Неизменное

      — Хватит шуметь, эти стены и так держатся на чуде.       Когда Микеланджело понял, что услышал знакомый голос, его глаза уже были на мокром месте. Он быстро утёр их рукавом и обернулся.       В дверях, через которые он только что зашёл, стоял Доминик Виван-Денон. Владелец музея смотрел на него поверх очков, удивлённо подняв брови.       Микеланджело был настолько рад его видеть, что спустя несколько секунд обнаружил улыбку на своём лице и даже не попытался её скрыть. Какое облегчение!       А вот Доминик, к его удивлению, не улыбался. Этот мужчина всегда казался позитивным и беспечным, его редко можно было увидеть хмурым. Однако сейчас всё внутри Микеланджело обледенело от его взгляда. Внешне мужчина оставался спокойным, но казалось, будто перед ним был кто-то совершенно чужой. Враг. Похоже, он был совсем не рад его видеть.       Улыбка сползла с лица скульптора.       — Я подумал, что ты покупатель, — начал Доминик, прежде чем Микеланджело успел задать хоть один вопрос. — Но когда услышал голос, сразу понял, что нет. Настоящие ценители порой не смеют даже дышать в храме искусства. Не то, что кричать.       И это было всё, что он сказал. Между ними вновь повисло молчание, и Микеланджело понял, что острый язык в этот раз отказывался работать на него: столько вопросов крутилось в голове, и ни один из них он не мог задать вслух. Парализованный, он стоял посреди огромной пустой комнаты глядя на своего начальника, как на восьмое чудо света, а тот словно и видеть его не желал.       — Пришёл попрощаться? — эти слова были сказаны с такой лёгкостью, будто Доминик произнёс их уже не один раз. — Понимаю. Остальные тоже приходили. Так сказать, взглянуть в последний раз. Буквально вчера тут был да Винчи. Забавно, да?       Микеланджело вздрогнул, услышав знакомое имя. Он никогда не думал, что будет так радоваться упоминанию этого мальчишки.       — Что ж, не буду тебе мешать. С этими словами Доминик развернулся и пошëл прочь. Он так просто оставит его здесь? Без ответов? То есть директора вообще не волновало то, что музей пришёл в запустение за один день? Микеланджело определённо был близок к безумию.       Не помня себя от паники, он бросился следом за мужчиной.       — Подождите! Директор! Он не остановился. И Микеланджело пришлось ускориться, чтобы не отстать от него.       — Да стойте же! — он наконец поравнялся с Домиником, но нельзя было сбавлять темп, так как он продолжал идти. — Где все остальные?       — Откуда ж мне знать. — директор пожал плечами. — Сидят по домам и пьют чай, должно быть. У Курбе, кажется, сегодня школа. По-твоему, я должен следить за каждым?       — Но вы же владелец музея! — не унимался Микеланджело. Он должен был понять, что происходит, чего бы ему это ни стоило. — И вообще, что происходит? Почему тут так пусто? Где все картины? Где люди? Какого чёрта с этим местом… Директор резко остановился. Не ожидавший этого скульптор врезался в него, но это его ни капли не возмутило. Наконец-то он сумел добиться хоть какой-то реакции.       — Мне кажется, что ты сейчас издеваешься надо мной. — на Микеланджело Доминик так и не посмотрел, тому показалось, что его голос дрогнул. — Не надо. Не хочу, чтобы у меня остались лишь плохие воспоминания о тебе.       Что?       О чём он вообще говорил?       Микеланджело почувствовал ком в горле, его отчаяние нарастало с каждой секундой. Единственный человек, способный рассказать о том, что случилось, сейчас старательно избегал его. Но Доминик всегда относился к нему снисходительно, не был против его затворничества и давал на работу столько времени, сколько он просил. И Микеланджело не мог понять, почему. Его захлестнула волна страха. Он пытался сдерживать его, но время уходило вместе с Домиником, а воздуха в лёгких становилось всё меньше.       Он не смог себя остановить, да и не собирался.       — Боже правый, директор! — его мальчишеский голос прогремел в коридорах раскатами грома. — Что происходит? Почему музей выглядит так, будто в него десятилетиями никто не входил? Почему общежитие закрыто? Где ребята? Почему вы ничего не говорите, просто скажите мне!       Тогда Доминик наконец обернулся. Его глаза всё ещё оставались холодными, но теперь он смотрел на скульптора в замешательстве.       — Микеланджело… — начал он, нервно усмехнувшись. — Ты меня так не пугай. Как ты можешь не знать того, в чём сам принимал участие?       — Я… — Микеланджело хотел сказать что-то ещё, но понял, что не может проронить ни звука. Он должен был знать, что случилось? Он…       Неужели он был причастен к этому?       — Ты должен понимать, что мне неприятно это обсуждать. Пожалуйста, не прикидывайся, ладно?       — Да как вы не понимаете! — Микеланджело понял, что ком в горле становится всё больше. Он больше не мог спокойно дышать. — Я не прикидываюсь, директор! Поверьте мне, пожалуйста!       Его глаза обожгли слёзы, и в любой другой ситуации Микеланджело возненавидел бы свою слабость. Но сейчас ему не хватало на это здравомыслия. Да и о каком здравом смысле могла идти речь? Теперь удивление Доминика сменилось беспокойством, даже его голос смягчился.       — Стой, стой, ты чего? Ты не можешь не знать.       — Но я не знаю! — скульптор завопил, и медленно осел на пол. — Я ничего не понимаю! Я не помню, я ничего не помню!       Остальные слова он заглушил собственными ладонями, в которые спрятал лицо. Он выглядел жалко, глупо и беззащитно, но ему было абсолютно плевать. Если это кошмар, то ему необходимо было закончиться прямо сейчас. У него уже сдавали нервы.       Те секунды, что он сидел на полу, безуспешно пытаясь подавить свою истерику, показались Микеланджело вечностью. Он не знал, что ему делать, ему не были рады здесь. Его начальник явно хотел, чтобы он ушёл из своего дома. Ну, или из того, что буквально вчера было его домом. Скульптор уже был готов покинуть музей ни с чем, когда почувствовал прикосновение к своему плечу. Он поднял опухшие глаза. Доминик протягивал ему руку, и теперь Микеланджело вновь видел того человека, который поддерживал его первые дни после того ужаса, что он пережил, работая у мастера.       — Ну-ка, поднимайся.       Микеланджело не знал, что ещё ему нужно было предпринять. Поэтому он поднялся на шатающиеся ноги, опираясь на предложенную ладонь. Промокшие от слёз глаза были снова утёрты рукавом.       Доминик внимательно изучал его.       — Ты потерял память? Тебя ударили по голове? — начал предполагать он, и эти варианты были такими логичными, такими нормальными.       И от этого Микеланджело стало хуже. То, что на самом деле произошло с ним, не вписывалось в понятие «нормального».       — Нет, я… — он сделал глубокий вдох, чтобы выровнять голос. За свой срыв пару минут назад ему уже было стыдно. — Просто скажите мне, что случилось. Руки Доминика подрагивали. Было непонятно, от волнения за него или от тяжести слов, которые он собирался сказать. Должно быть, и то, и другое, потому что в следующую минуту скульптор услышал…       — Музей Палитры уже давно как закрыт, Микеланджело.       И время остановилось. Исчезли все звуки, потускнел солнечный свет, все мысли разом покинули голову, лишь слова директора, как запись на плёнке,звучали снова и снова.       Музей Палитры закрыт.       Закрыт.       Этого не могло произойти.       — Н-но… — Микеланджело не смотрел на Доминика. Он говорил с собой. — Но мы же хотели участвовать в Королевском параде…       — Нужно было хотя бы провести Парад Палитр. — испуг отступил, и владелец музея снова вернулся к своему отстранённому фасаду, когда скульптор упомянул об их планах.       — Но мы же провели!       Микеланджело не был готов мириться с этой мыслью, не готов был принять её на веру. Он лично участвовал в Параде Палитр, отвечал на вопросы журналистов, держал кулаки за своих коллег на фестивале художников в столице, до Королевского парада оставалось всего два месяца… Это не могло просто присниться ему, верно? Доминик покачал головой.       — Вы все поуходили ещё до того, как завершили подготовку, помнишь? Не помнил. Потому что этого не могло быть.       — Мы ведь были так близки к восстановлению музея.       Доминик помрачнел, его лицо исказилось в подобии ухмылки.       — Не ты ли был тем, кто назвал это пустой тратой времени, когда ушёл? Микеланджело затих. Мог ли он такое сказать? Он вновь оглянулся, цепляясь взглядом за толстые слои пыли, паутину и темнеющие квадраты от картин. Если всё, что видят его глаза, не иллюзия и не сон, то да. Он действительно это сделал. От осознания происходящего похолодели пальцы. Был ли он первым, кто покинул музей Палитры?       Они с директором стояли друг напротив друга ещё некоторое время. Секунды казались часами и растягивались, как резина, пока осознание медленно заполняло тело Микеланджело изнутри. Ему хотелось лечь и не шевелиться, пялясь на потолок и утопая в пыли. Может, он уснул бы и проснулся в общежитии с осознанием того, что всё это было простой игрой воображения. Но удаляющиеся шаги Доминика почему-то убеждали в обратном.       — Можешь побыть тут ещё немного, но лучше иди домой. Ещё покупателей мне распугаешь.       — Покупателей? — Микеланджело удивился этим словам, хотя после пережитого шока его реакция звучала вяло.       Доминик в последний раз оглянулся на него, прежде чем окончательно удалиться. И это разрушило старый мир Микеланджело до основания.       — Я продаю этот музей.

***

      Микеланджело не помнил, как оказался на улице.       Его должна была пугать мысль о возвращении в ателье к мастеру, но она даже не сразу посетила его голову. Большую часть дороги в ней повторялось одно и то же, заставляя тело скульптора раз за разом покрываться мурашками. Музей Палитры закрылся и выставлен на продажу. Все его коллеги непонятно где, и он вряд ли увидит их ещё когда-нибудь. Они сдались, даже не попытавшись спасти это место. И он снова живёт под одной крышей с мастером и кучкой художников с манией величия и отсутствием человечности.       «Лучше иди домой» — вспомнил он слова Доминика и нахмурился. Это были самые жестокие слова, которые он когда-либо слышал от своего работодателя. Как будто кроме музея Палитры у него был дом.       Содранная кожа на руках всё ещё горела после падения, но он игнорировал физическую боль, пытаясь удержаться от того, чтобы его эмоции не стали всеобщим достоянием. Только слепой бы не понял, что он не в порядке. Но это совершенно не касалось никого кроме него самого. И даже несмотря на всё произошедшее, сейчас Микеланджело хотелось только одного — побыть в одиночестве. В ателье ему бы это не удалось, поэтому, проходя мимо парка, он свернул туда.       Не беспокоясь о чистоте — на деле он никогда о ней не беспокоился — он сел возле реки прямо на траву и уставился на своё отражение в воде. Потрёпанный, уставший, с блестящей от пота кожей, красными щеками и опухшими глазами, он выглядел просто жалко. Он не вносил в комнату зеркала, чтобы не видеть себя, и сейчас ещё больше понимал, почему. Он с тихим рыком шлёпнул ладонью по воде и отвернулся.       Окружавший его вид пробудил у Микеланджело старые воспоминания, и он пожалел, что выбрал именно это место. Именно здесь впервые он рассказал кому-то кроме Доминика о своём избиении, промокший до нитки, нарисовал картину, полную настоящих эмоций.       Здесь рядом с ним были Аой и да Винчи.       Его плечи напряглись. Аой так хотела быть куратором музея Палитры, она не раз рассказывала им о том, как они воплотили в жизнь её мечту. Она всем сердцем любила это место. А да Винчи… Микеланджело вспомнил, как накричал на него вчера, и в его груди всё сжалось. Они оба потеряли работу.       И Микеланджело даже не знал, как это произошло.       Не в силах больше сдерживать себя, он уронил голову на колени и мелко задрожал.       Впервые за долгое время он позволил себе зарыдать в голос.