Неизменное

      Несмотря на надежду, которая, как известно, умирает последней, согласие Доминика удивило Микеланджело. Директор долго изучал скульптора взглядом, пока тот становился всё меньше и меньше. Ему казалось, что его хотят погнать метлой и оставить на улице, и не было ясно, думал ли Доминик так на самом деле. Но потом он шумно выдохнул, сказал: «хорошо» и, попросив скульптора подождать, скрылся во мраке музейных коридоров, а вернулся уже со связкой ключей. Микеланджело не считал себя сентиментальным, но когда он увидел на ней брелок с камероном, ему показалось, что он готов прослезиться.       До общежития они дошли молча. Доминик открыл входную дверь и впустил парня внутрь. Лишь уходя, произнёс:       — Раз уж все комнаты пустые, выбирай любую. И прости за беспорядок. Не думал, что ещё кто-то будет здесь жить.       И закрыл дверь. Слава Богу, не на замок.       Микеланджело пошарил рукой по стене, пытаясь воспроизвести в памяти местонахождение выключателя. Его кольнуло подозрением: а могло ли электричества вовсе не быть? Скорее всего, Доминик бы предупредил об этом, но в сложившихся обстоятельствах вместе с деньгами и домом скульптор потерял и хорошую репутацию, поэтому возможно было всё. Но именно в этот момент рука нашла нужную кнопку, и после тихого щелчка холл утонул в вспышке белого света. Микеланджело зажмурился и прикрыл глаза ладонью, прежде чем всё же оглядеть помещение. Не нужно было иметь острый глаз, чтобы понять, как всё запущено. Скульптор понял: в общежитии давно не орудовали метлой и шваброй. В горле и лёгких у Микеланджело неприятно защекотало, когда он попытался сделать глубокий вдох. А ещё было необычайно тихо. Микеланджело заглянул в кухню. Без Губерта и Милле она пустовала так же, как в первые рабочие дни Аой. Оборудование здесь использовалось только чтобы разогреть полуфабрикаты, которыми в музее питался каждый. Микеланджело открыл холодильник без всяких надежд, и его не-ожидания полностью оправдались: ничего. Полки без продуктов словно осуждали его: «здесь могла бы быть ваша еда, но ты предпочёл другую жизнь». Скульптор раздражённо хлопнул дверцей. Никакой ужин ему на сегодня не светил.       Он обошёл первый этаж, заглядывая во все комнаты, и казалось, что в каждой из них побывала чëрная дыра, поглотившая то яркое время, что хранили в себе эти стены. Никаких красок и кистей на полках шкафов, мольберты в ателье были выставлены в ряд у стены, как и мебель с террасы, составленная башнями друг на друге. Грязь, паутина и никаких следов хоть одного человека.       Всë время, проведённое у сенпая, Микеланджело мечтал о том, как снова хотя бы раз, как прежде, переночует в родной комнате общежития. Но сейчас, открыв дверь, он понял, что как прежде не будет. Он выбрал именно свою дверь, не смотря ни на какие другие. И да, это всё ещё была его комната, но что-то было не так. Безжизненно. А ещё очень холодно. Микеланджело никогда не открывал окно, и у него всегда было душно, но теперь холод пробирал до костей. Стена, на которой он нарисовал себе эскизы мышц и конечностей в качестве референсов, теперь была такой пустой, что казалась огромной. Будто на ней могла поместиться сотня разных рисунков. Это было просто невыносимо.       Микеланджело нашёл постельное бельё аккуратно сложенным в шкафу. Он не хотел заморачиваться — сил попросту не было — поэтому взял из всей стопки лишь покрывало. Встряхнул его и тут же поднял облако пыли. Кашель вырвался из груди Микеланджело, но по крайней мере теперь под этим можно было спать. Надевать пижаму он не стал — не было здесь той чистоты, которую имело бы смысл беречь. Просто снял куртку и шапку, оставил обувь возле кровати, плотно укрылся, поëжившись от холода, и почти сразу заснул.       А когда проснулся, впервые за всё время, проведённое в этом иррациональном настоящем, почувствовал себя дома. Даже подскочил на кровати от мысли, вернулся к нормальной жизни. Но его снова объял отрезвляющий холод, взгляд сфокусировался на пустых шкафах, и Микеланджело без сожаления ударил себя по обеим щекам. Чтобы неповадно было надеяться на лучшее.       «Не вернётся ничего, смирись уже, сам во всём виноват» — ругал он себя, натягивая на плечи куртку и опуская ноги в стоявшие у кровати мокасины. А потом пришли мысли о будущем, которого у него не было и быть не могло.       Микеланджело никогда не думал о завтрашнем дне. Он жил здесь и сейчас, поэтому и не любил откладывать дела на потом и тратить время на что-то ещё кроме работы. У него было почти по всем параметрам комфортное настоящее, которое позволяло забыть обо всём остальном. Но теперь этого настоящего не было, как и планов на дальнейшую жизнь. Он даже предположить не мог, что окажется в такой ситуации, потому и не думал о том, что делать, если он всего лишится. Вот и настигла его карма.       