Like a butterfly

Шаг за шагом, он медленно спускается по лестнице, почти не дыша. Мысли растут в своем количестве в бешеном, в самом деле безумном темпе, вытесняя друг друга, перерастая из одной в другую, пока в голове не остаётся сплошная мешанина из слов, вопросов, терзаний, сомнений, снедающих своего владельца. Что-то страшное, тёмное, бездушное селится в нём маленьким семечком, пускает корни, разрастается, пронзая органы, кости, нервную систему. Дыхание выходит из-под контроля: в одну секунду он не может сделать вдох, в другую — остановиться припадочно вдыхать кислород. Масса тел, сплетающихся конечностей, неостановимых в своем движении, подхватывает его внизу, подобно волне, и уносит в течение, которому Чимин не способен сейчас сопротивляться. Ноги сами ведут его безвольное тело к выходу, медленно, шаг за шагом, шаг за шагом, шаг за шагом… Он срывается. Скорость нарастает, Пак путается в собственных ногах, бежит, не разбирая дороги, несётся к лифту так, словно это единственный шанс обрести спасение. Он налетает на дверцы и хлопает по кнопке вызова, судорожно дыша, царапая ногтями по металлической поверхности в попытке ухватиться за неё. Ноги жгут, невыносимое желание сбежать тянет его с места, толкает из стороны в сторону, заставляет ввалиться в кабину сразу, едва двери начинают открываться. Он задаёт лифту направление на седьмой этаж и падает на пол, сжимается, словно умирающая звезда, которая с минуты на минуту распадётся на планетарную туманность. Злость и страх, его вечные спутники, вновь являют себя, напоминают, что от себя не сбежишь, что Чимин не имеет права на обычную жизнь, пока является собой. Что он — сплошная концентрация боли. То, что ему хотелось забыть, отпустить, то, что ему практически удалось оставить позади, собирается в одну сплошную стихию и огненным смерчем проносится сквозь него, оставляя то пепелище, которым он был на протяжении десятка лет, которым, как он надеялся, Чимин больше не будет. Почему когда он только-только перестал цепляться за прошлое, когда кошмары стали постепенно отступать, призраки вновь настигают его? Почему именно тогда, когда он смирился, что правду ему не дано узнать, она настигает его в самый неудачный момент и ломает так, что Чимин не уверен, сумеет ли восстановиться? До своей постели он добирается как в бреду, не разбирая, куда ступает, двигаясь больше по инерции, чем осознанно. Захлопнув за собой дверь, Пак грузно падает на матрас, подобно тяжёлому камню, сброшенному на дно морское. Он был уверен, что отпустил прошлое, что начал новую жизнь. Тогда почему его так убивает правда о том, что его отец всё-таки был способен на любовь? Способен на любовь к другим, и никогда — к нему.

***

Чимину так и не удается толком заснуть. Несколько раз он проваливается в дрёму, но снова и снова выныривает из неё с криками, боясь открыть глаза и увидеть, что всё это было не сном. Дрожащими руками он трогает шрамы, на манер браслетов оплетающие запястья, и как только убеждается, что раны не кровоточат, всё начинается заново. Мысли снедают его, пока не истощают полностью, он засыпает и вновь оказывается в ловушке своего же прошлого. К утру Чимин перестает чувствовать себя живым. Телефон разрывается от сообщений: с подработки ему угрожают увольнением за то, что ушёл со смены без объяснений и предупреждения, Ханбёль тревожится по поводу того, куда он внезапно пропал, Тэхён напоминает, что у них сегодня общее дело. Когда Чимин на протяжении целого часа не может решить, разбить свой телефон вдребезги или просто заблокировать всех, он понимает, что чувство, ошибочно принятое им за опустошение — не более, чем родная, привычная каждой клеточке его тела бешеная ярость. С ней он жил столько лет, что и забыл, каково это — жить без неё. Эти несколько месяцев блаженного спокойствия были подобны чаше рудниковой прохладной воды, которую дали испить ему, умирающему в агонии от жажды. Но это не было спасением, только отсрочкой от неизбежного. Было славно жить, не задумываясь о том, куда бежать, о причинах продолжать этот бег. Но всё вернулось к истокам. Он снова задаётся вопросами. Почему все лгали ему? Почему отец не оставил его в покое, раз он не был ему нужен? Почему от него все хотят отказаться? Сперва родная мать, впоследствии отец. Неужели он недостоин любви, счастья? Разве он чем-то хуже того же Чонгука? Почему он всё ещё дышит, почему его обрекают на страдания? Если он настолько никчёмен, что все сочли его бесполезным, то почему его так и не убили? Первый свой шрам он получил в восемь лет, и с того дня ни одного года не проходило без новых уродств. Чимин сызмала спрашивал себя, почему его жизнь такая ужасная, неужели это он всему виной? Он пытался перекинуть вину на всех подряд — на себя, на семью Ким, на родную мать, которую не помнил — но никогда не на отца. Тот был его щитом, единственным, кому он верил, кого боготворил. К счастью, розовые очки с него сорвали довольно рано, однако и это событие не пролило полностью свет на все грехи его отца. В жизни Чимина на протяжении двенадцати лет были одни только мучения, другого он не знал. А всё потому, что его отец чёртов эгоист. Он поставил своё счастье выше всего, он предал своего друга и босса, сбежал с чужой возлюбленной, оставив сына на попечение едва знакомого тому человека. И вместо того, чтобы стойко