Like a butterfly

Слишком поздно Чимин понимает, что никто так и словом не обмолвился о самом главном — ему ведь надо где-то жить. Логика велит поинтересоваться у лиц, приближенных к боссу — тех, которых он ещё успевает догнать — может ли он и дальше оставаться здесь на ночь, но гордость не позволяет. Напротив, Пак решает избавить себя от лишних формальностей и самостоятельно найти себе здесь место ночлега, раз уж про него забыли. Разумным будет занять очевидно пустующую спальню с выходом на балкон, но есть две причины, по которым Чимин скорее умрёт, чем сделает это. Во-первых, пусть это и временно, но он предпочтёт поселиться там, где не будет попадаться членам банды на глаза, в идеале, чтобы о его ночлеге и вовсе никому не было известно. Во-вторых, он брезгует использовать кровать после Тэхёна. Отец порицал его за несвоевременные проявления брезгливости, однако теперь он мёртв, а Чимина, вполне вероятно, в скором времени благодаря правой руке Намджуна ожидает та же участь, значит, можно и позволить себе немного роскоши. Изучив седьмой этаж вдоль и поперёк, Пак понимает, что здесь нет ничего похожего на то, что он ищет. Из пяти дверей в коридоре одна оказывается выделена под туалет, две из комнат защищены цифровым замком (столкнувшись с подобным препятствием, Чимин не может не возмутиться), и ещё две обустроены под спальни. По видимому, они предназначены для эксплуатации верхушкой банды, однако те пользуются ими совсем не для сна, как в случае с Тэхёном, или не используют вовсе, как Юнги, предпочитающий сон на диване. Как бы то ни было, обыск седьмого этажа видимых результатов не даёт, и поиски заводят Чимина на запримеченную с утра лестницу. Удивительно, но с виду хрупкая и не вызывающая доверия конструкция благополучно выдерживает его вес, и он оказывается наверху. Глазам сразу же предстают массивные двери, запертые на ключ, чему Пак несказанно радуется — с этим он точно справится. Дверная ручка при прикосновении поражает обилием пыли, осевшей на ней, что Чимин также отмечает как плюс. Очевидно, Намджун с другими здесь бывают не так уж и часто, соответственно, место это ему подходит по всем параметрам. Метнувшись на кухню за предметом, который выступит для него в роли отмычки, Чимин без особого труда справляется с замочной скважиной, и вскоре дверь отпирается с тихим щелчком, впуская его в пустующий тёмный коридор. Нос улавливает странный запах, который присущ всякому помещению с новым ремонтом, оттого и не знаком Паку. Постепенно продвигаясь внутрь, Чимин осматривает одну за другой голые комнаты, погруженные во тьму и холод. Здание это принадлежит Намджуну с недавних пор, потому наличие целого незанятого этажа вполне естественно, однако пустота эта оказывается столь же удивительно ошеломительной, сколь и до страшного родной. Невольно в памяти всплывает каждая ночь, в которую Пак был вынужден искать ночлег в заброшенных домах, в одиночку, без ушедшего в иной мир отца. Единственным оплотом для него тогда были места покинутые, как и он сам. Нередко в наивных попытках сберечь крохи тепла он сворачивался в комок где-нибудь в самом углу, иногда на пыльных матрасах, но куда чаще — на собственной куртке. В такие ночи Чимину неизбежно являлись все его самые страшные кошмары. В те времена он был вынужден так жить, дожидаясь, когда с ним выйдет на связь знакомый отца, который поможет отыскать безопасное жильё там, где Гукхва не смогут его найти. После долгой, голодной и изнурительной зимы Пак наконец получил весточку от этого человека, но за помощь он требовал немалую сумму. В конце концов Чимин ему доверился, взял деньги в долг — и всё напрасно, его местоположение выдали всем, кто был готов за это заплатить. И вот, он здесь. Неясно пока, к лучшему это или к худшему; ему, честно говоря, и не хочется гадать. Чимин лишь надеется, что никогда больше не придётся ему переживать ту зиму вновь. Неожиданно кожу будто прошибает озноб, а желудок словно чёрной дырой обращается, что стремительно и жадно поглощает в себя пустоту. Заприметив на будущее крохотную дальнюю комнату, Чимин покидает восьмой этаж, и двери за ним автоматически защёлкиваются, как бы намекая, что отмычку ему придётся-таки приобрести. Пак не лелеет тщетных надежд касаемо местного холодильника, так