XXIII
Сработало — стоило Антону коснуться ботинка, послышался шелест носков о ламинат. Арсений спешно показался из-за угла и в сердцах прикрикнул: — Если ты не объяснишь мне всё по-человечески, клянусь, Шаст, я насажу твою задницу на этот кактус! — он указал на совершенно непричастную опунцию на полке. — Кто кого ещё насадит, Арсений, мать вашу, Сергеевич. — Что ты хочешь, чтобы я сказал? — Смотря для чего. Задай вопрос конкретнее. — Что я должен сказать, чтобы ты сейчас не ушёл? — Правду. Повисла тишина. Арсений медленно приблизился к нему. Поравнявшись, он посмотрел прямо в глаза и проговорил: — Я только и думаю о том, что хочу тебя. Как вспышка — порыв штормового ветра, то самое ощущение невесомости и полной покорности перед обстоятельствами. Будто толчок в спину, чтобы шагнуть, почти навалиться на него, пьяным взглядом посмотреть на напуганные от форсированных событий глаза, но такой смелый оттенок решимости в них. Антон целовал, сильно, мокро, так, как просило уставшее тело и уже натянутые нервы. Наплевал на запах алкоголя, ладонью пробрался в копну волос, прижал к себе, почти вдавливая, щетиной к щетине. Поцелуи липли к губам без всякого соображения, горячие руки Арсения, кажется, касались повсюду и сразу, выбивали из лёгких последние глотки воздуха, заставляли отбросить последние тормоза. Ответно Арсений сминал губы грубо, жёстче, но на то располагал момент, накал разговора должен был вылиться либо в это, либо в мордобой от беспомощности и отчаяния. Пару минут назад Шастун чувствовал себя ненужным, нежеланным и лишним в этой квартире, но стоило сбросить приличия, как тепло, вполне физическое и ещё больше — внутреннее, начало заполнять его до края. Он широко мазал языком, горячо выдыхал, прикусывал влажные следы на щеке и подбородке Арса, и такой лаской получал в ответ троекратную. Попов обжигал, каждое его касание по коже в местах, не скрытых одеждой, ощущалось раскалённым металлом. Шея, ладонь, которой Шаст сжал его футболку, кожа в опасной близости от ремня, под футболкой, где шарил бесконтрольно Арсений, плавились, заставляли хотеть так, как Антон ещё хотеть не пытался. Он прибил его к стене лопатками, навис, на секунду оторвавшись, когда Арсений от соприкосновения громко выдохнул, переложил руки на плечи и сжал их. Его хрип и такой, казалось, простой, но доверительный жест — схватился же, как за спасательный круг, помутили рассудок, заставили Антона почти зарычать от бессилия перед этим мужчиной. Дорвался, почти выпросил близость, стал сам для себя новым и пока непривычным — такой Антон впитывал в себя новые эмоции, принимал каждое движение Арса, направлял, изучал и сканировал. Ему позволяли, и он уже не целовал, а нагло облизывал его скулы, прикусывал шею, толчками притирался, возвращаясь снова к губам, чтобы словить стоны. Попов был бесчеловечен — откидывал голову, давал всего себя, как будто был создан, чтобы принимать то, чего хотел. Обманчиво-доступный и подчинявшийся касаниям, но такой ловкий, со своими скользившими по телу пальцами. Ещё один вырвавшийся стон, ещё один размашистый поцелуй, и руки Антона уже сминали упругие ягодицы через спортивные штаны. Этого мало, хотелось без преграды, без ограничения в движениях, без этой блядской куртки, но оторваться было сродни перекрыванию дыхания. Снова он сделал это, снова отклонил голову, а Антон с давно потяжелевшим членом под бельём давно перед ним ослабел. Арс позволил прикоснуться к своим рёбрам, животу, выступавшим и таким сексуальным косточкам ключиц, Антон бы закусал его до остервенения, вылизал бы всю линию до паха, заглотил бы его член, быстро и безропотно. Лбом ко лбу — пауза чтобы отдышаться, открыть глаза, посмотреть на эту навесную робкость в глазах самого дьявола. Нет шипов и колючек — сплошной яд под видом сладкого напитка, нарочито медленный, шумный и глубокий. Арсений дышал тяжело, Антон — в такт, почти забыв, что кислород вообще существовал когда-то в его жизни. В нём отпала потребность, осталась жажда только к аромату этой кожи, живой и такой ощутимой всем телом провокации, вызвавшей у Антона внутри мучительную волну возбуждения. Напряжение в самом низу живота усиливалось с каждой секундой, но они стояли неподвижно, застыли, пропитывались, ждали сигнала, который не загадывали, о котором не договаривались, но, Антон точно знал, который вот-вот возникнет. Они прошли точку невозврата. Прикосновения стали невыносимыми. Попов снова потянулся за поцелуем. Целомудрия в его развязном движении ровно ноль, и Шастун сомневался, что был до этого вообще когда-то пьяным. Настоящее опьянение сейчас, в его руках, губах, крепкое горячее и немного влажное от жары тело, которое хотелось вобрать в себя целиком. Антон сдался, проглотил стон, не смог поймать следующий, потому что сам же от прикосновения к его члену громко застонал. На щеках в тот же миг проступили алые пятна, Шастун их чувствовал, как капли кипятка, пока старался сдержаться от ласк языка и губ. Антон рефлекторно потянулся к паху, накрыл чужую ладонь и ею поверх сжал себя сильнее, только не ожидал, что возбуждение успело достичь такого накала. Он был близок от одних лишь поцелуев, пусть и очень развязных. Пришлось рывком убрать руки, свести колени ближе, но он не удержался и царапом впился в бедро Арса, а другой рукой за его волосы на макушке. Не оттянул, но приостановил, привлёк внимание, попросил паузу, и Арсений его явно понял. Арс отлип от стены, отшатнув Антона, аккуратно и с заигрыванием в одно движение скинул с его плеч куртку. Ловко вывернувшись из рукавов, Шастун швырнул её прямо на пол и двинулся навстречу Попову, который, двигаясь спиной вперёд, решил проложить им новый маршрут. За дверью спальни — темнота. Спасение, облегчение, томительное предвкушение, от которого возбуждение только усилилось, хотя нервы Антона как будто своим натяжением должны были сбросить его до допустимого. Шастун с трудом соображал, почему вдруг