасира в баре. Подозрения Шузо оказались верны. — Вся эта история с Готфридом и увольнением «Аомори» мне тоже кажется мутной. Я попробую что-нибудь разузнать, но на многое не рассчитывай. Раз я пошёл против приказа, нельзя привлекать других членов организации. Придется справляться самим. Но почему ты решил, что информация именно на клан, а не на кого-то из Хейл-Ли? — Всё просто — если бы дело касалось вашей организации, он бы действовал по-другому. Хотя бы более радикально. С его ухода из «Аомори» прошло двенадцать лет. Думаю, он ждал, когда станет достаточно могущественным и влиятельным, чтобы нанести удар именно по клану, а так как вы связаны, то попадаете под раздачу. К тому же, я пока не вижу мотива, чтобы он хотел пригвоздить к двери хлева именно вас. А нацизм… Да брось. Готфрид мерзавец, но вряд ли он настолько глупый и мелочный человек, чтобы действовать из одной лишь ненависти к азиатам.       Рин молчал. — А Готфрид вообще может не знать, что клан связан с Хейл-Ли? Если он понятия не имеет, то вся твоя логика рассыпается прахом.       Курапика опустил взгляд на свои руки на руле. — Это маловероятно. — Ладно, тогда почему, по-твоему, наш босс заключил с ним сделку, если знал, что Готфрида выкинули из «Аомори»? Разве это не могло его насторожить? — И что, из-за этого он бы отказался от выгодной сделки? — Ты не понял. Разве у него не возникло бы подозрение, что таким образом Готфрид хочет подобраться к клану?       В начале Курапика отвечал с некоторым раздражением, уверенный, что Рин просто спорит с ним, но потом до него дошло, что нескончаемым потоком вопросов тот проверял его предположения на прочность. — Если ваш босс осторожен и умён, то он собрал всю биографию Готфрида с того времени, когда он ещё разговаривать не научился. Но он ничего не нашел. Если у Готфрида и правда есть нечто, способное разрушить клан, то он приберегал это до ключевого момента и таким образом, чтобы никто в жизни не заподозрил бы, что ему что-то известно. — он мрачно усмехнулся. — Как говорится, месть — блюдо, которое подают холодным.       На лице Рина чётко виделось сомнение. — Сначала ты сказал, что Готфрид не может мелочным, а сейчас говоришь про месть. Если придерживаться твоей теории, то Готфрид вынашивал обиду долгие годы. — Ты прав. Это ведь не какой-нибудь дурацкий детектив со злодеем, который жаждет творить зло только потому что он злой. Готфрид, в конце-концов, бизнесмен. За этим всем должна стоять выгода.       Они вышли из машины.       Арланд была одной из улиц в районе Сандесхайм. Когда Курапика полгода назад только начал снимать квартиру в Эрдингере и изучать город, его удивило, и не сказать, чтобы приятно, как чётко были распределены слои населения по отдельным районам. Самые зажиточные горожане жили в элитных кондоминиумах в Йордан, Ландсгатан и Эрестад. Средний класс обзаводился недвижимостью районах в Шеффер или Рёдовре. Тех, кто не мог позволить себе жилье в благополучных районах, но имел не самый низкий доход, перебирались в пригород, о котором ещё можно было ещё сказать что-то хорошее, а низший слой общества, находившийся за чертой бедности, проживали в крайне непрестижных районах в Осан, Готгатан или Сандесхайм. Последний представлял из себя улицы с унылыми одно- или двухэтажными домами из блеклого кирпича.       Они вышли из машины. Пунктом назначения оказался одноэтажный дом голубого цвета с небольшим передним двором и огороженный забором с калиткой. Забор высотой был Курапике по пояс и от чего он мог защищать — загадка. Он толкнул калитку. Занавески на окнах были опущены. Свет в доме не горел. Курапика заглянул в решетчатое окно, выходившее во двор. Дом отсюда просматривался насквозь: в свете фонаря, висевшего на козырьке, видны очертания кухни. Затем он подошел к другому окну, сбоку, и заглянул. Мебель соответствовала планировке гостиной. Он заметил, что повсюду валялись игрушки — плюшевые звери, машинки, на столе лежал разбросанный набор конструктора. На стенах в рамках висели фотографии. Значит, помимо взрослых, в доме жил ещё ребенок. Тем временем Рин постучал в дверь — негромко, чтобы не привлечь соседей, но с достаточной силой, чтобы из дальних комнат было слышно. Никто не открыл. Рин постучал ещё раз. — Никого нет. — подытожил он. — Или они крепко спят. — Подождем ещё или вскроем замок?       Курапика огляделся по сторонам. На часах почти десять вечера, в соседних домах тоже было темно. Признаков сигнализации нигде не прослеживалось. Продолжать стучать? Или заходить внутрь? А если жильцы проснутся и, услышав, как кто-то ломится, сразу вызовут полицию? Размышляя, Курапика обошел дом со всех сторон. Нет, никого тут нет.       Открыв дверь с помощью нэн, они зашли внутрь и сразу попали в тесную прихожую. Было темно, но уличные фонари освещали с улицы обстановку внутри так, что с передвижением проблем не было. Курапика окинул взглядом крючки для верхней одежды и обувную полку: кожаная куртка, судя по размеру, женская, длинный тренч, детская зеленая курточка с капюшоном в виде головы динозавра. Обувь также была женской и детской. Курапика пребывал в недоумении. Почему сенатор дал ему этот адрес? Как живущие здесь люди связаны с Готфридом? Любовница и ребенок? Родственники? — Я осмотрю гостиную.       Рин пошёл в комнату. Курапика направился на кухню. Помещение выглядело прибранным, с простой мебелировкой: деревянный гарнитур, раковина, старая плита с вытяжкой, небольшой стол с двумя стульями. Пахло апельсинами и мебельной политурой. Изучая кухню, он заглядывал в выдвижные полки, подвесные шкафы, осмотрел кладовку. Всё было слишком… обычным. Ничто не вызывало подозрений. На холодильнике висели магниты и детские рисунки, вырванные из блокнота записки с напоминаниями: «Оплатить свет за март февраль», «Попросить Нину/Алисию подменить 14», «Вернуть 2000 Г.У», «Вызвать сантехника?», «Сделать Конни прививку от кори».       Курапика подошел к шкафу с посудой возле стены и увидел, что в плетеной корзинке на одной из полок громоздилась целая кипа конвертов. Большая часть были вскрыты. Он взял один лежащий сверху. — «Направлено собственнику жилого дома по адресу Арланд 26/4, Лаура А. Хансем…. В связи с нарушением сроков оплаты электрической энергии по Договору энергоснабжения за период… Вам необходимо принять неотложные меры по погашению задолженности в сумме шестьдесят две тысячи дзени… Указанная сумма должна быть оплачена не позднее двадцатого апреля».        Остальные письма были похожего содержания: «Задолженность», «Последнее предупреждение», «Нарушение договора об оплате», но благодаря им Курапика узнал, что здесь живёт некая Лаура Хансем, а по одной из записок на холодильнике можно сделать вывод, что у неё имеется ребенок, которого зовут Конни.       Перебрав все письма, Курапика не нашел в них ничего полезного с точки зрения расследования и только собрался положить их обратно в корзину, как заметил на дне визитку. На чёрном матовом фоне изображен глянцево красный женский силуэт с ангельскими крыльями и туфлях на каблуке, державшейся за шест в недвусмысленной позе. «Бранден» было выписано дугой внизу записки, а обратной стороне нашелся телефон и адрес: Каснер 127. Курапика залез в интернет, вбил в поисковую строку название. «Бранден» оказался ночным клубом на Лихтенраде.       Вдруг Курапика услышал грохот и звон стекла из другой комнаты. На ходу снимая пистолет с предохранителя, он прибежал в гостиную.       В середине комнаты с несколько обескураженным видом стоял Хиде и с куда более сердитым Рин. Между ними валялись осколки от того, что, судя по всему, ещё минуту назад было вазой:       Вздохнув, Курапика опустил пистолет. — Что у вас тут происходит? — Я просто слишком тихо подошел, и Рин немного этого не ожидал. — отозвался Хиде и приветственно кивнул. — Как дела? — Какого чёрта ты не открыл, когда я колотился в дверь? — Я не слышал стука, потому что был в подвале. — невозмутимо ответил тот. — Подвал? Что ты там вообще забыл? — То же, зачем и вы здесь — дом осматривал. — А где машина? — Чья? — Твоя, Хиде. Или ты сюда на метле прилетел? — Нет, на такси. — он повернулся к Курапике. — Рин рассказал в двух словах о том, что произошло на приёме и про сенатора. Насколько я понял, он должен был дать тебе наводку на человека, имеющего отношение к Готфриду. Я приехал минут за десять до вас и осмотрел дом, но не нашел ровным счётом никаких зацепок.       Хиде переступил через осколки и подошел к журнальному столику, взял рамку с фотографией. — Эту женщину зовут Лаура Хансем. Я не нашел личных документов, но обнаружил коробку с медицинскими счетами в её гардеробной. Цифры просто астрономические. — Она чем-то больна? — У неё есть восьмилетний сын. Большинство счетов за лекарство «НовоРапид». Это инсулин. Я нашел пустую упаковку лекарства в детской.Очевидно, у него диабет. — Понятно, но это нам ничего не дает. — отрезал Рин. — Может, это что-то даст. — Курапика вынул из кармана визитку. — Я нашел её на кухне. Думаю, она работает в этом заведении.       Он протянул визитку Хиде. Тот изучал одну сторону, потом перевернул и посмотрел на другую, с адресом и телефоном. С точно таким же видом он стоял вчера, когда Курапика с запиской заявился к нему на порог в книжный магазин. — С чего ты решил, что Лаура там работает? — Женщина живёт одна с ребенком школьного возраста, в десять вечера в воскресенье дома никого нет… Возникает два предположения: либо они в отъезде, либо у неё работа в вечернее время суток. — В гардеробной я видел чемодан, личные вещи в спальне на местах, в раковине на кухне грязная посуда, в ванной стоят зубные щетки, полотенце для рук ещё влажное — всё выглядит так, словно они ушли недавно. — «Бранден» — ночной клуб. Смены, скорее всего, начинаются вечером.       Хиде кивнул. — Звучит логично. — Значит, она должна быть сейчас в клубе. — Рин взял у Хиде визитку. Между бровями появилась морщина. Он долго молчал. — Вы пойдете туда вдвоем. Найдите её и учините допрос по полной программе.       Курапика с Хиде переглянулись. Рин взял телефон из кармана, посмотрел на время, после чего сел на диван. — Знаешь, почему Вальтер дал тебе адрес этой Лауры Хансем? — он смотрел на Курапику. — Чтобы потянуть время. Бьюсь об заклад, как только мы вышли из кабинета, он тут же кинулся звонить Бергеру. — теперь он обращался к Хиде. — Готфрид скорее всего уже в курсе, что мы приходили на прием по его душу. Для него это означает начало активных действий со стороны Хейл-Ли. Теперь крайне сложно предсказать, что произойдет дальше. — Вакагасира?... — Никто не звонил. Это хорошо. Они пока ничего не знают. Готфрид решил, что мы начали действовать по их приказу. Надеюсь, что так и есть — нам это будет на руку и даст побольше времени.       Курапика понаблюдал за отношениями Хиде и Рина и не увидел в них натянутости и резкой грани между командиром и подчиненным — их диалог больше походил на разговор двух приятелей. Тем не менее, в отличие от Ёкотани, который вовсе плевал на всякую субординацию, Хиде, несмотря на подколы, относился к Рину с должным уважением и не позволял себе лишнего.       Они вышли из дома. В воздухе запахло дождем. Курапика уже собрался сесть в машину, но тут услышал голос: — Этой шлюхи сейчас дома нет.        Он обернулся. Возле почтового ящика соседнего дома стоял старик с суровым красным лицом и клочками седых волос возле ушей. Он стоял в халате, надетом поверх полосатой пижамы, в тапочках и опирался на трость. — Я сказал, что потаскухи, которая здесь живет, сейчас нет. — Вы ещё кто? — сухо спросил Курапика. — Её сосед. — Почему вы её так называете? — Если бы она не была шлюхой, то вас бы здесь не было. — улыбаясь беззубым ртом.       На этот нелогичный идиотизм у него не нашлось слов. На вид злобному старичку было лет сто. Курапике хотелось осадить его, но он счел за лучшее не испытывать на прочность сердце пожилого человека — ему и так, скорее всего, недолго осталось.

***

      В Эрдингере есть три два разных Квартала Красных Фонарей, но самый известный и самый посещаемый — тот, который расположен в центре. Курапика за свою недолгую жизнь побывал во множестве городов. Не во всех из них имелись «кварталы удовольствия», но те, что были, раскидывались подальше от оживленного центра, как правило где-нибудь на окраине. Но Лихтенраде стоял чуть ли не по бок о бок со зданиями мэрии, городской администрации и Верховного суда. Курапика находил такое соседство довольно забавным.       Главная улица квартала, Каснер, представляла собой аллею, вдоль которой тянулись увеселительные заведения на самый разных вкус. Район кишел толпой, красные глазницы окон и красные неоновые огни в уличных фонарях подсвечивали пешеходную зону из-за чего всякому, кто первый раз знакомился с кварталом казалось, что он каким-то образом попадал в иной мир, далекий от будничной суеты, от работы и проблем в личной жизни. Красные огни обещали желанное забвение и это… раскрепощало. Самовнушение работало — стоит вглядеться в прохожих, и нельзя было заметить ни одного хмурого, угрюмого, недовольного жизнью лица. «Магия» красных фонарей на Лихтенраде была знаменита далеко за пределами Эрдингера, поэтому посетителями квартала были люди не только с однозначными целями, но и множество туристов.       Однако, несмотря на популярность, сами жители Эрдингера, особенно те, кто жил рядом в более благополучном и безопасном квартале, Лихтенраде, мягко говоря, недолюбливали. Едва заслышав адрес, таксисты, презрев корысть, либо на месте отказываются везти пассажиров, либо объявляют цену в три раза выше. Впрочем, в столь резкой антипатии страдает не только Квартал красных фонарей, в чем Курапика убедился на собственном опыте, когда первый раз посетил Ренгео.       Вышибала на входе в «Бранден» долго изучал его удостоверение личности, сравнивая фотографию и его самого. Взглянув на дату рождения, он сально ухмыльнулся. — Пришел отмечать день рождения, да, парень?       «Я бы скорее пошел отмечать его на кладбище».        Курапика вскинул бровь, никак не прокомментировав чужую остроту. Не дождавшись ответа, тот неохотно пропустил его. Хиде же прошел безо всяких вопросов — едва посмотрев на на его документы. — У тебя сегодня день рождения? — спросил Хиде, когда они оказались в длинном коридоре. — Вчера был. — безразлично ответил Курапика.       Обстановка была типичной для ночных клубов. Посередине залы, устланному фиолетовыми коврами, находилась округлая глянцевито-черная платформа с шестами с расположенными вокруг диванами. С зеркального потолка свисали блестящие хрустальные бра. Слева залы находились отгороженные портьерами секции со столами, вокруг которых сидели люди, а слева бар. По залу ходили девушки, с соблазнительными улыбками предлагая гостям свою компанию. Музыка грохотала так, что весь мозг его, казалось, вибрировал ей в такт.       Некоторые встречи воротил подпольного бизнеса проходили в заведениях подобного рода, но Курапика умел избавлять себя от их посещений под ловкими предлогами. Дело было не в неловкости или отвращении, хотя в какой-то степени они играли роль в его стойком нежелании их посещать. Во-первых, в таких местах ему делать было нечего — он не находил удовольствие в том, чтобы лицезреть незнакомых полуобнаженных женщин. Во-вторых, и за их пределами ему вполне достаточно было наблюдать за мафиози в окружении хорошеньких разукрашенных кукол, ничем не отличавшихся по антуражу от здешних девушек, разве что их наряды были относительно поприличнее. А в-третьих, эти пошлые фиолетовые диваны из бархата и занавески с дешевыми стразами претили его эстетическому вкусу.       К ним подошла хостес со стрижкой «бобрик» в чёрном латексном костюме с ремнями и ботфортами на острой шпильке. — Добро пожаловать в «Бранден». Вы определились, где будете отдыхать? — Нет. Мы пришли по…       Курапика не успел закончить — его прервал Хиде. — Добрый вечер, мы сядем в отдельной секции. У вас остались свободные?       Его голос звучал мягко и вежливо. Хостес оценила его взглядом и улыбнулась. — Да, как раз последняя. Но вам необходимо внести депозит в размере десяти тысяч дзени. Половину из этой суммы вы можете потратить на бар или на другие услуги. Мы принимаем любые виды банковских карт, наличные и чеки.       Хиде вытащил из кармана пачку наличных, отсчитал купюры. Девушка взяла их длинными белыми пальцами до костяшек унизанных серебром. — Скажите, сегодня работает Нина или Алисия? — повседневным тоном спросил он, пока хостес принимала оплату. — Сейчас посмотрю. — та зашла за стойку, наклонилась вниз, во что-то сосредоточенно всматривалась несколько секунд. — Они обе сегодня работают. Вы хотите провести с ними время? — Было бы чудесно. — Хорошо, как только они освободятся, я их позову.       Девушка проводила их к секции в дальнем конце. Она располагалась на углу таким образом, что даже при открытых портьерах нельзя было увидеть, кто сидит внутри, если не подойти слишком близко. Преимуществом также было и то, что мимо секции люди практически не проходили, что обеспечивало комфортное уединение. — Зачем нам отдельный стол? — Если мы хотим здесь с кем-то говорить, то лучше это делать не у всех на виду. — ответил Хиде, глянув на часы. — Или можно было сразу попросить её отвести нас к той женщине. — заметил Курапика.       Какое-то время Хиде молчал. — Ты не думаешь, что это заведение могут посещать личности, которые доставляют нам сейчас много проблем? — Ты так решил из-за того, что Вальтер дал мне адрес Лауры? Я тебя разочарую — сенатор не из тех, кому нравится ходить в стрипклубы. — Да, я слышал, женщины вообще не в его вкусе. — Курапике почудилось, что в тоне Хиде проскользнула скрытая усмешка, но по сосредоточенному взгляду понял, что её нет. — Я в общем говорю. На Лихтенраде полно борделей, расцветает проституция и другая секс-индустрия. Как ты понимаешь, здесь крутится много криминальных элементов, которые его держат, а ещё больше сплетен, которые могут оказаться нам полезны. Пока ты будешь говорить с Лаурой, я бы попробовал их узнать, а уединенная секция лучшее место для личных бесед, не думаешь? — Ну, да, конструктивная идея. — нехотя буркнул Курапика.       Озираясь по сторонам, он заметил в углу потолка камеру, нацеленную прямо на них. — А… — Привет-привет!       Курапика повернул голову. К их столу подошли две девушки: миниатюрная брюнетка с чем-то таким сказочном во внешности и зажаренная в солярии блондинка с волосами цвета засахаренной соломы в кружевном корсете, которая улыбалась с умелым, но бесстрастным кокетством. — Вы Нина и Алисия? — приветливо осведомился Хиде. Что ж, надо признать, коммуникабельности ему не занимать — ему бы не хватило столько выдержки, чтобы любезничать со всеми подряд. — Присаживайтесь.       Блондинка уселась рядом с Хиде, успев чмокнуть его в щеку. Он никак не отреагировал, разве что в уголках его рта прятался намек на улыбку. Брюнетка сделала порыв сесть рядом с ним, но Курапика одним взглядом дал понять, что ей лучше выбрать другое место. Картинно надув губки, она приземлилась рядом с подругой. Благо, сидения дивана были довольно длинные и широкие. — Хотите что-нибудь выпить? — предложил Хиде. — Не отказались бы, правда, Али? — заигрывающе погладив его по плечу, протянула блондинка. Держалась она очень уверенно и скорее всего считала себя неотразимой.       Завязалась беседа. Девушки заказали себе сладкие коктейли. Видимо, Хиде хотел расположить их к себе, чтобы, когда забросит удочку, выловить более исчерпывающую информацию. Девушки пару раз попробовали втянуть и его в болтовню, но оба раза он сделал вид, что ничего не услышал. Курапика не был умельцем по части светских бесед и по нему было видно, что он считал подобные словесные променады пустой тратой времени. — Скажите, Лаура с вами работают?       Брюнетка нахмурила тонко выщипанные брови. — Лаура? Кто это? — Дурочка, это наша Сиена. Лаура — её настоящее имя. — А ты откуда знаешь? — Однажды приходил в клуб её дружок. Я выходила из раздевалки и услышала, как они скандалят, ну и он назвал её пару раз по имени. — блондинка жевала жвачку, и от неё так и несло «Фрут Микс». — Здесь почти все работают под фальшивыми именами. Сказать почему? — она выдержала интригующую паузу. — Большинство не хотят, чтобы кто-то из знакомых узнал, что они здесь работают, но есть девчонки, кто устроился сюда через связи с мафией. Понимаете? — она понизила голос до громкого шёпота. — У нас есть одна девушка из Граваса, я точно знаю, что её привел сюда сутенёр.       То ли на блондинку так подействовало два коктейля, то ли они нашли ценный кладезь слухов. — Как я могу поговорить с Лаурой? — не выдержал Курапика. Пора бы уже заняться делом. — Всего лишь поговорить? — проказливо. — Если хочешь остаться с ней наедине, то можешь заказать у менеджера приватный танец. — вытянув коктейльную вишенку, она оторвала хвостик и закинула её в рот. — Закажешь ещё один коктейль, расскажу небольшой секрет.        Дабы не усложнять себе жизнь, он пошёл на поводу у кокетства и спустя пару минут блондинка, получив напиток, махнула ладонью, мол, иди сюда, наклонилась к нему и, слегка прикрыв рот ладонью, прошептала: — В приватной комнате нет камер.       Приглушенный бордовый свет ламп создавал искусственные неоновые сумерки. Курапика категорически не хотел садиться на видавший всякие виды диван, и остался стоять посреди комнаты. Он чувствовал, что ему всё надоело, и не мог сбросить себя зудящее нервные окончания дрянное, муторное раздражение. Наверное, он просто устал. Сколько там он спал в последний раз? Часа два? Впрочем, не важно. Не время распускаться.       Сзади послышалось шуршание занавесок. Курапика обернулся. В комнату вошла стройная девушка в коротеньком белом платье. По её спине струились аккуратные длинные рыжие пряди волос. Глаза у нее были серо-голубые, бесцветные, то ли обнесенные частоколом черной туши, то ли искусственными ресницами, а губы покрыты вишнёвой помадой; несмотря на густоту макияжа и другой цвет волос (на фотографиях девушка была шатенкой), Курапика сразу понял, что перед ним стоит Лаура Хансем.       Увидев, кто выложил крупную сумму, чтобы провести с ней время — а Лаура не сомневалась, что клиент захотел провести время именно с ней, особенно по тому, с каким скривившимся лицом Нина подчеркнула его настойчивость — она растерялась. Основную массу посетителей клуба составляли парни, приезжающие компаниями прямиком из офисов — при деньгах, но почти все жадные и со странностями, и женатики лет за тридцать пять-сорок заваливающиеся поглазеть на полуголых девиц перед тем, как придти домой проверять уроки у детей и терпеть пилёжку мозгов от вечно недовольной жены. Но этот был молодым и таким красавцем, что её брови сами по себе поползли вверх. Девчонки наверняка западали на него без разгона — изящно худощавый, со светлыми волосами, падавшими на абрис лица, с правильными чертами и бледной чистой кожей, однако карие глаза с длинными ресницами смотрели довольно сурово, а поджатые губы, казалось, привыкли больше критиковать, чем расточать сладкие речи. Лаура оценила взглядом хороший костюм, обратила внимание на простые, но явно не дешевые часы с эмалевым циферблатом и ремешком из толстой натуральной кожи высокого качества, начищенные до зеркального блеска дерби — её работа, такие детали-то подмечать — и сделала вывод, что у него много денег и поганый характер, но если играть по его правилам и делать всё по высшему разряду, то с него можно срубить не меньше пятидесяти штук.       По меркам мужского пола, у неё была прелестная фигура… Даже очень. Её формы пленили, будоражили воображение, заставляя истекать слюной не одного мужчину… так думала девушка, пока не увидела, что парень молча смотрел на неё немигающим, неподвижным взглядом, столь же равнодушным, как если бы перед ним сейчас стояло, скажем, дерево или фонарный столб. Это ещё что такое! Её охватило недоумение и негодование — захотелось немедленно это исправить. — Вы, как я понимаю, Лаура.       Походкой от бедра девушка подошла к нему. Женская ладонь пробежалась по руке, оглаживая плечо и царапая ноготками с белыми кончиками ткань пиджака. — Мне передали, ты очень хотел встретиться со мной. — мурлыкнула она. Влажный взгляд голубых глаз беззастенчиво заглядывал в его и безмолвно обещал нечто больше тех плотских утех, которые входили в рамки её должностных обязанностей. — Никогда не видела тебя в нашем клубе. Мы раньше не встречались?       Хрипотца в её томном голосе была призвана чтобы возбудить его, но сексуальности в ней Курапика находил не больше, чем в голосе человека с простуженным горлом.       Не дожидаясь ответа, девушка потянулась накрашенными губами к его шее — её фирменный прием, который не оставлял равнодушным ни одного клиента — но парень ловко отвернулся, уходя от поцелуя. Лаура наморщила лоб, не понимая реакции. «Может, стесняется?» — пришло ей в голову и про себя самодовольно ухмыльнулась. Должно быть, у него небогатый опыт с женщинами. Растянув губы в дерзкой полуулыбке, она подошла к нему ближе и притянула чужие руки себе на талию, там, где два округлых выреза платья обнажали кожу, но парень убрал её руки и сделал шаг назад.       «Да что с ним такое?». — Послушайте, мне нужно с вами поговорить. Сядьте, пожалуйста.       Лаура послушно села на диван, закинув ногу на ногу, и поправила вызывающе рыжие волосы. Поборов брезгливость, Курапика сел рядом на край и мгновенно попал в чужие объятия — девушка прижалась к нему тёплым боком и скользнула рукой на шею, зарываясь пальцами в волосы. Девушка вцепилась в него наманикюренными пальчиками, как клещ, прижимаясь к нему, и он уже не знал как её от себя отвадить, не применив силу. — Разве я тебе не нравлюсь? — Нет и хватит меня трогать. — стряхивая ладонь девушки со своей шеи. Вышло грубовато, но ему поперек горла стояли нежелательные приставания. — А?       Хватка на плечах ослабла. Воспользовавшись замешательством, Курапика стащил её с себя за плечи и посадил рядом. — Так, послушайте меня, Лаура. Вы… — ему не хотелось ее обижать, но осадить как-то нужно было. — … не в моем вкусе. Я уверен, вы первоклассно выполняете свою работу, но я заплатил за ваше время не для того, чтобы вы её мне демонстрировали. У меня есть к вам разговор…       Лаура повернулась и резко посмотрела на него. Сексуальный антураж тут же поблек. — Погоди, откуда ты знаешь мое имя? — Я поясню, когда вы ответите, связаны ли вы как-то с сенатором Полом Вальтером.       Подняв взгляд, она поначалу смотрела на него с явным непониманием, но потом её глаза расширились. — Кто вы? — Успокойтесь. Я не причиню вам зла. — Отвечайте, кто вас прислал. — пригрозила Лаура с видом, будто намерена обратиться в суд. — Я же сказал, что не собираюсь вредить вам. Пожалуйста, успокойтесь, я пришел только поговорить... Если вы сейчас не ответите на мои вопросы, то вы и ваш сын могут оказаться в опасности.       Курапика прикусил язык. Не надо было этого говорить, неверная тактика. Ну почему он всегда прёт напролом! — Конни? — переспросила Лаура, будто вдруг вспомнила, что где-то оставила своего ребенка. Её голос истерически взмыл вверх. — Почему вы о нём говорите? С ним что-то случилось?! — С ним все в порядке. — голос прозвучал вроде уверенно, хотя сказанное было сущим враньем — он ведь понятия не имел, что с ребенком. — С ним ничего не случится, если вы со мной поговорите.       Она быстро встала. — Мне нужно позвонить. — Звоните с моего. — предложил Курапика, в принципе ничего худого не имея в виду, но девушка воинственно ощерилась. — Парень, ты издеваешься?! Я тебя первый раз вижу, ты хрен знает откуда узнал мое имя и говоришь про то, с моим сыном может что-то случится. — она прошла к выходу из комнаты и открыла занавеску. — Если я убежусь, что Конни в безопасности, я вернусь, а если нет, тебе конец.        Курапика кивнул. Лаура вышла. Из коридора он услышал, как она говорит охраннику не выпускать его из комнаты.       Девушка вернулась через пять минут и медленно опустилась на диван. Молчание. — И кто ты такой? — Я ищу одного человека и мне важно узнать, как вы с ним связаны.       Она окинула его долгим испытующим взглядом. — Я не понимаю. — Вам незачем понимать. Для вашего же блага вам достаточно знать, что я на вашей стороне.       Лаура отворачивается и сжимает губы так, что они бледнеют. Нужно завоевать её доверие. Курапика облокачивается на локти и склоняется, чтобы заглянуть ей в глаза. — Лаура, разве я вам угрожаю? — смягчив голос, спросил он. — Я ничего не буду говорить, пока ты не скажешь, кто ты такой. — упрямо заявила девушка. — Я ищу одного преступника. Если в ближайшее время я не смогу его найти, пострадают невинные люди. Очень многие уже пострадали по его вине. — Ты что, какой-то добрый самаритянин? — нервно усмехнулась та. — Хорошо, я буду говорить с вами напрямую. Если вы не расскажете мне то, что поможет на него выйти. — абсолютно серьезно говорит он. — то я оставлю вас, а потом за вами и Конни придет мафия. Я думаю, вы можете себе представить, на что они способны. Но если вы пойдете мне навстречу и скажете, какое отношение вы имеете к организованной преступности, то я даю слово, что обеспечу вам безопасность.       Её пробирает. Бледное лицо морщится, с накрашенных ресниц падают крупные капли слез. Курапика задумался, не проявил ли он излишней жесткости. Она прерывисто вздыхает, с усилием заталкивая истерику в горло. — Я расскажу... У тебя сигареты не найдется?       Курапика вытащил пачку из кармана и дал ей прикурить. — Откуда ты знаешь мое имя? — Я был у вас дома и нашёл визитку клуба. — он решил быть честным до конца. —Сенатор мне ваш адрес.       Лаура побледнела. Он думал, что она что-то скажет про то, что он вломился к ней в дом, но ожидаемой реакции не последовало. — Господи… Я так и знала, что у него будут проблемы с его затеей… Надо было… Ещё и сенатор! — пробормотала девушка. — Во что Майер опять вляпался…       Так-так… Курапика лихорадочно соображал. — Майер ваш?... — Он мой брат. — Ваш брат работает на сенатора?       