Обними меня!

Выходные мы провели с Томом вместе, и он оба дня уламывал меня разрешить ему остаться на ночь. Я шёл у него на поводу. И не только потому, что ужасно соскучился. Но и потому, что знал, насколько ужасные сны снятся Реддлу. Впрочем, мы ограничились ночами с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье, так как я опасался, что староста проболтается декану, тот проболтается директору, и я потеряю место работы, а с ним и возможность видеть Тома каждый день. На самом деле спать с Реддлом мне было привычно и спокойно, я мёрз все четыре месяца его отсутствия в холодной одинокой постели. Том спал тихо, обвивая меня руками и ногами как змея. Пока был маленьким, устраивался иногда прямо на мне. Словно это гарантировало ему, что я точно никуда от него не денусь. Самое смешное, что я не просто свыкся с этой бесцеремонностью. Я к ней привык настолько, что чувствовал себя неуютно без удушливых объятий Тома. Я удивительно привязался к своему паразиту. Впрочем, что же удивительного в привязанности того, кто был всю жизнь одинок, но неожиданно обрёл близкого человека? Да, я чётко осознавал, что Том на мне несколько зациклен. Ещё с того времени, когда Ирма обратила моё внимание на необычность поведения Тома во время медицинского осмотра. Но сейчас меня не пугало это. В период нашей разлуки я неожиданно осознал, что он вырастет и рано или поздно покинет меня, решив устраивать свою взрослую жизнь, и мы постепенно будем видеться всё реже, реже и реже... Смогу ли я не сломаться и научиться жить не заботясь о нём? С другой стороны, как-то же я жил ДО встречи с Томом. К тому же предыдущая жизнь постепенно стиралась из моей памяти, как стирается интересная книга, пусть даже яркая и затрагивающая, прочитанная с полным погружением в жизнь героев. Прошлое казалось зыбким, нереальным. Мальчик-который-выжил ощущался сейчас вымышленным персонажем, а не реальным человеком. Я не ассоциировал себя с тем неуверенным подростком, что пытался доказать всему миру свою нужность и важность. И мир то принимал его, то отвергал, качая на эмоциональных качелях. В этом мире я был никем. Ни Избранным, ни Героем, ни Золотым Мальчиком, и в этом была своя прелесть. Я больше не хотел приключений и сомнительной славы. Я хотел простых вещей. Я хотел жить, а не выживать. Может, мои желания и были желаниями уставшего, вынужденного резко повзрослеть человека, но первые семнадцать лет моей жизни так потрепали меня, что я не удивлялся такой банальности собственной идеальной картинки мира. Я хотел работу, дающую кусок хлеба; кров, дарующий ощущение уюта; близкого человека рядом. Детей я больше не хотел, вырастив Тома и ещё десяток малышей вместе с ним. Слишком большая ответственность. Вообще всё слишком. Не без того, что у меня иногда закрадывалась мысль, в случае если я доживу до 1960, возможно, моя помощь пригодится ещё одному ребёнку, но пока я старался не загадывать так далеко. Впереди война, впереди голод и разруха. Несмотря на болезненную привязанность к Тому, я в процессе осознания-принятия-обдумывания понял, что готов его отпустить, когда он найдёт своё место в жизни, вставая на ноги. А я... Я не пропаду. Наше расставание, пожалуй, станет самой тяжёлой из потерь, что я когда-либо переживал, но это не повод привязывать к себе ребёнка. Дети – гости в нашей жизни. Мы приводим их в свет, ведём некоторое время за руку, но должны отпустить, когда ребёнок научился ходить самостоятельно. Возможно, когда Том сепарируется, я найду себе