Фальшивая невеста

Громкие разговоры с бессмысленным содержимым, щебетание крыс и глухой звон кандалов на ноге. Стены липкие, мокрые и холодные настолько, что дрожь пробирает. Наощупь можно определить, как распускается плесень узором сорняков по поверхности, и Вероника очень сильно надеется, что подтип у этой заразы обыкновенный, а не черный. Тугая мутная повязка стягивает глаза, а в нос ударяет мерзкий запах клетки: сталь, зловонье и поджаренная, сгнившая плоть. Может быть, камера пыток? Однако криков она не слышит, даже намёка на чьи-то мученья нет. «Возможно, все мертвы, а теперь твоя очередь, дорогая Смит. Не думала, что это самое подходящие объяснение?» Похоже, плесень всё же черная, иначе объяснить появление слуховых галлюцинаций в виде собственного демона нельзя. По крайней мере с точки зрения врача, ведь эффект от прошлых наркотиков должен был давно спать либо же значительно снизится. — Билл-Билл-Билли, а я-то думала, что никогда не услышу твоего чудесный голоса, — ухмыляясь через боль от пересохших губ, шепчет девушка, — собираешься составить мне компанию? Знаешь, меня так сильно приложили головой, что думать больно. «Меня всегда раздражало то, сколько ты думаешь. Не говоря уже, к чему всё привело» — надменность никуда не исчезает, вероятно, она просто запомнила его таким. — «Сидишь в какой-то дыре, связанная по рукам и ногам, в компании крыс и собственного бичевания, подсчитывая сколько ещё осталось волочить своё бессмысленное существование. Господи, ты такая жалкая, смотреть больно». Внутри что-то сжимается, холодеет. Девушка знает, что он прав, всегда прав, что бы не произошло, а учитывая настоящее, в котором она очнулась прикованная за руки и ноги в пыточной, даже поспорить не посмеет. — Молчаливым ты мне нравился больше, — пытаясь пошевелить пальцами затекших рук, перемотанных веревкой до синяков и подвешенных на холодный железный крюк, отвечает герцогиня. Стараясь отвлечься от назойливого призрака, она переводит внимание на более понятные вещи, решив проигнорировать разыгравшуюся психику, — С чего столько предосторожностей? «Будто я знаю… Я — лишь плод твоего больного воображения, твоей вины. Называй, как хочешь, но всё, что ты слышишь от меня это — твои же собственные мысли и чувства, Вероника. Призраков не бывает — ты знаешь это, как и то, что случилось». Только начавший ломаться мальчишеский голос с нотами презрительной снисходительности обрывается под глухие удары шагов. Темноволосая ёжится, чувствуя, как паутина муки разрастается по всему телу от недавнего тяжелого происшествия, заставляя закрыть глаза и прислушаться. Кто-то идёт по коридору в двадцать пять метров, если чудеса математики и скорости звука, которым её обучил профессор, не врут. «Нашла время о ком вспоминать, сиди смирно и наблюдай. Ты всё равно не сможешь ничего сделать» Пожалуй, Билл прав. Или не Билл. Неважно. Она сжимает губы в тонкую линию, ощущая предательскую дрожь тела, когда одна из капель воды, скопившихся на потолке, падает прямиком на плечи, медленно стекая ниже и пробираясь сквозь остатки поврежденной одежды. Приступ паники заставляет дернуться ещё раз, слепо веря в затуманенную страхом надежду — избавиться от сковывающих руки верёвок — но только новая боль затуманивает сознание. Она ругается, сдирая запястья в кровь и судорожно выдыхая: — Боже, как я вообще здесь оказалась?.. Медленно, крупица за крупицей Смит старается собрать последние дни воедино, вспоминая самое яркое ощущение. Тепло. Впервые после множества изнуряющих ночей, полных жестоких, пронзающих холодом душу мыслей, что приносили только муки страданий от бесконечного одиночества и потери, ей так тепло. Так спокойно, что глаза страшно открыть, боясь потерять это хрупкое ощущение чего-то реального, настоящего рядом, заставляя прижаться ближе, чтобы не отпускать, собираясь забрать его всего. Она льнет, жмурит глаза, сильнее утопая в новых кажущихся незнакомыми ощущениях горячих ладоней на теле, что сжимают в ответ так же сильно, но