Фальшивая невеста

Досадливо сжимая губы, он протягивает руку вперед. Незаметно касаясь лба пальцами, замаскировывая это действие под предлог — избавиться от растрепанных волос — проверяет температуру. Замирает у шеи, не раскрывая прикрытия и подмечая непривычную жесткость волос, которые, надо сказать, ей совершенно не подходят, проверяя пульс, что набатом переваливает за сто сорок восемь. — Твой рассудок затуманен. Холодно изрекает мужчина, проигнорировав предыдущие слова и реакцию собственного тела, на тепло, что исходит от девушки. Разочарование скользит неприятным стеблями чего-то жгучего внутри, наполняя злостью и раздражением, но он вовремя вспоминает, что не может поддаться этому давящему чувству. Не сейчас. Один только дьявол знает почему и зачем, его возлюбленная, находится прямо здесь — в проклятом месте полном греха и разврата. Там, где — конечно же он в курсе, спасибо Фреду — собирала информацию для него. Случайность он откидывает сразу — она не из тех людей, что просто прожигает время. Однако Уильям больше не нуждается в её услугах, что наводит на два варианта. Расследование — отпадает из-за состояния Смит, она не бывает настолько глупа — либо же… Руки сжимаются сами собой, когда жадная ревность встает красной пеленой перед глазами, рисуя отнюдь не радужные образы с вполне ясной целью — её интерес заключается в плотском удовольствие. — Как всегда — прямо в цель, но вы слишком поспешны в суждениях, — отмахиваясь, парирует Вероника, — я не утратила связи с реальностью. Он не отвечает, но в прикованном к лицу взгляде читается отчетливое: «пока что». Уильям серьёзен, и алый градус напряжения борется с градусом серебристой беззаботности, которой явно не хватает в доме терпимости, а если точнее в этой самой комнате. Проведенная черта, конец истории — обещание больше не пересекаться. Всё благополучно проваливается с треском, из-за странных стечений обстоятельств или собственных желаний. Впрочем, причина не шибко-то и волнует, когда в наркотическом опьянении появляется смелость. «Или глупость» — добавляет про себя Смит. Язык проходится по сухим губам, а руки нарочито медленно поднимаются к плечам мужчины, увлекая в свои объятия. Кажется, она может почувствовать, как бешено бьётся сердце под хорошо развитыми мышцами груди, и ухмыльнувшись, не пожалеть о своём решении. Потому что доводить Мориарти до бешенства — одна из вещей, к которой герцогиня питает слабость. Вернее, к ярким проявлениям эмоций, которые он так отчаянно пытается спрятать за маской контроля. Безрассудство подогревает ещё одна удивительно логичная мысль. Если бы он хотел, то с легкостью мог бы оттолкнуть, ускользнув от неприятных прикосновений, или же просто остановить, но вместо этого только немного поддается вперед, буравя взглядом. Быстрый, слегка дразнящий поцелуй в уголок губ, напоминающий больше невинное касание, что совершенно нельзя сочетать с порочной атмосферой всего происходящего. Что ж, дурочкой и недотрогой притворятся она умеет. Так же хорошо, как профессор, выдающий себя за порядочного аристократа. Его выдох срывается во что-то напоминающее тихий рык с грозной нотой ярости, словно он находится между двух противоречащих желаний, о которых ей известно. Сильные руки прижимают ближе к себе, одна из которых не позволяет лицу отвернуться, мягко, но ощутимо вцепившись в волосы, а другая сдерживает тело в отчаянном страхе отпустить. — Думаешь, тебе сойдет это с рук? — вопрос раздается у приоткрытых губ. — Уже сошло. У него на лице ухмылка расползается, словно говоря об ожидаемом ответе. Что ж, в некоторых вещах они бывают единодушны, приходя к взаимопониманию через физический контакт. Слегка грубый, не менее страстный и очень… необходимый. Когда его губы накрывают рот, медленно скользя и изучая, герцогиня теряет себя в действительности, растворяясь в гамме полярных ощущений. Потемневшие глаза, нежно сжимающие руки, горячее тело: всё буквально кричит о желании, подчиняясь железному самообладанию. Когда её язык скользит внутрь, Уильям думает, что может сорваться, утопая в сладостной безнравственности с исключительной долей соревнования, присущей этим двоим. Откровенное «хочу», которое он знает, видит, чувствует просто находясь рядом и эта ненасытность, пьянит. Болезненный жар тела, расширенные зрачки, что