***
Неделю назад Тарасовых родители обрадовали тем, что они едут в летний лагерь на три недели. Поэтому я всё чаще сидел дома. Раньше я общался со всеми ребятами из деревни и отсутствие в моей жизни Влада и Софы никогда мне не мешало весело проводить время. Но теперь все, кроме них, стали для меня чужими. Конечно, я могу пойти на речку, на завод или к ларьку — туда, где собирались все компании, и со мной, безусловно, будут общаться, но будет это делаться из вежливости, дабы меня не выгонять и девяноста процентов времени я буду молчать, кивать головой и смеяться за компанию. Хорошо, что у меня есть компьютер. Так бы совсем загнулся от скуки. — Поздно ты сегодня, — сказала бабушка, когда мы встретились на кухне полдесятого утра, — опять в своих чертей играл всю ночь? Бета Аркадьевна зачем-то разбирала маленький кухонный сервант, будто что-то искала. У меня ощущение, что она что-то ищет последние недели две. Сначала она спросила меня, почему в то воскресенье, когда она уезжала на рынок, дверь в её комнату была открыта. Мы даже немного поругались из-за этого, потому что я подумал, что у бабушки не все дома. Какое отношение я могу иметь к её комнате, если дальше порога мне заходить запрещено? Бета Аркадьевна всегда плотно закрывала свою спальню, а когда в доме были гости, то на ключ. Вопроса «Что-то пропало?» бабушка умело избегала, следовательно, я подумал, что это обычный старческий бзик. Но что же тогда она ищет? Об этом я и спросил. — Ничего не ищу, — отрезала она, — бардак в вещах, надо убрать, — её ухо забавно дёрнулось, коснувшись ярко-оранжевого, как солнце на закате, платка. — Может помочь тебе? Бета Аркадьевна промолчала. Пожав плечами, я прошёл к плите, ногами упираясь бабушке в спину на тесной кухне. На столешнице уже лежали хлеб, тёплая, покрывшаяся жирной испариной колбаса, подтаявший сыр и мягкое масло. У всей моей семьи была привычка никогда не убирать сразу в холодильник еду. Либо это делал я, либо они сами, когда дело доходило до следующего приёма пищи и нужно было расчистить пространство. Сложив два куска хлеба с колбасой и сыром, я поднёс длинную зажигалку к конфорке и поставил завтрак чемпиона разогреваться на чёрной от времени сковородке. — Может, купим микроволновку? — Ещё чего, это радиация. — Кстати, ультрафиолетовое излучение, которое даёт Солнце, гораздо вреднее микроволновки, — посмеялся я, вспоминая, как мне об этом рассказывал Влад. — Какой ты умный-то, — фыркнула бабушка и закашлялась от пыли, да так сильно, что с неё слетел платок. Спешно поправив свой импровизированный головной убор, прикрывая розу, бабушка продолжила убираться. — Зачем ты носишь эту тряпку дома? Я же всё знаю. — Не торопись всё знать, будешь как Вассерман. Оно тебе надо? — А может, расскажешь, как ты получила способность? — бутерброд уже запах, сыр начал стекать на сковородку, поэтому я поспешил выключить газ. Быстро захватив из соседней комнаты новую банку «Энгри Бёрдс», я присел на один из двух стульев у квадратного кухонного стола, в ожидании долгого рассказа. — Давай расскажу, — вздохнула бабушка, — кофий свари мне. Бета (Аркадьевна), 1971 Как ты знаешь, я родом из Ростова-на-Дону. Мама у меня одесситка, папа с Кубани. Поэтому семья у нас была большая, громкая и обладающая всеми качествами южных людей. Мы все смуглые, иногда носатые и обычно кареглазые. В Ростове с самого моего рождения мы жили в коммуналке, в бывшем доходном доме. Высокие потолки, третий этаж, дореволюционная классическая архитектура… Ещё уютные провинциальные дворики с висящим бельём на лестнице, играющимися детьми, собаками и кошками соседей. Всё это терялось в добровольно-принудительном сожительстве, когда ты вынужден подолгу стоять в очереди к плите с холодной сковородой, справлять нужду в бывшей кладовке с дырой в полу и занимать место в душ. И каждый член нашей семьи, засыпая, думал: «Вот когда-то, в один день… Дадут!» Дали. Папа мой был инженером