В тени твоих крыльев

      Шум стекающей с подножия воды расслабляет напряженные мышцы и подавляет боль в ушных перепонках. Грязный воздух застревает глубоко в легких и отходит кровянистым кашлем — наверняка я еще очень долго не смогу от этого отделаться. Каменистая тропа уже не сбивает ноги — организм на удивление быстро свыкся со столь своеобразным грунтом.       Шелест листьев больше похож на зловещий, недружелюбный шепот. Ощущение подкравшейся беды порождает во мне тревожную ностальгию, с которой у меня нет сил бороться.       Мы близко. Определенно где-то недалеко от того самого места на вершине холмов. Оно чувствует меня.       Я силюсь что-то сказать, но в горле пересыхает, из трещин на губах выступает кровь.       Девушка рядом тяжело дышит. Имени не говорит — да и я до сих пор не соизволила представиться. Нужны ли эти формальности в таком месте? Едва ли.       Рассеченное в схватке предплечье предательски ноет, и я искренне надеюсь, что не загниет от едва выполощенной тряпки. Нужно как можно скорее найти хоть какой-то водоем и избавиться от запекшейся крови, дабы не привлекать слишком много лишнего внимания. Чуждые запахи убийственны в этом мире.       Словно сотни глаз наблюдают сквозь густую листву, тысячи голосов перешептываются за спиной. Напрягаю слух, стараясь угадать, что это за тихий гул слева. Но теряю к нему интерес. Вот что-что, а подавить желание организма в сигарете не может ничего. Заколотили в деревянный гроб и засунули глубоко под землю. Метров эдак на шесть. Но просто дайте легким никотина. Хотя бы на мгновение.       Глубокий вдох.       Осталось немного.

***

      Утро выдается нелегким — даже нет, крайне тягостным и неподъемным мысленно. Встревоженное ужасом сонных видений сознание мечется, готовое бежать куда угодно. Даже на свет. Во рту пересохло, кожа — будто кошками изодрана, но, тем не менее, я чувствую себя чересчур выспавшейся и отдохнувшей. Хоть раз в жизни весь мой организм не ноет в агонии и не просит чана с кипящим маслом. Словно божьи силы на то добро дали. Даже голова болеть перестала после столь ярких снов. Наконец-то.       Потирая лицо, спускаюсь на первый этаж, с легким недоумением замечая абсолютно пустые комнаты, не считая Бобби, в очередной раз погруженного в какую-то макулатуру.       — Я как обычно все проспала? — легкий зевок. Холодильник захлопывается — банка прохладного напитка материализуется в руке.       — Ага, — отвечает и перелистывает страницу, не отрываясь. — Они уехали буквально минут тридцать назад, может, еще догонишь.       — И почему меня никто не разбудил?       — А черт их поберешь, — неопределенно пожимает плечами.       Обреченно выдыхаю и захватываю свою наспех брошенную вчера куртку, параллельно набирая номер Сэма.       Недоступен. И Дин тоже.       И вот стоило мне обзаводиться новыми знакомыми? Со старыми давно распрощалась, и так привыкла к одиночеству, что и не видела смысла обращать внимание на окружавших меня людей. О тех же Винчестерах наслышана была давно, но вот в контакт усердно пыталась не вступать, и в целом старалась избегать хоть какого-то общества, в том числе и мужчины, принявшего участие в моем воспитании. Общались мы с Бобби только по телефону, и лишь изредка могли встретиться на совместной охоте, приведенные одними и теми же уликами. После собственной пропажи я и впрямь начала отдаляться, погружаясь во всевозможные мифологии и библии разных направленностей с головой.       А совесть определенно не жаждала моих мучений.       Уж точно не по этим причинам.       И сотрудничество с Кроули — явно не самая большая оплошность в моей жизни. И видимо именно по этой причине я отправляюсь в указанный им город, — Карфаген, штат Иллинойс — кишащий знамениями из книги откровений.       Гудение мотора успокаивает взвинченные нервы, и я даже успеваю отбросить постыдную мысль о переживании о ком-либо. После того, как вчера я едва не наболтала гору лишнего, решение не перепивать больше положенного возникло само собой, испаряясь в нутре.       Подъезжаю к стоящему в кромешной тишине городу, что встречает угнетающей прохладой и тучным, пасмурным небом с обволакивающим дождем. И ироничной вывеской в самом центре: «Против Бога — значит, против Америки».       