пережить смерть любимой в одиночку, вместо того, чтобы справляться с трагедией своими силами, вместо того, чтобы скрыться навсегда от преследования семьи Ким, он вернулся за Чимином и утянул его за собой в ад. Раньше Пак искренне хотел быть подле отца, ведь верил, что они нужны друг другу. Но он никогда не был нужен Пак Тэуну. Остаётся загадкой, по каким причинам тот перечеркнул всю жизнь своего сына. Намеренно ли, невольно ли? Впрочем, имеет ли это значение? Теперь, когда Чимин понимает, что вся его жизнь — грёбаная уродская шутка, кажется, уже ничего не имеет значения. Если до этого его ещё что-то волновало — что будет с ним, когда он выплатит долг; найдёт ли он смысл жить, смысл вставать по утрам; что скрывает Намджун, что пережил в своем прошлом Юнги — теперь ему безразлично всё. Он мечтал о смерти много лет, но находил в себе силы двигаться вперёд, жить, пускай и не видел в этом смысла. Но как продолжать вставать и идти, если тебя из раза в раз толкают в грязь лицом, напоминая, что ты ничтожество, недостойное счастья? Чимин состоит из шрамов и злости, так было всегда, пока в его жизни не появились Намджун и банда. Он был уверен, что раны прошлого остались в прошлом, покрылись коркой. Но вот, они вновь кровоточат, да так обильно, что Пак не знает, от чего его тошнит больше — от мучительной боли, выворачивающей наизнанку, или от страха перед мыслями о смерти, об избавлении от боли, что звучат всё громче и чаще в его голове. Если ночью ему хотелось сбежать в неизвестном направлении, скрыться — и неважно где — то сейчас он знает, куда держать путь, где наконец перестанет чувствовать боль. В конце концов, нет человека, который сможет бесконечно терпеть боль. То, что до сих пор его не сломала ни одна пытка, не значит, что этому не суждено было случиться. В конечном счёте он чувствует себя именно что сломанным — спроси что угодно, расскажет, лишь бы не мучиться больше. Как избавиться от боли, как остановить пытку, которая ранит не на физическом уровне, а на каком-то совершенно ином? Он даже не может пустить слезу, ведь пять лет назад Пак Чимин заставил себя забыть, каково это — плакать. Остаётся только смерть. Телефон вновь дрожит от вибраций, и на дисплее высвечивается звонок от Тэхёна. Чимин сомневается, что ответил бы, даже будь это Юнги или, того хуже, Намджун. Осознание того, что одна интрижка стоила сотни поломанных жизней, включая его собственную, пробуждает такую ярость, которую, кажется, он не сможет успокоить уже никогда. Ему откровенно плевать на дела банды, всё, что его сейчас волнует — как перестать чувствовать. Чимин внутренне будто бы разлагается от собственных же эмоций. Чем гнить от бессильной злости и обиды, он предпочтёт не испытывать ничего. Экран едва успевает потухнуть, как загорается вновь — в этот раз Тэхён отправляет ему сообщение вместо того, чтобы тратить время на попытки дозвониться. Против воли Пак бросает взгляд на телефон и замечает несколько гневных строк от Кима, который никак не может его найти. Почему его просто не могут оставить в покое — всплывает невольный вопрос. Ответ сам собой приходит к нему, и от нового болезненного осознания Чимин едва не сходит с ума. Он подписал практически рабский контракт с Намджуном, чтобы вернуть ему деньги, которые отец — все, до единой воны — потратил на свою возлюбленную. Даже кончики пальцев начинают гореть от злости. Будь его воля, он убил бы эту женщину вновь. С особой жестокостью, в которую вместил бы всю ту боль, что испытывал годами по вине отца и этой предательницы. Он с ранних лет мучился догадками о том, что такого совершил отец, что ему пришлось пуститься в бега, рисовал в своих мыслях преисполненные благородства картины, в которых Пак Тэун был героем, не предателем. На деле же, как и сказал Ким Йониль, он просто не смог удержать член в штанах. От гнева у Пака начинает болеть голова. Чем сидеть на месте, напрасно мучая себя мыслями — словно мук и без этого не хватает — Чимин решает заняться делом, чтобы очистить голову. Сбросив с себя одежду, он наскоро переодевается в сменную и в какой-то момент даже подумывает о том, чтобы остаться в футболке, не скрывать шрамы за курткой, однако отвращение к себе оказывается сильнее. Схватив мобильный, Пак устремляется к выходу с восьмого, раздумывая над тем, что ответить Тэхёну. Вопрос отпадает сам собой, когда, открыв дверь, он сталкивается взглядом с коллегой, что глядит на него поражённо. — Ты всё время там был? — Ким часто моргает, не до конца убежденный в реальности того, что видит. — Что ты там делал? Чимин спускается по лестнице, контрольным взглядом пробегаясь по собственному облику на предмет открытых участков кожи: разбитые об столешницу костяшки правой руки скрыты за тканью перчатки, как и шрам на левой, ободки от стяжек на запястьях укрыты рукавами, ключицы с ожогом на них спрятаны за высоким воротом футболки. — И тебе доброе утро, — отзывается тихо, отрывисто, дабы не выдать голосом свои эмоции. Тэхён не сводит с хубэ недоумевающего взгляда, в котором отражаются все его вопросы, что растут в геометрической прогрессии по мере действий Чимина. Пак невозмутимо хозяйничает на кухне, рыщет по верхним полкам, чтобы минутой позже выудить оттуда початую бутылку коньяка. Не выдерживает Ким, когда на его глазах коллега делает длинный затяжной глоток. — Эй, ты в