и его перевели в Тверь, проектировать участок железной дороги, которую после войны восстановили на скорую руку, а тогда пришло время сделать всё как следует. Он дослужился до начальника, поэтому лишь руководил процессом. По этой причине нам досталась не двушка в бараке на пятерых человек, а целый дачный участок. За лето папа отстроил целую двухэтажную дачу с мансардой и террасой и даже попытался сообразить огород. Однако ничего не вышло. Когда мы с мамой, бабушкой и Юркой окончательно переехали, все вчетвером говорили, что всё засеем, просто папа ничего не понимает в садоводстве. — Надежда умирает последней! — посмеялся он, глядя на наши труды последним вечером августа. — Земля здесь говёная! — Плохому танцору туфли мешают? — спросил красавец Юрка, копая землю. Мой брат с отцом соревновались практически всю мою жизнь и практически во всём.***
Юрка — мой двоюродный дед. Вообще, я узнал что он двоюродный только тогда, когда мне об этом рассказал папа на поминках этого самого деда. А когда я при бабушке назвал его двоюродным, в ту же секунду получил по шапке. И всё же, я думаю, что мой папа пошёл в своего дядю. Я плохо помнил деда Юру, но знал, что в молодости он был фарцовщиком, затем панком, и до самого пятидесятилетия — байкером. Так что рассказы о том, при каких обстоятельствах он погиб, будут излишни. Папа проводил с ним достаточно много времени, поэтому всегда талдычил мне: «Никогда не садись за мотоцикл».***
— А в местной школе я подружилась с Веркой Герасимовой… — Подружилась? Ты же её ненавидишь! — Сейчас да, — сказала бабушка, размешивая сахар в кружке кофе, создавая лязг металла по стеклу. — С этой самой Веркой мы, однажды гуляя, забрели в лес. Гроза была страшная, грязь, слякоть, говно… Ну и зашли в эту чёртову хижину! — И всё? — спросил я, потому что бабушка, видимо, больше не собиралась что-то рассказывать. — Подожди, а кого из нежити ты видела? Кто это сделал? — Травница. А эту врач обратил. — А я хочу каких-то подробностей… — промямлил я. — Мало ли чего ты хочешь. Поел? Я кивнул. — Шагом марш полоть кабачки! Развлекаясь с огородом, я всегда уходил в какие-то свои мысли. Бабушка только что рассказывала о нашей семье, поэтому я невольно снова вспомнил о мамином намерении развестись с папой. Я старался думать об этом редко, потому что хотелось верить в то, что она шутит.***
— Ты чего такой грустный? — поинтересовался Шилов, когда мы выходили со стройки. Он заметил, что я перестал задавать миллиард вопросов о том, почему он снова появился и как это произошло. — Опять вспомнил, что родители хотят разводиться. — Ну во-первых, не родители, а твоя мама. Во-вторых, они взрослые люди. Я фыркнул: — То, что они взрослые, не значит, что они правы. У вас есть жена, дети? — Жена, — коротко ответил следователь, даже закрыв глаза не мой несколько бестактный вопрос. — И что такого должно произойти, чтобы вы с ней развелись? Измена, ссора, что? — Не знаю, Лёш, мы уже не разведёмся. Вообще не увидимся. — Простите, не знал. — А разве будет лучше, если они останутся вместе ради тебя одного? Будут скрипеть зубами всю жизнь, — он облокотился на свой «Мерседес» закуривая ужасно вонючую сигарету, которая помимо табака почему-то отдавала сыростью. Сейчас, когда я спокоен, при рассветном свете, я сумел разглядеть его машину, которая оказалась не такой уж и новой. Я видел немцев, на которых разъезжают «новостроечные», те машины были как-то выше и более округлыми, а автомобилю Шилова было, может быть, лет десять. — Почему бы не попробовать помириться? — вздохнул я. — Я думаю, они рассматривали такой вариант. Значит, не вышло. — Зачем вы здесь? — поинтересовался я, переводя тему. Держа в зубах сигарету, Константин Максимович принялся шариться в карманах пиджака, пока не нащупал газетный свёрток. — У меня только бабушка что-то в газеты заворачивает, — ухмыльнулся я, рассматривая кулёк. — А я за экологию. — он с интересом наблюдал за