***
Это был настоящий кошмар. Микеланджело потерял счëт времени, пока сенпай и его подопечные гоняли его по ателье, вываливая одно поручение за другим, но даже так эти часы показались ему вечностью. Он не привык к постоянным физическим нагрузкам, и он бы солгал, если бы сказал, что не устал поправлять драпировку и приносить художникам, поймавшим музу, свежие фрукты. Он не хотел всего этого. Он бы никогда в жизни не согласился на нечто подобное. Но выбора у него не было: ему всё ещё нужно было провести где-то ночь и обдумать план дальнейших действий. И хотя даже день под гнётом бывших коллег казался невыносимым, он должен был его пережить. К вечеру Микеланджело чувствовал себя выжатым, как плод цитрусовых. Вернуться в каморку, которая считалась его спальней, он был более чем счастлив. Со всей этой беготнëй он не успел даже поужинать, но между долгожданным отдыхом и вылазкой на кухню за остатками карри он без раздумий выберет первое. Пустой желудок ворчал на хозяина за такую бессердечность, но Микеланджело лишь игнорировал, радуясь тому, что его голова может коснуться подушки. Он лежал, пялясь в потолок, и думал о том, как всё так получилось. Проснуться от криков, с которым планировал распрощаться навсегда, в комнате, ставшей обителью его собственного страха, увидеть тех, кого, казалось бы, оставил в прошлом, узнать, что твой дом и товарищи потеряны навсегда, и это… Происходит не понарошку. Это Микеланджело боялся признавать, даже когда пережил этот день от самого утра до позднего вечера. Как-то слишком много впечатлений для пары десятков часов. Он раздвинул занавески, чтобы видеть ночное небо, лёжа на футоне, и теперь круглощёкая луна глядела на него из черноты, заставляя Микеланджело чувствовать себя ещё более жалким. Казалось, что она порицала его. За те слова, что он сказал днём ранее, не задумываясь о том, что вообще они значат. Сейчас этот эпизод прокручивался в его голове снова и снова. Не бывает незаменимых людей… Он имел в виду себя, но даже не задумался, что его коллеги могут принять это на свой счёт. Он не думал, что да Винчи сбежит от него, как от чумы, что он сможет вывести Хокусая из себя, что Ван Гог и Рембрандт будут чувствовать себя такими беспомощными. Из-за него. Ему определённо не стоило выходить из комнаты в тот день. Он чувствовал, как отвращение к себе ползёт по его ногам, и подскочил на футоне, стряхивая дрожь с кожи. Не помогло. Он встал и выглянул в окно, чтобы хоть как-то отвлечься, но вряд ли это возможно, если вместо зеленеющего сада музея Палитры видно лишь кирпичную стену. Взгляд снова упал на мусорный контейнер, наполненный картинами. Его картинами. Плевав на всё, Микеланджело открыл ставни и, высунувшись, достал холсты, благо они были в зоне его досягаемости. По одному, но он смог втащить в комнату три штуки. На большее его конечности сегодня были не способны. Он уселся на футон и взял в руки картины. Это определённо была его рука, да и знакомая буква «М» с петелькой внизу говорила о том, что он прав. Вот только глядя на них, скульптор не чувствовал ничего кроме пустоты. Это была полнейшая безвкусица. Если он стал тем, кто выбросил всё это, то он прекрасно себя понимал. Спустя десять минут изучения он снова встал только для того, чтобы вернуть бесполезно истраченные материалы обратно в мусор. Потом вернулся к своей подушке и натянул одеяло до носа, оставив куртку и шапку валяться рядом. Он был уверен, что не сможет сомкнуть глаз в эту ночь, но усталость удивительно быстро накатила на него, заставив веки упасть. Лишь одна мысль крутилась в его голове, прежде чем он отключился. Вот бы это действительно оказался сон, чтобы он смог вернуться назад. Он бы принёс хоть тысячу извинений каждому. Даже да Винчи.***