как знает: его здесь используют для хранения напитков. Искать еду в клубе кажется затеей заведомо провальной, а на остатки денег в карманах ему не особо много чего удастся купить. С другой стороны, экономить на еде для него дело привычное, а вот терять голову от новых, многообещающих условий жизни — совсем не в его стиле. Наскоро переодевшись в чистые вещи, Чимин складывает старые в сумку, клятвенно обещает себе обязательно добыть деньги на прачечную, и, оставив свои пожитки на восьмом этаже, отправляется вниз, а затем — на улицу. Дневной Пусан сопоставим с красочным морским дном, в которое Чимин с разбегу ныряет, забыв задержать дыхание. Яркие цветастые вывески не манят глаз каждая по отдельности, они смешиваются в один водоворот оттенков и ощущаются частью местной прекрасной флоры. Рёв и гудки машин, громкие голоса и смех, различные контрастные мелодии, реклама, гул порта и неуловимые переговоры солёного ветра сливаются в одно целое, восхитительное море звуков. И лучи солнца ласковыми волнами накатывают из-за туч, прогревая и землю, и воду. Именно эта картина всплывала в памяти всякий раз, когда Чимин с тоской рисовал в воображении родной город. Эти воспоминания были его детскими сокровищами, единственными, что ему были дозволены. Как бы удивительно то ни было, а реальность ничем не отличается от фантазий, в которые так или иначе должны были превратиться воспоминания маленького мальчика, использующего свои собственные мысли как пристань, защищённую от злого мира взрослых. По дорогам Чимина ведут не то ноги, не то сердце, он выбирает путь наобум, не ведая, куда его тот заведёт. В скором времени глаза вылавливают в бурном потоке жизни вывеску продуктового, и Чимин, словно рыба, выныривает из одного течения в другое, лавируя меж прохожих. В магазине на оставшиеся деньги он закупается самой необходимой и дешёвой пищей, которую можно хранить подолгу. Рамён по привычке заваривает себе на месте, в спешке на него накидывается и обжигает язык. Каждый подобный прием пищи Пак ненамеренно повторяет до мельчайших подробностей, не то действуя по инструкции, не то придерживаясь замысловатого ритуала. Он нетерпелив по натуре своей, и это нетерпение отображается в мелочах, таких, например, как неспособность ждать, пока еда остынет. Терпение никогда ещё не убивало, но его так легко спутать с неторопливостью, а подобная привычка — это Чимин знает не понаслышке — опаснее всякого яда. Смерть не идёт за ним, а стремительно догоняет. Остановиться на мгновение равнозначно тому, чтобы потерять всё. Заправившись, Чимин покидает магазин и вновь устремляется в поток, невидимый глазу простого обывателя — тот подхватывает его и несёт по городским улицам: к достопримечательностям и к местам ничем не примечательным, в центр, полный движения и красок, и на окраину, тихую, но не менее яркую; в порт, с его великанами-кранами и несмолкаемым шумом, и на пляж, где тепло течёт от моря к людям и обратно, к исходу. Впервые в жизни Пак задумывается о том, что весь мир состоит из подобных потоков, замкнутых кругов, течений, которые, пройдя свой путь, возвращаются к исходной точке, и всё возобновляется. Он, как и всё живое, тоже в потоке. Но его цикл это вечный бег, который нельзя разорвать. Остановится — умрёт, а сойти на ходу не может, ведь это почти так же рискованно. Мысли его — тоже поток, они всегда приходят одни и те же точки, словно остановки, и прибывают к истоку, а исток — это смерть. Чимин всегда о ней думает. Чаще — о своей, реже — о смерти отца, тех собак, застреленных Пак Тэуном, людей, напрасно рискнувших жизнью ради него. Помимо хитрости, его отец обладал харизмой, люди хотели следовать за ним, они боялись его и одновременно восхищались им. Ему наверняка шла роль правой руки бывшего босса. Но что равноценно власти, деньгам и постоянству? Ради чего от этого можно отречься, предпочесть жизнь в бегах? Чимину хочется знать, но мёртвые, к счастью или нет, не способны говорить. Завтра или в любой другой день он умрёт — ибо смерть предначертана всем — а на том свете встретится с отцом, и тогда он задаст ему вопросы. Пока он не знает, о чём захочет спросить первым делом — о мотивах, сожалениях или правде, подслащённой ложью. Может, Чимин не захочет спрашивать вовсе.

