***
На памяти Чимина это впервые, когда, спускаясь ранним утром со своего этажа, он застаёт кого-то не спящего на седьмом. Этим кем-то оказывается Сокджин, который застыл на диване в странной позе — широко расставив ноги, сложив руку на груди и задрав голову к потолку. С высоты лестницы Чимину удается разглядеть за очками складку, залёгшую у того меж бровей. — Выспался? — интересуется Ким, непонятно как прознавший о присутствии постороннего. Из его вопроса следует, что он в курсе о том, где Чимин ночует. Интересно, как давно он знает и откуда? Мог ли Юнги ему рассказать, или же Сокджин догадался самостоятельно? Вероятнее второе. И вовсе не потому, что Чимин верит в наблюдательность и дедукцию Кима, скорее он верит в то, что Мин не станет трепаться о нём другим. Впрочем, Тэхёну же он рассказал о страхах Чимина… Но где гарантия, что Тэхён не солгал? Не один ведь Юнги знает о травме Пака, так же это известно Намджуну и Сокджину. Один из них наверняка и рассказал Тэхёну. «Это не непоколебимая вера в этого психопата, — убеждает себя Чимин. — Просто я хорошо выучил его поведение». — Я не ложился спать, — запоздало возвращает он ответ Сокджину, неспешно спускаясь вниз. — Я час назад вернулся со смены. Не могу заснуть. — Я тоже, — вздыхает Ким. — Будешь кофе? Чимин согласно кивает и, как только тот поднимается с дивана, падает на подогретое место, принимаясь, подобно любопытному коту, наблюдать за каждым действием хённима на кухне. — Как там поиски насильника? — интересуется Пак, поражаясь тому, что ему в самом деле важно знать о том, как продвигается это дело. Хосок не давал о себе знать с того самого дня, считая своим долгом оставаться подле сестры, а Чимин всё не мог взять в толк, почему хённим доверил поимку насильника банде. Разве он не желает лично найти его и убить? Впрочем, со временем, когда отсутствие Хосока стало физически ощутимым, ответы сами пришли к Паку. Конечно, хённим хочет свершить месть своими руками. Он хочет этого больше, чем любой из них. Но у него есть долг более весомый, долг брата, который заключается в том, чтобы позаботиться о состоянии сестры. Сейчас прежде всего ей нужны поддержка и присутствие близких; от смерти насильника Чунён легче не станет. Чимин на своем опыте может подтвердить, что смерть ничего из случившегося не стирает и не отменяет. Но смерть должна свершиться. Месть должна свершиться, и только им Хосок и может это доверить, ведь они его семья. И они обязаны сделать всё, что в их силах, чтобы найти виновного и бросить его к ногам Хосока. — Он засветил лицо на записи с видеорегистратора, — делится Сокджин, ставя две пустые кружки на стойку. — Считай, ублюдок уже у нас в руках. Тебе зерновой или растворимый кофе? — Не вижу разницы, — не задумываясь, отвечает Чимин. — Извращенец, — бросается Ким обвинением, весело фыркая; вытащив из ящика пакет с растворимым кофе, он добавляет: — Впрочем, я тоже не особо чувствую разницу. — Что насчёт Синих Тигров? Есть успехи в поисках супруги их главаря? — Были трудности с тем, чтобы разобраться с её охраной, но сейчас она у нас, — Сокджин ставит кипятится чайник, параллельно отчитываясь: — Честно говоря, многим в банде тревожно. По их мнению мы тем самым объявляем войну Тиграм. Чимин хмыкает. — Они первые объявили нам войну, — справедливо отмечает он. — Чего нам уже бояться? — Думаешь? — без искреннего интереса спрашивает Ким, опираясь локтями на стойку. — То есть, тебе не тревожно? — Меня тревожит многое, но не это. В конце концов тебя, насколько я вижу, разборки с Синими Тиграми вообще не беспокоят. Значит, оно того не стоит, и