девушку для серьёзных отношений. Что тоже неточно. После Джинни женщины меня не особенно привлекали. Вернее, не так. Какие-то конкретные женщины мало привлекали меня. Возможно, из-за моего скорбного материального положения. Возможно, из-за полнейшей их недоступности для такого, как я. Мне нечего было предложить девушке, кроме самого себя. Мастурбируя, я просто представлял себе некую абстрактную девушку. Со временем черты стёрлись настолько, что скорее просто принадлежали человеческой особи: светлая кожа, длинная шея, выпуклая горошина собранного от возбуждения соска, тепло и гладкость под рукой, доверие и раскрепощённость. Для большей детализации процесса мне не хватало банального опыта, которого всего-то и было – пара поцелуев и несмело положенная на высокую грудь дрожащая ладонь. Возможно, я просто асексуален. Ко мне после пережитого эрекция вернулась лет восемь назад. Утренние эрекции, а после и любое оживление в штанах пропали, когда мы начали скитаться в поисках крестражей. На меня ужасно давило непонимание, как действовать и что предпринять. А после, уже в новом мире, то Том плакал и кряхтел у меня под боком, будя других малышей. То голова гудела от попыток раздобыть денег и одеть-накормить ребёнка чуть лучше, чем это мог предоставить приют и Красный крест. То страх, что Тома накроет магический выброс при свидетелях, а у меня нет даже палочки, чтобы наложить Обливиэйт. Говённые были времена! Бр-р-р. Я передёрнул плечами от отвращения. Но в них был Том. Том, который научился ходить на горшок. Том, впервые вставший на крепкие ножки. Том, впервые сказавший "Мой!" и "Гаи!". Том, обнимающий меня так, словно я кто-то важный и нужный. Том, читающий первую книгу, медленно, шевеля губами и водя пальцем по строчкам. Том, которому наконец-то далась буква "Р" и гордо мне это предъявивший. Том, декламирующий стихотворение с чувством и расстановкой, заставивший меня аплодировать ему. Том, пробующий сотворить моей палочкой простенький Люмос – своё первое заклинание. Том, болтающий со змейками в парке. Серьёзный, сосредоточенный, очень взрослый, но мгновенно превращающийся в ребёнка, стоило только мне оказаться рядом. Его взгляд, теплеющий от моего ответного. Его рот, испачканный шоколадом. Его цепкие пальчики, сжимающие ворот моей рубашки. Его запах. Его улыбка. Его эгоизм. Его любовь. Я вдруг понял, что никто так истово и искренне не любил меня. Даже Джинни. Малышка Уизли любила Героя Гарри Поттера, некий сияющий образ. Сириус видел во мне сына своего друга. Северус... Я не знал, говорил ли я за гранью с профессором зельеварения или это выверт моего воспаленного прозрением воображения, жаждущего лицезреть в важный момент хоть кого-то небезразличного к одноразовому фальшивому герою... Томми же любил оборванного, уставшего, замотанного, худого, неухоженного и неспособного заработать деньги меня. Просто Гарри. Никого для мира, но являющегося целым миром для него. Зачем я нужен Тому сейчас – я понимал. Ему всего двенадцать, он сирота, и ему без меня пришлось бы очень тяжело. Особенно в те моменты, когда Смерть занесёт свою острую косу над Британией. Зачем я нужен ему в будущем – я не знаю. Возможно, мой мальчик просто не понимает этого в силу отсутствия жизненного опыта. И его требование быть с ним всегда – заблуждение. Как моя детская наивная вера в то, что волшебство несёт только свет и тепло. Мне не верилось, что когда он станет сильным и самостоятельным, ему нужен буду я, тот кто старше его на семнадцать