Надеясь, что директор не отошлëт его прочь с самого утра, скульптор вышел из комнаты и побрёл по коридору. Всё здесь было так же, как и несколько дней назад. Разве что украшениями вместо растений в огромных вазах теперь служили кружевные салфетки паутин, развешанные на стенах. Микеланджело смотрел на двери, ведущие в комнаты, некогда принадлежавшие его коллегам, и на душе становилось так тяжело, что хотелось закрыть глаза и добраться до выхода вслепую, только бы не видеть всего этого. Казалось, что за каждой сидел кто-то и осуждал его, сыпал ругательствами, может и проклятиями. Только да Винчи не ругался. Микеланджело не слышал его голоса даже в голове. Потому и чувствовал себя ещё более гадко. Могло ли всё так далеко зайти?       У него больше не было сил думать. Поэтому он просто сбежал.       Он спускался по лестнице, чуть ли не перепрыгивая через одну ступеньку, когда услышал из кухни странные звуки. А ещё запах. Что-то съедобное. Тогда до него и дошло, что странный звук — шкворчащее на сковороде масло. Микеланджело ещё в первый день решил, что толку от этого никакого, но сегодня он снова ущипнул себя до пульсирующей боли в коже,только чтобы убедиться, что он уже не спит. Но нет. Всё было реально.       И дым, идущий из кухни, тоже был реальным.       Микеланджело бегом пересёк расстояние до кухонной двери. То, что он там увидел, сложно было бы объяснить даже через предположения: Доминик Виван-Денон крутил полотенцем над головой, чертыхаясь и кашляя, пока от сковороды, стоявшей на плите (Микеланджело был уверен, что та была за ненадобностью выключена) поднимался серым столбом дым. Микеланджело понял лишь две вещи: Доминик что-то готовил, и это что-то горело. Но никаких деталей всего произошедшего он не мог даже предположить.       — Директор? Вы в порядке? — неуверенно начал он, переступая порог.       Мужчина, пытаясь подавить кашель, повернулся к скульптору. Его глаза слезились, но губы растянулись в неловкой улыбке.       — И тебе доброе утро, Микеланджело. — сказал он и помял свой нос, пытаясь, видимо, таким образом его почесать. — Я — в полном, а вот твоя яичница, похоже, нет.       Микеланджело вздохнул с облегчением, когда понял, что их жизням ничто не угрожает. Но тут же выпрямился, когда до него дошёл смысл сказанных слов. Доминик в этот момент выкладывал содержимое сковороды на блюдо.       — Садись за стол, чего застыл в проходе. — он выдернул скульптора из затишья мыслей — те только разбежались от осознания происходящего.       Микеланджело без сопротивления опустился на ближайший к нему стул, и перед ним появилась тарелка с глазуньей.       Два жёлтых глаза, обрамлённых спаленными по краям белками, в окружении нарезанных кусочками свежих овощей. Это никак не могли быть овощи с огорода, разбитого у музея, и всё же мозг Микеланджело шептал, будто так и есть.       — Приятного аппетита.       Это говорил Доминик, но скульптор уже его не видел. Вместо него был Губерт в простом кухонном фартуке. Вокруг звучали голоса коллег, весело обсуждавших предстоящий королевский парад. По комнате расплывался аромат риса, свежих овощей и блинчиков.       — Приятного аппетита, Микеланджело-кун!       Его улыбка была такой мягкой и приветливой. У Губерта получались самые вкусные онигири и самый воздушный рисовый омлет, который ему когда-либо довелось попробовать. А ещё сверкающие добротой глаза, исцеляющие даже самые болезненные раны.       Всё вокруг Микеланджело поплыло, и он осознал, что в глазах снова появились слёзы. И как только он позволил себе стать таким слабаком?       — Эй, ты что, плачешь? — обеспокоенный голос Доминика прозвучал напротив него, и Микеланджело поспешил стереть влагу рукавом. Вот же чёрт.       — Нет. — он заставил свой голос звучать твёрдо, но директор, кажется, ему не поверил.       Микеланджело положил в рот кусочек помидора и начал неторопливо жевать, чтобы как-то оправдать неловкое молчание, повисшее между ними.       — Послушай, Микеланджело… — начал Доминик. Скульптор не видел его лица — боялся поднять глаза. — Мне кажется, что… У тебя что-то произошло?       — Что, так заметно? — саркастично заметил Микеланджело.       — А ты всё язвишь. — цыкнул мужчина. — Но да. Только дурак не понял бы.       Микеланджело почувствовал, как его начало потряхивать. Даже специфический вкус яичницы не смущал его. Он понимал, что всё происходящее похоже на бред, и поэтому делиться этим с Домиником было очень плохой идеей. Скульптор и так лишь чудом смог добиться его расположения и получить комнату. Если он расскажет, что каким-то образом за одну ночь переместился в пространстве и времени, лишившись таким образом дома и работы, его в лучшем случае выселят и пошлют на все четыре стороны, а в худшем — упекут в психушку. И тогда Микеланджело будет жалеть, что не остался в ателье с сенпаем.       