XIX
Арсений расковырял почти всю строчку диванной подушки. Нервы сдавали так, что нога тряслась и покачивала всё помещение. По крайней мере, так ему казалось. Предметы становились чёткими через раз, а количество ответов невпопад возрастало. Замечали ли остальные его внутреннюю истерику, он не знал, не мог смотреть ни на кого дольше пары секунд. Зато на него смотрел Антон. Ох, он себе в этом удовольствии не отказывал. Пошутив очередной раз так, что Таня почти сложилась пополам, Шастун то и дело поглядывал мимо её плеча прямо на Арса. Он следил за любой реакцией. Стоило Арсению просто переменить позу, как он тут же чувствовал на себе пристальный взгляд. Это раздражало. Ещё больше раздражало, что сам Арс не мог сфокусироваться на болтовне, в которую его так незатейливо пытался вовлечь Серёжа. Он был сегодня по-настоящему мил, выглядел и того лучше — Арсений при встрече решил, что сегодняшняя кожаная куртка и джинсы переплюнули даже дорогущий строгий костюм, который он так тщательно успел изучить на нём в отеле после их первой встречи. Серёжа по-прежнему шёл ему навстречу. Несмотря на практически ежедневную переписку, Арс грациозно обходил все деликатные темы, даже если они таковыми в общем понимании не являлись. Серёжа терпел — переводил разговор в другое русло, старался шутить, к тому же, весьма уместно, сыпал комплиментами в той доле, когда они не переходили границу похабности. Огромное достоинство Лазарева заключалось и в полном отсутствии обидчивости на совершенно подростковые выпады Арсения. Может, его чуткость простиралась на куда большее понимания мира, чем Арсеньевское, но даже за это простое принятие всех чертей в одной корзинке он вызывал у Попова уважение. Арс раскрыл Серёже карты — про Белого, его тайные фотки и то, насколько это оказалось для него болезненным опытом, а тот запомнил, будто прорабатывал вместе с ним его боязнь и недоверие. Сохранилось ли оно и так ли травмирован Попов, как считал, было неважным: два случая подряд, с Сергеем и с Антоном, стали показательными — Арсений ждал подвоха даже тогда, когда логика твердила, что он сошёл с ума. Лазарев не пытался сфоткать его в номере, Шастун не хотел шантажировать его каким-то видео. Арсений понял это, но тот факт, что Серёжа берёг его от малейших ситуаций с некомфортными подозрениями, заставлял хотеть отдать ему частичку внимания в ответ. Арсений пробовал: пропадал из сети, возвращался, читал сразу несколько сообщений о том, как у Серёжи прошёл день, часто смеялся, рассматривал сделанные им фото улиц и стаканчиков кофе (тот почему-то страшно любил смущать баристу и просил писать идиотские имена вроде «Секси-рекси», «Краш», «Локон страсти» или, любимое Арсеньевское — «Право руля»). Арсений всегда представлял, как покрасневшая от стыда девушка кричит на всю кофейню «Право руля» и хихикал. Лазарев был тем, кто нужен, чтобы бороться с боязнью отношений, чтобы впитывать ласку и заботу, чувствовать себя неодиноким. Он был идеален, его просило всё тело, и Арсений хотел считать, что этот аспект его одиночества стал ключевым, когда соглашался на встречу. Единственное, чего он опасался, по сути, и сбылось — внутренняя тяга к авантюрам и хождению по острию не уснула. Она потрогала его за плечо, игриво подмигнула и шепнула: «Арс, а не намекнуть ли нам на студию?». Арсений такого изначально не планировал — чистое совпадение, но какая судьба — извращенка, раз в первые десять минут в машине Серёжа упомянул, что забросил Егора именно на запись. Мог не говорить, куда заезжал, он же не опоздал, и такого рода оправдания не были необходимы. Но сказал! Сказал, а Арсений отпечатал это знание на всю поездку до кофейни. Кофе Арсений выпил почти залпом. Много говорить не хотелось, а Серёжа словно и не ждал, что Арс будет многословен, привык, наверное. Пока они забирали пончики, усаживались обратно в машину, следовали к любимой Серёжиной парковке — весь этот маршрут Арсений только и думал о том, сколько же длится запись, как долго они находились там в прошлые разы, а пришёл ли туда Антон или он сегодня работал. Эти мысли путались, дискомфорт переходил в странное поведение: Арсений зачем-то открыл бардачок и испугался выпавшей оттуда страховки. Закрыл. Серёжа смотрел удивлённо, но без осуждения. Попов просто не знал, куда себя деть или обо что удариться, чтобы прогнать дикое желание оказаться сейчас в той студии. Серёжа был лучшим выбором, Арсений это знал, и, конечно, поэтому Лазарев первым заговорил о музыке и о том, как ко Дню рождения Егора хочет договориться с одним местным баром на первое официальное выступление племянника. — Это так круто, Серёж! Ты для него многое делаешь такой поддержкой, — заметил Арс. — Я, знаешь, стараюсь, — искренне радуясь, ответил Лазарев. — Мой брат, ну, его отец, не сильно поощряет всё это. — А мать? — Мать? Она больше… — Серёжа замялся, подбирая слова. — Боже, соболезную! — встрепенулся Арс, но Сергей поспешил его перебить. — Нет! Что ты, она жива-здорова, просто совсем далека от музыки. Ей нравится солить капусту, — он улыбнулся, — а походы Егора в студию с её точки зрения — отлынивание от профессии. — Как преподаватель, я её очень понимаю, — ухмыльнулся Арсений и вложил свою ладонь в ладонь Серёжи. Лазарев воспринял этот жест как готовность перейти к тому самому моменту на свиданиях, и Арс немного испугался, когда из его руки аккуратно убрали стаканчик в подставку. Он поцеловал его — нежно, всё с той же манящей заботой, но тело Арса отозвалось, как полагается: ему этого сильно недоставало. Всё нутро хотело дожать, углубить, и ждало ещё со вчера, когда Арсений был прижат к ужасной кирпичной стене тем, кто и близко-то не должен был к нему подходить. Вчера было сухое, напористое касание губ, выплеск накопившегося противостояния, которое словами сложно выразить, а с Сережей — сигналы, тяга к близости, не совсем уловимое ответное желание от самого Арсения, но всё же вполне притягательное напряжение. Всего пара секунд — Серёжа разорвал поцелуй первым, дал обвыкнуться, немного свободы, снова и снова выставив тем самым транспарант с надписью: «У меня нет ни единого умысла, я просто хочу быть рядом», и Арсений невольно засмущался. Поцелуй показался перезагрузкой после длительного зависания. Безмятежные молчаливые касания, беспричинные смешки с частой периодичностью и какая-то нелепая музыка на фоне, кажется, фонк, Арсений точно не запомнил современные стили. Его разнежило, он почти стал стирать из мыслей тревогу, продолжив потягивать остатки кофе под почти попадавшие в такт напевы Серёжи. Ещё десять минут, подшучивания и всего одна история про работу: все условия, чтобы полностью отвлечься и, наконец, покинуть свой уже треснувший кокон. А потом как гром среди ясного неба: — О, — среагировал Сергей на переключившуюся песню, — этот трек мне Егорик скинул, вот его люблю, — и прокрутил звук чуть громче. Арсений немного напрягся. Его словно укусила за щиколотку мысль: «А пошёл бы Антон на концерт своих друзей в то же место?», и он даже слегка подёрнулся, как от настоящего укуса. «Если да, то позовёт ли Сергей и его с собой за компанию? Если да, то что может произойти в этом баре? Будут ли они с Антоном говорить? А сидеть рядом?», — головоломка Арса никак не отпускала. Нескончаемый алгоритм, блок-схема, отправными точками которой неминуемо были вопросы о местонахождении Антона. Арсу хотелось его увидеть. — Если у тебя нет планов, то можем заскочить, проверим, как у них там дела? — невзначай предложил Сергей, и всё нутро Арсения прокатилось на американских горках. Только бы Сережа не заметил, как дёрнул за ниточку, как вызвал неравнодушное пощипывание: Арсений в делах скомканных чувств был плохим актёром. Он постарался с милой улыбкой пожать плечами, создавая иллюзию фраз: «С милым рай и в шалаше», «Куда