порядке? — встревоженно спрашивает Тэхён. — В полном, — хрипло отзывается Пак, морщась от пожара, разрастающегося в горле и перекидывающегося в самое нутро. — Смотря на тебя, так и не скажешь… — А ты не смотри, — Чимин возвращает пустую бутылку на место и поворачивается к сонбэ. — Что за дело? От этого вопроса Тэхён выпадает в осадок. — Ты вообще читал мои сообщения или как? — возмущается он. — Встреча с информатором! — Понял, — Чимин коротко кивает и движется к выходу. — Идём. — Уже? По-моему ты сейчас не в том состоянии, чтобы… — Идём, — упрямо повторяет Пак, и Ким вынужден подняться с дивана, тяжко вздыхая. По прошествии времени Чимин понимает, что идея отвлечься была такой себе. Ему приходится кидать все силы на то, чтобы держать себя в узде: не хлопать дверьми, не рычать при столкновении с коллегами, не пинать лифт, который им приходится ждать добрые две минуты. Что вообще может происходить такого утром субботы, чтобы занять лифт на такой огромный отрезок времени? В конце концов, максимум, который позволяет себе Пак — многозначительно выдохнуть, когда Тэхён включает музыку в машине. Можно собой гордиться, он даже никого не убил. — Ты какой-то нервный, — бурчит коллега, до сих пор негодуя по поводу того, что им приходится ехать в полной тишине. Чимин ограничивается коротким хмыканьем и утыкается лбом в стекло, пустыми глазами наблюдая за искрящимися лучами утреннего солнца, укрывающими улицы. Ему становится жарко от одного только вида всего это слепящего света. Устав морщиться, Пак закрывает глаза и вновь возвращается к призывам успокоиться. Даже пейзажи родного города его не радуют, поэтому в мыслях Чимин рисует снежные просторы, белую крышу домика в лесу, безмолвие зимы. Он вспоминает розовый цвет кустистых облаков на горизонте, мягкое, терпкое золото уходящего солнца, сверкающий, словно усыпанный самоцветами розовый снег. Интересно, губы Юнги холодные? — Боже, блядь! — вопит нервно Ким, когда его хубэ со всей дури бьётся головой о стекло. — Ты, блядь, в норме?! — Отстань, — сипло требует Чимин, краснея то ли от злости, то ли от смущения. «Ну и мысли», — думает он, потирая ноющую шишку на лбу. Он верно и неизбежно сходит с ума. Доказательством тому — его разум, что суматошно мечется из стороны в сторону, от желания убить к мыслям о… Лучше даже не вспоминать. — Ещё долго? — спрашивает, поворачиваясь к Тэхёну. Если он в скором времени не отвлечется на дело, то точно разнесёт здесь всё. Или же его мысли разнесут мозг, одно из двух. — Мы почти на месте. Эти слова должны бы звучать облегчением, но у Чимина, напротив, появляются тревожные опасения, когда Ким прокручивает руль, сворачивая в сторону неприметного с виду здания, в котором, насколько Пак знает со слов коллег, проворачиваются в самом деле мерзкие дела, включая многие незаконные сделки, связанные как с наркотиками, так и с проституцией. О том, что продают в стенах этого места, в криминальных кругах ходит множество мифов и легенд, от которых Чимина, в лучшем случае, мутит. — Нам же не туда, верно? — Именно что туда, — весело отзывается Ким. — Дерьмо, — стонет Чимин, чувствуя, что его в самом деле сейчас стошнит; головная боль только усиливается. — Ты же знаешь, я не люблю злачные места. Обязательно было назначать встречу здесь? — Между прочим, место встречи выбрал не я. Да и с чего ты взял, что это злачное место? Пак выгибает бровь, услышав столь глупый вопрос. — Все знают, что это за место. — Мда уж, а они ведь только недавно сюда переехали… — сетует Ким. — Чувствую, облавы легавых ждать не долго. Чимин тоже это предчувствует, и неудивительно. Как правило, для подобных заведений лучше, когда о них знают как можно меньше людей. — А это не ловушка? — неожиданно предполагает Пак. — Не очень-то надёжное место… — А ты не параноик? — в тон ему отвечает Ким, паркуя авто. — Информатор надёжный, лично проверенный Главой ищеек. Если он назначил место встречи здесь, значит, облавы сегодня точно не будет. — Ну-ну, — Чимин открывает дверь, ступая на твёрдую поверхность земли и едва не вспарывая носом асфальт. Проморгавшись, он понимает, что стоит на коленях — те горят огнём от столкновения, а Пак всё не может понять, что он делает на земле. Он настолько удивляется, что даже умудряется на долю секунды забыть о своей злости. Когда Чимин поднимается на ноги, в глаза ему бросаются собственные изношенные ботинки, и гнев возвращается к нему. Невольная усмешка трогает его губы, и тем больше хочется Паку смеяться, чем дольше он смотрит на эти грязные отвратные ботинки. Как вообще ему могут нравится вещи, которые он носит только потому, что на другие у него нет денег? А всё из-за чёртового Пак Тэуна, который вместо того, чтобы озаботиться счастливым будущим своего ребёнка… — Эй, — зовёт Ким, и Пак сдвигается с места, отмахиваясь от очередных злых мыслей. — Ты меня очень тревожишь, Чимини. Проходя мимо коллеги ко входу в здание, Пак пользуется возможностью и тычет ему средний палец в лицо. — Ну и пошёл на хер! — ругается Тэхён, догоняя хубэ. — Больше я о тебе беспокоиться не буду. «Ну и славно — меньше головной боли», — эти мысли Чимин решает оставить при себе, отлично понимая, какая реакция последует, если он их озвучит. Тэхён, нагнав его, не остаётся в долгу и пихает хубэ в лицо тот же самый неприличный жест, который показал ему давеча Пак. Зря, очень