Только дыши... на моих губах

      Так медленно, но одновременно так стремительно начинает свою дорогу время. Нож, что был занесён, вдруг стремительно начинает опускаться вниз. Секунда длится целую вечность. В ней внезапно оказываются сосредоточены миллионы секунд, которые распадаются на молекулы вместе с самим Нью. Это он загнал себя в ловушку? В беспамятной попытке спастись, стремглав несясь от смерти, он вдруг оказывается зажатым у стены тем самым человеком, от которого так усердно пытался скрыться. Правильно говорят, что вся жизнь проносится перед глазами, только вот воспринимается это немного иначе, нежели представляют себе люди. Она проносится вовсе не яркими и пёстрыми моментами, напротив, совсем спокойные, обыденные, ничем не примечательные. К примеру, как Чаварин с утра перед парами готовит себе омлет, или как они с Каем гуляют по ботаническому саду, с прекрасными цветами, что не растут в их стране. Как он сидит у окна, с улыбкой смотря через окно на дождь, истерично бьющийся в окно.       Доли секунды.       Незначительные, слабые доли! Но почему же они длятся настолько долго? Мозг, кажется, совсем отключился, ведь Нью, буквально, не может ничего понять и осознать. Он сейчас где-то там, в прошлом, где тепло и безопасно. Но вот подсознание мотивирует тело к спасению. Возможно, не столь успешному, но всё-таки это шанс. Рано ставить крест на попытке, которая даже не состоялась.       Нож врезается в районе грудины, что ниже плеча, но, видимо, не достигает сердца или лёгкого, иначе понять, почему Чаварин всё ещё на ногах, плотно зажимая рану, бежит прочь, невозможно. Пульсация буквально оживает адским пламенем — горит, горит так глубоко и объёмно, что голова идёт кругом от столь одурманивающего, нового чувства. Металлический вкус во рту внимания тоже не привлекает, ведь уста и до этого были сильно повреждены, но сильное скопление слюны? Аргх! Чаварин просто не думает сейчас ни о чём, кроме как о собственном побеге. — Нью! — кричит позади него Макс, врезаясь в один из стеллажей. Саран, кажется, катается на американских горках в виде собственных эмоций. Этому парню, конечно, не позавидуешь. — Немедленно остановись!!! — ревёт, словно запуганный и раненный зверь.       Нет. Никогда! Ни за что! — Кем бы ты не был, — отхаркивая кровь, Нью резко врезается в дверь, толкая её, — я не буду твоим.       Вновь накатывает злость и непонимание. Макс пел мелодию, которую знать попросту не мог, но он пел! И это не может быть совпадением, чёрт возьми! В этой истории изначально не было ни одной поганой случайности, и даже то, что запасный выход оказался закрыт снаружи, служит одним из доказательств предусмотрительности психопата. Неожиданная слабость накатывает на всё тело тяжёлой лавиной. Из-за сильной усталости или же виновата сильная потеря крови? Ха-ха. Крепче прижимая ладонь к ране, Чаварин вдруг подмечает, что удар-то должен был прийтись прямиком в сердце, как и для всех остальных жертв. Отличительная черта — так банально.       Снова Нью оказывается на улице. И то ли уже мерещится, а то ли взаправду, но дождь становится слабее, а с тем увеличивается радиус кругозора. Вот только как иронично, что из-за полученной раны в глазах начинает мутиться. — Боже…       Поскользнувшись на ступеньках, Чаварин падает вниз, ползком начиная двигаться в сторону от библиотеки. Боль в районе груди тяжёлая и саднящая, да и дышать не то чтобы тяжело, но просто слабостью пропитывается каждый орган, каждая частичка юного тела. Пока кровь покидает его, жизнь также тускнеет в глазах. Но сдаваться Нью не планирует. И он даже представить не мог, что в нём столько прыти! Вспоминая, как долго и мучительно убивали родителей, Нью когда-то решил для себя, что, столкнувшись с такой ситуацией, умрёт сразу и без сопротивления, но вот теперь, оказавшись главным героем этой студенческой драмы, он борется даже тогда, когда смертельная рана превращает в пепел жизненные силы.       Он умирает — сомнений не остаётся. Пусть нож и не попал в лёгкое, но, возможно, всё же коснулся сердца. Смерть не быстрая, но всё же смерть. — Я не умру… мама… папа… — с отчаянной улыбкой, сквозь слёзы облегчения и веры, пока позади него, весь трясясь, с безумным взглядом шагает Макс. Он крепко сжимает нож в руке, а сам-то уже и не плачет. Не переживает даже. На его лице та самая непроницаемая гримаса. Такие люди решений не меняют. И не сбеги Нью с чердака, где держал его Саран, там бы и погиб, ведь его участь была решена давно. Не важно, какими именно чувствами руководствовался Макс, совершая всё это, окончание их не начавшейся истории, по факту, было давно решено.       