оставляют только тонкие полоски серебра с танцующими огнями в отражении, и добровольное подчинение. Получив всё это сейчас, он абсолютно уверен, что является последней сволочью, пользуясь ситуацией, но грешить — бесспорно — одно удовольствие. Говорят, что в любви — как на войне. Любые принципы незначительны и уступают, ради одной единственной цели — стать победителем. Целуя сухие губы, утопая в бесконечной тьме ночного неба, он точно знает, что остановится. Лишь на несколько мгновений поверит в собственную ложь, а позже будет проклят полными потрясением и ненависти глазами. «Если не уже» — одна эта мысль отзывается внутри колющей болью, из-за чего руки сжимают ещё сильнее, а поцелуй становится воплощением всех чувств. Немного больным — царапая зубами розовую кожу. Нежным — мягко касаясь и проводя языком. Страстным до безумия — лишая кислорода. Холодные ладони держат сильно, любовно, властно, не позволяя прервать этот момент. Вероника путается в своих желания. Хочется сбежать, сделать вид, что толика достоинства ещё осталась. Хочется продолжить, дойти до конца, растянуть одну ночь настолько, чтобы казалась вечностью. Уильям ненасытен, яростен и уверен. На долгие секунды отстраняется от лица, переходя на такую манящую шею и оставляя свои метки, пока её пальцы путаются в светлых волосах и черной ленте, а тело льнёт ближе. Хочется оставить как можно больше ярких следов, вцепиться зубами в излишне хрупкие кости и украсить россыпью темно-бордовых синяков везде. Отстраняясь, между ними воздух искрится, что ощущается неимоверно пошло на контрасте с невинно дрожащими пушистыми ресницами девушки и быстро вздымающейся грудью прижатой к его. Слишком поздно профессор осознает, что боится быть пойманным, скрываясь от пьянящего взгляда туманных глаз. Ведь все его действия — переход за черту дозволенного. Ведь знает, что для неё чувства Мориарти — сплошная ложь и, наверное, ненужное досадное обстоятельство. — Тебе придётся взять ответственность за свои поступки, — тяжелое дыхание опаляет ухо, после чего зубы нежно сминает мочку уха. — И это говорит человек, опорочивший мою честь и позже признавшийся в отвращении к проведенной ночи? — со смешком уточняет девушка. — Верх лицемерия. — Я бы никогда так не поступил, — спускаясь поцелуями ниже, шепчет блондин, — объяснись. Тело в его объятиях напрягается, ощутимо пытаясь сменить тепло на холод пустоты. Она замирает, разочарованно и досадно вздыхая. Уильям думает, что чертовски опоздал, упустил что-то важное — снова, опять. Так, как бывает только с ней. Однако в бесконечной суматохе дел герцогини, что не заканчивались, как и его, расцветая во всей красе и переливаясь, не было времени расставить всё на свои места. «Дешевое оправдание» — думает блондин, отрываясь от начатого. — Конечно нет. Ты намного изощреннее, — зачесывая растрепавшиеся рыжие пряди назад, говорит Смит, — но не переживай. Я умею читать между строк. — Удивительные навыки для столь прямолинейного человека, — наблюдая за отведенным в сторону взором, он аккуратно стирает смазанную помаду от длительного поцелуя, заставляя вернуть внимание к себе. — И почему мне кажется, что ты издеваешься? — чувствуя, как нежно скользят немного шершавые подушечки пальцев по лицу, скептично уточняет она. — Если только немного. Быстро закончив с темно-бордовыми разводами, Мориарти не убирая руки, смотрит прямо и слишком открыто. По его мнению, непривычно — больше не пытаясь обуздать эмоций и желаний — но до безумия правильно. Так, как позволял себе только издали, в редкие моменты не страшась быть разоблаченным чужой способностью, что по скорости и верности оценивания порой превосходит его. У неё внутри всё переворачивается от этого взгляда, подкрепленное сладостным опьянением. Слишком знакомо, потому что приходилось тысячи раз наблюдать, но никогда не понять. Так смотрят на тех, кого любят, кого хотят заполучить и никогда не отпускать. — Не смотри так, — сжимая большую ладонь у запястья, мягко просит Рони, добавляя на грани слышимости, — потому что я могу поверить. — Тогда поверь, потому что «чтец» из тебя невнимательный, — настойчиво просит. Когда она отрицательно качает головой, будто бы родитель знает о правде, снисходительно прощая, в алой радужке блестит и переливается дьявольский огонь всевозможных