я прав. Или же ты знаешь что-то ещё, чего не знаю я, но это тем более означает, что волноваться мне не о чём. Брови Сокджина поднимаются ко лбу, но в целом его лицо не выглядит как лицо удивлённого человека. Словно только брови и вспомнили, что надо удивиться. — С чего ты взял, что я не беспокоюсь о Синих Тиграх? По моему, по мне вполне можно сказать, что я беспокоюсь. Бессонница, хмурый вид. — Ты беспокоишься из-за Хосока-нима. Полагаю, он всё ещё отмалчивается, предпочитая воздерживаться от участия в делах банды. Но, думаю, и здесь тебе беспокоиться не о чём: сегодня хённим появится на допросе. Кипяток в чайнике бурлит, после раздаётся щелчок. Сокджин не обращает на это внимания, увлеченный разговором. На этот раз его удивление выглядит более живым. — Откуда ты это знаешь? Неужели ты настолько хорошо разбираешься в людях? Чимин резко поднимается на ноги, бодро прошагивает на кухню и останавливается перед Сокджином, который всё это время наблюдает за ним с интересом. Потянувшись рукой через него, чтобы взяться за чайник, Пак с улыбкой отвечает: — Хённим в смс-ке написал, что будет. Как только Сокджин осознает смысл сказанного, он неожиданно прыскает и тихонько смеётся. — Об этом я не подумал, — признает он, улыбаясь. От этой улыбки Чимину делается спокойно. Глаза Сокджина, скрытые за стёклами очков, со вздёрнутыми к верху уголками, излучают задор и тепло. Ни всепоглощающей ярости, ни обжигающего холода, ни скрытого в черноте упования его болью. Рядом с ним можно позволить себе расслабиться, прекратить ожидать подвоха и пригладить взъерошенную шерсть на холке. Стоит Паку только подумать об этом, и дверь, ведущая в коридор, с тихим скрипом отворяется. На чистых инстинктах Чимин отскакивает от Сокджина на добрые два метра, едва не разливая всю воду из чайника. Оборачиваясь на дверь с резко участившимся пульсом, Пак молится, чтобы вошедшим оказался кто угодно, но не Юнги. Когда же он встречается с безразличными черными глазами, его пульс, кажется, и вовсе обрывается. Они с Юнги так ни разу нормально не поговорили с того дня, когда Чимин сперва в ответ на помощь получил угрозу, а после и вовсе был незаслуженно обруганным. А, может, и заслуженно. Мин-я-убью-тебя-но-не-скажу-за-что-Юнги ведь слабо человеческим языком объяснить, что его не устраивает. Так или иначе, каждая их встреча до сих пор вызывает у Чимина жгучее желание сбежать; недопонимание почти физически душит его. — Доброе утро, — приветствует Ким новоприбывшего. — Намджун уже приказал тебе готовиться к допросу? Его же ты будешь проводить, я правильно понимаю? Полностью игнорируя один за другим вопросы своего хённима, Юнги сверлит холодным взглядом Пака. Чимин, в котором вдруг взыграло упрямство, с заметным раздражением на лице выдерживает этот взгляд. Однако в какой-то момент он понимает, что их немая борьба не ощущается таковой. С Юнги что-то не так. Он не улыбается. — Правильно, — тихо, но вкрадчиво отвечает тот Киму, застыв в дверном проёме. Чимин продолжает в ответную прожигать его взглядом, скрывая за жгуче ледяным взором свое беспокойство. Ранее Мин уже представал перед ним без своего жуткого оскала на лице, но всякий подобный раз он был не в себе. Что важнее: они всегда были наедине в эти моменты. Насколько Пак может судить, улыбка — эта защитная реакция Юнги, его способ скрывать ото всех свои истинные чувства, мысли и намерения. Он не улыбается только тогда, когда у него нет сил защищать себя. Это не должно волновать Чимина, особенно в связи с разладом в их без того хрупком перемирии. Но это его чертовски волнует, в частности из-за