Нужно было срочно перевести тему.       — Просто я… — он помедлил, не зная, нужно ли вообще что-то говорить. Он мог бы свести разговор на нет, ведь так? С другой стороны. Ему нужно было, чтобы Доминик знал, насколько выручил его. — Я ушёл от своего наставника. Я не знаю, куда мне пойти.       Он опасливо поднял взгляд на директора. Тот посмотрел на него удивлённо. Затем его глаза округлились от шока, и он крепко сжал ручку кофейной кружки, которая, как оказалось, всё это время была перед ним.       — Ты что, всё это время жил с тем… — Доминик резко закрыл рот. Его щёки надулись, будто он силой удержал слова в себе. — Человеком?       Микеланджело на это лишь фыркнул: он хотел, чтобы Доминик не сдерживался и озвучил его собственные мысли. Он неопределённо пожал плечами.       — Ужасный тип. — Доминик сделал глоток кофе. — Я понял это ещё когда забирал тебя. Поверить не могу, что кто-то настолько своевольный, как ты, вообще мог жить с ним.       Он помолчал.       — Как не могу поверить и в то, что ты ушёл из музея, чтобы вернуться к нему.       Доминик сохранял спокойствие, но Микеланджело знал: это упрёк. Ещё бы. Только законченный болван бы ушёл из места, где о нём по-настоящему заботились, и вернулся к человеку, подарившему ему страх перед обществом на долгие годы вперёд. Вот только Микеланджело, похоже, стал тем самым болваном. И его мутило от этого.       — Это была ошибка. — тихо сказал он. — Я не понимаю, как смог на это решиться.       «Извините, целый кусок жизни из головы вылетел» — можно было бы посмеяться, если бы это была лишь шутка.       — Ну а что ты будешь делать теперь? — поинтересовался Доминик. — Я, конечно, не против помочь бывшему подчинённому, но, сам понимаешь, долги душат, а прокормить тебя долго я не смогу.       — Я вовсе не… — Микеланджело резко заговорил, но мужчина перебил его.       — Если ты думаешь, что я хочу тебя выгнать, то это не так. — Его лицо неожиданно смягчилось, и это озадачило скульптора. — Признаю, я… Расстроен всем произошедшим.       Он сделал паузу, после чего, рассмеявшись, зарылся пальцами в волосы. Микеланджело смог различить седину в густой каштановой шевелюре.       — Ладно, чего мелочиться, поначалу я был в бешенстве.       Конечно. Для Микеланджело это не стало открытием.       — Но я всё ещё уважаю тебя как творца, и… Что уж там, ты один из первых художников музея Палитры и пробыл тут намного дольше остальных. Можно сказать, ты был мне как сын.       Микеланджело ничего не понимал. Директор ведь даже не пришёл ни на один их парад. Кроме того, он постоянно исчезал куда-то без причин. Поверить в уважение он мог. В почти родственную любовь — вряд ли. Он промолчал.       — Вопрос остаётся открытым. — напомнил Доминик, вставая из-за стола, чтобы отнести кружку в мойку. — Чем планируешь заняться?       — Не хочу доставлять проблемы. — Микеланджело проткнул вилкой желток. — Поищу подработку… Наверное.       — Что, неужели Микеланджело Буонарроти наконец избавился от страха перед людьми? — шутливо спросил Доминик, и скульптор нахмурился, услышав в его голосе интонации да Винчи. Мог ли он сделать это специально?       Он посмотрел на бывшего начальника обиженно, но Доминик лишь рассмеялся. Когда его громкий голос затих, Микеланджело уже не ждал никакой поддержки и понимания, но почти не злился — на самом деле, он это заслужил. С его социофобии и началась вся эта история.       — На самом деле, у меня всё ещё есть связи с людьми, покупавшими у нас картины в прошлом. Они могли бы посмотреть на то, что ты наработал за это время. Картины, скульптуры — неважно. Он остановился, когда увидел помрачневшее лицо скульптора.       — У тебя ведь есть работы, верно? Микеланджело не нашёл слов для ответа, и директор всё понял.       — У нас на складе остались… Кое-какие материалы. Чтобы тебе не пришлось покупать новые. Сможешь в ближайшее время нарисовать что-то для продажи, тогда без проблем поживёшь тут ещё. Камнем не обеспечу, уж извини.       Но Микеланджело был доволен и этим. Он был творцом, он не любил отрываться от работы даже на час, к тому же его труд его обеспечивал. Он уже третий день подряд сидел без работы, и это было ужасно. Ему казалось, что он прожигает время впустую, а что могло быть хуже этого? Кроме того, может так он и правда сможет подзаработать? В таком случае отпадёт необходимость в поисках подработки среди людей.       — Я попробую.       Он не понял, был ли директор доволен этим ответом.