нежно, обжигающего дыхания в районе плеча на коже, что вызывают стаю мурашек, и знакомого крышесносного запаха, напоминающего смесь из пороха, крови, свежих книг и чернил, с нотами корицы. Говорят: «к хорошему быстро привыкаешь». Если это так, то герцогиня привыкает мгновенно, становясь зависимой только от одного раза. Впрочем, вполне вероятно, что зависимость от Мориарти началась ещё задолго до поражающего своей неожиданностью понимания. Там — за пределами тьмы и почти жизненно необходимых касаний — холодный другой мир, который подчинит своим правилам и снова поставит их по разные стороны, но сейчас… Сейчас они просто нуждающиеся друг в друге люди. Слабый свет солнца прорывается сквозь тучи и слепит глаза, проникая через щели плотно закрытых ставней, и девушка не находит спасения лучше, чем спрятать от него в складках чужой одежды. Благо, глупостей они не натворили, во всяком случае пока что. Голова готова разорваться от медленных мыслей, что градом воспоминаний возвращают к прошлому вечеру с парой недостающих кусочков-моментов. Может они и не были так уж важны, раз стерлись из памяти, однако хотелось запомнить всё детально, чтобы с точностью зарисовать произошедшее. Выражение лица, блеск в алых глазах и тихий шепот полный уверенности: «Я люблю тебя, Вероника Кортни Смит». Боже, боже, боже. Она бы с радостью растворилась из этого мира, чтобы хоть как-то скрыть учащенное сердцебиение, горящие огнём щеки и сдержанный писк непонимания. Но вместо этого темноволосая растворяется в тепле, мягком смехе и невесомом прикосновении губ к макушке. Перед глазами звездочки появляются и взрываются, потому что это — слишком. Слишком для её шаткого представления о жизни, об отношениях и об Уильяме. Слишком для израненного сердца, которое лучше держать как можно дальше от него, если хочешь оставить хоть какую-то часть живой. Слишком… для них. — Можешь перестать притворяться, я знаю, что ты не спишь, — довольный, слегка сонный голос раздается над головой. Вероника думает, что чертовски сильно разочарованна, раз её игра вышла неуместной, пальцами сжимая приятную на ощупь ткань и несогласно мыча, пытаясь запихнуть куда подальше мысль о том, что этот сонный тон слишком приятно слышат. — Я просто боюсь, что это исчезнет, когда я открою глаза, — легко слетает откровение, — поэтому сделай вид, будто ты ничего не заметил. Пожалуйста, всего пара минут, мне это нужно, Уилл. «Ты нужен мне» — добавляет про себя Смит, забывая обо всех ограничениях, что когда-то взрастила, надеясь сохранить частичку трезвого рассудка. Бессмысленно, потому что в конце концов она не смогла задушить собственные чувства. Возможно, они уже давно сошли с ума или мир вокруг. Если его слова очередная игра, какой-то гениальный план, который не более, чем ложь, то она не против, потому что сейчас единственное, что кажется настоящим — это руки, что держать аккуратнее, чем самую драгоценную вещь, боясь отпустить или испортить. Он обещал, что не уйдет, но думал, что стоит тьме отступить, то обязательно покинет эту комнату, потому что не мог задерживаться дольше, чем планировал. Однако, когда слабое сияние солнца проливает благословенный свет на дрожащие от кошмара хрупкое тело, выбора не остается. Смотреть на любимого человека, что мучается даже во сне, преследуемый известным только ей ужасом, кажется невыносимым. Руки сами собой прижимают ближе, надеясь показать, что она не одна, что он рядом, а пальцы зарываются в такие мягкие волосы, аккуратно гладя по голове, стараясь успокоить. Уильям шепчет, что всё будет хорошо. Шепчет, что неважно сколько всего пытается её сломать, он обязательно будет рядом, чтобы не дать этому произойти. Шепчет, что даже если она никогда его не полюбит в ответ, а всего лишь захочет воспользоваться, то он будет рад оказаться полезным. Думает, что нет отвратительнее вещи, чем видеть, как много боли она скрывает, продолжая улыбаться, пока столько всего уничтожает изнутри. Он проклинает и ненавидит себя, потому что руку