скажи мне это, прежде чем уйдешь прости, что я изменился, но обними меня ещё хоть раз
layone - new zealand !
— Ликс, тебе точно не сложно? — глаза Минхо бегают обеспокоенно. Он не первый раз просит помощи младшего с иллюстрациями для фотоальбомов и комплексных работ на выставки или для души собственной. У самого попросту не выйдет даже что-то отдалённо похожее на акварельные рисунки Ли, на которые тот не жалеет ни времени, ни сил. Ни магии, потому что как-то иначе парящие в воздухе цветные переливы невозможно было объяснить. На последний проект Минхо и сам согласился со скрежетом. «Ты же сможешь показать чувства в проекте. Что в этом сложного?» Что в этом сложного? Легко бросать в пустоту подобные слова тому человеку, который всё детство сына даже не задумывался о том, как проявлять эмоции и показывать миру чувства. Как в мире собственного ребёнка хотя бы иногда появляться. — Ты же помнишь, что не должен ничего делать против воли только из-за того, что мы твои друзья? — зубы больно закусывают внутреннюю сторону щеки. — Помню, — крошечная рука Феликса ложится на солнечное сплетение, а Минхо чувствует, как сердце от тепла начинает биться всё более размеренно. — И клянусь, мне правда совсем не сложно. Завтра к обеду всё тебе занесу. — Хорошо… Но пол ночи с ними не сиди, — он правда себе не простит, если лишит сна художника, за работами выпускающего из рук и мыслей время. — Всё хорошо, Хо, не переживай. «Не переживай». Нет, пока Минхо будет жить, переживания за близких будут отчаянно клевать его в макушку и скапливаться слезинками в уголках глаз. — Давайте по домам, — Хван вот-вот зевнёт, но вместо этого длинные руки разлетаются в стороны для объятий. — Доброй ночи? — Кислых снов, — по привычке брякает Феликс. — И тебе спать покрепче, — нехотя вырывается из общего комка старший Ли и почти сразу же уходит прочь. Знает ведь, немного задержишься, слова снова сошьют воедино и разойтись получится только из-за вида рассветного солнца, шмыгая носами. Феликс и Хёнджин связываются в один узел и отдаляются. Ещё видно, как длинные пальцы тычут в феликсов бок, чтобы тот рассмеялся, распугивая этим страх щекотки. Минхо привык к тому, что друзья бредут вместе до соседних домов, пока он плутает между мыслей и сменяющих друг друга солнечных дорожек в одиночку. Так было даже лучше. Он слишком любил те моменты, когда получалось ненадолго оставаться наедине с собой, но ровно также ненавидел своё одиночество, когда оно становилось слишком громким и назойливым. Обычно из раза в раз хотелось сбежать к друзьям, лишь бы что-то жужжащее в районе мозга смутилось из-за вида чужих голов и убежало, замолчало. Но сегодня Минхо чётко знал — он не один. Неподалёку шаг в шаг преследует кое-кто маленький и слишком любопытный. Они вместе огибают дома и деревья, в какой-то момент мысли подначивают Ли запутать дорогу до дома, но тот изо всех сил старался не поддаваться своему подкожному демону. Светлая шапка плохо прятался. Боковое зрение часто вылавливало то светящееся пятно, то целый крадущийся силуэт. Минхо незаметно глядит за спину и ныряет за стену чужого дома. Они со шпионом меняются местами: теперь старший подглядывает из-за лозы за тем, как незащищённое тельце в темноте ищет укрытие в колючих кустах. Грудная клетка вздымается аритмично, пока хозяин задумывается, не дышит ли он слишком громко, напрочь забывая, как дышать вовсе. Неподалёку слышны чужие болезненные междометия — Минхо давным-давно говорил матери, что стоит посадить на месте терна что-то более нежное. Пальцы трут переносицу, чтобы собрать на лице строгость и свалиться на чужую голову. — Следишь, крысёныш? — выходит из укрытия и думает — вышло как-то слишком грубо. Джисон вздрагивает и раскрывает огромные глаза, встретившись с образом Кота лицом к лицу, пока во рту пережёвывается ноющая боль от укола шипом на большом пальце. «Забавный...» — Нет-нет-нет, я скорее… — Мгм… — Минхо переплетает