***

      Микеланджело никогда не думал, что будет так счастлив взять в руки кисть. Доминик достал со склада и торжественно вручил ему пыльную коробку, несколько холстов и инвентарь для уборки — если он действительно собирается остаться тут ещё на время, нужно для начала справиться с пылью и паутиной. Микеланджело ненавидел наводить порядок, да и смысла в этом не видел. К чему хлопотать над чистотой пола, если всего через пару минут всё снова будет в крошках мрамора? Теперь сделать это было необходимо, потому что это были уже не отходы производства, а пустынное прошлое, осевшее пылью на потрёпанных стульях в ателье. От такого хотелось поскорее избавиться.       Он справился со своей комнатой и ателье на первом этаже (ибо по площади оно было меньше) ближе к вечеру. Нельзя сказать, что они сверкали, но дышать стало гораздо легче. Сев на пол и удовлетворённо отметив, что на штанах и ладонях не остаётся серых пятен, Микеланджело разложил всё полученное от директора богатство. Краски были не первой свежести, но нарисовать что-то стоящее было вполне возможно. От холстов всё ещё пахло сыростью, и всё же Микеланджело не возражал. Он может на этом рисовать. Он наконец начнёт творить заново. Это было самое важное.       Он приступил к работе в тот же час и трудился всю ночь. Каждый мазок, шуршание кисти, скользящей по полотну, заряжали его энергией, и он просто не мог остановиться. Он так соскучился по этой атмосфере. Всего на несколько часов он позволил себе представить, что это обычный рабочий день в музее Палитры. Все коллеги разошлись по комнатам, и остался только он наедине с картиной. Он оставил дверь на веранду открытой, и прохладный ночной воздух путался в его волосах. Было даже приятно — наконец его кипевший мозг начал остывать.       Он не постеснялся признаться самому себе, что ему нравилось рисовать. Может, это лишь последствия перерыва в работе, но ему стало легче на душе. Все эмоции, что он хранил в себе с момента пробуждения в каморке ателье у сенпая, превратились в разные оттенки синего и зелёного и пятнами ложились друг на друга, рождая узнаваемые образы.       А ещё он вложил в картину свою привязанность. Никогда прежде это чувство не было для него ведущим.       Уснул Микеланджело прямо на полу уже под утро, когда первые лучи солнца коснулись крыши музея. Его не разбудили даже тяжёлые шаги Доминика, решившего проведать его. Так директор увидел новую картину Микеланджело Буонарроти ещё до официальной презентации.       Это было изображение цветущего сада музея Палитры в свете луны. Такого же, каким он был до закрытия.