приложил к большей части того, что преследует её изнурённое сознание, утыкаясь в макушку и вдыхая сладкий запах лаванды. Как бы он хотел забрать всё, что когда-то оставило шрам на её душе, чтобы сон стал хоть немного спокойнее. Кажется, это срабатывает. Больше не слышны всхлипы, а тело перестает бить крупная дрожь, становясь более расслабленным и мягким. Легкая тень покоя появляется на испорченном в страхе лице, разглаживая своими касаниями боль. Мориарти всё ещё помнит тот вечер, где опоздай он хоть на мгновение, то лишился бы собственной души, что принадлежит ей, и не только. И теперь его желание уйти напоминает трусость, несопоставимую ни с чем, когда её пальцы в отчаяние держаться за него. Губы находят плечо, оставляя невесомое прикосновения горячего дыхания к коже, слегка улыбаясь. Было бы ужасно, окажись он несдержанным извращенцем, что пристает к девушке даже во сне, но сдержаться не может, глядя на манящие линии. Он чертовски болен, до безумия в глазах одержим и зависим от одной переменной в собственной жизни, иначе объяснить не может своё безрассудное поведение и быстро колотящееся сердце от внезапных слов, что в представлении мужчины должны были быть совершенно другими. Не существует более радостного мгновения, чем того, когда она просит остаться в его объятиях дольше, не желая уходить и боясь потерять. Она нуждается в нём. Здесь, прямо сейчас. Боже, у него разум затуманивается, становясь совершенно невменяемым и повёрнутым на единственном человеке. — Я никуда не собираюсь уходить, поэтому ты можешь делать всё, что захочешь. Словно слепой котёнок, Вероника находит его губы, совершенно не отдавая отчет своим действиям. Ей не хочется думать, взвешивать, понимать. Хочется чувствовать, отдаваться ощущениям и желаниям, которые кричат о необходимости быть в данную секунду с профессором. Уильям не сопротивляется, он любит её, позволяет делать действительно всё. Целует так аккуратно, словно одно неверное движение и она сломается, распадётся прямо в руках, нежно сминая губами чужой рот. Больше позволить себе ошибки не может, иначе это правда станет концом. Больше отрицать не смеет, что есть только один человек, ради которого он может изменить себе, и это — Смит. Всегда она. Её страстные губы, блуждающие по мужскому телу, руки, что немного дрожат от неизвестности, и пьяные сонные глаза, которые наверняка знают чего хотят. Только от этого взгляда с яркими крапинками карих точек в облаках тумана может унести его слишком далеко, заставляя мозг лихорадочно представлять многое… Впрочем, воображение разительно отличается от реальности. Она оставляет свои метки везде, словно пытается почувствовать себя живой, настоящей, кем-то, кто принадлежит этому миру, через яркие следы от засосов, зубов и ногтей. Через него. И этот вихрь из эмоций, страсти и смелых действий намного заразительнее, чем простое удовлетворение своих потребностей. Он никогда не хотел, чтобы их первый раз прошёл так, как это случилось в кабинете, но изменить ничего нельзя, потому что тогда чувства страха потери, желания обладать и чёртового азарта затмили любовь. Однако сейчас он будет любить её так, как всегда мечтал. Не через желание подчинить, грубость и боль, а через нежность, заботу и принятие. Если она даст ему только страдания, захочет уничтожить или убить, то он примет всё. Ведь единственное, через что всегда выражались его чувства — вседозволенность. Одежды катастрофически мало, она покоиться на полу, как и сдержанность, избавляя от напускной строгости. На кончиках пальцев можно почувствовать жар тел. Губы горят от поцелуев практически сливаясь в продолжении. В серых глаза ещё остаётся пелена сна, когда темноволосая отстраняется, удобно устроившись на бедрах, и рассматривает своё творение на чужой коже. Потом в них резко появляется испуг, от осознания и страха причинить боль, от себя, заставляя поймать дрожащие руки и покрыть каждый участок невесомым прикосновением рта. — Я не привык отказываться от своих слов, — не позволяя