долгих лет. Да, я медленно старел, но всё же это происходило. Да и не в возрасте дело. Зачем сильному, красивому Тому рядом такой слизняк? Специфику своего замедленного старения я не понимал, но пока меня это не сильно беспокоило. Я, махнув рукой, списал всё на то, что не принадлежу этому времени. Я анахронизм. И, скорее всего, исчезну, когда Лили Эванс произведёт 31 июля 1980 года на свет малыша. Но до того момента ещё больше сорока лет, и я буду уже семидесятидвухлетним стариком. Да, маги живут дольше в разы, но и умереть в семнадцать обиднее, чем в семьдесят два. А я ведь умер. Мысль о собственной смерти была ленивой и незначительной. Даже этот ключевой момент моей прошлой жизни поблёк и смазался... – Гарри, о чём ты думаешь? – вырвал меня из внутреннего монолога Том. – О том, что когда-нибудь мне будет семьдесят два, – бездумно ответил я и тут же пожалел. Реддл поднял одну бровь и чуть склонил голову набок, глядя на меня с изумлением. – На самом деле дожить до старости – это привилегия, – уточнил я. Смерть меня пугала сейчас только в контексте того, что я не успею вырастить Томми. Мне плевать, что будет со мной после его становления. – Лишь восемь процентов людей доживает до шестидесяти лет. – Почему такие странные мысли? Тебе всего двадцать девять, а выглядишь ты на двадцать. – Просто. – Ты мне врёшь, – зло констатировал Том. Он всегда злился, если что-то, связанное со мной, было ему неподконтрольно. Ложь и тайны также относились к этой области. – Вру, – признался я. Я не хотел ссориться. – Что случится в 1980? В твои семьдесят два? Том всегда был умным. И очень проницательным. Иногда меня это пугало. – После твоего совершеннолетия я расскажу и это. Взгляд Тома потемнел и потяжелел. Этот ребёнок никогда не ассоциировался у меня с Волдемортом, но новый Том тоже иногда был пугающим. Даже в свои двенадцать. Что же будет, когда он станет взрослым? – Хорошо, – процедил он. – Не смотри на меня так, Томми. Мой рассказ не будет лёгким, но он не несёт угрозу тебе или нашим отношениям. – Ок. Ты готов к уроку? – я был благодарен, что Том перевёл разговор со скользкой темы. – Да, вроде да. Инвентарь, конечно, в ужасном состоянии, но мне не помешает это научить детей держаться на метле и совершать простые манёвры. И ещё я планирую проштудировать несколько книг по чарам безопасности. Чтобы я смог поймать ребёнка в воздухе, если артефакт взбесится или ученик перенервничает. – Не уверен, что идея летать на метле – в принципе здравая. – А на чём же лучше? На ковре, как восточные волшебники? – Маг – сам по себе артефакт. Ты ведь сам меня этому учил. Я думал над этим и пришёл к выводу, что чары левитации можно применить и к себе, нужно лишь уметь концентрироваться. Это как с невербальным беспалочковым волшебством. – Не суди всех по себе, мой маленький гений, – ухмыльнулся я. – Чары левитации требуют максимального сосредоточения и умения себя контролировать. Том улыбнулся мне расслабленно и искренне. Он очень любил похвалу, но всегда чётко дифференцировал её от лести. Видимо, потому, что я никогда не поощрял его беспочвенно. Впрочем, я много чего не делал. Не вводил в диссонанс противоречивыми утверждениями, вроде: "Закрой рот, ешь суп"; не нарушал собственных правил; не практиковал двойную мораль; не наказывал без причины, а если наказывал, то чётко проговаривал за что и почему; уважал личные границы. В общем, старался не быть для Тома Дурслем. И, кажется, преуспел. Том растёт достойным членом магического общества.