Сегодня сам город словно недоволен тем, что происходит в его черте. И его тоже можно понять — где-то в округе наверняка бродит Люцифер со своей шайкой отбросов, спотыкается о каждый камешек с нехитрой надписью «охотник» и норовит закончить начатое. Черт бы его побрал, ей богу! Вместо того, чтобы решать свои проблемы, я прусь в какое-то захолустье к людям, что не факт, что будут рады меня видеть. Сами говорили — нам нужны любые руки, и что по итогу? Свалили с первыми лучами, даже не дождавшись!       Выразительно фыркаю. Выпитая по дороге баночка улетает в ближайшую мусорку. Беру дополнительный магазин с заранее сделанными патронами из машины, поправляю съехавшую с плеч куртку, кутаясь теплее, и осторожно оглядываюсь в поисках хоть чего-то. Десятки припаркованных в спешке машин не сулят ничего жизнерадостного, а пустые улицы вторят ворачиваться обратно. Среди них нет Импалы. Но есть отчетливо виднеющейся свет одного из окон второго этажа, и запах мокрого асфальта, так отчаянно пытающийся вытеснить другие запахи. Запах серы, например.       Тихо вздыхаю, направляясь на единственный источник света во всей округе, и мысленно надеюсь не оплошать в этот раз. Прохожу вглубь коридора и слышу за одной из дверей возню и чей-то голос — явно женский, но точно не Эллен или Джо. Кулон греет грудь, намереваясь распаляться сильнее с каждым шагом. Беру пистолет наизготовку, тихонько приоткрывая дверь, и мне везет, что тихий скрип не срывает увлекательный диалог двоих.       Кастиэль, стоящий в кругу огня, и темноволосая девушка, выхаживающая рядом с ним. Точно кошка, элегантно огибает начерченную черту и заглядывает за ее контуры.       — Люцифер захватит небеса, — прислоняется спиной к кирпичной стене, все еще не сводя взгляда с ангела, и растягивает губы в ухмылке, едва не смеется. — Мы отправимся на небо, Кларенс!       Уверенность в своей правоте — очень опасное качество, дорогая. Мне ли не знать этого.       Медленно поднимаю руки, навожу мушку на ее голову. Сердце пропускает удар, палец укладывается в выемку. И я ловлю ее взгляд. Стреляю, но она успевает заметить движение спускового крючка, и пуля пролетает ниже положенного, оставляет царапину на шее и врезается в стену совсем рядом.       Насыщается злобой, меняется в лице с неуловимой скоростью, очередной выстрел мажет, следующие же приходятся ей в плечо и ключицу. Пытается сократить дистанцию и взмывает руку вверх, но я тут же прекращаю любые попытки к этому, начиная проговаривать зазубренные слова по экзорцизму, но отчего-то запинаюсь, стоит взгляду кинуться влево, встретиться с другими глазами. Внимательными, наблюдающими.       Утягивающими в чрево непроглядной тьмы.       — Почему ты пришел? — пустота. Нескончаемая, струится по всему телу, огибая потеки крови.       Клинок, сотканный из костей одного из монстров, глухо выпадает из обессиленной руки. Ноги подгибаются, колени встречают окровавленную землю. Глаза заволакивает слезами.       — Потому что обещал.       Слова не идут, застревают где-то в горле. Этот ком не получается проглотить.       Не успеваю себя одернуть и расплачиваюсь за ошибку — пистолет легким взмахом улетает в дальний угол, тело скручивает спазмом, приводя в чувство. Девушка заливисто смеется и сверкает глазами. Коих когда-то я видела сотнями.       — Как некрасиво прерывать чужой диалог своим присутствием.       Успеваю опомниться, тянусь рукой к карману и зубами срываю крышку со склянки. Святая вода орошает ее тело, и она кричит, позволяет метнуться за оружием, но на удивление быстрее обычного приходит в чувство, обескураживая. Сжимает кулак, намереваясь закрутить каждый из органов в тугой комок боли. Наслаждается чужой пыткой. Выворачивает наизнанку, и сидячее положение не смягчает ее насилие, но помогает дотянуться пальцами до пистолета, превозмогая боль.       Звук выстрела гасит остатки праведности, вычерчивая на животе девушки багряные дыры, зияющие кровью. Шипит, останавливается и сводит челюсть. Желваки играют на ее скулах.       Улыбается Касу.       — Еще увидимся.       И растворяется из комнаты.       