значений, скрываясь в тени светлых ресниц, а голос снижается, становясь интимнее и горячее: — Я провел бы множество часов изучая, есть ли предел звукам, что срываются с твоих прикушенных в удовольствии губ, каждому греховному желанию, что таят в себе любимые наполненные страстью глаза и каждую родинку на содрогающемся в блаженстве теле. Даже за плотно прилегающим папье-маше можно увидеть, как расцветает румянец на щеках, а багровые пятна смущения покрывают шею, плечи и костяшки на тыльных сторонах ладоней. Потянув захваченную руку вниз, он перехватывает обнаженные пальцы, что жгут кожу, поднося к губам и оставляя поцелуй. Поддаваясь искушению лицезреть всю красоту выведенной из равновесия Смит, чей рот сжат в плавающую линию, подбирая слова и ничего не находя, и конечно же подразнить ещё больше, он добирается до шёлковой ленты. Потянув её вниз, маска спадает с растерянного лица, приземляясь куда-то на пол и оставляя свою хозяйку совершенно беззащитной в приглушенном свете от свечей. Сама невинность, облаченная в излишне открытый наряд, всего несколько минут назад пыталась соблазнить его, а теперь не может вынести примитивной честности. — Если это для тебя «отвращение», тогда… Вероника хлопает ресницами несколько раз, убеждаясь, что больше не чувствует легкой тяжести. Просто пытается унять смутную пелену перед глазами, из-за которой всё плывет, и быстро бьющееся сердце, зажимая чужой рот, не позволяя закончить фразу. Господи-блядство, это выше её сил. Вспоминая непутевую официантку самыми сладкими словами, что только на ум приходят, Смит сглатывает, молясь, чтобы та наконец-то появилась с тихим стуком о деревянную дверь, который нарушил бы неловкое молчание и разбавил обжигающую откровенность. Впрочем, она остаётся проигнорирована всевышнем, как и работницей, поэтому не остается ничего, кроме как посмотреть с вызовом и нравоучительно вздохнуть: — Не стоит так утруждаться, чтобы затащить меня в постель, как я уже говорила — можем повторить. Вместо ответа, только холодный язык скользит по взмокшим ладоням, а зубы кусают солоноватую кожу, выражая недовольство и раздражение. Герцогиня бедрами чувствует, как желание бушует в нём, вполне ясными признаками указывая на возбуждение. Будучи человеком практичным, она искренне не понимала смысл ведения столь помпезных диалогов и толику обреченности, что искажает лицо собеседника, наивно полагая, что одного «за» хватить. В следующий момент, когда ловкими движениями она оказывается зажатой между твердой обивкой дивана, достаточно приятной на ощупь надо заметить, и горячим телом, а запястья больно трутся о деревянный резной подлокотник, захваченные в плен, Вероника полагает, что дальнейший исход предрешен. — Тогда, где твоё чувство собственного достоинства, за которое ты так отчаянно хваталась? — обманчиво-ласково раздается вопрос у самого уха. — Я хочу тебя, ты хочешь меня — это выгодная сделка, а что до моих чувств, — она делает паузу, обыденно продолжая, — они похоронены слишком давно, чтобы вспоминать. Да, и почему тебя это волнует? — Ты правда не понимаешь, — он не спрашивает, утверждает. — Сделка, говоришь? Она не видит его лица, но по железной хватке и этому тону может определить — он в бешенстве. В яростном неистовом бешенстве, от которого кровь стынет в жилах, а иррациональное чувство опасности заменяет кислород, когда зубы нежно терзают тонкую кожу на шее. К великому сожалению Смит, существуют несколько бесспорных вещей, которые она находит в себе — безграничное доверие к человеку, что и глазом не моргнув, может лишить любого жизни, и то, что ей нравится. Она слишком близко подобралась к сердцу и душе, заменяя своим сломленным, но ярким светом целый мир, разрушая его и строя заново. И если её чувства мертвы — что совершенно точно не так — то, его — нет. И если это сделка, то она определенно неравная. Потому что этот трепет, когда в глазах любимого человека ты видишь желание, обращенное к себе, когда стук собственного сердца слышится в ушах, а удовольствие появляется только от того, что ты являешься источником наслаждения возлюбленного — не сравнится ни с чем. — Уильям… Её голос напоминает музыку ветра с утра, такую же нежную и до дрожи пробирающую насквозь. Такую же, как в тот день, когда она ушла. Солнце светит непозволительно ярко, почти