Tubī daor

      Стройная фигура в облачении дубленых черных кож спешно покидает затухающую пиршественную суматоху. Как изгибается подвижная шея Кровавого Змея во время охоты, Деймон неотрывно провожает ее оборотом корпуса, отмечает собранные отточенные движения и предупредительный шепот длинных белокурых прядей. В смятении и пристыженности, неловких и тщетных попытках соединить осколки хрупкой недолговечной иллюзии мира его разыгравшийся азарт нечитаем для человеческого внимания и с легкостью принимается за насмешку. Бросив взгляд лишь на раздосадованную Рейниру, он устремляется прочь, в темноту проема, по горячим, едва не дымящимся следам.       Знакомые долгими годами сплетения коридоров, всеобщих и потайных, принимают его родство и ведут по родным стихиям. Биение разгоряченной крови отдается в ушах, вторит шороху крысиных лап и скрипам подошв от спешных шагов. Подобно игрокам, охваченным тряской игральных костей, Деймон охвачен сладостно разыгрываемой партией, и нынешняя погоня в прохладе скрытых каналов и тоннелей — кульминация сегодняшнего непростого дня. Он чувствовал на себе внимательные взгляды, смелые и осторожные, прощупывающие броню панцирную и сложенную из шелка и в тронном зале, и за столом. Из глубины приглушенного света ловил он лиловый его блеск и со всей выдержкой не мог, не желал заставлять себя сдерживать рвущуюся из груди с ревом тягу к столкновению. Оное, столь ожидаемое все четыре пролетевших года, подстегивало печально склонившую на время голову страсть близкой к равной схватки.       Деймон выскальзывает из-за стены неожиданно, резко, и Эймонд в единое мгновение замирает. Он, наученный долгими часами тренировочных схваток, подобно сжатой до предела пружине тверд и собран. Живой глаз на бесстрастном лице широко раскрыт, с былой жадностью поглощает возвращенную Деймоном никем не считываемую улыбку, и, пожалуй, юноша готов обороняться потревоженной змеей от любых угроз, будь они стократ крупнее и сильнее его самого. Деймон вовсе не желает горького разочарования и надеется узреть, как из змеиной плоти разворачиваются гордые крылья.       Он не без удовольствия оглаживает взором раскрасневшиеся от вина тонкие губы, с которых немногим ранее медленно сползла триумфальная ухмылка. Племянник почти готов принять боевую стойку, и его останавливает лишь то, что, как он полагает, Деймон явился безоружным. В их молчаливом обмене фантомным пламенем, оковывающим ныне опустевшие стены, месяцы непризнаваемого томительного любопытствующего ожидания, кто на сей раз начнет их застарелую пляску на острие меча.       — Время уже позднее, дядя. Я намерен пройти к своим покоям, дозволишь? — первым разрывает тишину на этот раз Эймонд. Ноздри длинного носа предупредительно трепещут, и Деймон позволяет азарту проявиться отчетливее в своих чертах.       — Не настолько позднее, дабы отправиться ко сну. Буду признателен, если ты уделишь мне немного времени, — благожелательно отзывается он. Уравновешенный внешне, Деймон распален распустившимися жалящими оранжевыми цветками вблизи мерно и тяжело бьющегося сердца. Его неимоверно влечет, многообещающе заманивает призыв бурлящей драконьей крови, что бесновалась юркой прытью среди всполошенного овечьего стада. Эймонд, однако, не движется с места, и Деймон нетерпеливо обхватывает свои локти. — Ты нанес оскорбление моей семье.       — И ты намерен воплотить в жизнь старую угрозу? — короткий и громкий смешок вырывается из Деймона на выдохе, крупицей разряжая витающее давление. В цепкости памяти юному родственнику судьба точно не отказала.       — Будь у меня желание причинить тебе вред, ты не поднялся бы из-за того стола.       Эймонд недолго размышляет, выпрямляет раздавшиеся еще шире с годами плечи и, коротко кивнув, направляется ближе к смотровой площадке, удачно притаившейся совсем неподалеку. Размашистым шагом Деймон следует близ него, и от взвешенного, окрепнувшего интереса, украдкой пойманного боковым зрением, тщеславно и раскормленно урчит его внутренний Дракон. В слепящем лунном свете с девственной чистоты ночных небес блистательно очерчивается облик юноши, что опирается на парапет узкими ладонями и с вызовом демонстрирует изящно изогнувшуюся спину. Не отрываясь, оценивающе впитывая похорошевшие, налитые пробудившейся силой контуры, Деймон облокачивается бедром сбоку, сохраняя пока успокоительную дистанцию.       — Значит, боль в тебе настолько крепка, что выплавить из нее нечто полезное ты не сумел, — полагает он, силясь раззадорить былую бодрость, задеть очевидно возросшую гордыню. — Не могу похвалить твои старания в этот раз.       — Ты поразительно предан своим племянникам, дорогой дядюшка, — Эймонд оборачивается к нему с прищуром и знакомой хищнической ухмылкой, что так заворожила поверх граней винного кубка. — Просто удивительно, как велика забота о столь могущественных бравых парнях, — играет с интонациями настолько точно и хлестко, достойно исполненных потаенных опасностей дворцовых зал, и Деймон не скупится на одобрительный кивок.       — А ты недурно обучился управлять языком, — вид притихшего и вновь принявшего облик лукавства Эймонда приносит не меньше приязни, нежели опасный проблеск в глубине его зрачка и горячащее даже на расстоянии притяжение. — Они — моя семья, и каждый из них — дитя моей семьи. Тебе ли этого не осознавать.       — Прекрасно осознаю. Но кое-чего не принимаю, — Эймонд склоняет набок голову, раззадориваясь и изучая неуемным схоластом. — Вся сущность, твоими словами, в крови, в ее могуществе, что дарует нам власть. Тогда почему?..       — Дело не только в самой крови, — делает Деймон шаги навстречу и удовлетворенно жмурится в ответ на игривую приязнь, истекающую из племянника теплой волной, отстраняющую на краткое время непреодолимые преграды. — Но в том, какую ее часть ты принимаешь, которую из них вскармливаешь. Не людям парить в небесах и не драконам зажигать сигнальные огни, но и тем, и другим подвластно сражение.       — А драконов, лишенных спасительных чешуй, медленно пожирает огонь солнечных лучей, и кружат в ожидании скорого пира вороны, — Эймонд с заметным раздражением кивает и отворачивается к распростертой снизу тренировочной площадке. Лик его бесстрастен, но пальцы на парапете обнажают взметнувшуюся тревогу дрожью. Деймон кристально не уверен в источнике его тревог и приоткрывает рот, надеясь отыскать, нащупать снедающую, излишне и не к месту холодящую болезненную струю, но не успевает вымолвить и слова. Молодой принц порывисто вскидывает голову, и белоснежные пряди хлестко обрамляют скуластое лицо, и умоляющий взгляд его пронизывает насквозь. Принц же порока с издавна погасшим удивлением ловит себя на сбивчивости дыхания и лениво задается вопросом, когда неказистый юнец успел обратиться средоточием греховности.       — Могу я задать вопрос: каково было возложить корону на своего брата?       А ведь причина оказывается на удивление проста, хоть и не покоится на поверхности. На лицо Деймона набегает тень от застилающих лунный лик неплотных, взявшихся из ниоткуда туч, он чувствует, как морщинится кожа лба и тяжко сжимается в груди затаенная тревога. Юноша вблизи требователен до отчаяния, тонкие черты искажаются преждевременной и, к их общим сожалениям, уместной скорбью.       Не разрывая непрочности пристального взгляда, Деймон аккуратно близится рукой к покоящейся на парапете ладони и накрывает ее, ловит при смятенной попытке отдернуть, сплетается успокоительно ласкающими пальцами. Пурпурное око широко распахнуто, и на его прозрачной глади подрагивают скудные блики света. Его откровенно ведет вблизи трепета молодого дракона, избирающего, прильнуть ли с осторожностью или отпрянуть к спасительно зияющему проему. И признает знакомое до мельчайших деталей состояние: именно так ранее взирала на него первенец старшего брата и так его необузданная натура силилась к ней прикоснуться.       — Гораздо сложнее, нежели снять ее со своей головы, — вздыхает он и по сочувственной решительности на близком лице осознает, что общая картина приоткрыла свои страшные тайны лишь для двоих. Что счет их венценосного родича идет на часы, а поглощенные лицемерием семьи окончательно прощались перед плахой недуга; что схлестнуться далеко не в тренировочной и не словесной схватке придется слишком скоро; и что дом Дракона окончательно приохотился пожирать себя изнутри, как предсказывали из глубин сновидений их прародители, если уже второму его сыну приходится изрыгать пламя и взращивать хаос, дабы обеспечить свободный разговор. Что их обоих связала предательская манера представлять в безопасных глубинах черепов опустевший однажды трон, отчаянно не приемлющий в своем тандеме драконьего жара и стального льда дисгармонии учености и пыла завоеваний. Поглощенному сетованием Деймону приходится напомнить себе, что не только он теряет брата — Рейнира и Эймонд теряют отца.       — Мы не были близки, — свистящим отяжелевшим шепотом открывает ему Эймонд. — Но меня всегда восхищала его... мудрость. И познания опаснее любой стали, без которых головы оказываются воздеты на пики. Я прочел все, что может быть известно о государствах и их устройстве, о том, как развивался мейстерский орден и стирались с карт города. Как обозревают земли за много верст северяне, как рождается драконье стекло, как заговаривают погребальные костры Лхазара и как мутнеет разум колдунов, годами пьющих ночную тень. Все, чтобы... — Деймон благодарен ему за осечку, уберегшую от бесповоротного разрушения их крошечного скоротечного мира.       "Чтобы недостойного Эйгона трон не пожрал сразу после коронации". Слишком очевидный пассаж раздражает Деймона, и, высвободив руку из теплого сплетения, он щелкает пальцем по твердой коже глазной повязки. Эймонд тотчас отшатывается, смешно хмурится, как в более юные лета, как нашкодивший крылатый детеныш, глядит подозрительно и с бережно скрытой благодарностью.       — Кстати, интересная идея — заменить пустоту аметистом, — с сарказмом хмыкает Деймон и с довольством сытого хищника лакомится широкой улыбкой юношеского лица, граничащей с подгорным магматическим безумием. Видимо, он единственный, кто сумел заглянуть за извечную чернильную завесу.       — В этот раз крови было гораздо меньше. И я выбрал сапфир.       Деймон благосклонно прикрывает уставшие глаза и неспешно движется к выходу в коридоры замка: движение под парапетом напоминает о необходимости оставить Красный замок до рассвета. С тяжестью и смирением отмечает, что с наукой родовой крови ненароком передал молодому дракону свое желание стать королем.       — Будь ты нареченным наследником, — голос за спиной вынуждает его задержаться. — Что-нибудь бы изменилось?       Деймон глубоко вздыхает и уповает на густую темноту, когда от тяжести приподнимаются и опускаются широкие плечи.       — Нет, Эймонд. Не думаю.       Взгляд Рейниры исполнен уязвленной решимости и твердости, когда он переступает порог зазря предоставленных покоев. Одутловатое лицо испещрено сетями лопнувших от переживаний и нагрузок сосудов, и сама она словно сидящая у гнезда драконица в спешно замененном с зеленого на черное платье. Деймон невинно вздымает брови и бравируя улыбается жене.       — Тебе не кажется, что твое общение с сыном Алисенты выходит за рамки наших интересов?       — Он тоже мой племянник, как и ты, — отвечает он с тонким уколом, и Рейнира укоризненно качает головой.       — Речь не о потворствовании твоим страстям, Деймон. Ты обучил мальчишку обращаться с Вхагар, теперь, на пороге войны, также отдаешь ему предпочтение. Напомнить ли тебе о клятвах, связавших наш союз?       — Дорогая, — Деймон принимает опухшие руки и в ободрении сжимает, обращая к своей груди. — Зря ты полагаешь, будто я оставлю во власти Хайтауэров самого опасного из их драконов. ~~~       Факел с глухим шипением гаснет от погружения в песок ответвления пещеры. Каменные своды со врезанными в горную породу колоннами, покатые ступени и высоковалирийские гравюрные гимны погружаются во мрак, но мгновениями позже вдалеке расцветают на антрацитовых остриях стен золотистые блики. К горлу Деймона подступает первозданная ярость, и бурление еще не откипевшей от магии момента крови подстегивает ее, застилает обзор кровавой пеленой. Боги погибшего государства охраняли его от вмешательства в чрезмерно ответственный, откровенный момент, но не милуют вторженца, кем бы тот ни явился. Он собственной рукой намерен прикончить единым взмахом валирийской стали слабоумного, что посмел сунуться в драконью пещеру, еще до того, как среагирует на чужака умиротворенный зверь.       