ты, туда и я», «Плевать, на какой сейшн» и так далее. Серёжа сам предложил, в конце концов. — Ну и отлично, — обрадованно ответил Лазарев. — Там заодно ещё попить возьмём, — он кивнул на пустой стаканчик, который Арсений держал уже не из желания выпить кофе, который, к слову, давно закончился, а как стабилизатор нервно блуждающих по всему салону рук. И вот, Арсений окружённый и свежекупленным напитком, и весёлой компанией, и приятной музыкой, сидел и, вместо того, чтобы отдыхать и наслаждаться беспечностью и перенимать воодушевление Серёжи, распиливал пространство взглядом. Лазарев несколько раз спросил, в порядке ли Арс, всё ли хорошо, нужно ли ему что-то ещё, и всякий раз делал это тихо, не привлекая внимания, чтобы, возможно, не показаться на публике ухажёром и не выходить из амплуа всеобщего друга. С Эдом Сергей болтал в той же панибратской манере, что и с Егором, а Арсений старался лишь вовремя поддакивать, чтобы никто из присутствующих, особенно эта троица из магазина, не подумали ненароком обсуждать их с Выграновским разговор. Полнейший сюр! Арсений почти засмеялся: по сути, эти студенты для него — чужие люди, и нет ни единого резона соблюдать перед ними какие-то условности. Он пришёл как компания, с другом, и максимум, чего он должен был придерживаться, — светская приветливость. С Егором — как с родственником «друга», с остальными — как с обычными студентами или вовсе случайными знакомыми. Нужно было полностью абстрагироваться, так вышло бы правильнее: он взрослый мужчина, которому не с руки свободное время проводить в окружении подопечных. Не по статусу, не по уровню, не его пальто и не его проблемы — всё мимо кассы. Чёртово любопытство и жажда проследить за состоянием Антона и, в целом, обстановкой внутри этой не внушающей доверия компашки, не давали полноценно почувствовать себя свободным и расслабленным. — Дождёмся ещё сет один? Обещали что-то новое попробовать, — спросил Серёжа ненастойчиво, скорее, для уточнения, не заскучал ли Арсений. — Да, круто, — ответил Арс, похоже, слишком поспешно, чем вызвал смешок. — Устал? — Нет, всё правда круто. Я вот задумался, что мне очень нравится всё, что парни исполняют, но сам я никогда бы не рискнул идти таким тернистым путём, — темы для беседы высасывалась из пальца, просто чтобы заполнять пространство звуками и не вызывать подозрений, что мысли заняты другими вещами. Другим человеком. — Супер! — Серёжа подмигнул и подошёл к звуковику, оставив Арсения на диване наедине с кофе. Шастун смотрел в упор. Арсению даже показалось, что его ямочки изгибались от ухмылки — чёрт его не разобрал бы. Заметно отросшая за последний месяц борода вдруг стала более приметной — Арсения волновало, а комфортно ли целовать человека с такими зарослями? Не ему, разумеется, нет, Тане. Она хрупкая девушка с наверняка тонкой и чувствительной кожей. Было любопытно, не просила ли она Антона сбрить такую чащу? Даже вблизи, во время консультаций, Арс не помнил на её лице ни намёка на какое бы то ни было раздражение. Может, Антон не любил целоваться? Зачем тогда поцеловал его? Чушь. Арсений допил последние капли из бумажного стаканчика, и ничего не оставалось, кроме как умоститься на диванчике немного в другой позе. Шастун не отворачивался. Как по негласной указке, вдруг к Антону перестали обращаться Эд и Таня. Буквально только что, пока Серёжа был рядом, они лепетали ему в уши напропалую, он что-то отвечал, да так, что Таня закашливалась от смеха, а Выграновский, скорее всего, нанёс по плечу Шастуна столько одобрительных хлопков, что там наутро рассеется космическое изображение синяков. А сейчас прямо отвернулись! Крайне странное поведение. Пару минут назад Антон был балагуром, теперь сидел, как сыч, не сводил с него глаз, и Арсения это выбивало из колеи. Он готов был даже вклиниться в их беседу, глупо, в конце концов, продолжать строить из себя королеву надменности, когда