Лаура закусила губу. — Нет. — пауза. — Скорее всего, это Вильям. — Вильям? — вроде, сегодня он уже слышал это имя в контексте преступных группировок, работающих на Готфрида. — Его люди контролируют почти все заведения в Лихтенраде. Майер работает на них. Никакого тяжелого криминала, по-крайней мере, как он говорит… просто парень на побегушках у более серьезных типов. Он говорил, что несколько раз подвозил Вильяма на встречу с одной крупной шишкой из Конгресса. Майер не знал, с кем тот встречается, но, возможно, это как раз был сенатор Вальтер. — Почему сенатор дал мне адрес вашего дома? — Я хотела спросить тоже самое… Но дом не мой. Он принадлежит Майеру, но он в нём не живёт — я пускаю его пожить на несколько дней, когда у него туго с деньгами. Так почему? Кого вы ищете?       Стоит ли спрашивать её о Готфриде? А если не спросит, вдруг он упустит ценную информацию? Глядя на растерянную и явно напуганную девушку, Курапика все больше сомневался, что она знает настолько много. Если Вильям — прямая ниточка к Готфриду, то стоит узнать, где сейчас этот Майер: — Вы сказали, что знали, что у него будут проблемы с затеей.       Она глубоко вздыхает. — Несколько недель назад у Конни закончилась медстраховка. Мне срочно понадобились деньги… лекарства очень дорогие. И я задолжала за дом приличную сумму. Я обратилась к Майеру, но, честно говоря, на него я особо не надеялась — мой брат вечно без гроша в кармане, вечно был кому-то должен, то кредиторам, то своим дружкам, то ещё кому-то, но, может, хоть в этот раз… — она пытается справиться с эмоциями, измучено прикрывает глаза. — Он вдруг начал говорить, что скоро провернет одно дело и получит деньги… Просто безумное количество, речь шла об огромных деньгах, десятках миллионов. Майер талдычил об этом целый вечер без остановки, но я, если честно, не придала этому значения. Мой братец… Он постоянно придумывает какие-то способы заработать, каждый год открывал мелкий бизнес и почти сразу же прогорал, его сделки и махинации не приносили ему ни дзени. Он всегда мечтал жить лучше, богаче… А потом решил, видимо, что если станет бандитом, то на него свалится куча легких денег, поэтому подвязался работать на Вильяма. Отговаривать его было бесполезно, я только просила, чтобы он не втягивал в свои дела нас с Конни и не переходил дорогу кому не надо, потому что не хотела, чтобы его потом нашли с мешком на голове в канаве. Неделю назад он перестал отвечать на звонки. Я знаю, где живёт один из его приятелей и пошла к нему домой… Я спросила его, где Майер, и тот стал говорить что-то про то, что тот нашел какой-то крышесносный товар и на днях собирается продать его кому-то. — Он говорил, что это за товар?       Лаура замотала головой. — Скажите, где мне его найти? — Вы же не собираетесь… — Я не собираюсь его убивать, но если ваш брат начнёт сопротивляться или попытается сбежать, боюсь, я не дам гарантий, что не нанесу никаких телесных увечий, если это потребуется для того, чтобы его остановить.       Взгляд её трудно было истолковать во что-то определенное, но выражение лица свидетельствовало о панике. — Где живёт ваш брат? — Какое-то время он жил на Арлингкассель, но я туда ходила несколько дней дней назад, хозяин уже сдал квартиру другим жильцам. — Тогда где ещё я могу его найти?       Та не отвечала, задумавшись. Курапика терпеливо ждал, не торопя её — он и так уже несколько переборщил с настойчивостью. — Многие из его приятелей часто посещают одно заведение в восточном Лихтенраде, джаз-клуб или вроде того. — спустя пару минут раздумий ответила Лаура. — Вы знаете название? — «Чарли Паркер». — Хорошо. Вы что-нибудь ещё знаете о Вильяме?       Она отрицательно помотала головой. Затянувшись, девушка подрагивающими пальцами смяла окурок и поежилась от холода, на кожу высыпали мурашки — конечно, когда на теле платье, похожее больше на тряпочку. Курапика снял с себя пиджак и накинул ей на плечи. — Ну вот, попался, наконец-то, парень с манерами, а он меня даже не хочет. — с удрученной улыбкой произнесла девушка, убирая выбившиеся из прически пряди. — Но знаешь, в начале ты вёл себя просто по-свински. — Что? — Если уж пришел задавать вопросы, то мог бы и не строить такую презрительную гримасу. — С чего бы мне вас презирать? — С того, как я зарабатываю себе на жизнь. — В таком случае, мне придется презирать и самого себя.        Лаура округлила глаза, но увидев его недоуменное лицо, почти сразу же расхохоталась. Курапика непонимающе молчал — вид у него был довольно глупый. — Извини, я просто подумала, что ты… Ладно, не важно, что я подумала. А было бы забавно. — смех стих. — Эта работа не так плоха, как многие думают. — Раздеваться перед незнакомыми мужчинами за деньги это, по-вашему, неплохо?        Улыбка застыла. Лицо девушки потемнело. Лаура положила ладони по бокам от себя на диван и чуть наклонилась вперед, словно хотела встать, но вместо этого подняла лишь серо-голубые глаза. — По-крайней мере, я ещё достаточно хороша, чтобы мужчины хорошо платили за то, чтобы провести со мной часок-другой. — Вы оправдываете себя этим или утешаете? — Иногда приходится делать то, чем не стоит гордится. — Но это не должно становится нормой. Вы работаете в клубе явно не от хорошей жизни, но разве вас не тошнит от того, что каждый день вас используют как вещь?        Выражение её лица дало ему понять, что он озвучил вслух то, о чём она позволяла себе только думать. Курапика ощутил смутное беспокойство. В конце-концов, это не его дело и у него не было права учить других как жить. — Извините, я… Это было лишним.       Однако, к его удивлению, вместо того, чтобы рассердиться, Лаура рассмеялась. — Как странно! Почти все, кто сюда приходят, молят всякий похабный вздор и говорят, что у меня самая лучшая профессия на свете. — Они идиоты. — Курапика поднялся с дивана и подошел к занавескам. —Собирайте вещи. Через десять минут я жду вас у чёрного выхода внутри. Вызовите такси, но на улицу не выходите.       Он спустился вниз и подошел к секции. Нина и Алисия всё ещё сидели за столом. Вид у Хиде был утомленным. — Уходим.       Ясно, что тот увидел в его лице нечто такое, что вызвало не один десяток вопросов, но он благоразумно решил их отложить. Хиде подвернулся к девушкам — Жаль, но нам пора идти. Как вас зовут? — Ты что, уже забыл? — хихикнула блондинка. — Меня Нина, а мою подругу… — Нет-нет. Их я помню. Скажите ваши настоящие имена.       Блондинка нахмурила брови. Брюнетка встревоженно посмотрела на подругу. — Зачем?       Хиде негромко усмехнулся и бросил недвусмысленный взгляд на чек-холдер на краю стола. — Думаю, что заслужил узнать их. Вы ведь хорошо отдохнули и получили щедрые чаевые? Или я не прав?       Девушки снова посмотрели друг на друга — в этот раз чуть дольше, будто вели немой диалог и о чём-то договаривались. Видимо они решили, что если откажутся, то парень останется недоволен обслуживанием... или ещё что похуже. — Меня зовут Оливия. — Джули.       Дальше Хиде с улыбкой положил ладонь на пальцы брюнетки. — У моего приятеля вчера был день рождения и мы пришли сюда его отмечать. Мы пригласили вас, чтобы расслабиться, проводя приятный вечер в компании прекрасных особ, и ни о чем не расспрашивали. Договорились?       Взгляд у девушки будто поплыл, став сонным, томным. На губах заблуждала рассеянная улыбка. Она что-то невнятно ответила. У Хиде, конечно, очарования вёдрами черпай, но вряд ли именно оно так изменило их состояния. Закрались подозрения; Курапика активировал гё.       «Это нэн… Понятно, он манипулятор, а имя — одно из условий активации способности».       Выйдя на улицу, они нашли машину, и под подозрительным Рина Курапика взял из бардачка револьвер и патроны. — Подожди меня возле клуба. Я скоро подойду. — бросил он. Хиде без вопросов кивнул и направился ко входу, а Курапика завернул в переулок.       Лаура ждала его у чёрного выхода с сумкой. — Вызвали такси? — Да. — А работа? — Возьму отпуск за свой счет. Начальник меня убьет, но увольнять не будет.       Курапика протянул ей сложенный листок. — Вот адрес. Домой не заезжайте, берите Конни и сразу поезжайте туда. На обратной стороне два номера — верхний мой, по нижнему позвоните, когда сядете в такси. Скажите, что вы от меня. Меня зовут Курапика. — Кто это? — Надёжный человек. Там вас никто не найдет. Я хочу попросить вас только об одном одолжении — если будет звонить ваш брат, не поднимайте. Я с вами свяжусь, когда всё закончиться, но до этого не возвращайтесь в город ни при каких обстоятельствах.       Глядя на листок, Лаура молчала. — Мне кажется, я совершаю сейчас самую огромную глупость в своей жизни. — Потому что решили доверится незнакомцу, который хочет спасти вам жизнь? — уточнил Курапика почти с сарказмом, что было, разумеется, несправедливо во всех отношениях. Лаура выгнула бровь. — Изначально ты хотел только вытрясти из меня ответы на свои вопросы.       Он усмехнулся. — Не буду спорить.       Подъехало такси. Курапика остановил собравшуюся садится девушку, попросил встать спиной к водителю и открыть сумку. Увидев револьвер, Лаура вздрогнула. — Н-нет, я не могу… — Можете. — произнес он сурово. — На всякий случай. Будьте осторожны, он заряжен. Знаете, как снимать с предохранителя?       Она мотнула головой. Курапике пришлось показать последовательность действий два раза. Из окна высунулся недовольный таксист с мешками под глазами: — Эй, вы двое едете или как? Отсчитываю ровно десять секунд и включаю счётчик! — Если кто-то будет вам угрожать или захочет причинить вред, не бойтесь стрелять. Думайте о Конни и всё получится. Его и ваша жизнь важнее.       Лаура с несколько беспомощным видом смотрела на пистолет в своей сумке, словно пыталась с ним примириться. Курапика открыл дверь машины и сделал жест головой. Девушка шагнула к машине. Обернувшись, она посмотрела прямо на него и тихо сказала «Спасибо», после чего села в такси.       Хиде ждал его возле входа. — Я нашел «Чарли Паркер». Он здесь, на углу в конце улицы.              Тату-салон. Акупунктурный массаж. Ломбард — покупка, продажа. Табачный салон. Суши-бар. Стены домов оплетал плющ и вьюнок. Куча болезненно-бледных подростков с растекшейся вокруг глаз подводкой смеются возле круглосуточного супермаркета, бездомные с магазинными тележками спят, уткнувшись в свои мешки. Уличный торговец затягивает свой киоск на колесах ставнями, официант сидел на ступеньках кафе и болтал по мобильному.       Курапика обрисовал в общих чертах, что ему удалось узнать у Лауры. Хиде внимательно выслушал и в свою очередь поделился тем, что выяснил сам. Имя Вильяма в Лихтенраде знали все, но говорить о нём никто не хотел, а при попытках выяснить о нём хоть что-то, на всех словно нападал приступ немоты. Про него ходило много слухов и каждый из них по содержанию служил не иначе, как устрашением — его люди контролировали в Лихтенраде игорный бизнес, проституцию и контрабанду, в частности молодых девушек, которые здесь работали. Треть из них приезжали из своих бедных стран или из других штатов на заработки и становились идеальными жертвами — ни семьи, ни знакомых, никого, кто сразу забил бы тревогу и стал их искать. Похожая ситуация была в Остенде. Пока Курапика слушал, то все больше мрачнел. Он же знал многих криминальных авторитетов города — как он раньше мог не замечать империи Готфрида? Более того, сферы его интересов имели какой-то немыслимый масштаб и напоминали луковицу: снимешь один слой, а под ним уже другой. Для того, чтобы держать под контролем столько территорий и бизнес, на него должны работать сотни человек. За всё время он хоть с одним должен был встретиться. И, скорее всего, встречался — он ведь тогда ничего не знал о том, что империя принадлежит именно Готфриду. — Ты уже, наверное, догадался, что за товар. — сказал Курапика. — Да. Надо как можно скорее найти этого Майера, пока он не удрал из города или его не прикончили. Но Майер всего лишь шестерка. Откуда достал героин? — Он курьер.       Хиде помотал головой. — Курьеры обычно не знают, где хранится основной товар. Координаторы поставок передают им строго определенное количество товара, которое нужно для продажи на их территории. — Если Майер не знает, то у него есть выход на людей, которые точно знают где Готфрид прячет весь наркотик. — Было бы хорошо, но как правило курьеры не в курсе имен координаторов. Они их могут даже в лицо ни разу не увидеть. Некоторые оставляют товар в назначенном месте и курьеры их оттуда забирают без посредников. Существует множество схем, чтобы обеспечить безопасность поставок.       Курапика не мог с этим поспорить: — Вы говорили про четыре тонны… Такие объемы товара довольно трудно прятать. — Отнюдь. Речь ведь идёт не о замкнутом пространстве, а о целом городе. Здесь можно запрятать всё что угодно и никто этого не найдет. Мест — куча. Заброшенные здания, стройки, складские капитальные здания, портовые доки, верфи… Например, выкупить площадку под крупногабаритную технику на имя подставной компании и хранить там всё что угодно, хоть героин, хоть танки, хоть трупы. — Их у Готфрида десятки, если не сотни. — И каждая владеет собственной недвижимостью в Эрдингере. Уйдут месяцы, чтобы проверить каждую. Поэтому нужно найти человека, который знает, где хранится всё.       Курапика шел, уткнувшись в шарф и глубоко засунув руки в карманы пальто; тягомотное раздражение испарилось, но на её место пришла какая-то обескровленность. Чтобы отвлечься от этого состояния, он спросил Хиде: — Ты говорил, что среди вас нет тех, кто контролирует чужой разум. Твоя нэн-техника как раз очень на это похожа. — Ты ошибаешься. Я не могу взять под контроль чужую волю и заставить следовать прямым приказам. Моя способность что-то вроде временного гипноза. Она направлена на резкую фокусировку внимания и повышает подверженностью внушению, благодаря чему человек становится… податливее. Способность не подходит для допросов и при сильном сопротивлении быстро рассеивается. — Но если её развивать, то ты сможешь стать неплохим дознавателем. — заметил Курппика. — Знаю. Потому я этого и не делаю. — долгая пауза: — Я... видел как происходит дознание с помощью ауры и как берут под контроль людей, вторгаясь в их сознание. Урон, оставленный нэн на разуме, в отличие от физического, непоправим. Фактический результат её использования приводит к полной деградации личности, словно над человеком провели лоботомию. Он словно становится овощем. Насколько я знаю, Ассоциация Хантеров не запрещает использовать нэн таким образом, но почти все хантеры с типом манипуляции выбирают для развития своих техник объекты или животных, на них остается не такой сильный от нэн вследствие другого строения нервной систем. Но есть пользователи нэн, которые выбирают людей.       Хиде опустил глаза в навигатор, покрутил карту. Они прошли ещё два заведения и погрузочную эстакаду, прежде чем остановились перед баром с намалеванной вручную вывеской с изображением саксофона. Сквозь пыльное окно были видны очертания барных стульев.       Они зашли в полутемное, едва освещенное помещение. Засаленные грязные стены, липкие столики, старая мебель, бармен с красным одутловатым лицом в джинсовой жилетке и бандане натирает пузатые стаканы — бар не выглядел местом встреч криминальных авторитетов… разве только тех, кто решил заскочить опрокинуть стаканчик, едва откинувшись из тюрьмы. — Здесь нет сцены. — пробормотал Курапика. — Ты о чём? — Лаура сказала, что в «Чарли Паркере» есть сцена.       Хиде подошел к бармену, за которой сидели несколько посетителей. От каждого несло спиртным так, что за стойкой образовалось алкогольное биополе. — Это «Чарли Паркер»?       Бармен вперил в него лишенный какого-либо выражения взгляд. — А ты вывеску что ли не видел? — Видел, но мы, возможно, ищем другой бар с тем же названием. — В смысле — другой? Вы в «Чарли Паркер», что тебе ещё надо?        Мужик в огромной косухе пригнул голову, повернулся к нему всем телом и уставился на него. — Эй, парень, шел бы ты отсюда…       На лице бармена было ясно написано, что его вот-вот вышвырнут из бара или хуже того — Хиде углядел за стойкой двустволку. — Погоди-ка. — Курапика подошел к нему сзади. — Кто у вас играет бибоп?       Посетители у стойки все как один смолкли. Бармен прекратил вытирать стакан. — Спайк Шпигель. — Попросите его сыграть свинг.       Бармен перестал вытирать стакан. Смотрел на них долго. — Дверь с торца.       Свет, каскадные люстры, джазовая музыка, переполненный зал — всё выглядело совсем иначе, чем в баре наверху.       На входе их тщательно обыскали. Пистолет Курапика предусмотрительно оставил в машине, но нож оставил на месте. Он мог бы предъявить свою лицензию хантера и зайти хоть с винтовкой, если бы захотел, но отсвечивать в подобных местах лицензией неразумная затея. Проверив их, охранник позвал кого-то из зала. Выбритые виски, очки-авиаторы, широкое, проницательное лицо, армейская выправка — подошедший мужчина был похож на видавшего виды отставного военного. Хмуро глянув на них, он сверился со списком и сообщил, что мест нет и выразительно кивнул Курапике за плечо. Он не хотел этого делать, но упомянул, что работает на Лайта Ностраде, понадеявшись, что это ему как-то поможет. «Военный» переглянулся с охранником. Перебросившись с ним парой скупых фраз, мужчина довольно панибратски хлопнул его по плечу и пропустил внутрь.       С разных сторон доносились обрывки разговоров и смеха, воздух был настолько плотный и насыщенный густым людским духом вперемешку с запахами одеколона и дымом от сигар, что с трудом проникал в легкие. Люди в костюмах сидят за столиками, стояли небольшими группами, болтали, курили сигары. Несколько раз мимо него промелькнули знакомые лица — он тут же отворачивался, чтобы его не узнали. — Откуда ты узнал код? — спросил Хиде, склонившись к нему; в клубе стоял такой шум, что надо было перекрикивать друг друга. — У одного местного типа договор с владельцем клуба и тех девушек часто приглашают развлекать публику. Однажды, когда их привели в заведение, Лаура, услышала, как парень сказал человеку на входе эту фразу. — Бибоп, джаз, Чарли Паркер... Оригинально придумано. И удачно, что она ее запомнила. — Бандиты в Эрдингере часто пользуются таким трюком. Например, какой-то посторонний человек узнает о заведении, где собираются десятки преступников. Он идёт туда и видит тот паб, в котором мы были. И никого там нет. Человек начинает допрашивать бармена, мол, ходит ли сюда вот такой человек, а какая у вас тут клиентура. Он приходит день за днем, но никого не видит. — А если проследить за торцом? — Во-первых, бармен всегда может предупредить хозяев, а во-вторых я более чем уверен, что выход находится в другом месте.       Официанты ходили между столиками, разнося на подносах еду и напитки. В небольшом зале перед сценой, где исполнял импровизацию джазовый оркестр, не было ни одного свободного столика — их заняли либо пары, либо за ними кучно расположились целые компании. Лишь за одним сидел гость в полном одиночестве, прямо в центре. Он был невысок ростом, в сером костюме-тройка без пиджака; его короткие, прямые, чёрные волосы, были уложены прямым пробором и выбриты на затылке. Положив согнутую руку на стол, он неторопливо перемешивал в стакане виски с кубиками льда.       Курапика задержался на нём взглядом. Словно ощутив на себе пристальное внимание, человек обернул краешек щеки. Мелькнул приподнятый уголок раскосого глаза — точка зрачка сливалась со сплошной чернотой его радужки. — Он азиат. — вслух произнес Курапика. — Да, и что? — Что он здесь делает? — Иди спроси у него, если хочешь. — с сухим раздражением бросил Хиде и прошел мимо. Курапика проводил его недоуменным взглядом. — Разве он не якудза? — спросил, нагнав Хиде.       Раздражение в чужом голосе приобрело опасный металлический звон. — Не сравнивай якудза и местных бандитов, которые себя ими называют.        Курапика больше не стал задавать вопросов, но в уме сделал пометку.       Они подошли к бару, который находился в другом зале. Народу тут было поменьше, и в целом потише. В конце стойки сидели двое и о чем-то вполголоса разговаривали, близко сдвинув голову друг к другу.       В отличие от прошлого, здешний бармен был с мощной фигурой и огромными ручищами, словно созданными для того, чтобы калечить людей. — Где нам найти Майера Хансема?       Не отрываясь от работы, бармен вздёрнул квадратную челюсть, указав на столик подальше от стойки, рядом со стеной: — Его сегодня нет. Но можете спросить Брандта, он вон там сидит. Они с ним приятели.       За столом, на который указал бармен, сидел неотесанный парень в джинсах, с длинными немытыми волосами. На вид ему было лет двадцать восемь или меньше, кожа тусклая, длинная челка светло-каштановых волос нависала на глаза, а губу рассекал некрасивый шрам. Вид у него был рассеянный, и он не сразу заметил, как к его столику кто-то подошел. — Вы Брандт?       Тот вскинул на них чуть сонный, насупленный взгляд. — А вы кто? — Мы сядем? Спасибо. — вместо ответа Курапика отодвинул стул. Хиде остался стоять за напрягшимися плечами парня. — У нас к тебе пара вопросов насчёт твоего приятеля, Майера Хансема.       В глазах — паника. Парень порывисто привстал со стула, но Хиде силой усадил его на место. — Сиди-сиди. — ласково похлопав его по плечу. — Вы кто такие? Что вам от меня надо? — От тебя — ничего. Мне нужен Майер. И сейчас ты скажешь нам, где его найти. Он забрал кое-что, что не принадлежит ему.       Парень мертвенно побелел. Перед ним сидела не хрупкая девушка, и Курапика рассудил, что церемонии метать уж точно ни к чему. — Твою мать… Слушайте, парни, я ничего не знаю, ясно? Я вообще не при делах! У Майера крыша отъехала, раз он решил пойти на тех парней, а мне не нужны проблемы. Клянусь Богом, я как просёк, что они с Дафом собираются провернуть, я сразу отказался участвовать… — Участвовать в чём?       Брандт внезапно понял, что сказал то, чего, вероятно, говорить не следовало. Курапика и Хиде смерили друг друга взглядами. — Отвечай на вопрос.       Ладонь снова сомкнулась на плече парня. Тот судорожно сглотнул. По виду Курапики тот понял, что если не будет отвечать на вопросы, то тот прибегнет к членовредительству. — Я не в курсе подробностей… Повторяю, мне реально проблем не надо... но походу он обчистил своего босса. — Что украл? — Наркоту. Героин. Охрененно чистый, от которого на улицах все пищат. — Где он его достал? — Я не знаю... Не знаю! Он не говорил. Клянусь, парни!       Курапика посмотрел на Хиде. Тот покачал головой. — Если он хочет снова увидеть свою сестру и племянника, то мы ждём его здесь завтра ровно в восемь. За этим же столом. Если его не будет, то пусть ждёт по адресу своего дома тяжелую бандероль. Ты понимаешь, о чём я сейчас тебе говорю?       Брандт медленно кивнул. — Вот и отлично.       Сев в машину, Курапика зажег сигарету — он уже сбился со счета, какую за этот день — и пересказал всё Рину. За это время они покинули Лихтенраде и ехали по пустынным улицам Йордана. — Завтра в шесть Майер должен быть в том клубе. — закончив, сообщил он. — Я ожидал чего-то посущественнее курьера, но, по-крайней мере, это начало. Обсудим всё завтра... вернее, уже сегодня. Хиде, ты можешь притормозить на Евлер? — Э-э... — тот безуспешно тыкал в кнопки навигатора: непонятные улицы, названия не разобрать, Хагестгатан, площадь Бруннвиген, Сен-Удеплан, покрутил карту. — Дай сюда. — Рин повернул к себе экранчик и проворчал. — Когда вы с Шиф уже научитесь в картах разбираться? — Топографический кретинизм не лечится. Что ты забыл в Евлере в час ночи? — У меня встреча. — Судя по тону, не слишком приятная.       Рин что-то неразборчиво хмыкнул в ответ.       Через двадцать минут, высадив Рина, Курапика остановился возле супермаркета, чтобы купить сигареты. Рядом с магазином стояла круглосуточная закусочная, подсвеченная желтыми и красными фонарями. Наружное оформление в стиле ретро выглядело довольно стильно и привлекало прохожих прохожих — несмотря на поздний час, дайнер был набит битком.       «Хорошо, я немного подобрался к Готфриду... Зато в иероглифах не продвинулся ни на миллиметр». — Я бы не отказался от кофе. — заинтересованно поглядывая на дайнер, сказал Хиде. — А я бы не отказался от пары часов сна. — взглянув на экран телефона — половина первого. Он до того хотел спать, что с трудом соображал. — Курапика, если ты не против, я бы хотел взглянуть на квартиру той девушки.       Он вскинул голову. — Зачем? — Если мы хотим перевести иероглифы, нужны подсказки. — Я уже осматривал её, ничего там нет.       Хиде многозначительно посмотрел на меня. — Но если пройтись свежим взглядом, может, найдется что-нибудь ещё?       Курапика и сам об этом подумывал, но после того как узнал, что у Готфрида на руках могут быть алые глаза, то иероглифы как-то сразу ускользнули с орбиты его интересов. Ему пришли на ум слова Рина. Возможно ли, что записка и впрямь оставлена вовсе не для него? Он ведь даже не мог её перевести. И явно не для тех, кому он её показывал. Курапикой потер пальцами глаза. Выходит, его встреча с Хейл-Ли действительно могла оказаться случайностью? Но кто бы ещё в таком случае догадался, что речь идёт о Сенрицу? Нет, никаких сомнений, что записка для него, но всё остальное…       «Сплошные догадки и предположения. Я будто уфологией занимаюсь». — Ты прав, возможно, что-нибудь да найдется. Но я не особо хочу туда возвращаться. — Почему?       Он сделал вид, что ничего не услышал, и залез в телефон. — Между вами что-то произошло? — Я что, просил лезть ко мне в душу? — Не пойми меня неправильно. — Хиде сделал небольшую паузу, после которой продолжил: — Я не собираюсь доставать тебя личными вопросами, но эта девушка привела тебя к нам, поэтому я хочу осмотреть квартиру. Возможно там находится то, что поможет в переводе, потому что, признаюсь честно, я зашел в тупик.       Внутри что-то совестливо кольнуло. Здесь не личная жизнь, а работа, поэтому нужно зажать в кулак все свои чувства и делать дело. С момента их знакомства Хиде предпринимал ненавязчивые попытки расположить его к себе не только для облегчения общей задачи, но и чисто по-человечески, на что он отвечал либо грубостью, либо подозрениями. — Я нашел вас не благодаря записке Исаги, а благодаря тому, что мне сказал Хисока, когда её увидел. — Но если бы не было записки, Хисока не увидел бы её и ты не попал в Ренгео, не так ли?       Этот факт ему нечем было крыть. — Но как Хисока догадался, что речь идёт о вас, если в ней, как ты сам говорил, нет ни намёка на Хейл-Ли? Может быть такое, что он узнал иероглифы?       Поразмыслив, Хиде несогласно покачал головой. — Думаю, это из-за адреса. Мы условились, что если он приведет пользователя нэн, то мы встретимся на той улице. — Чем больше я пытаюсь во всём разобраться, тем меньше мне кажется, что записка вообще имеет к вам хоть какое-то отношение. — Я согласен. Но давай развернем всю цепочку. После того, как Хисока намекнул тебе о нашей сделке, ты нашел Асму и выяснил, что она о ней ничего не знает. Однако тебе важно понять иероглифы, и Тоя приводит тебя ко мне. Пользуясь информацией, полученной от Хисоки, ты быстро понимаешь, что мы пользователи нэн. И на этом все. Никто не узнал иероглифы, никто не знает, что это за девушка. Хейл-Ли и эта записка никак не связаны друг с другом. — И что же? — Проблема заключается в том, что с какой стороны мы на все это ни смотрим, нам никак не удается уловить мотив, почему она оставлена для тебя. А это самое главное. Узнав мотив, мы поймем, в какую сторону двигаться, чтобы её разгадать. — Я ломаю голову над этим последнюю неделю. Не могу придумать ни одной причины. — Ну, теперь у тебя есть я.       Курапика устало усмехнулся и положил телефон в карман. — Знаешь, я ведь не смог ничего узнать о ней.       Он повернулся к Хиде. — Рика Исаги достаточно известна в качестве личной охраны принца Церидниха, но не более. Я спрашивал о ней среди знакомых — те, кто слышал её имя, говорят одно и то же… — Почему известна? — А? — Я не первый раз слышу, что благодаря службе принцу Какина её имя стали узнавать другие...заинтересованные лица. — припомнив короткую беседу с Йохаимом Нольте в Рейнгессен, он дёрнул колесо зажигалки, прикурил. — В чём причина? Только в исполнительности? — Полагаю, речь идёт больше, чем об исполнительности. О ней отзываются, как об очень… обаятельной личности. Говорят, она выполнит что угодно. Любую работу. Она добивается результатов, остальное её не волнует. А угодить королевской особе уровня принца Церидниха дорогого стоит — он один из главных претендентов на трон. Когда Исаги работала на него, он заручился поддержкой многих влиятельных лиц в Какине. — Тогда почему с таким послужным списком она согласилась работать на Ностраде? — спросил себя Курапика вслух, не поворачиваясь к Хиде. Он не интересовался причиной раньше, а сейчас возле возникшего вопроса в голове будто замигал красный вопросительный знак. — На обратной стороне записки был адрес Асмы, но иероглифы она перевести не смогла… Значит, они не для неё. Но за что тогда ей нужно было передать деньги? Или не ей вовсе…       Каждый вопрос остается без ответа, каждая нить приводит в тупик. Потирая висок, он так напряженно курил, что табак попадал ему на язык, и продолжал говорить сам с собой, но как бы не пытался завести измочаленный мозг, мысли вяло текли по уставшим извилинам, затухая на полпути. Взбодрится бы…       Курапика бросил взгляд на дайнер. Кофе… Пнуть на сон и пойти опрокинуть пару чашек? За весь день он ни разу толком не поел, но почему-то не чувствовал особого аппетита, а вот спать хотелось.       Сделав последнюю затяжку, он бросил окурок и придавил его каблуком, но начав идти, почувствовал, как мир перед глазами зашатался. — Знаешь, тебе и правда лучше пойти поспать. — поддержав за плечо, сказал Хиде, встревоженно оглядывая его. — Я в норме... Просто голова разболелась. — затем показал глазами на дайнер. — Холод собачий. Пошли выпьем кофе.       Хиде присматривался к нему со сдержанным беспокойством, но в итоге согласно кивнул.