Новый источник света озаряет площадку. Деймон едва не стонет, исполненный болезненной досадой, изящные черты искривляются, правимые злобой и праведной мукой. Взъяренный наступающей час от часа битвой за будущее своего дома, он вовсе не желает утратить бдительность и жажду людской крови от неосторожного смягчающего трепета и неуместного желания. Эймонд медленно поднимается по ступеням, не отмечая затаившейся фигуры поодаль, вполголоса бормочет отрывистую мелодию, сбиваясь на вдохе, и Деймон с неудовольствием чувствует, как страсть битвенную сменяет хищнический азарт. Слишком близкий к драконьему наследию сейчас, в своей порывистости он силится оградить толику разума от иссушения сонмом диких алых огней в его кровотоке.       Неслышными шагами близится он к юноше со стороны его слепой зоны, скулы и надбровные дуги его напряжены до онемения, прохлада навершия Темной Сестры под ладонью помогает сосредоточиться. Укрытая темным плащом спина оказывается совсем близко, когда Эймонд, прерывая неумелые потуги, резко оборачивается и с возмущенным предупреждением приставляет к межреберью Деймона острие мизерикордии . Его дыхание неспокойно и ровно, Деймон же вдыхает степенно, различая обостренным восприятием запахи травяных притирок и дракона, а еще — затаенного страха. Впервые за время их сладких задорных контактов ему не хочется облагораживать встречу какой-либо улыбкой.       — Ты опоздал, — недобро щурится Деймон, недвижно застывая без страха перед стальной полосой. Ему жаждется издать рычание, что отзвуком сводов вынудит юношу склонить голову, попятиться навстречу настороженно зыркающей в тьме за спиной клыкастой гибели, — и обратить ее к сталактитам сжатием волос на затылке. — Сейчас наиболее паршивое время для твоих уроков.       — Я не обучаться явился, дядя, а действовать по своему разумению. Пентошийские записи о драконьих заклинателях обошлись слишком дорого, чтобы оставаться простыми знаниями, — парирует Эймонд, и его сосредоточенная стойка вызывала бы у Деймона одобрение, не утрать он значительную долю человечьей натуры с кипением разума и тела.       — А я не намерен становиться тем, кто прольет на этой войне первую кровь. Чего и тебе не советую.       Отточенным жестом, с тихим металлическим лязгом неторопливо прячется в ножны кинжал. Эймонд недовольно фыркает и вздымает очерченную бровь, словно заявляет с присущей наглостью о намерении продолжить начатое. Внимательно оглядывая фигуру в полумраке, Деймон кратко прикидывает, как обернется их положение от дозволения им слабости. Представляет, как завибрирует спертый пещерный воздух от потаенных напевов юношеского баритона, и с шипением сквозь зубы оказывается безнадежно поглощен пленившим его притяжением. Взор его сочится не нашедшим выхода вожделением, язык по-змеиному проскальзывает меж губ, и севшим голосом он требует:       — Спой для дракона, Эймонд. Покори его.       Взгляд Эймонда обретает подозрительное выражение, но возросший в чувствительности слух мужчины победно отмечает дрогнувший сердечный стук. Он читал, он прекрасно знает, как избранницам признавались в единстве валирийские мужи, что звучало вместо бардовских сочинений под резьбой балконов теплыми ночами. Отчего их предок, Эйгон Завоеватель, так охотно взял вторую жену, уже обладая их общей сестрой. Наверняка силится определить, провокация то или признание.       А Деймон, не слишком долго задумываясь, на обе версии ответил бы утвердительно, оттого согласный кивок и деловитый оборот к запрятанной рептильей морде отзывается в нем победоносным кличем.       Голос юноши, хоть и исполненный уверенностью и правотой, срывается в удушье и сглушает четко проговариваемые звуки. С головы ниспадает капюшон под властью настойчивой кисти, тянется край распутываемой шнуровки, что с ослаблением кожаного ремня рассыпает жемчужные пряди. С дурно сокрытым довольством Деймон закапывается в их шелковистую густоту, перебирает, как струящиеся ленты, и слышит возрастающую в голосе высоту. Не оставляющее его годами непоколебимое бесстрашие приближает к стройной фигуре Эймонда вплотную, дозволяет объять рукой очерченную под складками камзола талию. Нестройная песня тотчас замолкает, и племянник не шевелится не то от неожиданности, не то от нежелания потревожить мгновение.       — Продолжай. Расслабь гортань, — чуткие пальцы потирают и массируют выступающий кадык. Мелодия продолжает изливаться, пещера полнится объемным звуком, что, отталкиваясь от каменных выступов, бередит жар подгоняемой драконьими сердцами крови. Деймон ощущает, как расслабляется под талантливыми касаниями племянник, наблюдает умиротворенное возлежание показавшегося Вермитора, зачарованного древним искусством. Горячее дыхание мужчины опаляет бледную кожу, слегка шевелит тонкие волоски за ухом, и Эймонд опирается спиной назад, словно в поисках защиты и успокоения. Под обнимающей тонкий стан ладонью Деймон сквозь слои кожи и ткани подмечает твердеющие сокращения внизу плоского живота и игриво двигает бедрами навстречу.       Влажный, с явственной хрипотцой выдох служит ему ответом. Беззастенчиво Деймон касается длинной шеи, целует с оголодавшим жаром, окрашивает белое полотно чарующими розоватыми узорами, придерживает волевой подбородок некрепким повелительным жестом. Под губами с неистовством бьется раскаленная жила, от шумного движения груди вибрирует горло, и вторит ему прорывающееся из его собственных глубин, посылающее ответные волны рычание. Усилием руки сдавливает он каменеющие мышцы, оглаживает тазовые кости, притягивает сбивчиво хватающее тягучий воздух, трепещущее в его объятьях тело к стремительно растущей твердости. Единого интригующего скольжения кончиками пальцев меж разошедшихся складок камзола достаточно, чтобы горные альковы огласил первый несдержанный стон.       — Деймон...       Эймонд в некоем помутнении, близком к отчаянию, укладывает голову на его плечо и глядит с явственной мольбой. Глаз его в скудном освещении утрачивает привычный лиловый оттенок, сияет множественными оттенками бурого, зеленого, золотого, как экзотической огранки самоцвет, как рисунок драконьих чешуй. Пробужденный натурой, Деймон знает, что возвращает столь же видоизмененный взор, и сдержанность оставляет его прощальным снопом искр.       — О, kēli , что же ты творишь со мной, — с нотами подступающего безумия шепчет Деймон и долгожданно приникает ртом к приоткрытым тонким губам.       Кончик языка скользит по нежной мокрой коже, вбирает тонкий вкус и частички влаги в алчущий рот, отпечатывает в памяти белеющим клеймом на долгие годы, для одиноких подступов прерывистого сна. Он ласкает, вбирает в себя подрагивающую плоть с дразнящим касанием клыков, постепенно углубляясь, едва не пожирая растворившуюся в небытии жертву. Стоны откликаются на его небе, набухшее естество в нетерпении трется о плотную, ритмично надавливающую ладонь.       — Не желаю, чтобы ты был здесь, — повторяет Деймон, прихватывая распухшие губы легкими укусами, усиливая трение немеющей руки. — Не здесь, только не сейчас, jorrāeliarza , все должно быть иначе, — и переживает неукротимую дрожь, разбивающую стройное тело, впитывает исступленные рваные вздохи.       Звонким освобожденным криком он упивается из источника, как самым лучшим вином, и звук чужого удовольствия опьяняет его стократ сильнее терпкого напитка. Напряженными локтями Деймон прижимает к себе расслабленно оплывающее тело почти до боли, зарывается скорбным лицом в пушистые взъерошенные локоны, успокаивающе касается макушки, пока Эймонд старательно выбирается из экстатичного забытья.       Юноша отстраняется и с долей смущения поправляет увлажнившиеся брюки. Деймон наконец позволяет себе растянуть уголки рта в неунимающемся довольстве.       — Я не закончил, — замечает Эймонд, указывая на задремавшего дракона поодаль.       — А я предупредил тебя сразу, что ты опоздал. Все дикие драконы в пещерах Драконьего Камня уже подвластны, — лукавит Деймон без тени сомнения, и жалость правит им, когда ожесточается вытянутое лицо и хмурятся брови в обидчивом жесте. — Тебе лучше поскорее покинуть остров, пока не заметили мои люди или сама королева.       — Вестеросом ныне правит король, — чеканит Эймонд с явственной угрозой. — Второго правителя никто не нарекал.       — Mēre dārys.       — Ābra!       — Ānogro ēlȳro! — жестко акцентирует Деймон, и на черты его набегает тень. Возвратившаяся из мрачных глубин воинственная ярость затмевает остатки беззащитной нежности и сладостной истомы.       Они взирают друг на друга почти не мигая, пока Деймон не отходит поодаль, укладывая пропахшую чужой разрядкой ладонь на нос Вермитора, и тем дает понять, что разговор безвозвратно окончен.