тем, как я разворачиваю газету. — Что это? — недоумевая спросил я, увидев какой-то браслет из белого камня, практически девчачий. — Браслет. Слепой, что ли? — Зачем? — В карман сунь. Понадобится — наденешь. — А когда он может мне понадобиться? — Когда тебе станет мало твоих способностей. — Ничего не понял. — Поймёшь. Главное! — Шилов вдруг сделался строгим. — Его можешь носить только ты и только тогда, когда он тебе нужен. В остальное время он должен быть просто при тебе. В кармане, в жопе, мне плевать, но при тебе. — То есть просто так его носить нельзя? — уточнил я. — Именно. — Понял, — бросил я и собрался уходить. Рубило спать. — Лёша! Ты меня хорошо понял? — Да понял я, понял!***
— Да, пап, всё нормально, — говорил я, развалившись в кресле с красной лакированной трубкой у уха. Папа по старинке всегда звонил на домашний телефон, — бабушке с огородом помог, — мой голос совсем не был весёлым, — вот, сижу обедаю. Макароны в кетчупе неприятно били в нос уксусом. — Ну ладненько, — чаще всего я слышал голос отца вперемешку с громкой музыкой, голосами на фоне и помехами, — а я вот в Мюнхене сейчас. Что-нибудь тебе привезти? — Да я даже не знаю, где это. — Плохо, что не знаешь! Географию учить надо! — А я учу. Поэтому знаю, где у нас добывают газ и нефть. — Всё как у меня в детстве. Нефть, к которой простые люди не имеют никакого отношения, мы учим, а остальной мир нам без надобности, — вздохнул папа, — там же враги, понимаешь ли, пендосы. Я плохо понял смысл сказанного, только распознал хорошо узнаваемый отцовский сарказм, но всё же промолчал. — Ладно, увидимся на твой день рождения. — Пока, пап. Бабушка ушла куда-то, пока я возился в саду. Больше никаких заданий не поступало, поэтому я, будучи предоставленным самому себе, решил засесть за компьютером. Будто бы у меня был выбор. Открыв «ВКонтакте», я увидел одно новое сообщение от Алисы: «Прив. Пригоняй на дискач в дк в Жмуркино, сёдня в 9». Жмуркино — соседняя деревня. Достаточно колоритное место, учитывая, что там не бывает трезвой молодёжи, работающих мужчин и счастливых женщин. Все, конечно, притворяются, что это не так, но когда вас отделяет лес да трасса, это способствует распространению слухов. Такое гетто нашей области. «У нас можно поссать на стену и подхватить гепатит С» — говорил мне знакомый из этой деревни по имени Виталик. Но ходить туда, естественно, мне не запрещалось. Мне вообще казалось, что там очень даже весело. Прошлым летом я познакомился с Виталей, когда ездил на рынок в этом самом Жмуркино по маминому поручению, а вместе с ним и с Олей. С Виталей мы прошлым августом, когда очень рано пришла осень, пару раз воровали спирт и разливали на местной дискотеке. В плюс пятнадцать, дождь и ветер выпивать и веселиться мало кому хотелось, но что-то да заработали. Пришлось отдать часть денег Оле — подруге его семьи, которая была замужем в свои девятнадцать. Она нас застукала и за молчание попросила дать в долг до зарплаты. Долг, естественно, бессрочный — невозвращаемый. — Здоро́во! — Виталик был в своём привычном обличии: заляпанные спортивки, бутсы, хоть он и не был футболистом, и футболка «адидас», которая вся покрылась катышками, показывая таким образом, что была куплена на рынке. Он сбрил свои чёрные кудри, поэтому теперь совсем походил на маргинала. Оля помахала мне, стоя за его спиной. От неё всегда пахло душащим и острым парфюмом. — Это самое, — откашлялся Виталя, подтягивая свои огромные спортивки, — давай по стопочке опрокинем. — Ты дурак? Ему тринадцать, — сказала Оля. Её тонкие блондинистые волосы трепыхались на летнем ветерке, сползая с облегающей кожаной куртки. — Четырнадцать, — соврал я. — У тебя в июле день рождения, не надо мне тут, — огрызнулась она. — Будешь? — Виталий её не слушал, достал бутылку водки и две металлических рюмки. — Буду! — воскликнул я. Раздражало, что меня воспринимают как малолетку. — Вот видишь, никто его не заставляет. Виталик