Он проснулся на том же футоне и подавил желание снова укрыться с головой, когда осознал это. Значит, это всё-таки не выдумка его больного воображения. А он так надеялся. Утро началось спокойнее, чем вчера, потому что теперь Микеланджело проснулся вовремя, и ему не пришлось выслушивать крики наставника и бегать по улицам Палетт-сити, чтобы увидеть музей. Если он всё ещё не в общежитии, то ничего нового он там не увидит. Оказалось, он проснулся раньше всех, и это даже обрадовало скульптора. Он остался незамеченным, когда пробрался на кухню и съел то, что осталось после вчерашнего ужина его угнетателей, а после стащил из вазы с фруктами яблоко, с которым расправился уже в комнате, не оставив даже огрызка. А потом начался его рабочий день. За вчера он неплохо изучил ателье. Освежил память о том, что было, приметил то, что изменилось, и теперь это помогало ему ориентироваться куда быстрее, помогая художникам с работой и выполняя роль помощника, граничащую с прислугой. Ни к той, ни к другой он никогда не был готов привыкнуть. Казалось, то, что он справлялся лучше, только раздражало Пьетро и его компанию. Они гоняли Микеланджело ещё хлеще, порой быстро меняя свои просьбы, наивно хлопая глазами, будто они вовсе не пытались действовать скульптору на нервы. Он лишь молчал. А что оставалось? Это всё те же люди, которых он знал, даже хуже. Высказывать свои недовольства рядом с ними было попросту опасно. В обеденный перерыв наставник отправил Микеланджело на рынок. Он находился не так далеко, буквально через пару кварталов, но на небе не было ни облачка, и солнце нещадно пекло голову. Естественно, оставить куртку и шапку в комнате он категорически отказался. «И какой только идиот отправит тебя за покупками не утром, а в самое пекло?» — думал он, бормоча под нос неразборчивые грубости. Он не знал, кому они были адресованы. Может сенпаю, может и ему самому, а может его язык проклинал судьбу. Это было не так уж и важно. Карман его куртки провисал от тяжести кошелька, и Микеланджело думал, не истратить ли деньги на съёмную квартиру, в которой он мог бы оставаться, пока не найдёт другое жильё. Нет, только вором прослыть ему ещё не хватало. На рынке людей частично прятали от солнца навесы, поэтому Микеланджело выдохнул. Он прокручивал в голове список покупок, маневрируя между прохожими и пытаясь не словить панику от удушья, настигшего его в толпе. Фигуры мелькали мимо, будто размытые пятна краски, не получалось даже разобрать лиц, и скульптор, сглотнув ком в горле, вспоминал, чем совсем недавно обернулся его побег из людного места. Нужно быть сильным. Нужно держаться. Чем раньше он всё сделает, тем быстрее уйдёт отсюда. Он не желал возвращаться в ателье, но оказаться в более тихом месте хотел до ужаса. Вдруг в потоке людей мелькнуло нечто настолько знакомое, что Микеланджело застыл как одна из его статуй. Красный берет на кудрявой мальчишеской голове. Из мыслей сразу улетело всё: зачем он пришёл сюда, кто ждал его «дома» , как тошно ему было от людей. Скульптор не заметил, как пересёк несколько очередей и оказался почти вплотную к маленькой фигурке. Его рука схватила мальчишку за запястье раньше, чем он заметил это. Тот, резко дёрнувшись, повернулся, и на Микеланджело посмотрела пара карих, на солнце почти янтарных глаз. Кто бы мог подумать, что он встретит да Винчи здесь? Микеланджело казалось, что он бредит от жары, но рука да Винчи на ощупь была такой реальной, что он тотчас отбросил все сомнения. Это был тот самый ребёнок, сбежавший от него пару дней назад. Синяя свободная блузка, широкая лента, опоясывающая шорты, и… Глаза. Когда они только столкнулись взглядами, Микеланджело видел в них испуг, но теперь, когда его бывший коллега