Смерть это только начало.       Жизнь так краткосрочна в соотношении всепоглощающего понятие времени. Смерть может длиться мгновение, а может, и часы, но, в итоге, она растворяет душу где-то там, где не существует времени, где нет боли и разочарования. Там душа — человек, обретает покой, обретает себя. Не это люди зовут раем, но ни Макс, ни Нью в бога не верят.       А если он есть, то, непременно, сейчас насмехается над ними.       Чаварин не сразу понимает, что происходит, но в следующую секунду он лежит на спине, вновь тянясь дрожащей рукой к ране. Мутно, очень мутно он видит приближающееся лицо Макса, и отражается на нём погибель. Его личная погибель. Болезненная. Как глупо выражать сочувствие тому, кто жестоко убил твоих друзей, кто теперь убивает тебя. Наверное, Нью слишком расчувствовался. Но умирать со злостью на сердце не получится, потому что душа чистая, несмотря на все раны и боль. Чистая, прекрасная душа, которая с благородством и уважением встречает Смерть. — Я… — Саран нежно потирается о чужой нос. — Я всегда… слышишь? Я всегда любил тебя. Ты — самое драгоценное, что есть на этой планете. Ты — особенный, лучший… Этот мир… Он… ужасен, и я… — кажется, его голос дрожит, или просто Нью стал хуже слышать. — Твоё тёплое дыхание, твой вкус, твой аромат, глубину твоей и души непорочность твоего сердца я сохраню на своих губах, — плотно Макс прижимает свои уста к губам Нью, нежно скользя языком внутрь. А Чаварин не в силах противиться этому, потому что едва ли точно понимает, что происходящее сейчас — реальность. Но Макс вкушает его, пробует на вкус его кровь — жизнь, которую он так вероломно забрал. — Всегда, — не отрываясь, — только ты, — твоим теплом на мои губах… — обводя израненные кровавые губы языком, рукой занося нож. — Всегда.       Чаварин прикрывает подрагивающие ресницы, уже просто ничего не чувствующий. Он дошёл до той самой границей, когда душа способна покинуть тело, когда происходит то самое: встреча с Хароном, очередь к весам правосудия, двери в ад или рай, а может, место, где обретают покой. Вариантов полно, но Чаварин уже не здесь. Он не чувствует, он не думает, не понимает — перед глазами счастливая улыбка мамы и доброе пение папы, пока они сидят за общим столом, завтракая медовыми блинами с мятным чаем.       Как же было хорошо…       Уголки губ искренне приподнимаются.       Да. Эта смерть не ради него, не по его желанию. Это искупление. — Сука! Валите его!!! Не стреляй! — Пиздец блять! Чё ты тупишь, бля… — Успокоились все, наручники на него! Нью!       Голоса… Так много голосов… Кто они?..       «Что это… за люди?»       Открыть глаза… Посмотреть, но так сладко тянет в царство Морфея, в дверь рядом с ним, зеркальную. О, так это зовётся зазеркальем, да? Смерть! Там так приятно. Больше не… болит. Остатки сознания окончательно рвут свои связующие нити с реальностью, но единственный голос, тот, который доносится сквозь десятки световых лет между мириад звёзд, Нью узнаёт: — Только дыши!.. Умоляю… дыши!       «Дышать?»       Да-а-а-а. Дышать тоже было приятно. Особенно когда твоя жизнь наполнена глубокими красками.       Приятнее было осознавать, что ты жив. Человек, что находится там, где смерть и жизнь тактично бдят нейтралитет, он уже не принадлежит себе. И, поверьте, ни до кого не достучаться там. Моли, проси, кричи, требуй — если сделан шаг за черту, назад дороги просто не будет.       Этот момент провален. Он стёрт с памяти, исчез из жизни, так как уже прошёл. А что теперь? Что теперь ему… — Нью…       Ласковый, нежный и такой родной голос доносится до слуха Чаварина, и он широко распахивает глаза. Чего там надо ждать? Тоннель, белый свет… А это всего лишь кухня их дома. — Я так рада тебя видеть, — из-за угла показывается… она. — Мама?.. — едва устояв на ногах, расплакавшись из-за накрывших эмоций, Чаварин кидается к женщине, крепко сжимая её в объятиях. — Мама, я так тебя люблю… Я!.. — Я знаю, дорогой, — как успокаивающе она гладит его по голове, — и мы любим. Мы так сильно тебя любим. — Мама… я!..       