***

Первое занятие у меня должно было пройти в среду. Сегодня был понедельник. Времени на подготовку мне почти не дали, считая данный навык элементарным. И правда, ну что тут сложного? Сел и лети, главное, чтобы ученик убился не до смерти. Удивительно халатное отношение. Эта расхлябанность магов в отношении детей выбивала меня из колеи. Даже в приюте замотанные воспитатели относились к сиротам бережнее. Нет, никто не тратил на детей эмоции, не обнимал, не сюсюкался с ними. Но безопасность являлась одним из столпов воспитательного процесса. Система наказаний предусматривала разговор и само наказание, но никому бы и в голову не пришло подвергать ребёнка опасности! Что было в голове у МакГонагалл, когда она отправила Рона, Драко и меня в Запретный лес на отработку, зная, что там завелось ужасное существо? Ночью?! Да я бы убил, узнай про такое в отношении Тома. Я к Дамблдору испытывал отвращение за намного меньший проступок. Поэтому я воспринимал уроки по полётам иначе: мне надо не только обучить ребёнка уверенно держаться на метле, но и обеспечить его реальную безопасность. Чтобы не случилось как на моём первом уроке, когда мадам Трюк, вместо того, чтобы поймать Невилла на взбесившейся метле заклинанием, хоть тем же Акцио, кричала ему вслед: "Мальчик, ты куда?". А после даже не утешила, а наоборот, обесценила чувства ребёнка, выговаривая хнычущему первокурснику, что "это всего лишь перелом". Всего лишь! Собственное детство со стороны сейчас выглядело ужасающе. Из-за тревожных мыслей я проснулся очень рано, разбудил Томми и выпроводил его, ещё сонного, в общежитие. Сам же, после того, как привёл себя в порядок, топтался в учительской, той комнате за большим залом, где Диппет представил меня коллегам, и, не зная с чего начать, припоминал историю своих уроков и квиддичных матчей. Урок по полётам, собственно, был у меня всего один: тот, на котором меня заметила МакГонагалл. После меня тренировал Оливер Вуд и то больше вбивал в голову квиддичные правила, нежели обучал тонкостям пилотажа. Навыки у меня оказались "встроенными", по сути, летать на метле меня никто не учил. Дали метлу, причём довольно мощную, и велели ловить снитч. И я ловил, даже не задумываясь о таких нюансах как баланс, аэродинамика или безопасность. Вижу цель – не вижу препятствий. Оттого умнице Гермионе и не давалась метла: не было академической базы в принципе обучения, зато страхов – полно. Тебя сажали на артефакт и давали пинка под зад. Лети, а дальше – как выйдет. Нет, я не претендовал на то, чтобы разработать инструкцию по пользованию метлой. Но соблюсти элементарные правила безопасности и объяснить ребёнку, как правильно приземляться – в моих силах. На мой взгляд, умение приземлиться успешно - самая важная часть в навыке полётов. Учитывая, как обычно приземлялся я, верить, что я сумею обучить детей этому важному навыку несколько самонадеянно, но я постараюсь. Тем более я теперь смотрю на полёты не с точки зрения пользователя с отбитыми мозгами и напрочь отсутствующим инстинктом самосохранения, а с точки зрения оператора, осознающего, насколько опасной может быть высота. Даже небольшая. Воспоминание о падении вниз заставило меня передёрнуть плечами. Сколько раз я проваливался в бездну, развёрстую подо мной, не счесть... Я вдруг вспомнил, как Дамблдор замедлил моё падение на третьем курсе, когда я потерял сознание от "душевной" встречи с дементорами. Это заклинание мне было неизвестно! Значит, придётся поговорить с Альбусом. Видят Древние, как я этого не хотел. К тому же я совсем упустил момент с Фоуксом в качестве посыльного. И не был уверен, стоит ли попросить профессора больше феникса ко мне не присылать. Во-первых, нет повода для переписки, я же в замке, а летом мне писать Дамблдор не будет, мы же не друзья. Во-вторых, он и сам должен понимать, что подставляет меня перед магглами, и раз он совершил такой поступок, то явно преследовал определённую цель. Моя реакция покажет ему, что она достигнута. А лить воду на его мельницу я совершенно не хотел. В учительскую как раз раз вошёл объект моих размышлений. Заметив меня, Дамблдор широко улыбнулся и протянул ладонь для рукопожатия. – Доброе утро, Гарри! Как вы? Адаптировались? – уточнил Альбус, не выпуская моей руки. Я горько усмехнулся. Будто к хорошему нужна адаптация. Комфорт воспринимается нами как норма и быстро становится привычным. Высвободив осторожно ладонь, я засунул руки в карманы и сжал кулаки. Лицемер. Вернее, лицемеры мы оба. Альбус делает вид, что я ему небезразличен, преследуя свои цели, мне пока непонятные. Я делаю вид, что он мне не отвратителен, дорожа новообретённой работой. – Здравствуйте, пр.. – глаза Дамблдора