осознал, кто перед ним стоит, в них сверкнуло недоверие. Скульптор даже засомневался: не тот ли это да Винчи, которого он помнит? Не сохранились ли у него воспоминания о прошлом? Этого просто не могло быть, и всё же ему не нравилось, что да Винчи смотрит на него так. Он привык к осуждению мальчишки, но это… — Чего тебе? — грубо спросил он, сощурившись. Руку отдёргивать мальчик, тем не менее, не спешил. — Я… — Микеланджело тщетно пытался найтись, но понял, что успеха в этом ему не видать. Привлекая внимание да Винчи к себе, он не продумывал план своих действий на дальнейшую перспективу. — Это ты, да Винчи? Мальчик удивлённо вскинул брови и фыркнул, будто Микеланджело сказал нечто до жути глупое и забавное. — Я так польщён тем, что ты всё ещё помнишь, как меня зовут. — теперь Леонардо не стал церемониться и резко выдернул запястье из хватки скульптора. — Прошу прощения, но у меня есть дела и нет времени, так что я пойду. Микеланджело, должно быть, полный идиот, но он не задумывался об этом, когда поспешил следом за бывшим коллегой. Тот лишь настойчиво его игнорировал. — Да Винчи, стой! Я увидел тебя впервые за… — он пытался говорить убедительно, но данные о происходящих в его жизни событиях со вчерашнего дня всë ещё не укладывались в голове. — Год почти. — любезно подсказал да Винчи, даже не взглянув на Микеланджело. — Неожиданная встреча, согласен. — Директор сказал, что музей Палитры закрыт, и его продают. Микеланджело не хотел звучать удивлённо — судя по словам Доминика, он должен был знать об этом не хуже остальных. Но у него не получилось. Да Винчи хмыкнул. — Надо же, ты-таки решил поинтересоваться нашим старым домом. — Лучше поздно, чем никогда… — первые слова, которые пришли на ум Микеланджело, за которые он тут же хлопнул себя по лбу, вызвав непонимание Леонардо. Из всех возможных оправданий он выбрал то, которое выставляло его перед мальчиком в ещё менее выгодном свете. — Я имел в виду… — Я же сказал, что тороплюсь. — прошипел на него да Винчи, резко развернувшись лицом к нему. От его враждебного тона Микеланджело захотел спрятаться за первый попавшийся прилавок, но он остался стоять на месте. — Либо быстро говори, что тебе нужно, либо иди своей дорогой. Микеланджело понял, что нельзя терять ни секунды. — Я хотел узнать… Почему ты ушёл из музея? Почему все ушли? Микеланджело наблюдал за тем, как менялось лицо да Винчи, и на его теле корочкой инея застывал страх перед ответами, которые он мог сейчас получить. Но — неизвестно, хотела судьба его спасти или помучить — да Винчи совсем не собирался быть разговорчивым. — Ты так шутишь что ли? — казалось, что сказанные им слова для мальчика — чистый абсурд. — Так, ясно. Знаешь что? Из всех тех, кто работал в музее Палитры, ты последний, с кем мне хотелось бы иметь дело. И сейчас я понимаю, что не ошибся в суждении. Крутанувшись на носках, да Винчи быстро зашагал к выходу из торгового района. — Но да Винчи! — Разговор окончен. Приятно было повидаться. — фальшиво вежливо бросил мальчик, даже не обернувшись. Тогда Микеланджело понял, что его шанс упущен. Всë снова начало казаться нереальным. Он видел своего маленького коллегу, разговаривал с ним, даже дотрагивался до него, и это было похоже на сон. Но то, как Леонардо разговаривал с ним, каким пренебрежением сквозил его голос... Будто Микеланджело разрушил его жизнь. Это снова спускало скульптора с небес на землю. Он зарылся рукой в волосы, игнорируя съехавшую на затылок шапку. Того бы гляди и свалилась с головы. «Почему… Почему всё так?» На этот вопрос ему тоже никто не дал ответа. Микеланджело вспомнил о списке покупок только когда кто-то из прохожих толкнул его в плечо.***