***

Первой же ночью Пак понимает, что не сможет так спать. Украденный им с седьмого этажа плед только создаёт иллюзию мягкости, на деле положения он не спасает, к тому же ещё и воняет сигаретами Юнги; сумка, используемая в качестве подушки, жёсткая и неудобная. От одежды, спрятанной за застёжкой, исходит удушливая вонь старой крови, по вине которого всю ночь Чимину снятся трупы. Он разговаривает с ними, но ни о чём не спрашивает, напротив, мертвецы задают ему свои вопросы, один другого страннее. Он пытается им ответить, но не может и только немо двигает ртом, словно рыба. По пробуждении Чимин чувствует себя утомленным и чертовски злым. Он открывает дверь с ноги, яростно её пиная, а после цепенеет в ужасе, осознав, насколько это было громко. По коридору Пак пробирается едва слышно и внимательно прислушивается к звукам снаружи, прежде чем спуститься. Возвращаясь с прогулки вечером, он ни с кем не столкнулся по пути лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств, но в этот раз запасов его везения вряд ли хватит, пускай сейчас и середина ночи. Лишь убедившись в ровной, как водная гладь, тишине, по которой рябь пускает разве что фоновый шум работающей техники, Чимин покидает свое укрытие. Чтобы не закричать в голос при виде ужасающей картины, ему приходится накрыть рот рукой. Мин Юнги здесь, вальяжно сидит на диване, откинув назад голову, в привычной ему манере не обращая ни на кого и ни на что внимания. Но это не вовсе значит, что Чимину удастся избежать вопросов по поводу того, что он делал на восьмом этаже. Отвечать придётся в любом случае, и он судорожно придумывает себе оправдание, замерев посреди лестницы. В конце концов ему удается обрести голос, и из его рта начинает литься полнейший бред: — Здравствуй, э-ээ… — обратиться к Юнги вежливо язык не поворачивается, и Паку приходится пропустить этот момент. — Если что, я не вломился на восьмой этаж, мне разрешили там переночевать. Кто разрешил? Я не помню, как его зовут… — он осекается — в такой уровень бреда даже этот ненормальный не поверит. — Тэхён, да, это был он. Пусть лучше пострадает Тэхён. — Эмм… Надеюсь, никаких обид? — Чимин с опаской спускается и подходит к дивану. — Ты же не намерен покалечить меня за то, что я ночевал тут? Если что, я бездомный. Я в курсе, что тебе плевать. Просто так, к твоему сведению говорю, — он замолкает, недоумевая, а после для верности добавляет: — Виноват Тэхён. Пак неуверенно приближается, изучает реакцию Юнги, сидящего всё так же неподвижно в свете ночных огней, а затем с силой припечатывает ладонью лоб, когда понимает — тот спит. Выдыхая с облегчением, Чимин аккуратно усаживается рядом, скорее по привычке, нежели потому, что ему так хочется непременно рискнуть своей жизнью. Как ни странно, Юнги, которого нисколько не всколыхнул минутный монолог Пака, подрывается на месте с такой прытью, словно обнаружил себя спящим в гнезде у гадюк. Стиснув челюсти и опустив голову, он с шумом дышит, однако душить нарушителя спокойствия не торопится. Невольно анализируя его поведение, Чимин с удивлением для себя понимает две вещи: во-первых, его присутствие неведомым образом остаётся незамеченным, а, во-вторых, Мин Юнги мучают кошмары. Это очевидно, если ты и сам находишься в той же ситуации. Практически ни одно его утро не обходится без холодного пота, струящегося по коже, учащённого пульса и тяжёлого, сбитого дыхания. В эти моменты Чимин напоминает себе, что всё пережитое — только сон, но это никогда не помогает, потому что всё пережитое им в кошмарах случалось наяву. Его кошмары — живые люди и настоящие, реальные события. Просыпаясь, он не спасается чудесным образом от ужаса, напротив, вновь угождает в его цепкие лапы — почти каждое утро начинается с этого осознания. И лишь собрав себя разбитого по кусочкам, Пак вновь возвращается к жизни, чтобы цикл повторился вновь. — А, это ты… — звучит хрипло со стороны, и Чимин поднимает голову, выныривая из тёмного омута мыслей. — Рановато, однако. Он встречается с Юнги глазами и едва не вздрагивает от липкого, мерзкого ощущения, словно глядит в зеркало на свое отражение, родное, с потухшим взглядом, но до странного искажённое и неузнаваемое. Одинаковые конфеты, но в разных обёртках, так, что ли? Не хочется в это верить, не хочется смотреть на этого ненормального, на его кривую ухмылку, которая, словно уродливый шрам, искажает его лицо, и понимать, что это — его, Чимина, будущее. Ему не свойственна бессмысленная жестокость, не свойственно упоение чужими страданиями, не свойственно глушить