на груди руки, хоть те из-за размякших мышц норовят развязаться и повиснуть по швам. Улыбку приходится хоронить внутри, хотя растянуть «чеширку» хочется больше всего на свете. Зубы стиснуты, чтобы бороться с потаёнными желаниями было легче, а образ черствел на глазах. — Ты скорее…? — Я, эм… — Хан уводит взгляд, который старший отчаянно пытается поймать. Хорошо, что руки связаны, иначе испещрённая венами кисть уже давно повернула светлую голову к себе за подбородок. — У тебя двадцать секунд для того, чтобы начать объясняться, иначе я уйду, отвесив тебе пинков под зад. Я серьёзно, — серьёзно. Взрослые всегда врут, а Ли Минхо этому правилу не противится и ворчит направо и налево. Сегодня он слишком устал и слишком потерялся, когда увидел младшего вновь. — Я просто хотел сказать тебе спасибо. Я правда чуть не умер, когда они к нам прилипли, — внутри разливается сладость сиропа. И стоит только бросить сухой ответ, чтобы скорее скрыться в доме, Ли на своей руке чувствует тепло и хватку. Тиски сжимают осторожно, но заставляют остановиться, вновь глянуть на дрожащую от тревоги душу. — И всё же ты получишь по заднице, наверное, — а Джисон будто бы знает, что не получит. Он тараторит и запинается, иногда почти захлёбывается воздухом в попытке правильно построить речь. Минхо отпечатывает на роговице бегающие из стороны в сторону глаза, перебирающие ткань кофты пальцы и подпрыгивающие пряди на чёлке. Блондин по привычке запускает в волосы пятерню и зачёсывает назад. Оттягивает момент столкновения зрачков как можно дольше. Пока не задаёт Минхо вопрос, пока ответ на него не округляет глаза, и без того похожие на иллюминаторы. А Минхо на это смеётся, потому что на радостный центр внутри подействовало слишком много улыбок. Голова расслабляется рядом с младшим всё больше, веки тяжелеют, ресницы путаются. Он оглядывает круглое лицо, что не так уж и сильно повзрослело. Следит за миганием глаз, подёргивающейся улыбкой, и мысль о помощи возникает сама собой — фотографии. Скрасить дни собственные, узнать нового младшего чуть лучше и сохранить июльский день надолго. — Спокойной ночи, Лино, — младший улыбается совсем искренне, у него сердце, как шкаф с покосившейся дверью — всё видно. Хоть сосуд видоизменился за это время, выкрасился новой глазурью, заклеил трещины и стал выше, внутри осталась всё та же губка, пропитанная красками. — Ли Минхо, — тормозит себя и напоминает поправкой. — А ты, Хан Джисон? — Хан. Хан Джисон. — Понял, запомню. Хан весь светится, и радостное дребезжание его души фонило на несколько миль. Минхо смотрит вслед отдаляющейся радости и окликает. — Ты похож на бельчонка, — переламывает себя второй раз за вечер. Он не должен был говорить этого, но почему-то выпалил, даже не подумав. Ли скрывается за дверью, и стоит только замку щёлкнуть, спина скатывается вниз, собирая занозы в ткани лёгкой рубашки. Парень словно взмаливается, когда упирается взглядом в потолок. Снова приехал? Вернулся сюда, откуда всё когда-то начиналось? В голове только детский запах, подобный кипяченому молоку, и данное обещание. Клятва, заверенная цветком гелиантемума и поцелуем в щёку. «Береги его, малыш…» Конечно, он будет беречь. Так осторожно, насколько это вообще возможно для такого хрупкого создания, что только показаться хочет нерушимым. Если детство Хана ограничивалось одной только бабушкой, за спиной которой он прятался от любого чужого взгляда, появившегося в доме, то Минхо отлично помнил, как любопытные беличьи глаза с опасением выглядывали из-за цветастой ткани, изучая новоприбывших. Как этот кроха убегал в сад от непохожего на себя нынешнего улыбчивого Чана, а от самого Ли строил «домик» над головой из книги, которые вечно держал в руках или прятал за пояс. Как маленький Джисон всё же протягивал ладошку, когда добродушная бабушка Хан появлялась из-за кружевной ткани, натянутой вместо дверки. «Это Минхо, Сонни, ты же помнишь