уйти, произносит мужчина утробным голосом, — ты можешь делать со мной всё, что хочешь. Уильям честен, впервые за множество лет честен настолько, что подкрепляет свои слова действиями. Обнимает за талию, не отпуская. Целует так, что задохнуться можно от пропитавшейся любовью заботы и мягкости. Смотрит с обожанием и благоговением в алых глазах, где отображаются её слезы, которые он заменяет на нежные касания. Веронике плохо, страшно и невыносимо. Хочется сделать хуже, оставить шрамы на коже. Хочется увидеть, как его лицо исказиться в другом выражении, а глаза наполнятся мукой. Хочется уничтожить, разбить, положить конец связи, что держит их надежнее, чем цепи. Она совершенно больна, и имя её болезни — Уильям Джеймс Мориарти. Хочется поцеловать, оказаться во власти и любить. Хочется кричать его имя, пока тонкие губы на собственном теле вычерчивают узоры, известные только ему одному. Хочется утонуть, раствориться в чужих чувствах, которые впервые не кажутся ложью. Хочется верить. — Я приму всё, что ты захочешь дать. Поступлю так, как ты поступала ради меня, — горячие дыхание опаляет ухо, а длинные пальцы заправляют растрепанные волосы назад, — не важно, что произойдет, потому что тебе я прощу всё. Даже если захочешь встать на другую сторону, я не смогу прекратить испытывать этих чувств. Она задыхается от каждого слова, что слетают с губ в промежутках между исследованием её кожи и рассыпчатыми завораживающими рисунками поцелуев на теле. Снова тепло, что хочется выть от удовольствия, раздирающего внутри. Сомнения растворяются незамедлительно, стоит только дорожке из влажных узоров оказаться на шее, а взглядам — утонуть друг в друге. Вероника не знает, но надеется, что однажды наступит момент, когда всё остальное будет неважным, совершенно не представляющим ценность для них, позволяя больше не думать о «завтра». В точности, как и сейчас. — Пожалуйста, не сдерживайся больше, — темноволосая произносит это тихо, смущенно краснея, но стойко выдерживая прожигающий взгляд. И всё плывет перед глазами. Мир суживается, превращается в одну единственную точку, что заключается в её извечном пленителе с гипнотизирующим голосом и движениями, с хитрой продуманной ложью и уловками, заставляющими плясать под чужие желания. От её слов голову срывает окончательно. В тумане, повинуясь слепым инстинктам, он находит чужую руку, переплетая пальцы в замок, пока губы исследуют соблазнительную грудь. Её тело настолько мягкое и упругое, что кажется идеальным. Идеальнее всех, что он встречал. Чувственные движения бедер, что в нетерпении трутся о него. Робкие всхлипы, смешанные с тихими стонами, что срываются с распухших от поцелуев розовых лепестков. Неизвестный ранее, подаренный взгляд полный водоворота эмоций и страсти. Вероника никогда не смотрела на профессора так внимательно. Словно он и есть то единственное, что важнее всего на свете. Словно быть сейчас рядом — великое благословление. Словно не существует прошлого и будущего. Если это сон, то он не хочет просыпаться, чтобы вновь встретиться с жестокой реальностью, где их чувства никогда не будут иметь значения, где снова придётся стать теми, кем они должны быть. Повинуясь глупой мысли, Уильям оставляет яркий, кричащие следы на теле своей возлюбленной в виде небольших, едва заметных красных цветов, чтобы со временем убедиться, что происходящие не было смутным наваждением задыхающегося от неразделенных чувств сердца. Он повинуется приказу, отпуская контроль над своими желаниями, оставляя только неприкрытые эмоции. Вычурные, наглые и ненасытные. Те, что заставляют сцеловывать каждый звук. Те, что заставляют руки блуждать по телу, дотрагиваясь до непозволительных мест. Мягко опуская девушку на слегка жесткий матрас, профессор спускается влажной дорожкой из обжигающих прикосновений губами прямиком вниз, удобно устраиваясь между сведенных вместе коленей. — Погоди, что ты собрался?.. Смит договорить не успевает, прикусывая зубами указательный палец, когда властные руки