того, что в последнее время у него не было возможности наблюдать за состоянием Юнги. Как давно это начало происходить с ним? Это же не длится всё это время? — Хённим… — тихо зовёт Пак. — Отдашь мне свой кофе, — пробежавшись взглядом по чашкам, приказывает Юнги и наконец сдвигается с места. Чимин не может, нет, не хочет верить, что это первое, что хённим сказал ему с момента их разговора на балконе, и всё же это так. Юнги тем временем бесшумно усаживается на диван и наводит свой взгляд куда-то в область кухни, не глядя в какую-то определенную точку. — Э… как скажешь… — легко соглашается совершенно сбитый с толку Чимин. — Потом купишь мне сигареты, — следом сообщает Мин. Не просит, а именно сообщает об этом, как о факте. — Хорошо, — уже спокойнее отзывается Пак, заливая кофе в чашке кипятком. Сокджин кидает на него обеспокоенный взгляд, немо вопрошая, что за чертовщина творится с Юнги, на что Чимин только качает головой. Неожиданная усмешка прерывает их бесшумный обмен репликами. — Неужели ты сделаешь абсолютно всё, что я скажу тебе сделать? Если бы Чимин был идиотом, он бы ответил: «В пределах допустимого, конечно, но да. Я же твой подчинённый». Но Чимин не идиот, к счастью. Поэтому он говорит: — Хённим, что за хрень ты несёшь? Тебе плохо, что ли? Бледная улыбка гаснет, и Чимину всё больше становится не по себе. — Забудь, — вяло требует Юнги, отводя бесцветный взгляд в сторону. — Просто чушь несу. Чимину хённим известен как тот, кто однажды на его глазах сказал подчинённым, что каждое слово его священно, каждая фраза его сакральна. Настолько балующий свое эго человек не станет открыто признавать, что несёт чушь. В этот раз уже Пак кидает на Сокджина молящий об ответах взгляд, но наталкивается он на такое же отчаянное непонимание.***
Он тянет на себя ручку и, услышав тихий щелчок, толкает дверь в сторону, выныривая из душного салона машины. Дело близится к полудню, о чём говорят нещадное пекло и назойливый солнечный свет. Прикрыв глаза рукой, Чимин облокачивается на машину, давая себе привыкнуть к обстановке. Вокруг стоит суета. С десяток машин собрались на участке, судя по гомону — сюда съехалась едва ли не вся банда. На деле же около тридцати человек — ровно столько Намджун счёл нужным выделить для охраны их пленницы, Со Йеджи. — Одолжить очки? — услышав знакомые интонации, Пак замирает на месте недвижимой статуей, разрываемый изнутри непривычными, чужими для него эмоциями. Он медленно поднимает глаза на тонущего в золотом свете Хосока, и, прищурившись, улыбается: — Рад, что ты наконец в строю. Тот хмыкает невозмутимо, пытаясь сделать вид, что вовсе не польщён чужими словами, и вешает на чужой нос солнцезащитные очки. — Береги глаза, Чимини, — он похлопывает донсэна по спине и двигается дальше. — Эй, — остановившись в нескольких метрах, Чон бросает ему взгляд через плечо и говорит: — Я тоже рад. Пак отвечает более широкой, искренней улыбкой и поворачивает голову, берясь изучать обстановку. Завистливый взгляд его скользит от одного вооруженного человека к другому, и когда мысли ведут его к собственному оружию, конфискованному Юнги, глаза сами летят в том направлении, куда Чимин избегал смотреть. Мин так же, как и он сам, стоит, облокотившись на машину, и вертит в руках пачку сигарет. Его брови сдвинуты к переносице, хмурые, они кажутся более густыми и тёмными, нежели обычно. Беспокойство неизбежно царапает сердце, когда Пак замечает отсутствие устрашающего оскала, зовущегося улыбкой. Отбросив в сторону сомнения и лишние обиды, Чимин сдвигается с места и в несколько широких шагов преодолевает разделяющее