***

      Квартира Исаги с прошлого раза не изменилась и выглядела также по-спартански простой. Пустой. Серой. И очень тихой.       Обычно сдержанный в своих эмоциях Хиде осматривал взглядом небольшое помещение с выразительно приподнятыми не то от растерянности, не то от удивления бровями — он явно не ожидал увидеть что-то подобное. — Весьма… аскетично. — с заминкой вынес вердикт парень тоном «какой кошмар, как здесь вообще можно жить». — Первый раз вижу, чтобы кто-то настолько был неприхотлив в быту. — Ваш подвал по сравнению с этой квартирой настоящий дворец. — Хиде позади него хмыкнул. — Извини. — Ничего, все в порядке, я и сам от него не в восторге, хотя я всё ещё пытаюсь найти в нём своё очарование. Но, конце-концов, мы же сюда не в отпуск приехали.       Внутри было холодно и снимать верхнюю одежду никто из не стал. Он хотел было снять ботинки, но посмотрев на не слишком чистый пол, а потом вспомнив, что заплатил за следующий месяц, посудил, что может ходить тут как ему заблагорассудится. — Ты хочешь найти здесь что-то конкретное? — спросил Курапика, вглядываясь в раковину, словно в колодец. Кое-где за месяц успел осесть толстый слой пыли. — Нет, скорее понять, что она за человек. — Зачем?       Хиде не ответил. На окне стоял жухлый папоротник с коричневыми поникшими листьями. В двух ящиках письменного стола лежали скрепки, несколько использованных ручек и ежедневник. Хиде полистал его, пока не дошел до страниц, на которых было что-то написано, вытащил из кармана сложенный листок. — Да, это её почерк. — пробормотал он.       Хиде сравнивал иероглифы на записке с тем, что написано на страницах ежедневника. Курапике уже трудно было определить, являлось ли его желание выяснить, что скрывается за иероглифами результатом навязчивого интереса или же они стали чем-то вроде интеллектуальной игры. — Что в нём? — Курапика, в отличие от Хиде, на кёцуго ничего не понимал. — Ничего особенного: имена, адреса, номера телефонов… Кто такой Мартин Карел? — Никто.       Отложив ежедневник, Хиде вернулся к содержимому стола. На нём навалено было столько разных вещей, в основном, книг, газет, журналов и разных бумаг, что часть пришлось убрать на подоконник, чтобы разобраться по порядку. Хиде заметил на столе карточную колоду ханафуда и некоторое время смотрел на неё с нечитаемым выражением лица, явно о чем-то задумавшись, взял колоду и перетасовал глянцевые, цветастые карты. Курапика, следивший в это время за ним, терялся в догадках. Помимо ханафуда, Хиде нашел небольшую складную доску для игры в сёги. — Как ты нашел записку?        Курапика вкратце рассказал. — Криптекс. Умно. В нём было ещё что-то? — Деньги. — Сколько? — Это важно? — Да, важно. — Почти восемь миллионов.       Хиде присвистнул. — Ты отдал их Асме-сан? — Как ты догадался? — Не догадался. Тоя сказал. Говорит, её чуть удар не хватил, когда она увидела кучу денег на столе. Она сразу поняла, что оставил их ты и отправила его в магазин, чтобы вернуть, но ты уже ушел. — сделав паузу, он добавил: — Тебе стоит зайти к ней. — Мне они не нужны. — Дело не в том, что нужны они тебе или не нужны , а зачем Исаги понадобилось, чтобы ты передал их ей. — Не имею ни малейшего представления. — пробормотал Курапика. — Асма-сан, кажется, тоже. — Хиде подошел к книжному шкафу, долго изучал корешки, затем взял книгу, один из томов «История от основания города» Тита Ливия. — На латыни, с ума сойти… — он достал ещё несколько книг, положил на стол, полистал каждую. На его лице застыло ошарашенное выражение. — Теперь неудивительно. — Что? — Я про криптекс. Немногие бы додумались до такого способа сберечь вещь от тех, для кого та не предназначена. Эта девушка явно очень образованная. Фарси, баменди, голконда… «Рамаяна» на санскрите, «Шахнаме» на фарси. Я бы хотел с ней познакомиться. — Исаги не тот человек, кого стоит подпускать к себе. — Почему?       Сквозь щели в деревянной раме в комнату со свистом просачивался ветер с улицы, раскачивая пыльные тюлевые занавески. В тёмное время суток квартира не выглядела столь же невзрачно и убого, как днём, но появлялась в ней какая-то ощутимая пустота. — Она из тех, кто мучает людей. «На устах молитва, а за пазухой плеть» — это про неё.       Хиде засмеялся, но отозвался без особого сочувствия: — Если не ошибаюсь, ты говорил, что она хантер за головами. — Курапика посмотрел на него вопросительно. — Довольно трудно ожидать мягкой натуры от человека, который занимается тем, что ищет людей, которых хочет убить. Ты тому пример.       У него на лбу появилась небольшая морщинка. — Вернемся к делу. — сухо сказал Курапика, не желая развивать тему. — Хорошо. Иероглифы. Они должны что-то означать. — Да. — Они записаны намеренно. — Да. — Но мы не можем их понять. — Да. — Или понимаем неправильно. — Именно. — Они не относятся к Хейл-Ли. Они имеют отношение к нечто иному. — Возможно. — У меня есть две теории: либо иероглифы предназначены для тебя и ты должен сам разгадать их, либо они оставлены для кого-то другого. — Кого только. — Да, этого мы не знаем. — качая головой. — Но меня больше беспокоит, что я не понимаю, что это за язык, и принадлежит ли то, что мы зовем иероглифами, к какому-то языку вообще. Возможно, написанное не иероглифы вовсе, а тайный шифр. Но лишь человек, знающий «ключ», сможет его разгадать. — Как найти этот «ключ»? — Вся сложность шифрования состоит в том, как именно реализован этот процесс. Если это уникальный шифр, предназначенный для одного конкретного человека и лишь он, помимо составителя, знает «ключ», то шансов его разгадать практически нет, если этим человеком являешься не ты. Также обстоит дело, если шифр основан на матрице. А вот в случае, если существует закономерность, например, в определенном расположении черт в иероглифах, или связь с каким-то конкретным объектом или человеком, как, например, в случае с криптексом, то возможность ещё остается.       Значит, человеком или объектом… Курапика мыслил рационально — рационально не в общем понимании, а исходя из установленных им принципов — но если дело касалось Исаги, тут, к сожалению, никакой рационализм не позволит влезть к ней в голову. Её сознание представлялось ему как некий зашифрованный код. Чтобы его взломать, нужно было мыслить… креативнее. Тем временем Хиде вновь повернулся к книжным полкам. Похоже, как человека, неравнодушного к книгам, они его всерьез заинтересовали. Курапика прошелся глазами по полкам. Навскидку, книг наберется где-то тридцать-сорок штук. Странно, что Исаги оставила здесь столько книг. В остальных местах квартира была совершенно пуста: ни одежды, ни личных вещей, нигде не было. — Что если ключ может оказаться в книге?       Хиде проследил за его взглядом. — Думаешь, в одной из них? — Я готов уже взяться за любое предложение. — Курапика закрыл ладонью лицо, так, что остались видны только нос и глаз, какое-то время раздумывая. — Стоит для начала их все отсюда забрать. У меня в багажнике лежит сумка.       Им потребовалось два захода, чтобы освободить полки и перетащить все книги в машину. В последний раз несколько книг не поместилось, и они решили взять их, когда будут уходить. — Сколько языков ты знаешь? — поинтересовался Курапика, потирая занывшее плечо, где заживала рана от ножа куклы Иллуми. — Очевидно, недостаточно, чтобы помочь перевести записку. — пожал плечами Хиде. — А ты? — Если считать всеобщий, то три. — А твой родной? — У клана Курута был свой язык. — Получается, ты последний в мире носитель языка Курута. — сказал Хиде, и тут же, сконфуженно, когда понял, что сказал: — Прости. Это было неуместно.       Курапика отреагировал спокойно — только в животе слегка ёкнуло, когда Хиде произнес «последний в мире». — От того, что ты сказал это вслух, ничего не изменится. Где ты их учил?       Хиде открыл «Доккодо» — очень тонкую книжку в постаревшей обложке, провёл пальцами по пожелтевшему форзацу. — «Единственный верный Путь», Миямото Мусаси. — пробормотал он и закрыл книгу, решив не идти дальше первой страницы. — Мы с сестрой выросли в синто-буддийском монастыре на севере Какина и воспитывались в качестве будущих служителей местного храма. Мы жили там почти шесть лет до тех пор, пока мне не исполнилось четырнадцать. — А потом? — А потом храм сгорел. Через пару лет мы попали в Хейл-Ли. Из послушника в якудза.— его лицо иссекла кривая усмешка. — Неплохой сюжет для книги, скажи?       У Курапики вырвался смешок. — Помнишь я тебе рассказывал про своего друга? — он кивнул. — Нас с Тецуро взяли в храм примерно в одно время и почти сразу мы стали лучшими друзьями. Однажды он сказал, что мечтает стать вором. Понятие не имею, откуда взялись у него эти мысли в голове с учётом того, что Тецуро в жизни ничего не крал. Он всё твердил, что я с нашим общим товарищем станем его напарниками. Наверное, он просто не хотел ни от кого зависеть и распоряжаться своей жизнью сам. — Ты связался с якудза, чтобы найти его? — Да. Но я не добился никаких результатов. Вряд ли когда-нибудь я потеряю надежду, что в один день встречу его, но я почти смирился с тем, что этого никогда может не произойти. — А ты никогда не думал уйти из преступного мира и стать кем-то другим? Извини за прямоту, но по-моему ты зря растрачиваешь себя и свой талант. С твоими навыками ты мог бы получить лицензию и искать своего друга в качестве хантера.       Хиде покачал головой. — Я не жалею о том, что связался с якудза. Мне сложно это объяснить. В Азии отношение к мафии иное, чем во всём остальном мире. У вас принято презирать тех, кто связался с организованной преступностью. Они становятся изгоями общества, и какая бы причина не была у человека, отношение к нему становится предвзятым. У нас же относятся к мафии терпимо — разумеется, если соблюдать определенные правила. Иногда мы даже сотрудничаем с властями, если обе стороны получат от этого выгоду. Конечно, находятся люди, кто осуждают тех, кто по собственной воле принимает решение вступить в мафиозный клан, но их никогда не вычеркивают из общества. — молчание. — У якудза в Какине есть закон, на который ты соглашаешься, когда тебя принимают в семью: либо ты принадлежишь клану до конца жизни, либо тебя ждёт смерть. Я хотел найти друга и понимал, на что шел, когда стал частью якудза. Благодаря Хейл-Ли я стал тем, кто я сейчас, и смог защитить сестру. Я желал для неё не совсем такого будущего, но… Впрочем, это уже мои сожаления. К тому же… — Хиде повернулся к окну. — По сравнению с теми, кому я служу, мой талант — ничто. — Например с Рином? — не сдержался от сарказма Курапика.       Хиде перестал рассматривать ночное небо. Когда он подвернулся, Курапика увидел, что его лицо потемнело. — Рин вовсе не глупец. Ему просто мешает гордыня.       Курапика промолчал. Что-то в душе отозвалось на прозвучавшую фразу, будто та была сказана в его адрес. Гордость — качество, абсолютно необходимое для человека. Без нее он становится слабым, покорным и безвольным, но, как и всякого качества, гордости должно быть в меру, чтобы оно не превратилось в гордыню, более опасную и вредную ипостась. Может, люди становятся слишком гордыми, потому что они боятся стать слабыми? Отчасти Курапика действительно боялся этого. Но ведь он готов был без единой секунды раздумий положить свою гордость к ногам памяти своего клана… почему?       Любовь одна из немногих вещей, способная лишить человека гордости. Его любовь к своему клану была настолько велика, что его достоинство, принципы и всякий страх меркли по сравнению с ней. Всё его существование целиком и полностью подчинялось гордости своего клана, которую запятнали хозяева алых глаз, и ненависти к Гёней Рёдан. Он уже не знал, где заканчивалась грань его достоинства, как члена клана Курута, и где начиналась его собственная, человека по имени Курапика. Более того…       Он когда-нибудь проводил её?       Курапика сел на стул. Внезапно он осознал, что если убрать из него его родословную, то оставалась личность, которая была… никем. Он знает, как искать монстров, и больше ничего не умеет. Он не знал даже, какого это — жить, как обычный человек. Он сознательно лишил себя всего, что сделало бы из него личность: людей, простых радостей жизни вроде походов в кино, времени с друзьями, катаний на велосипеде — он всегда хотел, но так и не научился — планов на будущее, но не на год или два, а пять, десять лет... Он никогда не мечтал о чём-то для себя, ничем не интересовался для удовольствия, только тем, что могло принести пользу в изысканиях. Вместо этого — бессонные ночи, мрачные раздумья, моменты, когда душа и сердце, истекающие кровью, говорят: «Да», но упрямо искривленные губы душат их, твердя: «Нет».       «Пустышка». Я — пустышка. Неужели?...       Он долго смотрел вниз, на деревянные доски, пока кое-что не замечает.       Курапика наклонился и поднял с пола волос. Длинный, светло-золотистый, с крупным завитком на конце. Волос, несомненно, был женский. Держа его в руках, Курапика вспоминал всех людей из окружения, кому он мог принадлежать, но среди них с похожей шевелюрой была только одна девушка из личной прислуги Неон, Мириам. Среди всех слуг, кроме парочки камердинеров, Мириам работала на семейство Ностраде дольше всех — почти пять лет. Её почти всегда можно было увидеть рядом с Неон или с Элизой. Что ей могло понадобится в квартире было неясно, как и то, когда появился волос — до или после того, как Исаги ушла. — Что там? — Здесь кто-то был. — Может, подруга? — У Исаги нет друзей. — Сказал человек, который даже не знает, сколько ей лет.       Курапика проигнорировал насмешливый комментарий и приблизил волос к свету. Он вглядывался в него так долго, что у него заслезились глаза. — А если хозяйка квартиры? У неё же есть ключи? — У неё рыжие волосы. — отмахивая от предположения, бормочет Курапика. Он не заметил его в прошлый раз, потому что пришел с целью забрать документы на Стейли и не столь внимательно осматривал квартиру.       И тут ему приходит в голову одна мысль. Когда он начал отодвигать стол, Хиде лишь посмотрел на него с удивлением, но как только Курапика опустился на ноги и подцепил деревянную половицу, решился спросить: — Что ты делаешь? — Проверяю кое-что.       Сняв половицу, Курапика отложил её в сторону и молча посмотрел внутрь. Коробка, в которой лежали криптекс и конверты с деньгами, стояла на месте. Щель была достаточно широкой, и коробку можно было поставить как в вертикальное, так и в горизонтальное положение, как и оставил её в прошлый раз Курапика. Сейчас коробка стояла вертикально. Минуту Курапика сидел неподвижно, прикидывая, насколько может доверять своей памяти, и всё больше убеждался в том, что после него здесь кто-то побывал.       Закрыв половицу, он вернулся к столу и тщательно перепроверил всё содержимое, стараясь выяснить, не пропало ли что-нибудь, и в результате убедился, что все как будто на месте. Он подошел к кровати и посмотрел на пол под ножками. В прошлый раз, когда он отодвигал её, чтобы проверить, нет ли под ней тайника, то оставил на полу еле заметные следы. При ближайшем рассмотрении Курапика убедился, что новых не появилось. Значит, тот кто смотрел мультфильм, сразу догадался, где находится тайник, но ничего в нём не нашел — криптекс лежал у него дома — поэтому вернул коробку на место. Но факт оставался фактом: кто-то заходил в квартиру и осматривал вещи, но в отличие от него, нашедшего тайник помимо своей воли, человек пришел с намерением что-то здесь найти. Возможно, он необязательно искал именно криптекс, но так или иначе… Возникало два вопроса: кто это был и что он хотел здесь найти?        Как узнать, кто сюда заходил? Пораскинув мозгами, Курапика вышел и осмотрел проходной коридор на наличие камер. Дом был старый, построенный лет тридцать или сорок назад, с жителями далеко не зажиточного уровня, поэтому не было ничего удивительного, что он их не нашел. Однако одна камера всё же имелась — на углу дома, откуда виднелся обзор на лестничный пролет до первого этажа и, соответственно, всех, кто по ней шел. Покружив вокруг, он нашел доску объявлений, где помимо афиши, рекламирующей мероприятия в Общественном центре, нашелся номер домоуправления. Он переписал его себе в телефон вместе с отметкой найти хозяйку квартиры.        Когда он вернулся, Хиде ещё раз задал ему вопрос, но Курапика ограничился расплывчатыми объяснениями и вернулся к проверке квартиры. Он приблизился к платяному шкафу. Внутри, кроме пары вешалок, было пусто. Пустая ванная. В спальной части тоже без находок. Кровать застелена чистым, выглаженным бельем, как в номере отеля. Курапика коснулся темного ободка на поверхности столика — следа от чашки — один за другим выдвинул ящики. И в них ничего не было. Опустившись на колени, он заглянул под кровать, после чего пошёл на кухню. — Я заметил, ты не зовешь её по имени. — прорезал тишину голос Хиде. — Не хочу.       Её имя было словно камнем под языком. Не мог он его выплюнуть, не мог и всё тут. Курапика понимал, что им движет озлобленность и нелепое упрямство — от того, что он не произносит имя Исаги, оно не сотрется из памяти, его не обезличить замалчиванием, но ничего не мог с собой поделать. Обид Курапика не забывал и прощать не умел в принципе. Он всегда был злопамятным, с самого детства, и в этом плане в корне отличался от своих терпимых родителей, которые не понимали, откуда в нём такая твердолобость. Но ещё больше их волновала его агрессия и мстительность. Первый звоночек прозвучал, когда ему было шесть лет и он избил до крови парня значительно крупнее и сильнее его, когда увидел, как тот со своими приятелями мучал собаку, поднося к её шерсти раскаленный охотничий нож. Свою тогдашнюю жертву Курапика по-прежнему вспоминал с раздражением: на его требование отпустить пса парень сначала отвесил ему только оплеуху, не желая связываться с мелюзгой, но видя, что он не будет отступать, так ударил его кулаком, что у него треснула губа и потемнело в глазах. Маме он соврал, что упал с качелей, а через два дня подстерег мучителя животных и врезал ему деревянной палкой по лицу. Оттащили его двое взрослых до того, как лицо парня превратилось в кровавую кашу. Спустя несколько лет старейшина отправил его на Испытание в город, где трое верзил насмехались над Пайро. Все в клане Курута знали, что над лучшим другом Курапики лучше не шутить, иначе будет худо, но тогда от гнева у него слетела крыша — если бы не лучший друг, неизвестно, чем бы все закончилось. Хотя Курапике как раз-то и было известно, ведь в тот момент он был твёрдо убежден, что лучше изобьет тех ублюдков до смерти и провалит Испытание, чем позволит Пайро терпеть это дерьмо.       Вернувшись домой, Курапика не выдержал и признался матери о том, что произошло. Он спросил у неё, почему люди кидались в него камнями и называли «красноглазым дьяволом». Из-за глаз?       Когда мама обернулась, горло Курапики будто покрылось горячей смолой. Тогда первый раз в жизни он увидел её алые глаза. — Беда не в твоих глазах, Курапика. — она говорила ему одно, но будто пыталась сказать что-то совершенно другое. — Ты покалечил ту шпану, потому что они обидели Пайро. Ты стал одержим своими гневом и потерял контроль над собой. Члены нашего клана тратят многие годы на тренировки самодисциплины, чтобы уметь вовремя подавить свои чувства, когда это необходимо. — её голос вдруг стал ломаться. — Но после того, что ты мне рассказал, я не знаю, получится ли у тебя… Не знаю… — алый взгляд затуманился, заблуждал по кухне, но, казалось, ничего не видел. — Тебе… может, тебе правда пока ещё рано выходить во внешний мир?... Может, подождем пару лет? Или хотя бы годик? Ты чуть-чуть подрастёшь и тогда…       Мама прижимает руку к губам, словно уговаривает себя молчать. — Мам…       Она быстро смахивает слёзы, глубоко вздыхает. — Я боюсь, что старейшина был прав и тебе не стоит покидать клан. — от матери исходили волны страха. — Твоё сердце словно наполнено порохом — достаточно одной искры, чтобы оно вспыхнуло. Но этот огонь может уничтожить не только тех, кто заслуживает наказания, но и тех, кто рядом с тобой и… тебя самого.       Тогда ему было неведомо то, о чем говорила мать. Став взрослее, анализируя свою несдержанность и взрывной темперамент, Курапика понял, что она имела ввиду. Существовала определенная граница, дальше которой нельзя испытывать его терпение, иначе он становится опасен. Эта граница вовсе не была проложена через его самоуважение, чувства и убеждения, как он раньше думал. Она проходила через людей, которых он любил. Если их обижали, причиняли им какой-либо вред, это пробуждало в нём пламенную, убийственную ярость.       Любые же слова или поступки, направленные против него самого, в том числе и нанесение телесных повреждений, воспринимались им с куда большей выдержкой. О последствиях своего характера он практически никогда не задумывался, что, бывало, приносило людям некоторые проблемы. Не так давно на ужине, которую устраивал босс для бизнес-партнеров, он заметил, как один из приглашенных гостей пристает к Неон, кладя руку ей то колено, то обнимая за талию и делая недвусмысленные предложения уединится в библиотеке. Курапика вежливо попросил гостя выйти под предлогом «обсудить кое-что». Результатом «разговора» была сломанная правая рука, вывихнутое плечо, вполне чёткое и доступное предупреждение, что у него будет сломано, если он вдруг вздумает ещё раз коснутся девушки, и подпорченный аппетит тех гостей, до которых донеслись вопли боли. Выслушав его объяснения, Ностраде поблагодарил его, но попросил больше так не делать. — Вы были друзьями? — Я считал её своим другом. Но я потерял бдительность и совершил ошибку. Надо было с самого начала держаться от неё подальше.       Пока Курапика ходил по кухне, Хиде какое-то время молчал. — Некоторые люди как пропасть — нутром понимаешь, чем всё кончится, но рука сама к ней тянется. Так бывает. Это не ошибка.       Ну хватит уже, думает он, чувствуя по тону Хиде, что тот разогревается для расспросов. — Нет. Если ты всё понимаешь, надо просто убрать руку и отвернуться.       На одной из полок стояла красная банка с изображением мультяшного котика. Курапика взял ее и прочитал надпись — «Кошачьи лапки», корм для кошек с кусочками розового тунца. Он перевел взгляд на пол, чтобы увидеть там миску, игрушку, лоток — любое подтверждение, что в квартире жил кот, но ничего не нашел. Курапика попытался вспомнить, говорила ли хоть раз Исаги о том, что у неё есть домашнее животное, но память не отзывалась. Собственно, чему он удивляется — даже если бы и был, он бы об этом не узнал.       Вдруг — он даже решил, что ему показалось — Курапика услышал настойчивое мяуканье и открыл входную дверь. Черепахово-серая кошка стремительно проскользнула мимо него от дождя.       «Теперь понятно, зачем эти консервы» — сказал он себе, смотря, как кошка обнюхивала кухню. Он нашел в подвесном шкафчике блюдце и положил в него корм, который гостья не без удовольствия съела. Затем она благодарно мяукнула, потершись об его ноги, запрыгнула на кровать и свернулась в клубочек, явно не собираясь никуда уходить. — Тебя любят кошки. — заметил Хиде, наблюдавший эту сцену. — Бродячая? — Не знаю. Может, ей не нравится у своих хозяев.       Возле кровати стоял маленький переносный телевизор с телескопической антенной и видеопроигрывателем, из которого так и торчала с прошлого раза кассета с мультфильмом. Хиде подошел к нему, опустился на корточки и включил. Комнату наполнили детские голоса, мелодичная музыка флейты, производившие, надо сказать, довольно жуткое впечатление из-за мрачной полутьмы — всю квартиру освещала лишь одна горящая лампа на кухне. Видео длилось секунд двадцать — смена сцен старого мультфильма отражались на нечеловечески бледном лице Хиде, которое, казалось, плавало во тьме комнаты. — Говоришь, узнал, где находится криптекс по звуку флейты? — протянул Хиде. — Да, и что? — Тебе известно, что это за мультфильм? — Нет.       В этот момент его стали переполнять самые недобрые предчувствия. — Это сказка, написанная детским автором Карлом Эберле в начале прошлого века. — говорит Хиде. — «Паук и флейта».       Повисла довольно неприятная тишина. Курапика повторил про себя название сказки. Его затошнило, внутри всё свернулось в тугой узел. То, что в нём содержалось слово «паук», явно не сулило ему ничего хорошего. Вдруг он понял, что был далеко не уверен, стоит ли ему с знакомится с ее содержанием. — Ты… её знаешь? — Да. — и прежде, чем он ответил, сказал: — Но будет лучше, если ты прочитаешь ее сам. — Она есть в твоем магазине?       Хиде кивнул. Курапика стоял к нему спиной, сжимая потрепанный ежедневник. — Дай мне пару минут. — Хорошо. — отозвался Хиде, поняв намёк.— Жду тебя в машине.        Застонали просевшие пружины матраса, глухое поскрипывание деревянного паркета под чужими ботинками, после чего мягко захлопнулась дверь и воцарилась тишина. — Чёрт тебя дери. — выдохнул он, садясь на кровать и прикладывая руки к лицу. Просидев так какое-то время, он убирает их и оглядывается, проходится по комнате ищущим взглядом, будто что-то потерял. Встречаясь с собой в зеркале возле кровати, Курапика отворачивается: он не хочет видеть собственное отражение, свое лицо и дело было вовсе не в том, что оно выглядело удручающе уставшим.       Курапика поднимается и подходит к столу. Книги, книги, сплошные книги… Он открыл одну, «Эристику» Шопенгауэра, пролистал страницы. На некоторых были загнуты уголки. Ну что за кощунство… Цыкнув, он не выдержал и принялся их расправлять. Почему не использовать закладки вместо того, чтобы портить книгу? Курапика не был близко знаком с творчеством Шопенгауэра. Под «Эристикой» лежали Витгенштейн, Шеллинг, Алигьери, Шекспир — немного потрепанные, зачитанные... Он вспомнил, как однажды Исаги прямо с листов переводила при нём на всеобщий текста на латыни, написанные на старых манускриптах неразборчивой готикой. Курапика бы скорее позволил себя покалечить, чем признался вслух, но это привело его в полный восторг, и сейчас его охватило то же самое чувство — ум Исаги вызывал желание окунуться в бездну её знаний, впитать их в себя целиком, без остатка. Впрочем, в той же мере он страшился её чудовищного эго.       Курапика шикнул и отдернул руку — разворачивая очередной уголок, он порезался об край страницы. Поднеся палец к себе, он наблюдал, как из раны выступают блестящие слёзы крови. — Больно. — говорит он вслух. Тишина квартиры впитывает его слова, как хлопок впитывает кровь.       Он оглядывается, скользит бесцельным взглядом по вещам, размышляя о чем-то другом, и вдруг понимает, что именно не так с этой квартирой. Обстановка была гнетущей, запущенной — старая мебель, обшарпанные стены, скрипучие половицы, деревянные рамы на окнах — но всё в ней принадлежало ни мрачности, ни серой унылости. Здесь безраздельно правило одиночество — его невидимое присутствие ощущалось так, будто валун давил ему на грудь.       Курапика знал много разных одиночеств: детское одиночество сиротства, бессонное одиночество в комнате мотеля под монотонное гудение вентилятора, когда луна бросает на кровать белые желтые полосы света, одиночество после того, как покидал аукцион Йоркшина с первой парой алых глаз — коробка, перевязанная подарочной лентой («Подарочной лентой» — повторяет внутри кто-то желчный и саркастичный), была легкой, но он нес её с ощущением такой тяжести, будто тащил за собой труп. Но истинное одиночество не событийно — с ним ты проходишь рука об руку всю жизнь, словно с невидимым существом, который привязался к тебе с самого рождения. И совсем не просто сознавать, что сколько бы вокруг тебя не было людей, ты всегда будешь одинок. От него нельзя избавиться. Оно всегда с тобой. О нём можно только забыть.       Но здесь об одиночестве не забывали никогда.       Курапика размазывает кровь по пальцу, подходит к раковине и смывает её, пытаясь избавиться и от жуткой пустоты в груди.       Повернувшись, Курапика увидел, что кошка сидит на столе и с любопытством глядит на него красновато-карими глазами. — Тут не на что смотреть. — буркнул Курапика.       Моргнув, кошка наклонила голову, не понимая, что говорит ей человек.       Курапика вышел из квартиры. У дверей он остановился; ключей у него не было, а его инстинкты восставали против того, чтобы оставить входную дверь незапертой. Он вернулся на кухню и принялся открывать ящики. Под конец ему удалось найти ключ на гвоздике в шкафу. — Вы наш новый сосед?       Рядом с ним, перед соседней дверью, стоял мужчина в рабочей одежде с большой спортивной сумкой. Нижняя часть штанов была испачкана мелом или асбестом. Усталое небритое лицо глядело на него с вежливым интересом. — Нет. Зашел полить цветы. — Надо же. В два часа ночи? — с добродушной иронией отозвался мужчина.       Курапика положил ключ в карман. — Вы уж извините мое любопытство. — он махнул пыльной рукой с темной каймой под ногтями. — Не знал, что здесь вообще кто-то живёт.       В следующий миг дверь распахнулась — проходной коридор озарился желтым светом, в который с радостным визгом выскочило двое детей: мальчишка лет десяти и девочка помладше. — Папа приехал!       Зажав ключ в кармане, Курапика наблюдал за тем, как дети набросились на мужчину, вцепились ему за пояс. — Вы видели время, чертята? Почему ещё не спите, а? — с наигранной суровостью спросил, подхватывая девочку на руки. — Мама разрешила тебя дождаться! — с готовностью сказал мальчик. — А я вот что-то не припомню, чтобы разрешала нечто подобное! — раздался в ответ голос из квартиры. — Вы случайно не видели, кто-нибудь заходил в квартиру последние несколько дней? — решил спросить Курапика. Мужчина отрицательно покачал головой. — Пап, пап, а кто это? — дергая за ворот фланелевой рубашки, воскликнула девочка. — Молодой человек просто интересуется, кто тут живёт… Кейти, хватит дергать, порвешь же. Доброй ночи. — бросил ему мужчина с прощальным кивком и зашел внутрь. Он направился к машине, как услышал позади себя: — Погодите, мистер!       Курапика затормозил. Из квартиры выбежал мальчишка, в домашней одежде, босиком. — Питер, куда пошёл? Сейчас же домой! — Щас вернусь, ма! — крикнул он в квартиру. Перепрыгивая лужицы, он подбежал к нему, чуть не врезавшись в живот — Курапике пришлось придержать его за плечи, чтобы тот не упал. — Б-блондинка! — запыханно сообщил он. — Блондинка? — переспросил Курапика. Питер закивал и торопливо затараторил: — В общем, вчера вечером я играл в футбол с друзьями…. Чику подарили на день рождения новый футбольный мяч, ну и мы все допоздна торчали на пустыре, он здесь, прямо за домом. Все начали расходится где-то в десять, и когда я тоже пошел домой, то увидел, как из соседней квартиры выходит красивая блондинка. — Как она выглядела? Ты можешь её описать?       Мальчишка задумчиво прикусил губу. — Ну, я ее лица не видел… Но она высокая, очень, наверное это из-за каблуков, и с длиннющими светлыми волосами. Она была в бежевом пальто и шляпке, прям как настоящая леди… О, ещё в руке несла сумочку.       «Не похоже на Мириам, но я же никогда не видел её в повседневной одежде». — Питер!        В дверях с сердитым видом, насупив брови, стояла темноволосая женщина, одетая в джинсы и ночную рубашку. — Ну, мне пора. — мальчик, обернувшись, снова посмотрел на него и беспокойно задвигался на месте. — Я пошел.       Смерив его подозрительным взглядом, женщина подтолкнула сына за порог. — Проходной двор. — бросила она и захлопнула дверь.       Вернувшись в квартиру, Курапика нашел на кухне салфетку и завернул в неё волос. Он не был уверен в степени ценности своей находки, но тем не менее ему она казалась важной.       «Может, не я один здесь что-то ищу» — сказал он про себя. У него было неясное ощущение, будто какая-то догадка мелькала и ускользала. Оно почти обрело форму мысли, но ему не удалось ее поймать. Курапика покинул квартиру Исаги с чувством, что в его жизни грядут решительные и неприятные перемены. —Все нормально? — спросил Хиде, когда он сел в машину.       Курапика качнул головой. Он ещё не решил, стоит ли говорить о неизвестной гостье Хиде. Сложенная салфетка лежала во внутреннем кармане пиджака рядом с кобурой пистолета.       «У меня нет номера Мириам. Узнать его? Нет, лучше всего поехать сразу в больницу. Наверняка они с Элизой навещают Неон каждый день. Заодно и поговорю с врачами насчёт того яда. Надо только посмотреть приемные часы».       Он взвешивал— и отбрасывал — разные теории до тех пор, пока не отобрал несколько вполне допустимых для развития, но одна зацепила его разум сильнее остальных. Иероглифы касаются не Асмы и не Хейл-Ли. Иероглифы касаются Готфрида.       «Ты ведь из «очень знатного клана», да, Исаги? И работодателя из Эрдингера, королевской пашни Готфрида, ты наверняка выбрала не случайно. Но причём тут я?».       Мокрые чёрные улицы, ночной монохром. Закусочная, супермаркет, банк, мрачные многоэтажки, пустые здания, стройки — горы цементных труб, цементных блоков, бульдозеры, строительные краны высятся до небес — «Новый Эрдингер» экспроприирует один квартал за другим.       Свернув на другую улицу, Хиде скинул скорость, нахмурился.       Верхние окна пятиэтажки на углу горели в темноте оранжевым светом, будто внутри разожгли костер, из нижних валом валил дым. Всю дорогу впереди перегородили пожарные машины, скорые и полиция: красные огоньки, синие огоньки, вспышки, которые бьются, крутятся и мигают разноцветной чехардой, сирены и громкоговорители орут так, что было слышно даже за закрытыми окнами.       Хиде глянул в зеркало заднего вида, вывернул шею и чертыхнулся — за ними выстроилась целая цепочка машин, теперь они наглухо встали в пробке. — Пойду гляну, что происходит. — он поставил машину на ручник, вылез прямо под ливень и пошёл вперед. Сам Курапика промок до нитки когда тащил книги в машину: с волос лилась вода, в ботинках хлюпала вода, рубашка прилипла к телу, от пальто несло мокрой собачьей шерстью. Последнее время Эрдингер накрыла просто адская погода с ветрами и ливнями, и люди в основном передвигались, согнувшись в три погибели. Хиде стоял перед машиной впереди, говоря с копом. Из других машин тоже начали вылезать пассажиры; из окна седана впереди высунулся водитель, в густые клубы выхлопов, чтобы посмотреть, что там творится. Мимо окна под моросящим дождем промелькнул сгорбленный велосипедист. — Короче, там нехилый пожар, три соседние улицы перекрыты, — сказал он, запрыгнув внутрь. — Сказали, что организуют движение по тому переулку, но минут через двадцать, не раньше, когда приедет дорожная служба. — А парковка есть где-нибудь рядом? — Все забиты машинами аварийных служб. — Чёрт… — Хочешь бросить машину? — Бросил бы, да только она не моя. — невесело усмехнулся Курапика, потянулся к приборной панели, выкрутил обогреватель до максимума.        