Кривлюсь от стихающей боли и пытаюсь выровнять дыхание. Ноги с трудом держат обмякшее тело. И что со мной стало? Раньше в одиночку ходила на таких, а сейчас — стыдоба, точно впервой что-то тяжелее сигареты в руки взяла.       — Алекс? Как ты? — взволнованный голос ангела разрывает пространство.       Надеюсь, в моей голове однажды лопнет сосуд. Да побольше.       Встряхиваюсь, ковыляю к нему и тяжко вздыхаю от открывающейся картины. Окутывающее его ноги пламя разносится жаром по всей комнате, опаляет лицо и трогает руки. Обрамляет все нутро.       — Хуево, — тихо выдыхаю в надежде быть неуслышанной.       Он напрягается и дергается в мою сторону, силясь помочь. Фыркаю на это движение и оглядываю комнату в поисках того, чем можно потушить сию ситуацию. Ничего, кроме тонкой доски, стоящей у стены, в глаза не бросается, и я не придумываю ничего лучше, чем кинуть ее в кострище и позволить ему пройти.       Эта тварь умудрилась выкрутить мне пальцы одной из рук. Славненько.       Кастиэль кладет ладонь на мое плечо, и сейчас оно кажется увесистее всего остального на свете. И куда теплее, чем разгорающийся огонь за спиной. Заглядываю в его глаза, пытаясь разглядеть в них ответ хотя бы на один из своих вопросов, но успеваю подумать о чем-либо, как нас переносит куда-то в кусты, с видом на пустырь, усеянный кучей людей. Неизмеримо воняет серой.       Где-то неподалеку без сознания лежит Дин, чуть дальше вышел Сэм, всем своим нутром тянущийся вперед, к человеку с крепко зажатой лопатой в руках. Он что-то отчаянно говорит, но слова его остаются без какого-либо внимания.       Поднимаю взгляд. Вот он — обворожительный и пугающий — Люцифер собственной персоной. Жестикулирует руками, ухмыляется тонкими губами и что-то воодушевленно вторит. Надменный, гордый, эгоистичный. Почти что прекрасен в своих целях и убеждениях. Не будь он Сатаной, конечно.       Не могу чувствовать что-то определенное к нему. С одной стороны, он устраивает тотальный апокалипсис со всеми его красками, идя к нему радикальными шагами, а с другой — какое мне уже с этого дело? Забить и продолжать охотиться?..       Спасать себя?..       Падший вздергивает подбородок, оборачивается к ждущей его слов толпе:       — Повторяйте за мной, — улыбается, прикрывает глаза. — «Мы отдаем наши жизни, кровь, души, чтобы совершить это подношение».       Растягивает слова с нескрываемым наслаждением, величеством.       Хор отдается в ушах несвязно.       — Что… Что он делает? — мнусь на месте, ноги начинают побаливать из-за сидения на корточках.       Ангел вздыхает, глядя на открывшийся концерт. Выжидает более удобный момент. Я чувствую его напряжение и растущее недовольство всем телом, неожиданно продрогшим от порыва ветра.       Вероятно, весь город собрался на такое торжество. Ни у кого из них огонька не найдется? Кажется, я выронила свой где-то в квартире. Пф.       — Выпускает Смерть.       — Ту самую, с косой, что ли? — хмурюсь, в непонимании поворачиваясь к Касу.       Он шикает и прикладывает палец к губам, прося об одном — молчании.       Это не моя война, ведь так? Моя судьба должна была пойти другим руслом.       Речь обрывается, свидетельствуя о законченном ритуале призыва. Люцифер поворачивается обратно к выкопанной яме, и теперь меня без всяких сомнений начинает бить озноб. Не от страха — от созерцания чего-то столь же Величественного, как Бог, от сил, исходящих из-под земли, дрожью отдающихся по всем органам.       Ветви деревьев колышутся, шум и стрекот усиливается, вынуждает замереть с пустыми глазами, прокручивать в голове одни и те же появляющиеся образы, отлетающие от одной стены черепной коробки и летящие к другой. Вибрация нарастает, листья под ногами отвратительно шелестят и желают затянуть в свой поток грязи, утягиваемые неведомыми силами прямиком к архангелу. Словно ветер повинуется ему. Все сущее жаждет встретиться со своим Бледным всадником, скованным в гробу в шести сотнях футов под землей.       Грядет настолько грандиозное, о чем даже воспевать не смели, говорили только в своих фантазиях и представляли глубоко внутри, спрятав за тысячей дверей.       