резко раздвигают бедра, заставляя продемонстрировать себя во всей красе. Стая мурашек проходит по коже от столь прямолинейного зрительного контакта, что будто под кожу забирается, заставляя посмотреть на что-то менее смущающее. Уильям поддается вперед, так, чтобы она могла ощутить всю степень его возбуждения, мягко разворачивая отвернувшееся лицо и целуя. Глубоко, медленно и ужасно пошло. Так, чтобы языки сплелись в неведомом танце, а тонкие руки обвили плечи, оставляя яркие полумесяцы на спине. — Прошу, не отводи от меня взгляда, — прикусывая нежную кожу на шее, тихо произносит Мориарти, — я хочу видеть каждый отблеск чувств в твоих глазах, каждую эмоцию, чтобы запомнить милые черты, когда ты достигаешь пика удовольствия. — Как ты только можешь говорить такие богохульные вещи? — сотрясаясь от каждого прикосновения, интересуется герцогиня, выгибаясь сильнее, чтобы ощутить тепло чужого тела. — Не только говорить, но и делать, — пряча ухмылку за изучением объемной груди, он прикусывает розовую бусинку, пальцами свободной руки лаская другую и срывая протяжный стон, — тебе стоит только попросить, и я остановлюсь. — Но я не хочу, чтобы ты останавливался, — уверенно смотря в алые глаза, она находит его запястье, заставляя оторваться от занимательно дела, и оставляет на костяшках ладони поцелуй. Невесомо лавируя на грани между откровенной пошлостью и невинностью, Смит прикрывает свои глаза, уверенно охватывая ртом пальцы, от которых у нее определенно что-то не так с головой, начиная посасывать. Зубы находят свое место на кончике, слегка прикусывая, а губы растягиваются в ухмылке, возвращая зрительный контакт с новой долей ехидства и провокации. В конце концов, не только профессор умеет дразнить. Рубиновая радужка темнеет, и в ней появляется огонь, что пугает и разогревает сознание одновременно, обещая сжечь всё на своем пути от всепоглощающей страсти. Он больше не церемонится, нажимает на юркий язык, подталкивая к более активным действиям, и добавляет ещё один палец, давая явные указания, что их стоит смочить посильнее. — Шире, — низким голос раздается приказ, когда свободная рука хватает под колено, — я хочу видеть всё. Боже-боже-боже. Вероника ещё никогда не думала, что они могут быть настолько развратны, чтобы оказаться в подобной ситуации, послушно выполняя все его просьбы. Тело выгибается дугой, содрогаясь от чувства чего-то постороннего внутри, когда ловкие пальцы заполняют собой, принося одно удовольствие. Она прикусывает запястье от этих ощущений, не находя выхода, чтобы справиться иначе и сдержать свой голос, что рвется в довольном стоне, двигая бедрами вперед. У них под кожей, на костях выгравировано любовной ненавистью и ненавистной любовью имена друг друга, связывая сильнее, чем самые прочные цепи. И сколько бы они не искали, отрицали, прятались, но никогда не смогут избавиться от коктейля из противоречивых чувств, что были предначертаны свыше. Этого мало. Хочется больше. Довести до точки невозврата, когда контроль полностью вытекает из серебряных омутов, растворяясь где-то на дне сознания. Хочется навсегда оставить её себе, чтобы каждый день был наполнен этими неповторимыми ни с кем ощущениями. Хочется навсегда принадлежать одному человеку, которого Уильям выбрал много лет назад, отдавая себя и получая крупицы хрупкой не-взаимности в ответ. Язык находит самое чувствительное место, пробуя её на вкус, пока руки продолжают растягивать такой узкий и мокрый вход, слегка сгибаясь и надавливая на стенки. Тело под ним извивается, дрожит, пытаясь ускользнуть от новых ощущений, заставляя свободной ладонью надавить на низ живота, чтобы она даже помыслить не смела о нарушении планов Мориарти. — Уилл, что ты… Ах, — сжимая пальцами белые простони, стонет девушка, когда темп сладостных пыток ускоряется, — остановись, это слишком… Мгх! Конечно же, слушаться он и не собирался, чувствуя, как совсем скоро его возлюбленная вознесется на пик истинного блаженства, больше не сдерживая громких стонов и