сверкнули, и я исправился. – Альбус. Адаптироваться необходимо к сложностям. Оказавшись в замке, я просто наслаждаюсь, – не стал скрывать очевидного я. – О, да, в этом я с вами совершенно согласен. – А в чём не согласны? – ляпнул я и чуть не зажал сам себе руками рот. Дамблдор хмыкнул. – У вас есть уникальная способность: вычленять из разговора оговорки, которые ваш собеседник даже сам не замечает. Позвольте мне не уточнять, в чём я не согласен с вами? – чуть склонил Дамблдор голову, рассматривая меня с живым любопытством, словно я какой-то экспонат. Я же решил воспользоваться чужой оплошностью и, кивнув, задал животрепещущий вопрос: – Не могли бы вы подсказать мне книгу по защитным заклинаниям, – я покрутил рукой в воздухе, пытаясь точнее сформулировать то, что мне нужно. Дамблдор в изумлении приподнял брови. – Чтобы обеспечить безопасность детей во время уроков. Замедляющие падение, может, те, которые позволят взять под управление чужую метлу. Профессор понимающе кивнул, заметив: – Вот что значит опыт работы с маггловскими детьми. Мы, маги, часто забываем о такой мелочи. Ведь перелом легко вылечить, как и рану. – Дети такие хрупкие! И лечить я не умею! Ирма обучила меня в Красном кресте как делать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, как перевязать рану, наложить жгут или шину на сломанную конечность. Но я никогда не применял этого на практике. И уж тем более к детям! – А от вас этого никто и не требует. У нас есть отличный колдомедик, мистер Ланцетти! Впрочем, наш спор беспредметен, так как вы совершенно правы. Я подберу вам несколько книг. – Благодарю! Когда в учительскую царственно вплыла Хельга Рагнардоттир, я выдохнул. Находиться рядом с Дамблдором было некомфортно. Я понимал, что вряд ли он будет вламываться в мои мысли, я же не беззащитный ребёнок, но всё же не расслаблялся в присутствии профессора. Я отлично помнил, как это болезненно и унизительно, когда тебя насильно "читают". Северус в своё время раскрыл передо мной весь спектр ментальной боли и унижения.

***

Глядя на первокурсников, я ощущал, как у меня трясутся поджилки. Мерлин, на что я подписался. Как мадам Трюк не убегала с поля, визжа от ужаса? Толпа перваков вызывала у меня именно это ощущение. Хорошо, что среди малышей выделялся рослый Том, на голову выше гриффиндорцев и райвенкловцев. Реддл успокаивал меня одним своим присутствием. Я нагло копировал первое занятие из своего прошлого. Выстроил детей в две шеренги на вытоптанном поле рядом с мётлами и велел призвать инструмент, чтобы дать детям почувствовать артефакт. Погода мне благоволила: был солнечный денёк, какие бывают в конце января, с лёгким морозцем, совершенно безветренный. Мальчики и девочки нестройно закричали "Вверх!" по моей команде, пытаясь обуздать потрёпанные Чистомёты. Среди гриффиндорцев я выделил девочку, которой метла охотно прыгнула в руку. Ей оказалась Августа Розье. Кажется, это бабушка Невилла. Среди Райвенкло метлы сразу покорились Септимусу Уизли и Тому. Ещё бы Реддла не послушалась какая-то сраная метла. Когда Том спокойно и властно произнёс: "Вверх", – подпрыгнули все соседние мётлы. Вспомнив занятия в "Отряде Дамблдора", я ходил сзади, подбадривал, поправлял, объяснял, и к концу занятия мётлы удалось обуздать всем ребятам. Подъём в воздух и кружение на небольшой высоте тоже прошло неплохо. Я, сидя на метле, страховал хрупкую светловолосую девочку из Райвенкло – Мирабель Лавгуд. Кажется, это родственница Луны и Ксенофилиуса Лавгуд. И дело вовсе не в цвете волос. У Мирабель был тот же потусторонний взгляд серебристых глаз и беззащитная улыбка, заранее дарующая всепрощение. Занятие прошло без происшествий, и я, увлёкшись и расслабившись, был счастлив, раздавая улыбки и похвалы, пока не наткнулся на горящий бешенством взгляд Тома. Ревнивец и собственник! Я подмигнул своему подопечному и закончил занятие. Дети разочарованно застонали. Конечно, таким малышам сложно всё время проводить в душных классах, им нужны прогулки и умеренная физическая нагрузка. Особенно в такой замечательный зимний денёк. – Твой опекун классный! – услышал я Септимуса и хихикнул, когда Том раздул ноздри. А что будет, когда оба мы обзаведёмся семьями? Это казалось почему-то далёким и нереальным. Когда меня спрашивали, сколько мне лет, язык поворачивался сказать "семнадцать", как в тот миг, когда я оказался в заснеженной подворотне 31 декабря 1926 года. Я ощущал себя на этот возраст, да и выглядел на него, честно говоря. Подозреваю, что когда мне давали двадцать – просто жалели. И потому мне в мои "семнадцать" такие понятия, как жена и совместный быт, казались неким далёким призрачным пунктом, до которого ещё годы и годы.