Подъемные лестницы, тяжелая техника — за оградой творилось настоящее столпотворение, полицейские сдерживают взволнованную толпу, вгрызаясь в людей, похлопывая в ладоши «Сохраняйте спокойствие, назад, назад!». — Я могу спросить? — Смотря что.       Хиде медлил с вопросом. — Ты собираешься убить лидера Труппы Теней? — Нет. Во всяком случае, не сразу. — Тебе от него что-то нужно? — Возможно. — Я знаю, что Куроро Люцифер крадёт чужие способности. Нетрудно догадаться, что тебе от него может быть нужно. Но твоя способность при тебе. Значит, ты хочешь вернуть чью-то?       Курапика уже знал, что у Хиде с логикой и причинно-следственной связью всё было более чем в порядке, поэтому он быстро поймет, что к чему; Курапика подготовился к обороне. — Когда я найду его, я задам ему вопрос и в зависимости от ответа решу, что буду с ним делать. — Ты не боишься, что он тебя убьет?       У него вдруг возникло вдруг острое ощущение дежавю, которое напомнило ему о вчерашнем разговоре по телефону с Сенрицу: — Я, кажется, говорил тебе, что у меня есть план. — Да, но ситуация с Неон касается не только тебя, но и нас тоже. Ты не думаешь, что нужно обсудить, что мы будем делать, если ты не справишься? — Я справлюсь. — Тогда скажи хотя бы что ты собираешься делать. Ты хочешь заключить сделку с лидером Рёдана? — Исключено. Да я в жизни не пойду на это. —А если он убьет тебя? — Куроро знает, что после моей смерти нэн-проклятье станет ещё сильнее, и тогда он больше никогда не сможет использовать нэн, а если не знает, то догадывается. Он не станет меня убивать. — Ты в этом уверен? А если он найдет способ обойти «посмертное усиление»? Что если он найдет такого заклинателя, который сможет снять нэн-проклятье после твоей смерти? У него больше не будет причин оставлять тебя в живых. Он убьет тебя.        Курапика очень рано приобрел манеру говорить то, что думает, как и спрашивать напрямую: — Ты считаешь, что я не смогу победить Куроро? — Я вовсе не это… — Или ты думаешь, что раз речь идёт о Рёдане, я потеряю над собой контроль? Что я не смогу держать себя в руках и убью его несмотря на то, что надо вернуть способности Неон? — Нет, я… — Тогда нам больше нечего обсуждать. — Ты всё не хочешь обсуждать, Курапика. — бормочет Сенрицу.       Пауза. — Поясни. — требует он.       Он слышит, как та вздыхает. — Я просто каждый раз думаю, что ты поделишься со мной своими планами, но этого никогда не происходит. И требовать от тебя я тоже не могу, потому что боюсь, что ты захлопнешься и вообще больше не будешь со мной ничем делится. — он молчал. — Курапика, ты знаешь, что ты мой друг, и я тебя люблю, но так нельзя. Ты не терпишь от остальных скрытности и обмана, но при этом сам даже не хочешь посвящать, как будешь разбираться с Рёданом. И дело не только в Рёдане — всегда так. Ты всё хочешь делать только сам, чтобы тебе никто не мешал, и обращаешься, только когда тебе что-то нужно. Скажу, наверное, как есть: если бы у Исаги не получалось вытаскивать из тебя намерения, у нас было бы очень много проблем из-за того, что ты предпочитаешь держать всех в неведении.       Он терпеливо игнорировал выговор от первого до последнего слова, но едва услышал про Исаги, тут же вскипел: — Вытаскивала намерения, значит. — колким тоном протянул Курапика. — Понятно. И что, понравилось то, что услышала? — Она никогда не обсуждала тебя ни с кем, если ты это имеешь ввиду. — сурово осадила его Сенрицу. — С тобой бывает очень трудно договориться, а у неё это получалось… — Ты глубоко заблуждаешься. Этот человек не способен на честный и открытый диалог — вместо этого она манипулирует всеми вокруг. — А ты не думал, что сам часто поступаешь также?       Курапика едва не закатил глаза, но затолкнул обратно почти сорвавшийся с языка саркастический комментарий. — Я бы никогда не опустился до того, чтобы манипулировать кем-то.       На другой стороне повисло молчание. А потом Сенрицу заговорила — голос у неё был каким-то притихшим. — Курапика, это самое жуткое вранье, которое я когда-либо от тебя слышала. — И что теперь? — холодно осведомился он. — Я собирался идти за Куроро после того, как соберу все глаза, но раз так всё обернулось, даже лучше — быстрее разберусь с ним и со всем остальным Рёданом. — Может и хорошо что ты воспринимаешь то, что Неон чуть не убили, как удачное стечение обстоятельств. — сказала Сенрицу; в её словах не было ни толики ни сарказма, ни издёвки. Она пыталась поставить себя на его место, но Курапику эти попытки только злили. — Я не... Я не это имел ввиду. — Это, просто сформулировал иначе. А если вдруг встанет выбор между жизнью Куроро и жизнью Неон, в чью пользу ты его сделаешь? Ты ведь не удовлетворишься, просто убив его, да? — Мне всё равно, как эта тварь сдохнет.       Когда Курапика ответил, то сразу понял, что Сенрицу ему не поверила. А с другой стороны, он и не обязан объясняться. Рёдан только его дело, а то, что у людей там что-то свербит, это их проблемы, а не его.       И всё же была в её словах доля истины. Он редко шел на уступки и редко чем-то делился. Много лет назад его молчание началось как средство самозащиты: чтобы как-то выжить в этом мире, в котором существовали люди, желавшие ему зла, он был вынужден всё время находится настороже и сохранять осторожность, чтобы не быть обманутым, рассчитывать только на себя, потому что больше было не на кого. Но с годами обособленность и замкнутость приобрели над ним своего рода деспотическую власть, и вскоре уже они управляли им, а не наоборот, из-за чего недоговорки и недомолвки, которыми он страдал в общении с людьми, часто приводили к стычкам и конфликтам. Курапика часто представлял, что плавает в водном пузыре, со всех сторон упакованным в лёд, через который до него никто не может добраться. Но вот во льду появилась трещина, и вся вода вытекала наружу, а он лихорадочно искал в пузыре что-нибудь, чем заткнуть пробоину, и не находил.       Еле слышные звуки, самые разные: бормочет радио, потрескивают кожаные сиденья. Дождевая вода с отросших кончиков капала на шерстяное пальто. Не мешало бы, наконец, уже подстричься… Но теперь на это время уже не найдешь. Убирая с глаз влажные волосы, Курапика вспомнил, когда это было в последний раз.       В дверь постучали. Курапика резко очнулся от сна. Его слегка подташнивало. Часы на столике показывали начало восьмого утра. Он попытался понять, что же его разбудило, как вдруг в дверь снова постучали. Курапика озадаченно сел на кровати. Никто никогда не приходил к нему в такое время суток. Ещё до конца не проснувшись, кое-как продрав глаза, он вышел нетвердым шагом в прихожую. Отодвинув защёлку и открыв дверь, Курапика тут же встретился взглядом с Исаги.        Он застыл на пороге с таким видом, словно увидел перед собой призрака. Она стояла в легком (середина декабря, термометр стабильно показывал двадцать один градус ниже нуля) чёрном пальто, накинутом на тонкую рубашку. Чёрные волосы были припорошены хлопьями снега. — Доброе утро. Я без завтрака, кафе ещё не открылись. Не против, если я зайду?       Не дожидаясь приглашения, она переступила через порог и закрыла за собой дверь. Сняв ботинки, девушка повесила пальто и пошла на кухню, оставив его стоять в прихожей, как парализованного.        Мир Курапики медленно возвращался на нужную ось, пока он не услышал звук льющейся воды, и быстро сделал четыре огромных шага. — У тебя есть кофе? — Исаги открыла верхний ящик и принялась разглядывать банки на полках. — Силы небесные, сколько же тут чая: чёрный, лапсан сушонг, молочный улун, имбирь с лимоном… — Эй! — он почувствовал, что хрипит, и прочистил горло. — Ты что здесь делаешь?       Исаги повернулась к нему и спокойно сказала: — У нас появилось одно дельце в Йордане, надо обсудить детали, а ты со вчерашнего дня не отвечаешь на звонки, вот я и решила заскочить к тебе. — заметив телефон на столе, она взяла его и нажала на блокировку экрана. — Теперь понятно, почему. Он разряжен. — Исаги бросила ему телефон, вернулась к чайнику, долила в него воды, поставила на плиту и потянулась к шкафу. — Послушай-ка, какого чёрта ты разгуливаешь по моей квартире так, будто здесь живешь?!...       Курапика вздрогнул, когда Исаги подошла к нему довольно близко и прикоснулась рукой к плечу. Это был вкрадчивый, успокаивающий жест. — Ни к чему устраивать скандал. Дело не к спеху, но тебе стоит принять душ и переодеться. Как раз и чай будет готов.       Курапика опустил глаза и увидел, что стоял в одной футболке и пижамных штанах, а когда поднял, то Исаги уже включила газ на плите и с любопытством осматривала ворох одежды на стуле возле письменного стола, косясь на неприбранную постель. Происходящее доходило до его заторможенного мозга, как сигнал из другой галактики. Накануне он проспал, наверное, от силы часа три и лёг только в половину пятого. Потерев глаза, Курапика крепко зажмурился и простоял так секунд пять. Чайник на плите, пальто Исаги на кресле и она сама, деловито ходящая по кухне, никуда не исчезли. Он ничего не сказал, хотя подумал очень многое. Захватив из шкафа первые попавшиеся вещи, он поплелся в ванную. — Миленькая квартирка. — сказала Исаги, когда увидела основательно утеплившегося Курапику в теплом свитере и шерстяных штанах. Уже в первый месяц в Эрдингере он свел близкое знакомство с толстыми носками, свитерами и шерстяными шарфами. В это время она снимала с полки книги и обнаружила лекарственный пузырек без этикетки и поднесла его к свету. Когда Исаги собралась открутить крышку, Курапика отобрал у неё пузырек. Она держалась очень естественно и явно чувствовала себя как дома. На столе стояли две дымящиеся кружки чая, распространяя аромат сушеной груши, гвоздики и древесины. — Но, я смотрю, ты не особо любишь гостей. — Предпочитаю приглашать их прежде, чем они бесцеремонно вваливаются на порог.       Исаги извиняющимся жестом развела руками и улыбнулась. — Ну прости, что вломилась к тебе, как слон.       Курапике стало совестно за свою резкость. Пробурчав себе под нос фразу о «незваных гостях», он сел за стол.        Кухня, занимавшая половину квартиры, была вполне современной, с газовой плитой, маленьким холодильником и раковиной. Из мебели имелись также несколько больших светлых шкафов, кухонный стол и стулья.        Исаги открыла холодильник и тут же отпрянула. — Блин, фу... Знаешь, я и сама не большая любительница уборки, но когда из пакетов с молоком пахнет трупными червями, я их выбрасываю. — и с этими словами она вытащила из холодильника открытый пакет молока и выкинула в мусорное ведро. — А где вся еда? Ты что, одним чаем питаешься? — она закрыла холодильник, подошла к шкафу, открыла средний ящик. — И тут ничего? Теперь понятно, почему у тебя все время голодный вид. — А ты почему тощая, как палка? — съязвил он. — У меня хороший метаболизм, я не полнею. Ага, тут что-то есть…       Курапика подошел и захлопнул ногой ящик, пока Исаги не успела выхватить оттуда упаковку крекеров. — Прекрати лазить без спроса, ты не у себя дома!       Не так уж, если подумать, и нужны были ему эти крекеры — Господи, да он даже не помнил, откуда они у него — но то, что главный нарушитель его личных границ, не считающийся с разницей между своим и чужим, ходит по его квартире, здорово напрягало. — Давай вот как поступим — ты отдаешь мне крекеры, а я тебя подстригу. — Что? — предложение было настолько абсурдным, что Курапика не сдержался и расхохотался. — С ума сошла? Я тебя и близко к своей голове не подпущу. — А по-моему уже подпустил. — Так, всё, уходи отсюда! — Не будь таким категоричным, Курапика, я же не предлагаю облить тебя керосином и поджечь. — и примиряющим жестом подняла ладонь. — Тебе уже давно пора подстричься, и мое предложение будет тебе только на пользу. — Я стригу себя сам и у меня все получается без чьей-то помощи. — Ты всё делаешь без чьей-то помощи. — Откуда мне знать, что ты сделаешь с моими волосами? Может, мне потом придется неделю дома сидеть. — Ты удивишься, но иногда люди умеют делать то, что умеешь делать ты, и также неплохо, а я, стоит признаться, не ела со вчерашнего утра и очень проголодалась.       С этими словами Исаги сделала шаг назад, словно расширившееся пространство поможет ему придти к верному решению. Она спокойно наблюдала за ним, словно заранее подготовилась к любым возражениям. — Какой-то неравноценный обмен получается — подстричь чьи-то волосы гораздо сложнее, чем открыть ящик и дать тебе крекеры. — с сомнением заметил Курапика. — Что тебе ещё от меня надо? — Победить твое упрямство — вот что действительно сложно, дружок. Мне от тебя ничего не надо, а если бы вдруг было, то я бы давно уже это получила. Так что, услуга за услугу?       У него возникло ощущение, что Исаги над ним просто издевается. Он попытался определить по её лицу, насколько его предположение близко к правде, но с таким же успехом можно определять прогноз погоды по кваканью лягушек в пруду. — Я тебе не доверяю. — медленно высказал он подспудную причину своих колебаний.       Исаги стояла возле кухонной тумбы, положив левую ладонь на столешницу, и глядела куда-то ему в шею. Бездействие и молчание длились до того момента, пока Исаги не открыла верхний ящик, достала оттуда ножницы и положила на стол. — Помнишь, что сделала Далила перед тем, как выдать Самсона филистимлянам? — кивок на стол. — Можешь сделать тоже самое, если тебе не понравится. — «Око за око, зуб за зуб»?       Она пожала плечами. — Что-то вроде того. — Зачем тебе вообще это? — Просто так.       В конце-концов, Курапика сдался. Однако он был далеко не уверен в том, что поступил разумно, поставив себя в такую ситуацию.       Получив крекеры, Исаги села за стол и открыла упаковку. Курапика покосился на девушку. Её присутствие на кухне в его квартире было по меньше мере странным и в то же время она смотрелась абсолютно на своем месте. — Гм. С солью и уксусом. — вздохнула она, попробовав крекер и, слегка приподняв голову, лизнула верхнюю губу. — А у тебя непритязательный вкус. Но всё равно вкусно. И часто ты крекерами питаешься? — Я их не ем. — Почему тогда они у тебя дома? — Я купил их в магазине. — Но если ты их не ешь, зачем ты их купил? — Хватит уже болтать.       Курапика увидел, что у Исаги открылся рот, и сделал угрожающее движение к краю стола, якобы чтобы отобрать пачку. — Ты получила свои крекеры — ешь. И не беси меня. Или я их отберу.       Курапика опустил взгляд на руки и пододвинул к себе чашку. Чай пах изумительно. Во рту начала набираться слюна. Он сделал несколько глотков, с удивлением отметив, что и вкус у него отменный: не слишком крепкий, сам напиток подходящей температуры, а пропорцию воды и листьев будто специально подбирали с учётом сорта, насыщенности и время заварки. — Очень вкусно. — Спасибо. Но советую готовить его в настоящем гайвани. Вкус получается гораздо лучше, особенно что касается красных сортов.       Курапика использовал простую заварку, которую купил в отделе чая и кофе в обычном продовольственном магазине. — Где мне купить гайвань? — пробормотал он сам себе, смотря, как расплывается, подрагивая, его отражение в багровом напитке. Поставив чашку, Курапика потянулся к пачке сигарет на краю стола. — С каких пор ты куришь? — Просто снимаю стресс. — И давно у тебя стресс? — С тех пор, как начал курить. — чиркнув спичкой, он сделал затяжку, распространяя вокруг себя дым, и глянул на девушку: — Хочешь? — Не люблю запах табака. — Сказала бы, я бы при тебе не курил.       Исаги покачала головой. — Хороший гость не диктует хозяевам свои желания.        Усмехнувшись, Курапика глубоко затянулся, выдохнул в сторону дым, потянулся к пепельнице и затушил окурок. — Очень мило с твоей стороны, но если мне нравится травиться это не значит, что я должен травить ещё и тебя.       Исаги вышла из кухни и вернулась с двумя свежими выпусками газет «Эрдингер Пост» и «Трибьюн». — Вот, почитай.       Три недели назад все газеты города трубили о том, что утром двадцать первого ноября полиция арестовала известного банкира Мартина Карела по подозрению в убийстве жены Валери и своей пятнадцатилетней дочери Элис. Голова женщины была почти полностью отделена от туловища, её лицо сильно изуродовано, а девушке-подростку нанесены множественные смертельные ранения в шею и живот. Тела жертв обнаружила домработница, которая пришла на следующее утро на работу. На допросе Мартин Карел заявил, что на момент убийства находился в их общей квартире в другом районе Эрдингера, но убедительных доказательств, таких как записи с камер видеонаблюдения возле дома или свидетелей, что он заходил в квартиру в этом промежутке времени, не было. Накануне Карел вместе с женой был на школьном мероприятии, на котором выступала их дочь, где по словам очевидцев «они сильно повздорили». Убийство произошло в два часа ночи в доме семьи, и соседи видели «Линкольн» Карела возле дома, однако на работу он приехал на другой машине. За все это время на допрос были привлечены показания двадцати пяти свидетелей, а через неделю состоится первое слушание суда. Несколько дней назад Карела выпустили до суда под залог, после чего, несмотря на протесты своих дорогущих адвокатов, он пошёл к своему старому знакомому Лайту Ностраде с просьбой помочь ему во что бы то ни стало избежать попадания за решетку, чем, собственно, они сейчас и занимались.       Взяв лежащий сверху «Трибьюн» Курапика догадался по её голосу, что ничего хорошего ждать не следует. — Вчера вечером Карел ужинал в ресторане в центре и заметил, что за соседним столом сидит репортер из «Эрдингер Пост». Когда он пошёл к своей машине, тот стал его преследовать, задавая вопросы об обвинениях в его сторону. В общем, посреди улицы у них произошел конфликт, и Карел ударил его. Сегодня утром этот репортер с перебинтованным лицом заявился на утренний выпуск новостей и объявил, что подаст на Карела в суд по причине нанесения тяжкого вреда его здоровью. — Этого ещё не хватало. — пробормотал Курапика, не отрывая глаз от газеты. — Сегодня утром я разговаривала с одним из адвокатов Карела. Тот сказал, что репортер откажется от обвинений, если Карел отстегнет ему два миллиона… — Хорошо. — …но он заартачился и наотрез отказался. — А вот это скверно. Почему? — Сказал, что никаких денег недоумок не дождется, и он будет требовать с него публичных извинений. — Исаги перебирала пальцами по столу. — Мол, он убитая горем жертва, а репортер — алчный журналюга, который вторгается в его личную жизнь и преследует его, чтобы получить материал для своей жёлтой газетенки. — Придти поужинать в дорогой ресторан ему горе не помешало. — язвительно заметил Курапика. — Я попросила адвоката в доходчивой форме объяснить своему клиенту, что если он продолжит вести себя в том же духе, то к концу месяца ему предстоит оценить, насколько тюремная форма удобнее шелковых костюмов. — проигнорировав его замечание, продолжила Исаги после глотка чая. — Для прессы Карел на протяжении всего дела выставлялся, как главный подозреваемый в убийстве, а сейчас все газетные издания не пожалели смолы, чтобы макнуть его головой и поджечь на костре. Что думаешь на счёт статьи?       Курапика ещё раз пробежался взглядом по трём колонкам на первой полосе «Трибьюн» с фотографией Карела крупным планом на фоне здания суда Йордана. — По виду и содержанию напоминает те, в которых описываются финансовые мошенники — дурно пахнут и формируют предвзятое общественное мнение. Все, кто прочтут эту статью, будут считать, что Мартин Карел — буйный и неуравновешенный псих. — Всегда находятся люди, охотно верящие злым языкам. — Да, но доля правды-то есть. Этот идиот напал на репортера в центре города, посреди улицы. Нашлись даже те, кто успел это заснять. — Курапика перевернул страницу. — «Нападка этого человека не только причинила физический вред нашему коллеге, но и поставила под угрозу саму свободу слова». Как тебе? — Обычная журналистская солидарность. — Скоро Карел будет не только подозреваемым в убийстве номер один, но и гнусным посягателем на право СМИ тыкать людям диктофоном в лицо.       Статья, и без того полная скабрезностей, содержала множество злорадных комментариев ещё и по поводу того, как стычка с репортером повлияет на предстоящее судебное слушание. «Не стоит сомневаться — в конце недели в этом городе не останется ни одного человека, который будет верить в невиновность Мартина Карела». «Трибьюн» никогда не был примером беспристрастной газеты и не отличалась глубоко копающими, хорошо написанными репортажами, зато отлично подходила для того, чтобы разрушить репутацию какого-нибудь влиятельного лица. — Пусть не усложняет себе жизнь, даст денег репортеру и дело с концом. — Я тоже так думаю. В его случае так куда проще решить проблему, но судя устало-раздраженным ноткам в голосе адвоката, уговорить Карела согласиться будет затруднительно.       Курапика догадался, к чему она клонит. — Нет уж, уволь. — прервал он её. — Уговаривать клиента — забота адвокатов. Карел им за это кучу денег отваливает, пусть пошевелятся в конце-концов и начнут отрабатывать свой гонорар. А то пока только мы с тобой напрягаемся над тем, чтобы тот не угодил за решетку. — устремив взгляд на стену, он помолчал, размышляя. — У меня вопрос. Разговор не записывался?       Исаги вопросительно на него глянула. — Репортер ведь позвонил адвокату Карела, чтобы сказать, что хочет десять миллионов за свои обвинения? — Да, и что? — Когда это было? — Сегодня, где-то часа два назад. — А с какого номера он звонил? — С городского. Он журналист, а не дурак, чтобы использовать мобильный, зная про дистанционную установку прослушки. — перестав скрести газетную бумагу, Исаги подняла голову. — Ты хочешь получить запись, где он говорит о том, как просит с Карела денег?       Курапика нашел в интернете запись утренней передачи. Она длилась минут десять, в течение которых у него сложилось чёткое представление о том, что из себя представляет этот самый репортер. — Не совсем. Судя по тому, как быстро этот парень заявился на телевизионную передачу, он гонится за известностью, встав в позицию защитника мира журналистики — много бестолковых разглагольствований о том, какую войну приходится вести с людьми у власти.       Курапика сделал паузу и, немного поразмыслив, снова заговорил: — Он наверняка попытается ещё раз его спровоцировать. Нужно дать ему что-нибудь, что посулит больше выгоды, чем сделка на два миллиона. — Например? — Эксклюзивный материал. Все газетчики мечтают написать статью, которую будут все цитировать. Сейчас об убийстве все говорят. Надо выставить его некомпетентным журналистом и охотником за славой, не заслуживающим доверие. Мы достаточно много фактов узнали о Кареле, чтобы притворится неким заинтересованным лицом, которое жаждет расправы над банкиром и готов дать откровенное интервью. Подмешать немного правды в ложь и лжи в правду, чтобы репортер поверил в сфабрикованный рассказ, а потом… — …обвинить его в клевете. — Исаги кивнула. Они достаточно хорошо следили за ходом мыслей друг друга. — Звучит неплохо. И что мы ему подадим? — Не думай об этом. Я сам этим займусь.       Исаги кивнула. Курапика вернул телефон на зарядку. — Что насчёт присяжных? Обычные люди не относятся с симпатией к богачам, особенно если речь идёт об убийстве жены и ребенка. Придется и на них повлиять.       Исаги оперлась подбородком о руку с вдумчивым видом. — Пока не стоит трогать присяжных. Дело будет судить Розенберг, а он жесткий и непреклонный человек, почти сорок лет имеет дело с убийцами, ворами и деспотами, так что сразу поймет, что кого-то из них запугивали. Лучше использовать прокурора Рикарда. Он побаивается судью. Для начала можно найти доказательства, что улики собирали небрежно и на желание полиции поскорее закрыть дело, а дальше будет видно. Что касается выбора присяжных… Стоит заранее узнать, кто они. Первое слушание состоится через неделю, значит выборы пройдут через пару дней. Я намекну адвокатам, что кто-то из нас должен присутствовать. — Ты хочешь собрать на них информацию? — Да. — Но если мы не собираемся на них влиять, то зачем? — На всякий случай.       Исаги не хитрила по мелочам, но по ней никогда незаметно, когда она говорит в открытую, а когда скрывает больше, чем говорит. — А что по поводу Кэтрин? — взяв одну из бумаг, проговорил Курапика. Кэтрин Варден была специалистом по клирингу «Банк Сероден» и любовницей Мартина Карела. — Она может обеспечить ему алиби. Карел говорил, что встречался с ней во время убийства в его офисе. — Он может болтать всё что угодно, но нет ни одной записи с камер, которые могут это подтвердить, так что Кэтрин отпадает. Лучше бы им обоим помалкивать об их связи. Присяжные могут воспринять их отношения как дополнительный мотив для убийства. — А если она проболтается во время дачи показаний? — Сомневаюсь. Адвокаты посоветовали дать ей...м-м, как бы выразиться покорректнее... Взятку. Карел выделит ей долю в уставном капитале банка за молчание. — Поразительно. — Что именно? — Человек, который даст своей любовнице за молчание долю в капитале, ведёт себя как упрямый осёл, когда репортер потребовал с него всего каких-то два миллиона. — Всё дело в разном уровне симпатии. — с ироничной усмешкой отозвалась Исаги. — Среди сотрудников банка никто не догадывается, что Кэтрин его любовница. У неё довольно обеспеченный жених, который работает финансовым аналитиком в другом банке. Кстати говоря, он знаком с Карелом. Жених находится в неведении, что пассия наставляет ему рога. — Исаги улыбнулась поверхности стола. — Довольно мило, не правда ли? В какой-то момент я даже слегка запуталась во всех этих перипетиях… В общем, как видишь, высокие чувства вряд ли заставят Кэтрин молчать, а вот щедрое предложение от своего состоятельного любовника вполне. — Его жена знала о Кэтрин? Если обнаружатся доказательства, что она была в курсе их связи, это может стать серьезной проблемой. — Никто из её близких друзей и родственников не упоминал, что Валери жаловалась на измены мужа или хотя бы давала намёк на то, что с семейной жизнью не всё в порядке. Не знают даже те, которым женщины ее возраста обычно рассказывают чуть больше секретов, чем лучшим друзьям. — Кто это? — Например мастер по маникюру.       Курапика прыснул. Несмотря на отвращение от всего этого дела, он не мог не отметить, что Исаги, безусловно, была первоклассным изыскателем, способным быстро ориентироваться в деталях. Помимо газет, на столе лежал пухлый от бумаг скоросшиватель — материалы дела, представляющие из себя некую компиляцию из полицейских протоколов, судебно-медицинских отчетов, заключений криминалистов, а также шестьдесят страниц изученной до тонкости биографии самого Карела и его семьи, которую собрала Исаги, приправив всё сверху немалым количеством комментариев своим неаккуратным почерком — многие из них Курапика читал почти как захватывающую литературу. Он спокойно признавал её навыки и работать вместе с опытным исследователем ему было куда приятнее, чем раздавать поручения менее компетентным людям и все время переживать, выполнят ли они их как нужно. — Честно говоря, я не думал, что дело может стать ещё более мерзким. — сказал Курапика. Рука снова потянулась за пачкой — он быстро отдернул себя, но чтобы та не маячила перед глазами, соблазняя его своим видом, Курапика открыл ящик и бросил туда сигареты. — Тебе самой не противно? Карел убил их. Мы знаем, что это сделал он. Даже его адвокаты не сомневаются, а мы вынуждены копаться во всем этом, чтобы отмазать подонка от тюрьмы. — Не забывай, что наша задача — не доказывать его вину, а наоборот. — спокойно сказала Исаги. — Работа не всегда бывает приятной. Иногда, когда это необходимо, приходится поступаться некоторыми принципами и делать то, что не считаешь правильным. — Ты каждый раз себе это говоришь? — Я себя об этом не спрашиваю. Но раз ты заговорил обо мне, то мне хочется, чтобы ты обдумывал всё менее предвзято. А если не получится, просто вспоминай, для чего всем этим занимаешься. Порадуй своего босса, и он порадует тебя в ответ. Так что… — не закончив фразу, Исаги иронически приподняла чашку, показывая, что пьет за его здоровье. — А что если слушание провалится? Что тогда? — Условие сделки одно — Карел не должен попасть в тюрьму любой ценой. При худшем раскладе нашему клиенту придется найти в себе весь скрытый актерский талант, чтобы избежать решетки благодаря синдрому Ганзера. Суд признает его невменяемым, и он попадет в психиатрическую больницу. — Карел не сумасшедший. Он самая обычная скотина, которая ненавидела свою семью, и что, попадёт за это в дурдом? — Ну, если он и правда их убил, ты ведь не будешь отрицать, что у него имеется ряд некоторых проблем с головой, которым не помешает помощь специалистов?       Глотнув чай, Исаги помолчала, явно о чём-то задумавшись. — Послушай, если для тебя это настолько важно, мы можем разобраться с ним после судебного процесса… по-своему.       Курапика откинулся на спинку кухонного стула и посмотрел в глаза Исаги. Прочесть что-либо в ее странном, устремленном скорее внутрь, чем наружу, взгляде было невозможно. В отношении справедливости он одержим настолько, что выходит за рамки здравого смысла, и вдруг получает поддержку со стороны человека, чья циничность в вопросах морали крайне превышала здоровую норму.        Курапика кивнул на пустую кружку. — Ещё? — Не отказалась бы. — ответила Исаги, отодвигая стул. — Не вставай, я сам принесу.       До Курапики дошло только на кухне, что когда он поднимался из-за стола, то коснулся её ладони. Он не знал, почему это сделал, и, ставя пустые кружки в раковину, почувствовал, что щекам стало жарко. Вернувшись и сев, он украдкой взглянул на Исаги, но не заметил на её лице ничего говорящего о том, что ей неприятно или неуютно и решил, что всё в порядке. В том месте, где пальцы коснулись чужой кожи покалывало, будто крохотными иголками. Курапика сжал ладонь, но колючие мурашки никуда не делись. В это время Исаги пролистывала дело Карела, тратя на каждую страницу не более десяти секунд.       К десяти часам они успели настолько подробно разобраться в деталях убийства, обсудить связь между свидетелями и разные отдельные детали, что мысли в голове у Курапики начали путаться. У Исаги закончились крекеры, и она посмотрела на него с ожиданием, в котором можно было разглядеть даже предвкушение.       Когда он вернулся из ванной с полотенцем, то увидел, что чистые чашки стояли возле раковины, а Исаги, раздвинув шторы, разглядывает вид из окна. С внутренней стороны стекол образовались ледяные цветы. — Хороший вид. У меня из окна обзор на заброшенную стройку. — Где ты живешь? — В другом районе. — Очень содержательный ответ. — И содержит ровно столько информации, сколько тебе нужно знать. Это собор Святого Петра?       Курапика подошел поближе, чтобы понять, на какое конкретно сооружение она смотрит — в Старом городе соборов было столько, что когда в каждом из них одновременно начиналась вечерняя служба, стоял такой колокольный грохот, будто из города выгоняли бесов. — Ты знал, что за последние триста лет в нём двенадцать раз случался пожар? — Видимо, Святому Петру не очень он нравится. — хмыкнул Курапика.       Исаги рассмеялась и вроде как даже искренне, от души. Это было редкое зрелище, ведь прежде ещё никому из их окружения не удавалось её рассмешить или услышать что-то кроме коротких, суховатых усмешек. — Свет не нужен. Возьми стул и поставь его поближе к окну. — сказала Исаги, когда он потянулся за выключателем. — Ты хоть когда-нибудь делала это? — сев на стул, спросил Курапика, настороженно наблюдая, как она закатывает длинные рукава белой рубашки, быстро и ловко, словно «Севильский цирюльник» — ему почему-то вспомнилось, что в традициях средневековой медицины цирюльники не только стригли людей, но и занимались кровопусканием, что считалось тогда очень полезным: многие болезни в то время объясняли застоем дурной крови, которую необходимо выпустить из тела. Это были странные мысли, и Курапика поспешил от них избавится. — Не волнуйся, ты не пожалеешь, что согласился. — взяв ножницы со стола, она подошла к раковине. Некоторое время слышался только шум льющейся проточной воды из-под крана. — Ты не ответила на мой вопрос. — Курапика, я бы не стала ничего тебе предлагать, если бы никогда не держала в руках ножницы. — на вздохе ответила Исаги. В дневном свете её кожа на оголенных предплечьях казалась мраморной.       Раньше, в детстве, его стриг отец или кузина матери, а позже он наловчился справляться своими руками, хоть это было несколько неудобно; порой у него выходило далеко не то, что задумывалось, а пару раз обкорнал себя настолько кошмарно, что приходилось пару недель везде ходить в кофте с капюшоном, пока всё не отрастало.       Стрижка оказалась куда более интимным процессом, чем помнил Курапика. Взяв соседний стул, Исаги развернула его и села сбоку, продвинувшись столь близко, что он слышал размеренные вдохи и выдохи. Воздух, которым он дышал, смешался с пряным, ароматным благоуханием духов. Когда чужие пальцы, отделяя одну прядь от остальных волос, дотронулись до его шеи, он дёрнулся. — Курапика, ты ведь не хочешь остаться лысым, правда? — Нет. — пробормотал он, потерев шею в том месте, где от чужого касания остались мурашки. — Извини. — Боишься, что случайно порежу? — Я видел, как ты держишь катану. Если ты порежешь меня, то только намеренно. — Будем надеятся, ты не дашь мне такого повода. — Курапика поджал губы, вздернул бровь. — Шутка. — И кто был твоей жертвой? — спустя пару минут спросил он. — М? — Ты сказала, что не стала бы ничего предлагать, если бы никогда не держала в руках ножницы. Кого тебе приходилось до меня стричь?       Не ответив, Исаги взяла очередную прядь волос у виска, и Курапика почувствовал давление, когда она натянула её на себя. — Одного знакомого. Терпеть не может, когда его трогают посторонние, да и разговаривать ни с кем он тоже не любит. Угрюмый и совсем неуживчивый, что уж с него взять. Он, что называется, «плохо ладит с людьми». Очень напоминает мне Маугли. — Он твой друг? — Я бы не назвала наши отношения дружескими, просто помогаю ему в некоторых бытовых делах, с которыми он не в состоянии справится. Раз уж речь зашла о Маугли, ему скорее нужны что-то вроде своих Багира, Каа и Балу, чтобы совсем не оторваться от общества. Иначе спаси и сохрани всех нас. — посмеявшись, Исаги покачала головой.       Курапика выразительно вздёрнул бровь. — А ты в этой аналогии кто? Каа?       