Обними меня!

Вернувшийся из отпуска Том умудрился вытянуться за короткие пять дней так, что я признал необходимость посетить портного. Золотистый от загара, пропахший солнцем и морем, он ходил по дому, чуть ли не принюхиваясь. – Что ты ищешь? – не выдержал я. Том развернулся ко мне: – Я соскучился! – Мы виделись каждый день! – удивился я. А потом расстроился. Чувство вины от заброшенности Тома мучало меня все короткие пять дней отпуска, но иначе не выходило. – Мне важно знать и видеть тебя в течение дня. Понятно, тревожному Тому важно было во всём контролировать меня. Если бы меня можно было носить на себе, как кольцо, я бы уже давно обвивал палец Реддла. Что ж, избавиться от иллюзорности контроля над собственной жизнью ему ещё только предстоит. Я не уставал втолковывать Томми это раз за разом, самому себе напоминая заевшую пластинку, но есть вещи, которые стоит повторять. К примеру: магия слов "я люблю тебя" крайне недооценена и мало просто однажды уведомить об этом. Это "заклинание" важно и нужно постоянно говорить ребёнку. Тогда любовь воспринимается им как норма, а не вызывает позитивную травму, как это случается у меня, стоит мне услышать нечто приятное в отношении себя. Я до сих пор шокирован сильной любовью, что демонстрирует по отношению ко мне Том. Увы, негативный опыт обычно более впечатляющий, более цепкий. Не зря эффект от гормонов радости длится около пятнадцати минут, а от гормона стресса – около трёх лет. К сожалению, позитивный опыт нас не учит, он просто устанавливает планку нормы. А вот негативный опыт – как раз и есть наш самый эффективный педагог. И есть вещи, до которых мы должны дойти своим умом и прочувствовать через собственный опыт. И Тому ещё предстоит понять, что в лучшем случае мы контролируем себя, но не жизнь. Наверное, поэтому и говорят, что жизнь – лучший учитель. Только вечером до наивного меня дошло, что Том искал в доме знаки присутствия чужого человека. Я так понимаю, мысль о рыжекудрой красавице – претендентке на моё сердце – его не оставляет. И он даже не допускает мысли, что я – такой нужный ему – никому больше не нужен. Это было смешно и грустно одновременно. Я не понимал болезненной ревности и собственничества своего воспитанника, так как сам совершенно не ревнивый человек. Давно уяснил, что не имею прав ни на что и не могу позволить себе этого чувства. А может, не было в моей жизни такого человека, обладание которым стало жизненной необходимостью. Сложно сказать. Беспричинную ревность считают крайней неуверенностью в себе, проецируемой на партнёра. Но я считаю, что это понятие более многогранно. Ведь ревность – чувство, а значит, как любое чувство, принадлежит тому, кто его испытывает. И лишь сам человек может докопаться, чем вызвано это переживание, если даст себе труд подумать и взвесить. Хотя, как я заметил, люди предпочитают в своих чувствах винить других. Я и сам раньше так делал, пока вторая жизнь не заставила меня повзрослеть и сформировать навык к анализу того, что ты переживаешь и почему. Иногда я уставал сам от себя, но мне была необходима эта "мысленная жвачка", помогающая переосмыслить прошлое и исправить будущее. – О чём ты думаешь? – Том тронул меня за предплечье. Мы сидели на диване перед камином, закрытым решёткой. В такую жару мы разжигали очаг исключительно для перемещения. Том делал вид, что читал, а на самом деле залипал на мой профиль. Кажется, он действительно соскучился. Я же даже не скрывал, что книга по устройству метлы сейчас меня мало интересовала, положив её на колени и задумавшись. – О ревности, – не стал скрывать я. Кажется, нам с Томом стоит проговорить некоторые вещи. – Неожиданно! – фыркнул Реддл. – Думаешь? – я развернулся к Тому и посмотрел ему в глаза. Он или мастерски держал лицо, или действительно не понимал, к чему этот разговор. – И твои принюхивания, когда ты рыскал сегодня