Оставшийся день до вечера Микеланджело провёл в игнорировании всего происходящего вокруг. Его радовало, что ему не пришлось прикладывать для этого больших усилий, абстрагирование произошло само по себе. Над ним измывались товарищи, на него прикрикивал сенпай, но все они были такими далёкими, неосязаемыми. Даже когда толкали, ставили подножки или выдавали вагон и маленькую тележку предметов во время работы. Да Винчи, которого он встретил на рынке, теперь казался ему более существенным. Весь вчерашний день и сегодня до той самой встречи Микеланджело старался убедить себя в том, что его жизнь изменилась, и товарищей он вряд ли увидит. Ему даже почти удалось это. А потом появился да Винчи. Хмурый, грубый, но такой реальный. А ведь скульптор готов был навсегда попрощаться с ним. И эта встреча снова пробудила в нём едва утихшие сомнения: он не мог просто уйти из музея, музей не должен был закрыться, директору нельзя его продавать, они всё ещё могли бы работать там, но что-то произошло. И самое ужасное, что связывало все эти выводы: в этом, судя по всему, был виноват Микеланджело, но он не представлял, в чём именно его вина. Мысли съедали скульптора до тех пор, пока на город не легли сумерки. Сенпай и его ученики устали от работы и позволили себе, а значит и Микеланджело, передохнуть до завтрашнего дня. Ему прикасаться к краскам и холстам, чтобы заняться делом, было запрещено, но он и не просил — сил попросту не было. Хотя руки так и чесались взять резец или хотя бы кисть. Он работал без пауз в течение недели и прервался лишь один раз. Ради дурацкого интервью, которое разрушило его жизнь. Теперь же он отдыхал от работы творческой, и всё его время занимали обязанности мальчика на побегушках. Как жалко. Это было первое, о чëм он подумал, когда вернулся в комнату, прихватив апельсин, чтобы отвлечься хотя бы на еду. Он был убеждён, что привычка не есть сутками поможет ему в этой непростой ситуации, но понял, что ошибся, потому что не учёл одного нюанса. В так называемой прошлой жизни он не тратил силы и время на физические нагрузки. Сидя по двадцать четыре часа в душной комнате и думая только о скульптурах, он не успевал проголодаться. Теперь всё было иначе. Итак — размышлял он, медленно очищая апельсин от кожуры — он всё ещё был в ателье своего бывшего сенпая в качестве домработника без права на занятия искусством, пока его нынешний работодатель продаёт место, в котором он раньше трудился не покладая рук. Нравилось ли это Микеланджело? Определённо нет. Мог ли он это изменить? Хороший вопрос. Кожура кусками падала на пол, обнажая сочную мякоть в белëсой перепонке. Казалось бы, куда Микеланджело мог пойти? Он не имел представления, где живут его бывшие коллеги, да и в городе ли они вообще. Он знал, что где-то здесь был да Винчи, но вряд ли бы он принял скульптора с распростëртыми объятиями. В ателье у Микеланджело хотя бы есть крыша над головой. Но имело ли это значение, если то, что здесь происходит, нельзя даже в качестве издёвки назвать жизнью мечты Микеланджело? Слишком жестоко получится. Так мог ли он что-то изменить? Цитрусовое наконец освободилось от оболочки, и теперь парень аккуратно отделял дольки друг от друга. Он оглядел стены, не занятые мебелью, дверью или окном. Вместо этого их покрывали рисунки, выполненные на дешёвой бумаге и приколотые простыми канцелярскими кнопками. Среди них были даже наброски на тетрадных листах. Давно Микеланджело не рисовал на чём-то подобном, он привык работать с качественными холстами, ватманом и акварельной бумагой. Музей Палитры не скупился на материалы, особенно после того, как его дела пошли в гору. Микеланджело не глядя положил одну дольку в рот и скривился от кислоты. Ему наверняка дадут нагоняй за неудачно купленные фрукты, но было, честно говоря, не