налил мне полную рюмку водки, под осуждающий взгляд Оли, которая постоянно причитала, зачем он столько льёт ребёнку. — Даже не закусываете. Совсем алкаши! — цокнула Оля, а затем отобрала у своего друга бутылку и сделала несколько глотков. — Чё смотришь? Холодно просто. Дом культуры находился неподалёку отсюда, в самом начале деревни. На старой девятке, держа дверь на пассажирском сидении, чтобы она не отвалилась к чёртовой матери, мы доехали до заброшенной церкви, между которой и продуктовым ларьком было место проведения этого мероприятия. Дома вокруг были старыми, деревянными, с забором в сетку, и у каждого стояла пышная яблоня или малиновый куст, или хотя бы просто садовые цветы. Я ощутил контраст между своим Петровским, где каждый участок был ровен и пуст, будто бы мы в пустыне. В свои редкие поездки в Жмуркино у меня появлялось ощущение настоящих дачи, деревни и лета. У областного «ДК» собралось много народу: девчонки в коротких юбках, с макияжем, не всегда хорошим, но таким, какой я часто вспоминаю, проходя мимо современных магазинов косметики, где существует всё, включая то, что даже на самом деле не нужно. А в те годы в провинциях ещё можно было подраться на рынке за корейский тональный крем или французскую помаду. Мальчишки не страдают такой ерундой, потому что почему-то считаются красивыми и в своём обычном виде. Стояли там разные: и гопники, и так называемые неформалы, и простые обычные ребята как я. Но искал я всё-таки Алису, протискиваясь через всё сборище, периодически здороваясь и пожимая руку. Не знаю, по-моему пожимать руку при знакомстве для детей нечто странное, но Эмиль, прививший мне эту привычку, так не считал. — О, пришёл! — Алиса отвлеклась от разговора с Лохматым и обратила внимание на меня. Она была невероятно красива. Не сейчас, а всегда. Не из-за макияжа и открытой одежды, хотя обтягивающее зелёное платье подчёркивало нетощую, как тогда было модно, фигуру, и её огненный цвет волос с кошачьими глазами, которые в закатном свете приковывали мой взгляд. Тем не менее, последнее время я часто вспоминал нашу первую встречу, когда она была одета так же, как я, в этой будто бы отцовской рубашке, с небрежным хвостом и ненакрашенным лицом, с его острыми чертами благородной красоты. И все обиды и недомолвки, связанные с Герасимовой, уже постепенно забывались, поэтому я не мог понять, почему мы так давно не виделись. Будто бы за эту неделю с лишним она стала ещё прекраснее и ещё недостижимее. — Чё ты завис? — посмеялась она, беря из рук Киры сигарету. — Привет, — сказал я совершенно безэмоционально. — Водка? — спросила она, принюхавшись. Я кивнул. — Вот что за поколение пошло! — Алиса затянулась сигаретой. — А мы одно поколение, — усмехнулся я. — Я и говорю. Просто кошмар какой-то! — сделав две быстрых затяжки Герасимова выпустила большой клуб дыма. — Когда дискотека-то начнётся? — Лохматый мялся с места на место и наконец встрял в нашу беседу. — Не знаю, — ответила Алиса, — вон, на стенде написано в девять, а двери закрыты. У кого телефон есть, позвоните этому полудурку! — крикнула она в толпу, бросила сигарету и пошла к кому-то из ребят. Я засмотрелся на её стройные ноги в босоножках и замер рядом с Ангарским. — Где твоя свора? — равнодушно спросил он, тоже покуривая. — В лагере, — буркнул я, не понимая, для чего ему эта информация и почему он не начал ко мне приставать, как это обычно происходило. — О, мы тебя потеряли! — воскликнула Оля у меня за спиной и непринуждённо положила мне руку на плечо. От неё пахло ментолом и пивом. Куртка моей знакомой уже была расстёгнута, а волосы слегка потрёпаны. — Лёха, не заметил тебя! — ко мне подошёл Артём — лучший друг моей соседки Маши. — Как сам, чего на поле не приходишь? Футбольное поле располагалось между новыми домами на месте старых гаражей, однако в жилой комплекс пускали только по пропускам через охрану. — Туда пускают? — Конечно пускают. Мы все