***

      Если Доминик и не говорил вслух о том, что присутствие Микеланджело сделало его жизнь удобнее, скульптор был уверен, что тот так думал. Сначала небольшая генеральная уборка, а теперь его отправили в магазин. Почему у этих стариков такая мания посылать его за продуктами? Для Микеланджело это было загадкой. И всё же он пошёл — он был в долгу у Доминика, это нельзя было отрицать.       «Похоже, с деньгами всё действительно туго» — подумал он, увидев записки с покупками приписку: «ищи подешевле». То было и неудивительно. Кошелёк, который дал ему директор, был подозрительно лёгким, если сравнивать с тем, что был в его кармане пару дней назад. Ну и ладно. Микеланджело был в этом вопросе солидарен с бывшим начальником и тратить слишком много не любил.       Теперь у Микеланджело не было причин никуда спешить, и он позволил себе осмотреться вокруг. Возможно, дело было в его отношении, но казалось, что даже в городе атмосфера резко изменилась. До того, как с ним произошли все эти странные события, все были в предвкушении Королевского парада и появления на нём художников Палетт-Сити. Да и сами горожане не отставали от кумиров, стремились к творчеству. Вновь обретённая слава музея Палитры вдохновила их рисовать, и за несколько месяцев до события в столице к этому уголку планеты вернулся статус «города художников».       Микеланджело смог вновь привыкнуть к встрече с уличными художниками разных возрастов в парке, у магазинов и возле кафешек. Сейчас же он не видел ни одного.       Всё будто опустело. Утром поток спешащих на работу и в школу людей мог сбить его с ног, но в середине дня ему на глаза попадались лишь редкие хмурые прохожие. Ни одного плаката с изображением их платформы, которой предстояло проехаться по дорогам столицы. Да и в целом ни одного упоминания одного из главных событий года. Могло ли так быть?       Микеланджело миновал то здание, на стене которого они ещё до первого Парада Палитр нарисовали граффити. Возле него всегда останавливались люди, желая рассмотреть работу поближе. Но стена была бледна. На ней виднелись лишь выцветшие пятна — видимо, остатки старого рисунка, о котором рассказывали когда-то местные жильцы. Раньше их картина согревала сердце. Быть может, из-за ярких брызг красок, оставленных Хокусаем, а может дело в огромных подсолнухах, которые изобразил Ван Гог. Но сейчас от стены веяло холодом.       Микеланджело поспешил оттуда уйти.       Выходить из комнаты раньше для Микеланджело было не только утомительно, но ещё и муторно с тех пор, как художников музея Палитры стали узнавать. Стоило ему оказаться в людном месте, кто-нибудь обязательно да подходил, чтобы сказать пару комплиментов. Но вот он стоит на кассе среди десятка покупателей, и никто, включая продавца, его не знает. Пожалуй, единственный плюс того, что всё в его жизни изменилось. Всем было настолько плевать, что Микеланджело чувствовал себя почти спокойно.       Оказавшись на улице вновь, он огляделся и увидел знакомую вывеску. «Семь цветов» — именно здесь весь музей, да что там, весь город закупался материалами для творчества. Здесь можно было найти любые профессиональные кисти и краски, в том числе импортные. Даже Мане закупался только здесь, и нигде больше. Цены были соответствующими, но художники ценили качество, да и денег с заказов хватало на обеспечение себя новыми вещами.       Он не знал причины, но ноги сами понесли скульптора туда.       Дверной молоток колыхнулся, и по залу проскользил нежный перезвон. Микеланджело заглянул внутрь, и его ждала очередная неожиданность — в магазине не было ни души. Продавец, до этого скучающе читавший газету, подскочил со своего места как ужаленный осой и растянул губы в улыбке.       — Добрый день! Чем я могу вам помочь? Вы ищете что-то конкретное?       Микеланджело почти сшибло с ног такое внимание к его персоне.       — Нет… Я, извините, я не покупатель.       Мужчина сразу сник. Плюхнулся на своё место и подпёр щёку ладонью. Он тихо пробормотал: «да что ж такое», но Микеланджело его услышал. Старый он бы даже не обратил внимание или предпочёл игнорировать. Но сейчас всё иначе. Он уже третий день живёт в городе, о котором не имеет ни малейшего представления, ведь всё совсем не так, как раньше. Любая информация о том, что происходит, будет полезна, и Микеланджело нужно пересилить себя, чтобы её раздобыть.       И он это делает.       — У вас… давно никого не было?       «Мог бы сформулировать вопрос почётче, мямля» — он ругал себя. Но его слова, похоже, никак не смутили продавца. Казалось, он был только рад вопросу от посетителя.       — Не поверишь, малыш, совсем никого. — Микеланджело мысленно поморщился от такого обращения, но свои лицевые мышцы от такой ошибки удержал. — Как музеи по стране позакрывались, так и заказов резко стало меньше, сам понимаешь. Ещё и люди перестали интересоваться… Совсем никакого спроса.       