их расстояние. Он останавливается напротив Юнги и замечает, как пальцы того вздрагивают. Мин замирает. — Хённим, это уже начинает меня беспокоить. — Что? — сухо отзывается тот, и Чимин внутренне выдыхает от облегчения. — А ты как думаешь? Всё в порядке? — Я не пойму, пока ты не скажешь прямо, — Юнги отводит взгляд, в голосе слышится раздражение. Закатив глаза, Пак спускает к переносице очки, чтобы наладить зрительный контакт, и упирается рукой ему в плечо, вынуждая обратить на себя внимания. Наклоняясь ближе, он ждёт, пока не удастся поймать чужой хмурый взгляд, и наконец говорит: — С тобой, хённим, всё в порядке? Я беспокоюсь за тебя. Юнги резко выдыхает и отворачивается с такой прытью, словно смотреть на Пака становится больно, если не обжигающе горячо. Скинув с плеча теплую чиминову ладонь, он говорит: — Я не в порядке, — наконец, он поднимает глаза. — Твоя тупая песня застряла у меня в голове. Сказав эти, по правде говоря, бессмысленные в глазах Чимина слова, Мин несильно толкает его и, выудив из пачки сигарету, двигается в направлении старого склада, в котором удерживают Со Йеджи. Пак ещё некоторое время не может сдвинуться с места, вновь абсолютно и бесповоротно сбитый с толку словами его хённима. Что значит ответ Юнги? Он настолько выбит из равновесия из-за какой-то песни? Нет, это бессмыслица. «Я не в порядке». Равнозначно ли признание просьбе о помощи или Чимин попросту надумывает? — Сонбэ! Оклик Пак безошибочно списывает на свой счёт и переключает свое внимание на говорящего. — Начинается, — отчитывается тот. — Поторопитесь, — и устремляется к складу. Ему придётся воочию лицезреть пытки. Случай с Тэхёном был своеобразной тренировкой, и даже тогда он не справился. Вместо того, чтобы беспокоиться за своих коллег, ему лучше озаботиться собственными проблемами. К несчастью, у Чимина нет гарантий, что он не начнёт сходить с ума на глазах у двух дюжин человек. Хуже того, у него даже нет смелости для того, чтобы дать слабину и воздержаться от присутствия. Риски повсюду, гордость не сберечь. — К чёрту, — шепчет на выдохе Чимин и, поведя плечами, уверенно движется ко входу в склад. У металлических ворот его встречают двое, бдительными взорами изучающие заметно опустевшую округу. Кивнув Паку, они пропускают его внутрь без лишних вопросов, и Чимин ныряет в узкую щель меж приоткрытыми створками ворот. Беглый взгляд сразу натыкаются на усыпанную мелким мусором землю, инде проросшую зеленью, на старые потрескавшиеся стены, разукрашенные граффити, на проржавевшие потолочные балки. В другом конце помещения, избегая участков, освещенных прорывающимися внутрь лучами солнца, кучкуется сборище людей, образуя полукруг, в центре которого, будучи прикованной к стулу, восседает госпожа Со Йеджи, гордо глядя перед собой. Неспеша Чимин движется к столпотворению, оглядываясь, словно на прогулке. Этот старый покинутый склад кажется ему знакомым, сильно напоминая один из тех, в которых когда-то в юношестве Паку доводилось коротать ночи. Уютная, смутно знакомая обстановка помогает ему собраться с мыслями, а вид шепчущихся, уже более знакомых лиц членов банды придает ему уверенности в себе. Как только Чимину думается, что, возможно, он справится, сможет абстрагироваться, а то и вовсе — перебороть свою травму, взгляд больно цепляется за пыточные орудия, небрежно выложенные на груде старых ящиков. Явно не Юнги старался. Суматошно успокаивая себя, Пак наконец становится рядом со своими коллегами — Хосоком и Тэхёном. Кивком поприветствовав последнего, он возводит глаза на Юнги, который вертит в руках ножик, глядя на