стирает каждый оставшийся след после чопорного прощания. В голове пусто, нет ни единой мысли, что связывала бы с герцогиней, будто той никогда не существовало. Странно, разве может сознание играть такую шутку? Однако это только на руку — можно сосредоточиться на более важных вещах. Уильям переплетает пальцы, скучающе глядя на документы, пологая, что лучше так, чем чувствовать, как зияет дыра в груди именуемая: «тоской». Вопросов никто не задает. Понимают — так будет лучше. Доверяют, ведь его решения наиболее разумные. Знают, что информатор из знати всегда стремилась именно к этому — свободе. Старательно делают вид, что ничего не изменилось. Только вот… Заслышав подозрительный шорах в коридоре, Моран напрягается, скользя глазами к повороту у стены и подавляет ухмылку — заметил. Через секунду он понимает, что там никого и быть не может, раздраженно сжимая шею и отводя взгляд. Пока готовит завтрак, Льюис привычно открывает шкафчик со специями, доставая смесь красного перца и ставя рядом с туркой. Помнит, что в сонной спешке она никогда не может найти необходимую приправу, чтобы сделать нормальный кофе, и давится первым попавшимся — черным с сахаром. Привыкший сидеть в своей комнате, старший из братьев с досадливой улыбкой замечает своими зелеными очами едва скрытую вмятину в стене, которая остается после неоднократных взбудораженных историй, спускаясь ниже к золотому отбойнику, что пришлось поставить. Порлок же уделяет особое внимание прихотливым саженцам белых лилий, что они недавно посадили по просьбе темноволосой, проверяя их минимум три раза в день. Однако самое странной, что застает профессор — то, как он покидает комнату девушки с папкой и сложенным вдвое листком бумаги. Они встречаются взглядами, и Фред качает головой, уходя на крышу, пока профессор так и продолжает стоять. В ушах отчетливо раздаётся обреченное фырканье: «я твоё присутствие отсюда чувствую, Мориарти», заставляя развернуться и вспомнить о необходимости сна. Впрочем, есть дела поважнее, чем лишний раз убедиться в известном факте конца многолетнего сотрудничества плена. Теперь они незнакомцы, и если судьба подкинет очередную развилку, то дорожки не должны пересечься вновь. Неожиданно, но от этой мысли становится спокойно, потому что так правильно — она в безопасности. Так и должно было быть с самого начала, пока бессмысленные эмоции не заполонили, казалось бы, переставшее биться, холодное сердце и не затуманили разум. Каждая часть поместья будто бы потухла, потеряла какую-то эфемерную клеточку уюта, превращаясь в напоминание о шрамах, что остались у каждого на душе. Шекспир бы посмеялся над этой трагедией, что закончилась бы «Отелло». Выдыхая ядовитый дым, он прячет беспокойную дыру внутри под этим нелепым клеймом «правильно», погружаясь в работу с головой. У Ирэн хороший потенциал, остаётся только взвесить некоторые риски и ввести её в команду. «Однако им будет сложно принять нового человека, сразу после твоего ухода» — откидываясь на спинку кресла, думает Уилл. Пальцы касаются галстука, немного оттягивая вниз, и он отсчитывает секунды, закрывая глаза. Мориарти старательно игнорирует, прячется и убегает от любой мысли о ней, запрещая себе думать, вспоминать, чувствовать. Первое время загружает себя настолько, что несколько часов блаженного сна превращаются в не беспокоящую темноту. Надо признать — получается идеально, как и всегда. Только вот маска «идеально» впервые дает трещину, когда снизу доносятся мягкие фортепьянные звуки. Разум тих, он медленно спускается посмотреть, что происходит в гостиной. На повороте застывает, пораженный собственным миражом. Шоколадные локоны переливаются теплом от поцелуев солнечных лучей, пальцы в белых прозрачных перчатках плавно скользят по клавишам и наполненные доброй грустью серые глаза поднимаются на него. Внезапно её лицо украшает искренняя широкая улыбка из детства, и насмешливые искорки появляются в отражении радужки, забывая про игру. Блондин моргает несколько раз, потом прячет обезумевший раздосадованный взгляд за рукой, массируя виски. «Невозможно, ты бы никогда не оторвалась от игры ради меня» — растягивая ломанную усмешку, он замечает, как музыка стихла, оставляя только звенящую тишину. — Вы чего здесь собрались? — теперь уже ставшая Джеймсом, Ирэн кидает обеспокоенный