Он слегка повернулся, но его остановил скрежет ножниц в опасной близости от виска, следом за которым Исаги проговорила насмешливым полушёпотом, отозвавшийся в нём внутренней дрожью: — Скорее Шер-хан.       В комнате было холодно. Каждые полчаса доносился краткий приглушенный удар церковного колокола. Курапика говорил себе не смотреть на Исаги, но глаза всё равно следовали за ней. — Тебе нравится, когда тебя боятся? — К чему вопрос? — Шер-хана боялись все жители джунглей. — Хм… Наклони голову… Да, вот так. Сложный вопрос… Чтобы вызывать страх, как минимум нужно применить к человеку физическое или психологическое насилие. Ты считаешь, что я получаю удовольствие от унижения и мучения других людей?       Курапика посмотрел на Исаги. Как и всегда, она была спокойна, уравновешенна и полностью сосредоточена на деле — и с тем же видом на прошлой неделе она довела до слёз одного из партнеров босса, крупного бизнесмена, когда они случайно услышали, как тот за соседним столиком в ресторане высказывал своему приятелю о нём массу нелицеприятных комментариев. Сложно сказать, сделала ли она это со зла или просто захотела поставить его на место, но стоило задуматься о том, что творится в её подсознании. — Иногда ты производишь такое впечатление. — честно признался Курапика. — Но я бы не назвал тебя садисткой. — Маркиз де Сад тоже не назвал бы меня садисткой. Ты читал его? — Нет, но я знаю, что он писатель и философ, который придерживался омерзительных и абсолютно аморальных взглядов на жизнь. — Омерзительных и аморальных… Сразу видно, что перед нами человек с высокими нравственными качествами. — услышав смешок, Курапика бросил недовольный взгляд в её сторону. — Прости. Никак не смогла удержаться. По имени де Сада, сексуальное удовлетворение, получаемое путём причинения другому человеку боли или унижений, получило название «садизм». Проще говоря, раньше садизм был лишь одним из вариантов парафилий. Позже понятие садизма стало употребляться в более широком смысле и включать в себя не только удовольствие, получаемое от причинения физической боли объекту, но и наслаждением от простого видения переживаний других людей, их негативных эмоций, страданий… или нахождения их в беспомощном состоянии. Тебе не кажется, что все люди в той или иной степени садисты? Мы не всегда охотно радуемся за других, а чужие страдания порой заставляют нас чувствовать себя лучше. Что думаешь об этом? — Пожалуй, я с этим согласен. — Тот редкий случай, когда мы сходимся во мнении. — Исаги одарила его улыбкой. Скрипнул стул — она придвинулась поближе. — Тебе хотелось бы разобраться в садизме на каком-нибудь примере, Курапика?       От того, как быстро повернулся их разговор в нетривиальную для обсуждения тему, он растерялся и подумал, стоит ли дальше её развивать, но в пришел к выводу, что хотел бы его продолжить — Исаги рассуждала почти в академическом стиле и каким-то образом ей удалось разогреть в нём интерес: — Пожалуй. — Что ж, давай попробуем… Нужно выбрать человека, которого мы оба знаем и на кого могут упасть подозрения в садизме. Хисока, например… Да, почему бы и нет. — Ты знакома с Хисокой? — удивлено спросил он. — Нет, но я видела несколько матчей с его участием на Небесной Арене. — Я думал мы будем говорить о тебе, а не о Хисоке. — Давай для начала посмотрим, насколько ты сможешь проникнуться его проблемами, а потом я позволю тебе проникнутся моими. Да или нет? — Не хочу я говорить о Хисоке. — Да или нет? Твои рассуждения в обмен на ответ на вопрос. — Ты всегда торгуешься за информацию о себе? — Скажем так, я никогда не отдаю её задаром.       Курапика вздохнул. — По-твоему, Хисока садист? — Да. — И почему? — Ты шутишь? Мне достаточно было пяти минут чтобы понять, что он чокнутый. — Не мешай всё в кучу. Мы говорим не о том, умственно ли он больной, а о том, может ли Хисока быть садистом. — Конечно, этот тип садист. Он получает удовольствие от причинения боли другим людям. — И что, только это делает его садистом?       Молчание. — Отличительная черта настоящего садиста — желание власти. Садист стремится доминировать, получить полный контроль над жертвой и самоутвердиться за счёт неё. Всё это относится к Хисоке? — Отчасти… — Тогда он садист? — Не знаю. — честно ответил Курапика.       Он задумался так надолго, что Исаги пришлось прийти ему на помощь: — Давай разберемся по примеру последовательности Фибоначчи. Ты ведь знаешь, в чем заключается суть последовательности? Любая задача может быть естественно разделена на несколько аналогичных, но более простых задач. Садизм — это форма девиантного поведения. Его суть заключается не в наслаждении от вида чужих страданий, а в колоссальном желании захватить власть и подчинить к себе человека, и чтобы добиться этого, садист причиняет боль. Всё это, так сказать, основополагающие догмы. Но садизма не бывает в чистом виде. Он часто возникает одновременно с другими расстройствами личности: с антисоциальным, пассивно-агрессивным, нарциссическим, пограничным… По-твоему, черты какого расстройства у него проявляются ярче всего? — Предполагаю, антисоциального. — Склонность к рискованному поведению, игнорирование последствий, отсутствие раскаяния, сосредоточенность на собственных интересах… Да, это похоже на Хисоку. Что ещё? — Он нарцисс. У него выраженная мания величия. Он жаждет внимания со стороны окружающих, и расстраивается, когда его игнорируют.       Меж бровей Исаги пролегла глубокая складка. — Да нет же, Курапика. Хисока не нарцисс. Его эго раздуто вовсе не из-за проблем с самооценкой — ему совершенно не нужно одобрение окружающих, также, как и их внимание, чтобы они напоминали ему о его значимости. Он полностью самодостаточная личность, а ведет его не озлобленность или какая-нибудь обида, а обыкновенная скука. У тебя бывали моменты, когда хотелось подразнить кого-нибудь просто так? Вот и Хисока такой же. Его тяга к сильным соперникам напоминает ненасытного ребенка, который не может устоять перед конфетой. Его можно запугать только если отобрать конфету. Это единственное, чего он боится. — Да, но он использует людей ради своей выгоды и обесценивает их чувства. — В таком случае все люди поголовно нарциссы. Ну, а как тебе Хисока вообще? — Я считаю его отвратительным человеком и предпочел бы с ним больше никогда не встречаться. Я выражаюсь жестко? — Ты выражаешься как человек, которому не нравится Хисока… И как человек, который не может устоять перед рисованием оскорбительных портретов. — Курапика закатил глаза, хотя вообще-то афоризм ему понравился. — Тебе никогда не говорили, что у тебя оригинальная манера речи? — Говорили. — И кто же? — Ты — только что. Хотя кое-кто обычно меня попрекает в излишнем остроумии. — Дай угадаю…       Исаги чуть наморщила нос и улыбнулась. — Закрой глаза. — щелк. — Хисока действительно пользовался твоей слабостью, но от его манипуляций ты не пострадал, а остался в выигрыше. Например, когда он рассказал тебе, что Рёдан соберется в Йоркшине или оказал услугу, отправив то сообщение после бойни с мафией, что трупы подделка и члены Рёдана на самом живы. А тот случай с дирижаблем? И всё это только, чтобы подобраться к Куроро…. Он очень расчётлив, не правда ли? Его умственные способности сильно отличаются от среднего. Также у нарциссов часто наблюдается так называемая «повышенная чувствительность к стыду», которая блокируется за счёт постоянного поиска восхищения со стороны окружающих. В Хисоке присутствует некая грандиозность, но мне кажется, что это просто несерьезная показуха ради удовольствия, а не для того, чтобы зализать какую-то травму. Я заметила, что его больше заводит, когда именно ему причиняют боль, а если противник ещё и хорош, он прямо-таки в экстаз впадает. Он жаждет и домогается сильных людей, сильных и телом, и душой. Это его сущность — жаждать и домогаться. — Интересно. — пробормотал Курапика. — Перестань. Ты не мог не догадаться об этом сам. Кстати говоря, раз речь зашла о расстройствах личности, психопатом скорее можно назвать тебя, Курапика — импульсивность, склонность к криминальным действиям и аутоагрессия более для них характерны. Хотя я бы скорее тебя охарактеризовала как плохо социализированного поборника справедливости. — Курапика скривился, но ничего не сказал. — На самом деле, Хисока сочетает в себе черты сразу нескольких расстройств личности с некой садомазохисткой девиацией. Всего понемножку, если можно так выразится. Его очень тяжело изучить, можно только очень приблизительно сказать, что он из себя представляет и именно поэтому Хисока так опасен. Но даже элементарных знаний о человеческом поведении хватит, чтобы понимать, как нужно вести себя с подобными ему.       До него дошел смысл сказанного, но с минуту в молчании он понял, что теперь Исаги подталкивала его к какому-то выводу. — Я подведу итог. Ты не изучаешь людей. Ты умеешь это делать, но плохо стараешься…или не стараешься вообще. Хуже того, ты считаешь, что тебе это не нужно. Пока тебе попадаются одни дураки, не умеющие скрывать свою грязь, но в один прекрасный день найдется человек куда умнее и хитрее тебя, и твоя самонадеянность сведет тебя в могилу.       Тон её был убедительным, и заставил задуматься над словами. Но проблема в том, что они смотрели на мир через разные очки: он — через чёрно-белые, она — через бесчисленное множество самых разных цветов. Для того, чтобы размышлять как Исаги, нужно было иметь разум, способный работать автономно от принципов и предубеждений, рассматривать любые альтернативные точки зрения, а всё это явно не про него. Вероятно, поэтому они так хорошо сработались — в подходе к решению проблем Исаги была столь же легкой и гибкой, насколько непробиваем и несговорчив был Курапика. — Если бы Хисока предложил тебе сразится с ним, ты бы согласилась? — Ты спрашиваешь меня, хотела бы я быть его противником? — железная расческа скользнула по влажным прядям, остановилась возле уха. Со скрипом чиркнули ножницы. — Нет, не хотела бы. — Почему? — У меня нет ни одной причины для этого желания. К тому же, ему со мной будет скучновато — я не люблю бессмысленные драки. А он предлагал тебе нечто подобное? — Да. — Ну, и ты бы согласился?       Курапика пренебрежительно фыркнул. — Нет конечно. — Полагаю, по той же причине?        Исаги отклонилась, чтобы оценить результат. — Так тебе нравится вызывать у людей страх? — Это необходимость. — Что за чушь.       Продолжая стричь его, Исаги склонила голову на бок. Трудно было сказать, что выражает этот жест. Улыбка ее была столь же двусмысленной. — Внушать симпатию не имеет смысла. Заставить людей любить невозможно, но по своей воле можно заставить их тебя боятся. Лучше выбрать страх. Так надёжнее. — Для кого? — Для всех.       Тишина. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. — Тебе было не по себе, когда мы обсуждали садизм?       Курапика подумал, но медленно покачал головой: — У меня больше вопросов к тому, почему ты так много о нём знаешь.       Заскрипел стул — Исаги совсем исчезла из поля зрения, и теперь о её присутствие говорил только звучание голоса возле затылка и едва ощутимые касания, слишком аккуратные для рук, привыкших держать в руке катану. А ещё — лязгание режущих ножниц. — Первый человек, которого я убила, был садистом. Разумеется, в то время я о них ничего не знала, но позже, поняв, кем он был, я стала изучать их. Больше из интереса, хотя такие знания никогда не бывают лишними. — Сколько тебе было лет?       Позади послышался смех на вздохе, будто она сейчас начнёт кашлять. — Значит, вот что тебя интересует? Насколько всё запущенно? — Нет, я просто… — Просто — что? Хочется узнать, насколько я опытный убийца? Или умалить своё самолюбие, сравнив себя со мной? — Ничего я не собирался умалять. — шикнул Курапика. Он терпеть не мог, когда люди начинали додумывать за него. — Не хочешь, не отвечай, мне плевать.       Он тут же пожалел, что сказал это, но сдавать назад не собирался. — Одиннадцать.       От тишины, повисшей после этих слов, веяло каким-то загробным холодом. Не то, чтобы его это поразило, ведь в его окружении был Киллуа. Но Киллуа, как и вся семья Золдиков являются исключением, и опираться следовало на здравый смысл — обычные дети не становятся убийцами в одиннадцать лет. — Как?... — Голыми руками.       Не в состоянии пока разобраться, что он чувствует, тем не менее он ощутил, как у него поднялись волосы на затылке. — Расскажи о своих друзьях. Как ты с ними познакомился?       Курапика не ожидал такого оборота. — Это ещё зачем тебе знать? — Мы, конечно, можем посидеть в тишине, наслаждаясь звуками проезжающих машин на Оберкассель, но мы вполне неплохо беседуем, разве нет? — Ты видела их в Йоркшине. — Видела, но я их не знаю. — И пусть так и остается. Ты ведь ничего не спрашиваешь просто так… Хотя, если ты скажешь, почему почему тебе пришлось убить того человека, я, возможно, что-нибудь отвечу.       Ножницы прекратили резать. Боковым зрением он уловил какое-то движение, и Исаги появилась в поле зрения. Лицо её было до того выразительным, что у него вырвался смешок. — Торговаться со мной вздумал? — Просто играю по твоим правилам. — А если я скажу, что нет причин? — Я тебе не поверю. — Придется. — Поверю, когда скажешь. — Курапика, слушай, а тебе не утомительно всё время смотреть на мир через соломенную трубочку? — Что? — Да нет, ничего... Почему ты думаешь, что мне пришлось его убить? Потому что я была ребенком? — Наверное. — А разве один из твоих друзей не начал убивать ещё когда ходил пешком под стол? — Киллуа из клана наемных убийц. У него не было выбора. Если бы он родился в обычной семье, то вряд ли бы стал убийцей. — С этим трудно спорить… Ладно, я отвечу. Надеюсь, потом ты проявишь по отношению ко мне такую же любезность. Тебя никогда не переполняло чувство неудовлетворения? — Что ты имеешь ввиду? — У тебя бывали моменты, когда ты оглядывался вокруг и думал, что половина людей в нашем мире заслуживают гореть? — Возможно, — проговорил Курапика. Это было правдой, какой бы отвратительной она не была, и он не стал её скрывать. — Вот и я тогда подумала об этом. — ответила Исаги, будто ничего естественнее и быть не могло.       «От неё прямых ответов не дождешься» — недовольно вздохнул Курапика. Он знал, что Исаги не лжет, но все хитросплетения её речи сбивали с толку, чем вызывали у него приступы раздражения. Ему не хватало ни изощренности, ни желания также хитрить — либо он говорил, как есть, либо попросту помалкивал. Однако он отметил, что она все-таки рассказала о себе хоть что-то. Но её прошлое и по сей день так и оставалось нерассказанным, незатронутым, как будто его и не было вовсе.       Курапика начал рассказывать неохотно, тщательно выбирая самые безобидные факты, хотя у него не было никакого повода заподозрить ее в злом умысле. — Ты любишь своих друзей. — заметила Исаги, когда он закончил: её лицо ничего не выражало, но взгляд несколько затуманился. — Они мне как родные.       Она покачала головой и скривила губы с какой-то странной усмешкой. — Ты слишком добрый. Когда-нибудь это тебя погубит. — Я не добрый. — нахмурившись, возразил он. — Почти все, кто говорят, что они не добрые, всё же добрые. — похоже, она не кривила душой. — Говоришь, Гон ищет своего отца. — Да, его отец тоже хантер. Его зовут Джин Фрикс. Он оставил Гона, когда тому было два года. Говорят, Джин «звездный» хантер и один из лучших пользователей нэн в мире. Гон пошёл на Экзамен для того, чтобы узнать, почему Джин выбрал быть хантером вместо того, чтобы воспитывать его. — Гон на него злиться? — Нет. Ему просто… любопытно, что значит быть хантером. Действительно ли ради этого можно оставить своего ребенка. Гон не ищет отцу оправданий и ни в чём не винит. По крайней мере, я ничего из этого не увидел. Кажется, ему просто нужно убедиться, что у Джина была веская причина его бросить, а если бы он её не нашел, то разочаровался в отце скорее как в человеке, чем в своем родителе. Но я всё равно его не понимаю.       Исаги терпеливо ждала. — Если бы мой отец бросил меня ради того, чтобы быть хантером, я бы никогда ему этого не простил. — Но ты же проигнорировал заветы своего клана, чтобы повидать внешний мир. — Это не одно и тоже. — Да. Не одно и тоже. — согласилась Исаги. — И тем не менее тебе чего-то не хватало в своем лесу, раз ты решил отправиться за его пределы. А отец Гона решил выбрать путь хантера вместо того, чтобы заботиться о нём, потому что ему тоже чего-то не хватало. Люди не всегда поступают, как надо, Курапика. Наши желания порой бывают сильнее долга. — Осуждаешь меня? — А ты слышишь осуждение?       Курапика прокатил в мыслях её слова. «Чего-то не хватало». Само выражение кажется эвфемизмом его эгоизма. — Твоя семья… Где она? — Её давно уже нет в живых. — безучастно отозвалась Исаги, беря прядь, лежащую на переносице. — Соболезную. — Не стоит, в этом нет необходимости. — Разве ты не скучаешь по родным? — Зачем? — не меняя тона.       Он умолк, не зная, как на такое отвечать. В подобные моменты на него нередко нападал приступ немоты, потому что слов на такие выпады у Курапики не находилось. — Буду я по ним скучать или нет, это не изменит того, что они все мертвы.       Исаги пододвинула стул поближе к его ногам. Он выпрямился, соображая, какую лучше принять позу, чтобы никого не смущать, но прежде, чем успел что-то придумать, Исаги села на самый край, поставив ноги сбоку, и теперь он чувствовал, как чужое колено слегка касается его бедра. Вряд ли ей было очень удобно, ведь чтобы дотянутся до его лица, приходилось всё время наклоняться вперед. — Если я не тоскую по ним, это плохо? — Это… не знаю. — пробормотал он и повторил, тише. — Не знаю. — Ты тоскуешь по своей семье? — Постоянно. — По-твоему, это хорошо? — Наверное. — А ещё хорошо втыкать в себя нож. — Исаги провела ладонью по прядям, убирая их с лица, прикоснулась подушечками пальцев к его щеке — кожу прижгло, как огнём. — Нравится это делать? — Нет. Это больно. — Тогда зачем? — Привык. — Боль… — задумчиво проговорила Исаги. — Да, к боли можно привыкнуть. Можно привыкнуть к чему угодно. Главное, чтобы была постоянность. Рутина. Человеку нужна рутина. Но если ее отнять, вот тогда… Тогда-то и перестаешь быть собой.       Он замер. По позвоночнику скользнуло напряжение. Тело тревожно напряглось, и Курапика ждал, когда оно дернется, отстранится, словно касания приносили ему боль, словно каким-то образом они были несовместимы с его биологическим видом, но в то же время ему хочется, чтобы до него дотрагивались, хочется почувствовать прикосновения… хотя эта мысль его пугала. Курапика смотрел на матово-бледное лицо, залегшие под глазами нездоровые тени — так и хотелось положить её под капельницу — на переливчатую неровность шрама, с острым, будто кинжал, концом на левой скуле. Можно ли безопасно скользнуть по нему пальцами и не боятся порезаться? Можно ли коснуться этого человека, не отбросив навязчивую мысль, что всё в нём обещало лишь боль? — Откуда у тебя шрам?       Исаги вымученно усмехнулась. — От того, что не смогло меня убить.        Большой палец прочертил линию вдоль нижнего века, задевая ресницы. Он заморгал. Затем дотронулся до виска, мазнул вниз, очертил выступ на скуле. Его глаза давно стали алыми, но он и не пытался их как-то контролировать. Всё происходящее казалось ему слишком… личным. Курапика давно не чувствовал другого человека так близко к себе, как и чье-то тепло. С глазами Курута его рассматривали со страхом, опаской, навязчивым любопытством, охочей жадностью, впериваясь прямо, словно говоря, что непрочь бы вытащить их из глазниц. Его личность настолько часто отождествлялась с тем, что он носил в своих глазницах, что порой он думал о себе, как о каком-то предмете и приходилось напоминать, что он, Курапика — человек.       Исаги же смотрела на него совершенно открыто — было в этом что-то вызывающее, даже наглое. Она изучала его взглядом полноценно, целиком, не выхватывая отдельные детали. Глаза — зеркало души, как говорят люди, и подпускать человека вплотную к своей душе было по меньшей мере беспечно, особенно если этот человек Исаги. Но Курапика давно понял, что скрывать что-либо от этих глаз, в глубине которых прятался ясный, восприимчивый ум и прозорливая, своенравная тьма, было просто невозможно. Они всматривались в его и, казалось, темнели, вбирая в себя их цвет, каким-то образом придавая чертам её лица лисью привлекательность. — «Вот зрелище, достойное того, чтобы оглянулся Бог, созерцая своё творение». . — Курапика отвечает ей гримасой, которой безуспешно попытался скрыть неловкость. — Спасибо, что позволил на них взглянуть.       Убрав полотенце, он подошел к зеркалу. Увидев свое отражение, Курапика вздохнул с облегчением — за исключением длины, с волосами не произошло ничего страшного, Исаги лишь подровняла ему концы, а в остальном все осталось как и прежде. Ему даже стало стыдно за свои бурные опасения. — Не ожидал, что выйдет так хорошо. — возвращая себе нормальный голос, заметил он. — А чего ты ожидал? — Я молился, чтобы после твоей работы над моей головой я хотя бы смогу выйти на улицу.        Исаги посмеялась: — Видимо, твоя молитва дошла туда, куда надо. Или у меня просто талант.       Курапика не понял, прозвучала ли ирония, или ему показалось. — И как тебе это удается? — он взял из ящика под раковины щетку и совок, чтобы подмести пол. Исаги пододвинула стул к столу и положила лодыжку одной ноги на колено другой. — Что именно? — Быть такой уверенной. Такое чувство, что ты никогда не боишься сделать ошибку. — Не боишься! — повторяет Исаги, хрипло посмеиваясь. — Ну да, со стороны, вероятно, так и кажется. И хорошо, что кажется. Значит, я всё делаю правильно. — Значит, ты всё-таки боишься чего-то?       У всех были страхи, у всех — Исаги просто на метафизическом уровне не могла быть исключением, но что такой человек, как она, мог боятся, он себе даже представить не мог, но далеко не был уверен в том, что получит ответ. — Человек это единственное, чего стоит боятся. — То есть, ты боишься не чего-то, а кого-то? — Ты весьма догадлив. — Мне всегда казалось, нет такого человека, который заставил бы тебя испытывать страх.       Исаги промолчала. Через минуту она вновь заговорила — самым любезным голосом. — Курапика, ты делаешь очень милые попытки покопаться у меня в мозгах. Тебе, конечно, очень хотелось бы узнать, кого я боюсь, но тебе не хватит ни опыта, ни терпения, ни настойчивости чтобы меня расколоть. — на несколько секунд Исаги словно потеряла нить рассуждений и, казалось, погрузилась в собственные мысли. — Я скажу банальную вещь, но единственный способ выжить в нашем мире — побороть свои страхи. Иначе говоря, убить в себе себя. Но это сложно, а людям куда проще находить себе оправдания, чем попробовать избавиться хотя бы от одного. — От некоторых страхов нельзя просто так избавиться. — От каких, например? — Потери. — Все страхи в конечном итоге сводятся к боязни что-то потерять. Свободы, гордости, жизни… — Смерть не так уж страшна. Страшно терять тех, кто дорог. — И посмотри, как ты испортил себе этим жизнь. Превратился в человека, который обречен остаток своих дней пытаться исправить то, что невозможно изменить, и жертвовать собой ради того, чтобы искупить выдуманную вину.       Есть такое ощущение — все о нём знают, только ещё не придумано ему название — когда не находится достойных слов, чтобы выразить свое возражение. Его ещё иногда называют «находится в смешанных чувствах», но Курапика точно знал, что сейчас испытывает. — Я не выдумывал вину. — Не ищи Каинову печать там, где её нет. Вина следует за проступком, Курапика, а ты не сделал ничего плохого. — Я не сделал ничего плохого, а они умерли! С какой стати мне от этого будет легче?! — хлестко ответил он. — Я ушел и бросил их! Если бы я остался со своим кланом, может, мне удалось бы хоть кого-нибудь спасти. — Может. Но скорее всего Рёдан прикончил бы тебя вместе с остальными. Ты и сам это знаешь, но тебе легче предаваться нескончаемой скорби над своим «грехом», чем понять, что твоя мать перед смертью благодарила всех богов в мире за то, что ты тогда ушел.       Ладонь, лежащая на щетке, дёрнулась; скрюченные пальцы стиснули древко. От нахлынувшей боли сдавливало горло, мешая дышать, и заставляя сердце пропускать удар за ударом. — Ну, что теперь скажешь насчёт своей вины? — Ты считаешь, что месть это глупость. — не понимая, почему, спросил он, скорее констатируя, чем спрашивая. — Глупость — когда человек делает что-то без причины. Тебе больно, вот ты и мстишь. Поэтому твое желание вырезать Рёдан не может быть глупостью. Да, месть не лучший способ самоочищения — она, возможно, исцеляющая и правильная в какой-то высшей перспективе, но вовсе не обязательно является таковой на деле. Но только нам выбирать, что нас исцелит и что заставит жить. — Исаги закрыла лицо руками, так, что сквозь пальцы виднелись только глаза. — «Ты в кубок яду льешь, а справедливость подносит этот яд к твоим губам».       В каком-то оцепенении Курапика переводил взгляд с одного предмета на другой, пока руки на автомате подметали пол.       «Что с тобой не так?» — мысленно проговорил Курапика, бросив взгляд на девушку. Наиболее очевидный вопрос касался самой Исаги. Что за человек она была на самом деле? Чем больше он проводил с ней время, тем более странной она казалась. Она сует нос не в свое дело, копается в его личной жизни и… Но в то же время ему нравилось работать вместе с ней, проводить время. Само это чувство казалось странным — проводить с кем-то вместе время. Курапика к такому не привык.       Подметая пол, Курапика всё ещё чувствовал на себе её бесстыжее внимание и ощущал от этого некоторое неудобство. Стряхнув волосы из совка в ведро, он пошёл в ванную помыть его и поставить на место.       Вернувшись, он увидел, как Исаги стоит спиной посреди кухни, прислонившись бедром к столу и склонив голову, что-то рассматривала. Услышав его появление, она обернулась. Заметив, что у нее в руках, Курапика весь помертвел. — Судя по твоей не на шутку взбесившейся ауре, мне не стоило трогать эту вещь. — сказала, продолжая листать блокнот. — Прямо книга ненависти какая-то… А глава про пытки будет?       Закаменев, он стоял, не в силах сдвинутся с места. Волна злости и страха прокатилась по телу. Его взгляд медленно опустился на стол. На нём лежали фотографии. Самая верхняя — наполовину обугленный обезглавленный труп женщины. Ей отрезали голову и ноги, после чего с тела содрали шкуру и вытащили внутренние органы; их куски валялись возле трупа. — Это кто-то из твоего клана? — Отдай… — еле ворочая языком, проговорил Курапика; резко подорвавшись с места, он в мгновение ока оказался возле нее, но Исаги проворно отпрянула, когда он потянулся вырвать из рук блокнот. — Отдай сейчас же! Кто тебя просил трогать мои вещи?! — Зачем он тебе, Курапика? — Не твое дело! Отдай! — он поймал её за руку. Почувствовав, как сжались его горячие пальцы на своем запястье, Исаги замысловатым способом выскользнула из хватки и собиралась проскочить к окну, но Курапика преградил ей путь — все эти танцы по кухне начали выводить его из себя. — Я не шучу! Отдай немедленно! — И давно ты всё это коллекционируешь? — Я сказал — не твое дело! — Ты сам эти фотографии сделал или раскопал из полицейских архивов?       Курапика побагровел. Схватив за шиворот, он рванул её к себе, после чего шагнул вперед и толкнул спиной, прикладывая к дверному косяку ванной. — Отдай. Его. — зарычал Курапика и сильнее сжал ворот рубашки, что ткань, не рассчитанная на драки, чуть не треснула. — Живо!       Вдавливая её собой к двери, он вцепился в руку, держащую блокнот, но вырвать его ему не удалось. Курапика сжал челюсть так сильно, что на ней играли желваки и сдавил чужое запястье в своей ладони с такой силой, что опасно затрещал сустав. Исаги стояла, не оказывая никакого сопротивления, даже не защищая свою руку нэн. Затем её скрипучий, словно ржавый металл, шепот зазвучал прямо в ухо Курапики: — Скажи, тебе по вкусу собирать всю эту чернуху, а потом сидеть и разглядывать её? Глотаешь за милую душу? Ни разу не хотелось подавиться?       Эмоции бились в мозг отбойным молотом, а приливающая к голове кровь только сильнее заставляла ощущать себя бессильным, беспомощным, униженным…       Держа блокнот двумя пальцами, будто он был грязным, Исаги опустила руку. В жуткой тишине звучный хлопок больно ударил по нервам. Курапика подобрал блокнот, сгреб фотографии со стола, подошел к шкафу, бросил их в верхний ящик и с грохотом закрыл. Он набрал воздуха в легкие и с вызовом повернулся, словно готовясь к атаке, но Исаги смотрела за его плечо и как-то безразлично. Он ненавидел эту равнодушную маску, вечную бездушную невозмутимость на чужом лице, принадлежащее человеку, которого ничто никогда не задевало, ничто не тревожило, когда его всего сейчас буквально рвало на части. В душе всё выворачивалось наизнанку, трескалось, крошилось на куски, хотелось сделать больно, увидеть кровь. — Знаешь, что я ненавижу в тебе больше всего?! Ты копаешься в моей голове и требуешь быть с тобой честным, а сама ничего не отдаешь взамен — только гребаную полуправду, которая нихрена не стоит! — А что ты хочешь? Правды? — Да, хотелось бы немного. — процедил он, подходя к ней. Он имел право требовать от неё откровенности, потому что открыл ей множество собственных секретов. — Хоть я и не вижу лжи на твоем лице, правды на нём я тоже никогда не нахожу. Что, сил не хватает на настоящую честность? Или ты попросту боишься себя? — Я боюсь себя? — повторила вслух, не смотря на него, будто самой себе. — Пожалуй.       Обескураженный, Курапика не мог слова вымолвить. — Думаю, хватит с нас на сегодня честности. Хорошего в меру.       Исаги подошла к креслу, взяла с него сложенное пальто. — Ты не можешь вот так уйти посреди разговора!       Она встряхнула руку, попробовав освободиться от цепких пальцев, впившихся в её плечо, но Курапика не дал вырваться, разворачивая к себе. — Почему ты это всё это делаешь?! — Что именно? — Находишь мои уязвимые места и бьешь в них изо всех сил? — Угадай. — Я уже устал гадать, чёрт подери! — Тогда не гадай. — Ты сама меня вынуждаешь. — Разве я тебя к чему-то принуждаю?       Исаги стояла перед ним, как непроницаемая стена, в которую он безуспешно колотился. — Тогда ответь — тебе нравится это? Для тебя всё это шутка? Просто забава? — Курапика, ты… — потерев уголки глаз указательным и большим пальцами, она тихо, коротенько посмеялась. — Нет, если бы ты хоть что-нибудь понял, ты бы так не горячился… И всё же позволь подождать тебя на улице. Мое присутствие тебя слишком нервирует, а тебе стоит остыть. — Меня нервирует только то, что с тобой невозможно разговаривать. В ответ на любой вопрос ты выкручиваешь его наизнанку и уворачиваешься от ответа! Нельзя поступать так с людьми! — Интересное замечание. — она обернулась к нему, выбрав для этого момент после паузы, неудобной для него, но отнюдь не для неё. — Теперь-то понимаешь, как тяжело с тобой окружающим?       Молчание. Беззлобно усмехнувшись, Исаги положила руки в карманы и пошла к двери. — Ты трусиха! — выплюнул он. — Слышишь?! Ты жалкая трусиха, которая сейчас убегает не от меня, а от самой себя!       Едва с его губ сорвалось последнее слово, повисла давящая тишина. Легкие горели, будто их что-то жгло изнутри.       Когда Исаги обернулась, Курапика сглотнул. На дне светлых глаз поднималось нечто, от чего у него внутри всё сжалось и провалилось куда-то в бездну, откуда доносилось только эхо от тяжелых ударов сердца. — Ну что ж, давай поговорим, Курапика. — сказав, Исаги шагнула вперед; такого голоса у неё он ещё не слышал никогда — успокаивающий и вместе с тем таящий неясную угрозу. — Давай, иди ко мне.       Он запятился, отступая, не сознавая даже, что делает это на голых инстинктах. «Инстинктах», вспыхнуло в голове. Словно стоял перед открытой клеткой с непредсказуемым и опасным зверем. — Никакие личные обиды ни разу не вмешивались в наши отношения, по крайней мере, с моей стороны. Но я вижу, что у тебя скопилось довольно много претензий, которыми ты хочешь поделиться… Нет уж, будь любезен, подойди.       Исаги подошла так близко, что почти уткнулась в него носом — Курапика был выше её, но она всегда держала голову прямо и никогда не опускала взгляд, когда говорила с кем-то. Притянув за шею, Исаги приблизила его голову к себе и крепко прихватила ладонью за затылок, чтобы он даже не думал, что у него получится вырваться. — Не бойся, я тебя не убью. Как по мне, так надо поступать справедливо — я выслушала твои претензии, теперь твоя очередь выслушать мои. Ты недоволен тем, что не видишь на моем лице правды? Тогда я сейчас буду с тобой предельно откровенна. Ты слушаешь меня, Курапика? Замечательно. Итак, моё терпение не бесконечно. Оно имеет свой предел. Даже не надейся, что у тебя получится нащупать его и вывести меня из себя, но я скажу, что ты сейчас делаешь. Представь, что ты порезал руку в открытом океане. Представил? Да, по лицу вижу. Так вот, ты ведь знаешь, что происходит, когда голодная акула плывет где-то рядом и вдруг унюхает твою кровь? Всё правильно, она бросается на добычу. Но только не сразу. Ей нужно некоторое время, чтобы запахи выделений из живого тела достигли её мозга, и только потом уже она кидается в сторону жертвы. Сейчас в океане очень много твоей крови, Курапика, и если ты не прекратишь резать себе руку, то я всерьез подумаю о том, чтобы тебя сожрать. Но если ты в состоянии сейчас успокоиться, я вполне смогу задержать дыхание, и ты останешься целым и невредимым. Ну как, справишься?       Едва Исаги отстраняется, Курапика рванул от неё с такой силой, что бьется затылком об дверь. Подняв ладонь, которая удерживала его возле себя, она с отрешенным видом глядит на нее, как на неодушевленный предмет, и разминает пальцы — сжимает их в кулак и отпускает. — Полагаю, это означает «да». — гробовая тишина. Курапика приложил руку к шее, то ли удостоверится, что его больше никто не держит, то ли угомонить бешеный пульс. — Мне жаль, что так вышло. Хотя мои сожаления мало чего стоят. — кивок за его плечо, в сторону кухни. — Но ты не считаешь, что у тебя нет права обвинять меня в трусости в то время, как ты сам трясешься от страха, что кто-то найдет этот блокнот и поймет, какой ты на самом деле? — Это… это не так. — Ах не так. Разве ты не боишься, что, например, Гон или Леорио откроют его и прочитают?       По мансардному окну с пасмурного декабрьского неба начинает накрапывать град — крупные капли стучат по стеклу, рассыпаясь, будто мелкие камешки. — Сделай над собой усилие и подумай над этим, если ты ещё способен прислушиваться к чему-то, кроме собственного эго. Жду тебя на улице.       