будущую жертву с пугающей своей неуместностью лаской. Уголки его губ подняты, и Чимин находит эту картину — ни много, ни мало — животрепещущей. Будто бы дикий зверь, запертый в неволе, наконец оказался выпущен на свободу, в свою естественную среду обитания, где царят жестокие законы природы. Единственные законы, которые этот зверь соблюдает. Неужели только пролитая кровь заставляет Мин Юнги наслаждаться жизнью? — Наконец все в сборе? — холодно уточняет Со Йеджи, в миг собирая на себе острые, как штыки, взгляды. Повисает тишина, шёпот стихает, и громогласный голос пленницы, странно контрастирующий с её миловидной, хрупкой наружностью, звучит вновь: — Похитив меня, вы объявили войну банде Синих Тигров. Юнги продолжает играться с оружием в своих руках ещё некоторое время, пока наконец не бросает ножик в сторону со скучающим видом. Как только кончик лезвия вонзается в землю, Мин говорит: — Война была объявлена в тот момент, когда ваша наглость взяла верх над вашим разумом, госпожа Со. За наш товар мы прольём не только вашу кровь. Если понадобится, мы убьем каждого, кто носит ваш знак, но добьемся ответов. А пока… я начну задавать вопросы. Он складывает руки за спиной, прохаживаясь до стола с пыточными орудиями. Очертя взглядом каждый, Юнги с деланной беззаботностью спрашивает: — Я хочу знать имя того, кто помог вам внедрить в наши ряды своего человека. Того, кто навёл вас на склады с нашим товаром, — выдержав паузу, он продолжает. — Какая ещё информация была продана вам этим человеком? — долгую минуту стоит тишина, которую вскоре Мин нарушает безумным смешком. — Ёнсу? — он кидает взгляд на близстоящего подчинённого. Тот без слов хватает первый попавшийся инструмент и становится напротив Йеджи. Игнорируя её пытливый, хмурый взгляд, он хватает аккуратную девичью руку мёртвой хваткой. Зафиксировав её в одном положении, Ёнсу приставляет к мизинцу пленницы нечто, напоминающее собой плоскогубцы или кусачки. Чимин отводит взгляд, сосредотачиваясь на лице Юнги. Разглядывает его чёрные, лучащиеся глаза, спадающие на лоб тонкие прядки волос, аккуратные губы, которые расползаются по мере того, как нарастает высокий крик. Чимин пытается не закрывать глаза. Пока он смотрит на одного лишь Юнги, он может игнорировать всё то, чего он не хочет ни слышать, ни представлять. — По мере вашего молчания боль будет нарастать, а ногтей становится меньше. Потом вам сломают все пальцы. — Я не заговорю и тогда! — яростно цедит сквозь зубы Со Йеджи. — Заговорите, — невозмутимо возражает Мин. — Скажите, какую ещё информацию вам продали? Назовите имя информатора, — не услышав ответа, Ёнсу с негласного разрешения Мина вновь берётся за инструмент. Чимин глубоко вдыхает, чувствуя, как кровь постепенно отливает от лица. Он натягивает очки, которые успел снять, обратно, пытаясь скорее скрыть страх в своих глазах, нежели скрыть от себя происходящее. Как Юнги и обещал, Йеджи вырывают один ноготь за другим, благо, госпожа Тигров больше не позволяет попрать её гордыню и молча терпит всю боль, тем самым оказывая меньшее давление на Пака. В какой-то момент ему приходится вцепиться пальцами в собственной плечо, сжимая до онемения, чтобы скрыть дрожь в руках. В ушах нарастает шум, а когда Юнги командует начать ломать пленнице пальцы, Пак понимает, что слышит звук, которого здесь нет. Капли крови, которые методично, одна за другой, падают на металлическую поверхность пола, что залит ей по самые края. Во рту становится сухо, и Чимин внутренне холодеет так, будто всю его кровь выпустили из вен наружу. Он поднимает взгляд на Юнги в отчаянной попытке