до этого. Скульптор признался себе, что он… Скучает. Прошло всего два дня, но он понял, что без музея Палитры и шумных коллег по соседству чувствует себя не в своей тарелке. Всё происходящее с ним сейчас неправильно. Так не должно быть. Он не должен сидеть в тесной каморке на полу без возможности хотя бы для расслабления поработать с мрамором, пока его дом и его друзья — он не стал исправлять себя, когда назвал музей и коллег так в мыслях — исчезают из истории Палетт-сити и всей страны. Нет, так определённо не должно быть. Ещё одна долька апельсина была съедена, и в этот раз Микеланджело не отреагировал на взрыв вкуса у него во рту. Вместо этого он положил остатки фрукта на тумбочку, а сам принялся рыться по шкафам, коих здесь было немного. Он нашёл рабочую одежду, несколько сменных комплектов для повседневной носки: пару курток, свитеров и футболок, ещё одну пару штанов, подобных тем, что сейчас были на нём. В целом, это почти все его вещи из прошлого. Помимо некоторой мелочëвки, которую когда-то заставила его купить Аой на пару с Рубенсом, он не нашёл парадной одежды. Но оно и немудрено. Они ведь и первого Парада Палитр провести не успели. Тумбочка и подобие рабочего стола хранили в себе остатки его прошлого: заполненные и полупустые скетчбуки, коробка карандашей и лезвие резца без ручки. Ещё он отрыл свою поясную сумку, а в другом ящике нашёл к ней ремень. В углу комнаты стояла дорожная сумка, в которой он, видимо, всё это сюда и принёс. Остальные поиски не увенчались успехом: судя по всему, это всё, что у него было. Так даже лучше. Микеланджело взглянул в окно на кирпичную стену и забор, и это тоже было ему чуждо. Хотелось выйти куда угодно, лишь бы увидеть зелёные растения и гуляющих прохожих, а не пустой камень. Да и слишком уж тут было тихо. Никогда бы скульптор не подумал, что на него будет давить тишина. Итак, может ли он что-то изменить? Микеланджело задал себе этот вопрос в последний раз, прежде чем начать наспех собираться. Может он и не представлял, что делать со своей скатившейся под откос за одну ночь жизнью, но он знал другое: оставаться здесь он больше не собирался. Микеланджело вышел из своего убежища сразу же, как только приговорил оставшийся апельсин. Тикающие в прихожей часы показывали четверть десятого вечера. На улице уже было темно. Сенпай и художники сидели по своим комнатам или шумели на кухне, Микеланджело даже не думал о том, чтобы с прощаться с кем-то из них. Он просто толкнул дверь плечом — руки были заняты сумкой — и вышел. Тротуар освещали жëлтым уличные фонари. Редкие прохожие проплывали мимо него, и даже здесь, во внешнем мире Микеланджело было спокойнее, чем в стенах ателье. Он сразу же вздохнул с облегчением. Но отходить далеко не спешил. Стоило подумать над тем, куда идти. У скульптора не было ни гроша в кармане, а значит гостиницы и съëмное жильё были ему недоступны. Он мог бы переночевать на вокзале, тем более что у него есть дорожная сумка, а значит его вряд ли примут за путешественника. Да и на улице было довольно тепло несмотря на свежий ветерок. У Микеланджело был на примете и ещё один вариант, но… — Эй, парень, а куда ты собрался? Грозный голос наставника заставил Микеланджело отскочить в сторону. Тот стоял в дверях и прожигал скульптора взглядом. Некоторые из его учеников, в том числе Пьетро и Джулиано, посмеиваясь, выглядывали у него из-за спины. Собрав всю волю в кулак, Микеланджело ответил. Твëрдо и почти уверенно. — Я ухожу отсюда. — Что, опять? — спросил Пьетро и захрюкал в подобии смеха. Сенпай его проигнорировал, то же попытался сделать и Микеланджело, но не получилось, и его пальцы ещё сильнее сжались на ручках сумки. — Ну и куда ты пойдёшь без денег? Я не собираюсь спонсировать