перестал вести и стал ведомым, но с этим бесноватым человеком он был готов сейчас последовать даже в самую захолустную общагу, приманенный, уже заполученный от кончиков пальцев ног до макушки. — Иди сюда, — потянул за руку Арсений в сторону кровати, стягивая на ходу футболку. Он подошёл к постели вплотную, но Антон, ещё неадаптированный двигаться без света, шагнул лишний раз, подтолкнув его. Воображение сыграло злую шутку — Антон вмиг вспомнил все сцены, в которых любовники в полёте прыгали в койки, затем жадно и суточно трахались, выкрикивая самые клишированные из словечек. Вот только в случае с Арсением всё это не казалось таким, как в фильмах — ни одной мысли о смехотворности и недостоверности, сплошное желание накрыть его собой, вжать в мягкие простыни и ласкать, пока всё вокруг не растворится к чертям. Он сбросил свою футболку, судорожно расстегнул ремень и выскочил из джинсов, на коленях подполз к уже сбросившему штаны Арсу и снова поцеловал. Они оба остались в одних лишь трусах, и это совершенно не помогало абстрагироваться от мокрого пятна — улик преступного, пусть до этого и не скрытого, возбуждения. Арсений повторил свой трюк — снова заставил думать, что Антон хотя бы на минуту мог выпутаться из его власти. И Шастун рискнул: на пробу, для проверки и логичного продолжения продолжил целовать, чуть надавив на плечо, пытался бережно уложить Арса на спину. Только у того были явно иные расклады — в одно движение он перекинул ногу через Антона, сел сверху, потёрся членом о его член, отчего Шастун заскулил, сжав ладонью его ягодицу. Секунда промедления для того, чтобы ослабить хватку и попытаться успокоить предательски реагирующее на каждый неосторожный вздох тело. Арсений не целовал, только двигался — тягуче медленно, уже заманил в ловушку, полностью забрал всего себе, без шанса на попытку стыдливого бегства от страха, что что-то пойдёт не так. Больше Антон не сомневался — от каждого соприкосновения мысли о том, как же раньше он не настоял, как же мучительно долго они шли ко всему этому, и насколько же необходимой была эта близость, улетучивались. Оставались лишь слова о сорвавшей крышу красоте этого тела, плавности его движений. — Какой же ты красивый, Арс. Ты очень красивый, — всё, что мог повторять Антон, упираясь одной рукой в кровать и поддерживая покачивающегося и явно наслаждающегося всем Арсения. — Слышишь, ты — самый красивый. Арсений улыбался. По-хищному, Антон и подумать не мог, что в этом запуганном и застенчивом человеке пробудится такая сущность, которая сшибёт с ног и не заметит. — Красивый, ты такой красивый, Арс, — слова на полустоне, полухрипе, как белый шум, неконтролируемые и бессвязные, как мантра, единственное подтверждение — слышать их, чтобы понимать, что всё это — реально, что это не сон. Это было лучше сна, во всяком случае, Шастуну не снилось ничего более горячего. Арсений подался вперёд, снова вовлёк в поцелуй, но медленный, совершенно не под стать градусу возбуждения обоих, специально распалял и целовал. Наслаждение безраздельное — от физического и чувственного, от предвкушения и попадания в ловушку. Шастуну становилось откровенно плохо и совершенно хорошо от тяжести чужого тела, от его явно повышенной температуры. Возбуждение, скопившееся внутри, словно держалось на тонкой леске, одно острое движение — и Антона понесёт в неосторожность, неконтролируемость, похоть и в громкие выкрики. Он подавлял в себе страх сделать что-то не так перед этим абсолютно выточенным и идеальным человеком, пусть он и сам нарисовал его себе таким. Блядские, блядские мысли. Пальцы перебирали край трусов Арсения, сжимали ткань в попытке притереться ещё сильнее. Хотелось скорее перейти к следующему шагу, пока запал не перешёл в томительное ожидание, сопровождаемое мыслями о том, как всё ускорить. Вверх и вниз. И снова, прокатываясь по всей длине члена своим, напирая сильнее. Антон болезненно ощутил, как член налился кровью, у Арсения — и того хуже, пятно бесстыдное и неприкрытое. Наконец, с очередной имитацией толчка, Арс наклонился к губам и развязно поцеловал, вылизал размашисто, зазывающе и провокационно. В этом жесте Антон успел прочесть и «попробуем», и «рискни», и «что же ты, Антон, смелый, когда пьян?». Смелым он был только первые минуты. Сейчас волна неопытности и разыгравшейся фантазии никак не хотели идти в тандеме — одна не поспевала за другой. Перевернуть того на спину, показать, что Антон способен его ублажить, вот только как? Снова ртом? Тогда Арсений мог заключить, что Шастун в постели однообразен, как странички перекидного календаря. Если продолжить петтинг, тогда вообще не ясно, зачем скидывать его с себя, когда он так успешно делал то, что делал. Время стягивать бельё, швырять его по комнате и громко хрипеть от стонов, но Антон просто не представлял, как это будет происходить. Когда язык Арсения прошёлся по ушной раковине, Антон заскулил, подгоняемый тяжестью в паху, и выпалил: — Я хочу ещё. Смысл он вкладывал иной, но Арсений снова лизнул мочку его уха, из Антона вновь вырвался стон. — Арс, я тебя хочу. На этот раз реакция Попова показалась более направленной в желаемое русло: он сполз ниже, уселся между ног, руками отодвинув колени Антона, и пошло облизнулся. Антон чуть было не пропустил смешок, игривость была скорее милой, чем уместно-горячей, но останавливать разбушевавшегося научного с его замашками он не планировал. Как не крути, опыта в скрещивании мечей у него было больше. Пока Антон успел прикинуть, каким чудом он, такой пьяный, мог возбудиться до такой степени, Арсений кончиками пальцев потянул его боксеры вниз, затем без тени стыда приподнялся и снял свои, швырнув их за спину. Шастун случайно выловил их траекторию, и убедившись, что они не повисли ни на одном из кактусов на полке, стоявшей у стены, выдохнул, полный решимости продолжать. То, что вытворял Попов своим языком, Антон не мечтал и не загадал бы ни на один