говорим, что мы к Иванову в тридцатую в гости. — Что за Иванов? — Без понятия, — весело пожал плечами Артём, — пока верят. У наших там чипсы, газировка и, может, чего покрепче найдётся. Го? — Го, — усмехнулся я. Артём по-товарищески взял меня за плечо и направил дальше от дверей. Там была и Маша, и многие другие знакомые и незнакомые мне ребята. Мы болтали, ржали, курили. Смеялись над всеми известными мемами и сплетничали о петровских. За разговорами, особенно малосодержательными и не содержащими никаких поручений, мне было следить невыносимо трудно, поэтому я периодически оглядывался на Алису без задних мыслей. Было приятно просто видеть её. Однако услышав в разговоре ребят «Лохматый», я вышел из своего влюблённого транса и прислушался. — Заметили, кстати? Кира так изменился. — сказала Леля, которую на самом деле звали Анжела, но своё прозвище она получила по фамилии Лельникова. Своё имя у неё ассоциировалось с проституткой, поэтому её погоняло устраивало её гораздо больше. Она попала в элитную гимназию в жилом комплексе благодаря олимпиаде и имела небольшую точку с косметикой на рынке в свои шестнадцать, но прославилась почему-то тем, что ей нравится Лохматый. Кто-то утверждал, что Леля за ним бегает и пристаёт к нему, однако я не был свидетелем чего-то подобного. — Лель, ты опять про своего Лохматого? — спросила Маша, которую я до сего дня никогда не видел с сигаретой. — Да отстаньте вы от меня, не нравится он мне! — возмутилась Анжела. — Ага, рассказывай! — воскликнула моя соседка. — Нет, правда. Смотрите, волосы обстриг, молчаливый такой стал… Её мало кто слушал. В сплошном диалоге с этой компанией темы летали как сквозняк в квартире. Выходили в одно окно, продували поголовно всех колючим морозом, затем выветривались на улицу через другую комнату, растворяясь в атмосфере, пока не прилетит другой поток воздуха, совершенно пустой и лёгкий. Все деревенские загудели, когда послышался громкий зарубежный поп и открылись хлипкие деревянные двери дома культуры. Затопали ноги в кроссовках и каблуках по хлипкой бетонной лестнице. Табун понёсся на танцпол. Музыка оглушала, постепенно убивая мою хандру, потому что танцевать и общаться с людьми я любил. Ещё немного следил за тем, чтобы подаренный Шиловым браслет не вылетел из маленького кармана джинс. Перебегая от одного знакомого к другому с непринуждённой беседой я выпивал и подкуривал, не следя за тем что попадает в мой организм. И вот, кроме музыки в голове ничего не осталось. В неоновых огнях и отблеске диско-шара я видел мелькающие высокие головы и чувствовал себя довольно маленьким. Будто бы меня окружали какие-то инопланетные растения и я сам постепенно становился каким-то фантастическим. Мне дали кучу светящихся браслетов, левая рука была покрыта ими до локтя. Лицо мне кто-то изрисовал светящимся маркером, так что я слился с этим хаосом, отдаваясь непрекращающейся музыке. Я смотрел на то, как у ребят постепенно заканчиваются силы и они садятся по лавочкам болтать. Многие парочки отошли целоваться по стенкам, совершенно ничего не стесняясь и понимая, что их никто не запомнит. У меня сил было хоть отбавляй, и я продолжал отжигать. — Как ты не выдохся ещё? — громко рассмеялась пьяная Маша, крича мне в ухо, чтобы я хоть что-то услышал. Я ничего не ответил, лишь танцевал вокруг неё. — Дамы и господа! Медленный танец! — музыка сделалась тише, когда диджей сделал объявление. Машка стояла рядом со мной, вероятно ожидая приглашения. Я не сразу это понял и растерялся, ища вокруг Алису. Всё это время я выпивал, чтобы набраться смелости и признаться в своих чувствах. У меня никогда не было страха перед тем, чтобы признаться в любви: я делал это неоднократно и меня всегда раздражали герои фильмов, которые по миллиарду раз раскладывают у себя в голове влюблённость, но ничего не делают. По тупости это сродни главным героям ужастиков, которые слышат странные звуки в подвале и идут