собственную боль чужой. Они разные. Ему всего лишь показалось. — Чего уставился? — смеётся Мин уставши, и Пак поджимает губы, гоня мысли о том, что этот монстр так же, как и он, никогда не бывает выспавшимся и бодрым. — Тебе-то какое дело? — интересуется Чимин безразличным тоном, отворачиваясь. — Хочу и смотрю. — Я обещал выколоть тебе глаза за подобное, — напоминает тот. — Но ты не сделаешь этого. — Думаешь, Джун тебя защитит? — Думаю, я ему для чего-то нужен, и ты это знаешь, потому не тронешь меня, — уверенно заявляет Пак, гипнотизируя взглядом черные входные двери. Как же он лжёт. Упорно копает себе яму, провоцируя Юнги, и остановить себя не в силах, пускай и знает, что нихрена тот не станет слушаться Намджуна. Чимин таким темпом себе сам гвозди в гроб забивает, остаётся лишь надеяться, что на остатки удачи ему удастся купить у Бога спасение, и сейчас кто-то войдёт и отвлечет на себя внимание. Остатки его жалкого везения, видимо, Бога не интересуют, потому как спасения ему не являют, а взбешённый провокациями Юнги резко придвигается и вцепляется в его подбородок ледяными пальцами, поворачивая лицом к себе. В его глазах в холодной синей полутьме комнаты Чимину удается разглядеть весёлый задор, свойственный маньяку, который нашёл себе жертву. Мин придвигается опасно близко, едва ли не вплотную, и, припав губами к нетронутому проколами уху, шепчет: — Твоя уверенность не смешная, Чимин-а. Меня она чертовски раздражает. Если так хочется умереть, скажи мне прямо, не томи. Я с удовольствием выстрелю тебе в череп из твоей же пушки, и мозги твои драгоценные Джун будет по крупицам собирать. Достаточно ясно? — Плохо слышу, прости, что? — с явной насмешкой отвечает Чимин. Юнги резко отводит его лицо от себя и заглядывает в глаза с пугающей серьёзностью. — Мне не сложно, повторю: хочешь умереть — говори прямо. Чимин отталкивает его, гневно выдыхая: — Не тебе решать, чего я хочу, ебаный выродок! Прежде, чем Юнги с его перевёрнутой логикой успевает счесть эти бесстрашные слова, брошенные ему в гневе, за эдакую мольбу о смерти, их компания пополняется новым членом — главные двери с шумом распахиваются, являя запоздалое спасение в лице Чон Хосока. Включается свет, и ночная полутьма рассеивается, будто её и не было. — Доброй ночи, — новоприбывший не позволяет себе откинуть прочь понятие вежливости, снимая приветственно шляпу, тогда как Чимин и Юнги не утруждают себя даже тем, чтобы взглянуть на него. — Я чему-то помешал? — сходу смекает он. — Нет, Хосок, — растягивая губы в ухмылке, говорит Юнги, опережая Чимина, с которого не сводит глаз. — Я просто обеспокоился суицидальными наклонностями новенького, но проблема уже решена, не так ли? Отворачиваясь, Чимин шипит: — Пошёл ты. Хосок хмыкает и, видимо, посчитав, что ситуация не заслуживает его внимания, проходит на кухню, по пути кидая свою чёрную кожаную сумку — кажется, такую Чимин видел на витринах дорогих бутиков — на одно из кресел. — Вы оба поразительно хорошо ладите с людьми, — саркастически подмечает он, кладя на стол несколько бутылок с разного рода содержимым. — Лимонаду? — Чон глядит в сторону дивана с вопросом во взгляде всего долю секунды, затем возвращается к своему занятию, фыркая: — Нет так нет. Все сомнения Чимина развеяны окончательно, больше нет смысла отрицать — Мин Юнги твёрдо намерен его убить. Ещё со вчера Пак не мог избавиться от ощущения закинутой на шею петли из-за сегодняшней сделки. Если говорить откровенно, у него имеются все шансы умереть как по дороге туда, так и на обратном пути, учитывая, что он не владеет надлежащими навыками вождения, не знает маршрутов, не обладает особо богатым опытом автомобильных погонь и, будучи запертым в салоне, даже не сможет сбежать от разъярённых напарников, в случае, если они каким-то ужасным образом выживут и захотят его прикончить. Как и подозревал Чимин, в этом заключается план Юнги: дать «зазнавшемуся» новичку невыполнимое задание и спокойно себе ждать, когда того настигнет крах, чтобы после иметь все основания избавиться от него. Судя по тому, с какой поразительной скоростью Хосок опустошает свежеприготовленный лимонад с алкогольным душком, он пребывает не в том настроении, чтобы терпеть склоки напарников с утра, и желает расправиться с делами как можно скорее. Юнги, полностью разделяющий его настрой, без лишних вопросов подрывается с места, стоит дну стакана с громким стуком коснуться столешницы. Чимин устремляется за ними. К четырем часам утра парковка заметно редеет и кажется едва ли не пустой, что идёт в