праздничный день, ему бы просто не хватило лексикона. Сейчас, лёжа открытым перед ним, он мог только повторять: — Да… Арс, да! Да! — и тут же стыдливо закусывать собственный кулак. Язык Арсения был самой быстрой змеёй, скользившей как будто везде одновременно. Он теребил кончиком уздечку, тут же надавливал на щёлку уретры, резко обхватывал губами головку, а после медленно и плавно насаживался ртом наполовину. Выпустив изо рта член, он быстро дрочил Антону рукой, в темп сжимал кулаком свой член, и Шастун не мог оторваться от происходившего, как от наваждения. Губы снова касались чувствительной кожи, переходили на яички, сильно оттягивали их, пальцем Арс жал куда-то ниже, отчего Антона подкидывало — слишком острое новое ощущение. Попросить повторить было неловко, не хотелось мешать, но умолять и не пришлось — тот понял всё по реакции и стал массировать с нажимом, ритмично, заглотив член глубоко. Шастун так ещё не умел. Эйфория накатывала с воем, фанфарами и нецензурной лексикой, то и дело вырывавшейся изо рта. Антон чувствовал под собой прохладную влагу от скопившейся и стёкшей по бёдрам слюны. Его переполняли предоргазменные судороги, ноги то сводило, то трясло, и в какой-то момент меж ягодиц его стали оглаживать два пальца. Попов массировал уже кольцо его ануса, абсолютно девственное и нетронутое, и Антон, несмотря на то, что счёл это явной заявкой на то, что предпочтения позиций в паре с Арсением теперь ясны, был готов отдаться сейчас хоть раком, хоть боком. Этот лис так умело трахал его ртом, что не отдаться до последнего Антон не посмел бы чисто по-джентельменски. Стоило смириться с этой мыслью, как Арсений, напоследок нажав сильнее, убрал руку, оседлал его и, взяв в ладонь два члена, прижал их головками. Устроившись удобнее, он шепнул: — Согни колени. Антон послушно выполнил, и левая рука Арса вернулась к его анусу. Он не проникал внутрь пальцами, лишь гладил, а Антон был готов уже просить. — Арс, блядь, я почти, Арс… Палец надавил сильнее, Антона прошибло, он вскрикнул и стал кончать, разбрызгивая сперму себе на живот. Он по инерции покачивался, почти насаживаясь на фалангу. Арсений дал ему выдохнуть, а затем лёг всем весом, зажав члены между животов, и тихо произнёс: — Хочу так же. Антон понял — ему продемонстрировали вполне рабочий приём, которого стоило сегодня придерживаться. Попов двигался сверху, вцепившись в его плечи, пока Шастун ладонью протиснулся к животу, обмазал пальцы в собственной сперме вместо смазки и потянулся рукой к заднице Арса. При первом касании Попов прижался сильнее. Шастун, осмелев и припоминая, как именно тот двигал пальцами, стал круговыми движениями ласкать его стенки, придавливать, затем использовать пальцы поочерёдно, гладить вокруг. Он хотел сделать хорошо, чтобы с ним Арс почувствовал себя так, как Антон только что ощущал, и потому помогал Арсению, подмахивая бёдрами вверх. Хрипы на ухо стали пугающе высокими, толчки — резче, и на очередном Антон позволил себе перейти границу, как перешёл её Арс, и вставить палец. Из-за дёрганий почти кончавшего Арса вышло резче, чем он хотел, палец вошёл глубоко, но Арсений прикусил ему плечо, прошипев: «Вот так!», и Антон понял, что не напортачил. Он ускорился, и от мысли, что он прямо сейчас трахал Попова пальцем, закусил губу и взвыл — член снова твердел, потираясь о горячую кожу. Арсений кончал громко и, видимо, зная толк в выражении удовольствия. Тяжело дыша, он с трудом скатился на бок и прикрыл глаза. Сказать что-то, подводившее итог вечера, казалось Антону глупым, Арсу, очевидно, тоже, и они, испачканные, голые и вспотевшие, пролежали так почти десять минут: Шаст не сводил глаз с цифровых часов. Арс подал голос первым: — Душ? — Однозначно, — ответил Антон. — Иди первым. Я принесу чистое полотенце. Сейчас Антону почему-то было плевать на наготу. Он прошлёпал в ванную с энтузиазмом бывалого нудиста или мужчины за шестьдесят в общественной бане. А всего час назад его мутило от идеи показаться в таком виде, несмотря на прошлый раз на кафедре. Уже перед зеркалом он подумал, что по законам раздеваний, член во рту — ещё не нагота. В расфокусированном отражении ванной Антон видел лишь плывшую строку: «пиздец», да и ту весьма размыто. Отойти он ещё не успел, после оргазма накатывала сонливость и усталость, плюс, страшно хотелось помыться и лечь в свежую постель, чтобы проспать до утра. За закрытой дверью он словно вырвался из сна. Ощущения, что произошло что-то из разряда очень откровенных снов, но слишком форсированных, чтобы оказаться правдой. Немного мутило. Уже не от волнения или возбуждения, а физически — растревоженный алкоголем организм особенно не переварил его, чтобы успокоить желудок. Блевать в чужой ванной — верх всех ожиданий от окончания ночи, и Антон просто стал глубоко дышать, продолжая рассматривать себя в зеркале. Окосевший, ни капельки не привлекательный, на свой вкус. Чуть неровные и ссутуленные плечи, слишком мягкий живот, очень непослушная копна соломенных завитков на голове. «Арсений трахнул чучело», — заключил Шастун и рискнул отпить воды прямо из-под крана. Вкус оказался на удивление не премерзким, как жёсткая общажная вода, в которой хлорки растворяли больше, чем на местах уборок после убийств. Наверно какой-то встроенный фильтр в трубу, учитывая, какой Арс аккуратист. А ещё же поливал цветы без конца. Антон выпил слишком много воды — почти пустой желудок, тошнота только сильнее подкатывала. Всеми усилиями он умолял организм не издавать позывов перед чужой раковиной. Если Арсений заглянул бы сейчас, увидел бы согнутого над фаянсом голого бухого пацана-студента, олицетворявшего все дешёвые вписки в честь Дня чайника. Потянувшись рукой к переключателю, Шастун склонился над ванной и окатил голову ледяным душем. Внутри него натурально орал орк, тело потряхивало от холода и топота мурашек, но звуков он не издал. Вроде помогло. Уже стоя под тёплым душем за шторкой, он