твой переезд. Такое самодовольное выражение сенпая разозлило скульптора не на шутку. Даже былой страх перед его кулаками отступил, независимость била в нём ключом. Этот человек ничего не сможет сделать, если Микеланджело исчезнет из его дома и жизни. — А мне и не нужны ваши подачки. Мне есть куда пойти. И, развернувшись, направился туда, где решил искать приюта. Туда, где он должен был быть сейчас. Оранжевый купол музея Палитры покажется всего через несколько кварталов. Он успел отойти от ателье, прежде чем наставник заорал ему вслед — должно быть, отходил от удара по его самолюбию. — Неблагодарный щенок! Я тебя принял, дал крышу над головой, и вот благодарность? Ну иди, иди, посмотрим, где ты будешь жить, но знай, что в третий раз я тебя на порог не пущу! «А когда тебе не грозят физические последствия, дерзить даже приятно» — подумал про себя Микеланджело. Он остановился. Повернулся и пронзил сенпая самым безразличным взглядом, каким только мог. Судя по произведëнному эффекту, получилось как надо. — И не надеюсь. Не понимаю, как мне вообще пришло в голову прийти сюда снова. И пошёл дальше, уже не оборачиваясь, даже когда услышал недовольные голоса и громкий хлопок дверью. Микеланджело во второй раз покидал ателье и сенпая. И на этот раз он надеялся, что это точно навсегда.***
Главный вход музея Палитры был заперт. «Ещё бы, — подумал Микеланджело, — а ты ждал, что тебя будут встречать, как дорогого гостя в десятый час ночи?» И всë же было необходимо как-то попасть внутрь — ночевать на ступенях ой как не хотелось. Микеланджело понадеялся, что чёрный вход будет открыт, хотя бы потому что Доминик ещё не спит. Честно говоря, скульптор никогда не задумывался о том, где спит директор. Вероятно, в общежитии? Но оно было закрыто вчера днём. Так или иначе, Микеланджело проверит все двери. Он не должен упустить ни единого шанса оказаться в здании. Он попытался открыть дверь с задней стороны музея. Тоже безуспешно. Тихо выругавшись, Микеланджело поставил сумку возле неё и поплëлся к общежитию. Попытка не пытка, но зря — и она не поддавалась. И что же делать? Единственным вариантом было стучать. Ну а если Доминик не услышит, то… В прохудившейся беседке тоже можно было бы устроиться. Ну или добраться до террасы и молиться, чтобы директор не унёс оттуда стулья. Микеланджело постучал в дверь чëрного входа, так как она, насколько он помнил, располагалась ближе к директорскому кабинету, а значит отсюда его было вероятнее услышать. Никаких шагов или голоса ни сразу, ни спустя минуту Микеланджело не услышал, поэтому он постучал снова, настойчивее, и даже крикнул. — Директор! Директор, вы там? Ответа снова не последовало. Веря, что третий раз должен быть счастливым, Микеланджело постучал ещё громче и позвал Виван-Денона. Ничего. «А то, что он может ночевать в другом месте, тебе на ум не пришло? Понятно, значит ищем стулья» — подумал скульптор, уже подняв сумку и отойдя чуть в сторону, прежде чем за его спиной раздались шаги, звук поворота ключа в замке и скрип дверных петель. — Микеланджело? — он обернулся и столкнулся взглядом с Домиником. Тот был одет как и вчера, разве что “жилетки-карты” на нём уже не было. Видимо, Доминик готовился ко сну. — Что ты здесь делаешь? — Здравствуйте, директор. Микеланджело редко здоровался раньше и предпочитал сразу переходить к делу, но сейчас он тянул время. Проситься на ночлег даже к своему начальнику было крайне неловко. А если выяснилось, что ты в своё время ушёл от него, бросив музей на произвол судьбы, то будет ещë труднее. Доминик стоял и ждал, пока он соберётся с мыслями. Микеланджело понял, что терять нечего. — Простите за поздний визит и… Наглость. Но не могли бы вы открыть общежитие? Мне нужна комната.