взгляд на всех собравшихся обитателей поместья, — Нельзя было трогать фортепьяно? Я думал, оно не для красоты стоит… Торопливое оправдание слетает от более, чем обычно злостного взгляда Морана, который с костями норовит проглотить. Впрочем, и ситуация достаточно странная: все они оказались в комнате за считанные минуты, позабыв о своих делах, что обычно не забрасывают. Пусть она здесь и недолго, но кое-что понять успела. Мужчина чувствует несколько взглядов, обращенных к себе и ожидающих ответа. Вдыхая через раз, он натягивает улыбку, как привычное оружие. Конфликтов только сейчас не хватало. — Нет, всё в порядке. Обычно этим занимался, — Уильям осекается, ощущая внезапную злость, — другой член команды. Думаю, мы не ожидали услышать музыку вновь. У тебя хорошо получается. — Спасибо, — вовремя смекнув, что лучше не задавать лишних вопросов, и улизнуть, Бонд встаёт из-за инструмента, закрывая крышку. Днём всё ещё получается сдерживаться, но с наступлением темноты становится хуже. Будто бы на зло обнаруживается, что все дела, которые могли бы его занять хоть на какое-то время, исчезли, а причина его неспокойного сна решает пропасть — герцог никогда за сестрой угнаться не мог, если она решила уединиться. Вновь и вновь он возвращается к своему миражу, предполагая, что болен, как сумасшедший. Ярость ощущается почти физически, переплетаясь с сожалением от ухода и ненавистью к своим поступкам. Кажется, что трещина в маске увеличивается, разрастаясь витиеватыми узорами и превращаясь в капкан. «Правильно» не получается, «правильно» приводит его сюда. Приглядывается, узнает за несколько минут, а потом убеждается в плохозажившем красном следе на левой руке, что не ошибся. Может быть, не мог ошибиться, потому что он чёртов гений-идиот. Рыжие волосы ей совершенно не подходят. Это место ей совершенно не подходит или она ему — без разницы. Просто быть Смит здесь не должно. Без него — точно. Её вообще нигде не должно быть без него. И тысячи раз убеждался, что девушка не так проста — выход из ада найти сможет, если это необходимо — но желание защитить, уберечь, быть рядом въедается в самое сердце. Пусть обещал не вмешиваться. Похоже, что нарушать свои обещания становится привычкой… Непрерывно-ревностный от голодных взгляд на его человека, волнующий поток мыслей подкрепляется крепким виски десятилетней выдержки. Разумная часть сознания подмечает, что лучше всего сделать так, чтобы они не пересеклись в то время, как другая управляет ртом и называет цену. И Мориарти соврет, если скажет, что не хочет увидеть, как изменится её выражение лица. Соврет, если скажет, что не хочет немного поиздеваться. Соврет, если скажет, что не хочет увести девушку отсюда, подальше от похотливых глаз, как и его собственные. Когда уставший, слегка радостный голос извиняется, он думает, что лучше всего отступить, чтобы не наделать глупостей. Что недавно сжатый, чудом уцелевший в руках от чужих прикосновений к его возлюбленной бокал — ошибка и бесконтрольная выходка изнуренного сознания. Полумрак комнаты не позволяет разглядеть всего, зато не скрывает покачивающихся движений, слишком черных для подобного света глаз и заметных испарин на лбу. Профессор слышит тяжелое рваное дыхание, понимает, что девушка под наркотиком, и хочет разрушить здесь всё, чтобы камня на камне не оставить. А ещё воспользоваться этой иллюзией… В нос ударяет знакомый запах дурмана: терпкий и ядовитый, как искусственная красота, облаченная в развратное платье. Он стоит в одном шаге, чтобы не сорваться. Гнусное «нельзя» всё ещё держит, говорит, что Уильям вообще-то джентльмен и достаточно умеет контролировать свои животные импульсы. Только вот рядом с ней такого не происходит. Рядом с ней — он не более, чем обычный человек, которому не чужды соблазны и грехи. Тем более, когда его шеи касается нос, а мягкие губы нашептывают об иллюзорном подчинении. Боже, храни королеву, чтобы Вероника не назвала чужое имя вместо его, чтобы не делала подобные вещи с остальными, иначе он сорвётся. Вомнёт в твердый диван, доказывая ей себе, что принадлежность может быть одна — ему. Не дай господи, усомниться в этом факте, иначе он сорвётся, ибо не железный, а воск, что плавится под касаниями рук и соблазнительным голосом, в котором тает вся злость и горечь. Профессор