его?» Помнишь ведь, Джисон? Хотя бы что-то, ты ведь должен помнить? В голове картинки проскальзывают, как лента плёнки, скользящая в руках перед проявлением. И, надо же, ни один кадр не смазался, а гибкий коричневый пластик нигде не заломался. Все снимки вышли яркими и чёткими, а из-за скорости бегство превратилось в запись с видеокассеты. Ли Минхо неприкосновенно хранил в душе детство. С неподдельным трепетом, как сокровенную детскую тайну о блестящей пуговице, украденной из огромной банки для рукоделия. Берёг, даже не задумываясь о том, что когда-то воспоминания вырастут и со страхом пойманной в клетку зверушки будут разглядывать. Прибегут рассыпаться в благодарностях, искренне улыбнутся и совсем скоро отпечатаются на свежей плёнке. Минхо трёт переносицу, словно пытаясь переставить костяшку на новое место. Это из раза в раз помогает вернуться в реальность и приглушить бьющие через край чувства. Парень встаёт с места и бредёт к крохотной кухне, которую когда-то от пола до потолка оформила мама. Её блестящие глаза будто глядят из-за листвы комнатных растений, которые Минхо снова забыл полить. Светлые стены-руки загребают в объятия любого, кто только попадает в комнату, а сына вовсе целуют в щёки, оставляя причудливый рисунок с плинтусов на коже — и под сердцем. Если бы у Ли спросили, где осталась бы его душа, когда капсула-тело потеряет свою надобность, он бы наверняка не ходил далеко, и выбрал знакомую кухню. Зажигалка щёлкает несколько раз и всё же отдаёт дитя-пламя конфорке. Тёплый свет лампы будит мотыльков и трещит, пока мягкая рука тянется к чайной полке под самым потолком. Ромашка всегда действовала на внутренний мир, как анестетик. Ложка падает в чашку вместе с полупрозрачными кристаллами — если сахар — сладостная белая смерть, Минхо надеется на то, что его мозг карамелизуется и позволит себе впасть на ночь в сахарный сон-кому. Сил бороться с бессонницей нет, как и бодро проживать каждый день с недосыпом. А завтрашний день отмечен в календаре. Чайник свистит, и металл бьётся о фарфоровые стенки. Ли давно не разбавляет чай холодной водой, не обращая внимания на обожжённый язык, а за ним и на потеплевшую глотку. Он тащит ноги на второй этаж, пусть и хотелось свернуться калачиком прямо на диване в гостиной. Он обязан уснуть и проспать больше пяти часов.✷✷✷
Утро стекает по подоконнику лучами рассветного солнца. Ветки с проступающими венами трут глаза и растягивают их пальцами в щёлки. Впервые за долгие месяцы Минхо приснились обрывки чего-то хорошего. Идеализированные воспоминания, в которых и тёплые объятия мамы, и угрюмый отец, бабуля Хан, ещё не успевшие вырасти и огрубеть друзья. И Хан Джисон. Ещё один солнечный мальчик. Ли спускает ноги с кровати, обжигается холодом пола — снова на ночь не закрыл окно — сразу же тянется за носками, давно задвинутыми в пространство между кроватью и стеной. Но кровь прильёт к ногам и согреет их только через некоторое время. Минхо тянется и подходит к прохладе, чтобы только распахнуть посильнее деревянное крыло со стеклом. Вдалеке виден туман от реки, а сырость от моря из росы заставляет чихнуть, на что по соседству мяукают. «Будь здоров!» На крыше первого этажа устроился дымчатый кот, что разглядывал парня, наклонив в сторону голову. Кисточки на ушах дрожат, а лапы, вытянутые в струну, жмутся друг к другу, переминаются, чтобы не заморозить бархатные подушечки. — Шу, ты пришёл, — улыбается Ли и тянет руку к голове знакомого кота, на что тот бьёт по руке когтистой лапой. На светлой человеческой коже моментально проступает красная полоса, но руку Минхо не убирает. — Ну и за что? — спрашивает сурово. Кот смотрит виновато и мяукает ещё пару раз. Сам с прижатыми ушами подходит ближе и ласкается о протянутое тепло. — Теперь узнаю́, — пальцы чешут за ушами и оглаживают мордочку. — Запрыгивай. Сейчас принесу тебе что-нибудь. На кухне Минхо промывает свежую рану и наскоро заклеивает