Из мыслей выдергивает шершавая, теплая рука с мертвой хваткой. Кастиэль берет меня за кисть и тянет к Винчестерам, пользуется долгожданным моментом, касается их и утягивает в водоворот событий. Очухиваюсь возле Импалы, припадая ладонями к капоту, задыхающаяся от увиденного. Выравниваю дыхание и отдаленно слышу совсем рядом:       — Вы езжайте, а мы найдем машину Алекс и отправимся за вами.       Гул в ушах не утихает.       Старший Винчестер, точно быстро очнувшийся от бессознательного состояния, увидев меня у своей машины, хлопает меня по плечу с явным недовольством. Но говорить старается спокойно, с проскальзывающими нотками раздражения, что так усердно желает скрыть.       — Давай, времени мало. Нужно быстрее отсюда смыться.       Садится в машину, и Сэм следует его примеру, не обращая внимания ни на кого вокруг. Импала нежно загудела в руках хозяина и двинулась с места.       Быстрые шаги, и вновь ладонь, усталый взгляд и немой вопрос, повисший в воздухе.       — Везти сможешь? — Кастиэль обеспокоен. Но за кого больше — вот это уже хороший вопрос.       — Да, — выдыхаю. — Надеюсь.       — Можем поехать с Ди…       — Нет уж, я не брошу машину здесь! — в мгновение прихожу в чувство. И напоминаю себе чертового Дина Винчестера.       Поднявшийся ветер колыхнул его бежевый плащ, и тот мягко хлестанул меня по ноге. Галстук нелепо повис на плече. Грязь впиталась в белоснежную рубашку, и мой взгляд ненароком зацепился за темное небо его глаз.       Чувство тревоги нарастает тонким слоем коры поверх сердечного пульса, откликом ноет в виски и умоляет обратить на себя внимание.       Этот взгляд…       Но чересчур долго торчать мне на одном месте не удается — ангел сжимает пальцами мою куртку и переносит нас к бордовой красавице, так усердно ожидающей своего часа. Теряюсь и промаргиваюсь, думая о том, какого черта происходит в моей голове. Нет, отнюдь — какого черта происходит с моим голосом в голове? Он так усердно рвется спросить что-то у темноволосого мужчины.       И так торопливо забывает об этом, выдувает из головы. Издевается, не иначе.       — Мне придется поехать с тобой, силы совсем истощились, прости, — отворачивается к окну, неловко сжимает колено и барабанит по нему пальцами. Напрягается.       — За что? — ключ игнорирует мое присутствие в своей жизни, точно намеренно не прокручивается и заедает. Вынуждает все же посмотреть на Кастиэля, пробежаться по его профилю и вновь с дрожью вздохнуть невесть от чего.       — Я даже не могу залатать твои раны.       Горечь. Расплывается с его словами по салону.       За голыми раскидистыми ветвями огромных деревьев мутная белизна неуютного неба. Открытый ветреный холод все норовит пробиться в окно, а прокатывающийся гул с обеих сторон усиливается. Улицу заволакивает пасмурностью.       — Ерунда, — Кутлас, слава всем богам, заводится и позволяет тронуться с места. — Правда, Кас, успокойся.       Выворачиваю руль и увожу его в сторону, на выезд из треклятого города. Все продолжает ныть и болеть от каждого лишнего движения, но сигарета закуривается в приоткрытое окно автомобиля. Однажды салон моей машины точно пожелтеет до ужаса.       — Почему ты куришь? — поворачивается, сводит брови, морщится. Но брезгливости как таковой не проявляет. Как и недовольства тоже. Только интерес.       — Тут уже скорее вопрос в том, почему не куришь ты? — усмехаюсь и отвлекаюсь от дороги, чтобы задорно посмотреть на ангела и выдохнуть никотин.       Терпкий дым рассеивается возле его плаща.       — А почему должен?       — А ты видел, что вокруг творится? Как с такой хуйней не начать курить?       Смешок. Чуть сбавляю скорость, отъехав от злополучного города на приличное расстояние — хочется немного дольше провести времени в дороге, приехать позже остальных и упасть спать. Вопрос же остается без ответа. Кастиэль замолкает в попытке обдумать сказанное и не торопится выносить вердикт по этой теме.       Тишина, едва не доходящая до значения «интимная», воет где-то в районе затылка и тычет грозным пальцем меж глаз. Пытается вытянуть из меня какую-нибудь околесицу, дабы хоть как-то заполнить ее и не чувствовать себя столь ужасно рядом с Кастиэлем. Он словно дальний друг, близкий знакомый и хороший напарник одновременно, но в кучу к всему этому — я совсем не знаю его.       