Микеланджело остановился как вкопанный. Про то, что музей Палитры закрыт, он знал, но что остальные… Он и не заметил, как подошёл ближе. Язык его развязался сам собой.       — Как это? Все музеи страны?       — Ну, разумеется нет. Есть ещё несколько открытых, но по сравнению с тем, что было, это — единицы. В основном, слава есть только у Королевского столичного музея. Другие просто не выдерживают конкуренции. Скоро и те, что есть, вероятно закроются. По крайней мере, всё ведёт к тому. Ты, похоже, не местный, да? Это всё происходит уже давно.       Микеланджело кивнул, радуясь, что ему не придётся выдумывать причину на ходу. Он не мог поверить в то, что слышал. Музеи закрываются? Но ведь конкуренция была огромной! Так много их соперников боролось за право участвовать в Королевском параде, а сколько ещё менее известных музеев есть! И они все сходят с дистанции?       — А Королевский парад?..       — Так королевским и остался. — Мужчина усмехнулся. — Только теперь в нём принимает участие только Королевский музей столицы. Остальные не находят нужной известности. Так что теперь это небосклон одной звезды.       Их страна была другой. Считалось, что она была создана всевышним для того, чтобы люди искусства могли творить. Закрытие музеев просто не вписывалось в эту картину.       — Но как так получилось?       — Почём нам знать. — пожал плечами продавец. — Каждый закрылся по своей причине.       Вдруг он оглянулся на витрины, внимательно осмотрел улицу, видную в окнах, после чего приблизился к Микеланджело и заговорщически зашептал.       — На самом деле, с каждым из музеев до закрытия происходило нечто странное. К тем, что поменьше, вопросов не было: они просто не могли удержать на плаву, но известные… Они резко сдавали позиции, будто кто палки в колёса ставил. То один за другим уходят художники, то разлады в коллективах происходят. А порой даже катастрофы были… О них в газетах писали.       — Катастрофы?       — У кого-то ломалось оборудование на параде, кто-то попадал в аварии. Репутация — сложная штука, малыш. Заработать сложно, но потерять очень легко.       Микеланджело нахмурился. В голове снова всплыли гневные взгляды Доминика и да Винчи — его бывших коллег. «Мне ли не знать об этом, дядя…»       — А ты художник?       Внезапный вопрос застал Микеланджело врасплох. Он неопределённо пожал плечами.       — Вроде как…       — Ты послушай совета старика. — сказал продавец. — Уезжай отсюда туда, откуда приехал. Сейчас ситуация для таких, как мы, сложная. Можешь стать известным, а можешь и без денег остаться. А работа будет не в цене. Никогда нельзя знать наверняка.       Он помолчал.       — Да и рисовать перестают не только от потери интереса. Боятся. Поговаривают, что музеи не просто так закрываются — кто-то недоброе задумывает. Некоторые обвиняют правительство, совсем набожные думают о каре Божьей…       Мужчина выпрямился, его выражение лица стало непринуждённым, а голос — снова громче.       — Но это всего лишь слухи, не стоит обращать внимание на слова простого продавца. Да и кто знает… — он подмигнул. — Может случится что-то, что всё изменит.       Вдох замер у Микеланджело в лёгких. Вряд ли незнакомый человек будет намекать ему на то, что ему дано что-то изменить, и всё же… Что, если и правда дано? Ведь именно его закинуло сюда по воле каких-то непонятных сил. Его слова, его действия стали причиной этому. Так может и вернуть всё обратно ему под силу? Как? Он понятия не имел. Но разговор с продавцом магазина «Семи цветов» впервые не показался ему тягостным. Наоборот, он сделал два важных вывода. Первый: по каким-то причинам привычный для художников мир преобразился, и искусство начало умирать, и положение кажется безысходным. И второй: ситуация непредсказуема, а значит всё может стать как лучше, так и хуже. И этими знаниями ему предстояло воспользоваться.       — Спасибо вам.       Это было неожиданностью для обоих.       — К чему благодарности? Я даже ничего тебе не продал.       — Нет, вы… Вы сделали для меня кое-что очень важное.       Микеланджело вдруг осмотрел прилавок и увидел набор кистей. Это был бюджетный вариант для начинающих художников Их качество было вполне приемлемым, к тожу цена была доступной. После фурора, который произвёл на людей Парад Палитр, Микеланджело, время от времени выходивший на улицу, видел эту марку у многих юных художников на улицах. Он схватил их и вытащил из кошелька пару смятых купюр. Доминик будет не в восторге, но Микеланджело не думал об этом.       — Я возьму это.       Мужчина не верил своим глазам. Нетрудно было догадаться, что его касса давно не наполнялась деньгами.       — Малыш…       — Вам они ещё пригодятся. — Микеланджело вдруг осмелел, в его сердце зажглась искра. — И дальше будет больше.       И, взяв покупку, направился к выходу. Уже в дверях его остановил голос продавца.       — Ты очень уверенный юноша. Думаешь, всё наладится?       Микеланджело бросил на него задумчивый взгляд. Думает ли он так? Верит ли? Такого ответа сам от себя он не ожидал.       — Да. Именно так.