утром по дому, как зверь, не были попыткой выяснить, был ли кто-то у меня в гостях? Том цыкнул. Значит, всё понял. И сейчас расстроен, что я его вычислил. Он вздёрнул подбородок, готовясь к неприятной информации и бою. Выбить, выгрызть то, что ему выгодно, изгоняя из жизни то, что претит. Внутренне я умилился. Том – боец. Внешне – произнёс спокойно: – Ты всегда можешь спросить прямо, Том. Иногда я терялся, не зная, с какой стороны подойти к стремительно взрослеющему Реддлу. У меня, как у сапёра, прав на ошибку не было. Том нахмурился и отвернулся. Но, когда мы улеглись, погасив свечи, всё же спросил, признаваясь в том, что я оказался прав: – Ты приглашал к себе кого-то? Как обтекаемо. Слова "завёл ли ты себе кого-то для близких отношений" так и не сорвались с его губ. – Нет. Но ко мне заглянул Дамблдор. В первый визит он хотел узнать, разыскал ли мистер Долиш заказанную им книгу. Оказывается, он был знаком с Арго. Во второй – отблагодарил меня за то, что я нашёл её в секретере и отправил ему. – И всё? – Что ты имеешь в виду под "всё"? – Он не приставал к тебе? Я закатил глаза, хоть это было и бессмысленно, мы лежали в темноте. – Да кому я сдался, Том?! – Мне! Реддл пнул меня ногой и отвернулся, перетягивая одеяло на себя. Я вздохнул. Как мне пережить эту чёртову гормональную ломку воспитанника и не сойти с ума? Если бы я так ревновал тётю к Дадли, я бы вместо Хогвартса поехал в Мунго. Хорошо, что однажды мне, пятилетнему, жёстко и безапелляционно объяснили, что я никто и прав ни на что не имею. После этого собственная исключённость за рамки семьи, в которой я жил, обрела смысл. До этого я просто не понимал, плакал и чах от обособленности, борясь с Дадли за внимание дяди и тёти. Именно поэтому я никогда не отказывал Тому в ласке, обнимая его, хваля и открыто рассказывая, как он любим, нужен и важен. Я додавал ему то, чего был лишён сам. И его капризы – это признак залюбленности, а не дурного характера. Хоть он у него и не сахарный. Ещё на примере Драко Малфоя я понял, что любимые дети именно такие: привередливые, требовательные, вредные, своевольные. А вот нелюбимые – удобные, послушные, жертвенные и истово любящие, как я. Готовые за ласку и внимание вывернуться наизнанку. Я не мог себе позволить капризов, потому что знал, что никто им не будет умиляться. Я буду или в очередной раз брезгливо отвергнут, или наказан. Я не знал безусловной любви, а условности считал любовью. Только позже, сам став опекуном, понял, что для любви исполненные требования не нужны. Ты можешь быть гением, красавчиком, самым лучшим на свете человеком. Но если тебя не любят, этого всегда будет недостаточно. Похудей, и тогда мы поженимся (говорит: ты недостаточно стройная, думает: я не люблю тебя). Сдашь экзамен на отлично, я признаю тебя годным сыном (говорит: ты недостаточно старательный, думает: я не люблю тебя). Веди себя хорошо (удобно), и я буду считать тебя достойным ребёнком (говорит: ты недостаточно хорош, думает: я не люблю тебя). Всё это не про любовь. И детям очень важно объяснить, что их любят не за что-то, а просто так! Самое страшное, что люди и сами себя не любят. Их научили этой нелюбви, раз за разом втолковывая причины. И я себя не люблю! Эта очевидная вещь так шарахнула мне в голову, что меня буквально парализовало. Я, кажется, даже перестал дышать. Наверное, я бы так и умер, застывший, с широко раскрытыми глазами, и Том бы нашёл утром мой хладный труп. Но Реддл крутнулся, прижался ко мне и накрыл одеялом, расколдовывая. Я судорожно втянул воздух. От поступившего в мозг кислорода голова закружилась и тело расслабилось. – Прости меня. Я молча погладил Тома по руке, перекинутой через мою грудь. Как хорошо, что он не стал обещать мне быть лучше, исправиться, оправдывая своё поведение. Значит, он оставлял за собой право быть собой. И именно я привил воспитаннику это знание.