пластырем, которые по обыкновению разбросаны по свему дому. Ли находит тарелку, уже давно отставленную специально для соседского кота. Подушечки корма звонко бьются о керамическую посудину и друг о друга, распространяя запах по всей комнате. Солнце лезет в комнату вместе с холодом, на что парень глядит неопределённо, но кухонное окно не закрывает. Мама любила свежесть. Шу отрывается от вылизывания сырой шерсти и начинает удовлетворённо мяукать, как только слышит скрип лестничных половиц. — Только для этого я тебе и нужен, — Минхо ставит на пол лакомство, а кот в знак протеста на неоправданную фразу мурчит что-то и трётся о ногу. В глаза заглядывает так, словно он на самом деле человек, запертый в кошачьем тельце. — А я пока кое-что найду… В небольшой комнате умещается больше мелочей, чем было раньше на чердаке, отвоёванном для проявления и хранения фотографий. У Ли полки заставлены фотоальбомами и небольшими коробками с нерассортированными и неудавшимися карточками с воспоминаниями. Пара книг, оставшихся со школьных времён, стакан цветных карандашей и полупустой блокнот для раскадровок идейных фотосессий, что случались не слишком часто. Даже сегодня Минхо не мог себе представить, на что он идёт, что из этого выйдет. Глаза и руки синхронно курсируют по полкам и ящикам, пока не находят заветный белый цилиндр с новой плёнкой. Минхо берёт с полки по близости потёртый фотоаппарат и садится на пол, опираясь спиной на дверцу шкафа. Он умело вставляет на место новую катушку и раздумывает о том, как уже к вечеру ячейки заполнятся снимками. В сумке на тумбочке спрятан профессиональный фотоаппарат, подаренный друзьями на один из дней рождения. Что-то изнутри гложет за редкое использование подарка, но Минхо всё равно будет предан старым, пусть даже засвеченным по краям фотокарточкам. Они всегда напоминали ему о том, что не весь мир такой серый, каким может показаться. Родные фотографии гнездились везде, где только позволяло пространство: рамка на столе, ещё несколько на полках шкафа, развеска над кроватью, фотоальбомы и нелёгкие коробки. Ли осматривает руками фотоаппарат, изучает так его устройство, будто впервые. От размышлений отвлекает запрыгнувший на подоконник кот, что вновь принялся вылизывать шерсть, когда дымки коснулись первые солнечные лучи. Лапы солнца путаются в шерсти и красят её в золотистый. Минхо делает объектив из пальцев и направляет его на Шу, но уже через секунду меняет вымышленное устройство на настоящее и делает снимок. Парень подходит к "модели" и гладит его по голове, вызывая этим удовлетворённое мурчание. — Передавай привет тётушке Мун, Шу. Я как-нибудь зайду проведать её.✷✷✷
Феликс приходит с охапкой бумаг и тянет за собой солнечный свет, чтобы принести тепло в похолодевший дом. Коридор затянулся густой тенью, ноги щекочет прохладный сквозняк. — Хо! — звенит и оглядывает первый этаж Ли, но всё равно поднимается в комнату друга. — Снова шторы завесил? Ты посмотри, как за окном красиво! Минхо спиной к двери сидит за столом с тянущимися из ушей белыми проводами. Мычит под нос, чиркает что-то в блокноте. Мелодия знакомая, когда-то её посоветовал сам Феликс, и из-за короткого осознания этого хочется улыбнуться широко-широко. Веснушчатая рука осторожно касается плеча, но Минхо всё равно вздрагивает и выдёргивает наушники, теперь пропускающие шелест музыки в мир. — Феликс! — рука лежит на груди и усмиряет сбившееся дыхание. — Напугал... — Прости, правда не хотел, — на рабочий стол ложатся листы с рисунками и скетчами. Яркость и образы бросаются в глаза, но Минхо берёт в руки один из листов, разглядывая каждую деталь. — Я сделал пару набросков для восхищения и любви, — Феликс вытягивает из общей стопки несколько серых работ и раскладывает последовательно перед Минхо. — Никогда бы не подумал, что они будут проблемой, но и чем-то банальным делать их не хочу. Восхищение кажется таким сложным... Прости, я так и не смог