услышал осторожный стук. Странный жест, если вспомнить, что только что они трахались, но, видимо, этикет первого раза включал в себя пункт относительно личных душевых границ. И не зря. Когда Арсений в накинутом халате оказался в ванной, Шаст, хоть и был скрыт от глаз, почувствовал себя неловко. — Повешу на крючок, — сказал Арс и собрался выйти. — А в душ? — зачем-то ляпнул Антон и только после сказанного понял, насколько странно это прозвучало. — Подвинешься? Очевидно, странным это показалось только одному. Аккуратно и медленно, будто заманивая клиента в стрип-баре, Арс снял халат, повесил его рядом с полотенцем, так же плавно отодвинул шторку, нарочно не смотря на Антона, и нога за ногой встал напротив. Капли долетали мелкими колючими брызгами, он заморщил нос, и Антон немного расслабился — они оказались наравне. Не смотреть на его член казалось приличием, но и пыткой — глаза сами просились вниз, то и дело скакали. Через несколько секунд рассматривая мимику его недовольного от воды лица Шастун всё же сообразил передать ему шланг. Про шланг взамен предпочёл не шутить. — Ты как? Антон наклонил голову, облепленную мокрыми волосами, вбок и, сам от себя не ожидая, засмеялся. — Круто, Арсений. Это очень круто. Больше они не разговаривали. Каждый молча мылился — Арсений вежливо передал собственный гель, которым Антон измазал всё тело, сам с полки взял мочалку, наблюдал за Антоном и улыбался. Всё, от ссоры до раздевания, от неловких замечаний в постели до оргазмов, можно было притянуть в качестве повода для рефлексии. Но эта улыбка сводила Шастуна с ума своей теплотой. Такой, которую он, кажется, от этого человека ещё не чувствовал. Шастун в таком же светлом молчании следовал на кухню за удивительно бодрым Арсом, послушно сидел на стуле, пока тот резал кривоватые бутерброды, заливал заварку кипятком и улыбался, улыбался, улыбался. Антон не успел дожевать, но Арс встал раньше и вышел в спальню. Вроде мелочь, но после странного вечера даже этот момент заставил понемногу трезвевшего парня задуматься: а не намёк ли это на «Где дверь, знаешь, найдёшь»? Как минимум, стоило снять чужую футболку, а, может, их возвращали после, как повод вернуться на второй раз? Шастуну категорически не доставало опыта. Решение вернулось с улыбкой и вопросом: — Доел? — Да, — всё ещё прожёвывая, ответил Шаст. — Пошли спать, — Арсений зевнул, чуть покачнулся, забрал и поставил в раковину тарелку. Антон, хоть и втайне понадеялся на такой расклад, позволил себе вообразить, что не придётся заваливаться в вонючее такси и ехать… куда? Куда-то до открытия общежития. Понадеялся, но вот прям чтобы услышать это наяву, на самом деле, да ещё и от Арсения… Его не выгнали. Всё хорошо. Пьяными загонами страдал только он. Они завалились рядом. Антон — как мешок картошки, Арсений — плавно и под расправленное одеяло. — Ты не жалеешь? — последнее, что услышал Шастун перед тем, как провалится в сон. Ему показалось, что он что-то ответил.***
Утром Арсений подскочил от притока адреналина — проспал, катастрофически проспал. Пришлось несколько раз проморгаться перед экраном телефона, чтобы осознать, что сегодня пар нет, а времени даже до будильника — вагон. Вторая волна накрыла, когда из-под любимого постельного белья, которое, как резко вспомнил Арс, он бережно постелил накануне ночью, показалась часть чужого тела. Бельё-то он постелил не просто так. Для него. Для этого развалившегося по всей кровати парня, который светил невероятно сексуальным бедром. Что же вчера они творили… Насыщенный алый цвет щёк Арсения институт Пантона счёл бы оттенком года, а лучшие актёры порнороликов взяли бы у него интервью о том, как раскрепощаться в кадре, если бы присутствовали при вчерашнем сексе. Так уж вышло, что вчера присутствовали лишь инстинкты, бескомпромиссные идеи порвать с прошлым в угоду желания «здесь и сейчас». Сильнее всего хотелось завизжать, закусив руку. Как будто ударился мизинцем об угол, а шуметь нельзя. Так ощущалось примерно с минуту, пока глаза бегали по белому, совершенно не загорелому бедру огромного укутанного в одеяле Антона. Зачем их вчера понесло так далеко, как Арсений позволил себе не сдержаться, он не понимал, только потеряно осматривался, как будто не Шастун, а он сам завалился сюда вчера пьяным и проснулся в чужой квартире. Родные стены казались незнакомыми, разбросанная одежда смотрела оскаленным волком, готовым наброситься и напомнить о той скорости, с которой её вчера швыряли. Осознание своего просчёта Арсению пришло в момент, когда он вспомнил о существовании кота в квартире. Бедное животное вчера даже на горизонте не маячило, и, зная, что Сырник не мог спать нигде, кроме излюбленного угла кровати, ночка у него выдалась наверняка столь же необычная, что и у хозяина. — Кыс-кыс-кыс, — тихо позвал Арсений. Кот не вышел. Шастун посапывал. Не как-то по-особенному, вполне заурядно, но Арсений заслушался, для него это было в новинку. Не то чтобы он на каждом углу кричал, что не останется до утра, поскольку это уже слишком близко, а его интересовало якобы на один раз, совершенно нет. Просто обстоятельства складывались таким образом, что спутники поутру, даже если и просыпались рядом, стремились выскочить из постели и умотать на четыре стороны, пока Арсений спал. И не в нём же было дело, он был… собой? Не перегибал, не давил, не оставлял вроде бы осадок плохого любовника или душного собеседника. Просто остаться утром и поговорить было не в их интересах. Как понял Арсений позже, и не в его тоже. А сейчас, пожалуй, впервые нашёлся кто-то, кто Попова в прямом смысле переспал. Как убитый. Вымотанный и крепкий сон нормального здорового человека, которому Арсений немного позавидовал. Красивый. Перекошенная от подушки щека делала его вид уязвимым, но он таковым не был. Вчера он говорил такие вещи, от которых у Арса подкашивались колени. Он не мог позволить ему уйти, хоть и не понимал, почему. Желал