зря — подобным поведением Тэхён нарушает и без того неустойчивое спокойствие коллеги. Чувствует Чимин, сегодня он кого-нибудь таки грохнет. Петлять коридорами в одиночку им не дают — внутри их встречают сотрудники, которые, обменявшись с Тэхёном паролями, проводят их к нужной комнате. Внутреннее убранство напоминает обыкновенный караоке-бар — вероятнее всего, под него здесь всё и замаскировано. Информатор — полноватый мужчина с лицом бледным и круглым, как рисовая булочка — ожидает их на месте, потягивая алкогольный коктейль, пестреющий несколькими оттенками. Тэхён заказывает себе с коллегой соджу и усаживается у стены, напротив информатора. Чимину остаётся только гадать, осознанно ли Ким уступил ему место на краю, заботясь о его комфорте, или это чистое везение. Первым делом информатор торопится поклониться и обменяться рукопожатиями со своими гостями. Он представляется псевдонимом Тонкэ, что созвучно с дворнягой. Тэхён, не привыкший терзать себя напрасными догадками, спрашивает об этом в лицо и получает неожиданно отрицательный ответ. Тонкэ просто Тонкэ. Пока информатор продолжает обмен любезностями с Кимом, Чимин тщательно осматривается на предмет угрозы. Темное освещение здесь словно для того, чтобы усложнить ему эту работу, впрочем, Чимин справляется и так. Ещё на входе он заприметил спрятанный у Тонкэ за пазухой пистолет, и эта мысль не даёт покоя. Тэхён, без сомнений, тоже вооружен, но для авторитета в Гукхва это обычное дело. Зачем проверенному и надёжному, со слов Кима, информатору брать с собой оружие на встречу? Наконец, Тонкэ перестает попусту трепаться и начинает свой рассказ — всё то, что ему удалось найти на их троих подозреваемых. В ходе разговора он так же подтверждает кое-что из того, что удалось выяснить при допросе супруги главы Тигров. Тэхён выглядит довольным услышанным, однако Чимин, которому зудящая злоба, ноющие при любом движении костяшки и волнами нарастающая головная боль мешают сосредоточиться на деле, не может собрать воедино всю эту вереницу, казалось бы, не связанных между собой данных. Ничего полезного, по сути, им услышано не было: трое подозреваемых всё так же остаются подозреваемыми, их возможное участие в сговоре против Гукхва не подтверждается, но и не опровергается. Информация, полученная от Со Йеджи, пользы в себе не несёт, данные об информаторе Тигров слишком размыты, их можно отнести к любому из троих. По-настоящему ценных данных добыть не вышло. Ближе к концу рапорта Чимин даже начинает задумываться: а точно ли проблема в его несобранности? Больше похоже на то, что их информатор далёк от того, чтобы зваться профессионалом своего дела. И к чему тогда с ним сотрудничать? Ему стоит устроить проверку. — Господин Тонкэ, — впервые подаёт голос Пак, и информатор бросает на второго бандита нервный взгляд. — Что вам известно о Ким Йониле? Глаза Тонкэ округляются и загораются каким-то странным блеском, брови взлетают вверх. Он начинает глазеть по сторонам, а через секунду выдает неожиданное: — Это кто? Простите, я, наверное, не знаю его вовсе… Чимин ударяет рукой по столу, и, задрав к верху подбородок, откровенно хохочет в голос. Тонкэ кидает полный испуга взгляд на Тэхёна, однако понять, что происходит, ему не удается. Уже довольно долгое время всё происходящее — кража Тиграми их товара, неизвестный информатор, который строит против них козни, изнасилование Чон Чунён, участившиеся подставные убийства — кажется Чимину странным. Ничего упорно не желает сходиться в единую картину. И вовсе не потому, что они ещё далеки от истины, а потому что кто-то намеренно всё путает. Вопросы только множатся: как человек, зарабатывающий поиском информации в криминальных кругах, может не знать о кузене Ким Намджуна? Если он говорит правду, значит, он идиот и плохо выполняет свою работу. В том же случае, если он лжёт, Тонкэ всё ещё остаётся идиотом, потому что эта самая нелепая ложь, которую он мог выдать в ответ на вопрос Чимина. Но зачем ему лгать о том, что он не знает Ким Йониля? Столь сглупить он вполне мог из-за нервов. Следовательно, не попал ли Чимин в цель, ткнув пальцем в небо? С его стороны тоже было не слишком умно забыть о Йониле, погрузившись в свой гнев. Зачем павлину ему помогать? Он не выглядит как сердобольный человек, который способен на проявление искренней заботы или жалости. Его цели, очевидно, не несут за собой ничего хорошего, Чимин ощущает разрушительные последствия его «доброго дела» до сих пор. До сих пор ему хочется наложить на кого-нибудь руки от ярости. Очевидно, что Ким Йониль давно проверен Намджуном, что за ним постоянно ведётся наблюдение, так же очевидно то, что будь именно он информатором Тигров, его бы давным-давно вычислили. Но это не значит, что он им не враг. Он определенно ведёт какую-то свою игру. Вот только Чимин владеет ничтожно малым количеством информации, чтобы сказать, что это за игра, каковы её правила и цели, а так же роли, которые занимают члены банды в этой игре. Всё слишком запутанно, и это злит. Словно ему мало проблем, его впутывают во всё дерьмо подряд, вынуждая в нем копаться, уткнувшись по самый нос… Бесит. — Чимин? — Тэхён вновь строит обеспокоенное выражение лица. — К чему этот вопрос? Если тебе нужно узнать о Ким Йониле, ты можешь спросить меня или босса, мы… — Ты лжец, Тонкэ, теперь для меня это