просиживал в одиночку. Арс мог, как и в прошлые разы, невзначай вкрутить уместное замечание, пошутить, но сейчас словно ощущал незримый барьер. Неоднозначная ситуация в магазине и последующая почти мелодраматическая сцена не давали преступить черту обычного человеческого общения. Как правило, в такие неловкие моменты Арсений открывал первые попавшиеся приложения на телефоне, что-то просматривал, читал, отвечал, но сделать так сейчас не мог — боялся, что Серёжа воспримет это за откровенную скуку и предложит уйти в другое место. «Поспокойнее». Арсению на самом деле не хотелось спокойнее, впрочем, таких эмоциональных неурядиц ему тоже не особенно-то и нужно было. Пусть нагловато и чересчур прямолинейно, но Антон смотрел, а Арсений впитывал это как многоточие незавершённой беседы. Сам продолжить её не решался, но и обрывать нить не хотел. Ждал случая и опять делал вид, что пьёт кофе.***
Шастун поражался, до чего точечно и гармонично они сработались с Таней, строя из себя чуть ли не самую увлечённую пару в мире. Нет, никаких поползновений, разумеется, не было и быть не могло, Эд грозился стулом, а уговор гласил — максимально вычурно подчёркивать хорошее настроение. Ничего прямо говорить Арсению не нужно было — сам додумал, сам раскрутил, самостоятельный мальчик. Антон не имел ни малейшего понятия, на что надеяться — то, как Арсений равнодушно отреагировал, должно было красной жирной чертой подвести все попытки Шастуна на сближение. Он не понимал, на что рассчитывал после прямого отказа, за эти два дня ни разу не задумался, чем всё это могло грозить, окажись Арсений более решительным. Он мог отчислить Шастуна за домогательства, написать на него докладную в адрес ректората, избить, в конце концов, за приставания — парень, как никак. Отчего-то Попов держался в стороне от предсказуемых для нормального человека действий. Антон не мог не видеть, как Лазарев отнюдь не по-дружески что-то шептал Арсению на ухо. Тот кивал, натягивал вежливую и учтивую улыбочку, коих сам Антон не видел от него ни разу, и метался от столика к краю дивана и обратно. Антон не мог не пялиться: Арсений после сотни гневных слов был настолько притягательным объектом этого тёмного помещения, что хотелось в один момент резко закричать о пожарной тревоге, погасить свет и выкрасть Попова, чтобы спрятать от глаз этого Богатого хуя. Внутри Антона взметнулась всепоглощающая и пекучая злость. Глаза следили за Арсением, а внутри, то ли об желудок, то ли об рёбра (Антон не разбирался в анатомии совершенно), ударялась буря, разрывавшая на части. Чувство, из-за которого хотелось одновременно накричать, оскорбить последними из ругательств, и тут же крепко обнять, прошептать какие-то смешные успокаивающие глупости. Каждая клетка горела от желания высказать всё ещё раз. Попов же как об стену горох — пусть с первого раза не понял, но с сотого же услышит? Это желание отнимало у Антона здравый рассудок. Он знал, что друзья поймут его, какую бы глупость он не учинил, воспримут это как конечную точку их крайне идиотского и нелогичного плана, прорыв чувств, но ни Таня, ни Эд не подозревали, как сильно у Антона закрывалось забрало, когда Лазарев бросал в сторону Попова ухмылки и кивки. Неожиданно для Шастуна Арсений решил сменить локацию и оповестил об этом отчего-то громче обычного тембра речи, видимо, чтобы докричаться до Богатого хуя: — Возьму ещё кофе, — и метнулся в сторону фойе. В ответном: — Куда тебе уже третий? — от Лазарева Антон услышал уже липкие от патоки заботу и переживания. «Грёбанная пара!». Реакция ли Сергея или уже достаточно накопившийся гул стали спусковым крючком, Шастун не понял, но через несколько секунд, стоило всем отвлечься от ухода Попова, отвернуться и продолжить беседу, он встал, одёрнул толстовку и вышел следом. Его сердце стучало так громко, что казалось, будто сорвется с места. Такое случалось с ним на сложных