Хочу так думать. Потому что чувство, одолевающее уже не первый день и не единую ночь, снует из угла в угол и трясется от любого шороха.       — Что изменится, если я уйду от вас?       Невольно подавшись желанию, корю себя за слабость. Выкидываю окурок в окно и прикусываю губу изнутри. Во рту сохнет.       — Для Винчестеров — ничего, — спокойный тон и мягкий голос. Сверлит взглядом. — Для всех остальных — тысячи угробленных жизней.       Вновь тишина. Не нахожусь, что ответить, углубляясь в поток мыслей. Тону в потоке дороги и на автомате закуриваю еще одну сигарету.       Во истину, за что меня так восхищает Кастиэль — за его прямолинейность. Будучи ангелом, ему не приходится заботиться о словах, издаваемых им. О тактичности и праведности, о том, что он может задеть ими кого-то или нарушить нерушимый договор «не говорить то, что человек не хочет услышать».       — И чем я смогу помочь?       Я всего лишь хотела узнать, кому не угодила жизнью, и что творится в моей голове в последнее время, но никак не быть утянутой в клубок этих мировых событий. Сны, оседающие в остатках сонливости после пробуждения, приходили раньше куда реже и рванее, нежели за последние недели.       — Ты можешь изменить ход событий, так же, как и оставить их нетронутыми.       Я была той самой яркой падающей с небосвода звездой, которая все никак не могла сгореть в атмосфере. Но так отчаянно жаждала этого.       А после мы еще долго молчали, не желая углубляться в мысли друг друга. И это было мое первое комфортное времяпрепровождение в кромешной тишине. Вслушиваться в вой ветра за стеклом и потрескивание тлеющего окурока в руке, в его разгоряченное, умиротворенное дыхание и собственные шестеренки в голове. И боль утихает на фоне всех остальных чувств и эмоций, так вежливо перехватываемая руками Кастиэля.       Дом Бобби встречает нас молчаливым трауром и нависшей над всеми обитателями черной тучей, что пронизывает до самой глуби костей. Стихийные бедствия усилились после нашего отъезда, предзнаменуя долгожданное воссоединение одного из всадников со своими подчиненными.       — …чрезвычайное положение в округе Полдинг, включая города…       Щелк. Я подхожу ближе и выключаю надоедливый телевизор. И только теперь понимаю, что что-то не так. Двоих людей не достает, и означать может это только одно.       — Джо, Эллен… — Сэм старается озвучить мои мысли, дать ответ на немой вопрос. — Они погибли.       Смотрит с сожалением, обращенным к совершенно другому человеку, и устало прикрывает веки. Общая фотография догорает в очаге пламени.       Что?       Я… Я должна как-то отреагировать на это? Почему ты думаешь, что мне не все равно? Не все равно на смерть совершенно незнакомых мне людей?       Чертов Винчестер, блядь!       И я остаюсь стоять в ступоре, растерянная, совершенно не понимающая, что теперь делать.       Сингер сжимает мою руку в благодарность за незримую поддержку, но это все, что я могу дать ему, и то с большим трудом. Поддержка — не по моей части, уж тем более в таких ситуациях. И потому я легко хлопаю его по плечу, стараюсь улыбнуться и подать надежду на «лучшее когда-нибудь», душой ощущая гниль на своей не выдающейся из черт.       Курить из-за этого и приятно и мерзко одновременно, но я все равно выхожу на улицу, утолить желание за весь пройденный день в очередной раз. Усаживаюсь на ступени крыльца, защищаемая углом дома от порывов ветра, и не хочу думать о чем-либо. Морозь колит кожу щек. Но губы она не трогает, ей мешает разгоряченная сигарета и теплый дымок от затяжки.       Шорох чужой одежды сбивает с пустой мысли и фокусировки на побитых автомобилях, вынуждает поднять голову и без удивления увидеть Кастиэля. Он, не брезгуя грязным, усаживается рядом в молчаливой мольбе двух взглядов.       Уют только во мне, но где, я не знаю — мне даже всё равно, хотя без «точки опоры» и воспринимать то этот мир не в состоянии.       Но чем для каждого из нас является та самая «точка опоры»? И существует ли она вообще?       Глаза напротив не давали ответов. Но и вопросов они не задавали, боясь нарушить хрупкую идиллию двух тел.