***

Я втянулся в преподавательскую деятельность удивительно быстро. С благополучными детьми работать оказалось поразительно легко и комфортно. Это не сироты, к каждому из которых нужен индивидуальный подход, которые норовят обидеть слабейшего и не попасться сильнейшему, у которых душа – как открытая рана. Так как летать учили только первокурсников, я был занят лишь два дня в неделю по часу. Мне, привыкшему к бо́льшей нагрузке, было некомфортно. Всё время казалось, что я простаиваю. Так что я сходил к Диппету и предложил ему свои услуги в качестве преподавателя по маггловедению для третьих, четвертых и пятых курсов. Нагрузка, конечно, больше, но и оплачивалось это более щедро. Диппет сказал, что если к июню не найдёт на этот курс преподавателя, то место моё, и я в свободное время разрабатывал план занятий. Так как до этого подобной дисциплины в школе не было, не было шаблонов тем, которые принято начитывать, и вся эта работа легла на меня. В выборе тем, что стоит затронуть, мне очень помог Том, выяснивший у своих чистокровных однокурсников, какие именно аспекты жизни магглов могли бы их заинтересовать. Решили остановиться на средствах связи, системе расчётов и транспорте – именно то, что поможет в первую очередь сориентироваться волшебнику, потерявшему палочку, и не вызвать подозрений у магглов. Ещё я собирался составить карту точек прохода в магические кварталы или учреждения, опираясь на воспоминания Северуса. Эту карту стоило выучить назубок. Ведь многие точки были доступны магам для прохода и без палочки. Диппет одобрил мой план занятий и сказал, что даже если читать курс буду не я, за план мне заплатят, так как он дельный. Дамблдор больше не пытался давить на Тома и не проявлял себя предвзято в отношении него. Ко мне он тоже не лез с проявлениями дружбы, хотя я иногда замечал заинтересованные взгляды в свою сторону. Я поддерживал с Альбусом видимость нормальных отношений, но не доверял, всё ещё шокированный его попыткой насильно отлегилиментить Тома. Это из-за него Том просиживает в закрытой секции библиотеки над книгами по ментальной защите разума всё свободное время. Застав впервые Реддла с огромным талмудом и узнав, ЧТО он читает в свои двенадцать, я даже порывался выяснить отношения с Дамблдором, но Том меня удержал, сказав, что неведение врага – это тоже оружие. Меня эти слова просто поразили. – Где ты это вычитал, Томми? – В "Искусство войны" Сунь-Цзы, – и усмехнувшись на мой шокированный взгляд, уточнил: – Выкопал книгу на каникулах у Долиша в коробке "Не разобранное". Занятное оказалось чтиво. Хоть и маггловское. – Древние... – Кстати, я не ошибся. Ты нравишься профессору. Я видел, как он смотрел сегодня на тебя за завтраком. Для собственного спокойствия я не стал уточнять, как именно.