как можно сильнее раззадорить его, довести, грубить, если понадобилось, лишь бы доказать самому себе, что то небезразличие, о котором Антон ему говорил, правдиво. Арсений, зачем-то разубеждая себя в слабости, в близости, в отчаянно нахлынувшей нежности, на секунду позволил себе представить, что будет, если он разбудит Антона и скажет ему уходить, соврёт, что всё было ошибкой, что он им воспользовался, что грязный мудак, и Шастуну стоило навсегда забыть его адрес. Да, пожалуй, перегнул с драмой, но пока он об этом думал, в голове уже возникла главная мысль, которая стала решающей — вряд ли Антон, оскорбившись этими словами, встанет и уйдёт. «Антон не уйдёт». Простая додумка, что тот будет, скорее всего, пытать Арсения расспросами, выбивать чуть ли не через силу всю правду, нащупывать искренность под всей этой намыленной плёнкой — это заставляло хотеть, чтобы Антон оставался, ещё сильнее. — Чего улыбаешься? За мыслями сидевший на постели, по-прежнему неодетый и незаметно для себя озябший Арс чуть дёрнулся — не видел, как Шастун приоткрыл глаз. Голос хриплый, прокуренный, но всё равно приятный слуху. — Что-то никак не проснусь. Арсений пожал плечами и потянулся к краю одеяла, чтобы накрыть их, но длинная рука обхватила его поперёк живота и с непонятно откуда взявшейся силой потянула обратно в постель. — И не надо просыпаться, — пробурчал Шастун. Он перехватил ладонью бок Арса поудобнее, подтянулся, чтобы подползти ближе, перекинул через него ногу и устало выдохнул. Замерший Арсений выдохнул вместе с ним. То, как по-свойски Антон чувствовал себя в его постели, как по-хозяйски крутил им, располагался, как хотел, ещё больше заставляло ощущать Арса нужным. Засыпая, Арс успел подумать, что от жара чужого тела они вдвоём сильно вспотеют, проснутся на мокрых простынях, липкие и к обеду. Даже страх проспать весь день, опаска подскочить от грозного мяукания постепенно затихли, потому что сбоку в плечо уткнулся снова посапывавший нос. Так спокойно. Мысли стали крутить сценарии дальнейшего разговора — на что парировать более строго, о чём стоит поговорить до того момента, как Антон уйдёт. Он же, в конце концов, пойдёт за вещами в общежитие — не сутками же после пьянки ходить в тех же джинсах? Он пойдёт к себе, Арсений останется делать уборку, скорее всего, неловко попрощается, засмущается. Всё это казалось странным. По сути, чужие люди — знать друг про друга ничего не знали. Поверхностно, шапочно, на тоненького, и, в то же время, не секс на один раз, Арсений это ощущал. Антон опять уснул, на нём, распластавшись, как блин на тарелке, и Попова выбивало из колеи не только осознание, что кто-то на нём развалился, но и желание дать этому человеку крепко выспаться, не мешать. Арсений робко переложил руку так, чтобы приобнять его. Сон от жары накрыл быстрее. Ближе к обеду Попова разбудила возня в коридоре и шипение. Он нетвёрдым шагом прошаркал посмотреть и удивлённо уставился на открывшуюся картину: Антон дразнил Сырника каким-то сильно шелестевшим куском бумажки, второй рукой отвлекал, чтобы зацепить за пушистый бок, а этот переметнувшийся предатель пригибался к полу, потом в прыжке нападал то на одну, то на другую ладошку Шастуна. — Вообще не припомню, чтобы он так скакал, — обозначился Арсений из-за угла. В ответ его поприветствовала широкая улыбка. Вполне на вид выспавшийся и собранный Антон выпрямился, напоследок ногой зацепил лапу кота, за что тут же получил от него в ответ. — Очень игривый кошара, классный. — Сырник. Балуется, — пробормотал Арсений. Шастун подошёл ближе и, медленно потянувшись, чмокнул в щеку. — Доброе утро. — Уже день, — пробурчал Арсений. Вышло не грубо, скорее капризно, но за кучей волнений по поводу того, что последует дальше, Арсений посчитал маскировку достаточной. — Ты бука? — смешливо спросил Шастун. — Антон, мне не десять! Арсений не выдержал и прыснул. Невыносимо захотелось обнять его, как огромную плюшевую игрушку, чтобы его обняли в ответ, и постоять так посреди коридора. Почему-то это в голове Арса выглядело милым и условия не препятствовали, в общем-то, реализации, вот только он всё ещё не знал, как рушить эту стенку неловкости, как сближаться, как говорить о чём-то будничном, когда до этого всё, на что они были способны вдвоём — беседы строго по теме или ругань. Секс был, а говорить не научились. Развернувшись, Антон показал на кухню — на столе уже шёл пар из двух чашек и стояла тарелка с бутербродами. — Это обед при свечах? — следуя за ним, спросил Арсений. Вот, опять, сказал немного иронично, хотя не хотел. В нём дёрнулась ниточка, отвечавшая за благодарность, алгоритм срабатывал автоматически — хотелось снова обнять, так же просто, как сам Антон, подойти и поцеловать, дать понять, что для него эти мелочи чуть ли не судьбоносные, что они так много значили, что Шастун и вообразить не мог, как сильно сейчас действовал на него. — Садись, жуй. — А ты? — И я чай попью. Башка раскалывается. Попов достал из кухонного ящика таблетку обезболивающего, протянул Антону, присел за стол и стал послушно жевать хлеб с колбасой и сыром. Выпив таблетку, Антон поставил локти на стол, сложил голову на сомкнутые руки и сказал: — Арс, даже не думай. Арсений замер с открытым для очередного укуса ртом. — Ты о чём? — Даже не думай сейчас загоняться. Я же вижу, — с лёгкой улыбкой произнёс Антон. — Вижу, как ты перевариваешь, а надо быть проще. — Как ты? — Как я. Видишь, я тут, сижу. Живой, болтаю, пью чай. И ты отнесись к этому проще. — Потому что это несерьёзно? — чуть тише спросил Арсений. — Балда ты, Арсений! Вот, — он протянул руку и шутливо, еле касаясь носа, щёлкнул по нему пальцами, — нет, чтобы просто сказать что-то вроде: «Я волнуюсь за то-то и то-то», ты выдрыкиваешься. — Ну и выражения у вас, молодой человек. — А-а-а-рс, — потянул Антон, — ты услышал? Арсений многозначительно кивнул, поставил чашку на стол, упёрся спиной в стену и деловито сложил