экзаменах, а ещё в детстве, когда мать ловила его на лжи. Он не мог понять, что его наполняло — ненависть или обида. «Почему же ему плевать?». «Что я должен ему сказать?». «Не воняет ли от меня?». Шастун уже заметил за колонной Попова, нажимавшего сенсорные кнопки на кофейном автомате. Тот не слышал шагов, а у Антона не было спасительного предчувствия, что Арсений ждал, когда он к нему подойдёт. Наоборот, всё вокруг показалось Антону подозрительным, обманчивым и до ужаса нелепым. Прямо за углом Антон нерешительно остановился. Вот — никто не мешал, Попов никуда не сбежит, взрослые люди, могли же поговорить снова, но Шастуна обуревал стыд за самого себя — парень, который старался, крутился, помогал родителям, подрабатывал, совершенно потерял голову от другого мужчины? Такого не должно было случиться. Арсений развернулся к нему лицом и, испугавшись шпионажа, громко ойкнул. Антон, как в замедленной съёмке, проследил за брызгами кофе, умоляя их не упасть на одежду преподавателя. Попов замешкался, вернулся к автомату за салфеткой, обтёр пальцы и стакан и, переложив его зачем-то в другую руку, выпрямился. — Тоже кофе хочешь? — он стоял на расстоянии, которое, видимо, показалось ему достаточно безопасным. Только Антона это не устраивало — он словно смотрел на него с другого берега широченной речки, охваченный никак не успокаивающимся рвением подобраться ближе. Нос к носу, если потребовалось бы. Парень почувствовал, как внутри него начало колебаться что-то невидимое. Если так ощущались бабочки, то пусть плодились бы хоть сотнями тысяч — они чертовски успокаивали нервы. Он пошёл вперёд, полный решимости, приблизился вплотную и, совершенно обнаглев, стёр указательным пальцем небольшую каплю с крышки стаканчика. — Антон. — Арсений Сергеевич. Шастун, чуть наклонив голову, потянулся к его лицу. Сам для себя заглушил весь внешний шум, хотел попробовать снова, но с замерших напротив губ полушёпотом сорвалось: — Не делай этого, — и Антона словно ударило током. Прямая просьба, чёткая и ясная, ни одного подтекста, только желание прочертить стоп-линию. Такому перечить Шастун не решился. — Мы стоим среди коридора. Такого рода внимание мне и, я надеюсь, тебе не нужно, — добавил Арсений, и это немного обнадёжило. «Неужели план был настолько дурацким, что сработал?». — Хотите, так поговорим? — спросил Антон и прилично отдалился. — Вон там? — указал на два кресла-мешка в углу. — Антон, послушай, — начал Арсений, — нам стоит вернуться обратно. Мне кажется, что мы с тобой уже достаточно обсудили, чтобы вести себя благоразумно. Понимаешь, я не знаю, что ещё добавить к тому, что уже успел сказать. Он направился в сторону кресел, но остановился: не захотел предоставить Антону возможность разговорить себя, а, возможно, уже изрядно заволновался о приватности беседы. — Ты, очевидно, неплохой парень… — Вчера всё было… Арсений перебил, но снова в той же манере напыщенного терапевта: — Да, Антон, я полностью понимаю, что ты пытался до меня донести. Просто… просто давай не будем позволять нескольким неоднозначным эпизодам портить и тебе, и мне жизнь, идёт? — Неоднозначным эпизодам? — Антон боролся с разочарованием, и это наверняка было слышно в его ответе. — Да, Антон. Он произносил это мягко, вкрадчиво, будто успокаивал ребёнка после пережитой истерики, так, словно только-только прошёл курсы психотерапии. — Подождите… — Шастун сцепил пальцы на затылке, тут же сбросил их, не найдя нужные слова. — Стой, Антон. Я тебе дам совет… — Простите, мне не нужен совет, я хочу, чтобы вы сказали — дело только в девушке? Вы не сказали мне «нет», там, на улице, вы злитесь, я понимаю, ведь мы как будто ходим по кругу уже сколько?.. Три месяца? Случайно сталкиваемся, попадаем в идиотские ситуации, ссоримся, потом делаем вид, будто ни в чём не бывало, снова собачимся. Вы можете мне сказать «нет»? — Прекрати это повторять, — нервно, бегло и