очевидно, — говорит Пак, посылая собеседнику лукавую улыбку. — Вся твоя информация не стоит ни единой воны. И не только потому, что она бесполезна, но так же и потому, что все слова лжеца приравниваются к пустому трёпу. — С чего вы взяли, господин, что я солгал? — криво улыбаясь, интересуется Тонкэ. — Я правда ничего не знаю об этом вашем Ким Йониле… Его нервозность, однако, кричит о том, что он лжёт. Зачем продолжать лгать, если тебя уже раскрыли? Что именно связывает его с Ким Йонилем? Зачем ему понадобилось брать с собой пистолет? Какой смысл назначать встречу для того, чтобы передать бесполезную по сути своей информацию? Разве что только вся добытая им информация не была сперва хорошенько отфильтрована Йонилем. Вполне вероятно, что так и было. Лжецам свойственно бояться тогда, когда в глазах других опасности нет, отсюда и пистолет. Личная встреча требуется для того, чтобы убедиться, что каждому слову лжи поверили. Чем больше мыслей, тем тяжелее и больнее делается его голове. Кажется, ещё чуть-чуть — и она взорвётся от боли. — Мы не станем платить тебе за то, что сейчас услышали, — чеканит Чимин, вызывая гробовую тишину своими словами — на секунду ему даже становится легче. — Мы так же отказываемся впредь иметь с тобой дела. — П-подождите! — Тонкэ хлопает руками по столу перед собой, и Пак морщится. — У вас, по хорошему, вообще не должно быть права голоса в таких вопросах! Не станете платить? Отказываетесь от сотрудничества?! Господин Пак, подумайте хорошенько, прежде чем делать подобные заявления! Одно мое желание — и каждый узнает о вас всё. Чимин выгибает бровь дугой. — Прямо-таки? — сухо уточняет он. Тэхён грубо пинает его под столом, намекая на то, что ему, сбрендившему параноику, следует закрыть рот. Однако уже слишком поздно. — Мелкий ублюдок, думаешь, я тебе не угроза? — любезная улыбка стирается с лица Тонкэ. — Однако я знаю, что ты боишься унижения больше боли, знаю, к каким людям ты питаешь теплые чувства, знаю, какую правду ты хочешь от них скрыть. Уверен, Им Сонхун и Ю Гынтэ — знакомые тебе имена. Сперва Чимину кажется, что его сердце останавливается. Просто перестает биться в один момент, разнося по телу не кровь, а боль. Та набирает силу в груди, охватывает лёгкие, заставляя отключиться и их. Чимин забывает, как дышать. Он никогда не боялся, что о его прошлом узнают. Он прячет шрамы только потому, что они противны ему, а не за тем, чтобы скрыть правду от коллег. В конце концов, практически всё, что о нём можно было узнать, Юнги, если не выяснил до сих пор, рано или поздно узнает точно. В жизни каждого человека есть слова, на которые он остро реагирует. Реакция может быть самой разной, от безудержного смеха до безмолвного ужаса и оцепенения. В жизни Чимина не так уж и много слов вызывает сильную реакцию, и все они — имена. Два из них — Им Сонхун и Ю Гынтэ — вызывают самую страшную реакцию из возможных. В конце концов, именно их лица приходят ему в кошмарах. Именно с этими лицами связаны самые страшные его воспоминания. Чимин не боится, что кто-то узнает правду о том, кем были эти люди и за что он их убил. Но угрожать ему этими именами не самая лучшая идея. Хотя бы потому, что его реакция на них всегда одна. — Что такое? — посмеивается Тонкэ. — Напомнили твое место, вот ты и притих? В тот самый момент, когда из гнусного рта вырвались эти два имени, прозвучав в одном предложении, Чимин потерял контакт с собственным сознанием. Все его мысли, действия и чувства для него были далеки, точно скрыты туманом. Он словно издалека наблюдал, как одним резким движением ноги переворачивает стол, как рука юркой змеей скользит меж складок чужого пиджака, выуживая оттуда оружие. Не приходит и минуты, как раздаются выстрелы. Первый, второй, третий — Чимин спускает на Тонкэ всю обойму, не жалеет ни единой пули, а когда и тех не остаётся — мажет со всей силой стволом по лицу, избивая теперь уже мёртвое тело. — Пиздец… — шёпотом отзывается Тэхён, наблюдая круглыми глазами за буйством младшего коллеги. — Эй! — кличет он Пака, вскакивая с места вслед за ним. — Эй, да успокойся ты! Несколько минут борьбы уходят у Тэхёна на то, чтобы привести Чимина в чувство. Перестав наконец изливать гнев на бездыханном теле, тот замирает, сжатый в объятьях Кима, глядя пустыми глазами на Тонкэ. — Господи… — двери открываются, в комнату заглядывает прибежавшая на звуки выстрелов сотрудница и замирает на месте, глядя на труп. Чимину это помогает окончательно прийти в себя. Скинув руки Тэхёна, он делает замечание: — Вы так и не принесли соджу. Надеюсь, хотя бы уборка у вас предусмотрена. И, невозмутимо переступив через труп, движется к выходу. Сотрудница в ужасе отскакивает от него, убираясь с прохода, и так же она реагирует на Тэхёна, который устремляется следом за Паком. В коридоре его неожиданно не оказывается. Ким заворачивает за угол, ищет в стенах здания, проверяет парковку и даже машину — Чимина и след простыл. Помимо прочего, он игнорирует все звонки и сообщения — что, впрочем, и неудивительно. Наскоро Тэхён принимает решение отправиться на базу, чтобы известить о произошедшем хённимов и попросить их помочь ему в поисках. К счастью, этого ему делать не требуется — довольно скоро Ким обнаруживает пропажу на базе, на родном седьмом этаже, правда, далеко не в лучшем состоянии. Чимин забился в угол, сидит там, спрятав