руки на груди. — Какой важный! — усмехнулся Антон. — Продолжишь в рифму — получишь. Шастун засмеялся и встал. — Ты домой? — Да, время уже. — Не думай, что я не знаю, будто ты проспал все свои пары. — Теперь будешь отчитывать меня? Арсений покраснел, и это рассмешило Антона. — Главное, Арс, не работу. Бабки нужнее знаний о том, как там учёный думал. — Эй! — возмутился Арсений, — ты имеешь удовольствие стоять перед одним из них! Вся прыть с Арсения спала, когда уже в прихожей обутый и собравшийся выходить Шастун притянул его к себе. Было не нервно, разве что самую малость. Антон давил своей непосредственностью, которой хотелось подчиниться. Он поднял его за подбородок и в губы прошептал. — Разрешишь? — А тебе нужно разрешение? — Вообще нет, считай это актом вежливости. В паре я буду отвечать за вежливость. Он поцеловал, едва коснувшись губами. — А у нас уже прям пара? Тебе точно десять, Антон. В момент, когда Арсений с по-дурацки расплывшимся от улыбки лицом собрался закрывать дверь, Антон позвал: — Погоди! Арсений вынырнул головой из проёма. Шастун заговорщицки прошептал: — Информируй Богатого хуя, вежливо, раз уж я за неё отвечаю, что я не отстану! Прибирая постель, занимаясь стиркой и минимальным уходом за растениями, Арсений думал только о том, насколько Шастун непредсказуемый. Всё это просто не укладывалось в голове. Арсений хлопотал, носился по квартире на каком-то резервном питании, мельтешил веником, подгоняемый перебором каждой детали по памяти. А какие у Антона были руки, как он проводил своими пальцами, где гладил, чего касался. Несколько раз Арс замирал среди комнаты, чтобы с закрытыми глазами повторить маршрут ладонью по своему телу. Тут же приходил в себя, как будто выпутывался из сетей ловушки и продолжал домашние дела. На вчерашние сообщения от Серёжи он так и не решился ответить. Они висели мёртвым грузом с пометкой непрочитанных, чем ещё сильнее вгоняли в необходимость отвлечься от реальности с многообразием её требований ко взрослому поведению ответственного мужчины, который делал лишь нечто чётко выверенное, нежели спонтанно поддавался чувствам. Чувства были. Арсений почти прощупывал их под рёбрами, и от этого становилось сложней дышать. Такой дурацкий трепет от внутренних перемен, тянувший к новому, неизвестному и оттого заманчивому. Пожалуй, решил Арс, так ощущали себя люди, которые спустя много лет однообразной работы вдруг увольнялись и находили себя в чём-то диаметрально противоположном, вроде творчества после бухгалтерской карьеры. И пусть сравнивать свою любимую работу со скукой Попов не желал, всё же его будни редко казались ему идеальными и наполненными. В работе ли было дело? Вот так обнаруживалась следующая тема для откровенной беседы с самим собой — Арса же всё устраивало в самом деле. Самообман по поводу образа жизни довольно талантливого достигатора-преподавателя, из которого вытекала невозможность устройства личной жизни, сейчас виделся таким странным, даже ребяческим. Арсений же сам прекрасно знал кучу примеров молодых людей — его ровесников, которые вполне были счастливы на работе, его коллеги и друзья, преуспевшие в науке, и, в то же время, слыли примерными, чуть ли не энциклопедическими семьянинами. Семья в традиционном понимании Арсению с его предпочтениями в гениталиях не светила, и этот вывод стал чайной ложкой дёгтя в его, казалось, относительно стабилизировавшей состояние рефлексии. Протирая столешницу, он в голове представлял гипотетические диалоги с родителями, в которых вскользь бы упомянул, что его будущее — никакая не симпатичная и успешная коллега с работы, и что нет у него красивой истории про то, как они с Жанной или условной Маргаритой (почему-то Арсению эти имена давали образу вымышленной избранницы очерченный образ преподавательницы философии или античной литературы) случайно столкнулись в университетском буфете или библиотеке, где не поделили компьютер. Родителям бы понравилась романтическая история про внезапную влюблённость их сына в хорошенькую и академически сложенную девушку. Вот только что делать с влюблённостью к парню, который практически сразу признался, что предпочитал парней, был на восемь лет младше и не то, что не испытывал тяги к научным достижениям, а был настолько от них далёк, что Арсению впору было бы встречаться с космонавтом, настолько равным было б расстояние избранника до поприща деятельности Попова. Не попишешь, как говорилось в умных интернетах, привязанность сшили белыми нитками, и её Арсений перманентно ощущал, как будто в самом деле добрая швея распорола его, впихнула в него всё, что ассоциировалось с Шастуном, и заштопала, завязав такой тугой узел, что не прорезать без увечий. Об Антоне хотелось думать. Так сильно тянуло, что Попов намеренно прилёг на диван, лишь бы ничем себя больше не отвлекать, а сосредоточиться на нежности, которая стала его новым открытием. Мысли не кусались, только лелеяли спокойствие внутри, хотя до этого Арсений и подумать не мог, что кто-то сможет колыхнуть в нём такой монументальный аспект, как скучание. Прошло около часа, даже не особенно-то и много времени, но ещё свежие фрагменты заставляли невольно улыбаться. Если бы не глобальная потерянность, отдельные воспоминания дёрнули бы не только морально, но и за член, но то ли от нервов, то ли от пока непереваренных потрясений желание разрядки отступило на второй план. Ещё и нога занемела. Арсений перевернулся лицом в спинку дивана. Хотелось спрятаться и смаковать, смаковать, смаковать. Свои предвкушения, ожидания, даже продумывать свои сексуальные желания, вписывая в них сцена за сценой Антона. Детально воображать, как бы он вёл себя, предложи ему Арсений снова остаться на ночь, или, Арсений допускал разные варианты, если бы они снова назначили консультацию, но совершенно случайно задержались бы допоздна. Выдумывать нравилось по той причине, что это увлечение загребало под себя всё сознание Арсения — ни о чём другом попросту не хотелось размышлять. Пусть он и ругал себя за бестолковое прозябание вместо подготовки к завтрашним парам да и, в целом, за несвойственную и вдруг возникшую смену режима, но хотел выжать из такого воодушевлённого состояния максимум. Оно могло быстро исчерпаться. Не только из-за усиленного фокусирования Арсения на таком, казалось бы, прозаичном случае, как незапланированный секс. Из-за Антона же тоже. Арсений верил тому, что Шаст говорил. Тот мог не говорить даже — то, как он спал на нём утром и криво нарезанный хлеб на тарелке тоже обретали голос в ушах Попова. Что-то делалось для него даже у него дома, хотя всё это время Арс вёл себя, откровенно говоря, не лучшим образом. За исключением, конечно, постели. Там он выложился. Опять же. Арсений перевернулся на спину и стал разглядывать потолок. Вот в самом деле — даже во время секса он думал о том, как его воспринимали. Какая доля превышала: похоти как фундаментальной потребности и её удовлетворения в принципе или желания именно его, приоритетнее, чем физически — просто трахаться? Задав аналогичный вопрос самому себе, Арсений выдохнул. Хотелось бы признать, что ошибся, что в искренности закралось сомнение, потому что долго ни с кем не был близок и не спал, да только напиздеть толку не сложилось — слушателей нет, а сам он не поверит, потому что Серёжу мариновал, несмотря на все условия для очень даже перспективных и горячих ночей. «Неужели это выбор?». Если так, то кто выбирал — Арс, судьба, подсознательное или Попова вообще к этому подтолкнули? Арсений предпочёл бы знать, что так предначертано кем-то свыше — плечам от скинутой ответственности легче. Ведь если всё, что он сейчас испытывал к Антону — щемящее, смешанное, странное, острое, глубокое, новое, не было так же завышено и гиперболизировано с его стороны, то такая ошибка затронет не просто Арсов быт, это… разобьёт сердце? Арсений театрально хлопнул себя по лицу ладошкой. Про себя стал считать в обратном порядке: пять, четыре, три… и засмеялся. Совсем почти беззвучно, скорее, шипя, но до того его страдания показались ему забавными, что это его развеселило. И вполне подходил момент, чтобы на удали подскочить с дивана, крикнуть: «Эх, ебись оно конём, который ходит буквой Г», лихо махнуть рукой и, подбежав к окну, признаваться прохожим в новой влюблённости и жажде наплевать на всё на свете, только Попов был другого склада. И всё же он улыбнулся. Он влюблён в парня, в своего студента, и если ему повезёт, то взаимно. Подпрыгнувший на подлокотник дивана Сырник в одно движение был захвачен в объятия, хотя об этом и не просил. Арсений не знал, о чём мечтали и посылали в космос сигналы коты, особенно такие упитанные, как этот, кроме как о добавке в миске, вот только в этот раз животное было спасено звуком телефона. Арсений осторожно поставил уже очевидно недовольного кота на место и с опаской взглянул на экран. Учитывая тонны игнора за сутки, это могло быть сообщение от Лазарева с повышенным содержанием рассуждений о том, как стоило вести диалоги, или о прощении, или о чём угодно — с темами бесед у Серёжи проблем не было. Это был «Колдун». Голосовое сообщение длиной в вечность.***
Антон не смог припомнить, когда впервые ощутил такие эмоции, как сейчас, когда доволен абсолютно всем. На ум приходили только странные отрывки из прошлого, вроде тех, когда Антон специально проснулся в пять утра, чтобы погулять в пустом парке, или удачно отменившаяся встреча, на которую он не планировал идти вообще, внезапный самоэкзамен по философии, зачисление зарплаты на карточку. Все они по-своему давали повод для прекрасного настроения, но были не теми. Настроение, которое царствовало прямо сейчас, пока он выходил из подъезда, шёл по привычному маршруту на остановку, как всегда это делал после работы, даже когда он проходил свой салон, зачем-то намеренно прячась в толпе, будто Ангелина высмотрит его через стёкла и понудит натянуть в его законный выходной фартук и заставит работать, казалось совершенно другим, до того преисполненным и, в то же время неопределённым, что Антон решил уделить особое внимание своему потоку мыслей. Хотя бы одна должна была спроецировать что-то здравое, а не только те восторженные визги, которые крутились у него в голове. Справедливости ради, Шастуна беспокойство одолевало только в той степени, когда проговаривать свои мысли вслух было ещё рано, но просто сказать себе: «И что вот теперь будет?» — очень даже кстати. Скорее воодушевление, послевкусие перемен, чем загоны, и их хотелось смаковать. В маршрутке задний ряд оказался пустым, Антон приземлился ближе к окну и прислонился лбом к прохладному стеклу. Ехать относительно недолго, до часа пик ещё несколько часов, кто-то отсиживал на работе, его однокурсники прозябали на парах, пока он гипнотизировал мелькающие столбики, прыгая глазами от одного к другому. Арсений теперь не ощущался наваждением. Не было осадка, как будто нахеровертил глупостей. Определённо был трепет — первостепенный, на который насаживались уже последующие эмоции. Чертовски клишированные, Антон бы посмеялся с них, расскажи ему кто вот так, как у него в голове. Все эти глупые восторги и детали, на которые и обращать внимания не стоило, по большому счёту. А Антон видел их — пока Арс спал, он ходил по его квартире утром, в смятении, рассматривал узоры коврика, играл с котом, пробовал заглянуть в кухонные шкафчики. Как будто стало можно, словно такая близость не покажется хозяину жилплощади наглостью. Ведь просто секс не развязывал же руки, не давал негласного разрешения рыться или своевольничать. Будь на месте Арсения кто-то другой, с кем захотелось бы переспать, вот так же, спонтанно, пусть даже из-за влияния градуса, стал бы Антон нервничать наутро? Шастун решил, что нет. Да и, что уж греха таить от самого же себя, утром он спокойно выходил от парня, который до стёртой ладошки пытался ему, пьяному до состояния