Исаги разворачивается, чтобы уйти, и он понимает, не может, просто не может оставить всё так. — Постой… — хрипит он, сглатывая, делает шаг вперед. — Прости меня.       Она останавливается в прихожей. Долгая пауза. — За что? — Я… перегнул палку. Я вспылил и повёл себя грубо. Это было слишком. Я не должен был хватать тебя за руки. Просто эта вещь… — смотреть Исаги в глаза никогда не было настолько тяжело, как сейчас. — Я не хотел, чтобы ты её увидела. — Чтобы кто-нибудь её увидел. — Нет. Ты. — это вырвалось у него против воли, он хотел сказать ей об этом совсем иначе. Курапика замешкался, разбираясь, как правильно следует выразить то, что он хотел сказать на самом деле. — Ты слишком много видишь. И меня это пугает. — Поэтому ты мне не доверяешь?       Её тон вдруг стал совершенно серьезен. — Вот оно в чём дело… — у Исаги вырвался похожий на всхрип смешок. — Что же ты боялся я там увижу? А, Курапика? Что-то новенькое о тебе? Поверь — в том, что ты скрываешь в этом блокноте, нет ничего интересного. Я не нашла в нём ничего такого, чего бы я и раньше о тебе не знала. Если тебя это как-то утешит, я человек куда более извращенный, чем тебе предстоит когда-либо стать. — Её голова склонилась вниз, будто что-то на полу привлекло её внимание. Молчание. Затем она посмотрела на него. — Каждый раз, когда я задавала тебе какой-либо личный вопрос, ты делал выбор: быть честным, отказываться от ответа или лгать. Ты всегда выбирал честность. Не обвиняй меня в этом. Когда ты спрашиваешь о чем-то меня, я тоже выбираю. Проблема в том, что тебя мой выбор не устраивает. С этим, увы, ничего не поделать. Но кое-что ты точно знаешь — я никогда не выбираю ложь.       Она потёрла кисти, словно ей что-то мешало. Худые запястья выглядели хрупкими — обманчиво, лишь для тех, кто не видел, на что они способны, но знание этого не смогло сдержать волну безобразного стыда. Плевать, что она его провоцировала — он вышел из себя и поднял руку на девушку, причём уже дважды. Для него это было чем-то запредельным.       Исаги заметила, что его взгляд прикован к её рукам. — Не волнуйся, мы уже через это проходили. Ты знаешь, что это отнюдь не то, чем можно меня обидеть. И всё же я пойду, если ты не против… — Против. — Извини? — Ты никуда не уйдешь. — С какой стати?       Он сделал три больших шага, обошел её справа и встал перед дверью. — Что за детский сад? — Исаги шагнула влево, но Курапика вновь заслонил проход. — Пропусти. — Нет. — Курапика…       Взгляд серых глаз снова потемнел и предупреждающе сверкнул из-под рваной челки, но Курапика не сдвинулся с места. — Пропусти. Я тебя по-хорошему прошу.       Сначала он решил, что он прочитал в нём желание всыпать ему по первое число, но приглядевшись к ней повнимательнее, обнаружил обыкновенную усталость; у неё не было никакого желания бороться с его строптивостью. — Ты ведешь себя глупо. — Как скажешь. — кивнул Курапика, вздернул подбородок, указав в глубину квартиру.— А теперь снимай пальто и возвращайся. — Зачем? — Ты не допила чай. — Ну принеси сюда его, допью.       Он не сдвинулся с места. Исаги смотрела на него с выжиданием. Зрачки в её глазах были огромными и совсем чёрными, как обжигающе-горячий черный кофе, который она всегда пьет. — И долго мне ждать чай?       Курапике вдруг подумалось, что он будто уговаривает сам себя. С собственной упертостью ему ещё сталкиваться не приходилось. Значит, оставалась только одно. — Погоди. — он сделал паузу и решительно посмотрел ей в глаза. — Мне нужна твоя помощь.       Исаги с недоумением приподнимает бровь. — Помощь? С чем? — Кажется, я напал на след одного из хозяев алых глаз. У меня есть предположение, но в нём много несостыковок. Я бы хотел узнать, что ты об этом думаешь. — С чего вдруг тебе понадобилось узнать мое мнение? — Потому что ты умнее меня. — Не рассчитывай уговорить меня, играя на моем тщеславии. — Я и не рассчитываю тебя уговорить. Ты или согласишься мне помочь, или откажешься. Но мы сегодня говорили о садистах, а тот человек, которого я ищу, по всей вероятности им является. Если бы ты мне посоветовала… — «Посоветовала»! Великолепно! Ничего я тебе не посоветую! Советовать тебе, Курапика, всё равно что кричать в колодец. Как бы тебе, понравилось слушать собственное эхо?       Курапика вспыхнул, и понадеялся, что отделался лишь моральным ощущением, и его лицо осталось прежнего цвета. — Можешь считать, что я хочу спросить мнение человека, разбирающегося в вопросе лучше, чем я. В твоих мыслях насчёт садистов и связанных с ними рассуждениях была какая-то… элегантность. Трудно выбросить их из головы.       Впившись в острый бледный профиль, обрамленный чёрными прядями волос, Курапика был почти уверен, что в следующую секунду откроется дверь, и она выйдет вон. Исаги скользила по двери взглядом и, казалось, тщательно взвешивала каждое его слово. Её застывшая посередине прихожей фигура выглядела безжизненной, неподвижной, точно манекен.       Слышится глубокий вздох. Ладонь медленно отпускает ручку и опускается вниз. Когда Исаги повернулась к нему, Курапика увидел в выражении ее лица что-то крайне похожее на смятение, словно она всерьез была озадачена своим же решением. Озадаченность это что-то новенькое. Это вызывало улыбку. Слабую, неровную. — Чему улыбаешься? — Ничего… позабавило твое лицо. — сказал он вслух, словно это все объясняло.       Кажется, кто-то тоже жил в ледяном пузыре. Но у Рики слой был куда толще, чем у него.       «Рика».       Он сжимает пальцы в кулак, подносит костяшки к губам, будто обжегся её именем.       Когда Курапика пришел в себя, то увидел, как дорожная служба организует движение через соседнюю улицу. Он посмотрел на Хиде — тот переключал радиостанции на магнитоле: «Тим Джаз», новости про финансы, новости про спорт. Мост Хакенфельд. Готгатан. Кладбище Урдофон. Когда они подъезжают к Ренгео на улице льет несокрушимый ливень, ничего уже нельзя разглядеть из окон, только цвета, мазки желтых и красных огней, город низведен до автомобильных гудков, хлюпанья дворников по стеклу, гулкого хлеста дождя по крыше машин. Упиравшиеся в черное небо макушки деревьев вскипали и вскидывались на шквалистом ветру, напоминая монстров из страшных сказок.       В кармане завибрировал телефон. Увидев имя входящего, Курапика на пару секунд застыл, с недоуменным лицом смотря в экран:       «Хисока?».       Он размышлял, стоит ли ему отвечать, но вряд ли Хисоке пришло в голову позвонить ему просто для того, чтобы поболтать.       Курапика попросил Хиде остановить машину возле закрытого магазина и сразу же нырнул под навес. Витрину не закрыли ставнями и каждый прохожий мог легко разглядеть её содержимое: восковые свечи, книги заклинаний, оракулы, алтарные покрывала, ловцы снов. «Охота на ведьм» гласила вывеска над дверью. — Говори.       Не только нэн Хисоки напоминали жвачку, но и его голос — тянущий, сладкоголосый с придыханием, будто вот-вот наберет воздуха, чтобы надуть розовый пузырь. — Ты, как всегда, удивительно любезен, Курапика. — приглушенный смех. — Как дела? — Ближе к делу. — Как поживает твой нэн-зверёк? Появлялся на закуску после того, как распробовал Омокаге? — Пошёл к чёрту. — Постой- постой! — Курапика стоял с отведенной от головы рукой, собираясь сбросить. До него донесся хрипловатый смешок. — Ну и ну, каким ты нервным стал! Зачем же так резко реагировать? Не понимаю я всего этого. Как ты уже должен был догадаться, я звоню не просто так, поэтому дослушай до конца, ладненько? — Надеюсь то, что ты скажешь далее, будет стоящим, иначе ты больше никогда мне не позвонишь. Но прежде этого — как ты узнал о том, что в моей записке речь идёт о Хейл-Ли? — Мм, так ты с ними уже встретился? Передавай привет крошке Шиф и скажи, что я очень жду встречи с ней. — А она её не ждёт. — мстительно ответил Курапика, вспомнив часть утренней беседы, когда речь зашла про Хисоку. — Ой, как жаль.— протянул Хисока. — Ну ты всё равно передай привет. Я о ней часто думал в последнее время. Полагаю, они больше не нуждаются в моих услугах, я прав? — Как ты узнал по записке, что речь идёт о якудза? — пропустив мимо ушей вопрос, повторил Курапика. — По иероглифам? — Каким иероглифам? — Тем, что были на обратной стороне. — А-а… Нет, Курапика, понятие не имею — не умею я читать иероглифы, да и сам я далеко не полиглот. С языками у меня, знаешь ли, не очень. Я узнал адрес, только и всего. — значит, Хиде сказал правду. — Но тебе следовало бы сейчас побеспокоиться вовсе не об иероглифах. — мурлычет Хисока и скидывает звонок.        Курапика стоял, наверное, секунд семь, прежде чем ему приходит сообщение — Хисока прислал ему видео. Непонимающе хмурясь, он нажимает на «загрузку».        Хиде барабанит пальцами по рулю, смотрит на часы и открывает пассажирское окно. — Курапика, поехали! — нет ответа. Может, из-за дождя не слышит? — Эй, тебе там долго ещё?       Нет ответа. Хиде ставит поднимает ручник, хлопает по аварийке и выходит из машины. — Ты слышишь меня? Нам пора ехать. — он встряхивает его за плечо. Никакой реакции. Он стоит к нему спиной, Хиде не видит его лицо. — Курапика?... Курапика! Соединенные Штаты Сагельты. Город Ирвинг, штат Толан.       Когда Шалнарк довез его до ближайшего аэропорта, он купил билеты до Йоркшина. Прямых рейсов до Метеора не существовало — тот даже на картах не был отмечен, что уж говорить об авиаперелетах — а Йоркшин считался ближайшим населенным пунктом к Городу Падающей Звезды.       Регистрация, досмотр, темные магазины с опущенными металлическими ставнями, «Дьюти Фри», закусочные с сэндвичами и кофе, пробивается откуда-то бойкая музычка, пассажиры по-турецки сидят на полу с огромными рюкзаками, ходят косяками в поисках выходов на посадку, толпятся у перекрытых канатами стоек. Ночью была страшная метель, и к утру ситуация никак не улучшилась: снегопад превратился в нешуточный буран — за окном в предрассветном зале ожидания не было видно даже стоящих у шлюзов дирижаблей. Люди нервно поглядывали на табло вылетов, где с каждой минутой вместо «Ожидается посадка» загоралось всё больше «Рейс задерживается». Рейс из Лиллесанда в Йоркшин пока должен был вылететь вовремя.       Дирижабль набит битком. Финкс пробирался сквозь пробки к своему месту в эконом-классе (двадцать первый ряд, возле окна), сел на узкое, дубовое сидение и глянул на информационный монитор. Полёт продлится пять часов и примерно столько же ещё добираться до Йоркшина. Основную массу пассажиров составляли горнолыжники, семьи и бизнесмены в костюмах, уткнувшиеся в ноутбуки едва загорелся знак, что можно отстегнуть ремни. Спустя буквально полчаса дирижабль попал в зону турбулентности, которая продолжалась весь полёт. Прошло почти четыре с половиной часа, но пилот так и не объявил о начале снижения. Ещё через час, когда по рядам начала подниматься волна недоумения, суетливые стюардессы попросили всех занять свои места, но дирижабль так и продолжал кружиться в небе, не заходя на посадку.       Спустя шесть с лишним часов полёта по дирижаблю прокатился электронный голос, принадлежащий пилоту: — Уважаемые пассажиры! С вами говорит командир дирижабля. К сожалению, вынужден сообщить, что из-за плохих погодных условий дирижабль вынужден совершить экстренную посадку в городе Ирвинг. Просим прощения за доставленные неудобства! После приземления вы можете обратиться к сотрудникам авиакомпании для выплаты компенсации за билеты…       «Класс. Просто замечательно» — проскрежетал про себя Финкс. Судя по громогласному и весьма бурному недовольству, охватившее весь дирижабль, большинство пассажиров были с ним полностью солидарны.       Протиснувшись сквозь толпу пассажиров с чемоданами и огромными сумками на контроле, Финкс остановился в середине терминала вылетов и читал список рейсов на трех гигантских табло. Возле большей части из них горел красный знак «ОТМЕНЕН». Все же остальные мигали желтым цветом задержки. Каждую минуту по громкоговорителям женский голос сообщал об очередной отмене или переносе рейса на неопределенный срок. — Только не говори, что ты уже в Метеоре. — удивленно спрашивает его Нобунага вместо приветствия. — Да как бы не так. Дирижабль не долетел до Йоркшина из-за долбанного снегопада и приземлился в каком-то Ирвинге. — Где-где? — Ирвинге. Знаешь такой город? — Без понятия. Хотя, погоди-ка… Эй, Мачи! Мачи! — «ну что?!» — Как ты говорила называется город, мимо которого мы будем скоро проезжать? — та что-то невнятное ответила, Финкс не расслышал. — Финкс, мы через часа четыре будем в Ирвинге, жди нас. — Четыре часа?! Вы издеваетесь? А мне что всё это время делать? — Возможно и раньше, часа через три... Но Мачи ничего не обещает. Найди себе пока какое-нибудь развлечение, всё равно из-за снегопада ты никуда в ближайшее время не вылетишь, я прав? — педантично отозвался Нобунага. — Позвоню, когда будем подъезжать к городу, всё, давай.       Послышались гудки — тот отключился, оставив его стоять с телефоном возле уха.       Ирвинг — город, стоящий на Среднем западе Сагельты и второй по величине город штата Толан. Он славится своим живописным расположением на отрогах Констебльских холмов с рекой Риздар, спускающейся к востоку от города по крутым склонам гор. Ирвинг был полон старинных, очень узких улочек со средневековыми зданиями в готическом стиле. Все пешеходные и транспортные дороги шли либо вверх, либо спускались вниз и почти нигде — прямо, а здания теснились рядом друг с другом под уклоном и на столь близком расстоянии, что переулков между ними практически не было.       Сегодня, пятого апреля, в Ирвинге проходили фестивали и праздничные шествия в честь Страстной недели — Великий четверг, последний четверг перед Пасхой. По библейским преданиям в этот день состоялась Тайная вечеря, на которой Христос установил таинство Евхаристии и совершил омовение ног учеников, молитва Христа в Гефсиманском саду и предательство Иуды. По разряженным в честь праздника улицам гуляли местные жители и туристы, со всех сторон доносился людской гомон. Торговые лавочки, кондитерские, букинистические магазины, кофейни и рестораны были украшены первоцветами, лилиями, кроликами с корзинками, херувимами и терновыми венками в знак скорби по Спасителю, осужденному, распятому и погребенному.       Весеннее солнце похрустывало в прогалине меж пухлых облаков. Добравшись до города из аэропорта на автобусе, Финкс пошёл на восток, к центру. Вдалеке, на подножии холма, окруженному рекой виднелся замок Ридель из белого гранита, одна из главных достопримечательностей местных краев. Бывшая королевская резиденция, когда в Сагельте ещё правили монархи, с башнями и башенками, стрельчатыми окнами и живописным садом производила впечатление дворца прямиком сказки.       «Прямо замок Спящей красавицы».       Он пересек мост и слился с потоком туристов, идущих вниз по булыжной дороге и принялся бесцельно блуждать по городу. Тяжело было не смотреть на часы каждую минуту, отсчитывая время, но ещё сложнее не думать о том, сколько его осталось. Ожидание раздражало почти также сильно, как местные дороги: то спускайся, то поднимайся, то спускайся, то поднимайся. И на кой чёрт надо было строить город на увалах? Нельзя было найти равнину? Всего сто километров отъехать и вот, пожалуйста, ровный рельеф. Но транспорта несмотря на кривые булыжные улицы тут просто завались. Вспомнились раздолбанные дороги в Метеоре, которые и дорогами нельзя назвать, так, тропки между лачугами и горами мусора, которые и годились только для того, чтобы по ним ходить — он знал, о чем говорил, ведь у него был байк. Они с Фейтаном нашли его на автомобильной свалке за чертой города недалеко у леса Уга. Это была самая дальняя свалка в Метеоре, чтобы если вдруг нагретый палящим солнцем бензин случайно не вспыхнет, то взрыв не унес за собой всех жителей города. Железная рухлядь, которую они притащили на свою территорию, на байк и близко была не похожа, скорее на смятую консервную банку с приделанными к ней колесами. Они вдвоем потратили почти целый год, чтобы превратить его в конфетку: пока Финкс раскапывал нужные запчасти на свалках, Фейтан чинил байк. Поначалу от езды по выбоинам и кочкам из мятых пластиковых бутылок на двухколесном зубы стучали так сильно, что вся челюсть ныла, но Фейтан как-то хитроумно не демпфировал жесткость подвески, устранив проблему почти на ноль. В округе они стали почти что королями, правда, только на какое-то время, пока не притащился Уво со своим гонором и кулаками, но лихая манера вождения у него осталась и по сей день.        Уво… Финкс скрипнул зубами.       Через какое-то время он завернул в кафе, украшенного картинами с абстрактными узорами и пасхальными штучками. Пахло кофе и сахарной теплотой. Он заказал кофе и какой-то фирменный пасхальный пирог с цукатами и грецкими орехами, который настойчиво предлагала ему официантка в дурацком пастушьем наряде с венком весенних цветов и веточкой остролиста за ухом, с жаром доказывая, что Финкс ничего лучше в жизни не пробовал и вообще чуть ли не испортит себе всю Пасху, если не послушается её и не возьмет пирог. — Чёрт, ладно, тащи уже сюда свой проклятый пирог. — рыкнул Финкс. Забрав меню, официантка радостно помчалась на кухню отдавать заказ.       Он посмотрел на висящие над баром часы. Ещё два часа. Надо было не ждать никого и просто взять чью-нибудь тачку на парковке у аэропорта, а вместо этого ему приходится торчать в семейной кафешке в городе, о существовании которого он до сегодняшнего дня не знал. Почему он вечно сначала делает, а потом думает?...       Официантка несколько театральным жестом поставила на стол тарелку с булочкой с глазурным крестом и крохотный бокал с вином. Финкс вперился взглядом в подношение. — Это ещё что?       Она мило улыбнулась. — Евхаристия в честь Великого четверга. Святое Причастие. В таинстве хлеб и вино прелагаются в истинные Тело и Кровь Христовы. Мы сами печем булочки и делаем вино. — Я в Бога не верю. — сказал Финкс так громко, что пожилая пара за соседним столом на них обернулась. — Э-эм… Я… Я всё равно оставлю, вдруг вы передумаете… — пролепетала девушка, то ли имея ввиду еду, то ли его слова. — Ага, не в этой жизни. — хмыкнул Финкс.       Отвернувшись к окну, он безо всякого интереса смотрит на улицу. Прямо перед кафе в ряд были выстроены шатры и сборные деревянные домики с прилавками — горячее какао, трдельники с сахаром и корицей, шоколадные яйца, пастьеры , пироги с начинкой, сувениры. Шастали туристы косяками, огибая уличных художников, аниматоров и зевак, застывших посреди дороги с фотоаппаратами, дети носились с леденцами и палочками, конец которых венчал игрушечный кролик или цыпленок. Детский смех и довольные визги перекликались с льющейся из динамиков музыкой, колокольным звоном, нежными голосами распевающего хора, все до тошноты счастливо-празднично-приторно.       Прямо напротив девушка в чёрном пальто расплачивается за кофе в палатке с нависающей омелой над окном и ветками можжевельника с густыми гроздьями сизых ягод, и отходит от неё с бумажным стаканчиком, из которого шёл горячий пар. Увидев на её лице широкие солнечные очки, Финкс негромко фыркает. Что, солнце глазки слепит, детка? Он взял бокальчик и отхлебнул кагор.       В этот момент, синхронно с ним, девушка, все ещё стоя на узкой дороге, делает глоток кофе. Финкс отводит взгляд, но буквально через секунду тот возвращается к ней. Губ касается креплёное вино, жжение на языке, неожиданная сладость... Девушка приспускает на носу очки, вглядываясь в витрину кафе.       Он оцепенел. Бокал застыл возле рта. Губы Рики Исаги изогнулись в полуулыбке, которая принадлежала только ему одному, а левый глаз, освобожденный из плена очков, лукаво подмигивает.       ЭТО ОНА       Звон посуды, упавших приборов, хрустальный треск разбитого стекла, испуганный вскрик — Финкс вскакивает, сносит собой стол, опрокидывает стул назад и несется на улицу, нащупывая на бегу сотовый.       Выскочив из кафе, он бежит к палатке, но девушка просто исчезла, смешавшись с толпой текущих вниз по улице людей. Применив зецу, Финкс крутит головой, ищет черноволосую фигуру в пальто среди разодетых в тренчи, куртки и пуховики прохожих. — Финкс, ты… — Она здесь! Девка, которую мы ищем! Заклинатель нэн! Я потерял её из виду, но, кажется, она направляется в сторону центра!       Пауза — секунда. — Включи геолокацию, мы через двадцать минут будем в Ирвинге.       Улочка, на которой стоит кафе, заканчивается на крутом, мощеном камнем подножии форта Векад с высокими каменными стенами, после чего сворачивает налево к лестнице, идущей вниз, которая выходит к перекрестку с круговым движением вокруг исторического монумента. Далее перекресток разделялся на три улицы, две из которых, Северная и Восточная Фольрек, соединялись напротив площади Маритогрет, самой центральной и главной в Ирвинге.       Узкий тротуар у форта и лестница забиты туристами с путеводителями и картами, но на перекрестке людской поток слегка рассеялся, и Финкс увидел, наконец, её — Рика Исаги переходила дорогу в сторону Северной Фольрек. Значит, она идёт к площади! Он последовал за ней, держась на некотором расстоянии. Дорога до Маритогрет от форта пешком занимала минут пятнадцать — он уже ходил по ней, только в обратную сторону. Когда Финкс убедился, что девушка направляется к площади, то открыл сотовый и набрал сообщение Нобунаге, чтобы они подъезжали прямо туда.       Не отрывая взгляда от идущей впереди широкой поступью фигуры в чёрном пальто, Финкс снова попадает в плотно обволакивающий со всех сторон поток прохожих. Он поднимает голову над колонной раскачивающихся голов, бросает взгляд вверх по улице и никого не видит. Чертыхнувшись, Финкс притормаживает, озирается по сторонам и замечает, что девушка идёт по краю тротуара по правой стороне улицы, вдоль бутиков с дизайнерской одеждой. Когда она успела перейти дорогу?... Нет,не важно. Продравшись сквозь прохожих, Финкс проскользнул к бордюру, чтобы выйти на проезжую часть и перескочить на другую сторону улицы.       Воспользовавшись тем, что мимо проехала машина, Финкс выскочил на дорогу. Раздался громкий гудок. Он отпрыгнул, обернулся назад, якобы чтобы обругать водителя и спиной налетел на Рику Исаги, схватив её за предплечье, чтобы «не упасть». — Ох, будьте осторожнее! — сочувственно отозвались сзади. Интонация выражала искреннее желание помочь человеку.       Когда Финкс повернулся и заглянул в глаза девушки, то вдруг почувствовал, как его поглощают в себя черные зрачки, ощутил огромную тьму, от которой сердце заколотилось об ребра. В следующими миг с какой-то немыслимой силой ему сжали руку, затем последовал слабый удар в бок, будто он не давал ей пройти. Вытряхнувшись из хватки, Финкс отшатнулся, как чёрт от ладана, увернулся прочь, неуклюже попятившись на проезжую часть, где на него чуть не наезжает машина. Взвизгнули шины. Водитель ударят по тормозам, высовывается из окна — лицо багрово-красное, он возмущенно вопит, понося Финкса на чём свет стоит. Прохожие зеваки вертят головами, пытаясь определить, на кого обрушился гнев водителя, а девушка несколько секунд смотрела ему вслед, пока её обтекала со всех сторон толпа незнакомцев, после чего последовала дальше легкими быстрыми шагами своей дорогой.       Не обращая на водителя внимание, Финкс поворачивает голову и с ужасом видит, что девушка снова скрылась в чудовищном кишении народа, текущего к площади Маритогрет.       Площадь имела круглую форму, окруженную со всех сторон домами остроконечными шпилями и покатыми черепичными крышами, а в центре площади стоял величественный собор Святой Репарты с многогранной баптистерией и часовней-кампаниле с колокольней. На площади творилось не просто столпотворение, а самая настоящая давка. Доходя до нее, толпа разделялась, направляясь к разным достопримечательностям. Напротив собора стояла старейшая городская больница, ныне Национальный Музей Медицины, в южной части находилось здание городской префектуры, откуда с треугольного фронтона прямо на собор взирала венценосная древнегреческая богиня Эйрена.        В кармане беспрестанно вибрировал телефон, будто маленький зверек. Толпа вынудила его сойти с дороги, остановится возле букинистического магазина «Дель Пар». Воспользоваться эн? Нет, она сразу поймет, где он, и тогда всё, пиши-пропало. Куда она направилась? Куда?! — Ты где?! — рявкает Нобунага, как только Финкс взял сотовый. — У магазина в конце Северной Фольрек, переулок Лунгано, передо мной часовня и собор. — выдохнул Финкс, прочитав на табличке возле витрины название улицы, и следом смачно выругался. — Чёрт возьми! Я столкнулся с ней и снова потерял из виду! — Мы с южной стороны, где префектура. Не жди нас, продолжай искать, мы не должны нападать на неё всем скопом. Ступай. Ступай!       Сомнений не было, Рика Исаги вела его прямиком на площадь Маритогрет. Для чего? Как вообще до этого дошло? Случайно оказалась в том же городе, что и он? Конечно нет, полный бред. В таком случае, с какого момента она начала следить за ним? Вгрызаясь в толпу, он пытался найти ответы на вопросы, которые появлялись и менялись у него в голове, словно символы в слот-машине игрового автомата. «Я должен помнить, что у неё мозги набекрень» — напомнил себе Финкс. Найти и взять её живьем, вот что сейчас главное, а потом Фейтан уж вытрясет из этой стервы всё, что нужно, она им все расскажет, тот вывернет её наизнанку, если потребуется, а начнет сопротивляться, то Фейтан отрубит ей кисти рук, надо только сперва убедиться, не нужны ли они для нэн-способностей... Финкс был уверен, что Фейтан сделает свое дело блестяще и просить девицу снять цепи Курута с босса даже не придется, еще сама будет об этом умолять. Отчего-то Куроро впечатлился рассказом коллекционера-торчка, да так, что даже захотел поболтать с ней, но сам Финкс, услышав его, лишь подумал про себя, что она обыкновенная параноидальная психопатка.       И всё же — надо быть с ней осторожными.       Он замечает Нобунагу — его голова время от времени возникает над толпой прохожих, как силуэт в колосьях прерий. Они не переглядываются, не кивают, не делают ещё каких-то телодвижений, но оба знают, что заметили друг друга. Остановившись в очереди за печеньем в форме Пасхального зайца, Финкс шарит взглядом по другой стороне площади и видит Шизуку за спиной уличного рисовальщика возле входа в собор. Солнце слепит глаза, он прищуривается, моргая, глядит наверх, словно где-то за запыленными глазами-стеклами зданий вот-вот заметит мелькающую жертву. Площадь накрывает грохочущий перезвон соборных колоколов, завершающих Пасхальную литургию: БОМ-м, БОМ-м, БОМ-м... Лицо Шизуку, она все ещё возле рисовальщика, смотрит вопросительно. Он покачал головой, кивнул в сторону собора, а сам двинулся к стоящей рядом часовне.       Какая-то женщина толкает своего спутника, показывает на собор и прикрывает ладонью рот. Тот смотрит по направлению её руки и страшно бледнеет. На их лицах, застыла полнейшая растерянность и непонимание. — Ох, мать честная! Вот чёрт! — Ах… Господи… Господи Иисусе…       Проследив за их взглядами, Финкс резко оборачивается и поднимает голову.       В пяти метрах над землей, на фоне геральдической лилии на часовне раскачивался под взглядами сотен пар глаз собравшихся на площади людей человек. Он крутился с вываленными наружу кишками, ударяясь об стеклянные лепестки, пока не повис на веревке, протянутой сверху из оконной ниши. Его туловище, дернувшись в предсмертной конвульсии в последний раз, повернулось, и Финкс видит на спине темно-пурпурного плаща с белым мехом на воротнике и рукавах перевернутый золотой крест Святого Петра.       Святого Петра       Святого Петра       Святого Петра       У него застучало в висках. Он чувствовал, как в его голове и груди пульсируют артерии, словно сердце при каждом ударе досуха выжимало из себя кровь, ощущал, как разогревается нэн в раздутых каналах, грозясь вот-вот вскипеть, и мощным потоком устремилась к сёко. Финкс дрожал от такой дикой, безудержной ярости, что желваки на челюстях заходились судорогами. Проходившая мимо женщина задела его тяжелой сумкой и повернулась, чтобы извиниться. Увидев его перекошенное лицо, напоминавшее безумную гримасу буйнопомешанного, она испуганно отшатнулась.       Постепенно площадь заполняется громкими возгласами и вскриками. Финкс несется к часовне, расшвыривая в сторону прохожих. — Это какая-то постанова? — слышится нервный хохоток от подростка, когда Финкс бежит мимо.       В кармане звонит телефон, звонит, звонит, звонит; Финкс отвечает, не глядя: — Шизуку, быстро в часовню! Ты слышишь меня?! Хватайте её и тащите на крышу!       Мимо проносились люди, кто-то толкнул его локтем прямо под ребра. Вспышка боли, в глазах потемнело. Грудь что-то сдавливает, будто ему просунули через глотку кулак и сжали. Финкс останавливается, начинает глубоко дышать, пытаясь наполнять легкие воздухом, но выходит тяжело. Его скручивает неудержимым приступом кашля. На лбу выступает холодный пот. К горлу подкатывает, и это идёт не из желудка. Он сгибается пополам, за грудной клеткой громыхает сердце, кашель и свистящие вздохи выходят из него, подчиняясь какому-то синкопальному ритму. Финкс начинает думать, что его сейчас вырвет своими же внутренностями, но вместо этого на булыжный клочок тротуара, который он едва видит, хлещет алая пенистая кровь.       Его кто-то подхватывает под плечо, поднимает, дергает на себя — перед глазами маячит размытое лицо Нобунаги. — Придурок! Не отключайся, чёрт бы тебя побрал!        Голос он почти не слышит — в ушах звенит, будто облако цикад стрекочет. Финкс хрипит, задыхаясь, в горле клокочет и булькает кровь, затромбовывая дыхательные пути, бело-зеленая ткань бейсбольной куртки потемнела. Откуда ни возьмись появляется Мачи. При виде него её лицо белеет, совсем немного, но хватает не больше двух секунд, чтобы она взяла себя в руки. Опустившись на колени, Мачи рывком расстегивает куртку и задирает футболку, шарится быстрым, цепким взглядом на предмет повреждений. — Надо убрать его отсюда. — Сначала сделай что-нибудь! — рявкает Нобунага, хватаясь за катану, словно это её вина. — Бери его, быстро! — игнорируя товарища, Мачи командует Франклину. — Вы что тут… — начинает Фейтан и не заканчивает — узкие глаза расширяются, когда, как Франклин подхватывает Финкса всего в крови, ставит на ноги. — Найди мне пластиковую трубочку. — Соломенную? — Да, пойдет.        Они заворачивают в переулок, дергают заколоченную дверь — темно, пусто — мчатся вверх по темной лестнице, поворот на площадке, от грохота ботинок такое сумасшедшее эхо, что кажется, будто за ними бегут еще человек десять. Лестница заканчивается серым казенным коридором с граффити, в конце которого ещё одна дверь с перекладиной с цепями, которую Нобунага сносит её одним взмахом катаны.       Дверь выплюнула их в обшарпанный чердак с грязным полом, низким потолком и мансардными окнами. Франклин кладет на пол бледного, как призрак, Финкса: лицо обескровлено, губы стремительно синеют, кожа покрыта густой испариной. — Эй, — он приложил пальцы к бледной и покрытой испариной шее, нащупывая пульс, ненормально быстрый. — Ты мне подохни тут! Если ты тут помрешь, я тебя с того света вытащу, уродец, и сам убью! — Где Шизуку и Каллуто? — с ходу спрашивает Фейтан, влетая в распахнутую настежь дверь, в руке что-то держит. — В соборе.       Опустившись на колени, Мачи выстукивает по грудной клетке пальцем, пока не кладет его на место чуть ниже лопатки, затем материализует толстую короткую иглу с полостью и прокалывает кожу, загоняя её внутрь почти на половину. Финкс матерится сквозь зубы, от вспыхнувшей в боку жгучей боли чуть глаза на лоб не лезут, но не дергается, даёт Мачи делать своё дело. — Что с ним такое? — раздается голос тяжело дышащего сзади Нобунаги.— Что происходит?! Я тебя спрашиваю, Мачи! — Замолчи. Где трубка? — Мачи требовательно протягивает ладонь. Фейтан молча вкладывает в неё предмет. Как она вставляет соломинку в полость иглы, из неё тут же, как из пробоины, начинает стремительно высачиваться кровь. Финкс с шумным всхрипом делает вдох. Мачи продолжает держать скользкими от крови иглу с соломинкой, но той хлещет столько, что белый подол, как на фартуке мясника, насквозь пропитался багровой жидкостью. Воздух становится насыщен железом, металлический привкус ощущается во рту, словно она рассасывает под языком монетку.       Мобильник в нагрудном кармане у Франклина надрывается уже несколько минут — он достаёт и открывает его: — Слушаю. Говори. — Здесь никого нет! — Вы всё осмотрели? Крыша, балконы?       Франклин слышит шорох и крики, топот ног, ор сигнализации эхом отражается от высоких потолков и стен собора. Он включает громкую связь. Звон стекла, чья-то ругань, после чего раздается сдавленный вопль и глухие перестуки, убывающие по громкости, словно кого-то столкнули с лестницы. — Шизуку! — нетерпеливо шипит маячивший где-то сзади Фейтан. — Пальто… Тут только пальто. Она поменяла одежду и оставила её здесь.       Мачи с облегчением видит, что кровь останавливается. Дыхание Финкса выравнивается, прекращает быть натуженным и сиплым. Как только она убирает трубочку, Финкс садится, кладет локти на согнутые колени и свешивает между ними голову, беззвучно шевелит губами. Его глаза были красными, воспаленными, словно у подопытного кролика. Отбросив от себя руку Мачи, шатаясь, он поднимается на ноги и идёт в другой конец комнаты, передвигаясь, как неуклюжая марионетка. Снаружи исступленно завывали и трезвонили полицейские авто, скорые, пожарные машины: грохот стоял такой, словно конец света, но на чердаке —мёртвая тишина. Финкс вытирает челюсть ладонью и сплёвывает юшкой. — СУКА! — взревел он. — ТВАРЬ! Я её убью! — Как она тебя нашла? — Не знаю! Я сидел в кафе, повернул голову и увидел её! Что это было?! — Имеешь ввиду, почему ты чуть не захлебнулся кровью? — почти равнодушно уточняет Мачи. — У тебя была колотая рана в боку. — Финкс застыл. — Судя по выражению твоего лица, ты знаешь, откуда рана. — Да... она ударила меня на улице. Но это было минут сорок назад. Почему это произошло сейчас? — За это время кровь скапливалась в плевральной полости, а потом тебя, очевидно, кто-то задел и ускорил процесс. Кровь сдавила легкое, и ты начал задыхаться. Ты видел её на дирижабле? — Нет, её там точно не было. — Ты в этом уверен? — Думаешь, я бы не заметил?! — Финкс… — медленно проговорил Франклин. — У тебя в ухе…. Правом.       Финкс вскидывает руку к голове, прикладывает к уху. Опустив, он смотрит на ладонь. Непонятливо морщится. — Я ничего не вижу. — Используй гё.        Прошла одна секунда. Две. Три. — Что за хрень… — Что там? — Фейтан подскакивает к нему, и Мачи видит, как за арафаткой его лицо меняется. — На что вы смотрите, а? — Нобунага поддается вперед.       