глаза, трясётся всем телом и судорожно дышит. Когда Ким пробует приблизиться, получает только яростный взгляд в ответ. Словно укротитель диких животных, он пробует медленно, редкими одиночными шагами двигаться к Паку. Однако Чимин не дожидается, когда к нему подберутся — он вскакивает на ноги и пытается пронестись мимо Тэхёна к выходу. В этот момент тому удается схватить хубэ за плечо. — Чимин! — зовёт Ким, с силой встряхивая своего коллегу. — Эй, что с тобой?! Можешь уже наконец ответить?! Нахрена ты загасил информатора? И кто такие эти Им Сон… Сону? И этот, как его там… — Им Сонхун и Ю Гынтэ, — не своим голосом исправляет его Чимин, пряча глаза за растрепавшейся чёрной чёлкой. Тэхён выдыхает с видимым облегчением, когда ему наконец удается получить внятный ответ от Пака. Он становится напротив Чимина и, сжимая его плечи, медленно спрашивает: — Эти люди делали тебе больно в прошлом? Чимин, не переставая биться в крупной дрожи, заторможенно кивает. — Хорошо… Я не буду о них больше спрашивать, если хочешь. Но, пожалуйста, объясни мне, зачем ты убил господина Тонкэ? Для этого были причины… или тебе просто захотелось? Упрямое молчание Чимина выводит и без того нервного Тэхёна из себя. — Эй, я кого спрашиваю?! Если тебе плохо, так и скажи, я оставлю тебя в покое! Блядь, тебе нужна помощь или нет?! Не выдержав, Пак поднимает на коллегу безумные глаза и, воспользовавшись моментом, ловко выуживает чужой пистолет из кобуры, скрытой под курткой, как сделал то давеча с Тонкэ. Тэхён не успевает остановить Пака и готовится к любым последствиям допущенной им оплошности, однако Чимин аккуратно вкладывает пистолет в чужую руку и поднимает к своему лицу. Дулом на себя. — Выстрели, — просит тихонечко. Тэхён выглядит обескураженным. — Прости, что?.. — Моя жизнь — одна сплошная пытка… и я даже не преувеличиваю, понимаешь? — дрожащим голосом начинает Чимин. — В моем прошлом было столько пыток, бега и смертей, что всё слилось в одно. Я некоторые недели и месяца своей жизни не помню, мне пришлось забыть, потому что было больно, понимаешь о чём я, Тэхён? Когда я узнал, что отца убили, я смирился с тем, что никогда не узнаю правду о том, чего ради всё это было… Но я узнал. Я узнал и понял, что моя жизнь настолько бесполезная и бессмысленная, что лучше умереть, чем жить так. Если ты правда хочешь мне помочь, выстрели и подари мне спасение. — Я не… Нет, Чимин. Ты явно сейчас не в себе, я не стану стрелять в тебя! Чимин гневно выдыхает и одним движением выбивает пистолет из чужих рук. — Тогда ты мне ничем не поможешь, — зло цедит он сквозь зубы и скидывает с плеча чужую руку, устремляясь к выходу. Тэхён, всё ещё пребывающий в оцепенении после чужого откровения, не стремится догнать его и вернуть, он продолжает стоять на месте, прокручивая чужие слова в своей голове. Он чувствует, что не способен помочь, потому решает позволить Чимину уйти. В конце концов, кто он такой в самом деле, чтобы вмешиваться? Его назвали другом, но какой же он друг, если ничего о жизни своего хубэ не знает? К счастью или нет, Чимину так и не удается уйти — он только тянется к ручке, как двери распахиваются перед ним, и Пак нос к носу встречается с тем, о ком и думать забыл. Мин выглядит удивлённым и замирает в последнюю секунду — только так и удается избежать прямого столкновения. Он бегло оглядывает Чимина, отмечая нездоровую бледность, дрожь в теле, свежие пятна крови на одежде. Однако прежде, чем он успевает задать вопрос, Пак движется вперёд, толкаясь, чтобы прорвать себе путь. — Хённим, держи его! — вопит вовремя пришедший в себя Тэхён, и Юнги преграждает Чимину путь рукой. Не сводя угрожающего взгляда, Мин медленно подводит его внутрь помещения, пока они не оказываются на достаточном расстоянии от выхода. — Что у вас происходит? — спрашивает он строго, всё так же не глядя на Кима. — Теперь ты разбирайся с его психами! — восклицает Ким вместо объяснений, однако, перехватив холодный взгляд хённима, тушуется и начинает рассказ: — С самого утра он ходит какой-то бешеный! Час назад обвинил информатора в пиздеже, потом как с цепи сорвался и грохнул его, когда тот упомянул какого-то там Сонхуна. Услышав имя своего предшественника, Юнги хмурится. Ему известно, что именно Пак убил бывшего главного дознавателя банды. Зная о репутации Сонхуна, Юнги может только догадываться, сколько Чимину довелось пережить от его рук. Неудивительно, что это имя вызывает у него агрессивную реакцию. — А минуту назад… — вновь подаёт голос Ким, но уже говорит он на порядок тише, — …Чимин просил меня его убить. — Выйди, — требует Юнги, и Тэхён пулей вылетает, пользуясь возможностью. Оставшись с Паком наедине, Мин толкает его к ближайшей стене и холодно спрашивает: — Теперь послушаю твою версию. Что случилось? Чимин молчит. Он не смотрит на Юнги, даже не думает смотреть, сгорая внутренне от злости. Только Мин Юнги ему для полного счастья и не хватало. Он вновь будет устраивать допросы, сделает больно, если понадобится, а Чимину просто хочется… По правде говоря, он без понятия, чего хочет. — Иди на хуй, — огрызается, отталкивая от себя Мина, который, на удивление, с лёгкостью поддается и отходит в сторону. Те несколько раз, когда он пытался уйти с седьмого, его всегда перехватывали, силой удерживая на месте для разговора, потому сейчас Чимин непроизвольно