туда без оружия или помощи. Но здесь всё оказалось несколько сложнее: Алиса ведь меня старше и у неё есть парень. Мне казалось, будто бы девочки, что нравились мне в предыдущие разы, были проще. Или просто младше. Зал был достаточно большим. Через скопление других людей я пробирался до противоположной стены, кажется, целую вечность. Уже почти заканчивалась песня, но это совершенно не отменяло необходимость этого разговора. Не найдя Герасимовой и здесь, я вышел на улицу через чёрный ход, откуда по мере моего приближения раздавались смех и оживлённые беседы. Выйдя туда, я почувствовал бьющий в нос запах табака, который уже образовал целое облако. Валялись пустые бутылки и даже какие-то пакетики. Помимо табака, принюхавшись, я уловил знакомый запах той самой горелой земли. — Братан, давай фольгу! — голос Лохматого донёсся где-то за моей спиной. Я медленно повернулся и увидел, как он сидит возле стены с Алисой. Их окружали и другие незнакомые мне ребята. Многие просто приходили покурить и возвращались обратно, поэтому моё присутствие никого не возмутило. Я попросил у кого-то сигарету и стал наблюдать за Алисой и Кирой. Ангарский взял кусок фольги и вытащил из кармана горстку земли. Затем он поджёг её. Она моментально вспыхнула, практически как фейерверк и выгорела, оставляя тошнотворный запах и дым, который Лохматый быстро завернул в фольгу и несколько раз вдохнул. Я с ужасом увидел, как Алиса сделала тоже самое, но единожды. Горькая сигарета напомнила мне вкус выпитого сегодня алкоголя. Мерзкого и отвратительного, как этот запах. И табак невкусный, и спирт, и что-либо покрепче, однако привычка почему-то остаётся и с каждым разом ты морщишься всё меньше, убеждая себя, что тебе вкусно и тебе нравится. Врезавшись в кошачьи глаза, я вижу, как они становятся стеклянными, даже в некотором смысле фарфоровыми, неживыми и блёклыми, будто бы с витрины или глянцевой обложки. Я вдруг заметил какая она хмурая и грустная. Неужели у неё что-то случилось? Как она может дышать тем, от чего меня сегодня чуть не вырвало? Мне вновь захотелось подойти к Алисе, может быть обнять или хоть как-то подступиться. Мешал только сидящий рядом Ангарский, который теперь меня раздражал ещё больше. Зачем она это делает? Вопрос скорее всего риторический, ведь я и сам сегодня выпил и покурил. Почему-то ни разу не вспомнил об антиалкогольной рекламе, где показывают измученных зависимостью мужиков с трясущимися руками или о фотографиях чёрных лёгких курильщика. Может быть, Алиса тоже не вспомнила неживого наркомана в тёмном переулке, который похож на зомби? А может, это просто не работает? Теперь смотреть на неё мне было невыносимо, и, докурив, я вернулся в зал. Как только я зашёл, почему-то погас свет. Кто-то закричал, кто-то выкрикивал полупьяные маты. Однако полной темноты не оставалось. Из больших окон светил лунный свет, отливая бирюзово-синим в потолок. Я обернулся, желая выйти на свет, а может, и свалить домой. Развернувшись, я врезался сначала в грудь примерно второго размера, в блестящем зелёном платье, а потом и в серо-жёлтые пустые глаза. Алиса, пошатываясь, смотрела на меня, расплываясь в пьяной улыбке с размазанной красной помадой. Оранжевый свет сигареты блеснул в тоненькой изящной руке с красными ногтями. Обратив своё внимание на потолок я увидел летающие силуэты, которые перемещались с моей скоростью, растворяясь и становясь похожими на чёрные облака. — Что за глупые шутки? — завопил кто-то из девчонок. — Включите, блядь, свет! — раздался басистый возглас. — В последнее воскресенье, — шептала Алиса, — мы увидим их живыми. Обернувшись на неё, абсолютно спокойную, я ощутил невероятный страх, и в моей голове снова возникла уйма вопросов о том, почему, кто и зачем. Как по команде, толпа стала падать в обмороки или просто засыпать. Остались лишь Алиса и я, поэтому на вопрос «почему» ответ я получил самостоятельно. А кто? Нежить. Вот только зачем?