разрез с тем зрелищем, что она являет собой ближе к двенадцати. Мин на ходу вскидывает руку с ключами от машины, и металлического цвета Hyundai Grandeur отвечает ему коротким пиликаньем. Чимин уступает Хосоку переднее место и садится позади, устремляя взгляд на ключ в руках Юнги, который тот вставляет в замок зажигания. Создаётся впечатление, что он заводит вовсе не машину, а тревожность Пака. Мысли его ощущаются кислотой, жгучей и разъедающей мозг до состояния бесполезного месива. Кажется, что за те года, которые он привык травиться собственной паникой, можно было и выработать иммунитет. Однако Чимин не умеет пресекать нервозные мысли на корню, напротив, любовно взращивает их, словно комнатные растения; и чем больше они разрастаются, тем сложнее ему дышать. Изначальный план провести всю поездку, не обменявшись с напарниками ни словом, приходится отменить ради собственного спокойствия. Поборов свою брезгливость, Пак пытается отвлечься на разговор, намеренно игнорируя Юнги: — Хосок-ним, я могу полюбопытствовать: почему сделка проводится на рассвете? Мне казалось, такого рода дела безопаснее проворачивать ночью. У него нет и не было на деле никаких мыслей по этому поводу, но ничего другого в голову Чимину не пришли. Хосок удивительно легко втягивается в разговор — он отводит взгляд от лобового окна, оборачиваясь к собеседнику через плечо, и берётся объяснять: — Законники бдят не только днём, но и ночью. Да и мы не нечисть, а простые бандиты. Мафия, если будет угодно. Это тоже работа, понимаешь? Юнги выезжает на верхний этаж парковки и устремляет авто наружу, с удивительной аккуратностью вливаясь в ревучий поток машин, живущий собственной жизнью, беспрерывной и бурной. — Не очень, — честно отвечает Чимин. Хосок задумывается на несколько мгновений, обхватывая подбородок пальцами в тонких чёрных перчатках. Чимин не впервые задумывается о том, насколько велика их заработная плата, раз приближенные к боссу лица позволяют себе столь качественную и дорогую одежду. Когда Чон начинает пояснять вновь, его слова звучат намного яснее: — У нас есть рабочее время и нерабочее. Говоря иначе, график. Ночью мы спим, как и все нормальные люди — это наше нерабочее время. Доступно объяснил? — Более чем, — отвечает Чимин. Внезапно он понимает, что никогда не задумывался о том, какой образ жизни ведут люди, связавшие себя с криминальным миром. Ему кажется странным, что в банде есть графики и нерабочее время, но с другой стороны, бандиты или нет, а они остаются простыми людьми и точно так же им наверняка удобнее придерживаться определенного распорядка дня. В конце концов, криминал — это во многом работа, а не стиль жизни. «Нет, всё равно дикость какая-то. Это что же, по выходным они не убивают?» — чем больше Чимин об этом думает, тем сильнее он запутывается. — Кстати, чуть не забыл, — Чон поворачивается, чтобы взглянуть на собеседника. — Это твое. Паку с трудом удается выбраться из клубка собственных мыслей, и он с запозданием принимает протянутый ему увесистый конверт. Достав прихваченный с кухни складной ножик, Чимин ловко разрезает бумагу и, наплевав на аккуратность, вываливает содержимое себе на колени. — Документы, — озвучивает он очевидное. — Мои документы, — добавляет точности, открыв паспорт и наткнувшись на собственное фото. Судя по тому, что фотография эта выглядит точь-в-точь, как на старых его документах, помимо пистолета Намджун, видимо, одолжил из его вещей ещё и паспорт. Ничего нового, спасибо и на том, что вернул. Наскоро проглядев каждый предмет, Чимин приходит к выводу, что работу здесь проделали основательную — помимо паспорта, у него теперь имеются новые водительские права, медицинская страховка, аттестат о среднем образовании и свидетельство о рождении. Отдельного упоминания стоит поразительное качество документов. С каждой минутой, что он держит их в руках, Пак всё больше убеждается, что они настоящие. — Они поддельные, — спешит разубедить его Чон и, наткнувшись на неверящий взгляд, с усмешкой поправляя шляпу, говорит: — На будущее: самые лучшие фейковые документы делают в полиции. Задумавшись над его словами, Чимин отмечает для себя, что в этом есть логика, и берёт новую информацию на заметку. Затем возвращает взгляд к документам и бегло их проглядывает, сверяясь с датами и прочими немаловажными пунктами. Всему написанному необязательно непременно быть правдой — напротив, даже нежелательно — но основные моменты, такие, как имя и год рождения, ему бы хотелось оставить неизменными. К счастью, отныне скрываться под