выбирает восьмой этаж в качестве места, где он сможет спрятаться и успокоиться. Он не оборачивается, но прислушивается к Мину и даже испытывает некое разочарование, когда понимает, что тот не торопится следовать за ним. Открыв двери подаренным Юнги ключом, Чимин скрывается за ними во тьме родного коридора. Он упирается спиной в двери, прислушиваясь к собственным ощущениям. Глаза жгут от желания заплакать, но слёзы не идут. Кажется, огонь в нём сжег всё дотла, не оставив ни единого чувства, кроме чистой и безумной стихии под названием ярость. Чимин проходится глазами по коридору дальше, повторяя привычный ему путь, но спотыкается на тонкой полосе света. Золотисто-розового закатного света. Он сдвигается с места, следуя за полосой, останавливается напротив едва приоткрытой двери. На его памяти она всегда была закрыта. Чимин легонько касается пальцами двери и толкает её, скользя взглядом внутрь. Увиденное селит в его сердце смуту и грусть. Помещение, залитое искристо-персиковым светом уходящего солнца, не пустует, как ожидал того Пак. Стены заставлены шкафами, по центру стоят кресла и диван, и всё это укрыто защитной мутно-белой плёнкой. Восьмой этаж потихоньку обживают, и это значит, что вскоре ему здесь не будет места. Чимин пытается вдохнуть, но не может. В лёгких вместо кислорода по ощущению злость. Злость течёт по венам, ударяет в виски, кровавой пеленой стелится перед глазами. Пак морщится от раскалывающей голову боли и на неровных ногах движется к креслу, на которое вскоре падает, не потрудившись убрать плёнку. Устремив нечитаемый взгляд на собственную руку, Чимин с усилием сжимает её в кулак, до боли в разодранных костяшках, скрытых за тканью перчатки. Затем разжимает пальцы, удерживая ладонь в таком положении. Несколько секунд наблюдает за тем, как её прошибает крупной дрожью, а после вновь яростно сжимает, и так раз за разом. Он старается дышать медленно, но каждый вздох от бурлящей в крови ярости превращается в судорожный, рваный. — Прекрати, — слышится голос Юнги, который незаметно таки прокрался вслед за ним и уже минуту наблюдает за тем, как Пака трясет и разрывает от гнева. — Что прекратить? — с раздражением спрашивает Чимин, метнув злой взгляд в хённима, который выглядит до обидного невозмутимым и безразличным, стоя вот так в дверном проёме, опираясь о косяк одним боком, с сигаретой, зажатой меж пальцев. — Прекрати злиться, это тебе ничего не даст, — выдержав зрительный контакт с хладным спокойствием, выводящим Чимина из себя, говорит Мин. Прекратить злиться? Ничего не даст? Юнги говорит так, словно Чимин злится с конкретной целью, словно способен управлять этим. Если бы. Он хочет перестать, но ничего другого чувствовать сейчас не способен. На протяжении многих лет каждый день в его жизни — это злость, злость, злость, злость. — И что тогда от меня останется? — Пак отводит взгляд, сжимая челюсти. — Ты. Этот ответ лишь сильнее разжигает ярость в нём. Что он вообще такое? Чимин так мало о себе знает, а слова, которыми он может себя описать, больно говорить в слух. Тело в шрамах. Никому ненужный. Сломанная психика. Лучше быть никем, чем этим. Впрочем, он и есть никто. — Но меня нет, — заявляет он. — Я и есть злость, ведь я живу ею. Она заставляла меня просыпаться по утрам и каждый раз именно она удерживала от желания прекратить это всё разом. — Человек не может состоять только из одной эмоции, — философски подмечает Юнги с привычной флегматичностью, ни капли не обеспокоенный чужим признанием в суицидальных мыслях. — Человек — это совокупность чувств, эмоций, мыслей и желаний. — Совокупность чувств? — переспрашивает Чимин с горькой усмешкой. — Злость, гнев, ярость, страх, раздражение, бессилие, негодование — ты о такой совокупности говоришь? Чимина вымораживает от тона, которым Юнги говорит следующие слова. От тона, словно ему известно больше, чем кому бы то ни было. — Ты способен чувствовать не только это. — Нет, не способен. Я каждый день мучаю себя мыслями о том, что со мной будет, когда я выплачу долг. Иногда мне кажется, что мне просто не дано начать жить. — Ты уже живёшь. Чимин качает головой. — Это не жизнь. Как ты и сказал, у человека должны быть желания. Все, что у меня есть — желание доказать, что я не пустое место и чего-то стою — рождено из злости на несправедливость, которой является моя жизнь. Отними эту злость, и от меня ничего не останется. Только пустота. — В самом деле? — интересуется Юнги полным безразличия голосом. Чимин вновь приходит в ярость от чужого спокойствия, столь сильно контрастирующего с тем, что испытывает он сам. Он выдыхает уставши и, потупив взгляд, неожиданно очень утомленным голосом спрашивает: — Скажи, хённим. Если единственное желание, которое у меня есть без моей злости и ненависти — желание умереть, не значит ли это, что я уже мёртв? Последние пять лет он не чувствовал себя живым. Этим утром он не чувствовал себя живым. Это не жизнь, а разложение заживо. — Хватит нести чушь, — с лёгким раздражением в голосе заявляет Юнги. — Ты не мёртв. — Ты можешь доказать мне это? — Чимин поднимает полные отчаяния глаза. — Доказать мне, что я что-то чувствую? — Могу, — уверенно отвечает Юнги. — Докажи. Большего от него не требуется: одним этим словом он развязывает Мину руки, и оба это понимают. Сделав напоследок глубокую затяжку, Юнги откидывает окурок