устало протараторил Арсений. — Даже сейчас! Зачем вы сказали мне вчера про девушку, но не сказали ни слова о том, зачем в ответ сжали мне руку? Я вам нравлюсь? Скажите! Вы же можете произнести «нет», — слова вылетали через паузы тяжёлого от волнения дыхания, и последнее «нет» прозвучало почти хрипом. Арсений дёргано отпил большой глоток из стаканчика. Он не отвечал и смотрел под ноги и на второй глоток, и на последующий, явно готовясь толкнуть очередную высокопарную речь. Антон рассматривал его тонкие изящные пальцы, его ссутуленные от дискомфортного разговора плечи и мысленно повторял себе одну единственную фразу: «Не говори «нет», не говори». — На свой стыд я тебе признаюсь, — наконец начал он, — в самом начале нашего знакомства мне было невыносимо терпеть твои выходки: я к такому не привык, как ты понимаешь. Ты очень часто хамил, напрочь не старался пойти мне навстречу и даже близко не стремился к тому, чтобы что-то выполнять. Я хотел, чтобы тебя отчислили. Антон напрягся, не понимая, к чему Арсений ведёт свой рассказ. — И да, мы, как ты выразился, «собачились». Только я не имею привычки постоянно ругаться со студентами, мне не доставляет удовольствия спорить, если это не касается научной гипотезы. Но ты спорил, — Арсений поднял глаза и посмотрел совершенно спокойным, уже подготовленным взглядом, — бесконечно. А я терпел твои истерики, Антон, как будто работаю в детском саду. Но я тоже не железный, потому в один момент достиг предела и… Я писал заметки. — Заметки? — Да. Как дневник, знаешь? — Дневник злости на меня? — недоумевал Антон. Те заветные слова, что он загадывал и прокручивал, от Арсения не прозвучали. А те, что были произнесены, больше походили на какое-то прощальное откровение сошедшего с ума профессора в своих записках. — Не совсем злости… Хотя, по большей части да. Просто разные мысли, ситуации, о которых я хотел бы тебе сказать, но не говорил. — Расскажете? — без особенного энтузиазма спросил Антон. — Нет, я всё удалил. Стоп! — Арсений выставил свободную руку вперёд, словно Шастун и впрямь бежал на него, — я говорю это к тому, что, может, тебе это поможет. Если ты сделаешь так же и просто все свои претензии ко мне напишешь, перечитаешь… — Вы терапию мне такую предлагаете, что ли? — он усмехнулся, не веря своим ушам. — Не терапию, а способ посмотреть на всё со стороны. Ты прочитаешь и поймёшь, что ничего нет, Антон. Что мы с тобой… что мне не на что говорить «да» или «нет». — Предлагаете мне писать всякую чушь самому себе вместо того, чтобы просто отшить? Почему не отошьёте сами? Хорошим быть пытаетесь? — Антон нахмурился. Если до этого его мучали ревность, неопределённость, боязнь слишком резкого отказа или, наоборот, чересчур равнодушного ответа, то сейчас Антон первородно злился. Как ребёнок, не осознавший причины, по которой родители отказали ему в покупке очередной игрушки, мысленно топотал ногами в попытках добиться желаемого. Арсений, видимо, тоже устал от выяснений чего-то эфемерного, сыпучего и неопределённого, потому говорил так тихо. Может, он устал от Антона, раз за разом вовлекающего его в ненужные и утомительные разговоры. Вот только если не сейчас заканчивать с этими играми и планами, то когда? — Нет, Антон. Я хочу, чтобы всё оставалось на своих местах. — Хотите или так нужно? — Если так нужно, это не значит, что я этого не хочу. — Но и «нет» вы не говорите. Арсений потёр брови, а затем посмотрел так, словно скинул последнюю из масок, улыбнулся, бесхитростно и не по обстановке, словно они не стояли в коридоре какой-то коммерческой пристройки, по-быстрому выскочив за напитками, а прогуливались по мощёной площади небольшого европейского городка. — «Нет» я говорить не хочу. Он обошёл Антона и поспешил вернуться назад. В голове Шастуна прокрутилась неуместная мысль: «Пошёл за кофе, а весь его уже выпил тут. Будет, как дурак, сидеть там опять с пустым стаканом».