другими личностями ему без надобности. — Рассмотришь потом, — прерывает его Хосок. Заметив движение с его стороны, Чимин поднимает взгляд, отрываясь от своего занятия, и с интересом наблюдает за тем, как Чон извлекает из своей сумки сперва увесистую на вид коробочку, затем одноразовый кнопочный телефон, и вслед за ним — рабочий планшет. Все эти предметы, один за другим, он передает назад, и Чимин каждый без вопросов принимает. — Это твои средства связи. Один телефон постоянный, второй одноразовый — он для работы, его меняешь регулярно, понял? Планшет мой, его должен будешь вернуть. При более внимательном рассмотрении коробки становится очевидным её содержимое — дорогой смартфон новейшей модели. Если одноразовый мобильный ещё можно счесть весьма полезным и принять, то подобное он не позволит себе взять. Чимин протягивает один из даров обратно. Ему даже хватает совести смутиться, когда Хосок презрительно косит на него глаза и в возмущении поджимает губы. — Босс чётко дал понять, что ты возьмёшь оба телефона. — Нет. — Если тебе полегчает, можешь его выкинуть, чего я делать не советую на самом деле, так как туда уже внесены контакты каждого из круга доверенных лиц босса. Назад не возьму, даже не проси, — заметив растерянность Чимина, Хосок, по-видимому, неожиданно проникнувшись к нему жалостью, панибратски укладывает ладонь на укрытое лёгкой курткой плечо, игнорируя то, как вздрагивает тело под его рукой, и говорит: — Пора учиться быть нормальным. — Мне не нужно быть нормальным, — упрямится Чимин. С водительского сидения раздается тихое фырканье, и Пак в мгновение приходит в раздражение, когда Юнги так некстати напоминает о своем существовании. — Послушай, — мягко требует Хосок. — Тебе вовсе необязательно им пользоваться. Просто всегда храни под рукой и однажды тебе, может быть, захочется внести туда новый номер или запечатлеть на фото памятный момент. У Чимина никогда не было телефона — отец считал, что это лишний риск. Но, наверное, Хосок прав: пора ему уже становиться нормальным, учиться жить не по учению отца. В конце концов, разве не ради нормального существования он хочет освободиться от долга? Постепенно, шаг за шагом, он начнёт избавляться от привычек беглеца. Заметив, что у Пака больше нет возражений, Хосок говорит: — Теперь перейдём к обсуждению работы. Возьми планшет. Придерживая одной рукой шляпу, Чон перевешивается через кресло и открывает на рабочем столе приложение с картой города. Он выделяет определённую область и увеличивает её движением пальцев. — Это маршруты, твоя задача — изучить их, — Чон указывает на дороги, отмеченные цветными маркерами. Чимин несмело касается одной из них, и на экране всплывает окошко с прикрепленными фотографиями и комментариями. — Есть основания подозревать, что сегодня к нам на сделку по наводке крысы явятся копы, — вводит Чон в курс дела, — в этом случае нам требуется от тебя хороший результат. Сокджин-ним смоделировал лучшие маршруты, с минимумом камер, чтобы быстро и наверняка избавиться от хвоста. Ты обязан выучить их лучше собственного имени. Вот в этой точке, если нас будут преследовать, мы меняем тачку на другую. Желательно до этого момента сбросить хвост. На мгновение Чимин отвлекается, с недоумением вчитываясь в комментарии к маршрутам. — Эти маршруты очень важны, они помогут тебе избегать патрулей — дополнительный хвост нам ни к чему. Вопросы? — заканчивает Чон. — Кто писал комментарии? — Просто не обращай внимания на смайлики, — Юнги усмехается, и Хосок повышает голос, оправдываясь: — Это был не я, не смотри так. Какие-то ещё вопросы, Чимин, у тебя есть? — интересуется он настойчиво. — Я могу воспользоваться интернетом? Хочу напомнить себе правила дорожного движения, — Чон округляет глаза. — Просто напомнить! Я умею водить. — Пожалуйста, — начинает Хосок опасливо, — нет, умоляю тебя: обязательно воспользуйся интернетом и повтори всё, что требуется. Хённим, — он оборачивается на Юнги. — При всём моем уважении, если он не покажет результата, достойного профессионального гонщика, на том свете я с тобой разговаривать не буду. Юнги, судя по его смешку, находит эту угрозу весьма забавной. — Ты зря в него не веришь, — Чимин скашивает глаза на затылке Мина; неужто слух его не обманывает? — Наш новенький тот ещё лихач, не так ли, Чимин-а? На столь фамильярное обращение и подначивающий тон Чимину хочется ответить пинком по креслу водителя. Благо, ему удается воздержаться, хотя затея звучит невероятно заманчиво. И что имеет Юнги в виду, называя его лихачом? Понять бы ещё.