ухватиться за что-то знакомое, как за якорь. В этот момент Мин, словно почувствовав, поднимает с ним синхронно голову и встречается глазами. Солнцезащитные очки Хосока болтаются где-то на кончике носа Чимина, поэтому Юнги удается увидеть то, в каком тот состоянии. Пак, само собой, ожидает, что его плохое самочувствие проигнорируют и вернуться к допросу как ни в чём не бывало, но к своему ужасу он замечает, как уголки губ Мина опускаются вниз. Он резко разворачивается к Йеджи и пугающе холодным тоном говорит: — Ёнсу, стоп. Хватит возиться с ней, это ничего не даст, — когда подчинённый, склонив голову, послушно отходит в сторону, Юнги приближается к тяжело дышащей девушке и с силой хватает её за волосы, заставляя взглянуть ему в глаза. — Тебе нравится твое лицо? То, каким тоном он это спрашивает, поселяет холодную дрожь в каждом, кто это слышит. Чимин хмурится, снимая очки, чтобы не упустить ни единой секунды происходящего. Изменения в Юнги произошли слишком резко, и это неладно. Что в мгновение ока могло испортить ему настроение? Почему он торопится? «Не из-за меня же?» — невольно всплывает в мыслях вопрос. — А твои ноги тебе нравятся, Йеджи? — полностью опуская формальную речь, вновь интересуется Юнги, который одними глазами словно бы уже снимает с неё кожу. — Я перережу твои сухожилия и исполосую твое лицо вон тем ножом, — он кивает в сторону торчащего из земли оружия, которым давеча игрался. — Имя. Информатора. — Пошёл. Нахуй! — рычит Со, за что моментально получает по лицу. — Ты не узнаешь ничего, что хочешь узнать! Пытай меня днями, неделями, мучай, насилуй, убивай — я выдержу. — Хосок, подай мне нож. — Хённим, ты перебарщиваешь, — отваживается высказаться Чон, и Чимин мысленно его благодарит. — Уродовать её ни к чему, тебе поручено провести допрос под пытками. Узнать ответы через причинение ей боли. Без непоправимых последствий, помнишь? — Хосок, нож. — Хённим, — отзывается уже Тэхён. — Она не кажется мне шибко выносливой, её можно разговорить и без этого. Все сдаются, ты же знаешь. Уродовать её на всю жизнь не вариант — это слишком жестоко даже для нас. Мы всё-таки бандиты, а не живодёры. Как бы странно то ни звучало, Ким говорит правду. В отличие от своего отца, Намджун ведёт политику малой жестокости. То, что намеревается сделать Юнги, босс не приветствует в своей банде. Он предпочтёт убить человека, нежели сделать его беспомощным калекой или изуродовать до неузнавания. Возражения Хосока и Тэхёна справедливы, пускай ими и движут разные мотивы — Чон против, так как его моральные принципы не допускают настолько немыслимой жестокости, Ким же является верным последователем Намджуна и его идеалов, к тому же он не может не воспользоваться неправотой Юнги, чтобы взбунтоваться против его авторитета. Чимин не считает то, что собирается сделать Мин, правильным или сколь-нибудь позволительным, поэтому в его же интересах не мешать попыткам коллег утихомирить жадного до крови зверя в лице Юнги. Однако что заставляет Мина идти на подобное? Очевидно, причина не может заключаться в Чимине, слишком самонадеянно было бы думать так. Неужели ему мало простых пыток, и его демонов можно заткнуть только подобными отчаянными мерами? — Хосок, — напрочь игнорируя Кима, третий раз повторяет Юнги, и его интонация говорит о том, что больше он повторять не намерен. — Подай нож. Когда он не видит реакции со стороны коллеги, то сам идёт за ножом. Однако дорогу ему преграждает Чон. Несколько десятков взглядов разной степени ужаса обращаются на их сошедшего с ума хённима, что — в самом деле, иначе не скажешь — несётся на