Кончиками пальцев Фейтан берет с ладони Финкса за хвост нечто, пока не имевшее определение.       «Нечто» под взглядами членов Гёней Рёдан хаотично шевелило четырьмя лапами и громко попискивало, явно недовольное тем, что его бесцеремонно держали за хвост. Оно имело весьма странные пропорции, как если бы было результатом скрещивания лабораторной мыши с утконосом или с кем-то, кто имеет длинный широкий клюв и лапы с перепонками между пальцев. Шерсти у «уткомыши» не было, а размером она была не больше наперстка.       Им потребовалось не больше минуты, чтобы понять, что к чему. — Нэн-паразит.       Ничего не сказав, Фейтан окружил руку аурой и сдавил существо в своей ладони. Открыв её, они увидели, что от неё не осталось и следа. Повисло мрачное молчание. — Полагаю, он использовался в качестве подслушивающего устройства, передавая владельцу все изменения о твоем местонахождении. — Вот как эта девица нашла Финкса в Ирвинге. — после паузы сказал Франклин.— Как нэн-паразит оказался его в ухе?       Мачи обратила взгляд на Финкса. — С кем вы встречались в поместье? — С дворецким, этим чудиком-коллекционером… Ещё была воровка с кошачьей татухой на руке. Её знает босс. Кида. — Ты каким-то образом контактировал с ней? Она разговаривала с тобой? Задавала вопросы? Касалась? — Нет, она вообще не обращала на нас внимание и ни с кем не базарила кроме босса, по-крайней мере, при нас с Шалнарком… Стойте. — у Финкса меняется лицо. — Я попросил у дворецкого воды, но принес стакан не он, а эта девка. — Ты его выпил?       Финкс ничего не сказал, но всем и так было понятно, каким был ответ. — И ничего не заметил? Как можно быть таким дураком? — Завались! — Надо предупредить босса.       Финкс сует руку в карман куртки и нащупывает что-то странное — белый квадратик размером не больше сигаретной пачки падает на пол, когда он достаёт телефон. Наморщив лоб, он нагибается, не обращая внимание на жгучую боль под лопаткой, и поднимает его. Когда Финкс развернул сложенный вчетверо шелковистый листок бумаги, из него выпал предмет, на первый взгляд похожий на игральную карту. Финкс сердито фыркнул, но когда он поднял его, то застыл. Жуткие проклятия замерли у него на губах.       Коллекционная карточка «Пауэр-Клинеры». — Ты на что там уставился? — не выдерживая, спрашивает Мачи. Финкс, читая с листа, молчит и молчит. Она видит, как у него вытягивается лицо, как моментально искажаются его черты — от шока до отвращения, до гнева. Потом его выражение лица меняется, и Мачи видит, как оно застывает, будто в нём разом каменеют все мышцы. — Финкс!       Мачи протягивает руку, чтобы вырвать листок, но Фейтан оказался проворнее.       «Дорогой Куроро, как великодушно с твоей стороны, что ты решил не признаваться Йохаиму Нольте в том, что ищешь меня! Надеюсь, ты не слишком огорчишься, когда узнаешь о его смерти. Честно говоря, я жутко устала от его постоянных преследований, а моих вежливых отказов работать на него господин Нольте категорически не принимал. Результат ты видишь сам. Однако я считаю, с учётом его весьма нездорового пристрастия к трупам это лучшее, что можно было сделать для него, поверь. Я знаю, ты поймешь меня, а если нет — очень жаль. Прими от меня несколько слов утешения, если тебе действительно не все равно, что я вспорола ему живот обвалочным ножом для забоя скота и выпустила наружу кишки.       Как тебе мой небольшой спектакль? Довольно вычурно, не правда ли? Я тоже так думаю. Ты наверняка задаешься вопросом, зачем мне понадобилось сделать из Йохаима Нольте твоё чучело. Уверяю тебя, у всего этого есть смысл, о котором ты узнаешь чуточку позже.       На самом деле я пишу, чтобы освежить в твоей памяти кое-какой иной перфоманс. Скажи, Куроро, тебе нравится сериал «Пауэр-Клинеры»? Смотрел его когда-нибудь? Конечно, ты его смотрел, ведь он был твоим любимым в детстве. А ты помнишь сюжет восьмой серии третьего сезона «Пауэр-Клинеры»? Когда граффити-монстр Гангуро захватил Розового клинера? Он сказал: «Мы окрасим весь мир в чёрный цвет!». А помнишь, что ответили ему клинеры перед тем, как вступить с ним в бой? «Если объединимся, нам любая грязь ни по чём. Наша вера — главный очиститель бед! Мы избавимся от любой грязи!». Признаюсь, в этот момент у меня прямо-таки мурашки побежали по коже… Их слова никак не могут выйти у меня из головы. А что насчёт тебя? Некоторые жители Метеора до сих пор вспоминают, как ты со своими друзьями в детстве озвучивал найденные на помойке видеокассеты с записью сериала. Я имею ввиду тех жителей, которые в то время были, как вы, ещё детьми и остались в живых, ведь мафия в те годы похищала и убивала детей безо всякого разбора. В ходе бесед с ними мне стало понятно, что тебя любили и дети, и взрослые, и даже сами старейшины города тебя уважали и прислушивались к твоему мнению. Я с огромным интересом слушала, как они рассказывали о ваших представлениях с озвучкой любимых героев. Вы произвели на всех настоящий фурор... прямо как совсем недавно, во время твоих с товарищами подвигов в Йоркшине. Кажется, ты был очень добрым ребенком, Куроро. Прозвище Люцифер присоединилось к тебе после того, как ты покинул Метеор, не так ли? Так тебя прозвали старейшины, и я нахожу это довольно ироничным. Ведь Люцифер — падший ангел, который когда-то был любимцем Бога… пока не предал его.       Какая же трагедия заставила тебя отвернуться и предать старейшин? Что тебя сподвигло отступиться от их веры? И на веру в какого же Бога ты её променял? Нет-нет, ни на какую, ведь ты создал свою — Гёней Рёдан. Это и есть твой Бог. Раз уж мы заговорили о прозвищах и предательстве, то я считаю, что тебе следовало взять прозвище «Искариот». Как говорил Иоанн про Иуду, «знамения не могли спасти его, потому что он был разбойник, вор и предатель Господа». Разбойник, вор и вероотступник... Ты ведь помнишь, что произошло с Иудой, правда, Куроро? Я знаю, что ты изучал Библию, но всё же позволь напомнить тебе. Евангелие от Матфея, глава двадцать седьмая стих пятый: «Бросив тридцать сребряников в храме, он вышел, пошёл и удавился, и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его». После того, как Иуда предал Христа, он оставил монеты в храме и покончил с собой.       Почему же он это сделал? Что сподвигло его на этот страшный поступок? Он не смог выдержать своей вины? Если внимательно читать Библию, то совершенно ясно, что Иуда больше всех любил Иисуса. Так почему же он перешел от апостольства к предательству? Может, ты знаешь ответ? Приходи в базилику Святого Франциска в Валендаме. Я буду ждать тебя там через неделю ровно в семь часов, когда начнется месса. Заодно я расскажу, как нашла твоих друзей, однако я почти уверена, что к тому времени вряд ли в моих разъяснениях останется хоть какая-то необходимость — ты человек незаурядного ума и наверняка сам придешь к правильным умозаключениям. Знаешь, Куроро, кое в чём и мы с тобой похожи и, возможно, наша схожесть поможет нам обоим, а как именно, ты узнаешь от меня лично.       В заключении у меня есть для тебя небольшая просьба. Я хочу, чтобы ты сделал это прямо сейчас, немедленно. Ты ещё в Лиллесанде, не так ли? Должно быть, уже утро. Прогноз синоптиков обещал, что сегодня будет ясная погода. Если ты стоишь в помещении, выйди, пожалуйста, на улицу. Ты вышел? Замечательно. Теперь подними голову и посмотри наверх. Хорошенько вглядись в сияющий на голубом небе солнечный диск. В это время, пока ты смотришь на солнце, медленно умирает твой Бог.       Приходи, Куроро. Я с нетерпением жду тебя.       С наилучшими пожеланиями, Рика Исаги.       P.S. Если тебя не затруднит, передай Шалнарку, что если в следующий раз он захочет перевести мне деньги, то рекомендую использовать оффшорный счёт. Весьма беспечно с его стороны».       Казалось, у Фейтана перехватило дыхание, когда он дочитывал послание до конца. — Звони… боссу. — выдавливает из себя. Тишина. Никто не отвечает. Он орёт. — ЗВОНИ БОССУ! Соединенные Штаты Сагельты. Двести километров до Рейнгессен       Держа одну руку на руле, Шалнарк потянулся к приборной панели, когда услышал, как звонит телефон. — Да? — услышав голос Финкса, Куроро повернул голову на какой-то сантиметр. — Босс? Он рядом сидит. А что?       Ответ вышел длинным. Шалнарк продолжал вести машину, не задавая никаких вопросов. В какой-то момент его губы слегка сжались, а взгляд стал немного туманным. Затем машина замедлила ход, свернула на обочину, остановилась возле знака с рогатым оленем «Осторожно, дикие звери!». Мимо них с пронзительным воем на полной скорости пронеслась фура. Куроро с немым вопросом повернулся к Шалнарку. На ветру покачивался дуб в золотом нимбе солнечного света — Что там?       Нет ответа. — Шалнарк. — Рика Исаги убила Нольте, чуть не прикончила Финкса и сбежала, оставив для вас послание. — осторожно сказал тот. — Мне прочитать его? — Нет. Дай мне телефон. — Хорошо, но... Лучше сначала посмотрите видео.       Не потребовалось усилий, чтобы найти на популярном видеохостинге выложенную каким-то пользователем с ником «desmiyu89» запись, на которой отчетливо видно болтающегося на стене часовни Йохаима Нольте с вывернутыми наружу кишками. Видео было выложено час назад и набрало почти два миллиона просмотров. Куроро смотрел на эту чудовищную пародию на библейский текст и молчал, и в таком же безмолвии прочитал письмо. — Лишь за одним запрем, другой уж у ворот. — пробормотал Куроро. — Шалнарк, не объяснишь, что за денежный перевод? — За информацию о манипуляторе нэн я должен был заплатить. — Сколько? — Сто двадцать миллионов. Я отправил перевод на счет агентства. Номер был зарегистрирован на контору. Как к ней попали деньги?       Куроро ничего сразу не ответил. — Контора выступает в качестве посредника. Часть денег действительно могла попасть на счёт конторы, а оставшаяся дойти до продавца. Движение транзакций на столь крупные суммы можно легко отследить…. Она могла разместить сведения о себе на закрытом сервере Сайта Охотников и поставила такую огромную цену, чтобы легче было узнать, кто ей интересуется. — И всё равно, по номеру счета она никак не могла узнать, что перевод сделал я. Он зарегистрирован на подставное лицо, которого даже не существует. Я создал его через Сайт Хантеров, чтобы легче было открыть банковский счет и не так часто им пользовался. — Можно узнать всё, если есть большое желание и необходимые ресурсы. Ты же сам говорил, что на Сайте Хантеров доступна любая информация, главное знать, где и как её искать. Скорее всего, она действительно хантер или по-крайней мере кто-то из её окружения является хантером, который имеет доступ к Сайту. Дальше она просто использовала Нольте, с которым я иногда вел дела, и стала ждать. — Так это была ловушка для нас? — Я почти уверен, что она ждала перевода от какого-то конкретного лица, но не думаю, что от нас... хотя с учётом этого послания всё возможно. — Тогда мне еще гаже. — вздохнув, он отбросил с глаз чёлку, а затем посмотрел на Куроро. — Босс… вы что, собираетесь с ней встречаться? Вы серьезно? — А почему бы и нет, собственно. — Куроро улыбнулся. — Она славно расстаралась, даже потратила время, чтобы разузнать о нас в Метеоре. Надо наградить её за усилия. Я уверен, у нас выйдет исключительно увлекательная беседа.       Шалнарк посмотрел на него, не очень понимая, что тот хотел сказать: — А как же Финкс? — Об этом у нас с ней будет отдельный разговор. — Она что-то хочет от вас. — помолчав, сказал он. — И мы что-то хотим от неё. Мы могли бы помочь друг другу. Тем более, я никогда не был в базилике Святого Франциска. Говорят, она просто великолепна. — тихо посмеявшись, Куроро протянул ему телефон. — Шалнарк, планы немного меняются. Довези меня до ближайшего города, а затем привези мне записку. Я хочу её увидеть. Насколько далеко от нас Ирвинг? — Сейчас… — с минуту тот копался в навигаторе. — В двух штатах отсюда. — Сколько тебе понадобится времени? Примерно. — Ну, они небольшие, и если остальные доедут до границы Толана… Туда и обратно выйдет часов шесть-семь.       Спустя пару десятков километров Шалнарк, высадив босса и поменяв маршрут в навигаторе, смотря на дорогу, пытался себя убедить, что несмотря на дурные предчувствия, ему нужно доверять Куроро. Они все доверяли ему, даже когда порой были не согласны с его решениями. Оспаривать их решались разве что Финкс и Нобунага, а раньше ещё и Увогин, а что сейчас…       Тяжело вздохнув, он набрал номер Мачи. Одна из негласных заповедей Труппы Теней гласила, что проблемы — это нераспознанные возможности. Но Шалнарк был далеко не уверен, что эта проблема не принесет им лишь ещё больше проблем.

***

      В восемь вечера. Маленькая, чистенькая уютная гостиница «Джуно» с рестораном находилась на склоне холма над рекой на окраине городка Микелон в штате Шайло. Как к ней проехать? Всё просто — достаточно съехать со скоростного шоссе Маскрэт после приветствующего водителей баннера направо и следовать до конца по главной дороге, проходившей через весь город. Из конца в конец Микелон можно было пройти примерно за полчаса. На въезде с западной стороны находится промышленный район и ферма по разведению овец. Проехав деревянный мост, вы сразу увидите знак, который подскажет, в каком направлении находится гостиница. Ещё две мили вдоль дороги, проходившей в дубовой роще и, наконец, останется преодолеть крутой склон холма, после которого вы увидите аккуратную, словно наманикюренную, подъездную дорожку.       Город находился недалеко от границы соседнего штата, поэтому поездка вышла не утомительной, а даже вполне приятной, если таковой её можно назвать с учётом обстоятельств. Куроро тормозит автомобиль возле центрального фасада. Из привратницкой рядом выходит охранник и забирает у него ключи, записал его имя (разумеется, ненастоящее) и номер машины себе в блокнот. Взяв вещи, он оборачивается и окидывает взглядом живописный ландшафт невысоких холмов.       Гостиница представляла собой трехэтажный респектабельный особняк, построенный в классическом стиле: с «вдовьей площадкой», опоясывающей террасой с летними качелями и верандой с тыльной стороны. Когда Куроро поднимался по лестнице, то увидел, что на углу террасы сидят постояльцы, семейная пара — столбик термометра держался на уровне двенадцати градусов, но безветренная погода располагала для отдыха на улице. Позади начинался густой лес, в котором наверняка от опасных хищников давно избавились в целях безопасности проживающих, но диких животных все ещё было вдоволь — проезжая по роще, он заметил, как среди высоких дубовых стволов прыжком промелькнули самка и самец лани.       Куроро зашел в гостиницу. Проходной холл украшало несколько букетов лилий в вазах.       Заметив появление нового постояльца, молодой администратор, сидящий за высокой стойкой ресепшена, вытягивает голову из высокого воротника форменной рубашки, подобно черепахе, вылезающей из панциря. Он откладывает в сторону журнал и делает музыку из стационарного радиоприёмника потише.       Новый постоялец — молодой мужчина в синем костюме с большой дорожной сумкой — останавливается напротив стойки. Его бледный лоб скрывала зеленая повязка. — Добрый вечер. Я бы хотел снять у вас один номер на одну ночь, самый простой из того, что есть. — произносит гость. У него глубокий, осторожный, медленный голос. — Добрый, да, конечно. — парень завозился в компьютере, защёлкала мышка. — Номер на одного человека? — Да. — С завтраком? — Нет, благодарю. Я уеду рано утром. — Кровать односпальная или двуспальная? — Двуспальная. — Хорошо, мне понадобятся ваши документы.       На стол легла пластиковая карточка. Администратор взял удостоверение личности, стал вбивать данные в компьютер. Вдруг его брови сошлись на переносице, лицо приобрело озадаченное выражение. Стук клавиш прекратился. — Э-э, сэр… — Что такое? — вежливо осведомился Куроро. — Я извиняюсь, сэр, но я не могу заселить вас в нашу гостиницу. Ваше удостоверение просрочено. — Вы шутите. Не может быть. — Вот, взгляните. — с этими словами парень положил его на стойку.       Куроро схватил карточку и разыграл вид, что потрясен. Поднеся удостоверение к глазам, он рассматривал его с таким пристальным вниманием, что когда поднял глаза, то увидел, как озадаченность на лице молодого администратора приобрела толику сочувствия. — Ох, как не вовремя-то! А мне ведь ещё завтра на поезд. Не понимаю, как так вышло… Видимо, я забыл отправить запрос в консульство. — Простите? — Дело в том, что я гражданин не Сагельты, а Республики Минво. Это удостоверение личности временное, пока мне готовят паспорт. Я им почти не пользуюсь, а билеты покупал по водительскому удостоверению. — слегка склонив голову набок. — А вы не можете заселить меня по нему? Если не ошибаюсь, оно является полноценным и официальным подтверждением личности. — Мистер, боюсь, никак. По правилам гостиницы я могу заселить вас только по удостоверению личности. — Я прекрасно понимаю. У меня с собой есть ещё карточка социального страхования, выданная штатом Хьюлет. Быть может, она подойдет? Или мне по факсу могут переслать свидетельство о рождении. Или Джей-Карт?       Пауза. Парень заморгал. — Это что? — Документ, позволяющий проходить ускоренный пограничный контроль на границах Республики Минво и Соединенных Штатов Сагельты. Я могу предоставить выписку со своего банковского счета, чтобы вы точно знали, что у меня достаточно средств, чтобы расплатиться за номер. — он опустил сумку, достал чековую книжку, вытащил из неё сложенный лист бумаги. — Я только сегодня запрашивал её в банке, когда брал машину в аренду. — Ну-у… — парень заколебался. — Артур, прошу, выручите меня. Я в отчаянном положении. — Куроро удрученно улыбнулся. — У меня завтра поезд в пять тридцать утра, а от вас мне быстрее всего добраться до станции. Если я завтра к восьми не буду в Темпле, жена меня просто убьет.       Не смотря больше на него, парень скосил взгляд на монитор компьютера, почесал затылок. Он ещё принимал решение — Куроро почти видел, как со скрипом крутятся винтики в мозге, переполненным посредственным барахлом. Оставалось лишь слегка его дожать. — Послушайте, вы… — начал говорить парень, но вдруг замолк на полуслове.       К ресепшену подошел крупный пожилой мужчина в светло-коричневом свитере, надетом поверх жесткой, плотной рубашки. Седые волосы были убраны и гладко зачесаны, бифокальные очки свисали с шеи на цепочке. Лицо с крупными, приятными чертами, морщинки в уголках глаз и у края рта говорили о том, что в молодости старик много улыбался, а в рисунке его широких плеч было что-то этакое, словно он всю жизнь занимался тем, что разгружал вагоны или рубил деревья.       Старик приветливо обратился к Куроро. — Здравствуйте, я хозяин гостиницы, Герхард Лер. Что-то случилось? — Дядя, тут такое дело… — торопливо встрял парень, быстро перед этим глянув на Куроро, словно ему показалось, что он собирается жаловаться.        Выслушав его до конца, старик помолчал, а затем посмотрел на Куроро. — Водительское удостоверение подойдет, Луфер. Дай гостю комнату. Двести семнадцатую. — обратился он к парню покровительственным тоном, как отец к сыну. — Извиняюсь за своего племянника. Я скажу ему, чтобы сегодня же повнимательнее прочитал наши правила и запомнил, наконец, что карточка водителя тоже входит в список документов, подходящих для заселения.       Под строгим взглядом родственника парень втянул голову в плечи, стушевавшись. Получив от Куроро карточку, он начал на полной скорости клацать по клавиатуре, набирая данные удостоверения. — Честное слово, я вам чертовски благодарен за то, что пошли мне навстречу. — Нет проблем, парень. — хозяин гостиницы с добродушной улыбкой протянул ему руку. Ладонь у него была сухая, крепкая, мозолистая, что ещё более наводило на мысли о рабочем-лесорубе.       Положив ключи на стойку, парень позвал постояльца и затараторил, как по бумажке, правила проживания. Расчетные часы выезда… курение в номере запрещено… Когда он замолк, Куроро продолжил смотреть на него с вежливым терпением. — Мое удостоверение. — напомнил он. — А… да-да… — промямлил парень, слегка загипнозированный чёрными глазами нового постояльца, протянул ему карточку.       С просроченным удостоверением личности Куроро ходит последний год — он мог бы легко поменять документы на новые, но всё никак руки не доходят. — Вы не местный? — спросил его хозяин гостиницы. — Я с семьей живу в Темпле, а сам из Аскима. — Я так и подумал. Слишком вы куртуазный для здешних мест. — старик произнес «куртуазный» таким тоном, что не было сомнений — он узнал его недавно и ждал удачного момента, когда можно будет ввернуть в разговор. Куроро легко усмехнулся. — Обязательно поужинайте в нашем семейном ресторане. Очень рекомендую взять зайца в смородиновом желе. — Ну что ж, если сам хозяин гостиницы рекомендует, то я с удовольствием попробую.       Хозяин гостиницы не стал его более терзать вопросами, хотя было довольно заметно, что ему интересно, кто он и как сюда попал, но то ли из-за деликатности, то ли узнав, что Куроро здесь всего одну ночь, посчитал это вовсе не обязательным.       К нему приближается тщедушный неряшливый человек, носильщик; движением головы Куроро отказывается от его услуг, подхватывает сумку и неспеша движется в сторону лестницы, к номеру двести семнадцать, а администратор ещё какое-то время смотрит в широкую спину загадочного молодого человека.       Куроро открыл номер и попал в насквозь пропахшей воском для дерева и дешевым диффузором для помещений с ароматом ванили. Поставив сумку на пол, он пересек номер, раздвинул шторы и нараспашку открыл окно, чтобы выветрить запах. Вечерний воздух ворвался в комнату, принеся за собой свежесть влажного леса после дождя, пение дроздов и треск цикад. Затем он прошелся по номеру гостеприимной гостиницы у чёрта на куличках. Обстановка была скромна и невзрачна: кровать аккуратно застелена зеленым покрывалом, на окнах висят ситцевые шторы, рядом с письменным столом стояла большая напольная лампа с абажуром, рядом — старое кресло с цветастой обивкой. Оба предмета выделялись и очень напоминали образцы из выставочного зала. В гардеробной висят вешалки, два банных халата, внизу лежат тапочки. Дальше — ванная. Несколько кусочков мыла, зубной набор, тюбики с шампунем и лосьоном, нитка с иголкой. Два больших банных полотенца стопкой лежал на полочке. Поразмыслив, Куроро протянул руку и взял одно из них.       Вечерний воздух после душа приятно холодит лицо. Зеркало отражало бледнокожего мужчину с татуировкой паука на груди, неподвижно стоящего возле окна. Его влажные волосы обрамляют лицо. Небо за окном сказочного лилового цвета, ещё не запятнанного мерцанием звезд; вдалеке, на склоне, видна пестрая алая полоска заката, знаменующего, что день отдал бразды правления ночи. Положив ладонь на подоконник, он присел, вглядываясь в густоту леса, как покачиваются вершины вечнозеленых сосен, склоняясь друг к другу, будто передавая секрет… Куроро прикрыл глаза, вслушиваясь в их шелестящий шепот, словно желал услышать их тайну.       Легкое дуновение ветра — Куроро поднимается и проходит мимо окна. Шуршание в темноте, скрип и стук стула. Его совершенно чёрные глаза отражали свет настольного торшера. Раздумывая, он разворачивает сложенное письмо, замечая косые заломы — ох, Шалнарк, ну почему ты такой неаккуратный? — и отмечает, что бумага веленевая. При её изготовлении используется черпальная форма с тканевой сеткой, которая не позволяет оставлять на листе каких-либо отпечатков. Прекрасно, Рика. Даже в таких мелочах ты сохраняешь осторожность. Он вглядывается в небрежный, размашистый почерк, какой порой встречал в рукописях поэтов. Маниакальные больные тоже пишут размашисто; угловатые, вытянутые буквы без лишних петель теснились рядышком на строчках, наползая друг на друга, словно подталкивая. Они кренились влево… Ты левша? Куроро склонил голову, положил кисть на листок бумаги, имитируя письмо. Буквы соединены без отрыва, строки до конца страницы сохраняют горизонтальное положение, нажим лёгкий, поверхностный… Исключительный самоконтроль, а скрытность сочетается с критическим умом и амбициозными притязаниями.       Держа в руках письмо, Куроро приподнял голову и прикрыл глаза. Его ноздри широко раздулись от вдоха. Вдох этот принес ему запах выстуженной палой земли, нежно-терпкого лесного перегноя, пахучих желез с барсучьей шкурки, свежей крови растерзанного зайца, горячей пищи из ресторана внизу. Он облизнул губы. Целую минуту, пока обонятельные рецепторы разбирали ароматы на молекулы, они наполняли его, пропитывая насквозь, и только после того, как те начали ослабевать, он прислонил листок к носу и снова сделал вздох.       Серая амбра, лаванда, мирра, сандал, цветы нероли… У Куроро закружилась голова. Воздух для него стал переполнен ароматами столь существенными и живыми, словно он держал их в руках. Он сидел, глубоко вдыхая густой, пленительный, дивный запах тысяч храмов, святынь и усыпальниц, фимиамов и благовоний, запах молитв на устах и оберегов, запах помазания, милости и кары Господа. Каждые нотки духов гармонично звучали в своём сочетании, безупречно оттеняя друг друга, а фон из душистого ладана и дымных, сладостных обертонов ветивера придавал всей композиции теплоту и обволакивающую смолистость. Он ощущал все ароматы не только носом, но лицом и сердцем. Основу духов составляли масла, и Куроро было мало дышать ими с листа бумаги — на коже они раскрываются совершенно по-другому. Куроро провёл кончиком носа по письму, как если бы касался им запястья. Он сделал глубокий вдох и задержал дыхание, намертво запечатывая ароматы во рту и легких, а также в своей памяти. Годами Куроро Люцифер собирал в ней тысячи и тысячи мелочей, пока память его не превратилась кафедральный собор: он хранил в его просторных высоких залах сотни тысяч запахов, ощущений и вкусов. Кстати, говоря о вкусе…       Не изменяя выражения лица, Куроро снова приблизил листок к лицу и провёл по нему острым кончиком языка.       Легкий мускусный запах кожи… камфоры, календулы и лимонного масла… У тебя замечательная лечебная мазь, Рика! Пробуждает аппетит, а у меня за день и маковой росинки во рту не было. Так, что там дальше? Что-то знакомое… резкие, бальзамические травяные нотки… клещевина? Касторка? Шероховатость бумаги… выпуклости в тех местах, где её касались чернила… маслянистый привкус краски… пигмента, глицерина, акриловых смол, латекса… Ах, ты пользуешься механическим пером. У тебя хороший вкус. Острый очин из стали в нескольких строчках повредил верхний слой волокон. Где же? Куроро отстранил лист от лица, обсидиановые глаза заскользили по строчкам.        Иуда. Иуда. Иуда.       Он тихо рассмеялся.       Выходит, ты тоже предательница? Так вот в чём мы с тобой похожи?       Поддерживая скромный образ молодого архитектора, которому понадобилось провести ночь в гостинице перед вылетом домой к любимой супруге, он пришел с небольшой сумкой, которая сейчас стояла возле стола. Помимо остальных вещей, в нем также лежал блокнот из мягкой коричневой кожи с уплотненными форзацами на шнурке и листами из папирусной бумаги. Взяв блокнот, Куроро открыл его и стал неторопливо пролистывать страницы.       Почти у каждого ребенка в детстве хоть раз в жизни был свой тайник. Помните такой? Мы прятали от посторонних глаз и хранили в них вещи, с которыми не хотели расставаться. Жажда роскоши ещё не открылась нам и не была над нами властна — тайники заполняли безделушки, пустячки, не имевшие никакой материальной ценности, но они были для нас дороже всего на свете. Их ценность была иной: мы, дети, в отличие от взрослых, умели собирать и хранить не вещи, а частички счастья. Мы умели распознать его облик и испытывать радость от встречи с ним, пока не выросли и не стали его страшится, ведь поняли, что нет ничего недолговечнее… То, что является самым важным для нас, что никто из нас никогда не сможет, но всю жизнь мечтает получить и удержать.       Иногда, беря в руки какую-то вещь, Куроро его чувствовал. Что-то... давно утраченное. «Данаида» Родена, алмаз «Хиндинур», «Лестерский кодекс» Леонардо да Винчи, рукопись «Божественной комедии» Данте, «Призвание апостола Матфея» Караваджо, «Святой Грааль» Россетти, «Маргита» Гомера, «Жемчужина мира» Сервье… Все эти вещи обещали ему радость, которую он потерял давным-давно, но беря их в руки, он не испытывал её — все возникающие ощущения были лишь дублерами утраченного чувства.       Отложив блокнот, Куроро устремил взгляд в стену. Он отнюдь не принадлежал к усердным читателям Библии, но со времен детства в Метеоре прекрасно помнил Новый Завет от корки до корки. Евангелие от Матфея на двадцать седьмой главе, пятый стих:       «Бросив сребреники в храме, он вышел, пошёл и удавился, и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его». Куроро зашевелил губами, мысленно воспроизводя, как девушка произносит вслух тот же текст, что и он. Голос в его сознании звучит хрипловато и низко, без религиозной страсти. А ты забавная. Легко распоряжаешься чужой жизнью, выносишь приговор, а потом цитируешь Библию. Хотя твоя мягкость и обходительность в письме больше на Дьявола похожа. Говорят, даже лукавый процитирует Библию, если он получит от этого выгоду. Но как бы то ни было, судя по письму, я должен готовится к встрече с настоящим УЖАСОМ?       Наш мир — несовершенное, адское горнило, ревущее в огне, и, мне кажется, мы с тобой оба видим его таким, какой он есть на самом деле. Есть много вещей, которые я хочу обсудить, но один вопрос я бы хотел задать в первую очередь: какую цену тебе пришлось заплатить за «озарение»?       Куроро откидывает голову на спинку стула, устремляет глаза вверх. На потолке венками расходятся трещины, а возле чаши висячей люстры их особенно много. Начиная с Йоркшина, положение приобретало всё более неприятные обороты. То, что Рёдан за многие годы внезапно стал уязвим… тревожило его. Куроро давно не терзался чувством как вина, но при мыслях о погибших товарищах она царапала его душу. Он мог проявить больше осмотрительности, отдать приказ остановить беснующегося от гнева Увогина и не дать ему пасть жертвой Курута. Но этот дурак вечно начинал беситься и орать, когда кто-то пытался его сдерживать… Как и не поставить Пакуноду в положение выбора между им и Рёданом. Он пытался не идти у остальных на поводу, ведь ни Уво, ни Паку никакие душевные терзания не вернут.        Но возможно, Куроро слукавил, когда не признал в себе ненависть к Курута. У этого молодого человека, охваченного навязчивым и весьма страстным желанием отомстить за свой клан, удалось их как-то перехитрить, вследствие чего он лишился своего нэн, а Увогин и Паку умерли. У Куроро все в порядке с самопознанием, потому он замечает появление крайнего дискомфорта в ответ на мысли о Курапике. Но ненависть... Ненависти Куроро не испытывал очень давно, как и многих других чувств. В своё время он приучил себя не чувствовать ничего: ни боли, ни гнева, ни голода, ни грусти. Он думал, что избавился от них, но...       В глубинах его души, в потаенных уголках сознания до сих пор таится опасность. Где-то там, на нижних ярусах, во тьме и сырости, прячутся смрадные катакомбы забвения. Через заржавевшие, покрытые слизью решетки темниц тянется гнилостная вонь. Они внизу, глубоко, они невидимы, но порой искры, высеченные чужими руками, воспламеняли ядовитые газы памяти, заставляя то, что томилось в заключении годами, выползать наружу, взрываться неистовым буйством и толкать на чудовищные поступки.       Куроро оторвал лист из блокнота, лежащего на прикроватной тумбочке, с вдохновляющей рекламой на форзаце: «Посетите знаменитый горный каньон Рейке в штате Шайло!» и сложил из него курочку. Если нажимать пальцем на бумажную складку, спрятанную под хвостом, то она будет клевать зерно. Когда-то бумажных животных научила его делать Паку ещё в те времена, когда они слонялись во тьме в поисках чего-то… чего угодно. Когда ими ещё управляли надежда и смирение. Ещё до того, как они нашли в лесу тело Сарасы, и от веры и смирения не осталось и следа. Это был миг его «озарения», когда словно все куски мозаики сливаются воедино, когда понимание наконец пробивается сквозь туман наивной детской веры в лучшее и всё встаёт на свои места.       Закрыв книгу, он погрузился в размышления. Куроро рассуждал точно также, как люди, пытаясь отыскать потерянную вещь, восстанавливая цепочку событий с последнего взаимодействия с этой вещью.       Ты узнала, что Рёдан интересуется тобой, когда увидела перевод денежных средств на свой счет. Во время событий в Йоркшине ты работала на Лайта Ностраде, так что тебе наверняка было известно, что Курапика сковал моё нэн своей цепью, и я буду искать заклинателя нэн, который её снимет. Интересно, с учётом того, что Йохаим Нольте выступал посредником в продаже алых глаз его клана, не подстроено ли всё это им, чтобы меня поймать? А то, что ты больше не работаешь на Ностраде ложной информацией, чтобы сбить нас с толку? Нет... сомневаюсь. Ведь ты разместила на Сайте Хантеров сведения о себе до того, как придти к Ностраде. У тебя ко мне личный интерес. Это чувствуется. Это видно по твоему письму.       Хорошо, с этим разобрались. Значит, ты знала, что мы с Финксом и Шалнарком посетим поместье Нольте. Он продал меня тебе, но нэн-паразит не его рук дело — он не умел управлять аурой. Пристрастие к наркотикам мешало, полагаю — ни на чём не мог долго удерживать внимание, что уж говорить о тренировках владения нэн, которые требуют изрядной дисциплины и стойкости, а с его-то слабоволием… Значит, кто-то из гостей, скорее всего тот, кого ты подослала и проинструктировала. Финкс думает, что это Кида. Она владеет нэн, и я не знаю её способностей. Стоит нанести ей визит, однако…        Куроро достаточно долго знал Киду. Она как бродячая кошка — никому не принадлежит. Кида не любит заключать сделки и работать с кем-то посторонним. Есть ли у неё мотивы избавляться от Куроро? Наверняка знать подобные вещи нельзя, но они давно знают друг друга, и он сомневался, что Кида бы его предала… в отличие от Нольте. Дворецкий? Нет, тоже мало похоже на правду.       А что насчёт той женщины с татуировкой змеи?        Перед глазами всплыл дерзкий оскал брюнетки с эффектной внешностью махарани. Предостерегающая. Ядовитая. Широко раскрытые карие глаза, чёрный каскад волос, смуглая кожа, лоснящаяся, будто шкура ягуара, вызывающая одежда, с ног до головы покрыта татуировками мехенди. Лишь в Гравасе женщины разрисовывают себя полностью хной, в культурах других восточных стран это не поощряется. Татуировка змеи. Там змеи имеют особое значение, они почитаются местными как священные животные и являются символом мудрости, коварства и знания. В их религии даже есть змееподобные боги, называемые «наги», которым поклоняются некоторые племена Васуки, змея, которого носит на себе бог Шива. По мифам, эти племена владеют тайнами магии и колдовства, способны оживлять мёртвых и изменять свой облик, а их женщины отличаются особенной красотой.       