почти мысли читает, когда пальцы останавливаются немного левее от середины. Там, где сердце бьётся, как сумасшедшее. По глазам видит, что внимание переходят в другое русло, а не желает удалить сладострастное опьянение. О, жалеет ли он об этом шраме? Да никогда. Первая работа, сделанная дрожащей рукой. Первые нежные прикосновения, что дарит Смит уже в осознанном возрасте. Первый испуг; глаза почти на мокром месте. Только не из-за него, а потому, что он пострадал, из-за переживаний о сохранности его бренного тела. Однако в прошлом он идиот, что только осуждающе смотрит, придирчиво говоря об оставшемся шраме. Перед фактом ставит, да злостно усмехается над переживаниями о себе же. И не важно совсем, что он-то сам дергается от холодных ладоней, пытаясь побороть смущение и жажду перед глазами, разворачивается так, чтобы красной шеи не было видно. Знала бы герцогиня, как много самообладания требует от него одно присутствие, чтобы подавить в себе желание быть ближе, прикоснуться, ощутить любимый запах лаванды, смешанный с препаратами. «Выгодная сделка?» — ещё раз про себя повторяет Уильям. Упираясь в горячий лоб своим, он тонет во тьме туманных омутов, не в силах больше молчать: — Теперь ты не сможешь заткнуть мне рот, так что время принять свою ответственность. Уголки губ приподнимаются, когда она морщится, закатывая глаза и собираясь ответить что-то на подобии: «да-да, не ошибись», но не может, потому что следующие слова лишают дара речи на долгие секунды, что напоминают часы. — Я люблю тебя, Вероника Кортни Смит. Я знаю, что не имею права говорить подобное, что ты не поверишь, но я люблю тебя с тех пор, как ты взяла незнакомого мальчишку из приюта за руку, спасая. С тех пор, как ты появилась в моей жизни, проникая всё глубже и оставаясь навсегда в сердце. С тех пор, как стала моей. Огромные распахнутые глаза, сопоставимые только с золотыми монетами, пытаются сфокусироваться на чужих. В замыленной пелене она видит своё отражение, а пресловутое желание романтика нашёптывает, что покоиться в них нежность и страсть, скрытая щемящими чувствами. Отстраняясь от пунцового лица, довольная улыбка трогает мужские губы. Он тянется выше, клеймя каждое слово, что произнёс, и обжигая лоб нежным прикосновением. Ему искренне жаль, что «нормально» в их отношениях — непозволительная роскошь, однако именно это и подкупает. Поддаваясь навстречу такой желанной и непривычной ласке, в заполненной разными мыслями голове рождается множество вопросов. Разве может быть профессор настолько заботлив, что даже запястья не саднят от боли, потому что его пальцы служат преградой? Этот ли взгляд видела Элен, когда говорила полную чушь о влюбленности графа к ней? Осведомлен ли Уильям о планах герцогини или случайно оказался здесь? И самое главное… почему ей хочется ответить? Повторить чертово «люблю», мимолетно пробуя на вкус, и подтвердить любой прихотью. Прикусывая внутреннюю сторону щеки, взгляд бывшего информатора направлен прямо к источнику этих раздумий, стараясь отыскать ответ. Получается плохо, потому что в голову сдавливает слишком сильно, из-за чего приходится зажмуриться, а тело кажется ватным, будто не существующим. «Похоже, у меня начались галлюцинации» — проскакивает одна яркая и самая логичная мысль. «Больше таких экспериментов я делать не намеренна». — Думаю, нам стоит оставить этот разговор на потом, — сглатывая болезненный стон, произносит рыжеволосая, — но я бы предпочла видеть лицо человека, прежде чем слышать признания. — Прости, — шепчет на ухо, оставляя легкий поцелуй на щеке, про себя добавляя: «Мне стоило быть сдержаннее, учитывая твоё состояние». Отпуская запястья, он немного отстраняется, — Обхвати меня за шею. Чувствуя, как рука под талией сжимается и ощутимо заставляет приподняться, ей ничего не остаётся, кроме как подчиниться. У Вероники нет сил сопротивляться, впрочем, если бы и были, то вряд ли бы она стала отказываться от услуги «носильщик для принцессы», поэтому только указывает, как можно быстрее добраться до её комнаты на последнем этаже. Очертания коридора превращаются в множество линий, что следуют друг за другом в причудливом танце, и это пугает. Тревожно сжимая пальцы на предплечьях со всей силы, чтобы не потерять единственно-реальную опору, она ощущает приятный запах табака с