чертовски соблазнительного голоса. Серые глаза выглядят в точности, как прошлой ночью, утопая в благословенной безнравственности, позволяя потаенным желаниям взять верх, и вцепиться в светлые волосы, слегка натягивая и управляя движениями. Через пару минут герцогиня уже восседает сверху на мужчине, с легкостью принимая всё его естество в себя и двигаясь так, словно всю жизнь была опытной наездницей и посвятила себя ремеслу древней профессии. Мориарти сжимает её бедра и талию, оставляя синяки на коже от желания проникнуть, как можно глубже. Целует приоткрытые губы и ловит каждый стон, каждое сорвавшееся дыхание, оставляя свои метки на шее, плечах, ключицах, груди: на каждом доступном участке воплощения его снов и мечтаний. Тонкие музыкальные пальцы сжимают горло, перекрывая кислород, пока её натура продолжает дарить незабываемое наслаждение, ускоряя темп, а зрачок, в котором кроется его отражение, наполняются пьянящим ощущением власти. Чёрт, его ведет от этой жесткости, нежности и разврата, которую в себе сочетает — когда-то невинная в сугубо интимном представлении — Смит. И кажется, в серебристых омутах прекрасны даже черти, что пляшут под дудку плотских желаний. Вероника теряет контроль окончательно, стоит только сорвать победный несдержанный стон Мориарти от наслаждения и каждого прикосновения к телу. Разум застилает пелена из всевозможных видов удовольствия, пьяня и доводя до пика, заставляя наклониться вперед, переплетая пальцы и оставить поцелуй на тонких губах. — Я люблю тебя, — тихо шепчет профессор, в перерывах между поцелуями, сжимая её руку в ответ и притягивая к себе. Она не может ответить, а он и не ждет, просто сердце сходит с ума, когда снова целуют. На этот раз иначе — без страсти и желания. Чувственно, будто только так темноволосая может объяснить хоть что-то, и он понимает. Слишком хорошо, потому что сам знает, что их чувства — вещь куда более сложная, не подвластная логике и словам. Что-то необъяснимое, что никогда не должно было произойти, однако было предначертано. «Погоди-погоди-погоди! Ты сейчас серьёзно собралась вспоминать все интимные подробности вашего совместного времяпрепровождения, сидя в камере, Смит?! Боже… я не знал, что ты настолько отчаянная» — Билл опускается на корточки прямо напротив лица заключенной, когда она вновь дергается, холодными лианами по телу оповещая о своём присутствии. Из мутных воспоминаний вырывает ледяной голос и слишком гулкий звук ключей, что вставляется в замок, открывая кому-то доступ к камере, где её держат. Проходясь сухим языком по губам, герцогиня выдыхает, стараясь передать контроль другим органам чувств, помимо лишенного. Адская боль — спутник — ведет её и раздаётся по всему телу. Даже дышать сложно, но почему-то она всё ещё здесь, значит нужна живой. Подобная мысль заставляет тело напрячься, молча пытаясь предугадать события. — Хочешь сказать, что это сделала шлюха-артистка? — скрипучим прокуренным голосом задается вопрос. — Я сам видел, говорю тебе, — вторит другой более мягкий и кроткий. «Двое. Мне не справиться, даже если попробую. При этом состоянии — бесполезно делать что-либо» — думает герцогиня, не подавая виду, что находится в сознание, — «скрытные, говорят, как рядовые шестерки. Сомневаюсь, что их послал босс, скорее на личный умысел смахивает, но только всё одно… И что могло связывать Дерека с преступниками?» Опущенную голову резко поднимаю вверх, потянув за волосы. Кажется, она слышит, как медленно рассыхается клей от парика. Сжимая зубы плотнее, не издавая ни звука, она ждёт следующего действия. Страх бродит под каждым сантиметром пока ещё живого тела, наполняясь слепой яростью и отчаянием. — Ну, здравствуй. Надеюсь, ты действительно не разочаруешь. — Манерам научись сначала, — обнажая зубы, шипит бывший информатор. Ничего не происходит, пока она не чувствует привкус соленого железа. Бьют по лицу. Наотмашь, так, чтобы губа лопнула, а по подбородку потекла горячая кровь, украшая вымученную усмешку. — Кажется, у