придумать для него образ, а для любви наоборот нашлось несколько. — Ты чего, не извиняйся, — с восхищением рассматривает грифельные линии старший. — Ты и так очень серьёзно подошёл к этой просьбе… Спасибо. Я тебе за всё это буду вечно должен. — Успокойся, прошу. Мне самому этот проект кажется интересным. Немного сложным в реализации, но задумка такой выставки классная. Чувственная. Времени ещё много? — До конца лета. — Ну и отлично! Успеешь выдумать что-то. Если что мы с Хёнджином всегда поможем, он со своим танцорским мозгом тоже сможет подсказать что-то, — Феликс улыбается, под глазами почти не видно синяков, значит, младший всё же поспал. Это радует. — Приходи за оставшимися рисунками, когда появятся мысли. — Спасибо, Ликс, — работы аккуратно укладываются в пустой ящик стола, а сверху ложится блокнот Минхо. На последние страницы он выливал всё то, что только было в голове. Чувства, чувства, чувства. Как их сфотографировать, как нарисовать, и как заставить людей ощущать в душе то же самое, когда они будут просто смотреть на работы? — Пойдём хотя бы чаем напою. Глаза Феликса обращают внимание на выглаженную светлую рубашку, привешенную на настенный крючок. Он в некотором недоумении хлопает ресницами, знает ведь, что Минхо хранит вещь для особых, дорогих душе случаев. — А какой повод? — взгляд указывает на белое пятно. — Джисон, — бросает Минхо и задвигает ящик со стуком. — А, в смысле… Фотографии. Сегодня вечером буду его фотографировать. — Что? — не верит ушам Ли. — Ты когда успел его подловить, или шутишь? — Не ловил я его, сам вчера вечером пришёл... — Он что, вспомнил тебя? — нетерпеливо распаляясь, перебивает Феликс, готовый кричать о радости на всю округу. — Сомневаюсь, — жмутся в ответ. — Пошёл за мной, как мы с вами разошлись. Хотел поблагодарить, потому что Щенков испугался, я ему взамен и предложил... Феликс тут же цепляется за плечи и скачет, как поплавок при поклёвке. Солнечный зайчик. — Это же круто! Ты должен сделать отличные снимки, Хо! — глаза в глаза и душа в душу. К импульсивности Феликса привыкнуть нельзя, только принять и прыгать с ним вместе, спешить на кухню, когда тот толкает в спину. — Ты говорил что-то про чай! Идём-идём, Джинни в магазине подождёт, а твои воспоминания не обязаны сидеть в голове!✷✷✷
«— Спасибо, Минхо. И спокойной ночи. — Спокойной ночи, белка» Кружка крепкого чая оказывается на чердаке вместе с Минхо. Ночь правда будет спокойной, а её тишину будут нарушать только стрекочущие ночные обитатели. Перед глазами словно бы всё ещё красуется Джисон, объятый простором ромашкового поля и закатных лучей. Отданный миру мальчик, что тянет руки к небу и тараторит о тысяче оттенков собственной любви. Порой наивной, но проросшей корнями в самое сердечное ядро. «Просто будь собой, людям это идёт» — выскочило у Минхо откуда-то из-за грудины, когда младший упомянул о своём неумении позировать. Ему и не надо кривляться в объектив и строить гору из надменности. Он всё ещё умеет быть живым, как когда ни о чём не сомневался и приносил в дом бабушки встретившихся котов с округи, когда убегал в поле, чтобы стать ближе к природе. Мысли отрезвляюще бьют по щекам, как разгорячённый воздух, во время сегодняшнего побега за последней фотографией для ленты плёнки. За окном шуршащая то тут, то там темнота, но Минхо не рискует драгоценными снимками и захлопывает жалюзи, укрыв их сверху плотной тканью шторы. В комнате с низким потолком совсем темно, разве что коты справятся с перемещением, не споткнувшись. Минхо подхватывает провод с переключателем, и со щелчком чердак озаряет слабый красный свет, к которому глаза быстро привыкают. На чердаке совсем нет хлама, как обычно бывает в таких местах. От паутины по углам Минхо избавляется каждый месяц, как и от свербящей в носу пыли. Здесь, как в опрятной комнате внизу, всё живёт исключительно на своих местах. Огромный микроскоп-фотоувеличитель на отдельном