Нет. Нет-нет-нет! Резкая темнота, ощущение падения. Растерянность. Никакого понимания ещё нет, но отчётливо ощущается боль. В груди, во рту, в теле. Да везде! Пытаясь сглотнуть, Нью чувствует посторонний предмет во рту, и сразу же поддаётся панике. Нужно вытащить, избавиться, иначе он задохнётся, но руки поднять просто не получается!       «Что… за…» — Кх! Кх-а!!! — кое-как подняв одну из рук, Нью хватается за пугающий предмет, но тут же его руку кто-то убирает. — Спокойно, тихо. Потерпи…       Терпи… терпи… Можно ли столько терпеть? До чего же мерзкое чувство, когда из тебя вытаскивают какой-то шланг! — Дышите спокойно, ровно. Не нервничайте. Вы сейчас находитесь в больнице… — продолжает говорить мужчина, но Чаварин не особо вслушивается, искренне радуясь тому, что из его горла достали эту страшную вещь. Но подумать о том, где он находится, всё же не помешает. А самое главное, почему он в таком состоянии.       Глаза открываются на удивление легко, но вот яркий свет жжёт их, поэтому Нью вновь прикрывает ресницы. Всё тело… оно словно онемело, но с тем же кажется, будто к каждой мышце привязали многотонный груз. Что же такое происходит на самом деле? — Молодой господин, — слышится уже женский голос, — Вы меня слышите? Не говорите сразу, просто кивните, если да.       Чаварин кратко выполняет просьбу. — Я введу Вас в общий курс дела, чтобы Вы не паниковали. С Вами всё в порядке. Сейчас Вы находитесь в городской больнице Бангкока. Здесь Вы пробыли сорок дней с момента поступления. Ваша рана была серьёзной, но Вам также очень повезло. Сейчас Вы должны просто лежать и набираться сил. Как только Ваше состояние стабилизируется, мы начнём с Вами физиотерапию, чтобы Ваши мышцы вернулись в тонус. Также мы проведём другие исследования, но стоит помнить, что Вам нельзя нервничать, совершать резких движений. Сейчас лучше всего самому вообще ничего не делать.       Слушая врача, Нью медленно, фрагмент за фрагментом складывал в голове события того дня. Крыша, Макс, библиотека, нож в груди… Его мама… — Где он?.. — хрипит очень низким голосом Чаварин, чуть приоткрыв глаза. — Ваш друг ушёл принять душ. Скоро вернётся, — так вежливо и сладко, что противно. — Я про убийцу, — резко перебивая. — Где он?       Явно колеблясь, спустя минуту женщина отвечает: — В полицейском участке, полагаю. Виновник гибели жизней стольких людей взят под стражу до дальнейшего определения меры наказания для него… — Я так есть хочу, — резко меняет тему Чаварин, поворачивая голову к женщине. — Жареный кусок мяса с… — Нет! Ни в коем случае! У Вас на ближайший месяц строгая диета! Я пришлю медсестру снять показания, чтобы…       Чтобы-чтобы, как же Нью плевать. Раз ему не удастся отведать свежего куска мяса с гриля, то больше ничего он слышать не хочет. Да и устал он, если честно. Почему-то неожиданно начинает клонить в сон, и противиться ему невозможно. Уютно и мягко, комфортно и спокойно, и даже нет никаких снов, просто усталость начинает постепенно исчезать. И хоть это будет долгим процессом, Нью улыбается даже сквозь сон, потому что он — жив.       Допустить мысль о выживании парень не смел. В тот момент он уже был там, где пересекают границу мёртвые души, те, кто решают: жить или умереть. Сейчас же всё иначе. Сейчас его разум и тело целиком во власти реального мира, чёткого и осязаемого, и тут он может контролировать свои решения и эмоции. Возможно, он ещё позлится, но сейчас только положительные эмоции наполняют его душу. Ведь он всё-таки жив. — М-м-м-м, — сонно и слегка болезненно стонет Чаварин, когда вновь, до конца не проснувшись, открывает глаза. Вроде бы уже и бодрствует, но часть его всё ещё… — Нью!..       