***

Во всей этой суете я совершенно забыл про свой день рождения. Одним жарким утром, когда Лондон тонул в липкой жёлтой жаре и смоге июля, Том разбудил меня, хотя обычно это я его бужу. Учитывая его отлично работающий организм и регулярные утренние эрекции, я взял привычку тихо уходить на кухню, где старина Дорри уже готовил кашу или омлет, и пил свой одинокий утренний кофе. Том спускался через час, сонный и удовлетворённый, и мы завтракали в тишине и умиротворении. Кто бы знал, как я рад, что у нас есть Дорри, который снимает с меня рутинную необходимость готовить каждый день. Я умел это делать, но так приятно, когда о тебе заботятся. Говорят, детство заканчивается тогда, когда к столу зовешь ты, а не тебя. – Гарри, с днём рождения! – я вскочил от громкого возгласа, хватаясь за палочку. Надо мной возвышался Том, весь перепачканный в муке. Он с гордостью держал в руках кривоватый пирог с потёкшей с одной стороны патокой. – Мерлин, Томми, ты напугал меня! – Это тебе! – Ты испёк сам? – удивился я. На кухне Реддл мог только накрыть на стол или помыть посуду. – Да, под руководством Дорри, хоть он и страшно ругал меня. Мне было так приятно, что я чуть не расплакался. Я вспомнил торт с кривой надписью от Хагрида. Это был первый значимый подарок, который делали специально для меня. – Попробуешь? Сняв пробу, я попытался улыбнуться, но смог только выдать неопределенную гримасу. Пирог оказался настолько сладким, что у меня свело скулы. – Что-то не так? – спросил Том и выхватил у меня надкушенный кусок. – О, Мерлин, он же невыносимо сладкий! Прости! В следующий раз он будет лучше! – Том, мне очень приятно, что ты не забыл про мой день рождения и собственноручно испёк пирог. Даже если он не идеальный. – О, "не идеальный" – это очень мягко сказано, – засмеялся Том, а потом неожиданно завалил меня на кровать и начал хаотично целовать в нос, скулы, щёки. Я хохотал и отбивался. В итоге мы все оказались липко-сладкие и в муке и отмывались в ванной за ширмой, что так и осталась в нашей спальне. Сидя в горячей воде, я думал, что Том не перестаёт меня удивлять, причем приятно удивлять. Вместо озлобленного жестокого подростка он человечнее и порядочнее преимущественного большинства. Том, сидящий напротив меня в ванне, даже не подозревающий о моих мыслях, щекотал меня ногами, водя пальцами по рёбрам, и я уворачивался, расплёскивая воду. – Томми, прекрати! – А то что? – А то... – я задумался. – А то я обижусь! – Ох, Мерлин, не надо! – Том сделал круглые глаза и прижал ладони к лицу в трагическом жесте. Я захохотал, запрокинув голову, и, дрыгая ногой, случайно наткнулся на крепчайшую эрекцию. Отдёрнув ногу, я покраснел и вылетел из ванны, оставляя Тома одного, чтобы он в спокойной обстановке решил свою "проблему". Я помню, что у меня тоже случалось такое в школе, иногда совершенно неуместно, например, прямо во время уроков зельеварения. Невозмутимый Том спустился на кухню через двадцать минут, как раз тогда, когда я закончил там уборку, успокоил Дорри и допивал кофе. Я был рад, что мы не заостряем на этой деликатной проблеме внимания. Мне, тридцатилетнему девственнику, нечего было рассказать Тому о пестиках и тычинках, кроме того, что я давным давно озвучил. Опыта у меня не было, как и решимости проговаривать вслух смущающие вещи.