Стоит найти эту женщину. Нужно только узнать имя. А у него ещё есть целая неделя.       Куроро берет первый листок с груды на краю стола, склоняет голову набок и смотрит на лежащую перед ним фотографию, на краткий миг коснулся пальцами её лица. У него была превосходная зрительная память — ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы запечатлеть образ девушки навсегда. В верхнем ящике стола хранятся канцелярские принадлежности. Он берет карандаш и легкими движениями прорисовывает на чистом листе силуэт в длинных, свободных одеждах. Прозрачная вуаль переброшена через плечо. Голова чуть опущена… да, вот так. Взгляд внимательно и спокойно смотрит вниз. У неё прямые длинные волосы, но Куроро изобразил их распущенными, завивающимися, а руки подносили к сердцу алавастровый сосуд мирра. Рисунок, как и духи, ещё волнующие его обоняние трепетом наслаждения, был выполнен согласно законам ритма и гармонии — ни одного резкого штриха, ни одного угловатого контура.       Закончив, Куроро поднимает листок, держа его поближе к свету, и ученые мужи на репродукции «Анатомического театра» Рембрандта за спиной (странный выбор для декора номера гостиницы, основная масса постояльцев которого пожилые супружеские пары и семьи), собравшиеся в кружок вокруг трупа на столе, словно смотрят на рисунок из-за его плеча, как зрители, толпящиеся в музее перед шедевром мирового искусства. Золотистый свет проникал сквозь тонкую бумагу, едва уловимой дымкой размывая, смягчая контуры лица, словно те выполнены в чудесной леонардовской технике сфумато. Губы слегка изогнуты в лёгкую, как ветер, улыбку, и у самого Куроро, автора этой улыбки, не получалось её ни во что интерпретировать. Она не была похожа на ту, что на фотографии. Он перевел на неё взгляд. В ней читались коварство и милосердие, гордыня и скромность, доброта и жестокость — бесконечное многообразие эмоций, противоборствующих желаний и помыслов, сглаженных и слитых воедино в этой джокондовской улыбке на бесстрастном лице. Опасно поддаваться её обаянию… Улыбка влекла за собой обещанием неизведанных наслаждений, она так божественно иронична…       Но если улыбка дышала многоликой неоднозначностью, глаза несли в себе ясный и размашистый росчерк зла.       Куроро вложил рисунок в блокнот. Как только он спрятал его в сумке, у него возникает явственное ощущение, что он здесь не один.       Спустя час официантка поставила на стол жареного зайца со смородиновым желе и картошку, после чего подала выдержанное красное вино и бокал с толстыми стенками. Солнце, все ещё низко висящее над горизонтом, играло красноватыми бликами в стекле. Куроро поднёс бутылку к настольной лампе, прочёл этикетку, поднял её, чтобы взглянуть на дно. Официантка по имени Джуно, если верить бейджику, наблюдала за необычным гостем с вкрадчивым любопытством. — Всё в порядке? Я могу открыть вино? — Да, пожалуйста.       Откупорив бутылку и наполнив его бокал, официантка покинула его столик, направившись в другой конец зала, где ей сигналили другие гости. Подперев голову рукой, Куроро покрутил вино в бокале. «Верле» восемьдесят шестого. — Вы всё-таки решили придти.       К нему подошел Герхард Лер, хозяин гостиницы. — Как вам наше фирменное блюдо? — Просто изумительно. — улыбнулся Куроро, обнажая зубы. — Хочу спросить — вы добавили в мясо розмарин и лемонграсс? — Так и есть. Еду готовила моя жена. — У неё золотые руки. А смородиновое желе она делала на агар-агаре? — Все верно. А у вас весьма тонкий вкус, молодой человек. — Было очень вкусно. Давно я ничего подобного не ел. Это действительно очень хорошая еда.       Польщенный похвалой, мужчина кивнул. — У вас всегда так много постояльцев? — спросил Куроро, быстро обведя взглядом переполненный зал. — Нет, к сожалению, нет. С завтрашнего дня начинаются Пасхальные выходные, вот все с округи и выбираются за город отдыхать. Многие приезжают сюда ради горного каньона, а наша гостиница единственная почти на сотню километров, за счет этого в сезон и выживаем. А в межсезонье тишь да гладь.       До них донесся сердитый девичий голос возле соседнего столика: — Пап, тебя там Людвиг зовёт на кухню! — Сейчас подойду, голубка. — Он сказал, это дело жизни и смерти! — Джуно, попроси, чтобы никто пока не умирал и что я через минуту подойду.       Фыркнув, девушка порывисто развернулась и решительной поступью направилась на кухню. — Вы назвали гостиницу в честь дочери? — спросил Куроро. — Да, она родилась, когда мне было уже под шестьдесят. Единственный и долгожданный ребенок. — Я так понимаю, гостиница нечто вроде семейного бизнеса? — Я управляю отелем, моя жена работает на кухне, а наш племянник тот пока ещё неопытный юноша, который не хотел вас заселять. — Все в порядке, не ругайте его — он всего лишь следовал правилам. — Пожалуй, я бы мог с вами согласиться, если бы не записи в жалобной книге. Жаль, но мне уже пора. Я обещал Джуно, что приду через минутку, и она, увы, уже прошла. — засуетился Герхард Лер, взглянув, как Куроро отметил, на красивые старые наручные часы из нержавеющей стали с сапфировым стеклом и кожаным ремешком. Пока он следил за тикающей стрелкой, у него в голове тоже что-то щелкнуло. — Хорошие часы. — протянул Куроро, не отводя от них взгляд. — Часы?... А-а. — казалось, хозяин гостиницы был потрясен тем, что Куроро вообще заметил их. — Подарок от покойного отца. Тому они достались от деда. Военный трофей.       Снова послышался требовательный женский голос. — Принесу-ка я тебе, приятель, стаканчик шнапса. За счет заведения.       Хозяин гостиницы по-приятельски похлопал его по плечу. Куроро едва заметно качнул головой в ответ, а сам со стороны проанализировал происходящее. Разум старика сообщал ему, что новый постоялец — на редкость приятный молодой человек, дружелюбный, не обделенным манерами, которому пришлась по вкусу стряпня его жены и оставивший его дочери весьма недурной «чай», а значит автоматически попадал в категорию гостей, от которых не ждешь неприятностей. Куроро знает, что лучший способ произвести хорошее впечатление — предельная вежливость и дружелюбие… которые также позволяют усыплять бдительность.       Хозяин гостиницы принес шнапс, и Куроро его выпил. Поднимаясь из-за стола, он задел лежащую на краю салфетку. Она долго парила в воздухе, задела ножку стола, развернулась и мягко опустилась на пол. Тем временем Герхард Лер вытаскивал из сервизного шкафа — красивого, антикварного, служившего скорее как предмет декора — графин для вина. Оперевшись рукой на полочный выступ, он тянулся к верхнему стеллажу. К нему слева подошел официант, что-то спросил. Пожилой мужчина замер, отвлекся от графина, повернул голову. Куроро прошел мимо и спустя мгновение положил часы к себе в карман.       Вся кожа на его теле покрылась липким потом. Микрофон соскальзывал из влажных ладоней — Куроро опустил одну руку, вытер её об штанину, но это особо не помогло. Он чувствовал на себе сотню пар глаз, устремленных на него в ожидании долгожданного представления. Кто-то ерзал на деревянных скамеечках, кто-то вытянулся, как по струнке, стараясь получше разглядеть происходящее на сцене. Воздух в большом зале загустел от предвкушения. — Сегодня собралось много гостей… — слова пересохли во рту. — Мне жаль объявлять, но сегодняшний показ перенесен.       Тишина. Разочарование, огорчение, печаль — Куроро так и читал все эмоции на детских лицах, которые, вероятно, ждали сегодняшний день с огромным нетерпением. Комкая в пальцах край штанины, сглотнув, он продолжил: — Сараса, играющая Оранжевого клинера, со вчерашнего дня пропала без вести. Вчера, после встречи с нами, она должна была вернуться в поселок, но с тех пор её никто не видел. Все в курсе, что всё больше детей похищают… — говорить стало труднее. — Но, несмотря на осознание тяжести положения, я отпустил её одну, даже не подумав о каких-то мерах безопасности... Всю ответственность я беру на себя.       Куроро опустил микрофон. Сейчас он мог думать только о Сарасе. Он ждал, когда все начнут расходится, но произошло то, чего он совсем не ожидал: — Красный! — раздался в звонкой тишине чей-то крик с задних рядов. — Я тоже помогу искать! — И я помогу! — Я тоже!       Услышав эти слова, Куроро на миг потерял дар речи. В носу засвербело. — Ребята… Спасибо, но это очень опасно, так что… — Мы весь посёлок позовём! Для начала с тётушками обсудим! — Уверен, Союз тоже поможет, если попросим их менеджера! Стоит упомянуть Куроро — нам никто не откажет!       Ошеломленный, растерянный, Куроро стоял на сцене и не мог ни слова из себя выдавить. Кинозал начал заполняться шумом, гомоном активных обсуждений; дети стали сбиваться в кучки, каждый предлагал свой план, как найти Сарасу. Принял на себя руководство разворачивающейся на его глазах поисковой кампанией Уво — его раскатистый мощный бас заглушал в кинозале десятки голосов. От образа драчливого верзилы, который Уво сам активно поддерживал, не осталось и следа. Он размахивал руками, разделял толпу детей на небольшие группы по пять-шесть человек и давал каждой четкие инструкции, словно настоящий лидер. — Давайте вместе найдем Оранжевую! — Давай, Красный! — Вместе мы справимся! — Куроро, ты с Уво! Возьмите мой байк! — скомандовал Финкс; Фейтан бросил ключи Уво, тот на лету их поймал. — Нобунага и Фейтан прочешут автомобильную свалку, Паку и Шейла… — Мы пойдем с соседний посёлок, где в прошлый раз нашли кассету с новой серией! — с готовностью отозвалась Паку. Они с Мачи и Шейлой сидели на последнем ряду. В глазах любимой подруги горела решимость. — Отлично, Сараса могла снова пойти туда! — Финкс перепрыгнул на нижний ряд, где сидели Франклин и Шалнарк. — Хватит реветь, Куроро! Мы же найдем её! — прикрикнул на него Уво, увидев, что он распустил сопли; тот вечно обзывал его плаксой и нюней, но он был так тронут тем, как все, абсолютно все дети начали развертывать план поиска Сарасы, что слёзы как-то сами брызнули. — Отставить рыдания, иначе ты у меня по башке получишь, понял, уродец? — Д-да!       Прошло пять часов. Уво притормозил на конце тропинки, ведущей в приграничный лес. Он поднял голову и взглянул на небо, которое начало затягивать тучами. Где-то вдалеке прогрохотал гром. — Надвигается гроза.       Куроро спрыгнул с байка и наступил на что-то — раздался тихий хруст. Он убрал ногу и увидел амулет в виде сердечка. Амулет Сарасы.       Он наклонился и осторожно подобрал его, стряхнул с него грязь. Посередине появилась зигзагообразная трещина. Руки у него задрожали. — Может она… в этом лесу.       От дурных предчувствий ноги ослабели, стали ватными, но Куроро упрямо двинулся вперед. — Погоди. — напряженно сказал Уво. Он обернулся — тот до того нахмурился, что на лбу образовались мясистые складки. Поджав губы, Уво кивком головы указал на лес. — Надо позвать остальных. Вдруг нужна будет помощь.       «Разве мы вдвоем не справимся?» — подумал Куроро. Уво был рослым и крепким, в два раза выше его, а про мощь его рук, способных смять железный лом в гармошку, вообще говорить не нужно. Куроро обернулся на лес. Его тянуло туда непреодолимой силой. Сараса, должно быть, сейчас там, ей страшно, ей нужна их помощь, они не могут тратить драгоценное время и ждать, когда остальные вернутся! Паку и Шейла с посёлка на другом конце Метеора целый час будут добираться!       Но как только Куроро снова взглянул на Уво, он понял, что не хочет возражать. «Тебе тоже страшно идти туда?». «Да». — Ладно... Начался дождь.       ПШ-Ш-Ш-Ш       Под ногами хрустели опавшие листья. Пока они шли к опушке леса, Куроро горячо молился, чтобы ему было дано увидеть Сарасу живой. Когда он спустился с горки, первым, что он увидел, был листок бумаги, воткнутый в ствол ясеня. А потом, почти сразу, его глаза нашли висящий на кривой ветке мешок.       Куроро остановился. Сзади стали затихать шаги. Сквозь шум дождя он услышал, как кто-то громко всхлипнул. — Нет… Это не… Кто-то должен проверить. — Я пойду. Я проверю.       Он бредет к дереву, руки висят безжизненно. Подходит к листу, — чернила немного размыло дождем, но читать можно. Куроро трет глаза. — Что за чертовщина написана на этом листке? — сзади к нему подходит Уво. — Уво, опусти пожалуйста. — просит Куроро.        Отпихнув его в сторону, Уво подходит к дереву, срывает листок, бросает нож в сторону. Ему хочется обернутся, посмотреть на остальных, но знает, что если сделает это, то у него не хватит сил дотронуться до мешка. — Что они написали?! Куроро!       Куроро опускает взгляд от мешка. Пожухлые листья под ним такого странного багрового цвета… — Опусти.       Уво скрежещет зубами, но выполняет его просьбу.       Куроро думал, что не выдержит увидеть то, что скрывается в мешке, но развязав бечевку понимает, что часть его, крошечная, неумолимая часть испытала нечто сродни облегчения, того, когда все страшные предчувствия сбылись. Потому что момент, которого он ждал, страшился, к которому готовил себя с той минуты, когда словил себя на мысли, что Сарасы как-то слишком долго нет, наконец наступил. Ага, сказал он себе. Оно случилось. Вот оно.       В мешке лежал труп Сарасы. Он знал, что это Сараса, но не понимал, почему она такая тяжелая — не так давно Куроро катал её на спине и помнил, как ему было легко. Он бы мог нести её на себе хоть целый день, не чувствуя усталости. Розовый сарафан в клеточку заскоруз от крови, русые волосы слиплись в колтун, а кожа бледная-бледная-бледная… В лоб был вбит гвоздь с приколотой к нему запиской.       Капли дождя попадали ему в глаза, застилая взор. Куроро вновь потер их тыльной стороной руки, чтобы прочитать то, что на листке. Ага… Понятно… Он прочитал ещё раз. И ещё, пока кривой почерк, уместивший содержимое в пять строчек, на веки вечные не отпечатался у него в голове. — Что написано?! Отвечай, Куроро! — Не скажу. — отвечает одними губами.       Уво заморгал. — А? Чего вякнул?!       Без предупреждения Уво рванул к нему и наотмашь ударил его по лицу, так сильно и так быстро, что секунду-другую Куроро даже не понял, что произошло. А потом, он и моргнуть не успел, как Уво ударил его снова — яркий хлопок, будто вспышка — на этот раз кулаком. Кто-то тоненько вскрикивает: «Уво!». В глазах побелело, а он резко ухватил его за горло, подтянул на цыпочки и проорал ему прямо в лицо: — НЕ СМЕЙ СО МНОЙ ПРЕРЕКАТЬСЯ! ЧТО ЭТИ УБЛЮДКИ ТАМ НАПИСАЛИ?!       Он выкрутил ему руку, кость хрустит — Куроро отупел от боли. Он орёт на него, но его вопли не могут заглушить надрывный, полный горя плач Паку и Шейлы, просто ужасающий, его невозможно было слушать, невозможно вынести. Мачи стояла на середине опушки, её огромные голубые глаза мерцали, как вода в озере. Финкс сидел на поваленном стволе, обхватив опущенную голову руками, Франклин сидит рядом, положив ему ладонь на плечо, словно усталый гигант. Несмотря на то, что сломанная рука горит огнём, Куроро не мог оторвать от них взгляд.       А где-то сверху в кронах ясеней надрывались сойки, оплакивая погибшую девочку. — Что там?! Что?! Читай, чёрт бы тебя побрал! — у Уво так налилось кроватью лицо, что кажется, оно вот-вот раздуется и лопнет. — ЧИТАЙ! — Не скажу… Я унесу это с собой в могилу.       Уво отшвырнул его от себя в сторону. Его затылок впечатался в ствол дерева, из глаз полетели искры, на какой-то момент от боли он потерял сознание. Сжимая кулаки, Уво пронесся мимо Нобунаги, толкнув его плечом. — Уво! — Франклин перегородил ему путь, но тот просто отпихнул его от себя. Мачи подошла к мешку, посмотрела в него. И закричала: — Ты просто бросишь Сарасу, урод?!       Загрохотал гром. Уво затормозил — то ли его остановили слова Мачи, то ли от того, что услышал её крик, крик Мачи, которая всегда молчит, будто воды в рот набрала, или говорит так тихо, что её почти не слышно.       Куроро приподнимается на одном локте — друга рука беспомощно висит — и видит, как Мачи подхватывает мешок с останками Сарасы. Её лицо не выражало ни грусти, ни ярости, ни горя. Проходя мимо Паку с Шейлой, Мачи что-то говорит, но из-за дождя ничего не слышно. Куроро читает по губам и понимает, почему на её лице не было никаких чувств. Она держалась ради остальных. — Давайте скорее отнесем ее домой. Слишком грустно будет бросать её здесь. Должно быть, ей было очень больно.       Сараса выходит из домика, напевая популярную детскую песенку, чуть подпрыгивая на ходу, её хвостики забавно подергиваются в такт движениям, она обернулась к нему, ПОСМОТРЕЛА НА НЕГО… — КУРОРО! — Её голос… Сарасы…. Звук топора, отрубающий ей руку. От боли она кричит так громко, что он больше не слышит ни то, как беснуется Уво, ни плач Паку с Шейлой. На секунду Куроро решил, что сейчас, сейчас он умрёт, но этого не произошло. Он даже не знал, хорошо это или плохо. А этот крик, зовущий на помощь, который он не услышал, преследует его до сих пор.       Куроро просыпается тихо, с взмокшим от пота лицом. Заря серым светом прошлась по комнате. Лица ученых на «Урок анатомии» неподвижны.       День приближается. Новый свет повсюду.

Главное здание Ассоциации Хантеров, город N       В 15:31 полиция Ирвинга освободила от гражданских и оцепила всю площадь Маритогрет. В то же время к собору Святой Репарты подъехала пожарная машина, чтобы снять с висящий труп неизвестного мужчины. Как только труп уложили в мешок и погрузили в автомобиль для перевозки тел, чтобы доставить в бюро судебно-медицинской экспертизы, к месту преступления поспешили криминалисты, а полицейские взялись за допрос свидетелей. Двадцать служащих собора, от диакона до уборщиков помещений, были опрошены в первую очередь. Во время совершения убийства шла Евхаристическая литургия и никто из них не видел, чтобы кто-либо поднимался по лестнице в мансарду. К негодованию полиции, камер видеонаблюдения в соборе не было — их убрали после пожара в прошлом году, когда искры от короткого замыкания в проводке подожгли деревянную статую святой Анны, и просмотреть все углы и ниши собора не представлялось возможным. Главный детектив попросил из штаба подкрепление, чтобы как можно скорее собрать записи с уличных камер и тех, что находились на соседних зданиях.       В 20:48 штатный судмедэксперт стянул с себя перчатки и попросил санитаров убрать тело в холодильную камеру. Несколько минут назад он закончил составлять акт заключения о смерти и первичный протокол внешней и внутренней аутопсии. У него все ещё было уйма работы, но первые улики с тела погибшего поступили в ведомственные органы к нужным лицам. В то же время полным ходом шел процесс опознания личности убитого по фотографии и отпечаткам пальцев.       В 21:15 автоматизированная система распознания лиц и классификации отпечатков в Отделе идентификации полиции штата Толан издала громкий сигнал. Сотрудник отдела оторвался от компьютера и посмотрел в дактилоскопический сканер, после чего подскочил с кресла и принялся проверять результат. Изучив полученный результат опознания системы вдоль и поперек, он немедленно передал все данные управляющему отдела. Тот доложил об установленной личности убитого в штаб федеральной полиции штата, отправив по внутренней почте материалы и дела, подкрепив его изъятым из сети снафф-видео.       После совещания с представителями бюро федеральной полиции, длившегося больше часа, комиссар общественной безопасности штата Толан Г. Кулидж принял решение передать дело в руки Ассоциации Хантеров.       В 23:52 комиссар доложил в Бинсу о том, что дело об убийстве Йохаима Нольте передано в руки Отдела общественной безопасности.       В 23:58 Мизайстому, который находился на другом конце света — в Гравасе, в городе Медайн — и шел по следу другого убийцы, поступил входящий вызов от помощника председателя Нетеро.       В 00:13 Бинс завершил звонок и разбудил Кейми, главного судмедэксперта Ассоциации и хантера за редкими ядами. Спустя десять минут после состоявшегося телефонного разговора тот уже заказывал билеты на ближайший рейс до Ирвинга и попутно звонил в бюро судебно-медицинской экспертизы штата, чтобы заранее подготовить документы на перевоз тела, думая про себя, найдется ли у них там подходящий санитарный самолет. — Час от часу не легче. — пробормотал Бинс, положив трубку и спустился в отдел Мизайстома, чтобы посмотреть, кто там остался.       В половину первого ночи офис был наполовину пуст, но работа продолжала кипеть вовсю. Еще не успев зайти, Бинс увидел через стеклянные стены по крайней мере тридцать человек. Несколько людей в окружении папок и грязных чашек с кофейными ободками таращились в компьютеры и яростно колотили по клавишам. Беспрерывно стрекотали принтеры, то и дело терминал «воздушной почты» возвещал о поступлении очередного документа. Один сотрудник сидел в закутке офиса — с ослабленным галстуком, сгорбившись над столом, вёл с кем-то по телефону ожесточенный спор, от него так и исходили волны злобы. Около десяти человек собрались за общим столом, анализируя материалы из коробок с архивными данными, и о чем-то громко переговаривались.       Как только Бинс зашел, они замолкли и в упор уставились на него. Заместитель Мизайстома Меррик встал и почтительно поздоровался. Бинс бы сделал замечание, почему в офисе такой жуткий бардак, но не в нынешней ситуации, когда все работали по шестнадцать часов в сутки и от каждого нужна была полная самоотдача. — Где Розе и Пойкерт?       Молодой парень в толстовке с эмблемой университета Тессье махнул в сторону опенспейса в другой половине офиса. — В кабинете совещаний. — Эти двое там с утра что ли сидят? — С утра? Они со вторника почти не выходили. — хмыкнув, парень покачал головой. — Не люди, а роботы какие-то.       Бинс пошёл в указанном направлении. В прошлом Розе был бывшим следователем в Глобальном отделе по транснациональной организованной преступности Международной полиции. Пять лет назад, получив лицензию, он по приглашению от верховодящего руководства перешел в Ассоциацию и продолжил заниматься следственной работой в отношении особо опасных преступлений. Несмотря на полномочия и должность, в Ассоциации у Розе была довольно одиозная репутация одержимого работой трудоголика. Его напарник, Пойкерт, был одним из аналитиков, которые собирали информацию, полученную в ходе расследования преступления, из различных открытых и закрытых источников и анализировали её. Он был полной противоположностью своих угрюмых, социофобных, одержимых компьютерами коллег с легкими признаками аутизма — дружелюбный, общительный, с приятной улыбкой, Пойкерт отлично ладил с коллективом и завязывал дружеские отношения буквально с кем угодно.       Ровно три недели назад, когда газета «Таман Ньюс» опубликовала статью о Ренджи, всю неделю после этого Ассоциацию сотрясал синхронный допрос — около сотни человек были временно отстранены от работы и вызваны в Отдел дознания. Первое подозрение упало на аналитиков — именно они имели самый широкий доступ к источникам засекреченной информации организации. Их допрашивали в первый же день, однако спустя шесть часов дознаватели вышли из кабинета, почесывая затылки, и пожали плечами. Прошел уже почти месяц, а человека, слившего информацию о хантере ранга S, так и не нашли, но зудящие подкорку подозрения, что предатель где-то бродит по коридорам штаба Ассоциации, не оставляли Бинса в покое.       Он подошел к кабинету совещаний. Розе, нервный и вколоченный, с закатанными до локтя рукавами рубашки, тыкал на карту Федерации и объяснял что-то напарнику на повышенных тонах, активно жестикулируя. У него были мешки под глазами и нездоровая серость лица человека, большую часть суток проводящего перед монитором компьютера в замкнутых помещениях с искусственным освещением. На каждую его фразу Пойкерт кивал медленно и основательно, внимая буквально каждому слогу, и закидывал в себя мармеладных червяков. Смотря на его томно-обкуренный вид, у Бинса закралось смутное подозрение, что тот был под кайфом… а, нет, он же всегда так выглядит.       Прежде, чем войти, Бинс постучал по стеклянной двери опенспейса. Оба вскинули головы. Не заходя внутрь, он махнул рукой, подзывая их. — Ко мне в кабинет. Мне нужно с вами поговорить.       Через несколько минут они втроем поднялись на верхний этаж. — Закройте дверь.       Хлопок. Бинс сел за стол, кивком головы указал на два приставленных стула. Розе сел справа, положив ладони на колени, а Пойкерт слева и достал из пузырившегося кармана джинс карамель на палочке. Кабинетную тишину нарушало только шуршание фантика. — Что? Чую, что разговор не из приятных, а сладкое меня успокаивает.       Пойкерт в футболке с хватающимся за голову Псайдаком, драных джинсах и кроссовках, переживших его бабушку, вписывался в окружающую атмосферу столь же органично, как надувная лодка на выставке яхт.       Бинс положил на середину стола папку, которую прислал ему комиссар, после чего зашел в компьютере в почтовый сервис и открыл файл с видео. Розе с Пойкертом изучали осунувшегося Бинса. У помощника главы Ассоциации был усталый вид, глаза ввалились. Воротник рубашки топорщился из-под пиджака и выглядел мятым. — Я бы хотел, чтобы вы внимательно изучили то, что сейчас увидите на экране. — сказал Бинс, поворачивая монитор к Розе и Пойкерту.       Оба без лишних слов кивнули и устремили взгляды в компьютер.       После того, как видео закончилось, десять секунд длилось молчание. Розе нарушил его первым: — Да этот парень просто чокнутый. — Лучше не скажешь. — подхватил Пойкерт. — Господи помоги. — Ты веришь, что в облаках сидит дядька, который решит твои проблемы, если ты попросишь? — с веселым сарказмом спросил Розе. — Ну ты ж веришь в него, когда у тебя комп зависает.       «Как обычно, никакой субординации» — мысленно вздохнул Бинс. — Я могу вас прервать? — он пододвинул к ним папку. — Фотографии и сканы материалов дела, пока их немного. — А кто-то из наших есть сейчас в Ирвинге? — спросил Розе, листая страницы. — Кейми летит забирать тело. Потом туда отправитесь вы. — Мы? — Да. Но прежде, чем мы перейдем к деталям, я хочу узнать ваше мнение.       Розе на секунду задержал взгляд на лице Бинса. Потом потянулся за папкой. Прочитав и положив опросы свидетелей на стол (у двадцати брали показания прямо на площади Маритогрет, четверо из них были в момент убийства в часовне), отметив при этом скрупулезность следователя и обилие деталей, он передал фотографии Пойкерту. Несмотря на то, что от Йохаима Нольте остались одни потроха, разглядывал он их довольно безразлично. Через руки Пойкерта каждый день проходили снимки зрелищ и похуже, так что его реакция, вернее, её отсутствие, была вполне оправдана. — Какие-то органы отсутствовали? — Нет, все на месте, если не считать пары с лишним литров крови. А что? — Я Йохаима Нольте лично не знал, но в кое-каких кругах он известен, как торговец частей человеческих тел на чёрном рынке. Было бы забавно, если б что-то забрали.       «Не вижу ничего забавного».       Розе достал из кармана блокнот и что-то записал. — Это объявление войны Гёней Рёдан? — Убийство, конечно, связано с ними — на плаще их лидера точно такой же крест Святого Петра, но… Даже не знаю. — Пойкерт почесал небритую щетину. — Расправа таким эффектным способом может быть скорее посланием для них… — Посланием чего? Намерения повесить босса Труппы Теней и выпустить ему наружу кишки? Куда уж красноречивее? Убийца явно точит зуб на Рёдан. — Я бы начал с самого убитого. Надо узнать, почему он повесил Йохаима Нольте. Он же не просто так выбрал его в качестве жертвы.       Какое-то время длилось обсуждение, пока фотографии трупа с часовни не легли на стол. Подперев ладонью голову, Пойкерт изучал их с тем же непроницаемым лицом, что и другие, но процесс активных размышлений стал более видимым, когда он начал жевать губы.       Бинс посмотрел на него попристальнее. — Есть какие-то догадки, Пойкерт? — Не-не, просто засмотрелся... Симпатично висит. — и добавил. — Очень хитрый мерзавец. — Кто именно? Жертва или убийца? — Убийца. Площадь перед часовней была под завязку набита людьми, как и в самом соборе. Нольте повесили примерно в три часа дня, значит, убийца либо уже находился в часовне, либо Нольте пришел туда вместе с ним. Кто-то должен был заметить его, но почти все, кто находились в соборе и часовне сбежали, как только труп появился на фасаде. Скорее всего, убийца воспользовался всеобщей паникой и вышел на улицу, смешавшись с толпой. Будет сложно найти свидетелей, многие решат, что раз они были там в то время, то попадают в список подозреваемых, и будут всё отрицать.       «Они оба точно не спали почти двое суток, если не дольше… Как они могут так быстро соображать?». — Изучите ближайшее окружение Нольте и установите связь между ним и Куроро Люцифером. — А ложных признаний много? — осведомился Розе. — К одиннадцати вечера было двести двадцать восемь. — Психи. — Подозреваемых достаточно — много кто желает смерти Рёдану, но один больше остальных вызывает опасения. Курапика Курута. Нам достоверно известно, что он ищет алые глаза своего клана, а полгода назад в Йоркшине помогал мафии в захвате одного из членов Рёдана и вполне успешно. Найдите его в первую очередь и поговорите с ним, узнайте, не его ли это рук дело. Публичные вендетты нам сейчас точно не нужны. Если начнете что-то подозревать, вызывайте на допрос. — Так разве можно делать? — с сомнением спросил Розе. — Он же хантер. Пока хантеры не представляют непосредственную угрозу обществу, мы не можем их арестовывать или вызывать на допрос. — Если забыл, у нас тут есть один хантер, в отношении которого мы уже плюнули на все правила. — ухмыльнулся Пойкерт и словил суровый взгляд Бинса. — Это не смешно. — Извините-извините… Просто сделаем ещё одно исключение. — Когда у правил набирается слишком много исключений, они перестают работать. Курута, если, конечно, убийство его рук дело, не нанес, в сущности, никакого вреда обществу. — Ну да, просто выпотрошил любителя собирать кусочки трупов… — он внезапно замолчал. — Вашу мать. — Что? — нахмурился Бинс.       Пойкерт посмотрел на Розе. Тот с чего-то хмыкнул, то ли удовлетворенно, то ли с досадой — Бинсу подумалось, что пока в кабинете стояло молчание, те каким-то образом вели между собой немой диалог. — Этот Курута же ищет алые глаза своего клана у нынешних хозяев.       Не требовалось особых талантов, чтобы сделать вывод, что эти факта между собой связаны. — Вот и мотив. И Гёней Рёдан! — Да, но как-то слишком складно получается, чтобы быть правдой. — не скрывая скепсис, заметил Пойкерт. — Отправляйтесь к нему немедленно.       Розе был, кажется, воодушевлен, а на лице Пойкерта отображались явные сомнения в предположении, но он пожал плечами, ничего не сказав.       «Не похоже, чтобы он что-то скрывал, но и настоящими мыслями не спешит делиться». Бинс вздохнул и развернул к себе монитор компьютера. У него уже начинается паранойя. Ещё немного и вскоре он начнет подозревать всех в Ассоциации в сговоре и предательстве. — А можно мне ручку забрать? — внезапно спросил Пойкерт, ткнув в стакан с канцелярскими принадлежностями.       Бинс махнул рукой. Розе вышел из кабинета. Однако Пойкерт покидать его не спешил. Он подождал, когда захлопнется дверь, и повернулся к помощнику председателя. — Это ведь Чёрный протокол?       Бинс не сразу понял, о чем он. Его глаза опустились в то место, куда смотрел Пойкерт — на чёрную папку, лежащую поверх стопки остальных. — Смертная казнь в отношении хантеров за всю историю Ассоциации применялась всего два раза. Видимо, этот случай станет третьим. — прежде, чем Бинс успел что-то ответить (или не ответить), тот сказал: — Как считаете, у председателя Нетеро получится уничтожить всех муравьев-химер? — Этого пока никто не знает. — Но у вас же есть какое-то мнение на этот счёт?       Пойкерт сунул руки в пузырящиеся карманы джинс — Я не знаю никого сильнее председателя. Уверен, он справится. — Будем надеяться. — произнес Пойкерт: — Бинс-сан, а если председатель Нетеро погибнет, кто займет его пост? — Если вдруг… председатель не выживет, то всё решится путем выборов и голосования. — после незначительной паузы отозвался Бинс. — Ну а вы-то сами что думаете? Кто им станет? — Я думаю, что тебя чересчур интересует мое мнение, Пойкерт. — хмыкнул Бинс.       Пойкерт вздохнул, а потом повернулся и прошелся взглядом по комнате. А затем вытащил из кармана ручку. — Технический отдел уже сто лет назад перестал пользоваться записывающими устройствами в виде ручки. Ещё одна такая же лежит у вас в кабинете и несколько я нашел в паре-тройке других. Кому-то очень интересно, чем закончится история с муравьями-химерами, а вся информация поступает в первую очередь через вас.       Если бы мог, Бинс побледнел. Пойкерт разломал её пополам и положил на стол. — Знаете, многие хотят видеть Паристона председателем. — Я приму любой исход выборов. — А кого бы вы одобрили? — У меня нет своего мнения, кто лучше, а кто хуже. Победит наиболее достойный. — Ага, наиболее достойный… — пробормотал себе под нос Пойкерт и шаркающим шагом направился к двери, но когда открыл её, вдруг замер и сказал, не поворачиваясь: — Знаете, я ведь с детства фанат председателя Нетеро. Он очень крутой. Будет жаль, если старик погибнет. Тёмные времена настанут… И никто их уже не остановит…       Бинс не знал, что сказать. Пойкерт широко зевнул. — До свидание, Бинс-сан. Мы с Розе вас не подведем.       Мурлыча себе под нос, Пойкерт вышел из кабинета. Створка двери захлопнулась, кабинет окутала тишина.       Бинс открыл верхний ящик стола. В нём лежали два неподписанных диска. Несколько секунд он неподвижным взглядом смотрел на них, после чего медленно закрыл ящик. Он отчаянно надеялся, что пройдет ещё очень много лет прежде, чем те увидят свет.       Мы думаем, что приходим к какому-то важному решению благодаря работе сознательного мышления и убеждаем себя, что оно принято на основании череды разумных, рациональных доводов. Но на самом деле все решения являются результатом сложных, противоречивых чувств… особенно в отношении других людей.       Следующий час Бинс сидел над чёрной папкой, как Цезарь перед Рубиконом. Когда он взял ручку и поставил свою подпись, то был уверен, что принял правильное решение. Но как только точка была поставлена, а ручка оторвалась от мягкой бумаги, помощника председателя Нетеро охватило стойкое ощущение, что он совершил чудовищную ошибку.