тебя слишком высокое самомнение для грязной девки, что уложила наших ребят, — грубая рука с мозолями хватает за подбородок, а до носа доносится запах алкоголя, — но какого несчастье, один из них был моим братом. Порой, Смит уверенна, что отношения со смертью у неё на ты. Либо старуха с косой любит наблюдать за слишком плачевным состоянием, либо она пытается поймать женщину в плаще. Впрочем, от сильного удара в ребра это не спасет. — Думаешь, мне есть дело до ещё одного мусора, вроде тебя? — гордо вздергивая подбородок, Вероника не меняет выражения лица, сплевывая кровь, — Не скажу, что я ожидала большего, но как-то слабовато для мужчины. «Передам Итану спасибо за столь скрупулёзный контроль качества, и пусть становится полноправным владельцем. Впрочем, и без моего разрешения у него высокий шанс прибрать всё к рукам. Возможно, стоит поблагодарить корсет, что сделан из дорого и слишком прочного материала, иначе четвертое ребро разрезало бы легкое». Портить отношения с похитителями — затея опасная, однако только так можно понять собственную ценность. Может быть, ещё верит и рассчитывает на одного эксцентричного детектива, и где-то глубоко внутри надеется на гения криминального мира. Хотя последние — полный абсурд, навеянный долголетием привязанности и непонятными отношениями. В отличии от третьего удара, который задевает внутренние органы, подстегивая кровь с желчью выйти наружу. «Перегнула» — понимает Смит. Она держится ещё несколько минут под звуки собравшийся толпы — криков было много. Потом всё резко затихает, наводя на подозрения о лишении сознания, пока кто-то не приближается на достаточно близкое расстояние, чтобы можно было почувствовать, как ветер гуляет по коже. Гробовой марш тишины играет в ушах, изредка сменяясь пронзительным шумом собственной бурлящей крови. Человек напротив бесшумен, и больше нет никаких шепотков с бурными обсуждениями открытого представления. «Неужели их маленькая шалость привела одного из главных?» — сплевывая кровь, мозг лихорадочно соображает, подкидывая вереницы возможных исходов. Интуиция не отключается даже сейчас, но кажется она права, раз вместе кулаков холод револьвера опаляет лоб. «Я обязательно станцую на твоей могиле» — подло хихикает голос в сторонке. Со звуком сведенного вниз курка Вероника резко вспоминает, что так умирать она не планировала, перехватывая измождёнными пальцами конопляную ткань. Боль отступает перед страхом смерти, и в ней будто второе дыхание открывается, заставляя цепляться за любую возможность. Она раздирает руки до мяса, позволяя ожогам проявиться на запястьях, и, чёрт знает, откуда появляется сила, чтобы подтянуться и выбить холодное оружие единственной свободной конечностью ловким и точным ударом. Какая-то детская радость и эйфория накрывает с головой, когда план срабатывает. Определенно, никто не ждал такого поворота событий и прыти от едва дышащей заключенной. Адреналин играет по телу, и кажется, что можно сбежать, пока пистолет не падает на каменные плиты с таким же звуком, как гром сотрясает землю. Грудь вздымается неравномерно, дышать тяжело настолько, что приходится открыть рот, пытаясь поймать ускользающий кислород. Смит задыхается. Слышит, как волна удивленного шепота накрывает собой собравшихся зевак, и до ушей доносится бренчание каких-то железных застежек на плаще её смерти. Герцогиня вздрагивает, рефлекторно поворачиваясь на торопливые шаги. Кто-то хочет подойти поближе, но резко останавливается. Похоже, её недоубийца подал сигнал не приближаться. «Возможно, заинтересовался слишком сильно» — проскальзывает уставшая мысль. Он молчит-молчит-молчит. Его дыхание ровное, ни на йоту не меняется, оставаясь таким же размеренным и спокойным. Невозможно понять ход мыслей незнакомца. Невозможно-невозможно-невозможно. Хочется сжаться в маленький ком и притвориться интерьером стены, лишь бы всё закончилось, лишь бы исчезнуть отсюда. Темноволосая никогда не позволяла страху управлять своими мыслями, но не сейчас. Не в тот