Интуитивно он поворачивает голову к источнику звука, запоздало понимая, что это голос Зи. Его родного, его любимого и такого драгоценного человека… — Зи… — а сам улыбается собственному изменившемуся голосу. — Как ты… — Боже!.. — слышится всхлип. — Ты правда очнулся! Как же я… рад… — Нью чувствует, как берут его руку, поднося тыльную сторону ладони к губам. — Ты жив… Ты жив, Нью… Жив… — как заведённый повторяет Панит, и Чаварин почти что уверен, что плачет. Тихо-тихо, от счастья и облегчения. — Я слишком долго, да? — Нью решает добавить в атмосферу клишерованной романтики и не ошибается, ведь Зи едва слышно усмехается. — Я безумно по тебе скучал… Так скучал, Нью…       Понемногу приходя в себя ото сна, всё же широко открыв глаза миру, который его так ждал, Нью смотрит с нежностью и благодарностью на чёрную, подрагивающую макушку. Всё же плачет… — Я был сильным, Зи, — вдруг уверенно произносит он, — я боролся до конца. Не хотел умирать. Не хотел оставлять тебя…       Слова, что идут из самого сердца — а Прук поднимает свои покрасневшие глаза. Ну кто бы мог подумать, что этот парень такой чувствительный? — Чего ты плачешь? — ещё не окрепшей рукой, Нью проводит по влажной щеке. — Да ты!.. Ты хоть представляешь, через что я прошёл, сидя здесь?! — вскрикивает расстроенно. — Я даже не знал, выживешь ли ты… Столько дней в коме… Я…. думал с ума сойду! Когда прибежал туда и увидел, что он с тобой сделал…       Возможно, ещё отходя от долгого сна, но Нью чувствует, что его эмоции слегка притуплены, поэтому стремится сгладить остроту восприятия Прука. — Зи, послушай меня, пожалуйста. Я здесь, я живой. Это всё, что сейчас имеет значение. Я знаю, что прошу много, но… — Да-да, — перебивает его Прук, выпрямляясь. Зи ведь не идиот, и он прекрасно понимает, что человек, получивший такое ранение, да и переживший такой кошмар, меньше всего сейчас хочет эмоциональной нагрузки. — Мы ещё успеем погоревать о случившемся, а пока что… — Панит склоняется к Нонгу, нежно касаясь губ. — Я люблю тебя, Нью.       Непроизвольно сморщившись от неприятного чувства, Нью, надувшись, бормочет: — Я тоже тебя люблю.       Самое трогательное, что только могло встретить Нью по возвращению к реальности, это Зи и его признание. Все его чувства, всего мысли буквально струились из него, и это наполняло Чаварина той самой бодростью, давало заряд на восстановление. Кошмар, в котором они оказались, может и не закончился, но, во всяком случае, пока что встал на паузу, а это значит, что они оба теперь могут полноценно сближаться друг с другом. Погружаться и всплывать вновь, будучи свободными от демона, который был так одержим…       Ещё несколько дней Чаварин проводит в постели, но становится ему всё лучше. Понемногу он уже начинает сидеть, даже самостоятельно кушая. Хотя Панит в вопросе заботы оказался весьма упрямым парнем. Хех. Но это не плохо, во всяком случае, Нью не жалуется. Жалуется он на боль в губах и груди — она сильная и жгучая, но доза обезболивающего становится только меньше, что и понятно, однако глядя на себя в зеркало, Чаварину становится плохо. Он сильно похудел, лицо нездорового серого цвета, а под глазами круги цвета земли, чёрт возьми! Одно радует: губы, которые так подло пытался изуродовать Саран, оказались несильно искажены. Да, на них ещё есть раны, да и заживать они будут небыстро, но… Он в порядке, и этими губами, на которых остался вероломный и жадный до жизни поцелуй Макса, он, может, и будет улыбаться целому миру и людям, которые ему важны.       А как же не упомянуть о храбрых друзьях? Они про Чаварина вовсе не забыли и навещали его даже тогда, когда тот был в коме. Но как же приятно было увидеть их, услышать их голоса. Особенно Прэма. Полностью живого и здорового Прэма! У Нью перед глазами яркие пятна заплясали, когда он резко подорвался с постели в желании заключить друга в объятия, за что от него же и получил оплеуху. Варут тоже восстанавливался. Физические раны заживали, ну а душевные… Джеймсу тоже лучше. Лучше, но не настолько, чтобы он мог передвигаться свободно, поэтому к Нью он ещё попасть не может. За то Байбл, Ом, Боун и Нэт навещают. Нэт по видеосвязи набирает Джеймса, и вся их компания оказывается вместе, хотя, порой, звонит из палаты Супамона, ведь с Нью всегда находится Зи, а вот с Джеймсом, что удивительно, Сирапхоп. Видимо, что-то случилось за это время, но Нью потом расспросит всё у Супамона лично, ведь так интереснее! Ом всё также расслаблен и общителен, хотя, когда дело касается обсуждения тех событий, он сразу же замыкается и уходит в себя. Впрочем, судя по тому, что видит Нью обсуждать это пока что никто и не готов. Ну а он с улыбкой на лице проживает такое тяжёлое и болезненное время, оценивая его как одно из самых прекрасных, ведь Нонг не только смог выжить, он смог проломить столько стен в своей души, дабы открыться радостям и свету, который несут ему люди из реального мира.