***

В качестве нейтральной территории для проведения сделки был назван старый промышленный склад, заброшенный многие года назад и пустующий по сей день. Пускай встреча носит официальный характер и их клиент — лицо не последней важности, проводится она, по меркам криминального мира, крайне скромно. Люди, сопровождающие основных персон, отобраны в весьма малом количестве — Чимин не знает, как много человек в эскорте Хана, но с их стороны, помимо Юнги и Хосока, всего шестеро. Размах наверняка был бы больший, не будь столь высок шанс полицейского рейда. Терзаемый любопытством, Пак ещё по пути сюда узнал, почему Намджун просто не перенесёт сделку на другое время. Всё ради поимки крысы, которая докладывает об их действиях полиции. Поиски ведутся уже давно, и на данный момент у босса есть несколько подозреваемых, у каждого из которых разные данные о времени проведения встречи. Говоря словами Хосока: «если легавые таки изъявят желание присутствовать на банкете, час, в который они прибудут — в начале сделки или же под конец — самым прямым образом укажет нам на крысу». Так как у Намджуна есть планы на предателя, в которые ни единым пунктом не входит скорая расправа, доверие полиции к нему крайне важно не подорвать — потому сделке быть, и быть ей ровно в назначенный час. Чимин, услышав об этом плане, в восхищении нахваливал его автора всю оставшуюся дорогу. К счастью, не вслух, так как впоследствии Хосок признался, что авторство принадлежит Юнги. Чимин бы скорее утопился в Восточном море, чем похвалил бы его. Однако же гений его отрицать Пак не может. Надо быть в самом деле человеком высокого ума — и коварного — чтобы объединить два плана: единым выстрелом вычислить лазутчика и избавиться от Чимина, подставив обоих в один же день, в один же час. Глядя на руль перед собой, Пак видит петлю. По ощущениям, в неё он и угождает, когда в утренней мёртвой тишине рождается шум. Вой полицейских сирен. Пускай звук кажется далёким и глухим, он отчётлив и слышен по всей округе, в каждом уголке — в том числе и на складе. Однако ни Хосока с Юнги, ни других членов банды не видать. Чимин начинает нервничать. Он хватается зубами за плёнку на губе и в беспокойстве стучит пальцами по рулю в ожидании момента, когда его напарники покинут здание. Проходит секунда, вторая, третья; Пак ощущает их как минуты. Время тянется и тянется — вот-вот оборвётся. — Ну же, скорее… где же вы… — лихорадочно шепчет он. Когда ему кажется, что вой сирен звучит не вдалеке, а отдаётся вибрацией в самом его черепе, из склада показываются несколько фигур — одна из них в шляпе. Чимин незамедлительно заводит машину, и звук этот кажется ему ангельским пением. Вместе с двигателем в крови его гудит адреналин, и он продолжает вслух торопить напарников, что бегут к машине с внушающим чемоданом, битком набитым их огромным тюремным сроком. Хосок влетает на переднее сидение, Юнги ещё долю секунды копошится позади, укладывая чемодан в багажник. Едва за ним закрывается дверь, Чимин что есть мочи вдавливает педаль в пол — и они срываются с места. Чону не удается удержать в себе высоких нот. В его глазах отчётливо читается вера в скорую погибель, и Пак внезапно находит происходящее достойным веселья. Он задорно хохочет, круто дрифтуя — и уводит машину прямиком в ту сторону, откуда к ним идёт сирена. — Ты ненормальный?! — орёт Хосок, круглыми глазами воззрившись перед собой. Один из комментариев, оставленных под каждым из маршрутов, крайне не рекомендовал ехать по той дороге, с которой к ним явятся копы. Разумеется, именно это и делает Чимин. В этом есть логика — безумная и спорная, но логика: если ему удастся проскочить через полицейских, ему на хвост сядет максимум одна-две машины. В конце концов, в чем данные, имеющиеся у подозреваемых в предательстве, сходятся — так это в количестве людей, присутствующих на сделке. На преследование одной отбившейся от стада овцы не кинут все силы. На это расчёт. — Поворачивай! Поворачива-ай! — молится в панике Чон, и Юнги с силой бьёт ногой по его сидению — призывает заткнуться. Один за другим, на горизонте мелькают белые кони — из железа и в синих уздечках. Чимин набирает опасную скорость и делает резкий поворот. Он влетает в поток, ловко маневрируя в нём, и за считанные секунды проходит его насквозь, словно лезвие. С каждым мгновением они отдаляются всё сильнее, но Пак не обманывается успехом — за ними по пятам следуют две машины, и мчатся они так же стремительно, как и он. Вскоре Чимин выезжает на удивительно оживлённую