момент, когда пальцы резко впиваются в лицо, сжимая подбородок до яркого-белого в глазах, и поднимают, заставляя будто бы посмотреть в глаза. Не в тот момент, когда другая рука проходится по лбу, поддевая ногтем фиксирующую ткань рыжего парика. — Эй, руки от меня убери, ублюдок, — рефлекторно пытаясь отодвинуться, загнанно шипит девушка, — я тебе не экспонат в музее. Она слышит тихий смешок со стороны неизвестного, чувствуя себя ещё хуже от невозможности освободиться. — Следи за своими словами. Я ведь могу отправить тебя на тот свет. Девушка хочет повернуть голову к нахальному голосу, но пальцы неизвестного сжимают ещё сильнее, сковывая до одури. Из груди вырывается всхлип. Жутко. С бандитами один на один Вероника дел не имела, а представить, что им понадобилось от её брата так тем более не могла. «Боже-боже-боже, пожалуйста, если ты есть, то не дай мне стать игрушкой для этого извращенца, прошу» — губы начинают дрожать, а на глазах выступают предательские слезы. Сдавленный крик вырывается из горла, когда человек заканчивает свои манипуляции с проклятой полоской. — Откроешь глаза без разрешения, и я перережу тебе горло, — предупреждает холодный глубокий баритон. — Тронешь моё лицо ещё раз, и я отгрызу тебе пальцы, — не остаётся в долгу девушка. Мелодичный голос дрожит на каждом слове, но она всё равно обнажает свои зубы, словно пойманная в клетку дичь, сжимаясь от каждого шороха и почти шипя. «Надеется защититься или до глупости гордая» — думает мужчина. Впрочем, он никогда не питал уважения к людям, что умоляли о спасении, как и к глупости, чего нельзя сказать о попавшей к ним в логово пленнице. Напротив, её отчаянная борьба забавляла. С тихим смехом он отпускает лицо информатора, делая какой-то жест рукой, из-за чего воздух попадает в свежие раны, неприятно бередя ссадины. Кажется, костлявая подруга с косой вновь её миновала, а удача наградила своим благословением. На плечи ложится что-то тяжелое, прикрывая от чужих съедающих взглядов, и в нос ударяет слишком неподходящий для этого места запах дождя и чего-то елового, заставляя цепляться за новые крупицы информации. Повязка спадает. Через плотно сжатые веки доносится свет от ярких фонарей, но открывать глаза не хочется, не потому что отсутствует интерес, а потому что больно. У неё все органы чувств напряжены до такой степени, что напоминают тонкую паутину — едва коснись, и разорвутся. Вслед за тканью на пол падает парик, высвобождая шоколадные волосы из плена. Они теплые, струятся по спине, даруя ощущение некого успокоения. «Хотя бы труп опознать легче будет, если меня успеют найти до того, как он разложится» — уныло всплывает в голове, заставляя губы дрогнуть в слабом подобии улыбки. — Успокойся, тебя не тронут, пока я рядом, — шепчет бандит на ухо, чтобы только пленница расслышала его слова, быстрым движением прикасаясь к лицу, чтобы слезы не впитались в царапины. — А вы джентльмен, что ли? — подстраиваясь под его тон, едко интересуется Смит, — Руки. — Не люблю женские истерики. Вразумительного ответа она и не ждет, чувствуя только то, как аура вокруг него становиться тяжелой и мрачной. От чего-то слова слабо, но успокаивают и отдаются несуразной надеждой внутри, будто верить этому странному человеку можно. Когда он отстраняется, избавляя от удушающего давления, сознание решает, что теперь герцогиня была в хрупкой безопасности, утекая от своего обладателя со стремительной скоростью и позволяя погрузиться в блаженное неведение, давая передышку своему обладателю. Кажется перед тем, как окончательно потерять связь с реальностью, она слышит холодный, внушающий ужас приказ привести тех, кто посмел осушиться его слов, и несколько коротких выстрелов, смешенных с криками и мольбами, заставляя поломано ухмыльнуться. План можно считать успешным. Теперь она знает, что представляет достаточно ценности для этого человека, чтобы лишиться ещё нескольких своих подчиненных ради той, кто создал немало проблем. Неоправданный риск порой не бывает лишним.