Убей меня своей любовью

Это — нет, это нельзя назвать страхом. Страхи, обычно — это что-то гипотетическое, ползает на задворках мозга пауком, шершит мохнатыми лапами о стенку черепа. Страх — это обычно про темноту, или про замкнутое пространство, или, например, воду. Страхи — это было-и-прошло, оттиск болезненного опыта, поболело — и болит всё ещё немного — но скорее как корка на ране, скоро пройдёт. Это, скорее, было сродни кошмару — уродливо-длинная фигура на периферии сознания в тёмном углу, недоброжелательно протягивающая свои холодные пальцы. Она ведь, верно — при свете ламп и не такая страшная — куча одежды или неровная от стула тень, она ведь, верно — и вовсе не может причинить вреда? Но в слабом освещении неуверенность берёт верх, прорастает по нервам, как по корням — глубоко-глубоко, пока не окажется в самом сердце. Самым страшным для Сары кошмаром было то, что в один момент что-то в её мозгу — маленький предохранитель — сорвёт, и пойдёт искрой замыкание, превратится в неостановимый пожар, ненасытным пламенем уничтожающий всё, что только сможет встретить на своём пути. У неё, конечно, всё под контролем — каждая попытка боли и ненависти прорваться подавляется, каждый росток, что может только оказаться опасным для окружающих — выкорчёвывается, но всегда этой алой лампочкой мигает предупреждение об опасности «но». Ещё один шаг — и оно случится, ещё один вздох — и точно нельзя будет остановить. Она ему, конечно, никогда об этом не скажет. Ни про мать, ни про то, что было потом, ни про отца. В конце концов Сара знает — как бы Джим не пытался, он не может подавить тревогу, находясь рядом с ней. Даже — если очень близко, даже если губами к губам касаться — выкинуть просто так из головы это не получится при всём своём желании, при всей той бесконечной любви, которая внутри этого мужчины есть. Она понимает, он пытается, он сочувствует — но есть вещи, которые очень трудно избегать. Они как гвоздь впиваются между полушарий мозга, железным холодом опускаются в лобную долю — напоминанием неизбежной опасности на периферии зрения. Он не хочет признаваться — но он боится, но ей и не нужны слова, которыми выражаются мысли. Но среди самых реальных ночных кошмарах — его кровь на её руках, его голова покоящаяся на её ладонях, его губы, пытающиеся произнести глупые и ненужные три слова. Она знает. Самое болезненное — она, конечно, знает, она всегда знала, и именно это приводит к пониманию того, насколько ситуация на самом деле ужасна. Это могут быть даже не её силы — это может быть она, она как первопричина, она — как движущий элемент, _она_. Она, на руках которой погибают все, кого она подпустила на шаг ближе, чем была очерчена красная линия. И не будучи на самом деле машиной смерти, будучи чем-то из плоти, в которой бьётся сердце не физическое — сердце что есть вместилище чувств — всё что она может сделать для самой себя это попытаться не подпускать ближе, чтобы больше не случалось подобного, чтобы больше не приходилось чувствовать себя (как эгоистично!) опустошённой. Каждый раз Сара просыпалась — и только спустя несколько секунд накатывало облегчение и понимание того что всё ещё в порядке, что ночные кошмары, даже такие осязаемые — всё ещё остаются ночными кошмарами, и они отступают, стоит только разомкнуть глаза. Тьма отступает, как отступает длинная, тупая боль, оставляя едва-ощутимый след — поселяется под кожу, где-то между мышц. Сара знает — Джим тоже этого боится. Не своей смерти, в смысле, Джим боится её сил, Джим боится, что в один момент что-то случится, что-то сорвёт, и эта бомба разорвётся. Он честно старается не думать об этом — по крайней мере так часто и «громко», но иногда это проскальзывает — и приходится стыдливо пытаться запихать это чем глубже — тем лучше. Саре и так нелегко со всеми этими мыслями, что её окружают, а чужой страх ситуацию легче не сделает. Он ей верит — и догадывается, что она прикладывает все силы, чтобы не произошло именно то, что его не хочет отпускать. Он не хочет заставлять Сару чувствовать себя ещё хуже, чем она ощущает себя уже. Нет, он определённо не знает как ей тяжело, и он даже не представляет через что она проходит — приходится обрывать себя каждый раз, когда очень хочется сказать — «я понимаю, я знаю». Да, она вынуждена идти через это в одиночку. Но всё же он очень старается если не помочь — то не навредить. Доверие, которым его наградили — уже многое. Но непроизвольно — конечно думается — что в один момент случится что-то плохое. «Что-то плохое» случается всегда –такая вот грустная жизненная премудрость — по крайней мере когда вокруг разворачивается война. Джим, конечно, себя постоянно останавливает от того, чтобы раскручивать эти мысли дальше — ему не хватает это всё ещё в красках представить. Прошлое — прошло, будущее — ещё не наступило, и чтобы жить эту жизнь у него есть настоящее. В этом настоящем у него есть кто-то, кто ему небезразличен — но иногда даже эти слова не могут остановить колесо тревог. Назойливое напоминание занозой держится где-то там, откуда её нельзя достать — даже осмыслить. И он не может отрицать то, что это всё даже порой прорастает ночными кошмарами. Он знает, что не всегда может отвечать за собственные мысли и чувства — и искренне надеется, что Сара тоже понимает это всё, что знает — Джим так думает о ней вовсе не потому что правда хочет её бояться или видеть только опасность в ней. И он хочет, чтобы ей было хорошо — рядом с ним, и вообще. Возможно, это что-то о чём нужно будет поговорить. Банальное — но одно из самых простых и действенных решений проблемы. Не смотря на все свои умения читать мысли Саре, кажется, нужны такие разговоры. Просто потому что никто из них в этом не виноват — Сара не виновата в собственных силах и в том, насколько они опасны, Джим же не виноват, что он не может перестать об этом думать. И потому что — наверное — она редко вообще об этом с кем-то говорила. Да, верно — поговорить будет хорошим решением.