столе. Потолок поддерживает столб из коробок с отработанной пленкой, новенькой фотобумагой и проявителями. Над столом приколочены две пробковые доски, увешанные фотографиями, на которые глаза падают очень редко, особенно, во время работы. — Приступим, — парень отпивает чай и отставляет кружку подальше. Когда-то ещё подростка Ли заворожили процессом проявления плёночных снимков, к чему он со временем намертво прирос. Сейчас занятие было успокоением, но все движения были доведены до автоматизма: пальцы ловко вращали пластиковую ленту в спирали, глаза и опыт помогали без проблем определить пропорции для приготовления проявителя. Рука Минхо вытягивает телефон из заднего кармана брюк и открывает секундомер. Отсчёт пошёл. Он осторожно заливает плёнку и вращает в воздухе круглую банку по причудливым траекториям, мысленно отсчитывая каждую секунду, не доверяя устройству. С резким стуком пластмасса оказывается на столе, пока Ли снова не берёт её, чтобы лучше омыть проявителем ещё крохотные инверсивные снимки. Они должны быть идеальными. Минхо подходит к сконструированной раковине, по пути отодвигая надоедливые провода от ламп и принтера. Он по привычке мычит ноты под нос, пока сливает потемневшую жидкость и промывает плёнку. Вспоминается солнечный — во всех отношениях — Феликс, который утром не впервые застал Минхо за одиноким пением или безмолвным нотным подбором. Лицо окрашивает улыбка, пока в руках плёнка погружается в фиксатор и остаётся 'отдыхать'. Ли просачивается за дверь и спускается вниз, сгребая со стола рисунки Феликса и собственный блокнот с мелкими набросками и записями. В комнате бесчеловечно тихо. Это снова заставляет задуматься о том, чтобы и к себе принести пушистый комок, похожий на дымку-Шу. За окном ночь из лёгкой дымки превратилась в плотную пелену со звёздными цепочками, но сон Минхо остался где-то за облаками. Глаза снова смотрят слишком отчётливо, а сознание рисует картинки даже ярче, чем днём. Снова. Снова Ли найдёт себя ранним утром с затёкшей шеей и конечностями, незаметно уснувшим на исписанных листах. Но сейчас заботит не это. Он возвращается на чердак и бросает взгляд на часы — пора. Промытая лента оказывается подвешенной на крючок над раковиной, хотя раньше благополучно высыхала на люстре. Об этом напоминают две хрустальные капли от старого абажура, которые Минхо всё ещё использует в качестве грузиков. Отпечатанная светом улыбка Джисона правда стала ярче, что видно даже в еле освещённой красной комнате. На одном из снимков в начале на солнце умывается Шу, а ближе к концу блондинистый мальчик с заправленной за ухо ромашкой смеётся так, что в ушах отражается эхо его искренней радости. Рядом ютится их совместная фотография, которую Минхо грозился отдать, но обязательно напечатает две таких и спрячет одну карточку в комнате, как сентиментальный школьник. Или повесит над кроватью, чтобы Феликс или Хёнджин задали тысячу вопросов. Минхо снова растягивает улыбку, проводит пальцами по полупрозрачному пластику и блестит глазами. Радость. Она точно была заявлена в перечне выставки и начать стоит с неё. Для таких работ главное чувствовать самому и ловить момент. Переключатели поочерёдно щёлкают, и свет в комнате меняется с красного на мутно-белый. На столе несколько акварельных иллюстраций, на заднике каждой из которых аккуратным почерком Феликса выведены названия чувств. «Радость». Гелиантемум с причудливыми завитками и крылатым мальчиком, покрытым пыльцой, в самой сердцевине цветка. Жёлтый цвет заливается в глаза, но не разъедает роговицу. Слои аккуратно накладываются друг на друга, будто обнимаются, цветок с картинки будто прямо сейчас улетит в окно от любого дуновения ветра. Карандаш стучит по столу, Минхо крутит в руках рисунок и ищет в нём чувства. Записывает что-то в открытом блокноте и запускает свистящий компьютер. Завтра под утро он точно найдёт себя здесь же с отпечатанным на щеке грифельным текстом.