примесью пороха и нотами перченного кедра, приправленного мускусом. «Чёрт, ещё и маска осталась там…» — ведя носом вслед за этим запахом, что дарит ненастоящее ощущение безопасности и покоя, Смит решает, что лучшая идея — спрятать своё лицо в изгибе чужой шеи и не стесняясь заполнять легкие его парфюмом. — Уилл… — Что такое? — в его голосе слышится беспокойство, вызывая тихий смех. «Как там отец учил?.. Если предупредить, то смело можно сделать?» — Я дышу тобой, — решив, что необходимо хотя бы оповестить о своих намерениях, обжигая кожу, шепчет девушка, — успокаивает. Кажется, ещё одно существо объявило ей бойкот, снисходительно проигнорировав невинную выходку. Она не замечает, но каждое слово становится тише, пока дурман не окутывает бурное сознание иллюзорно-хрупкой пеленой. Благо на пути никто не попадается, а если и увидят, то наверняка подумают о чем-то непристойном — что на самом-то деле не так уж и далеко от темных мыслей блондина — и внимания не обратят на странности. Удобнее перехватывая свою ношу, Мориарти думает, что было бы неплохо, будь у него возможность чаще находиться рядом с такой беззащитной и доверчивой герцогиней, и… было бы ложью сказать, что он не получил выгоду. Стоя у самой отдаленной двери на третьем этаже, профессор знает, что эффект от дурмана уже плотно подобрался к своему носителю, но всё равно тихо зовёт её по имени, не решаясь войти. Теплое дыхание, что перестаёт быть рваным, и мерное сопение оповещает об отсутствии сопротивления, обезоруживая и оставляя только один исход. Комната внутри кажется немного меньше, чем снаружи. Она с врачебной педантичностью стерильно-чиста и уютна, освященная одной заботливо оставленной лампой. «Должно быть на случай непредвиденных обстоятельств» — аккуратно опуская сонное тело на кровать, понимает он. Графин с водой знакомо стоит рядом, а привычная аптечка из-под кровати переносится в стеклянный шкаф с большим количеством разных склянок в коричнево-зеленых стеклах, которые ему доводилось лицезреть. Впрочем, так даже интереснее. Каждый препарат предусмотрительно подписан, чтобы в отсутствие хозяйки кто-то — не больше человек двух, которым доверяет — мог использовать их по назначению, и разделен на секции. Профессор подавляет в себе смешок, вспоминая, что каждый клочок предоставленной информации имел строгое деление, а отсутствие оной вызывало раздражение у хозяйки. Находя подписанную витиеватым, почти неразборчивым подчерком баночку, с гневным обращением: «ещё раз, и ваши задницы спасать не буду» и точной дозировкой, он вытаскивает половинчатые таблетки и возвращается к кровати, где раздаются тихие всхлипы беспокойного сна. Мориарти привыкнуть не может к тому, что её слёзы вызывает вместо неприятного ощущения, странную пустоту с проблеском надежды, и полагает, что хочет стать единственным, кому герцогиня могла бы довериться. Возможно, она знает его слишком хорошо, не сомневаясь в том, что будь его воля, то поглотил бы каждое подаренное чувство, выражения лица и эмоцию. Нашёл бы причину, вырезал и заменил. «Ты доверяешь мне настолько, что можешь заснуть на руках, но никогда не веришь словам и жестам, может быть, потому что сама себя не знаешь. И всё же» — задаваясь вопросами, какой именно ужас преследует её вновь и вновь, Уильям аккуратно стирает застывшие в уголках глаз соленые звезды, боясь оказаться причиной подобных сновидений. Задерживаясь чуть дольше положенного. Жаль, что этот жест по праву не может претендовать на сказочное исцеление от страданий, но всё равно позволяет придать лицу секундную тень облегчения. Впрочем, даже этого времени хватает, чтобы потревожить беспокойный сон. Тонкие пальцы нитями оплетают его запястье, останавливая, когда мужчина делает шаг в сторону, чтобы налить воды. Он слышит тихий шепот, больше напоминающий лихорадочное повторение одной желанной просьбы — остаться. — Тебе стоит принять лекарства, — настоятельно просит Мориарти, аккуратно высвобождаясь из держащей из последних сил, слабой хватки. В серых глазах море сомнений и больное отчаяние вместе с угасающей надеждой, что дыхание перехватывает, — Обещаю, я никуда не уйду. «Даже если бы захотел — не смог» — мягко улыбаясь, думает он, наблюдая, как девушка неуверенно кивает, так ничего и не сказав. Вероника чувствует себя отвратительно, вернее