***

Признав за собой совершеннейшее невежество в том, что касается проверки крови, я начал искать книги на эту тему. Увы, все ритуалы на крови были признаны запрещёнными в 1930-х и из продажи литература была изъята. Понятно, что не из частных библиотек – кто посмеет сунуться в закрытый менор? Но в открытой продаже найти издание на данную тему оказалось крайне сложно. Я перешерстил всё в магазине, даже в архивах покопался. И... ничего. Возможно, Долиш, как законопослушный гражданин, предпочёл избавиться от запрещённой литературы. Оставались небольшие лавчонки Лютного, по которым мне предстояло пройтись. Благо, Том всегда с пониманием относился к моему поиску книг, считая это частью нашего бизнеса, и лишних вопросов не будет. Об истинной причине своего интереса я умалчивал, зная, что Том тогда с меня не слезет, заставив пройти проверку. Его стремление узнать всё обо мне иногда напоминало одержимость. Проверка крови – это ключ к человеку. Насколько точный, я не знал, но то, что он содержит важную информацию – не сомневался. Даже эльф назвал меня моим настоящим именем, а гоблины такие же магические существа, даже сложнее устроенные. Кто знает, что они увидят в моей крови? В одной из лавчонок во время охоты за трактатами по магии крови я наткнулся на книгу о половом созревании и воспитании юного мага, написанную несколько архаичным языком, но с картинками и, самое главное, вполне достоверно описывающую как изучение собственного тела, так и вполне подробно рассказывающую о... "коммуникации" с партнёрами обоего пола. Там даже были заклинания, которые должен знать джентльмен, занимаясь сексом как с дамами, так и с другими джентльменами. Кажется, это то, что нужно и мне, и Тому. Вначале я сам с интересом прочитал книгу, а потом подкинул её Тому на рабочий стол, где он делал уроки, готовясь к третьему курсу. Книга со стола исчезла, и я раз даже видел, как Том листает её, сидя на диване у камина. Мне было радостно, что Том такой раскрепощённый. Для меня же тема секса и отношений была до сих пор невыносимо смущающей. Что поцелуи с Чжоу, что поцелуй с Джинни оставили за собой чувство нелепости и непонимание того, что люди в этом находят. И если Чжоу привлекала меня исключительно телесно, то к Джинни меня тянуло как к другу, скорее всего. А то, что ей хотелось целоваться, мне не сложно было дать, хотя и смущало. Я, кажется, даже не возбудился, мне просто было приятно и спокойно, как если бы меня обняли. Не помню... Эта жизнь тоже чувственными удовольствиями меня не обогатила. Маггловские девушки были скованы рамками патриархальных устоев, а среди волшебниц ровесниц в кругу моего общения не было. А для того, чтобы попытаться "склеить" даму в том же Хогсмиде в выходные, у меня не было ни опыта, ни смелости, ни острого желания, ни лишних денег. Можно попробовать и с мужчиной, даже безопаснее, тем более ко мне проявлял устойчивое внимание Дилан Браун, но меня останавливало от положительного ответа сразу несколько вещей: нежелание заводить отношения в коллективе, смущающая неопытность и... Том. Ревнивый паразит однозначно закатит мне скандал, а прятаться по углам, как школьник, я не хочу. Аргумент о том, что я не гей, перестал иметь значение, так как подобные отношения не порицались среди магов, а в себе отторжения этому виду коммуникации я не находил. Возможно, в прошлом я бы был испуган или испытывал смятение от собственной толерантности, но прошлая жизнь мнилась сном: тяжёлым, дурным, забытым. В отличие от нынешней. Нет, эта жизнь не была легкой, но она была яркой и имела смысл. На таких мыслях мой взгляд привычно искал Тома. И глядя на ухоженного, спокойного и аккуратно одетого Тома, что помогал покупателям подобрать книги в зале, заворачивал их в бумагу, обвязывая бечёвкой, или же принимал расчёт, я не мог поверить, что из этого прекрасного молодого человека вырос в прошлом маньяк и убийца. А ведь мне ещё предстоит рассказать ему на совершеннолетие свою историю, и кто бы знал, как я этого не хочу! Осознавая, каким шоком будет для него информация о том, что я из будущего и, скорее всего, перестану быть в 1980 году, если доживу до него, конечно. Хорошо, что до семнадцатилетия Тома есть ещё целых четыре года. В такие моменты я понимал Дамблдора, не желающего рассказывать мне, что я крестраж. Но если директор, скорее всего, просто боялся, что его выдуманный одноразовый герой испугается и сбежит, не желая умирать, или наделает глупостей, то Тому я не хотел рассказывать своё будущее, не желая причинять ему боль. А учитывая его детализированные сны, вызывающие в нём тревожность, чувство вины и неуверенность в нашем будущем, я совершенно чётко осознавал, что раскрывать Тому тайну личности Волдеморта не буду. Это просто уничтожит его.