растерзание монстру. Юнги сохраняет невозмутимость ровно пять секунд, а после разражается лающим смехом. Он улыбается широко и счастливо, глядя на Чона. — Ты идёшь против моего авторитета? Забавно, забавно… Зная Юнги, Чимин понимает, что ничего забавного тот в этом не находит. Очевидно, если Хосока не убрать с его глаз, Мин нападёт на него. Так же очевидно то, что простыми синяками Чон не отделается. Никто не смеет идти против правой руки Намджуна, второго человека в банде. Единственный, кто имеет право оспаривать его решения — босс. И Чимин, которому смерть не писана, видимо. — Хённим, — Пак откидывает очки в сторону, делая несколько резких шагов, чтобы выйти из толпы вперёд, поравнявшись с Хосоком. Юнги упорно отказывается смотреть в его сторону, и тогда Чимин с видимым раздражением обхватывает ладонью его шею, действуя больше рефлекторно, чем осознанно. Сколько бы он ни предпринимал попыток успокоить Юнги в прошлом, это всегда оборачивалось катастрофой. Но это не значит, что на него вовсе нет управы. Всякий раз, когда Мин нервничает, он повторяет одно и то же действие. Однажды и Чимину довелось испытать это на себе, когда он был разгневан словами Йониля. Указательный палец ложится на горячую кожу в том месте, где под ней чувствуется пульс, бешеный, яростный. Один удар, два удара. Пак стучит пальцем по поверхности кожи в ритм собственному сердцебиению Юнги, пытаясь успокоить его единственным способом, на который может надеяться. Мин медленно поворачивает голову в сторону Чимина. Он не спешит убирать с себя его руку, не торопится возразить. Только позволяет продолжать это безумие, молча пожирая глазами чужие глаза, что стоически выдерживают яростный взгляд. Улыбка исчезает с уст Юнги, её заменяет тонкая полоса поджатых губ, бледно розовых, как снег в закатном свету, с которым Чимин их постоянно сравнивает. Пульс Мина он больше не чувствует, продолжая тихонько стучать пальцем — один раз, два раза. Это не ощущается как прежде — как тяжкий недуг, как одержимость от которой нужно бежать. Всё это — этот момент, они двое, его рука на шее Юнги — ощущается естественно. Ощущается единственным в его жизни, что он может назвать правильным. — Хватит, — хрипло требует Юнги, неожиданно отстраняясь. — Тэхён, продолжи допрос. Хосок, я прощаю тебе непослушание, но только на один раз. Ты и сам знаешь почему. Чимин… — Мин замолкает, вздыхая, а потом раздражённо усмехается. — Пошёл-ка ты отсюда на хер. Чимину так и не удается понять, почему в следующий момент его губы складываются в улыбку. Позже Хосок и Тэхён спрашивают его, как ему удалось успокоить Юнги, но так и не получают удовлетворительного ответа. Они в восхищении сравнивают ту сцену с дрессировкой льва, но Пак внутренне не соглашается с ними. Это была не дрессировка, и Юнги не лев. Он скорее пёс, озлобленный, отчаявшийся, готовый лакать кровь, как воду, и убивать за несчастную кость. Он скорее омут, который за отражением неба скрывает красную, едва не чёрную воду. В который Чимин заглядывает и видит самого себя. Позже Пак и сам спрашивает себя, но о другом — почему Юнги сорвался с цепи, почему потом отослал его прочь? «Дело не может быть в заботе», — убеждает себя Пак, отправляясь в Монсемэри, как только Мин прогоняет его. «Он не стал бы заботиться обо мне», — повторяет себе который раз, мешая один коктейль за другим, не в силах отвлечься от странных мыслей даже на работе. «Мин Юнги не заботится обо мне», — уверяет себя Чимин, ранним утром падая на свою постель на восьмом, истощенный и измученный собственными мыслями. К сожалению, сомнения так и не покидают его.