сказать… чертовски отвратительно. Кажется, будто что-то целое решило разрушиться на глазах, как карточный домик, а единственное, что она может сделать — наблюдать. Безликие призраки прошлого, до этого не имевшие никаких очертаний, теперь напоминают тени с жуткими масками-гримасами из театральных представлений, сменяясь за каждый взмах ресниц. Тело бьёт крупная дрожь, а ногти врезаются в ладони, оставляя кровавые полумесяцы, чтобы отделить сон от реальности. Страшно, жутко, хочется погрузиться в бесконечную тьму без начала и конца, чтобы не осознавать себя. Сильное снотворное с парой антиоксидантных веществ и стакан, которые ей протягивают, быстро оказывается в изуродованных царапинами руках, и покидают их за считаные моменты. — Спасибо, и забудь. Ты можешь уйти и найти Итана, он выплатит неустойку, и кто знает… возможно, твои планы на вечер не будут безжалостно сорваны, — кутаясь в чрезмерно дешевое одеяло, она отворачивается. «И почему всё всегда складывается так? Только больше проблем создаю, чёрт бы побрал Форса с его дебильными играми в купидона. Придурок… Не хочу, чтобы он видел меня такой» — сжимая кусочки простони, когда боль наступает новым приливом чего-то жгучего и раздирающего изнутри, думает девушка. Среди ярких белых бликов усталого сознания и бешеного буйства крови в ушах, кажется можно услышать усталый выдох, и то, как скрипит кровать под тяжестью второго тела. Причиняющий муку холод сменяется жарким теплом мужчины, а его руки нежно сжимают образовавшийся кокон из одеяла. Пусть совсем немного, но радость на секунду заменяет боль, когда он остаётся, и Вероника скептично думает, что давала шанс уйти, вытаскивая свою руку из-под ткани и переплетая пальцы с чужими. — Ты правда жестокая девушка, — горячее дыхание щекочет шею, и мягкий смех успокаивает, — сначала просишь остаться, потом предлагаешь покинуть тебя, зная о моих чувствах, и провести ночь с другой, а теперь держишь за руку, не отпуская. Что же ты хочешь на самом деле? — Иногда я хочу причинить тебе столько же страданий, сколько боли причинил мне ты, но не могу, потому что видеть тебя разбитым кажется чем-то неправильным и наигранным, я не уверенна, что ты действительно способен на настоящие чувства, поэтому мои силы будут пустой тратой потенциала. — Если я дам тебе эту возможность, тогда ты будешь со мной? — его голос сквозит серьёзностью, что вызывает только нервную усмешку, заставляя развернуться. — Ты слышал, что я сказала? — ставя акцент на середине, уточняет она. Смит смотрит на него, как на безумца, пытаясь разгадать, что ещё он задумал, но встречает только с уверенным взглядом алой радужки. — Да, а ещё я знаю, что будь это твоей целью, то ты бы обязательно так и поступила, — нежно убирая растрепанные волосы, произносит профессор, — но ты бы никогда не заставила страдать тех, кому я дорог, потому что сама к ним привязана. — Сволочь, так ты продумал всё с самого начала, — утыкаясь носом в сгиб плеча, герцогиня улыбается. — Прости, ты же знаешь, иначе быть не могло, — мягко сжимая руки, просит Уильям. — Тогда выживи. Закончи свою идеалистическую миссию, а потом мы поговорим об этом ещё раз, потому что та часть меня, которая хочет разорвать на тебе рубашку, оставить множество поцелуев и не давать отдыха ночью… Возможно, эта часть когда-нибудь смогла бы ответить тебе взаимностью, даже если твои слова о любви — сплошная ложь. Тонкие губы оставляют нежный поцелуй в волосах, а сердце готово выскочить из груди, когда появляется слабый, но такой жизненно необходимый луч надежды на счастливое будущее. Возможность начать всё сначала, и время, что дано для того, чтобы закончить всё… — Это клятва, Рони, — тихо шепчет он, — если ты забудешь, то я обязательно тебе напомню. — Тогда с нетерпением буду ждать, — сонно повторяет герцогиня, — это клятва, Уилл, Может быть, это не то, что хотел бы услышать каждый из них, но этого однозначно более, чем хватит для того, чтобы стать немного счастливее, находясь в объятиях друг друга, и породить нечто новое, давно позабытое — доверие. В это время, где-то в недрах своего кабинета, хозяин чудесного заведения «Кармен», нервно раскуривает сигарету, молча отсчитывая несколько монет умной официантке, что не стала тревожить его дорогую подругу, и дает выходной за безупречную работу.