бордюра, подрочить. Не было никаких неловкостей и уж точно не было бабочек, или что это такое там около желудка жрало Антона до сих пор. Разница ощущалась на каком-то природном уровне: вот с ним, вот так, как и было, пусть где-то кривовато, пусть неидеально, да и тело Антона не походило на модель по его меркам, пусть всё так, как было — он бы не изменил ни одного нюанса. Потому что сложилось. Для него лично, для его взгляда, и как доподлинно вписалось в картину того, что он хотел бы назвать «отношения». Секс с тем, в кого влюбился, и правда был не просто физическим процессом. Выходит, зря Антон думал в школе, что в будущем ни под каким предлогом с химией не столкнётся. У них случилась химия. «А вписалось ли это Арсу?». Он почти подъехал к общежитию, когда в его голове проснулось желание спросить об этом. Такое пекучее, как обсессия, когда, если не сделаешь — не сдвинешься с места. Шастун уже выпрыгивал из маршрутки с твёрдым решением пойти более длинным маршрутом, чтобы без лишней спешки попробовать сформулировать всё, что было в голове.***
Арсений, как перед прыжком в воду с вышки, шумно выдохнул и включил. «Арс, привет ещё раз. Наверно, странно слушать всё это. Не знаю, зачем я вообще поздоровался с тобой, хах. Нервы, наверное. В общем, я тут ехал, думал. Да-да, тут, по идее, должна быть шутка о том, что, мол, наконец-то, хоть когда-то я решил подумать. Но я серьёзно подумал. Всё, что хочу тебе сказать, попробую коряво тут, в голосовом рассказать. Я очень надеюсь, что ты послушаешь это, а не переведёшь в текст, потому что, мне кажется, что так будет хуже, потому что я со словами и так не дружу, а переводчик этот телеграммный, или как он правильно называется? В общем, штука эта сделает мои слова ещё более куцыми. Ха! Я, походу, впервые в жизни употребил это слово. Ладно… Короче, Арс. Я, кажется, влюбился в тебя. Та ты всё и так понял уже, да, но почему-то мне захотелось это сказать. Как я понял, что влюбился? Вот как раз поэтому — мне захотелось, вот прям, знаешь, до дрожи, произнести это для тебя. Это может ничего не значить, а может пиздец сколько значить. Но не скажу, что всё от тебя зависит тут — а то получится, как будто я вот так взял всё и переложил на чужие плечи. Нет, я не про это вообще. Не типо «Делай с этим, что хочешь», а что-то вроде «Давай, может быть, вместе решим что-то, если у меня есть шанс?». Я наговорил тебе всякое. Ну, про то, что я не отлипну и так далее. Я так говорил не всерьёз. Но опять же — не подумай, что я сливаюсь, нет! Просто я не конч, который будет доёбывать человека, если это невзаимно. А мне показалось, что взаимно, и эта фраза, ну, ты понял, когда мы прощались, про нас с тобой, как пару, шутка моя идиотская про Богатого хуя — это всё да, шутки, но я правда пиздец как влюбился, Арс. Арс, если ты ещё тут, скажи: «Алло!». Ха-ха-ха! Шучу, прости, правда — нервничаю сильно. У меня и так потные ладони, а тут я как будто телефон держу под водой. Мне, на самом деле, сейчас к тебе обратно хочется. Это навязывание, наверно, я не знаю. Всё, что я говорю — это не призывы и не давление на жалость. Я просто хочу тебе рассказать, что у меня на душе. Прикинь? Вот прям так — оно как будто у меня накопилось, хотя мы только вот виделись. Арс, ты классно пахнешь. Ты так классно пахнешь, что мне хотелось бы спать на тебе вместо подушки. Вряд ли тебе был бы даже чисто физически удобен такой расклад, но, как есть, уж извините — ты мощнейшее снотворное. Блядь, не в смысле, короче, что от тебя я засыпаю, не скучный, а как, знаешь, ну типо, умиротворяющий, короче. Как благовоние! Блин. Нет, ты не пахнешь, как благовоние, но действуешь на меня так! А пахнешь ты… Даже не знаю, что это за запах. Типа свежего чего-то, как будто всегда вкусно. Арс, ты вкусный. Прости меня. За то, что я тебе наговорил. Я стопудово удалю у себя это голосовое, лишь бы только не соблазниться переслушать. Иначе я точно провалюсь вот в этот люк. Тут, короче, как к общаге подходить, пиздец, какая дыра, но чисто накрытая, и так сто лет уже, я в шоке, что никто не ебанулся в неё. Я бы не хотел, если честно, стрёмная такая. Сейчас, погоди. Дорогу переходил, прости за секунды тишины. Или не прости, может, ты хоть отдохнул от моего бреда. Арс, ты охуенный. Это прям твоё прилагательное. Или причастие, у меня «тройка» была по русскому, я уже ничего не помню. Ты точно должен знать, какая это часть речи. И, какой бы она ни была, она твоя. Потому что ты — охуенный. Если я буду говорить о том, как мне с тобой было круто вчера, ты точно решишь, то это я из-за неопытности и всё такое. Типо, ну, челу двадцать плюс, ещё не сильно шарит. И да, ты прав, я — полный нуб в романтике, отношениях… ну, в сексе, тоже. Я не хотел бы обсуждать это так, бубня в микрофон, но, как будто получится, что, если я не скажу про это, типо мне пофиг, а это не так. Арс, я на Луну с тобой слетал, честно. Не тошни, пожалуйста, от того, что я тебе тут наговорил, но, блядь, клянусь: я сейчас понимаю всю эту фигню про «на крыльях любви» и прочее, я просто… Арс. Я влюбился, ты охуенный, и если всё же ты не против, я хочу спать ногами на тебе, потому что я вообще не понимаю, зачем я двадцать два года спал так херово. С тобой всё лучше. И в крайнем горшке, красном таком, тебя ждёт записка. Должен был быть сюрприз, типо, когда сам найдёшь, но раз уж я тебе тут наболтал хуево-кукуево, будет странно забыть и о ней. Ну, в общем, Арс, мне кажется, всё получится. И я тебя не подведу. Хочу сказать что-то типо «целую». Целую, Арс». Арсений, в полном шоке, с широченной улыбкой встал, словно никак не мог отойти от гипноза. В горшке с опунцией его в самом деле ждал клочок бумаги, вырванный, судя по всему, из его ежедневника на рабочем столе. Всего три слова. Не банальное и слишком преждевременное «я тебя люблю», а «поливай меня почаще». И впрямь — кактус был немного уставший. А Арсений, кажется, до остервенения счастливый.