в сторону и резко сокращает расстояние. Он поднимает Чимина на ноги за плечо, толкает к стене, и Пак перебирает в голове варианты, гадая, что сейчас произойдёт. Юнги начнёт его душить, чтобы доказать его желание жить? Сделает больно, напомнив тем самым, что боль — тоже чувство? Но это совсем не то, о чём просил Чимин. Не в силах контролировать себя сейчас, в этом состоянии, он даже не пытается скрыть полную разбитость во взгляде, наткнувшись на которую, Юнги словно получает удар под дых. Он поджимает губы, глядя не с жалостью, но с пугающим пониманием. Мин говорит тихо и вкрадчиво, выдыхая дым прямо ему в лицо: — Я возьму с тебя два обещания, — он упирается рукой в стену сбоку от Чимина. — Твои глаза будут закрыты, — Чимин сглатывает, сталкиваясь с пронизывающим взглядом Юнги. — Ты не будешь инициировать прикосновения. Пака охватывает недоброе волнение, словно он решает довериться самой смерти, когда произносит: — Я обещаю тебе это. И закрывает глаза. Не происходит ровным счётом ничего. Он слышит два дыхания: свое — неровное и шумное, и дыхание Юнги — сдерживаемое, с долгими перерывами между вдохом и выдохом. Чимину чудом удается не дёрнуться, когда кончики холодных пальцев лёгким прикосновением задевают его скулу. Ладонь, что обхватывает его щеку, неожиданно мягкая, несмотря на все те шрамы, которыми она испещрена. Большой палец Мин укладывает ему на скулу — Пак ощущает, как царапает кожу неровный, погрызенный ноготь; указательный — на мочку уха. Остальные опускаются на горячую поверхность шеи. Забыв на целую минуту о дыхании, Юнги наконец позволяет себе выдохнуть — судорожно, слегка надрывно. Чимин чувствует, как теплый воздух задевает его губы, а следом их накрывают мягким, трепетным поцелуем, разом выбивая из его лёгких весь воздух. Он жмурится, ни на секунду не позволяя себе забыть о данном обещании, вздрагивает, стоит Юнги сделать несколько несмелых движений на пробу. В голове никак не укладывается происходящее, и Чимин оставляет осмысление на потом, смиренно позволяя сминать свои губы. Его не волнуют причины, по которым Мин из всех способов доказать ему, что он способен на чувства, выбрал поцелуй, как и не беспокоит его вопрос, в каких отношениях они будут после этого — и без того очевидно, что ни в каких, — все до единой мысли о том, что ему нельзя ответить, нельзя поддаться импульсу и прикусить чужую губу, проникнуть во влажный рот собственным языком. Это становится сравнимым испытанию. Когда Юнги отстраняется — всего лишь на считанные миллиметры, это даже не считается — Чимин не тратит времени на сомнения, он ловит момент и спрашивает: — Если я отвечу, это будет считаться инициированием прикосновений? Тот молчит, словно той пытки, что испытывает Чимин, недостаточно. В конце концов, прежде чем прильнуть к его губам вновь, Юнги шепчет: — Ответь. И Чимин, с его дозволения, нетерпеливо ему отвечает. Он позволяет себе безжалостно терзать податливые губы настойчивыми движениями и неаккуратными покусываниями, углубляет поцелуй, ликуя, когда ему отвечают не менее остервенело. Пак больше не вслушивается в их дыхание — оно сбитое и шумное у обоих, — он сосредотачивается полностью на одних лишь губах Юнги. Теплых, вопреки его ожиданиям. По шее бегут мурашки, когда в порыве страсти в неё грубо впиваются короткими, искусанными ногтями. Тело охватывает напряжение, держать его под контролем становится тяжелее с каждой секундой, и он с нажимом проводит пальцами по стене. Юнги разрывает поцелуй без предупреждения, так же резко и неожиданно, как и начал это безумие. Чимин открывает глаза; на него не глядят, намеренно избегая пытливого взгляда. Сделав резкий шаг назад, Мин вытирает губы ладонью и говорит: — Сейчас ты чувствовал не злость. Мир Чимина переворачивается вверх дном с этими словами. Он осознает, что не чувствовал привычного гнева, разрывающего его изнутри на части, только мягкость и жар чужих губ, заставивших его позабыть обо всём. Он прикрывает губы рукой, глядя ошарашенно. Криво усмехнувшись, Юнги отворачивается, на ходу доставая сигареты. — Ты ведь не знал наверняка, как я отреагирую, — говорит Чимин, всё ещё ощущая сладкую дрожь в глубине груди, на поверхности кожи. — Я мог ударить тебя, — понимает он. «Или даже убить, как Тонкэ», — думает следом. — Риск был, и ты всё равно это сделал. — Если бы ты ударил меня, я… — Ты что? — уточняет Чимин, заметив заминку. Он ожидает угрозы, но в ответ слышит иное, совершенно неожиданное: — Мне было бы больно, — пожимая плечами, отвечает Юнги, щёлкая зажигалкой. Такой сухой и логичный ответ — прямо в стиле Мин Юнги. Очевидно же, что ему будет больно, если его ударить, что ещё ты ожидал услышать, Чимин? Пак смеётся над собой, пугаясь того трепета и странно приятного волнения, что он ощущает. Он чувствует нужным выразить свою благодарность, но Юнги, словно прочитав его мысли, спешит опередить, избавив от напрасного сотрясания воздуха. — Не вздумай говорить мне за это спасибо. — Почему? — Потому что этого не было, — отрезает Мин. Сказав столь опустошающие, отрезвляющие в мгновение слова, он уходит, оставляя Чимина одного, наедине со странным чувством, определения которого нет в словаре Пака, знающего на протяжении последнего десятка лет одну только злость. Мрачным взглядом вперившись в пол, Чимин отвечает в пустоту перед собой: — Нет. Это было.