***

      Микеланджело отправился на поиски директора сразу, как только вернулся. Пакет с продуктами был впопыхах оставлен на кухне общежития — дело не терпело отлагательств. У него было немало вопросов к Доминику. А ещё одно непредвиденное предложение. Возможно, мужчина окончательно разочаруется в нём. Но ему хотелось попробовать.       Нет, он должен попробовать.       Доминика он застал в его кабинете. Тот разгребал кипу документов, приглядываясь к каждому листу. Он посмотрел на вошедшего, будто пытаясь перенастроить фокус в глазах. Хотя сделать это он вряд ли успел — Микеланджело буквально влетел к нему.       — Директор!       — Микеланджело, что случилось? Ты купил всё, что я…       — Почему музей Палитры закрылся? Между ними повисла тишина. Прекратилось шуршание бумаги, скрип половиц. Можно было услышать лишь сбившееся дыхание скульптора — сюда он добирался бегом.       — Не поздновато ли ты заинтересовался? — спросил Доминик. — Это уже не имеет значения, знаешь.       — Нет, имеет. — Микеланджело не ожидал от себя такой напористости. В какой-то степени он собой гордился. — Мне действительно нужно знать. Что произошло после того, как я ушёл?       Доминик ответил не сразу. Он стянул очки, потёр переносицу и шумно вздохнул. Время превратилось в густой горький сироп, заполняющий нос и уши. Воздуха и так не хватало, а тут ещё это.       Микеланджело казалось, что прошли часы, прежде чем мужчина заговорил.       — Помню как сейчас. Даже слова твои помню. Ты тогда сказал, что полагаться на кого-то кроме себя нельзя, и нам нужно это понять.       Микеланджело захотелось провалиться сквозь пол. Это действительно его слова. Он говорил их ребятам несколько дней назад.       — Когда ребят осталось шестеро, было ясно, что твой уход повлиял на них. Знаешь, трудно не заметить, когда в глазах да Винчи тухнет огонёк…       — Постойте, да Винчи? — Микеланджело захлопал глазами.       Директор кивнул.       — После твоего ухода он первый выбыл из этой игры. Сказал, что ему нечего тут делать.       Микеланджело не мог поверить. Да Винчи так сильно любил это место, он не мог просто взять и уйти. Вот только Доминик был серьёзен, да и какие уж тут могли быть шутки.       — Потом ушёл Курбе. Видимо, понял, что перспектив у еле живого музея, из которого уходят художники, ещё меньше и выбрал свою юриспруденцию. Так их осталось четверо. Хокусая здесь ничего не держало. Ты не знал, но я… Не заключал с ним контракт. Он попросту исчез в один день, и мы его больше не видели. Так в его духе.       Директор рассмеялся, но этот голос совсем не звучал весёлым.       Микеланджело чувствовал, как у него всё сильнее трясутся колени с каждым новым названным именем.       — Ренуар и Рембрандт ушли, потому что исход всего уже был очевиден. Я очень тепло с ними попрощался и не стал удерживать. Хотя… Если бы я это сделал, они бы наверняка остались.       Доминик сцепил руки в замок. Микеланджело ещё никогда не видел его таким печальным.       — Ван Гог и Аой так и не ушли. До последнего не хотели сдаваться. Поэтому пришлось мне. Я расторг контракт с Ван Гогом и уволил вашего куратора. Забавная девочка… Я её увольнял, а она меня благодарила. За шанс воплотить мечту.       Микеланджело сглотнул ком в горле, и всё равно дышать было трудно. Это всё не могло быть правдой. Просто никак.       — Они все ушли…       — Такова жизнь. — пожал плечами директор. — Надежда, может, и умирает последней, но в таком шатком положении даже она хрупка. Одна трещинка будет ветвиться до тех пор, пока весь стакан не разобьётся.       Микеланджело всё прекрасно понимал. Ему не хотелось признавать, что так всё и было. Отвратительно стало осознавать, насколько некрепким оказалось его счастье. Насколько легко было разрушить его жизнь. И всё же…       — А что, если мы всё восстановим?       — Что? — удивлённо посмотрел на него директор. Должно быть, ему показалось, что он ослышался.       — Давайте заново откроем музей! Микеланджело озвучил свою идею с таким воодушевлением и уверенностью, что могло показаться, будто он действительно на все сто процентов верит в успех. Это было не так. Он понимал, что план абсурдный, спонтанный, абсолютно непродуманный. И всё же Микеланджело думал о том, что это необходимо. Он не знал, каким образом, но закрытие музея Палитры, похоже, отразилось на всей стране. Он никогда не считал это место особенным. Да, оно было его домом, но Микеланджело никогда не задумывался о той важности, которую оно хранило в себе. Возможно, это произошло слишком поздно. Но, как он сказал да Винчи…       — Лучше поздно, чем никогда.       Доминик смотрел на него, как на ненормального.       — Ты опять шутишь, Микеланджело? Это не смешно.       — Нет, это не шутка, поверьте, это имеет смысл…       — И слышать не желаю. — Доминик поднялся с места и направился к выходу.       Только вот отпускать его так быстро скульптор не собирался.       — Постойте! Поймите, нам нужно восстановить музей Палитры…       — Да что ты? — раздражение директора уловил бы даже полный кретин. — Тебе уже давали шанс помочь с этим, но ты от него отказался.       — Тогда… — Микеланджело был рад, что мог звучать убедительно. Это были его искренние чувства. — Тогда я не понимал этого. Я не думал, что музей так важен. Не только для нас, вы только взгляните, что творится в городе, в стране!       — Хватит, Микеланджело.       Мужчина петлял по коридорам музея, надеясь показать скульптору, что разговор окончен. Вот только не на того он напал. Пытаться игнорировать того, кто потерял в своей жизни всё, при его настойчивости крайне трудно.       — Давайте попробуем ещё раз. Вы говорили, что есть те, кто ещё интересуются покупкой картин. Свяжитесь с ними, может быть мы…       — Микеланджело!       Парень даже не понял, в какой момент его пламенной речи директор резко остановился и прикрикнул на него. Микеланджело подпрыгнул на месте и посмотрел на бывшего начальника широко распахнутыми глазами.       — Ты ведь понимаешь, что это бред? — что ж, Доминик был в этом прав. — Мы просто не сможем восстановить музей. У меня куча долгов, а деньги утекают из кошелька каждую неделю. Зданию необходим капитальный ремонт, нам нужны новые материалы. На какие шиши, по-твоему, всё это должно быть сделано?       Микеланджело поджал губы. Каждое сказанное директором слово стреляло в него на поражение. Да, Доминик Виван-Денон был прав во всём. И всё-таки Микеланджело чувствовал, что отступать нельзя. Ему уже дано было понять, что невозможное возможно, а желания — даже те, которых ты не понимаешь до конца — могут найти воплощение в реальности.       — Кроме того, ты тут один. Ты думаешь, что сможешь поднять музей в одиночку? Никто не придёт работать сюда теперь, видя, что стало с этим местом.       — Но может быть… — Микеланджело хотел озвучить свои планы, но Доминик его опередил.       — Что, ты хочешь вернуть остальных? А ты уверен, что они согласятся? Они ушли отсюда по собственной воле.       — Но я ведь знаю их! — выпалил скульптор. — Для них не существует никаких границ, они шли навстречу искусству несмотря ни на что.       — Прошло время. Где гарантии, что они по-прежнему такие?       — А что, если я докажу? — не унимался Микеланджело. Его было уже не остановить. — Давайте уговор. Если я смогу убедить ребят, мы заново откроем музей Палитры.       Доминика явно застало врасплох такое рвение его бывшего воспитанника. Ему не верилось в успех его идеи, и всё же казалось, что он видит: огонь в глазах Микеланджело был настоящим.       Микеланджело не собирался сдаваться. Если его идее и суждено обернуться провалом, то пусть уж лучше он почувствует это на своей шкуре. И директор это понял.       Он тяжело вздохнул.       — Хорошо. Давай так: если в музее соберётся хотя бы три художника, и ваш куратор придёт вместе с вами, я подумаю над твоим предложением.       Микеланджело схватился рукой за грудь, где должно быть сердце — оно грозилось вот-вот выпрыгнуть из груди. У него есть шанс. Директор дал ему его. Он выпрямился подобно солдату. Его голос был твёрд, как скала.       — Я сделаю это. Вот увидите.       Доминик скептически хмыкнул, но Микеланджело было всё равно на его неверие. Он сможет. Он вернёт своих коллег назад.       Это то, что он должен сделать.