Убей меня своей любовью

Самое далёкое воспоминание, конечно, как бы клишировано это не звучало – комната, утопающая в свете, и чьи-то мягкие касания. Самое далёкое – из всех что вообще можно было достать, приложив огромное количество усилий, из огромного неорганизованного вороха памяти. Сара постоянно ловила себя на мысли, что стоило бы, верно, всё расставить по полочкам, но каждый раз словно боялась – или не находила в этом какого-то смысла. В конце концов, это всегда было про что-то, что уже давно прошло и то, что уже не исправить. Всё, что она могла бы сделать – это простить себя, но сказать лучше, чем сделать. Оставалось только проживать – или избегать любых сколов воспоминаний в надежде не пораниться ещё больше. Последнее получалось всегда лучше, но иногда из дальних и далёких уголков памяти поднималось что-то, что оттолкнуть от себя становилось невыносимо-сложно. Особенно, когда на грани сна неумолимо подступала слабость – по конечностям в грудь, пока в голове узел нейронов продолжает беспрерывно работать, доставая самое потаённое и почти-забытое. Далёкий бесформенный свет превращается в воспоминания. Сара Керриган - уже большая девочка, Саре Керриган уже восемь лет, и она, как и полагается каждому в этом возрасте взрослая уже достаточно. Сара Керриган, верно - гордость родителей, девочка-статуэтка, девочка-фигурка, будущая - точно лучшая из лучших. Помощница, отличница, умница - точно-точно красавица. Только веснушки по весне высыпают и пальцы изгрызены, но если не вглядываться - не заметить даже, только синяки иногда под глазами залегает да губа чуть прикусана - но это быстро пройдёт. В идеальной семье всё идеально, и дочь, верно - родителям под стать. Она просто немного – честно – совсем чуть-чуть – нервничает, закусывает губу в неуверенности – и проглатывает комом вставший вопрос. Всё хорошо – так почему иногда её захлёстывает странное ощущение небезопасности? С ней, конечно, всё в порядке – но она сама ощущает, что что-то не так. Это «что-то не так» распирает разум подпорками, тыкается в сухожилия пальцев иголками, заселяется неуютным чувством под кожу. Иногда ей кажется, что она думает не свои мысли. Иногда ей кажется, что в ней сидит что-то неправильное, сломанное. «Она вырастет,» - обещают родителям. «Такое бывает,» - потому что все мало понимают в том, как растут дети. Им нужно ведь что-то особенное – самое лучшее. Наилучшие программы обучения, несколько дополнительных предметов – чтобы всегда они были чем-то заняты. Восьмилетней же Саре очень хотелось услышать, что того, что она делает, уже достаточно. Что её – уже такую достаточную без всех совершений и достижений – правда любят. «А вдруг с ней что-то не так?» - проскальзывало как из треснутого кувшина холодной водой мысли, превращаясь в «а что, если со мной что-то не так?». Чувства накладываются друг на друга широкими грубыми мазками, смешиваясь вместо нового цвета в грязную мешанину, превращаются в белый шум, дезориентирующий монотонностью тревожного мельтешения. Чувства смывают изначальный вопрос – и Сара понимает это только тогда, когда находит себя смотрящей в пустоту стены, пока буквы, так и не складывающиеся в слова, отражаются от черепной коробки. «Возможно, ей нужно немного побольше времени,» - но как, если сейчас точно что-то не так и не правильно – и это нужно исправить, и если она больна – возможно ей нужна помощь? Они правда хотят как лучше, они думают что знают, как это «лучше» достичь. Мать и отец, как и любые хорошие родители, просто хотят видеть их чадо нормальным. Сара тоже – правда хочет быть такой, какой её хотят видеть. Я хочу быть лучше - царапает стеклянной крошкой её горло. Я хочу быть чем-то тем что так отчаянно пытаются выточить – только вместо покорного мягкого дерева стамеска натыкается на непослушный камень. Я не хочу неизбежно раз за разом причинять окружающим боль – и вновь и вновь чужие руки в попытке вылепить из неё что-то красивое ранятся об острые неидеальные углы. Она должна стараться лучше – оседает на пальцах, выводящих неровные прописи, чернилами. В неё столько всего вкладывают – и _это всё_ выливается из неё, проходит всквозь разума не оставаясь надолго. Глупая, конечно, совсем бесталанная – об этом не говорят но Сара чувствует непроговоренное в воздухе. Чужой голос чужими мыслями бьётся в её голове напоминанием о том, сколько ей стараются дать самое лучшее – и она, вот такая, не может пока этого понять. Она не знает, её ли на самом деле эти мысли. Она не знает, откуда это приходит и в полной тишине собственной комнате – и отчего так хочется плакать от их реальности. Сара Керриган девочка уже достаточно взрослая, чтобы не плакать по пустякам. От неё ждут большего – и она должна этого «большего» достигать. Пальцы пытаются ухватиться за очередные высоты – но чем чаще она срывается в попытке удержать недостижимое – тем чаще она чувствует кокон раздражения и разочарования, сжимающий её плечи. Недостаточно. Всё ещё – недостаточно, всё ещё слишком мало, всё ещё не старается так, как нужно. Каждый раз она оказывается там, откуда начинала – как бы сильно она не старалась, как бы она не тянулась – разочарованность тем, что она не оправдала оседает на языке. Ей не говорят о том, что разочарованы, ей не говорят, что злы, и конечно ей никогда не скажут, как устали от того что она не может дать им того, что им нужно – но этого и не необходимо. Отчего-то Сара знает