для столь раннего утра дорогу, и только стихший Хосок вновь вопит что есть мочи. Он накрывает глаза шляпой, будучи не в силах смотреть на то, как их лихой водитель играет в гонку со смертью, но, в конце концов, страх потерять контроль над ситуацией оказывается сильнее: — Что ты делаешь, что ты делаешь, что ты… Господи, блядь! Мы чуть не врезались! — Хватит верещать! — совсем рядом звучит голос Юнги. Он подаётся вперёд, ухватившись руками за спинки передних сидений, и с огнём в глазах наблюдает за их лихой поездкой в ад. Хосок абсолютно не разделяет их с Чимином восторга. Вой сирен звучит в унисон с биением сердца, опасно быстро и громко. Хвост уже начинает раздражать, и рубить Пак его намерен быстро и жестоко. Несколько неочевидных, безумных манёвров — и они оторвутся. Полиция не проследует за ними только по той дороге, где они будут угрожать безопасности прохожих. Значит, именно этот путь Чимин и выберет. Он съезжает с дороги в немногочисленную толпу. Люди с криками мчатся в стороны, давая дорогу безумцу в лице Пака, и он вновь уводит машину в сторону, возвращаясь на проезжую часть. Точно таким же путем копы не станут срезать, следовательно, их уже не достанут. Постепенно сбавляя скорость, Чимин движется к точке пересадки, лихо меняя выученные наизусть маршруты по своему желанию. Через достаточно короткий промежуток времени они заезжают на подземную парковку, где их ожидает сменное авто. Ступив на ровную землю, Хосок прижимается к ней всем телом и пытается отдышаться. Юнги выпрыгивает из машины с невероятно довольным лицом, крутя на пальце ключи от второй машины. Дождавшись, когда Чимин откроет дверь, он облокачивается рукой на авто, нависая над ним. — Удивительно, но твои суицидальные наклонности нас сегодня спасли. Чимин несильно толкает мешающегося на пути Мина в сторону, чтобы выбраться с водительского места. — Почему ты всё время называешь меня суицидником? Может, я просто не боюсь смерти? — фыркает Чимин. — Настолько не боишься, что рвёшься к ней изо всех сил? Чимин вдруг вспоминает о Хосоке и посылает в его сторону встревоженный взгляд. Чон стоит прямо и с надменным выражением на лице, преисполненным презрением к сему суетному миру, поправляет на себе одежду, смахивая с неё несуществующую пыль — словно и не было того парня, что истерически вопил от ужаса и едва не целовал землю паркинга. — Возможно, я неаккуратный водитель, но мы живы, — отвечает запоздало Пак. — Разве это не говорит об обратном? Что я хочу жить? Он поворачивается к Юнги и пугается того, как открыто тот заглядывает ему в глаза. Мин усмехается: — Без понятия, о чём это говорит. Но я намерен хорошенько покопаться в том дерьме, что творится у тебя в голове. — Зачем? Боишься, что я наврежу Намджуну? — И это тоже, — на удивление, дает честный ответ Мин. Посчитав диалог более не интересным, он отходит в сторону, выискивая глазами нужную им машину. Тем временем Чон облокачивается на багажник в ожидании его приказов. Чимин же тихо негодует, и у него есть для этого все основания. Во-первых, мотивы Мина вновь скрыты от него завесой тайны. Учитывая хорошее расположение духа Юнги, всё пошло по его плану: теперь им известна личность крысы, а что касаемо Чимина… он откуда-то знал, что Пак справится. Если он приближён к Намджуну уже на протяжении нескольких лет, тогда ему вполне может быть известно о том, как Чимин в свое время ловко уходил от погонь. Вместе с тем, что ему уже известно, он намерен выяснить ещё больше. Чимину же, в свою очередь, не знает о нём ничего. Это чертовски сильно его раздражает, словно они осмысленно играют в эту дурацкую игру, и он проигрывает. — Может, мне просто ударить тебя? — спрашивает Пак вслух, удивляя самого себя, и со стороны Чона доносится уставший вздох. Юнги отвечает не глядя: — Ну, ударь. Посмотрим, что будет. Очевидно, что Чимину будет больно. — Знаешь, я бы и ударил… да только это будет жестокое обращение с животными, — внаглую провоцирует он, намереваясь вывести Юнги на эмоции. Тот, однако, не выглядит хоть сколько-нибудь впечатлённым. Он поворачивает голову и выгибает бровь дугой: — Нарываешься на намордник, Пак? — А что, боишься, покусаю? — Не боюсь — твоя порода только лаять и способна. Хосок дёргается от пробегающих по телу скользких мурашек. — Будьте так добры, уединитесь в машине, — кривит он в отвращении лицо. — Мне правда не хочется смотреть на то, как вы занимаетесь этими мерзостями. Не сговариваясь, двое парней показывают их крайне «остроумному» другу не менее «остроумный» жест.