это точно. Натянутой стрелой и перебитым позвоночником она так хотела бы этого услышать – проговоренным искренне и отчётливо, ей в лицо словами, явно и ясно. Но раз за разом она остаётся наедине с молчанием стен собственной комнаты. Маленькая тесная коробка давит, как давит череп на мозг, переполненный мыслями. Пустые стены требуют быть наполненными подтверждением не собственной индивидуальности, но полезности. Сара очень хочет чувствовать себя просто любимой, по-настоящему полноценной и правильной – но это желание постоянно натыкается на что-то в ней сидящее, на некого червя, источившего её нутро. Ей кажется – именно это нечто не даёт её любить. Если бы она только могла нанести удар ладонью куда-то вглубь, с хрустом разломать кости, нащупать в себе это и единым махом выдернуть всё. Сделает ли это её наконец-то правильной? Она надеется, что да. Если бы только это было возможно – ткани бы не надрывались в тургоре, переполненные скверным гноем, она бы не пыталась прорвать собственные лимиты так, чтобы клапаны сердца не сорвало. Она бы сбросила свою старую кожу – из куколки превратилась в живого человека – того самого, что повторяет её движения в зеркале и отражается в глазах окружающих. Возможно, тогда ей скажут, что она заслуживает любви и этого достаточно, тогда её обнимут и погладят по голове, укроют от всего того шума что переполняет её. Но пока всё концентрируется в непонимании того, что с ней не так и в незнании того, как это исправить. Боль и тревога не покидают родительские сердца, и перетекают на всё, к чему они касаются и что они делают. Это ведь благо, да? Сделать так, чтобы ребёнок был здоров, чтобы ему не мешало ничего, чтобы был «как все» - встаёт костью в горле, перечитанными пособиями по воспитанию и бесконечным непониманием того, что они правда делают так, как было написано но всё равно почему-то неправильно. Они правда любят её и именно любовью продиктовано каждое их действие – ведь кто не будет любить долгожданное чадо? Она вся – несостыковки и надстройки, неотшлифованная поверхность засохшей в нелепой фигуре глины. И кажется, именно это мешает ей быть любимой. Но если все вокруг верят что всё ещё можно исправить то сама Сара чувствует как все несовершенства выливаются в неподвластный камень, об который ломается стамеска. И тогда из всего этого она находит единственный верный выбор – срывается из смыкающихся над головой стен, пробегает совсем небольшую поляну в три широких прыжка и ныряет в тёмную, густую зелень подсолнухов. Бежит среди них – острыми листьями царапает щёки, но это кажется совсем не страшным, прорывается в совсем не страшную полутьму а затем падает прямо в рыхлую землю и корни. Огромные цветы склоняют свои головы к ней, смотрят на неё безотрывно-пристально. Посреди моря цветов она чувствует себя целостной и если даже не идеальной то правильной. Разрезая бескрайнюю зелень и слыша в голове только стрёкот насекомых и гул ветра она чувствует себя целостной и восторженно-единой с миром. В этом чувстве можно раствориться, зарыться пальцами в податливый чернозём и упереться в сплетение корней. Сейчас вокруг неё – тишина, и нет ничего что просачивалось бы в неё извне, а солнце, разбиваясь о лепестки, острыми лучами падает витражными пятнами вокруг. Она чувствует себя единой со всем что её окружает – но всё ещё отдельной и достаточной такой, какая она есть сейчас, и только гулкое сердце бьётся в её разуме. Солнце медленно алеет, расплескавшись на листья и за горизонт, заливая медью небо. Воздух становится холоднее и влажнее, и кажется – земля набухает ещё сильнее. Сара слышит как что-то под ухом жужжит – поднимается на локтях резко, оглядывается – но конечно там ничего страшного. Всего лишь жук, приземлившийся на широкий лист. Его панцирь переливается матовой медью с бензиновыми разливами – и её ладони ловко становятся тюрьмой насекомому, (так же как стены и чужие ожидания становятся тюрьмой для неё?) пытаясь удержать его совершенство в застывшем янтаре, гудением между куполом пальцев, живым совершенством. «Сара Керриган!» - голос отца разрезает уже-почти-вечерний воздух. «Уже иду,» - она выдыхает слова в сгущающиеся влажные сумерки, вскакивает – и сжимает чужую клеть чуть крепче, чувствуя как между ладоней что-то гудит и жужжит. Стебли-стены смыкаются над ней, давят её и душат. Из спокойствия она шаг за шагом возвращается туда, где перекрывается кислород. Листья и стебли хватают её – словно не хотят отпускать, но необходимость – долженствование давит в её трахее любую попытку вдохнуть свободнее. Она не хочет. Она обязана – и это давит изнутри разума, подступает тревогой задолго до того как проявляться чужими поступками или словами, искажается острыми шипами - Она ничто, никто, ничтожество, неспособная-неумелая, совсем глухая, неправильная и неисправимая, она то, что никогда не оправдывало вложенных в неё стараний и любви. Буря поднимается из самых глубин, давит на самые плечи- Если бы только она, если бы только её- если бы только… Пальцы пытаются нервно сжаться в комок. Что-то между ними перестаёт шевелиться. Если бы только она была самой нормальной, если бы только она не чувствовала как надвигается бурей чужое разочарование… но нужно сделать глубокий-глубокий вдох, набраться смелости и сделать шаг из цветочного поля – поднять взгляд на крыльцо, на котором её ждут и отец, и мать. «Мама, смотри что я нашла!» Сара раскрывает ладони.